Машина неизвестного старика

Владимир Воинов «СТРАННЫЙ» ДНЕВНИК

После некоторых размышлений я решил, наконец, сделать этот странный дневник достоянием общества.

Я знаю, что появление его в печати не пройдет для меня безнаказанным: некоторая группа людей безусловно остановит на мне пристальное внимание; и, может быть, вскоре со мною случится то же, что и с автором этого дневника.

Однако решение мое непреклонно, и я осуществлю его во что бы то ни стало.

…Наконец я нашел то, что надо.

Это не дача, а домик в лесу — бревенчатый, маленький, стоящий совсем в стороне от селения и станции.

Вокруг — только сосны.

Сквозь густую и крепкую зелень приятно глядеть на небо.

Когда идет дождь, или поет морской ветер, стряхивая небрежно с мокрых иголок голубые огни, широкие щели в стене позволяют мне слушать зеленую музыку леса.

А в тяжелые знойные дни я лежу на ковре и отмечаю в душе каждый треск, каждый шорох, неизвестно кем вызванный в глубине притаившейся чащи.

Иногда появляется желание взобраться на кровлю. И я это делаю.

Там у меня — флаг. Широкое, тонкое полотнище.

Трехцветное.

Размотав тонкий шнур, я спускаюсь.

И когда, под едва ощутимым томлением воздуха, полотно разовьется, хлестнув неожиданно свободным концом, сам не умею сказать — почему — сразу свежее становится: может быть, самый звук этот таит в себе что-то прохладное; а, может быть, ухо привыкло слышать его с тонкой мачты идущего корабля, когда морской бриз пружинит рубаху и щекочущим холодком пробегает под мышками.

По ночам звуки леса иные, чем днем. И мне кажется, что в эти часы между синих стволов, овеянных дымкою призрачных испарений, проходит та тайная полоса жизни, на которую смотреть не дано ни одному человеческому глазу.

Сегодня меня потянуло на станцию.

В шесть часов вечера приходит почтовый поезд.

К этому времени собираются дачники и ждут вечерних газет.

Есть своеобразная, острая прелесть — показаться чужим; человеком, пришедшим из леса, чтобы купить газету и скрыться опять: может быть, на день, до следующей почты; а может быть, и навсегда.

Сознание полной оторванности делает смелым, освобождает от многого и облекает обычные действия в былину красивой таинственности.

Когда идешь по площадке, небрежно постукивая стеком по запылившимся крагам, хочется надвинуть панаму поглубже, на самые глаза, и придать лицу оттенок спокойного, усталого равнодушия.

Это всегда привлекает внимание.

А потом нужно взять газету и ровными, неторопливыми шагами уйти. Не оглянувшись ни разу.

Впрочем, можно и не дождаться газеты.

Так еще лучше.

Когда я сегодня уходил таким образом, я знал, что мне вслед, кроме многих других, будут глядеть и глаза той лукавой прелестницы, которая довольно бесцеремонно заглядывала под панаму, пока я стоял у киоска с фруктовыми водами.

Открылся ли купальный сезон?

Может быть.

Хотя на рассвете в июне, конечно, никто не купается, и я могу смело рассчитывать, что буду на пляже единственным наблюдателем игры поднимающихся туманов.

Я очень люблю туманы за их неуловимость, изменчивую, призрачную красоту, за текучесть и неустойчивость форм и за тот изумительно нежный и сказочный колорит, который они придают всему, попадающему в сферу их мокрого, пьяного дыхания: они растворяют в себе грубые формы реальности, стирают черты, рушат грани: в них чудится что-то от космоса; и обыденные предметы, облагороженные близостью их, приобретают особую слитность — минутную, гибкую, каждый раз новую, но всегда находящую в чуткой душе многообразие соответственных откликов.

Странно.

Только после вторичного осмотра берега я почувствовал, что я не один.

Далеко впереди на острой косе, несомненно, был кто-то еще.

Этот «кто-то», как и все остальное, казался лишь тенью в общем царстве витающих призраков, но одушевленность его природы была вне сомнения.

Я быстро укрылся за сети, висящие длинными, мокрыми рядами вдоль берега, и на минуту задумался:

Уйти? Или выждать?

И то и другое потеряло теперь для меня всякую прелесть.

Я решился на третье.

Под прикрытием полога мокрых сетей, я направился прямо туда, где коса отделялась от берега.

Там я сел на песок и принялся ждать.

Скоро солнце прогонит багровый туман. Тогда можно будет подняться и глянуть:

Кто это, кроме меня, ходит смотреть игру умирающих призраков?…

У розовой каймы берега на желтом песке была девушка. Та самая, о которой я думал вчера, уходя без газеты со станции.

У ног ее снежным комом лежало белье.

Она одевалась.

Нагибалась, искала руками на желтом песке. И делала это свободно и медленно.

Очень медленно.

Потом поправляла пряди волос на висках.

— Уйдет сейчас, — думалось мне.

Но она не ушла: повернулась опять в сторону моря и села.

Я глянул вдаль.

На том месте, где еще не успело растаять последнее призрачное крыло голубого тумана, над розовым зеркалом тихой воды клубились дымки.

Шла эскадра.

Это было красиво и трогательно.

Есть глубокий и правильный смысл в том, что люди всех наций с любовью и гордостью встречают глазами свои корабли.

Я это особенно ясно почувствовал, глядя на стройные реи, простертые к лону небес.

Может, быть такое же теплое чувство испытывала и она, моя незнакомка?

Она даже сделала легкий поклон в сторону моря перед тем, как уйти.

А когда ее гибкая белая фигурка скрылась за первым песчаным холмом, я не противился больше желанию пройти по косе.

Рядом с тем местом, где лежало белье, остались следы ее ног — мокрые после купания.

Тут же остался лежать кусочек бумаги, скомканный чьей-то рукой.

Уходя, я, не знаю зачем, поднял его и опустил в карман.

Кажется, в этот момент я не думал решительно ни о чем.

…Условные знаки…Участок какой-то местности… Несколько параллельных дорог… И где-то, в середине пространства, зарисованного короткими, прерывистыми черточками, маленький крестик.

Вот и все, что я нашел на бумаге.

Всякий серьезный человек бросил бы эту бумажку и возвратился к своим делам.

Так решил поступить и я.

Однако, минутою позже, в мыслях моих оказался разлад.

Все эти черточки и крестики — ерунда. В этом смешно сомневаться. Но… времени у меня много, человек я свободный… А бумажка подобрана на том самом месте, где лежало белье… Почему бы…

Одним словом, через десять минут я бродил уже по всем направлениям, разыскивая чью-то усадьбу, выходящую острым углом на окраину.

Таких острых углов оказалось одиннадцать.

Тогда я решил заняться дорогами. На плане их было четыре, и все они шли параллельно.

После нескольких часов ходьбы, я пришел к выводу, что параллельных дорог нет совсем, а есть просеки, которых, действительно было четыре.

Теперь оставался участок, заштрихованный прерывистыми черточками.

Он лежал у концов длинных просек. Это было не близко.

После полуторачасовой ходьбы я даже подумал:

— Стоит ли?

Но из-за странных значков, нанесенных чьей-то рукой на бумагу, глядело на меня лукавое лицо странной девушки, и в улыбающихся глазах ее я прочел:

— Стоит!

Ведь не в другом же полушарии то место, которое обозначено крестиком.

А крестиком можно пометить многое: например, дачу, где живет моя незнакомка.

И если это действительно окажется так, то…

У меня даже мысли запрыгали от прелести такого предположения.

Ведь это бы значило, что клочок, зарисованный карандашом, не случайно обронен. А стало быть, и все остальное…

Можно ли было раздумывать?

С крепко бьющимся сердцем я шел по просеке и, после упорной борьбы с пространством, вышел, в конце концов, к тому, что обозначено было на плане штриховкой.

Увы! Это было болото! Унылое, голое…

Растерянный, измученный, я сел у опушки и чуть не заплакал от злобы.

Было похоже на то, что меня одурачили.

Кто? Зачем? Почему меня именно?

Да, наконец, никто меня и не дурачил! Это была моя добрая воля — идти сюда или нет. И никто не запрещает мне убраться отсюда сию же минуту.

Я встал в твердой решимости покончить раз навсегда с этой глупой забавой; окинув глазами опушку и, шатаясь от страшной усталости, двинулся…

Обратно? Домой?

Ничуть не бывало… В болото, к той точке, которая была намечена таинственным крестом.

Совершалось чудовищное насилие; чья-то рука начертала мне путь и неуклонно влекла меня к неведомому концу.

Болото с минуты на минуту становилось мокрее; все реже и реже встречались упругие кочки; скоро ноги мои стали вязнуть, и освобождать их из липкой, захватывающей тины стоило невероятных усилий.

Мелькнула последняя трезвая мысль:

А что, если этим крестом указано место, где всему живому, имеющему физический вес, уготована погибель?

Может быть, этим крестом предостерегал кто-то кого-то от тайной опасности?

Мелькнула и тотчас погасла; потому что пришла слишком поздно: с первым же шагом я ощутил, что болото уже засосало в себя мою волю; и теперь, утопая в грязи, пробирался уже не живой человек, способный сопротивляться опутывающим его чарам, а маньяк, который не может остановиться, пока не дойдет до креста.

Почти не помня себя, я упал и, захлебываясь тиной, с головой, одурманенной ядовитыми парами проклятого места, продолжал пробираться вперед, ощущая холод дыхания смерти.

Темнело в глазах… Нечем было дышать…

Скоро угасли остатки сознания.

Сколько времени я пробыл без памяти — не знаю.

Когда же оглянулся, небо стало бледнеть, вещая начало мертвой июньской ночи.

Кругом было пусто; жутко глядела необозримая болотная равнина, и из колеблющейся, остывшей трясины, навстречу обманчивой мгле, вставали туманы…

Что меня вывело из состояния небытия?

Я глядел мутными глазами прямо перед собою и силился что-то понять.

Нужно было что-то додумать, оформить и осознать.

Шум?

Да! Нужно понять этот шум — ровный, ритмичный, далекий и близкий…

Он то замирает, то странно усиливается. Откуда он? Что он такое? Галлюцинация? Бред?

Нет! Он действительно плывет над болотом и тревожит своей неуместностью.

Я выпростал руки, ушедшие в тину, и приподнял выше голову.

Ровная, тихая струя слабого звука падала откуда-то сверху и сбоку и говорила о чем-то знакомом, живом.

Загребая ногами и выкидывая вперед себя окоченевшие руки, я, как болотный паук, отполз несколько метров.

Звук оборвался.

Выждав несколько времени, я снова вернулся на старое место; и снова мой слух отчетливо и ясно воспринял ритмический шум, заглушенный туманом и расстоянием.

Неожиданно меня озарила большая и смелая мысль.

Собрав весь остаток удержавшихся сил, я постарался припомнить то направление, по которому достиг середины болота, и принялся ползти к опушке.

…Это мой старый, испытанный друг; и я очень рад, что он выполнил обещание известить меня в моем одиночестве.

Прежде всего он опросил, почему я в постели.

Я, действительно, лежал, завернувшись в пушистое одеяло и щелкая зубами от внутренней дрожи.

Лихорадка?

Может быть! Во всяком случае, в прошлую ночь я продрог основательно.

Коньяк?

Да, коньяк помогает отлично, но, к сожалению…

— Никаких сожалений! — оборвал меня друг.

Говоря это, он вынул из бокового кармана литр превосходного коньяка и поставил его на ковер у моего изголовья.

— Теперь говори! — продолжал он, когда мы прикончили добрую половину и закурили по душистой сигаре.

— Что говорить? Рассказать нужно многое, но все это так непонятно и странно, что я боюсь показаться смешным.

— Тогда выпей еще!

Я покорился.

Минуту спустя я наслаждался восхитительной внутренней теплотой, сменившей противную дрожь, и неторопливо рассказывал о всем, что пришлось перенесть за последние дни.

Рассказывал в третьем лице, словно это случилось не со мной, а с кем-то другим.

Мой друг прослушал рассказ с величайшей серьезностью, и теперь, по морщинам на лбу его, я видел, что он крепко думает о всем, только что слышанном.

— Это все чрезвычайно серьезно, — нарушил он наконец длительное молчание, — и пусть наивный чудак, не убоявшийся смерти в болоте, ответит мне на следующие вопросы:

— Девушка, стоявшая у воды, блондинка?

— Да! — ответил я, вглядываясь в моего приятеля.

— Бумага с условными знаками у тебя?

— Да.

— Место, где тебя покинули силы, и пункт, помеченный крестиком, могут совпасть?

— Вполне.

— Шум был различный и на расстоянии нескольких метров терялся?

Я молча кивнул головой.

— Какие же выводы сделал ты из своих наблюдений?

Он приблизил ко мне лохматую голову и глухим, подавленным голосом спросил:

— Сегодняшние газеты читал? Двухверстная карта этого района есть у тебя? О параболических поверхностях помнишь из курса?

Эти три странных, не связанных между собою вопроса заставили меня растеряться.

Наступил тихий вечер…

Мой приятель сидел неподвижно, только пальцем руки направляя мои изыскания; а я стоял на коленях у карты и озабоченно разглядывал складки поверхности.

Я еще не успел оправиться от утренней слабости, и мысли мои никак не могли войти в спокойное русло.

То мне мерещились огромные параболические поверхности со своими чудесными свойствами; то перед глазами вставали печатные сообщения на страницах газеты; то, неожиданно, линия залива на карте принимала живой, розовый тон, и на желтом песке появлялась прекрасная фигурка белокурой девушки с глазами, устремленными в открытое море, где в голубой дымке рассветного тумана проходили один за другим легкие, призрачные корабли.

Как это все далеко одно от другого и как это все связано между собой незримыми, тайными нитями!

«Если какой-нибудь источник света посылает лучи в зеркало с параболической поверхностью, то все эти лучи, отразившись, пересекаются в одной общей точке — в фокусе. Обратно: если источник света поместить в фокусе, то лучи, отраженные поверхностью зеркала, уйдут в бесконечность параллельно друг другу, образуя один яркий сноп, вне которого ни один луч не может упасть».

Какое изумительное свойство! Не правда ли?

Теперь попытайтесь представить себе, что звуковые лучи подчиняются тем же законам.

Если вы не желаете обращать на себя внимание людей шумом и грохотом машины, обслуживающей ваши какие-то личные потребности, — поместите эту машину в фокусе огромной параболической поверхности, и эта поверхность услужливо унесет все эти звуки одним покорным снопом в любом, нужном вам направлении. При достаточной тщательности оборудования, ни один звуковой луч не выйдет за пределы снопа, и всю сумму звуков и шумов вы можете отправить в любое место. Например, в болото…

А? Не изумительное ли это свойство?

Теперь позабудьте, на время, о законах акустики и вспомните, что вы — человек, имеете определенный язык для выражения ваших мыслей и живете на определенной территории, которую любите и считаете своей родиной.

Подумайте дальше о том, что родина эта находятся сейчас в состоянии войны с ее, а, стало быть, и вашими врагами.

Припомните, что одним из средств обороны территории является военный флот.

Что вы должны испытывать, когда на страницах газет глаз ваш встречает такие короткие сообщения:

«К сожалению, осведомленность наших врагов в области военных мероприятий, предпринимаемых судами нашего военного флота, стоит на исключительной высоте благодаря своеобразной „лояльности“ населения некоторых наших окраин. Не редкий случай, когда военное судно, только что получившее предписание сняться с якоря, получает по радио любезный вопрос: „Вы куда? Желаем вам счастливого пути“».

Вы представляете себе, что должен испытывать человек, случайно увидевший в слабых руках своих один из концов тайных нитей, образующих сложный и жуткий клубок еще не разгаданных до конца, прочно налаженных, чьих-то враждебных хитросплетений?

И этим человеком, волею судьбы, стал я.

Добрый мой друг должен был в эту же ночь покинуть меня, ибо был призван к отбыванию гражданского долга и заехал проститься со мной.

Его крепкий ум, закаленный высшей технической школой, легче меня разбирался в сложившихся обстоятельствах; и теперь, в последние минуты перед уходом, он торопился направить дальнейшие мои шаги на правильный путь, свободный от возможных ошибок.

Ему было ясно, что «уводить» звуки работающей «динамо» в непроходимое, топкое болото путем сооружений, требующих огромных затрат, не станет никто без достаточных к тому оснований.

— Итак, — решил он, садясь за мой маленький «ундервуд», — ты знаешь теперь, что источник ритмичного шума должен лежать на одном из указанных мной возвышений. Обследуй их все. Будь настойчив и остроумен до крайности. Остальные инструкции, чтобы не вызвать в твоей голове беспорядка, я изложу тебе письменно.

Короткие пальцы его с бешеной быстротой забегали по клавишам пишущей машины, и страницы бумаги, одна за другой, покрылись красивыми синими знаками.

— Вот! Получай! Теперь позволь мне обнять тебя перед разлукой, и помни мой последний завет:

Будь решителен, смел, доведи это дело, во что бы то ни стало, до конца., но… действуй с необычайною осторожностью. Иначе…

Мы крепко пожали друг другу руки, и друг мой ушел.

Я поступаю согласно оставленной другом инструкции, исследуя весь прилегающий к болоту район по концентрическим кругам с увеличивающимся день ото дня радиусом.

Сегодня я выступил налегке и около часа был уже в той точке окружности, которую поставил себе исходной для выполнения нового урока.

Пункт этот — место в лесу у возвышенности, глухое и темное. На гребне песчаного холма я задержался, закуривая сигару.

Было тихо и хорошо.

Я присел у ствола и принялся разглядывать дачу, прочный и строгий массив которой густым силуэтом проектировался на бледное небо.

Какая красивая башня! Высокая, легкая… Наверху — шпиль…

Воздух был сух и прохладен; и в его неподвижности четко и ясно вставали детали постройки.

Жил ли тут кто-нибудь?

У жилых помещений бывает всегда что-то такое, что позволяет угадывать их среди остальных почти безошибочно. Эта казалась необитаемой.

И, однако, что-то задерживало на ней внимание.

Едва я уселся удобнее, тихий, скребущийся звук упал откуда-то сверху.

Я впился глазами и ждал. Наступившая тишина стала жуткой.

Потом повторился опять легкий звук, и по линии шпиля стал осторожно и медленно подниматься какой-то предмет.

Через минуту предмет этот принял горизонтальное положение, и я ясно увидел, что от него в одном направлении уходят дрожащие, тонкие нити.

Я погасил сигару в руке и, не отрываясь, следил за вышкой.

Отчетливо видимое кольцо собрало все нити в один тугой узел, и они натянулись, застыв в одном положении.

Это было именно то, о чем говорилось в инструкции моего друга.

Я ощутил холодок за спиной, и руки мои задрожали.

Не поворачиваясь, с глазами, прикованными к внезапно ожившему шпилю, я стал спускаться с песчаной возвышенности, еще раз окинув глазами высокую башню.

Не знаю — показалось ли мне, или это было в действительности: на верхней площадке, опершись о сквозные перила, стояла красивая, легкая фигурка девушки в белом.

…Дорогой мой друг! Прими мое полное восхищение.

Вчера я сумел убедиться в силе твоего прозрения.

С высоты многолетней сосны, я приветствовал совершенство твоего аппарата мышления.

Да! Это было поистине восхитительное зрелище!

Бетонная вышка в лесу — позади знакомой мне дачи. Тяжелая, прочная, точно выкованная из одного куска темного железа! Вся эта толща бетона, зажатого на углах в железные лапы, словно игрушечный домик, колебалась и вздрагивала от работы чудовища, укрывшегося под каменной оболочкой. Это была чудовищная машина почти сверхъестественной мощности.

И только с того места, которое я занял на вершине сосны, можно было обнять происходящее одним взглядом.

В верхней, восточной стене, зияло огромное круглое отверстие. Словно луженая пасть неведомого чудовища, оно светилось слегка загадочным светом, и из него, через верхушки ближайшего леса, ураганом неслась звуковая струя, отраженная невероятных размеров рефлектором.

Когда, онемев от усталости, я спустился на землю, только тут заметил, что панама моя отсутствует.

Я искал ее на влажном песке и в росистой траве очень долго; до тех пор, пока громкий и злобный лай собаки не напомнил мне предостережения приятеля:

«Будь осторожен до крайности».

С великой поспешностью я постарался укрыться в лесу, провожаемый издали неистовым лаем противной собаки.

Сегодня я снова ходил на станцию.

Необходимо следить за газетами. Кроме того, нужно купить папаху. Солнце жжет сильно, а я не привык ходить с непокрытой толовой.

На станции все было по-прежнему.

После почтового поезда, когда я собрался идти в магазин, мимо меня тихо прошла моя незнакомка.

Она была не одна: рядом с нею шагал огромный породистый пес — спокойный, бесстрастный…

Поравнявшись со мной, он неожиданно поднялся на задние лапы, положил мне передние на грудь и прямо в лицо испустил глухое рычание.

Я отстранил его жестом руки и отступил.

Девушка остановила на мне теплые голубые глаза и ласково улыбнулась.

— Он не злой! — протянула она кокетливо.

Я поклонился ей и поднял к голове руку, чтобы почтительно дотронуться до края панамы.

Девушка поняла мой неудачный жест и рассмеялась, обдавая меня горячими искрами свежести.

— Вы забыли панаму? — прищурила она глаза.

— О, нет… Не забыл… Хотя, может быть, это и так… Во всяком случае, я не замедлю заменить ее новой.

— Идемте, я вам укажу магазин, где большой выбор панам!

Это случилось, как в сказке.

Лесной домик, отшельник и фея.

Она пришла вечером, когда я сидел у стола и думал о ней.

— Я к вам… Посидеть… Стало скучно одной.

Я усадил ее со всею заботливостью, на которую только способно молодое, восторженное сердце, а сам поместился на лохматом ковре: у ее ног.

— Почему вы живете один?

— А с кем же мне жить? — ответил я тоже вопросом.

Она улыбнулась.

— Вы не так поняли. Почему далеко от других?..

— Я очень устал от работы… Одиночество и лес — лучшее средство восстановить силы.

— Может быть, мне лучше уйти, чтобы не отнимать у вас лучшее средство?

— О, нет! Ни за что! Вы — сказка. Вы — ветер лесной…

Она согласилась с покорной улыбкой и машинально положила прекрасные пальцы на клавиши «ундервуда».

Я вспомнил, как несколько времени тому назад на этих же клавишах работали короткие, грубые пальцы доброго моего друга. Вспомнил и засмеялся.

Возле меня сидела та самая девушка, которую в розовом тумане рассвета я видел всю: я помню все линии ее прекрасной фигуры; я помню все ее смелые положения и спокойную вольность движений. И эта прелестная девушка сидит теперь у меня, и мы уже стали друзьями.

Целую вечность мы провели с ней вдвоем… Так показались мне два розовых часа ее пребывания в моем лесном домике.

А потом я ее провожал.

До узла трех дорог. Дальше она не позволила.

Уходя, я ощущал у себя на плече запах ее духов — тонкий и пьяный…

Какая чудесная девушка!

Дома я решил привести в порядок бумаги.

В «ундервуде» был крепко зажат какой-то листок. Освободив его, я увидел, что это была одна из страничек инструкции, оставленной мне моим другом.

На обороте страницы осталась строка.

Это было то, что вышло из-под пальчиков феи, когда она машинально трогала несколько клавишей машинки.

Я подошел к свету и поднес страничку к глазам.

На ней было выбито:

«Куда вы идете? Желаю вам доброго пути».

Сегодня я получил письмо от моего милого друга.

Из письма его было ясно, что сделанное мною открытие представляет огромную важность, и что медлить с его окончательным выяснением — равносильно преступлению.

В конце, по обыкновению, давались инструкции.

«Главное, будь осторожен и не допускай в этом деле никаких посредников. При первом подтверждении выводов, поезжай в город сам. Кстати, я еще стою со своей частью на месте, и ты мне доставишь великое наслаждение повидать тебя пред отъездом на фронт.

Твой…»

Милый мой друг!

Конечно же, я исполню во всем его благие советы и завтра же поеду в город!

Я не сказал ничего о причинах поездки моей доброй фее, но о решении быть завтра в городе, конечно, сказал. Ее опечалило это обстоятельство.

— Я так привыкла к вам, мой милый отшельник, что даже один вечер без вас — печалит меня.

Я был особенно нежен с ней в этот вечер.

Ровно в десять я выеду.

Фея выйдет меня проводить.

— Иначе я не могу! — сказала она, расставаясь.

Спасибо! Великое, теплое спасибо этой очаровательной девушке, превратившей мое пребывание в лесном домике в волшебную, светлую сказку!

На этом кончался странный дневник.

Я нашел его в начале июля под клеенкой стола в маленьком лесном домике, нанятом мною на остаток сезона.

Здесь жил мечтатель, имеющий некоторое отношение к изящной словесности.

В словесности я понимаю не больше, чем в арабской мифологии.

Поэтому дневник этот лежал у меня некоторое время рядом с нечищеными сапогами.

Так продолжалось до августа; пока я не уткнулся однажды, во время одной из своих прогулок, в огромное пустынное болото, начинавшееся у выхода лесной просеки.

Не знаю, как это вышло, но в этот же день, я, запасшись двумя короткими досками, рискнул совершить путешествие к центру трясины. Вообразите мое изумление, когда в одном пункте болота я попал неожиданно в струю тех самых таинственных звуков, о которых так красочно было написано в дневнике.

В этот день странный дневник получил для меня совершенно иное значение.

И в течение нескольких ближайших дней я проделал буквально все то, что было проделано моим предшественником.

Вот результаты: 1) Дача есть. 2) Вышка есть. 3) Есть это самое дьявольское сооружение, уносящее звуки динамо в болото. 4) Динамо прекрасно работает, как ни в чем не бывало.

Мало того, я но только имел встречу с огромным псом, но и отравил его для удобства дальнейших исследований.

В заключение сообщу самое странное:

Вчера вечером, когда я раздумывал над сложностью создавшегося положения, ко мне вошла девушка в белом с голубыми глазами и просидела у меня до ночи.

Провожал я ее до узла трех дорог.

Как по нотам!

А наутро я не преминул справиться у хозяина дачи о судьбе моего предшественника.

— Писала, писала, — ответил мне старый корявый финн. — Потом ехала город и падала с поезда. Ропала под колесом. Равая рука и голова потеряла.

Утешил! Нечего сказать.

Теперь я вижу, что предшественник мой не только мечтатель, но и дурак, каких мало.

Я буду действовать несколько иначе, и сделаю этот странный дневник достоянием общества.

Той же группе людей, которая остановит на мне пристальное свое внимание, я считаю не лишним заявить следующее:

Я не романтик и разными феями со мной ни черта не поделаешь.

Что же касается поездки на поезде, то… Вес мой без малого семь пудов, а подковы в моих руках сами ломаются, как баранки.

Поняли?