Машина пробуждения

Глава третья

Никсон неспешной походкой вошел в доходный дом Мау, вспоминая о сытном ужине по субботней скидке у Лютес. Он делал вид, будто даже и не замечает ни галдящих грязных беспризорников, ни запаха кипящих в котле листьев одуванчика. Какие-то коричневые корешки качались, подобно всплывшим утопленникам, на поверхности бурлившей в кастрюлях воды, но Никсон горделиво отворотил нос от этого никогда не снимавшегося с огня варева – сегодня он набил живот жареным мясом и тушеной картошкой, и хотя бы на сей раз ему не пришлось есть на бегу. Да, он купил достойной человека еды и употребил ее, как подобает джентльмену. Насколько это возможно, когда сидишь на заднем дворе «Жюли и Гюллет», пристроив тарелку на коленях и запивая ее содержимое желтоватым пивом из надтреснутой кружки.

Остальные дети подались в стороны, пропуская Никсона, направившегося из общей комнаты в курилку, хранившую ту тайну, что отделяла минорарий Мамаши Мау от всех этих банд, богаделен и служб занятости, занимавшихся детьми Неоглашенграда. Беспризорники у Мау – настоящие, рожденные в этом городе, но брошенные своими родителями, осиротевшие или же просто невезучие, – служили прикрытием таким, как Никсон, – немальчикам и недевочкам, благословленным реинкарнацией в юном теле.

Вдруг он услышал крики; диалект и тембр голоса показались Никсону многообещающе знакомыми. В крохотной голове пронеслись воспоминания: школьное детство, короткие штанишки и длинные галстуки, списанные домашки, рев вертолетных лопастей. Поток образов, порожденный в его сознании просто одним этим голосом, взял Никсона за душу. В интонациях незнакомца звучала святая уверенность в том, что все проблемы имеют простое – и быстрое – решение. Никсон улавливал в этих возгласах дрожь непринятия того факта, что заботы крикуна никого особенно не волнуют. Такая самоуверенность могла быть свойственна разве что золотой молодежи самого зажравшегося из всех миров. Иными словами, Никсон слышал голос Америки.

Владелица доходного дома, амфибия Мамаша Мау, пререкалась с разъяренным молодым человеком, одетым в джинсы и черную футболку. И Мау даже поднялась на ноги, что сулило круглолицему американцу, осмелившемуся тыкать в Мамашу пальцем, большие неприятности. Прямо сказать, чудовищные. Но американец пока еще продолжал настаивать:

– Слушайте, кто-то наверняка уже с таким сталкивался, и вы должны…

– Я не должна и не буду. Даже если бы и могла. Я никогда не слышала о…

– …да быть того не может, чтобы кто-то не знал о дорожных чеках. Иначе какой бы был от них прок. Где-то неподалеку просто обязан быть банк – не первый же я настоящий заблудившийся здесь человек. Вы не можете хотя бы…

– Пошел отсюда, пошел, пошел! – Мамаша Мау была в ярости, ее жабья шея возмущенно вздувалась. Она распрямилась во весь рост; Никсон впервые увидел ее ноги под грязным рыжим халатом – и чуть было не распрощался со своим ужином. – Ты слишком стар, слишком неопытен и слишком полон вопросов, чтобы интересовать меня. Выметайся!

Она ударила американца отечной, но мощной ногой под колено, и тот распластался на полу. Заметив наблюдавшего за перебранкой Никсона, Мамаша ткнула в его сторону пальцем перепончатой руки:

– Вынеси-ка этот мусор, мальчик.

Оказавшись на улице, американец зарыдал, словно ребенок, спрятав лицо в ладони и размазывая сопли. Он выглядел так, словно только что похоронил единственного друга, или что-нибудь в таком духе.

– Американец, да? – Никсон стоял, скрестив руки на груди и пожевывая зубочистку.

Придурок продолжал сидеть на лестнице у двери, всем своим видом изображая скорбь, словно и не расслышал вопроса.

– Какой же я дурак! – завывал он. – Я-то думал, что, может быть…

Тут он вдруг сник, словно из него выпустили весь воздух. Выдох незнакомца продолжался так долго, что Никсон мог поклясться: его легкие должны были бы схлопнуться.

Тогда он прочистил горло и повторил с нажимом в голосе:

– Ты американец?

И вновь никакой реакции.

«Чертов тупица!» – подумал Никсон, начиная опасаться, что эта рыбка может уйти только потому, что слишком глупа, чтобы схватить наживку.

«ТыАмериканецТупица».

Купер вдруг распрямился и впервые внимательно посмотрел на стоящего рядом мальчишку. Грязные каштановые волосы, толстый вздернутый нос, выразительные черные глаза, измаранная рубашка, непокорно выбившаяся из штанов. Значит, теперь уже и дети потешаются?

– Что ты сейчас сказал? – спросил Купер, и в голосе его звучала не столько надежда, сколько скепсис. Он покачал головой, избавляясь от все еще звучащего в ней эха птичьего грая чужих мыслей. – Ты знаешь Америку?

Никсон наигранно широко развел руками.

– А что, есть на свете хоть кто-нибудь, кто действительно знает Америку? – задал он философский вопрос и, делая вид, будто ему все равно, отвернулся от незнакомца, глядя в беззвездное ночное небо. – Да, я лицезрел янтарь ее полей. Но гордых гор пурпурный блеск[8] – нет… слишком занят был.

– Ты мне поможешь? – Дурачина все-таки заглотил наживку.

– Возможно. – Никсон оценивающе оглядел своего собеседника с ног до головы, но особенно впечатленным не выглядел. – Зависит от того, что за помощь тебе нужна и сколько ты готов за нее заплатить.

– У меня нет денег, – заявил американец, и хотя Никсон сразу понял, что это ложь, не стал заострять на ней внимание.

– Тогда расплатишься своей футболкой. – Никсон всегда ставил себе быстро достижимые цели, предпочитая не строить грандиозные планы.

– Футболкой?

Незнакомец коснулся своей одежды так, словно у него ничего, кроме нее, на свете не было. На лице его возникло такое выражение, будто бы ему только что предложили расстаться с почкой.

– Мне холодно, – пояснил Никсон.

Он соврал, но ему и в самом деле была нужна одежка получше, чтобы скрыть гладкий живот, выдававший его принадлежность к переродившимся, ведь если демонстрировать его всем подряд, то какой прок тогда от детского тела?

– Сомневаюсь, что тебе подходит мой размер, – с подозрением в голосе протянул незнакомец.

– Тогда успехов. – Никсон отвернулся, словно собирался уйти, и подсек добычу: – Удачи тебе, американец!

– Постой! – вскинул руку дурачок, останавливая его. – А что я получу за футболку? Учти, я ее не отдам, пока ты не сделаешь то, о чем договоримся.

Никсон закатил глаза: «Что стало в наши дни с доверием?»

– Пойдем.

Он повел заплаканного незнакомца к единственной калитке, выходившей с грязного двора.

– Неужели не существует такого места, куда мог бы пойти тот, кто заблудился?

– Разумеется, такое место есть. И мы в нем живем, – развел руками Никсон.

– В этом засранном хостеле? – с сомнением огляделся американец; он все еще мог слышать голос Мамаши Мау, устраивавшей разнос своим подопечным, а затем донесся и вскрик кого-то, заработавшего подзатыльник, отвешенный перепончатой рукой.

– Нет, дурачок, – в этом засранном городе.

Эшер выиграл уже четвертый раунд подряд, выманив изрядную кучу фишек у своего соперника – маркиза Окснарда Теренс-де’Гиса, который, казалось, нисколько не переживал из-за дурной удачи. Узколицый, с впалыми щеками маркиз уже было потянулся за стаканчиком для костей, собираясь продолжить игру, но тут на его розовую, унизанную кольцами руку опустилась огромная бледная лапища Эшера, который покачал головой. Никто не мог настолько быстро спустить столько денег, если только не был совершенно незнаком с правилами игры или не успел напиться до полной беспечности. Ни персонал, ни владельцы «Жюли и Гюллет» не находили в себе решимости вмешаться в происходящее.

– Знаешь, а ведь я угрожал пустить тебя на жаркое, – произнес Эшер, отметив, что маркиз слушает его лишь вполуха.

Окснард вновь пролил выпивку на свой роскошный красный плащ и теперь пытался ее слизать, так что Эшер с превеликим удовольствием воспользовался возможностью подвинуть к себе часть фишек партнера. Какое же это было наслаждение – избавить Теренс-де’Гиса от излишков монет, и совершенно не важно, насколько тот напортачил. Прежде чем жениться, Окснард обладал более чем привлекательной внешностью и даже после пяти лет жизни, полной роскоши и излишеств, не до конца утратил былое обаяние. Всякий раз, отправляясь на гулянку, он надевал красный солдатский мундир. Глупейший маскарад, учитывая, что все в округе знали маркиза в лицо, да и сам он в качестве псевдонима использовал настоящее, полученное при рождении имя, нисколько не смущаясь, когда другие обращались к нему «милорд».

При всех своих недостатках маркиз обладал идеальной памятью, позволявшей ему дословно восстановить любую беседу, вне зависимости от того, был он во время нее пьян или же нет. Регулярно напиваясь в обществе как великих мира сего, так и обычной швали, он стал для Эшера замечательным источником информации. Более того, Окснард являл собой редкую разновидность людей… разновидность людей, жаждущих поделиться всем, что они знают. Будь маркиз хоть чуточку умнее и больше заботься о собственных интересах, он мог бы стать весьма успешным интриганом, но в своей наивности был скорее простым сплетником, собирающим слухи.

– Дружище, – произнес маркиз, – не понимаю, чего ты так сердишься. Мне просто одна птичка напела, что посылка прибывает сегодня, и я только и сделал, что передал эти новости дальше. Старина, разве виноват тот, кто наблюдает за птицами, в том, что те поют лживые песни? Не думаю.

– Дружище, – деланое дружелюбие Эшера скрывало под собой угрозу, – а эта птичка, случаем, не та феерическая стерва, на которой вы по ошибке женились?

– Напротив, она всегда была образцовой женой, пусть и немножечко злюкой. Кстати, я тогда вообще рассказал тебе все это только лишь потому, что надеялся: ты доберешься до места раньше, чем она. – Окснард закатил глаза. – И почему ты вечно винишь мою жену? Мне не в чем упрекнуть моего жестокого ангела. Кожа словно фарфоровая, глаза подобны острым кинжалам, водопад черных волос… То, что mi amor тебя и на дух не переносит, еще не означает, что она повинна во всех твоих неудачах.

– За последнюю она точно ответственна, – надавил Эшер. – Так как вы там гадали? Хрустальный шар? Бараньи потроха? Откуда вы… она… узнала, что́ я должен найти?

Окснард отодвинул игральные кости в сторону и положил руки на стол. Пьяный блеск исчез из его глаз.

– Это все моя теща, – произнес он, – та тварь, даже мимолетного общения с которой я всеми силами стараюсь избегать. Hai?

С некоторой неохотой Эшер кивнул:

– Hai.

Лучше было не пререкаться с начавшим заводиться аристократом, но в голове серого человека крутилась мысль: мать Лалловё? Эшеру было известно, что маркиза была родом из фей, но только это, и ничего больше. Святые колокола, тут как-то замешаны феи?

Окснард же продолжил болтать словно ни в чем не бывало:

– Мой отец, старый маркиз, частенько напоминал и друзьям, и родне не пытаться искать ответы в астральных измерениях, и я всегда следовал этому его совету. Не удивляйся, но все мои сведения поступают из вполне приземленных источников, а если точнее, то ни больше ни меньше чем из самого Купола, где заключены мои близкие. А что я? Я не только сумел избежать заточения в гнусном узилище, но еще и получаю оттуда все самые свежие новости.

– Купол запечатан, – с сомнением посмотрел на него Эшер. – Ни туда, ни обратно невозможно передать ни слова.

Окснард засмеялся:

– Дружище, ты так самоуверен. Но ведь это не более чем огромный стеклянный пузырь. Кто помешает нашедшему укромное местечко информатору написать пару записок и приложить к стеклу, чтобы тот, кому они предназначены, мог их спокойно прочесть?

– Так вот как вы действуете, Теренс-де’Гис?

– Разумеется, нет, mon ami, но суть должна быть более-менее ясна. Поверь, дружок, ничто столь огромное не может быть надежно защищено. Тебе бы хотелось услышать последние новости? – Окснард покрутил кольца, украшавшие его пальцы.

– Спрашиваете!

– Мои товарищи из Круга Невоспетых, судя по всему, принялись Убивать друг дружку. – По лицу маркиза расплылась широкая самодовольная улыбка. – С заглавной «У». Истреблять, предавать забвению.

– Это брехня, – отмахнулся Эшер. – Истинная Смерть даруется только тем, кто прожил достаточно долгий срок, чтобы заслужить ее. Никто не может просто Убить.

Окснард ехидно вскинул брови и устремил на Эшера долгий взгляд… взгляд, полный беззвучного вызова. Затем он отвел глаза и отряхнул пальцы от крошек.

– Боюсь, твои знания устарели и более не соответствуют действительности, если вообще когда-либо соответствовали. Судя по всему, Круг нашел выход. Они обнаружили Оружие, которое Убивает. Пятилетнее заточение у трона Истинной Смерти, очевидно, каким-то образом подстегнуло изобретательность моих собратьев. Сам понимаешь, рассказав подробности, я бы предал клятвы, принесенные мной Кругу, но да… Правящий совет знати уже дважды на этот момент Убивал собственных членов в весьма значительных количествах.

– Тревожные вести, – произнес Эшер совершенно необеспокоенным тоном.

Окснард усмехнулся:

– Нет ничего необычного в причастности Круга к массовым убийствам, ведь в том и состоит их природа. Ублюдки ненавидят друг друга, но ни на что не способны поодиночке. Нет, что меня действительно тревожит, так это как раз то, что кто-то внутри Купола занялся самоуправством. Появился Убийца – кто-то один, обладающий доступом к Оружию и готовностью пустить его в ход.

Эшер закатил глаза:

– Сказки-то мне не рассказывайте… милорд.

– Только на этой неделе, – Окснард помахал пальцем, – двое Цзэнов и с десяток конюших были Убиты одним-единственным человеком. Мой информатор лично присутствовал при одном из этих Убийств. Вот, скушай эту айву, мой друг, эти фрукты такие спелые, что перед ними просто невозможно устоять. И может быть, если ты как следует покушаешь, твоей коже вернется ее нормальный цвет.

– Милорд, моя кожа никогда и не имела нормального цвета, – напомнил аристократу Эшер.

– Интригующе. – Судя по голосу, маркиз вовсе не был заинтригован.

– Меня впечатлили ваши возможности, милорд, но все эти байки Купола вряд ли помогут тем из нас, кто остался снаружи. Так к чему вы клоните? – спросил Эшер.

Безумие, охватившее обитателей Купола, его совершенно не интересовало. Пусть режут друг дружку сколько влезет. А вот безумие, овладевшее миром снаружи, грозило куда большим, нежели просто нарушение статус-кво.

– Мы с тобой, бледный и бедный мой друг, пусть мы и странная пара, но все же нас объединяют приятельские отношения, верно?

Эшер кивнул.

– А разве есть что-то более важное для двух приятелей, чем помогать друг другу, поп? Полагаю, ты не станешь отрицать, что я помогал тебе. И ничего не требовал взамен. Однако…

Эшер чертыхнулся.

– Однако, кажется, я куда-то не туда засунул кое-что, имеющее для меня особенное значение. На самом деле это так, безделушка, фамильная вещица – красная такая железная коробочка размерами со шкатулку для драгоценностей, но в целом довольно неприметная.

– Вам нужна шкатулка?

– Ничего мне не нужно. Но если мой друг случайно наткнется на потерявшуюся шкатулку, что ж, я был бы более чем рад увидеть ее снова.

– Ладно, – пожал плечами Эшер. – Буду поглядывать по сторонам.

– Только поглядывать? – Окснард подозвал прислугу и взмахом руки указал на столик. – Надеюсь, это поможет.

Эшер сжал пальцами вену над переносицей, наблюдая за торопящимися к ним официантками. Голова начинала побаливать. А маркиз продолжал болтать.

– Дай-ка спросить… Да, девочка, еще вина… а что бы ты сделал… так, девочка, нет, не ты, вторая, принеси еще тарелочку с сыром, кстати, айва немного жестковата… если бы нашел именно то, что, как тебе казалось, я обещал? Кстати, твоя кружка пуста… так, девочка, забудь пока про сыр, найди ту, первую и поторопи ее, а то у нас тут уже у обеих кружек дно видать.

– Прошу прощения? – Эшер был совершенно сбит с толку.

– Я спросил, – вздохнул маркиз, словно из последних сил сохраняя терпение, – что бы ты сделал, если нашел хоть что-то там, куда я тебя направил?

– Я не говорил, что ничего не нашел, – пробормотал Эшер. – Да только пользы от него никакой не было.

– Уверен?

– Настолько, насколько только могу быть уверен, милорд.

– Стало быть, – маркиз сверкнул прекрасными голубыми глазами и безуспешно попытался ущипнуть за зад одну из официанток, – не так уж ты и уверен?

– О чем это вы?

– Исключительно о том, что предсказания славятся своей расплывчатостью. Разве не в том суть всех этих прорицаний, что ответ так или иначе обретает смысл для другого человека только спустя некоторое время, когда событие уже произошло? «Красная дверь и дом в огне!» Да ведь это может значить почти что угодно.

– Не спорю…

На самом деле Эшеру очень хотелось поспорить. Купер определенно оказался не тем, кто был обещан.

– В таком разе, – маркиз улыбался, радуясь своей находчивости, – почему бы не взять то, что ты нашел, и не придумать ему применение? Какими ни были бы твои намерения, это должен быть первый шаг. – Он напустил на себя заговорщический вид. – Конечно же, я не стану совать свой нос в подробности. В конце концов, твои дела – это твои дела. Я все понимаю.

Эшер помрачнел.

Окснард покатал щербатую фишку между костяшками пальцев.

– Могу только догадываться, какие эмоции испытывает сейчас моя женушка, ведь ее драгоценную добычу увели прямо из-под взгляда внимательных глаз и причудливого изгиба бровей. Такая леди, как та cherie, никогда не станет хандрить, жаловаться на жизнь или полагаться на удачу. Надо думать, она строит планы – придумывает что-то очень скверное, уж можешь мне поверить.

Лицо Эшера обрело еще более хмурое выражение.

Маркиз подвинул остатки проигрыша к собеседнику, попутно чуть не расплескав вино. Взгляды всех присутствовавших в зале были прикованы к этой груде фишек, когда Эшер принялся бросать их по одной в свой мешок.

– И не забудь про щербатую, дружище. – Маркиз шлепнул по столу надломленной фишкой и, безмятежно улыбнувшись, поднялся, намереваясь отправиться в более приятное местечко, нежели «Жюли и Гюллет». – Я поведал тебе о моей тайной страсти и отдал всю свою наличность, что тут еще скажешь? Если не знаешь, как подступиться к твоей небольшой затее, то, где бы ты ни начал копать, это место будет не хуже любого другого. А теперь уж прости, но придется тебя покинуть, обеденный перерыв уже закончился. Да и девчонку потискать не помешает, если понимаешь, о чем я.

У Лалловё Тьюи задергалась бровь, когда она нервозно оглядела свой опустевший бокал. Она расположилась на остекленной веранде, захваченной буйной растительностью. Листья, подобные толстым шматам зеленого мяса, роняли капли влаги в желобки, прорезанные в каменном полу, вырвавшиеся на свободу корневища оплетали горшки и поросшие мхом ноги украшавших оранжерею статуй. Сидящая за усыпанным белыми лепестками столиком маркиза Теренс-де’Гис казалась воплощением аристократичной женственности: изящная, черноглазая и черноволосая, такая беззащитная.

Но при более близком рассмотрении становилось понятным, что вся ее хрупкость только кажущаяся. Она была худощавой, но крепкой, как кнут, а в глазах цвета окислившейся меди отражались беспощадность и упорство. Сегодня маркиза оделась в блузку без рукавов, пошитую из темно-зеленого шелка, подчеркивавшего оттенок ее глаз, а ноги ее были обнажены, только слой прозрачного лака покрывал бирюзовые острые когти, заменявшие ей ногти.

Лалловё разразилась напоминающими птичью трель ругательствами на своем родном языке, от которых задрожали склеенные свинцом окна, и в сотый раз задумалась о том, зачем она вообще вышла замуж за этого богатея. Окснард, маркиз Теренс-де’Гис, казался идеальной марионеткой, вот только для нее жизнь в браке оказалась вовсе не такой легкой, как для ее мужчины. Теперь ей приходилось следить за порядком в доме, управлять городским округом, и это если не вспоминать о приказах, которые поступали от ее матери и которые приходилось исполнять. Они были не только странными, но и все более тревожащими. Кровавый глаз на пломбире с сиропом… Она упустила того парня. А потом увидела его в обществе Эшера.

В нормальных обстоятельствах вы вряд ли захотели бы иметь своей мамой королеву фей, вот только было одно «но». Да, и раньше воздух и тьма были для них одним целым, а безумие и чудовища – частью их культуры, но то, во что мать в итоге превратилась… и это ее новое имя: Цикатрикс[9], владычица шрамов. Шрамов, из которых торчали струпья металла и пластика. Лалловё страшилась ее и подчинялась.

Там, за арочным проходом, ведшим на веранду, за широким паркетным коридором, стены нескольких гардеробных были оклеены листами дорогостоящей писчей бумаги. На одном из них несколько ночей тому назад появилось послание – записка от Цикатрикс, содержащая ее приказы.

И они были очень странными. Короткие и четкие, что само по себе уже было необычным, они включали точные координаты места и описание нужного человека, а также одно не поддающееся переводу слово. Сварнинг.

Временно отложив вопрос, касавшийся этого слова, Лалловё задумалась, что предпринять дальше. Мать во всех подробностях рассказала о прибытии того человека, но не дала ни малейшего намека на то, что делать с ним. Цикатрикс должна была перестать так поступать.

Пока что Лалловё решила не рисковать. Сказать по правде, она бы с превеликим удовольствием выпустила кишки толстячку-«рожденному», столь внезапно превратившемуся в проблему, вот только не имела понятия, чем тот так важен, и не желала, чтобы в итоге выпотрошили ее саму. Цикатрикс вовсе не была всепрощающей родительницей. Во всяком случае теперь. И сестра Лалловё служила тому свидетельством.

Потому Лалловё предпочла просто отсидеться в карете, припаркованной на углу Расчлененки и Руин. Тэм пытался привлечь ее внимание, но разве можно было ожидать, что Лалловё будет возиться с каждым покойником, пробудившимся в этом унылом, безжизненном краю? Она надеялась увидеть какую-нибудь вспышку или хотя бы облачко цветного дыма, которые могли бы подать ей знак. Вряд ли можно назвать ее ошибкой то, что она не сумела вовремя разглядеть одного-единственного толстяка, которого к тому же тащил на своей спине человек, чей цвет кожи позволял сливаться с местностью.

Она уже отдала необходимые распоряжения. Если чему Лалловё и научилась у Цикатрикс, так это тому, что свои лучшие планы нужно скрывать внутри еще более хороших планов. Леди расскажет Лалловё, что значил этот Купер и насколько хорошо он сыграл свою роль. Лалловё нужен был новый исполнитель; она устала разрушать этот город по кускам, убирая за раз только одного члена гильдии, торговца или монаха. Эшер все еще продолжал пакостить ей всякий раз, как только подворачивался удобный случай, как, например, сегодня, хотя и был лишь ограниченным, слабым существом.

Она прикрыла глаза, которые унаследовала от отца-человека, и вспомнила о доме, где проходило ее детство – прежде чем все полетело под откос, – попытавшись вновь вызвать к жизни то чувство покоя, что царило в садах Двора Шрамов. Ветви деревьев, изгибавшиеся над головой подобием церковных сводов, желтое и синее солнца, игравшие в салочки на небосклоне, грациозные тела и изящные черты сородичей. Лалловё тосковала по своей родине, пускай того дома, который она помнила, более и не существовало.

Даже у маркизы был тот, за кого она была в ответе. Нет, речь не о ее супруге, вопреки всем законам и традициям отказывающемся управлять своим домом и подчиненным ему округом. А ведь, будучи одним из тех немногих аристократов, кому удалось избежать навязанного князем безумного самозаточения под Куполом, маркиз вполне мог обрести весьма значительное могущество и вернуть этому городу хотя бы видимость порядка. Пустые фантазии; начать хотя бы с того, что он был не более чем воспитанным в роскоши мажором. Сразу после заключения брака с «иноземной беглянкой», леди Тьюи, Окснард Теренс-де’Гис отошел от дел. В последнее время он вообще редко появлялся на людях, и никогда – трезвым. Собственно, именно потому и оказалось столь просто заполучить контроль над всем его наследным имуществом, да и не только над ним.

Но вот мать… Цикатрикс обладала очень низким порогом терпения и экзоскелетом на термоядерной тяге. Вот и кто тут сможет помочь советом?

Размышления были прерваны приступом пронзившей ее голову боли, давно знакомой, но обычно возникавшей в других частях тела. Разлившись от одного виска до другого, она принесла с собой более чем простое послание. Где-то там, в месте, удаленном на целые миры и вселенные, королева фей готовилась отправить подарок своей единственной оставшейся дочери. А мамины подарки никогда не были приятными.

Лалловё допила остатки вина и вышла из оранжереи. Ни паркет в коридоре, ни пышные ковры под ее босыми ногами не издали ни единого звука. Она сорвала со стены один из свитков – плотная шероховатая бумага, окрашенная в цвет, который нельзя было назвать ни бежевым, ни белым, но только костяным, – и расправила его на столе, прижав камнями по углам. В оформленной в теплых тонах гостиной было куда темней, чем на залитой солнцем веранде, но глаза феи не нуждались в освещении.

Открыв ящик стола, развязав мешочек и развернув платок, она извлекла перьевую ручку, заправленную более чем особенными чернилами. По коже Лалловё побежали мурашки, когда она, поскрипывая пером, прочертила на листе непрерывную линию. Чернила разливались, словно не желая приставать к бумаге. В другой вселенной ее мать ощутила толчок и увидела полосу, которая вдруг лопнула и разделилась на две аккуратных дуги, создавая пространство там, где только что не было ничего. Листок пошел морщинами, раздираемый все расширяющимся овалом чернил. Черно-алая жидкость заполняла складки бумаги причудливой татуировкой, создавая заклятие, позволявшее матери переслать что-нибудь оттуда – сюда.

Колдовство, прокладывавшее путь между вселенными, было могущественным, но медленным. И тем более медленным теперь, нежели тогда, когда мать еще могла пользоваться своим детородным лоном.

Наблюдая за тем, как раскрывается небольшой портал, Лалловё вновь испытала острую потребность в том, чтобы понять, каким образом ее мать превратилась из нечестивой королевы в этот механический кошмар и почему благодаря машине ее могущество только возросло. Пока мать постоянно стоит у нее за спиной, Лалловё не могла позволить себе действовать с той убийственной жестокостью, с какой хотела, – приходилось искать способы играть в своих интересах, одновременно изображая покорность.

В середине кровавого пятна что-то заблестело, и голову Лалловё вновь пронзил спазм боли. Золотой овал – более приплюснутый, чем яйцо, но потолще карманных часов – прошел сквозь бумагу, поднимаясь над гладкой поверхностью стола.

Лалловё поспешила подхватить предмет, высвободив его из чернильной вульвы. Беглый осмотр не позволил понять ни назначения этого овала, ни того, зачем мать прислала его, и, только очистив его от багряно-черной влаги, Лалловё осознала, что именно она держит в руках. Золотая безделушка вибрировала от переполнявшей ее энергии, и маркиза ощутила скрытое в глубине посылки дуновение магии. А еще – электрический гул. Эта красивая штучка оказалась машиной.

Той самой машиной, что превратила мать в чудовище.

Сесстри бушевала. Эшер сам не понимал, каким образом его собственный гнев сменился кротостью, но эта женщина ухитрилась присвоить себе ту ярость, которая по праву должна была принадлежать ему. Он и подумать не мог, что ее будет заботить судьба Купера; она видела его в Апостабище? С Мертвым Парнем? И Купер сохранил пупок?

– Так он не умирал? – обхватил голову могучими серыми руками Эшер и посмотрел на Сесстри побитым щенком.

– Нет, и я дожидалась вашего возвращения, а ты просто избавился от него, словно от простого мусора, тупица ты, тупица! – Она фыркнула, пытаясь сдуть прядь волос, упавшую на лицо.

– Почему ты не сказала сразу?

– Я… я не знаю… Кобыльи сиськи, Эшер, должно быть, сама пыталась осмыслить это. Я же не предполагала, что ты бросишь его валяться в канаве!

– Я его не оставлял в канаве!

Желание буянить оставило Эшера. Он помнил, что как-то, когда Сесстри очередной раз взбесила человеческая глупость, она выследила всех до последнего наемных убийц семейки Теренс-де’Гис и пинком под зад отправила их к новым жизням.

– Мы вернулись туда, откуда начали, только теперь все еще хуже, – кипела она. – Потому что один молодой не тупица вздумал попутешествовать по Неоглашенграду в сопровождении Мертвого Парня. Я об этом уже упоминала? Купер напился и гулял под ручку с прислужником вот этих. – Она махнула рукой в сторону окон, за которыми виднелись пылающие башни, освещавшие своим огнем ночное небо.

– Твою ж мать! – с отчаянием пробормотал Эшер, и тут раздался настойчивый стук в дверь.

– Дружок, ты уверен, что это нужное место? – услышал Эшер с улицы детский голос.

– Это единственное известное мне место, – ответил ему другой, и от этого звука на лице серого человека возникла счастливая улыбка.

Он вскочил, торопливо распахнул дверь и сгреб Купера в медвежьи объятия.

– Прости меня, прости, прости! – кричал Эшер, кружа Купера по комнате, – ну, или, во всяком случае, пытаясь. – Никогда больше тебя не брошу, мой маленький невероятный друг.

– Иди к черту!

Купер отпихнул Эшера, хотя почему-то и не испытывал злости, которую, как ему казалось, должен был питать к этому человеку. Отчасти причина крылась в том, что Никсон пытался тем временем стянуть с Купера футболку, отвлекая его внимание от огромной серой обезьяны, бросившей американца на произвол судьбы посреди этого кошмарного города.

Никсон задрал его футболку к шее, хотя едва доставал Куперу до пояса, – для своего возраста не вышел ростом.

– Ну же, приятель, отдавай мою футболку, – потребовал Никсон, ткнув Купера в бок. – Кстати, а что на ней написано? Что такое «Данциг»?[10]

Спустя мгновение немальчик добавил:

– Вот дерьмо! Парень, да у тебя же пупок. Откуда? – Никсон смерил свою находку полным подозрительности взглядом, и Купер оттолкнул его.

– Что такого-то? – Американец смотрел удивленно. – Конечно же, у меня есть пупок. Он вообще-то у всех есть.

Никсон указал пальцем на собственный гладкий живот.

– Боже Иисусе, да ни у кого здесь его нет, болван.

Теперь глаза на пухлом лице Купера и вовсе походили на две тарелки.

– Прошу прощения? Чего ни у кого, мать его, нет?

– Тише, тише, – поднял руки в успокаивающем жесте Эшер. – Слушай, Купер, так уж выходит, что ты на самом деле не совсем-то и умер.

Прежде чем американец успел что-либо сказать, в разговор встряла Сесстри:

– Это все моя вина. Я обратила на него внимание, еще когда осматривала. Я просто не… – Она помедлила.

Купер отчаянно заморгал.

– Постой, на что именно ты обратила внимание?

– Твой пупок. Пойми, Купер, это ведь просто шрам, не более. А все шрамы пропадают, когда умираешь.

– Ничего не понимаю. – Он говорил чистую правду. – И почему ты говоришь мне об этом только теперь?

– Когда твое тело приходит в негодность, – Сесстри пропустила последний вопрос мимо ушей, – твоя душа обретает новую, отражающую ее суть плоть, вытягивая материю из эфира. Ты просыпаешься в теле, которое выглядит в точности как и прежнее, но с иголочки. Есть только одно настоящее отличие, – она коснулась его живота и наигранно вздрогнула, – пупочек тебе дают лишь в первый раз. А это значит, что ты не умирал. Ты все еще продолжаешь свою первую жизнь. И, честно сказать, ты слишком молод, чтобы быть тем, кем, судя по всему, являешься.

– Я все еще ничего не понял.

– У многих людей есть пупки, – пришел черед Эшера. – У любого, кто родился здесь, в этом городе, и проживает свое первое воплощение в своем первом теле. Потому как ты всегда получаешь пупок при рождении – во всех остальных случаях ты не рождаешься, а только инкарнируешь. Никакой плаценты, никаких питавших твой эмбрион сосудов. Ты просто просыпаешься, целехонький и обновленный. – Серый человек указал на Никсона. – У этого мальчугана нет пупка, потому что он умер уже хотя бы один раз. Так он сюда и попал. Нет такой отметины и у Сесстри, и я полагал, что нет ее и у тебя.

– Значит… значит… Я не мертвец? Я не умер! – Ликование Купера длилось ровно до осознания того, что данный факт практически никак не влияет на положение, в котором он оказался. – Но почему тогда я здесь? Как я сюда попал?

– Хотела бы я знать. – Сесстри посмотрела на Купера так, словно надеялась, будто бы он знает ответ, да только не хочет признаться.

Он, в свою очередь, посмотрел на нее, пользуясь возможностью разглядеть ее более внимательно: рослая, худощавая, обладающая холодной красотой, со светло-карими глазами, взиравшими на мир с интересом хирурга. Сесстри была одета в желтое шелковое сари с пришитым к нему высоким жестким воротником, подчеркивавшим длину ее загорелой шеи. Она одновременно очаровывала и пугала, как и многие из местных обитателей.

Заметив оценивающий взгляд Купера, Эшер не смог удержаться, чтобы ввернуть шпильку в адрес разгневанной женщины:

– Смотри внимательно, Купер, сие сиятельное создание, извергающее на нас свою ярость, не кто иная, как Сесстри Манфрикс – ученый, тиран и королева красоты. – Одним глотком он прикончил остатки выпивки.

– Очень рад знакомству, – равнодушно произнес Купер; он не испытывал особой симпатии ни к одному из них.

– Купер, – протянула Сесстри с несколько обвиняющими интонациями. Затем она снова потыкала в него пальцем. – Скажи мне, Купер, что ты такое? И почему ты здесь?

Он только пожал плечами.

– Скажи! – потребовала она, и в голос ее вплелась тонкая красная нить паники.

– ЧтоПривелоТебяСюда? – выстукивали ритм в его голове ее мысли. – ЧтоЖдетНас?

– Не знаю, – с надломом откликнулся Купер.

Это было уже слишком. Ему хотелось рыдать. Хотелось выпустить в лицо каждому из этой парочки по увесистой пуле сорок пятого калибра.

Эшер распрямился и опустил одну руку на бедро. Его воспаленные глаза смотрели с участием и заботой.

– Купер, – мягко произнес он, касаясь своей огромной серой лапищей плеча собеседника. Ладонь его была теплой. – Все будет хорошо. Обещаю. Даже более чем хорошо. – Помолчав, великан добавил: – Прости, что оставил тебя и чуть не позволил тебе умереть.

Впервые за все это время Купер действительно вгляделся в Эшера: бледная, словно у личинки, кожа, бескровные губы – красота, упакованная в уродливый мешок плоти. И сексуален, и омерзителен – борьба и единство противоположностей в одном теле. Внезапно Купер ощутил странное предчувствие: по какой-то причине этот человек был важен.

– Что-то не то происходит с миром, – пробормотал Эшер, и в голосе его прозвучала такая глубокая и тяжелая скорбь, какая, казалось, просто не могла существовать за фасадом его внешности; лицо серого человека представлялось лишь маской, скрывающей за собой целый океан тревог и печали.

– Надо бы выпить чего-то более подходящего. – Эшер направился на кухню. – И, говоря это, я, разумеется, имею в виду что-то покрепче.

Он возвратился с пузатой пыльной бутылкой в одной руке, а второй балансировал тремя наполненными льдом бокалами. В каждый из них он от души плеснул ядовито-зеленой жидкости.

– Абсент, – с ликующей улыбкой провозгласил Эшер. – От него сразу все становится лучше.

Будто бы танцуя, он подошел к Куперу и протянул тому напиток, от которого пахло анисом и нафталиновыми шариками от моли.

– Что-то не то происходит со всеми мирами, – уточнила Сесстри, возвращаясь к утверждению, на котором прервался Эшер. – И всем, похоже, плевать. Мы не знаем ни что нам делать, ни что в итоге случится.

С явным облегчением от того, что она это наконец-то произнесла вслух, Сесстри закрыла глаза и одним быстрым глотком осушила свой бокал. Потом посмотрела на Купера и улыбнулась. Это была жестокая улыбка сапсана, но представлявшая собой точно такую же маску, как и та, что носил Эшер. Ей тоже очень грустно, осознал Купер, а еще она испытывала отчаяние. И серый человек, и эта женщина – оба страдали от тоски и бессилия, и Купер вдруг каким-то чутьем понял, что оказался для них разочарованием, лишь сделавшим их ношу еще тяжелее. И он спросил – почему?

Парочка обменялась долгим взглядом. И в этом взгляде читались все заботы и печали целого мира, легшие на их плечи.

– Мы думали, что ты… – Эшер помедлил. – Тебе не понять.

– Говори уже! – приказал Купер.

– Он решит, что мы сбрендили, – предупредил Эшер, обращаясь к Сесстри, которая хранила молчание, погруженная в собственные мысли.

– АМыИСбрендилиСбрендилиСбрендили.

– Я уже так решил.

Женщина вздохнула и, словно от чего-то защищаясь, вскинула руки.

– Вот уж нисколько не удивлена, – устало произнесла она, прежде чем вдруг податься к Куперу. – Знаешь, чем занимается шаман?

– Мы надеялись, ты окажешься шаманом, – добавил Эшер, в полной беспомощности закатывая глаза. – Или алхимиком. Колдуном, волшебником. Хотя бы кем-то, кто сможет помочь.

– Мы искали кое-кого особенного, – поправила Сесстри. – А в результате нашли тебя.

Купер даже не знал, следует ли ее слова принимать за оскорбление, но одно было очевидно: для Сесстри полная непригодность была прямо-таки начертана на его лице.

– А что ты вкладываешь в понятие «шаман»? – спросил он.

– Шаман – уроженец одного из центральных миров, владеющих тотемической протокультурой, обладающий способностями, в число каковых, помимо всего прочего, входит дар восходить – или же нисходить – к жизням за пределами жизни. Проводник, защитник, провидец. С некоторых точек зрения его методы могут показаться примитивными или даже шарлатанскими, но при определенных обстоятельствах они весьма эффективны. Он способен блуждать в пространстве между мирами и беседовать с духами. – Сесстри прищелкнула языком, разглядывая собеседника. – Вот только ты не похож на представителя протокультуры.

Купер осклабился.

– А по мне, так дикарь как он есть, – мягко уточнил Эшер.

Сесстри покачала головой, и по ее волосам пробежала волна – словно ветерок заиграл подсвеченной первыми солнечными лучами занавеской.

– Взгляни на его одежду. Это джинсы, Эшер, не юбка из листьев. – Она наклонилась к Куперу, внимательно разглядывая строчку на его брюках и ведя вдоль нее накрашенным ногтем. – Сама я пробудилась завернутой в банное полотенце. Такова уж суть этого процесса. Еще в прошлый раз я обратила внимание на то, что шов определенно механической природы, а покрой и этикетки свидетельствуют о вовлеченности крупной коммерческой организации. Может быть, даже гигантской. Индустрия. – Она наклонилась еще ближе, и ее глаза оттенка выцветшей древесины заблестели. Они светились интеллектом, не знавшим сомнений и жалости. – Значат ли для тебя хоть что-нибудь слова «Старсунг Андервайн»?

Купер только покачал головой.

– А что насчет Барабанщика Пятисолода?

И вновь мимо. Сесстри надула губки.

Купер сообразил, что она перебирает какие-то названия торговых марок, хотя никогда о таких не слыхал.

– «Мерседес-Бенц»? – с надеждой спросила женщина.

Конечно же. Она пыталась понять, откуда он. Сесстри могла и это?

Купер с энтузиазмом затряс головой; он скорее радовался тому, что его гипотеза подтвердилась, нежели стремился помочь хозяйке дома. Все-таки сбитый с толку мозг начинал постепенно приходить в порядок.

Сесстри щелкнула пальцами и резко повернулась к Эшеру.

– Он не шаман! – провозгласила она. – Как я и говорила. Мне известен его мир.

– Неужели? – скривив лицо, спросил серый человек.

– Тебе – тоже, просто ты сам не сообразил, что он тебе знаком. Это довольно крупный игрок. Настоящие шаманы не рождаются в постиндустриальных мирах, где умерла магия. Шамань осевых миров – тени, а их последователи практикуются лишь в искусстве самообмана.

– Тогда кто же я такой? – встрял Купер.

На него посмотрели так, словно бы присутствующие забыли, что он вообще умеет говорить.

– Похоже, что ошибка природы, – пробормотал Эшер, утыкаясь носом в бокал.

– У меня нет ни малейшей догадки ни о том, кто ты такой, странник, ни о том, зачем ты здесь, – отрезала Сесстри. – И одно только это должно бы тебя напугать.

Купер тоже посмотрел на свой бокал – теперь все трое избегали встречаться взглядом – и раскрутил зеленую, как трава, выпивку, наслаждаясь таким знакомым постукиванием кубиков льда. А прикончив свою порцию, осознал, что совсем не испуган. Никсон и Сесстри лишь один раз переглянулись и, по безмолвному согласию, больше не обращали друг на друга ни малейшего внимания. Неребенок ретировался за дверь и теперь подслушивал, что происходит внутри, делая вид, будто задремал на ступеньках.

Купер понимал, что Сесстри права. Он и в самом деле должен был быть напуган и даже сам желал испытать положенное случаю чувство, чтобы иметь право свернуться в клубочек и ждать, пока его начнут утешать. Но он заставил себя отойти от края этой бездонной пропасти и начинавшегося за ним падения. На данный момент он знал только то, что угодил в переплет за гранью понимания. Его похитили из собственной постели, пока он спал, и приволокли сюда, оставив в обществе невероятных незнакомцев, населявших этот невозможный город. Прежде он жил в полной убежденности, что никогда не станет участником игры, с правилами которой не ознакомился заранее. Да, он должен был бояться, должен был превратиться в трясущийся комок слез и соплей. Но нет, ни за что. Называйте как хотите – стечением обстоятельств, волшебством или внутренним стержнем, – но Купер испытывал лишь досаду. И настороженность.

– Что ж, похоже, мне остается только смириться, – произнес он, глядя прямо в глаза Сесстри. Она не отводила взгляда, не отводил и он. – Считайте это пораженчеством или даже поведением будущего самоубийцы, ну и что теперь? Кстати, прямо сейчас, Сесстри, я полагаю весьма лестным тот факт, что мне удалось выбить тебя из колеи.

После этого Сесстри довольно долго с ним не заговаривала.

Сон манил Купера, подобно пению сирен. Сесстри и Эшер кружили по комнате уже битый час, обмениваясь колкостями и делая вид, будто не замечают своего гостя, который, впрочем, был только рад. Он потихоньку цедил эти «нафталиновые шарики», напиваясь второй раз за день и наблюдая за звездами. И все же напряженность спала. Так или иначе, но все трое теперь были связаны друг с другом, сколь бы одиноки и сбиты с толку они ни были. Купер даже подумал, что они сейчас… если можно так выразиться, стали почти что друзьями. Впервые за этот день он был свидетелем хоть чего-то нормального.

Ладно, положим, друзья – слишком сильно сказано, но союзниками. Сообщниками. Их всех поимели. Снаружи, на каменной лестнице, привалившись головой к двери, дремал Никсон. Поимели… Похоже, именно это и был самый ходовой товар в Неоглашенграде.

Вдруг Купер вновь почувствовал на себе соколиный взгляд Сесстри. Она тоже изрядно налегала на выпивку, хотя на ее поведении это никак не сказывалось. Женщина определенно приняла какое-то решение. Двигаясь осторожными мелкими шажками, она подошла и присела рядом. Сесстри была стремительной, словно хищный зверь.

– У этого города нет имени, – призналась она, прижимаясь к Куперу. – Сейчас ты уже должен знать, что это одно из очень немногих мест во всех мирах, где возможна Истинная Смерть. Может, даже первое из них. А теперь, вероятно, и последнее. Изо всех уголков мультиверсума к нам прибывают те, кто ищет Смерть. Когда-то здесь было очень красиво, но только так давно, что никто из живущих этого не помнит. Теперь все лежит в руинах.

– Так как же я попал сюда? – Купер задумчиво дотронулся до своего живота под футболкой.

Сесстри с Эшером обменялись виноватыми взглядами.

– Мы не знаем, – вновь развел руками Эшер. – Тут действовали силы, на которые мы не способны повлиять. К примеру, существа, называющие себя богами, но доказательств тому у нас нет.

Сесстри распрямилась, и лицо ее озарилось решимостью. Затем она выпалила на одном дыхании:

– Ты пришел из мест, называемых Замла, так?

– Земля. – Купер был готов услышать смешок Эшера, но тот сдержался.

– В таком разе нам известен вектор твоего движения и то, откуда ты родом. Осталось только узнать, как ты сюда попал.

– Какие пустяки! – прыснул Эшер. – Кстати, до сих пор не могу поверить, что они назвали свою планету в честь грязи.

Все-таки не сдержался.

Сесстри жестом приказала ему умолкнуть.

– Они полагали, что, кроме их грязи, другой и не существует. Когда-то и я такой была. Не так уж это и удивительно, Эшер. Не все мы начинаем свой путь в Несравненном городе. Большинство миров, к слову сказать, носят довольно примитивные имена.

Куперу показалось, что Сесстри пытается как-то загладить вину за свое недавнее пренебрежение; мертвая или нет, эта женщина была жестче гвоздей, а ее ум – даже острее.

Она налила всем еще абсента, и в бокалах вновь засверкала влага цвета свежескошенной травы. Купер расправился со своей порцией одним залпом, и Сесстри одобрительно кивнула.

Эшер оперся о подоконник, словно балерина о станок, – серая груда расслабленных сейчас мышц на фоне огненного зарева на горизонте. Вновь Купер увидел башни; небоскребы из стали и стекла возвышались в окружении еще более фантастических строений из резного мрамора и пористого известняка. Некоторые из построек были объяты пожаром, и их вершины пылали, словно свечки, но разрушаться конструкции не спешили. Почему-то вид горящих башен напомнил Куперу о доме и заставил затосковать по его городу. Он смотрел вдаль в оцепенелом молчании. Как бы он ни храбрился, но все это было слишком, слишком тяжело принять.

Как и прежде, разглядывая башни, он услышал плач. Крики и рыдания.

– Ты упоминала про ложных богов, – тихо произнес он. – Что конкретно под этим подразумевается?

Сесстри сцепила руки и опустила их на колени.

– Очень важно, чтобы ты сейчас прислушался и постарался понять то, что я скажу: поклоняясь богам, ты действуешь на собственный страх и риск. На свете и в самом деле существуют создания, чья природа лежит за гранью твоего понимания. Это Первые люди, пришедшие до нас; в своем могуществе они бывают и добрыми, и злыми, и капризными. Многие приписывают им божественную сущность. Но только то, что кто-то старше, мудрее или даже обладает силами, которых нет у тебя, еще не дает ему права присваивать себе этот статус. Они являют собой загадку, которую подавляющее большинство людей, судя по всему, просто не способны разгадать. Создания эти являются нам под видом могущественных духов, существ и стихий, облаченные в одеяния вечности, но если на свете и есть кто-то вездесущий и всеведущий – подлинный божественный свет, – то я с таким не встречалась. – Она помедлила, постучав пальцем по своим сливовым губам. – А уж можешь поверить, я искала.

– ИскалаИИскалаИИскала.

Эшер привалился спиной к оконной раме, касаясь, будто в поцелуе, покрывшегося инеем краешка бокала.

– Если уж кто и мог бы найти доказательство существованию богов, – проворчал он, – так это мисс Манфрикс. – Великан равнодушно взглянул в окно, проследив за взглядом Купера. – Она очень… дотошная.

– Ты все еще злишься, что я солгала тебе. – Интонации Сесстри были куда более мягкими, чем ожидал услышать от нее Купер.

Эшер грубовато фыркнул:

– Ни капельки, любовь моя. Я злюсь лишь потому, что ты не ляжешь со мной в одну постель.

– Как пошло! – отсутствующим тоном произнесла Сесстри, хотя Купер прямо-таки почувствовал, как вокруг их беседы затягивается тугая петля ссоры. – А мне-то казалось, ты получил хорошее воспитание.

– Воспитание! – возмутился Эшер, не отводя взгляда от окна. – Что такое воспитание? Колокола, женщина, да это словечко – всего лишь забавный способ сказать, что мужик достаточно натренирован, чтобы успеть вытереть свой конец и натянуть штаны до того, как его жена войдет в комнату и увидит в ней дочку портного, которая с раскрытым ротиком стоит на коленях, растрепанная и такая сексуальная в этом своем узком корсете посреди украшенной скандального вида нижним бельем спальни, такая пухленькая, страстная и, кхм, жгучая… – Он вздохнул, успокаиваясь. – Вот что такое ваше воспитание.

– Ты пьян, – сказала Сесстри. – Ступай в постель.

– ТвоюПостельМоюПостель.

Он пропустил ее слова мимо ушей и заговорщически подмигнул Куперу:

– Есть ровно две вещи, которые любой мужчина понимает о Сесстри Манфрикс, как только ее видит. Во-первых, нет и не будет в его жизни женщины более прекрасной. Во-вторых, у него нет ни единого шанса настругать с ней детей.

Эшер пьяно гоготнул, вновь опустив нос в стакан, а затем пожал плечами и рыгнул.

Сесстри, похоже, совершенно не обиделась. Более того, она даже кивнула. Это был едва заметный кивок, словно она соглашалась с ним, но собственная красота не только не была ей интересна, но даже тяготила.

– А почему вы разыскиваете этого шамана? – спросил Купер в пустоту, пытаясь сменить тему.

Эшер распрямился, внезапно полностью протрезвев.

– Пока все это не началось, – произнес он, устремив на Купера взгляд цикламеновых глаз, – я научился никогда не запоминать своих снов. Теперь же мне просто некуда от них деваться, и в них всегда ко мне являются не находящие покоя Умирающие. Умирающие приходят в Неоглашенград, чтобы обрести забвение Истинной Смерти, освободиться из пляски жизней, надеюсь, пока понятно? – (Купер кивнул.) – Это освобождение в последнее время стало довольно трудно заполучить. Поток паломников притом не иссякает, и на улицах теперь полным-полно тех, кто прожил сверх отмеренного им срока. И это… это куда хуже, чем просто проблема перенаселения. Без Истинной Смерти колеса мультиверсума начинают замедлять свой ход, как шестеренки без масла. Существует… некое заболевание, я полагаю, которое продолжает распространяться и оказывать свое влияние на всех. Я пытался найти кого-нибудь, кого угодно, кто мог бы нам помочь, но у меня ничего не вышло, и вот мы сидим здесь.

– Сварнинг, – кивнул Купер. – Тот парень, что напал на нас в Неподобии, упоминал о нем. А еще о нем говорила та старая рассеянная с апплсторища.

– Развеянная. Апостабище. – Сесстри произнесла это спокойно, но с нажимом. – Да. Ладно… ладно. Похоже, всем присутствующим известно про сварнинг, вот только никто и понятия не имеет, что с этим делать и когда болезнь захлестнет мир, подобно чуме. – Она отвела взгляд. – Как бы то ни было, в последние годы князя почитай что и нет. Кому-то надо присматривать за этим городом.

По всей видимости, непонимание достаточно явственно отразилось на лице Купера, поскольку Сесстри поспешила пояснить:

– Чисто теоретически городом управляет князь, хотя в отдельных округах власть принадлежит аристократическим семьям Круга Невоспетых – совета благородных. Вот только некоторое время назад князь заперся в своем дворце, Куполе. И, опять же, никто не знает почему. Возможно, он просто решил сбросить с себя груз ответственности…

Голос ее затих. Сесстри сидела, разглядывая свой бокал.

Эшер еще немного помолчал, а затем потряс головой, словно пытаясь прочистить мысли. Потом он улыбнулся и жизнерадостно заявил:

– Тот еще вечерок выдался. Неплохо бы теперь и поспать, утро вечера мудренее. Может, нам и не удастся исцелить вселенную, зато, глядишь, придумаем, как помочь нашему новому приятелю Куперу Ошибке.

К тому моменту у Купера уже поплыла голова от всего окружавшего его безумия и крепкой выпивки. Он поставил бокал на столик – с чрезмерной силой, бухнув им, словно молотком.

Молчание нарушил вопль, раздавшийся снаружи.

Зазвенело разбитое стекло, и Сесстри закричала. У окон возникли силуэты людей, в следующую секунду полезших внутрь, и тогда Эшер пришел в движение; подобно дымному вихрю он метнулся в эркер, выведя из строя сразу двух противников, одетых в плащи из коричневой кожи; головы мужчин столкнулись друг с другом с отчетливым хрустом.

От неожиданности Купер подскочил в кресле и тут же понял, что его словно парализовало. Он не успел еще испугаться, но – при всем его желании разобраться в событиях минувшего дня, вопросах смерти и того, как ему удалось ее избежать, всех этих рассказах о городе, многочисленных мирах и жизни после жизни – Купер просто не был рожден для насилия.

Ни Сесстри, ни Эшера подобные ограничения не сдерживали. Последний, превратившись в вихрь серой плоти и развевающихся одеяний, продолжал укладывать одного врага за другим, пока Сесстри, подобная валькирии, сотканной из розового и желтого шелка, удерживала позицию у лестницы, сжимая в каждой руке по ножу и рисуя вокруг себя защитный контур их клинками. Один из нападавших на нее повалился на пол, пытаясь удержать кишки, вывалившиеся из разреза, внезапно образовавшегося на его животе. Были ли это кухонные ножи или же кинжалы? Она действительно была готова вот так, без лишних размышлений, выпотрошить живого человека?

Куперу хватило здравомыслия перепрыгнуть через софу, на которой он сидел, и попытаться спрятаться за ней, попутно размышляя о том, что зря прогуливал начальную военную подготовку. «Эшер прав, – подумал он. – Я действительно бесполезен. Но я хотя бы могу вызвать себе такси и уехать».

В дом проникали все новые и новые враги, и Эшер казался теперь удивительной птицей, из последних сил отчаянно машущей крыльями в попытках противостоять буре. Кулаки, локти и колени – другого оружия у него не было; клинки крепких, обтянутых бледной кожей костей исполняли яростную и опасную пляску, обрушиваясь на головы незваных гостей. Из разбитых лиц обступивших его людей во все стороны брызгала кровь. Все прибывающие враги вышибли еще несколько окон, с грохотом рухнула на пол входная дверь.

– Купер! – крикнула Сесстри. – Ко мне! По лестнице, живо!

Из кухни выбежали еще несколько человек, отвлекая на себя и Эшера, и Сесстри. Купер устремился к лестнице, но ему не хватило прыти. Чья-то рука схватила его сзади, зажимая рот, и в следующую секунду американец отлетел к стене, сильно приложившись головой. Затем он ощутил, как еще больше рук подхватывают его тело, и успел увидеть звездное небо за окном, к которому его потащили, а потом боль захлестнула все его мысли, и он наконец провалился в забытье.

В минувшие дни, которые историки и знать именуют древними временами, но которые на самом деле закончились не так уж и давно, чтобы иметь право действительно называться древними, жители Неподобия платили костяную подать правителям, обеспечивавшим им безопасность, работу и пропитание. Власти соседних районов придерживались схожей политики, но Неподобие всегда было густонаселенной и процветающей территорией, и его переплетающиеся, подобно лабиринту, узкие улочки и глубокие каналы было довольно трудно поддерживать в приемлемом состоянии, а потому индекс соотношения монет к костной муке был весьма высок. Или, напротив, низок – зависит от того, с чьей точки зрения смотреть.

Если взглянуть с позиции тех, кому принадлежал оссуарий под усадьбой Теренс-де’Гисов, то вся эта роскошь и тела вполне оправдывали введенные налоги – особенно если спросить у Лалловё Тьюи. Легкой походкой она слетела по лестнице, ступив на пестрый паркет, почти такой же, как этажом выше, но целиком набранный из костей рук: карпальные кости и фаланги встретили босые ступни маркизы своими уютными выступами, и она провела по ним пальцами ног, на секунду представив, что вновь идет по полу из переплетшихся живых корней Двора Шрамов.

Пройдя по нефу, Лалловё зашагала мимо колонн из плечевых и бедренных костей, сложенных так, чтобы напоминать стволы деревьев, разветвляющихся во славу Золотого Сечения на высоте примерно двух третей и поддерживающих гиперболоидные арки, образующиеся там, где встречались конические своды потолка, плотно инкрустированные лобковыми костьми и черепами. У вершины каждого свода было подвешено кольцо из грудных клеток младенцев; к тонким, точно кружевные ленты, ребрам крепились похожие на светящиеся плоды лампы, раскрашивающие потолок и пол в природные цвета – солнечный, зеленый, будто листва, алый, словно пожар в степи. Лес желтых костей, растущий в мягком полумраке из пестрого паркета, встречал свою госпожу.

«Даже этот мир может быть прекрасен, – подумала она, – если посмотреть с нужного ракурса». А еще если закрыть глаза на уродства – что маркиза и делала с превеликим удовольствием.

Лалловё остановилась в освещенной зелеными лампами апсиде и положила ладони на плоский пояс расклешенных брюк; посмотрев на свои голые руки, она пожалела, что не надела халат, который мог бы защитить ее блузку, – кровь, черная в зеленом свете, покрывала кости. Тэм отвернул от останков мужчины перепачканное лицо и кивнул, приветствуя маркизу.

– Мисс, – произнес он, стараясь скрыть усталость; его волосы забрызгало костным мозгом, стекавшим теперь по щеке подобно слюне или сперме.

Большая часть трупа была беспорядочно разбросана по апсиде, но сам корпус удерживал вертикальное положение, насаженный на стальной кол. В дальнем углу, куда почти не проникал зеленый свет, к стене костей привалилась статуя юной девушки. Изваяние имело мимолетное сходство с Лалловё, которое было бы более явным, если бы мастеру удалось передать выражение глаз, унаследованных маркизой от отца; выглядела скульптура так, словно была вырезана из вишневого дерева.

– Как вам? Я забил мясника, мисс, – провозгласил Тэм, привлекая внимание Лалловё к трупу. – И внедрил устройство в его органы, как вы и приказывали.

Она кивнула:

– Вынимай.

«Посмотрим, что откроет нам кровь из его сердца».

Тэм скривился, но подчинился. Вскоре он уже сжимал в ладони перепачканный во внутренностях золоченый овал.

Лалловё окинула устройство взглядом, хотя даже и не подумала прикоснуться к предмету. Ей вполне доставало видеть, что свежая кровь выявила узор из тонких линий, украшавший поверхность машины, – разводку электросхемы. И не только ее.

– Вдоль одной из сторон тянется желобок. Мне думается, вот тут замочек. Видишь?

– Мне… мне кажется, что да, мисс.

Тэм обладал глазами смертного, а потому ему пришлось изрядно напрячь зрение.

– Открывай, – прошипела маркиза, чье настроение стремительно менялось от признательности к раздражению. Она всегда была непостоянной, словно напуганная змея.

Вещица в руках Тэма засияла золотым огнем.

– Походит на драгоценное папье-маше, – произнес он, отбрасывая рыжие, точно у лисы, волосы с точеного, несущего печать порока лица. – Миледи уверена, что эта безделушка… открывается?

Тьюи кивнула, как и всегда, проявляя чуточку больше терпения к похожему на лисицу Тэму, чем позволяла себе при общении с остальной прислугой, – он был просто красавцем и умел доставить удовольствие своим языком, когда она того желала.

– Теперь я в этом уверена… внутри что-то есть. Слышишь?

– Внутри? – Тэм чуть не выронил драгоценный механизм.

– Ох! Дай сюда!

Маркиза выхватила устройство из ладони своего пажа и провела по ложбинке бирюзовым ногтем.

– Да, мисс, я кое-что услышал, когда взял эту штуковину, но не был уверен… – Тэм выглядел так, словно был только рад избавиться от золотого предмета. Он вздохнул. – Осторожнее с незнакомой магией, – предупредил паж, не успев как следует подумать.

С точки зрения фей, это было вполне логичным и даже полезным советом. Вот только если собираешься дать его маркизе Теренс-де’Гис, лучше бы своевременно заткнуть свой красивый ротик, если только не желаешь побегать без собственной кожи. Тэм уже был готов увидеть, как ее раздвоенный язык выстрелит, наказывая его за то, что он слишком распустил собственный.

Но госпожа не стала карать его за дерзость, загипнотизированная сокровищем, лежащим в ее ладони. Лалловё внимательно рассматривала каждую грань, каждую пересекающуюся и переплетающуюся линию, заполненную кровью.

– Никакой магии, – прошептала она, восхищаясь чужеродной филигранью. – Во всяком случае, не в полной мере. Тут задействованы силы, о которых ни ты, ни я прежде не слышали, – это устройство создает электрический поток. А еще оно излучает – испускает весьма необычные вибрации, повергающие меня в изумление.

– Чарующие вибрации? – с чуть дурашливой улыбкой поинтересовался Тэм.

Старые привычки.

– Ох, нет… Разве ты не слышишь, Тэм? – прошептала маркиза, ведя ногтем вдоль более глубокой бороздки на поверхности устройства. – Крик?

Словно крышка шкатулки, откинулась в сторону верхняя половина драгоценного овала. И в то же мгновение в палец маркизы ударил электрический заряд, от которого онемела рука.

Внутри, на тарелочке, выкованной из неблагородного металла, лежала пестрокрылая стрекоза, проколотая булавкой и слабо подергивающаяся. Предсмертные судороги. Открыв коробку, Лалловё повредила механизм, удерживавший насекомое на диске, а заодно и вспорола ему брюшко.

Испорченное устройство более не гудело в руке маркизы. Оно лишилось энергии.

Тэм поднял брошенную в его сторону крышку и теперь смотрел на половинку золотого яйца, лежащую в его ладони, разглядывая коричневатые внутренности, прилипшие к закрепленной в ней крохотной острой игле.

Маркиза несколько секунд не отводила взгляда от устройства, играя с поникшими крылышками мертвой стрекозы своим каменным ногтем.

– Надо же! – наконец произнесла она усталым, сухим голосом. – Что-то новенькое.