Машина пробуждения

Глава седьмая

Тэм бежал через лес, чувствуя, что что-то не так. Утренние лучи проникали сквозь листву, окрашивая мир в желтоватозеленые тона, но свет не был болезненным или переменчивым, свойственным небу, раскинувшемуся над Неоглашенградом. Взметнувшись в воздух, он посмотрел на свою руку, когда та схватилась за ветвь, а потом и на вторую, когда он перелетел на следующее дерево, – с руками тоже творилось неладное. Вместо своих изящных пальцев музыканта Тэм увидел бирюзовые когти, вонзающиеся в кору и испачканные мутным древесным соком.

«Так и должно быть, – подумал Тэм, – это же воспоминания Лалловё».

Окружающий пейзаж тут же изменился – вспышка света, ярче любого из солнц, и Тэм внезапно очутился в теле ребенка, смотревшего на женщину с золотисто-каштановыми кудрявыми волосами и мечтательным выражением лица. Это была она – Цикатрикс, но не тот эрзац химеры, в который теперь превратилась, а та, какой была до того, как изуродовала свое тело, впустив в него машину. Вот какой запомнила мать Лалловё – чарующей и если не красавицей, то как минимум элегантной и миловидной. Голову королевы украшал неувядающий венок из лиловоцветной пуэрарии. Платье ее было пошито из простого хлопка, но в том, как оно подчеркивало небольшие великолепные груди Цикатрикс, угадывалась рука настоящего мастера. На обнаженном плече королева носила бронзовый обруч, из которого в воспоминаниях Лалловё вырвалось облачко белого пара. Оно тут же умчалось прочь, унесенное легким ветерком, всегда овевавшим их дом, и вскоре исчезло, но Тэм ощутил болезненный укол, пронзивший сердце его госпожи.

«Так, значит, это началось уже тогда, – подумал он. – Но почему я здесь? Не помню».

– Мама, расскажи еще раз об убыстрении, – попросила девочка-брюнетка, улегшаяся по другой бок королевы. До этого Тэм не замечал Альмондины, и скорее всего, потому, что Лалловё либо не запомнила этого, либо же предпочла забыть то, что предшествовало разговору.

– Мам, а почему мы – Третьи люди? – произнесли губы Тэма. – Ведь мы же стары, словно само время?

Маленькая Лалловё лежала, обложившись со всех сторон подушками, на сгибе руки матери. Тени фей скользили на самом краю ее зрения – она их почти не запомнила, а потому их почти невозможно было рассмотреть. Тэм постарался сосредоточиться: умение фей обмениваться воспоминаниями было сложным мастерством, требовавшим значительной концентрации и подобным сну в своей ускользающей логике. Гостю слишком просто было сбиться со следа и еще проще забыть, как пересечь границу между прошлым и настоящим.

Королева царапнула младшую дочь янтарным ногтем.

– Наш народ существовал всегда, Лолли, но не всегда жил. В самом начале мы были неизменными и медлительными, словно ледник; не такими бессмертными и могущественными, как Первые люди, – скорее подобными деревьям или же валунам, обнаженным рекой. Прекрасными и неподвижными. Недвижимыми. И лишь только на заре Третьих людей мы впервые сумели оглядеться и увидеть самих себя.

– Хочу быть идеальной, – заныла Альмондина, прижимаясь к маме. – Хочу, чтобы мы жили с самого начала, до человечества.

– Нет ничего плохого в том, чтобы быть идеальной, маленький мой кошмар. Но ты заблуждаешься. – Королева покачала головой и проводила взглядом очередное облачко пара. – Мы предшествуем человечеству не более, чем воздух предшествует ветру, – наша история начинается с того дня, когда мы пришли в движение. Вместе с ними. Конфликт между человечеством и феями составляет и их историю, и нашу.

Лолли посасывала засахаренный хвост ящерицы, стачивая сладкие чешуйки крохотными острыми зубками.

– Так для этого мы ожили? Ради человечества?

– Убыстрились, – поправила королева. – Рождение человечества убыстрило нас, и тогда мы начали жить. Мы утратили свою вечную чистоту, заразившись человеческой страстью до вражды и греха. Если бы только мы могли вернуть себе былую неподвижность, возможно, сумели бы вновь обрести и утраченную непорочность. Но может быть, и нет, может быть, теперь единственный выход для нас – не останавливаться; словно танцор, вышедший на сцену. – Королева подняла одну ногу; ее любовь к танцам была общеизвестна. – Это путь ваших праматерей. Кто знает, куда заведет нас хаос прогресса?

– Не понимаю, – произнесла Лалловё своим сладким голоском, а вовсе не Тэм. – Разве мы куда-то идем?

Танцующая королева крепко прижала к себе обеих дочерей, так, что их носы соприкоснулись.

– Время покажет, мои кровавые ангелочки.

К реальности Тэма вернула звонкая пощечина. Лицо уже взрослой Лалловё повисло буквально в паре дюймов от его глаз и вовсе не выражало радости.

– Тэм! – проворчала она. – У меня нет целого дня впереди, чтобы объяснить тебе задачу. Соберись.

– Разумеется, госпожа. Смиренно прошу простить. – Тэм старался не смотреть ей в глаза; слишком свежи были в его голове ее воспоминания.

Но Лалловё уже возвратилась на свою кушетку – эта женщина никогда не оставалась стоять, если могла присесть, и никогда не сидела, если могла прилечь, – и теперь изучала исписанный чернилами пергамент. Она расстелила письмо на коленях, лишь украдкой посматривая по сторонам.

Как и всегда, послание Цикатрикс содержало лишь обрывочную информацию. Строчки цифр и букв, которые Лалловё не доверила бы ничьим рукам, даже Тэма. Он должен был запомнить их наизусть, и никак иначе.

«Зачем матери понадобилась монета?» – мысленно спросила она себя и тут же сама подобрала наиболее вероятный ответ.

– Использует для создания диода, конечно же, – объяснила Лалловё несуществующему собеседнику, роль которого великолепно освоил Тэм. – Диод для нового вивизистора. Неужели она и в самом деле все это время сплавляла воедино магию и технологии десятка разных миров? При других обстоятельствах я бы ни за что не поверила в этакую дребедень, но мы живем в годину безумия, и приходится полагаться на безумную логику.

Лалловё протянула руку, и Тэм подошел ближе. Но госпожа тут же отстранилась, и он отступил. На его лисьем лице не отразилось никаких эмоций.

– Она хочет, чтобы я сделала его? Но как? – Маркиза задумалась над значением монеты и предыдущего письма Цикатрикс о человеке. – Шипы и время, Тэм! Как думаешь, стоит выбрать орла?

– Эм-м? Пардон, госпожа?

– Или все же решку. И зависит ли что-то от штампа на монете? От этого в симпатическом колдовстве многое может измениться. А может, и нет. Или и вовсе привести к катастрофе. – Маркиза постучала когтями по пергаменту, и ее прекрасное лицо задумчиво нахмурилось. – Полагаю, происхождение используемых материалов не менее важно для функционирования вивизистора, нежели гениальность его устройства, хотя, возможно, я и пытаюсь перемудрить. Или напротив, чего-то не замечаю. Как же меня все это бесит; так много путеводных нитей, но все они лживы, словно обещания Силии!

Лалловё говорит сама с собой, понял Тэм. Ему вовсе не обязательно было понимать ход ее мыслей. «Если только я не начинаю понимать».

– Ненавижу Нумизмата. Заломил тройную цену за мою привязку к телу только потому, что я – фея. – Маркиза потянулась за своим бокалом с вином, и Тэм не сразу заметил, что второй рукой она манит его к себе. – Разве не кошмар?

Тэм среагировал буквально на полсекунды позже, чем ожидалось, и госпожа резко повернулась к нему.

– Тэм! – Изо рта маркизы выстрелил длинный и узкий черный язык, с невероятной скоростью ужаливший щеку Тэма. Там, где он проткнул кожу, из двух крошечных отверстий проступили капельки крови. – Слушай внимательно: по тому адресу, что я назову тебе, ты должен забрать одну редкую монету. Теперь снова возьми меня за руку и на сей раз постарайся сосредоточиться на той информации, которую я пытаюсь передать.

Кайен Роза, квалифицированный каменщик, целеустремленно шагал по коридорам Пти-Малайзон, надежно укрывшись от неприятностей и ролью, которую сейчас играл, и тем простым фактом, что человек в обычной рабочей одежде не привлекает к себе внимания достаточно высокопоставленных персон, что могли бы доставить ему проблемы. Разумеется, пока он старается не вызывать подозрений у местных смотрителей. Как и следовало ожидать, облаченные в платиновую броню преторианцы даже глазом не моргнули, когда он вошел в дверь, которую они столь тщетно охраняли.

Не столь слепа была прислуга королевского двора, не менее преторианцев увлеченная собственными делами. Но, в отличие от стражи, слуг не связывала необходимость круглосуточно подчиняться уставу, и они могли себе позволить несколько проще относиться к своим обязанностям. Пожалуй, их в некотором роде можно было назвать коренными обитателями Купола, что делало их опасными для шпиона; Кайену не нравилось, когда его так называли, но что есть, того словами не изменишь, как говаривала его мать.

Второстепенный лейтенант-смотритель при виде его прищелкнула языком и уже собиралась остановить самозванца, но того в последнюю секунду спасла воинственно настроенная прачка, на ходу кричавшая что-то о винном пятне на шелке и тем самым отвлекшая внимание лейтенанта.

Кайен поблагодарил всех мертвых богов за существование прачек, какое бы те ни вытворяли непотребство с несчастными юношами, которым не повезло заглянуть на одну из вечерних попоек. Он потянул воротник, покраснев. «Клянусь своим румяным задом, – подумал Кайен, – эти бабы способны за раз опустошить целый погреб винных бочек!» Если бы он сейчас наткнулся на одну из тех большегрудых женщин, что держали его в плену своих рук и бедер на протяжении трех ночей подряд, Кайен бы, пожалуй, просто умер от стыда. Впрочем, его вины в том не было – колокола, юное тело так манит к себе зрелых дам!

Он уже прошел добрую половину самого длинного из коридоров, опоясывавших этаж придворных, когда его пронзил ледяной ужас от осознания того, что он потерял свой молоток. Неторопливо наклонившись и сделав вид, будто завязывает шнурки, Кайен лихорадочно пытался вспомнить свой путь. Он же не мог быть настолько туп, чтобы оставить свои инструменты в чертовых княжьих апартаментах? Воспоминание о смеющихся прачках и грудях, в которые погружается его лицо, заставило Кайена признать, что порой он и в самом деле ведет себя весьма глупо. Он поспешил обратно тем же путем, каким пришел, напоминая себе, что для окружающих выглядит просто широкоплечим рабочим, полным энергичного задора, которым люди его положения отвечали более ленивым классам. Не какой-то там полный сомнений и страхов шпион, спешащий как можно скорее возвратиться в самое запретное из всех помещений грандиозного Купола, чтобы забрать символ своего ордена из-под самого прославленного и самого хрупкого из сокровищ города.

Сокровища, которое он так и не осмелился уничтожить, невзирая на полученные приказы.

Колокола, он действительно оставил молоток возле Красок Зари. Да за такой проступок его следует замуровать заживо, как одного из тех непокорных каменщиков прошлого. Его следует… впрочем, что следует, а чего не следует делать с ним, решит его отец, когда Кайен выберется из этого золоченого лабиринта. Если только ему дадут выбраться.

«Хватило бы мне смелости разбить эти старые окна – и я уже был бы почти дома».

Мысль о том, что гильдиям удалось обвести вокруг пальца и Ффлэна, и его лордов, заставила Кайена усмехнуться – но он тут же стер это непрошеное и неприемлемое выражение с лица. Князь-то думал, что его расфуфыренные пташки надежно заперты в клетке, да и сами лорды разделяли это убеждение. И только гильдии каменщиков и трубопроводчиков помнили ту простую истину, которую брезговали познать как аристократы, так и их глуповатые слуги: канализация работает в обе стороны. Разумеется, Ффлэн запечатал все шлюзы и трубы современных систем, а следом и покрытые известковыми отложениями остатки водоотводов двух предыдущих эпох. Вот только пусть князь и правил удивительно долгий срок, но даже он страдал некоторыми провалами в памяти, особенно когда речь заходила о таких делах, как канализация и прочность конструкций. Этим и объяснялось то, что невероятно древняя центральная цистерна осталась незапечатанной, – немножко запачкавшись и поползав на брюхе, вполне можно было проникнуть на двенадцатый подземный уровень Пти-Малайзон.

На этой глубине лежали остовы зданий тех же времен, к каким относилось и каменное убранство личных покоев князя, – Кайену даже казалось, что все остальное сооружение было возведено вокруг этих древних конструкций, подобно защитному каркасу или строительным лесам, скрывающим под собой разрушающуюся древнюю статую. Увы, точный возраст построек установить ему бы не удалось, – когда был возведен Купол, не знали даже каменщики, хотя их гильдия и поддерживала его в порядке с незапамятных времен.

Рыская по Куполу, Кайен разжился кое-какими забавными сведениями. Если его отец – Первый Каменщик – удивился, узнав о том, что лорды Убивают друг друга, то как же он был шокирован, когда услышал, что теперь они живут в постоянном страхе перед неведомым Убийцей, затесавшимся в их ряды. Убийцей, чихавшим на все порядки и законы Круга Невоспетых. Буквально прошлым вечером Кайен проходил мимо ребят с конюшен, шептавшихся о том, что очень многие из их товарищей бесследно исчезли и не появлялись даже в обычных для них злачных местах, да и тел там, где от них, как правило, избавляются преступники, также никто не находил. Слуги подозревали, что их обманывают, и Кайен видел, что, вопреки полученной всей местной культурой прививке от любых суеверий и относительной образованности, необходимой в их работе, многие тайком чертили защитные знаки.

Но у гильдий, похоже, были куда более важные заботы; даже сообщение об Убийце не заставило их изменить задание Кайена – казалось даже, что нестабильность, правившая под Куполом, вынуждала их спешить еще сильнее. Но Кайен боялся. Выполни он приказ – и его собственное будущее было бы весьма неопределенным: разрушение Красок Зари стало бы непоправимым террористическим актом и, как уверял отец, демонстрацией законного отчаяния людей.

«Да тут уже и сам закон в отчаянии», – угрюмо нахмурился Кайен, стряхивая белую пыль с обуви.

А еще не следовало забывать, что он будет мертвее богов, если его поймают и опознают, прежде чем он успеет исполнить последнее распоряжение отца. Лорды могут даже воспользоваться новым оружием, чтобы отправить его прямиком в небытие. Нет, эти мысли следовало отбросить; вряд ли кто-то мог успеть спуститься к Краскам Зари и найти там забытый молоток, – по правде сказать, каменщик сомневался, что кто-то, кроме него, вообще сумел бы пробраться в тайные чертоги под княжескими палатами. Лорды Круга Невоспетых могли зайти туда, только получив приглашение, но того, кто мог бы его послать, сейчас не было; с другой стороны, преторианцы имели право заходить, когда им заблагорассудится, но у них на то не было никаких причин, – во всяком случае, Кайен надеялся на это. Да и кто еще мог оказаться достаточно умен или глуп, чтобы пролезть туда?

Он заставил себя успокоиться, отодвигая деревянную панель, скрывающую потайной проход в стене, и стал подниматься по узкой растрескавшейся лестнице, высеченной в камнях дворцового комплекса. Этими путями пользовались относительно часто, хотя и не сказать, чтобы движение там было оживленным; как правило, ими ходили каменщики, отвечавшие за текущий ремонт Купола. Следующий тайный туннель был не таким удобным, представляя собой всего лишь лаз длиной в сорок шагов, и Кайен с трудом протиснулся в него.

Вскоре каменщик оказался в помещении, на которое прошедшие века и отложения солей наложили такой отпечаток, что оно казалось естественной пещерой во всем, кроме дыры, проделанной молотком Кайена. За конусообразным проломом в ослепительно-белом камне виднелась стеклянная матовая лестница, ведущая к сверкающим чертогам Ффлэна и скрытым под ними Краскам Зари. Колокола, да для Кайена уже за одну только порчу стены следовало выдумать новую пытку!

Он выбрался на парящие ступени, радуясь тому, что оплавленные временем складки миллиардника надежно скрыли лаз, пробитый им в сияющих камнях, – по правде сказать, Кайен не ожидал, что покои князя окажутся освещены настолько ослепительно ярко. А еще чего он не ожидал, так это того, что, возвратившись, увидит симпатичную блондинку, замершую перед Красками Зари с его собственным молотком в руках и застывшей на лице гримасой ненависти и страха.

– Стой! – завизжала девушка, заметив Кайена. – Я это сделаю, не подходи, а то я сделаю это!

Каменщик промолчал. Она была до смерти напугана, а Кайен обладал достаточным опытом общения с противоположным полом, чтобы знать, насколько может быть опасна напуганная женщина, размахивающая оружием.

– Я разобью Краски Зари, если подойдешь еще хотя бы на шаг, – процедила девушка сквозь стиснутые зубы.

– Честно сказать, мешать не стану, – произнес он настолько спокойно, насколько мог, поднимая руки, словно собирался сдаться в плен. – И причина даже не в том, что ты с моим молотком смотришься куда импозатнее, нежели я.

Кто бы мог подумать, что с этой штуковиной будут так сочетаться изящные руки и узкая талия!

Его равнодушный тон только усилил ее тревогу.

– Так это твой молоток?

Пурити услышала предательскую дрожь в своем голосе. Колокола, до чего же тяжелой была эта штуковина в ее руках!

– Боюсь, что так, – кивнул Кайен. – Но, раз он тебе так нравится, можешь оставить его себе. Очень хороший молоток, конечно, но там, откуда я пришел, таких еще полно.

Пурити выпустила оружие, и то с благословенно приглушенным стуком ударилось об пол. Ее руки словно налились свинцом, а плечи уже болели. Как долго она так стояла? Она совсем потеряла счет времени, разглядывая потускневшие от лет цветные стеклышки.

– Кто ты такой? – требовательно спросила Пурити.

Кайен позволил себе усмехнуться:

– Знаешь, я как раз собирался задать тот же самый вопрос. Девушка вытянулась во весь рост.

– Я – Пурити Клу, а мой отец – барон, и он Убьет тебя, если ты… если ты… прикоснешься ко мне… или хотя бы подумаешь… о…

– Ну, на этот счет можете не беспокоиться, госпожа Клу. И полагаю, нам обоим не следует распространяться об этой нашей встрече. – Он неторопливо подошел к ней и протянул руку. – Кайен Роза, специалист из гильдий каменщиков и трубопроводчиков.

По не вполне понятным ей самой причинам Пурити пожала его ладонь. «Ого, какие у него широкие плечи!» – подумала она.

– Кхм. Приятно познакомиться.

Кайен приподнял бровь и с трудом сдержал улыбку.

– Никогда прежде не здоровалась за руку со слугами, – пояснила она. Строго говоря, это было даже правдой – она спала даже с преступниками, но вот жать руки тем, кто ниже по сословию, ей пока не доводилось. – Хотя о чем это я, вы же, господин специалист, не относитесь к прислуге? – Пурити удалось вернуть себе толику самообладания.

– Совершенно верно, госпожа Клу. Так уж вышло, что обычно я представляюсь специалистом второго разряда из братства гильдии каменщиков, но сегодня… сегодня меня, похоже, следует называть шпионом.

Кайен учтиво склонил голову, и Пурити увидела каменную пыль, припорошившую его коротко остриженные черные волосы и смуглую кожу шеи.

– Но, во имя миров, зачем ты мне об этом рассказываешь? – В ее горле вновь застрял комок страха.

– Поймите, я же не зря сказал, что вам не следует волноваться. – Кайен старался говорить так мягко, как только мог. – Теперь нам обоим известны друг о друге кое-какие компрометирующие подробности.

Кайен очень надеялся, что то, как он ей подмигнул, выглядело скорее заговорщически, нежели неподобающе. Впрочем, он был совсем не прочь немножко понарушать этикет с этой красоткой. Груди ее были достаточно маленькими, чтобы уместиться в его ладонях, а платье туго облегало весьма соблазнительные бедра.

Отвернувшись, Пурити посмотрела на прозрачную стену, выходившую на первобытный лес, росший в самом центре Купола. Благодаря заклинаниям, наложенным на стекло, с той стороны их никто бы не смог увидеть, но девушке от этого было не легче. Она судорожно сцепила пальцы; Роща Сердца, где звенели птичьи голоса, раскинула свои ветви совсем рядом.

– Госпожа Клу?

– «Мисс» звучит правильнее. И лучше – Пурити. – Она повернулась с таким выражением на лице, словно что-то задумала. – Зови меня Пурити. Кажется, нам следует отбросить лишние церемонии, мистер Роза?

Кайен покачал головой. Натруженные мышцы его тела излучали приятный жар, а ясные карие глаза были лишь на полтона светлее его кожи. Для столь могучего и огромного человека он обладал удивительно добродушным, круглощеким лицом.

– Ну, раз уж ты хочешь, чтобы я называл тебя Пурити, тебе самой следует называть меня просто Кайеном. Так будет честнее.

– Хорошо, Кайен. А теперь объясни, пожалуйста, что ты здесь делаешь и зачем разбрасываешь свои молотки где ни попади?

Подражая своей матери, Пурити нахмурила брови, будто бы обвиняя собеседника в незаконном проникновении, словно самой ей здесь было самое место.

Кайен досадливо прикусил губу.

– Последнее – просто небольшое упущение с моей стороны, мисс Пурити. Что же до моих намерений, полагаю, они не так уж сильно отличаются от твоих, учитывая…

Его прервал оглушительный рев тревоги. Пурити прижала ладони к ушам и скорчила гримасу.

– Бежим! – воскликнул каменщик, хватая ее за локоть и увлекая за собой к лестнице.

– Нет! – Пурити высвободилась, пытаясь перекричать завывающую какофонию. – Она не для нас!

– Тогда для кого же, во имя всех миров? – Судя по выражению его лица, шум причинял Кайену вполне физическую боль. – Какого-нибудь глуховатого бога?

Пурити покачала головой:

– Этот сигнал вообще никогда не должен бы раздаваться. Сработала тревога максимального уровня, она оповещает о том, что опасность грозит самому князю.

– Уф-ф… – произнес Кайен, потирая уши. – Но мы же в его личных покоях и…

– Нет. Сигнал о незаконном проникновении звучит совсем иначе и точно локализуется. Чувствуешь? – Пурити приложила ладонь к толстому оконному стеклу. Оно вибрировало, вторя сиренам, а над лесом кружили перепуганные стаи птиц. – Видишь, как переполошились эти пернатые? Тревога максимального уровня звучит повсюду.

Она сунула в рот костяшки пальцев, но тут же отдернула руку, так и не прикусив их. Скверная привычка.

– Да, с нашей стороны вполне разумно было бы уйти, но этот сигнал поднимет на уши всю преторианскую стражу разом. Как я уже говорила, он звучит только в том случае, если опасность грозит непосредственно князю. Но его же нет.

Вместе с Кайеном она поднялась до середины лестницы, где толща сверкающего камня немного приглушала рев.

– Я хотел тебя еще кое о чем спросить…

Кайен обратил внимание на то, что они вдруг поменялись ролями и что произошло это пугающе быстро.

Мисс Клу надула губки, словно ее голову посетили те же мысли.

– Понимаю. Пожалуй, Кайен, у нас обоих полным-полно вопросов. Возможно, когда сирена не. будет так отчаянно завывать во всех коридорах, мы сможем где-нибудь расположиться и уже тогда спокойно поговорить.

Кайен моргнул, но даже не попытался сдержать улыбку.

– Мисс Клу, ты всегда столь обворожительна, когда злишься?

Она откинула со лба прядку светлых волос.

– Только когда по ушам бьет сигнал тревоги, а я вместе со странным молодым человеком затеяла измену родине.

– По мне, так небольшая измена порой отменно бодрит дух, – пожал плечами Кайен, гадая, удастся ли ему вообще дожить до конца этого дня. – Стало быть, тревога ложная? Ведь если князя здесь нет… – Он начал протискиваться в проделанный им спасительный лаз.

– Хотела бы я в это верить, – нахмурилась Пурити. – Но вряд ли. Лорды и леди Круга Невоспетых прекратили Убивать друг дружку, правда, предварительно успели напугать нас всех до смерти и показать свое истинное лицо. Если они вновь взялись за старое, то было немыслимой глупостью вовлекать в это дело еще и преторианцев. Но, буду откровенна, прошлая бойня чуть не свела ряды аристократии на нет, и я даже представить себе не могу, которая из сторон опять решилась на такое.

Кайен почесал в затылке, прикидывая, как много может знать эта девчонка.

– Если только речь не идет о… скажем, Убийце.

– Что? – Пурити вздрогнула и рефлекторно спрятала руки за спину. – Мы только дурачились, как все девушки. Не думаю, что кто-нибудь станет поднимать шум из-за того, что нескольких девчонок придушили или обезглавили, ведь мы все привязаны к телам и весьма быстро воскресаем… Постой… ты же не о моих приятельницах говоришь?

Взяв ее за руку, Кайен покачал головой, очаровательно и смущенно улыбаясь.

– Я говорю вовсе не о вашем кружке юных дам, мисс Клу. О вас и без того известно даже судомойкам. Нет, я говорю об Убийце с большой буквы «У», о котором все так боятся говорить. – Пурити поникла, и Кайен ошибочно решил, что она огорчена, а вовсе не мечтает провалиться под землю от стыда. – Жаль тебя расстраивать, но кто-то тайно Убивает людей. Только за эту неделю через Последние Врата прошли два Цзэна и уйма конюших.

«Даже судомойкам?» – подумала Пурити, наконец лицом к лицу столкнувшись с тем, чего так старательно старалась прежде не замечать. Она покраснела и стремительно зашагала вперед, одновременно пытаясь выуживать у Кайена информацию и изображать непринужденную беседу.

– Кому могло прийти в голову Убивать слуг? Еще и двух Цзэнов? Уверен? – Все до единого Цзэны были не более чем безобидными паяцами.

– У прислуги длинные языки, Пурити. И хотя лорды стараются не подавать виду, они напуганы.

«Разумеется, болван». Пурити не нравилось все усложнять, но если Кайен прав и Убийца принялся охотиться на благородных жертв…

– Возможно, кто-то действительно Убивает, – неохотно согласилась она. – Но если Круг тут ни при чем, если лорды решат, что им угрожает кто-то неизвестный, кто-то извне… Разумеется, я не думаю, что это так, но все же… тогда они действительно могли позвать преторианцев. Колокола, да они мамочек звать начнут, если что-то станет угрожать их идеально упорядоченной жизни.

– Кто-то полез Убивать без очереди. – Кайен помог ей преодолеть несколько высоких ступенек, вырубленных им в сверкающем камне. Лучше воспользоваться не известной никому дорогой, чтобы не столкнуться с преторианцами, выставившими свои патрули по всем коридорам. – Держись рядом. Не думаю, что здесь безопасно. Надеюсь, ты не будешь против того, чтобы немножко поползать в грязи.

Пурити улыбнулась, решив получить хоть какое-то удовольствие от творящегося вокруг хаоса, и опустилась на четвереньки. Она решила предложить Кайену себя взамен уничтожения Красок Зари; впервые за пять долгих лет она снова сама решала свою судьбу. Ей даже не требовалось прерывать свою жизнь ради перемен – перемены пришли к ней сами.

– Напротив, неожиданный друг мой каменщик. – Пурити одарила Кайена ослепительной и, как она надеялась, обворожительной улыбкой. – Я обожаю все грязное.

День надругался над голубым небом, и столь многообещающее утро разродилось болезненно-желтым куполом, простершимся над миром, – солнца-близнецы исходили жаром, словно мирящиеся в постели любовники; их сближающиеся короны окрасились оранжевым, а между ними метались струи пронизанной черными полосами багровой плазмы. Небо над Неоглашенградом очередной раз примерило новый наряд.

Удобно расположившись в кольце длинных рук Эшера, Сесстри смотрела в окно своей спальни, пытаясь понять, что же она делает. Где-то там, среди всей этой невероятной, немыслимой неразберихи Неоглашенграда, нуждался в срочной помощи Купер, а она никак не могла выбраться из объятий раненого пьяницы. Только перечисление недостатков Эшера помогало ей не сорваться в пучину наслаждений, что несли его прикосновения, его дыхание, тепло его тела, прижимающегося к ней…

Он уютно посапывал, раскинувшись и повернув набок голову. Сесстри пыталась собраться с мыслями. Она припомнила слова старой рассказчицы Развеянных, устроившейся возле обрушившейся колонны посреди Апостабища: «Если Последние Врата закроются, мы все утонем».

Эшер перевернулся, и Сесстри обняла его и обвила ногами, ощущая, как ее груди прижимаются к его крепкой спине. Она никак не могла решить, стоит ли просто расслабиться и наслаждаться остатками времени, отпущенного ей до того мгновения, когда ее поглотит сварнинг. Когда канализация мультиверсума засорится окончательно, все Умирающие, лишенные Смерти, если так можно выразиться, хлынут обратно по трубам и потоки энергии, соединяющие миры и людей, будут загрязнены. Заражены. Приведены в беспорядок.

«Быть может, именно поэтому я так себя… чувствую?»

Возможно, это и послужило причиной того, что она оказалась в одной постели с Эшером? Все случилось так просто. Сесстри не хотелось списывать произошедшее на помешательство, но также она не могла и принять влюбленность как частицу самой себя.

– Ты? – чуть ранее спросил Эшер, когда они еще только стояли у лестницы и еще не касались друг друга. Он вновь вспомнил про Алуэтт. – Тебе хоть что-то удалось узнать?

– Слишком много и в то же время слишком мало. – Сесстри была в отчаянии. – Надо было идти к этой твоей шлюхе.

– Не к моей шлюхе, если быть точным, – поправил Эшер, кашлянув, – но да – она подарила Куперу видения. Это все, что я знаю.

– Но где же он, Эшер? Он казался таким… заурядным.

– Полагаю, он становится кем-то вроде шамана. Не совсем то, что я от него ожидал, но… Как он поможет вернуть Умирающим способность достигнуть Истинной Смерти? Понятия не имею.

– А на что он способен? – прикусила губу Сесстри.

– Скорее важен вопрос: чему он способен научиться? Начнем с того, что сейчас он может слышать чужие страхи…

– …что весьма странно, если не сказать: прямо указывает на рождение сверхсущества.

– Благодаря этому он получает доступ ко многим тайнам, как осознанным, так и подспудным. К примеру, ему каким-то образом удалось узнать… то, что ему знать не следовало. – Эшер тяжело вздохнул, прежде чем закончить. – Сесстри, я не хочу, чтобы нас и дальше разделяли бесполезные секреты.

Сесстри держалась спокойно. Она все еще считала Купера придурком, но теперь уже придурком с даром шаманического провидения. Двери начали открываться, а он, судя по всему, оказался чем-то вроде катализатора.

Глаза Эшера, вдруг оказавшиеся слишком близко, были подернуты влагой.

– Ладно, – произнесла Сесстри. – Я не против. Рассказывай.

Его передернуло, он словно боролся со слезами, хотя Сесстри и сомневалась, что он на такое способен.

– Когда-то у меня был ребенок. Дочь. И… обстоятельства сложились не лучшим образом…

– Понятненько.

На самом деле она ничего не понимала. Какое это вообще имело отношение к происходящему?

– Вины ребенка в том нет, да только мы с ее матерью… не захотели жить вместе. Нас заставляли. – Он опустил плечи, попытавшись сжаться, что было весьма непросто для столь огромного человека. – Я так хотел любить свою дочь. – Голос Эшера дрожал. – И мы пытались забыть о том, как она появилась на свет, но я не мог этого сделать, видя ее мать… Чара, она нашла выход… теперь они Мертвы.

Вот тогда-то это и произошло; Сесстри протянула руку, чтобы дотронуться до Эшера, и поняла, что даже не пытается себя остановить. Он стоял чуть отвернувшись, и ее рука легла ему на колено. Она решила, что они оба заслуживают правды.

– Я знаю, каково это, когда тебя принуждают, Эшер. Это всегда непросто. – Она покраснела, когда решилась заговорить, заметила, как напрягся ее собеседник, и кивнула, указывая на пространство между его лопаток, где тоже были шрамы. – И тут они. – «Как же я хочу выпить!» – Когда-то и у меня была дочь. Была. Не от того случая, когда меня убили в первый раз. – Сесстри спешила выговориться, наполовину спрятавшись за спиной серого человека. – Салли я родила во время своей второй жизни, на Пике Десмонда. Я была плохой матерью.

– И где она сейчас? – спросил Эшер, поворачиваясь; в глазах его одновременно читались печаль и надежда.

– Разве это не то, что положено знать хорошим матерям? – пожала она плечами.

В комнате повисла тишина, и Сесстри с Эшером сели рядом; ладонь женщины лежала на колене серого великана, обхватившего себя за плечи. Оба были потерянными и печальными, но хотя бы не одинокими.

И тогда Сесстри произнесла то, что они оба понимали.

– Если мы не поможем Куперу, этого не сделает никто.

– На свете нет ничего, – Эшер чуть наклонился, – чего бы я не принес в жертву за один лишь миг с тобой. Надеюсь, ты это понимаешь.

Она кивнула.

– И я позабочусь о том, чтобы никто больше не причинил тебе боль, – добавил он.

– Сам тоже не причиняй. – Она утерла глаза.

Он наклонился еще ближе и поцеловал ее. Губы над его колючим подбородком оказались такими нежными…

– Купер. Да. Человек, которого мы должны спасти.

Эшер кивнул, не прекращая целовать.

– Всего мгновение для нас самих, пускай нас и подгоняет то, что близится конец всего сущего, а друзьям грозит опасность…

– Для нас самих, – выдохнула она. – Всего мгновение. Но, ох… да.

Эшер хрустнул костяшками пальцев и обхватил ее лицо своими огромными теплыми руками.

– Оптима Манфрикс разгадала очередную загадку.

Сесстри сердито посмотрела на него, пытаясь скрыть смущенный румянец, – серый человек никогда прежде не обращался к ней по ее научному званию. А затем они снова поцеловались и не прерывались, пока она полностью не отдалась воле его рук, таких могучих, невзирая на раны, и не позволила отнести себя наверх.

Купер понял, насколько могущественны мертвые владыки, в то самое мгновение, когда пересек границу их территорий: кипящие тучи объяли все небо, все вокруг – и землю, и воздух – пропитал особый запах нежити. Он словно шагнул в другой мир; кварталы вокруг по-прежнему были залиты солнечным светом, но на пространство, над которым кружили тучи, словно бы набросили покрывало, и день сменился ночью. Прежде Куперу никогда не доводилось сталкиваться с нежитью, но он ощущал энергию нежизни, подобно дождю, струившуюся с небес. На секунду тошнотворная песня мертвых владык заглушила золотой голос женщины, что рыдала где-то в этом мраке. Небо просто кишело этими существами – черные силуэты кружили на фоне темных туч. Если смерть служила ответом на жизнь, то нежить была вопросом, заставлявшим пересмотреть выводы, приведшие к этому ответу. Это было существование, питаемое теми энергиями, что приводят все живое к концу. Смерть, переписанная под жизнь.

«Это свобода?»

Стремительные фигурки Мертвых Парней и Погребальных Девок стекались к скоплению башен, возвышавшихся прямо под закрученными в спираль черными тучами, и когда Купер продолжил свой путь, женский голос снова вернулся. Теперь он гремел, словно громовые раскаты. Запрыгнув на одну из балок, Купер прижал руки к ушам.

Затем он поскользнулся и свалился. Высота была небольшой, и груда мусора смягчила удар, но он все равно был оглушен и мог лишь слушать, как состязаются две мелодии. Напоенная солнечным светом ария вступила в поединок с симфонией могильной грязи и теней. Мимо проплывала череда лиц Мертвых Парней и Погребальных Девок – озабоченных, любопытных или насмешливых, – но у Купера никак не получалось сфокусировать взгляд. Он следил за мотивами жизни и смерти, пока те не достигли крещендо, а затем Купера скрутила судорога.

В следующую секунду он покинул свое тело.

Его сознание, будто из пушки, со скоростью ядра вылетело из тела – зрение и слух не были больше привязаны к черепу и теперь уносились прочь, за пределы изменчивого неба, пронзая грань мира и погружаясь в лишенное измерений непространство, пустую полноту, обволакивавшую вселенные, подобно покрывалу, и скрывавшую их друг от друга. Лишенный объема, призрачный Купер пролагал путь сквозь соединительную ткань мультиверсума. Освобожденное от оков тела сознание мчалось мимо совершенно невозможных мест, и время было его возлюбленной, – пронзая небытие, он мог побывать где угодно, пока в реальном мире проходили лишь пикосекунды.

«Реальный мир? – возмутилось бесплотное сознание Купера. – Не существует никакого реального мира».

Возникли семь сияющих сфер, обращающихся вокруг общего центра. Так же как он понимал здесь все остальное, Купер понимал и то, что эти сферы являются таковыми только в самом абстрактном смысле и что их орбиты обладают не столько настоящим, сколько наглядным характером, а общий центр – скорее образ.

И все же для него они имели все параметры, свойственные материальным объектам, и он восторженно наблюдал за шарами, излучающими цвета жизни: желтый солнечный, зелень листвы, дрожащие отблески на поверхности воды. Это были миры, вселенные, реальности – семь разделенных пластов бытия, каждый из которых служил домом для одной из культур, и все же соединенных цепями куда более прочными, чем законы физики.

«Откуда мне это известно? – удивился Купер, хотя уже знал ответ. – Так вот что значит быть шаманом, да? Путешествовать между вселенными, навещая на благо живых миры за гранью смерти».

Он бы обиделся и на мертвых владык, и на их пленницу, если бы они вернули его сейчас обратно в тело.

Купер подплыл поближе к Семи Серебряным, чье название просто всплыло в его сознании, но тут ощутил, как что-то повисает на нем, цепляясь за его… ноги? Нет, не ноги – здесь Купер не обладал плотью, а был скорее потоком информации, закодированной в эфире. Сигнал – вот верное слово. Он был сигналом. И к тому же сигналом, который только что был уловлен приемником, каким-то прибором, подобно мощному магниту затягивавшим его в ближайшую из сфер. Не в силах ни помешать этому, ни контролировать свое движение, Купер видел тот мир, куда попал, лишь мельком: коричневое небо, рассеченное всполохами сине-зеленых молний; огромный темный провал, напоминающий метеоритный кратер; свернувшаяся кольцами змея с телом женщины; гнездо, полное механических суетливых существ; чьи-то черные, будто из обсидиана выточенные, когти, которые были настолько тонкими, что сквозь них можно было видеть небо.

Ее величество Цикатрикс, Regina Afflicta, матрона Семи Серебряных, чайлд Воздуха и Тьмы, королева Двора Шрамов, за прошедшие века заменила значительную часть своего тела на неорганические системы. А ведь когда-то все начиналось с незначительных усовершенствований, казавшихся скорее механическими украшениями из бронзы и угля. Мода эта родилась из иронического подражания самому слабому из достижений смертных, науке, но со временем она изменила свою природу, превратившись в инструмент более могучий, нежели любое из тайных искусств, а затем и полностью впитала их в себя.

Цикатрикс приподняла увенчанную тяжелым шлемом голову и принюхалась к запахам, витавшим в воздухе. Это была ее родная стихия, но в последнее время ветра были напитаны незнакомыми ей энергиями. Сейчас она не чувствовала иных запахов, кроме ароматов сухой глины и разнотравья, что небольшими скоплениями росло в ее пустынном убежище.

Двор Шрамов был срыт, чтобы вместить все увеличивающееся в размерах тело королевы; не было больше ни лиан луноцвета, ни огромных рододендронов, некогда украшавших беседки в саду, и дикорастущий кресс, в былые времена ковром устилавший землю, был давно скошен пластинами царственного панциря. Сохранилось только кольцо высоких дубов, росших по центру ее обиталища, но деревья иссохли и лишились своей листвы. Перемены, казалось, коснулись даже неба, где прочерчивали ровные линии сталкивавшиеся под прямыми углами молнии, словно даже облака были пронизаны электрическими схемами.

Лежа в своем гнезде, Цикатрикс вот уже десять тысяч лет повелевала союзом семи вселенных, государством из населенных феями миров, что объединились под ее флагом благодаря ее харизме, талантам и силе, способной гасить звезды. Сегодня никто из сюзеренов не признал бы в ней былую красавицу, некогда завоевавшую их миры не речами, но своей жестокостью и пролитой кровью, – она лежала, свернувшись подобно охраняющему свою груду сокровищ дракону, черный графен и винил соединялись заклепками и промышленным клеем, хрупкое тело танцовщицы было рассечено на части и помещено внутрь брони, выполненной в виде огромного змея. Хватательные придатки, располагавшиеся вдоль всего корпуса, зашевелились, хотя обычно королева приносила двигательную активность в жертву своей технологической зависимости – всегда находился какой-нибудь новый механизм, который она вживляла в очередное чудище.

Ее рука непроизвольно дернулась – ненадолго замкнуло один из вивизисторов, когда его жилец попытался выйти на связь. Вивизисторы порой говорили с ней – раздражающий и пока неустранимый дефект, проявлявшийся во всех ее системах. Пришлось привыкнуть не обращать внимания на настойчиво появляющийся сбой.

– ГОспОжа мОя! – заговорила пикси, питавшая энергией сервопривод плечевого сочленения. Благодаря проводам, завершавшимся в черепе королевы, голос раздавался прямо в голове. – ОнО пОет нам внОвь иЗ глубин пОд Эль Сидад ТаситО и ведет к нам пОсетителя::лОгин: гОстьненайден! Серая птица пОет в гармОнии, миледи, и пуп всея мирОв, чтО мы населяем, как же пе4альн0 Она пОет! Машина СветлОй МуЗыки, мОя к0р0лева::л0гин: ххУМ0ейК0р0левыМн0г0Шрам0вхх… мелОдия так печальна, а гОлОс стОль древен и Зву4ит так грОмкккк…

Несмотря на «змеиный» хвост, заменивший ей ноги, тело королевы оставалось относительно человекоподобным, и хоть оно и было запечатано в корсет из металла и пластика, но в нем по-прежнему угадывались женские черты; золотисто-каштановые кудри сменили два высоких сияющих черных рога, словно у гигантского навозного жука. Они были устремлены к небу и опутаны связками проводов, сбегавших затем по шее, чтобы подключить огромный шлем с остальными механизмами.

Одну руку Цикатрикс изменять не стала, чтобы иметь возможность подтвердить свою принадлежность к роду фей любому, кому не посчастливится предстать перед ее взором, и сейчас она воздела эту руку, призывая к молчанию. Проприоцептивные реле избавили ее от необходимости вербального общения со своими системами – пикси в плече замолкла, издав напоследок испуганный писк статических помех. Не ведая, что Купер уже проник в ее системы, Цикатрикс оскалила свои металлические зубы в серебряной улыбке.

Вивизисторы, заключенные внутри ее поливинилового корпуса, удерживали исключительно редких волшебных созданий – извращенное понимание Цикатрикс привязанности не позволяло ей использовать других слуг что внутри, что снаружи ее тела. Она знала, что Лолли раскрыла тайну, касавшуюся соединения магии и технологии, необходимого для создания вивизисторов, но дитя оставалось в полном неведении относительно количества и сложности изменений, постигших ее мать. Лолли, пожалуй, могла даже взбунтоваться, если бы узнала, что ее собственные маленькие кузины-феечки стали начинкой для вивизисторов или что ее мать настолько сильно усовершенствовала свое тело с того дня, как отправила свою дочь в Неоглашенград.

То, что было Купером, пришло в состояние минимального самоосознания и теперь металось между вивизисторами, в огромном количестве располагавшимися вдоль всей длины свернувшегося кольцами тела королевы фей, выглядевшего точно чернильно-черный поезд подземки, заканчивающийся с одного из концов женским телом. Машинная русалочка длиной в добрую милю, черная, словно уголь, и освещаемая прокатывающимися по ней дуговыми разрядами. Купер изо всех сил старался прийти в себя и в итоге обнаружил, что сфокусировался на страхах своей временной хозяйки, растворенных среди прочих ее мыслей. Чуждых мыслей. Внедряясь в ее разум, все еще активная часть Купера равнодушно отметила, что принадлежит он существу, считающему себя матерью Лалловё Тьюи, и что существо это – чудовище. Где-то там вдруг закричала дремлющая основная часть Купера.

Но та часть, что совершала сейчас прогулку по электронным схемам, просто приняла во внимание материнскую тревогу и зашагала дальше, следуя за страхами королевы, боявшейся, что Лалловё Тьюи не сможет освоить особый язык программирования, разработанный лично Цикатрикс. Королева – а с ней и Купер – раздумывала, как улучшить этот язык, используемый для настройки вивизисторов.

Созданный ею код ввиду необходимости был груб и не завершен; по тому, чем она занималась, не существовало учебников и руководств, и привычные источники знаний оказались бесполезны – ни одна эпическая поэма, хранившаяся при Дворе Шрамов, не могла рассказать о рекурсивных заклинаниях If-Then и Let-X-Equal, способных вдохнуть жизнь в ее вивизисторы. И все же королева надеялась, что Лолли, унаследовавшая и многочисленные таланты своего отца-человека, и пытливый гений, почти равный тому, каким обладала ее мать, сумеет разработать язык, способный раскрыть весь потенциал этой технологии, и создаст вивизистор, который будет куда лучше любой полуразумной батарейки, питавшей сейчас оружие Цикатрикс.

Оружие, необходимое, чтобы сдерживать натиск долгих эпох и помочь королеве устраивать новые, более изящные диверсии в эти последние из дней. Подлинная Дикая Охота[24] давно завершилась, дробясь и дробясь на составляющие, разбросанные по пространству и времени, и хотя ее участники породили множество культур, построенных на варварстве и диком колдовстве, правление Неблагословенного Двора ушло практически в праисторию. Один из Неблагословенных лидеров, королева Воздуха и Тьмы, умерла много столетий тому назад, не оставив наследника, и никто уже не помнил даже ее настоящего имени, чтобы вызвать хотя бы в виде призрака. Не помнили этого даже столь древние феи, как некогда стройная танцовщица, закованная отныне в металл и опутанная оптическими кабелями, самовольно присвоившая себе титул новой королевы.

Свело судорогой еще один из ее членов – очередной вивизистор закоротило, когда его узник зашептал через провода:

– Все мы птицы в клетках и слышим Одну и ту же песню, мОя кОрОлева. И ты тОже слышишь ее, пОка Омфал крадется 4ереЗ твОи священные…

Она хлестнула его электрическим разрядом, промчавшимся подобно удару кнута по ее телу и заставившим умолкнуть непокорное устройство. Но пленник был прав, Цикатрикс и в самом деле ощущала их присутствие даже сквозь толщу, разделяющую миры, – другие вивизисторы… древние. Она начала чувствовать их несколько лет назад, но с тех пор усовершенствовала свои системы, чтобы лучше распознавать сигнал, – эти старые машины были построены еще до возвышения Третьих людей.

Так не должно быть, но все вивизисторы мультиверсума – во всяком случае, насколько это удалось установить королеве – неким тайным протоколом были объединены в общую сеть, от которой ей не удавалось закрыться, и хотя эту дремлющую сеть не выявляли никакие проверки и диагностика, постоянное шипение обратных откликов не устранялось даже самыми тонкими настройками модулей. Она все равно слышала этих других, даже тот малюсенький дрон, спрятанный у Лалловё годы назад. А еще тот, что она отправила ей недавно, со стрекозой внутри. Она услышала, как умерло насекомое, и это беспокоило королеву.

Цикатрикс слышала их всех, а вместе с ней их слышал и Купер. Один вивизистор затмевал своими размерами прочие – его пение непрерывно звучало где-то на заднем плане в голове королевы, и сила путеводного сигнала сверкала ярче сотни звезд. Голос взывал к ней откуда-то из-под Неоглашенграда. Стремился к ней с такой сосредоточенностью, какой она прежде никогда не встречала, и все же оставался скрытым.

– Вивизистор? – Призрак Купера обследовал мысли королевы и изумился. – Как я здесь оказался, и почему именно внутри этого создания?

Он ощущал окружавшую его боль множества разумных существ, умоляющих о снисхождении. Крошечные крылатые мужчины и похожие на кошек женщины, лишенные половых признаков нулло и обладающие половыми органами бабочек юни, – все они страдали, все мечтали умереть.

Зеленые и лиловые экранчики мерцали на боку Цикатрикс, образуя татуировку, изображающую пионы и мандрагору. Сильфиды, чьим медленным умиранием питался лицевой дисплей, сейчас выводили на него строки поэмы, скрывая временно неактивное перекрестье прицела:

Бессмыслица. Такое случалось все чаще и чаще, ее системы засоряли цифровые нескладушки и фантазии, которые определенно не были ее собственными. И они всегда так или иначе затрагивали неподвижность. А еще ту же самую чепуху она регулярно слышала срывающейся в виде нечленораздельного бормотания с уст ее прислуги, ее наместников, да вообще повсюду. Из всех уголков Семи Серебряных поступали слухи о странностях и безумии – всегда такие далекие, но с каждым разом все приближающиеся; паника начинала сжимать своими кольцами и ее саму, и мир вокруг, заразив за компанию с ее сатрапами и лакеями ее собственные системы. Эпидемия проникла на все уровни – даже ее Дикие Охотники в последнее время возвращались с расширившимися от ужаса глазами и отказывались делиться причинами своих тревог. Похоже, и их начала охватывать тяга к недвижности – священной добродетели, которой она не могла им позволить. Они с опустошенными взорами сидели у своих костров, беззвучно шевеля губами, словно в молитве.

Охотники Семи Серебряных всегда воплощали собой неистовство природы. Вряд ли кто-то из них прежде испытывал сомнения, не говоря о страхе, – они не колебались даже тогда, когда она заставила их последовать своему примеру и улучшить тела посредством искусственных внедрений. Нет, то, что оказалось способным лишить внутреннего покоя ее змеев с их костяными мечами и полимерных ос, заслуживало тщательного рассмотрения – никто бы не назвал королеву паникершей только из-за беспокойства по поводу того, что темные феи вдруг стали бояться собственного леса.

Но ничто не было так же важно, как необходимость добраться до того огромного вивизистора, определенно прячущегося от ее глаз где-то под корой Неоглашенграда. Она обязательно сделает его частью своего тела. Перед лицом стоящей у порога беды, чего-то, что сотрясет миры, все инстинкты королевы, все души, заключенные в ее вивизисторах, подсказывали ей, что она сумеет защититься от проблем, только внедрив в свои системы этот невероятный источник энергии. И если даже Лолли провалит порученную ей работу, прирученная нежить точно сокрушит Неоглашенград, словно яичную скорлупу, чтобы Цикатрикс смогла высосать его золотой желток.

«Где же я и почему?» – Купер метался внутри королевы от одного узла до другого, спасаясь от чего-то, чего толком не понимал. Он и в самом деле оказался внутри этой твари? Или же его снова преследуют галлюцинации? Нет, он был уверен, что это не так, но существо называло себя матерью Лалловё Тьюи и в то же время больше походило на робота. Королева пока не заметила Купера, но маленькие человечки, заточенные внутри омерзительных батареек, вполне могли – они беспомощно хныкали, о чем-то умоляя.

«Почему, – думал Купер, – все это происходит со мной?»

Мерцающая точка на самом краю поля зрения королевы вырвала ее из задумчивости, а заодно и Купера. Автоматический сигнал поступил от модуля наблюдения за Лалловё – дурочка очень зря полагала, что за ней не следят. Планы внутри планов – только так можно вести эту игру. Цикатрикс вывела содержимое сигнала на ретинальный дисплей, хотя и без того знала, что сейчас увидит.

Стало быть, как и ожидалось, девчонка начала строить свой собственный вивизистор. Она даже опустилась до того, чтобы попросить о помощи отца, – какое, должно быть, унижение для нее. Может быть, у нее все же получится. Или, может быть, Цикатрикс не ту из своих дочерей убрала с доски. Есть вероятность, что следует разбудить Альмондину. Если бы только третья дочь была чистокровной феей, а не унаследовала частичку человечности своего примитивного папаши. Но этот шаг следовало приберечь напоследок.

«Ого, – мысли Купера были наполнены отвращением, рефлекторно сделавшим его пребывание в сети более заметным, – машины, питающиеся жизнью! Семейка злых фей представляет Лалловё Тьюи. Кибернетическая королева с телом китайского дракона, мечтающая сожрать сочную сердцевину Неоглашенграда. Чего еще мне, мать его, ожидать?»

Расслабив духовные мышцы, которыми он, как только что осознал, все же обладает, Купер протянул щупальце своего «я» и коснулся одного из узлов – вивизисторов, – заглянув внутрь. Там он увидел крошечного человечка с крыльями мотылька и шелудивой, выпадающей синей шерстью, нанизанного на стальную иглу. «Пикси», – понял/узнал/осознал Купер, воспользовавшись взломанными им воспоминаниями королевы. А если быть точным – очень больной пикси. Крошечные ручки сжимали пронзившую тело булавку, маленькие коготки на кончиках пальцев растрескались в попытках вытащить ее.

«Мне так жаль, человек-жучок. – Купер говорил с существом так же непринужденно, как если бы все еще имел голосовые связки. – Я мало что понимаю, но обещаю помочь тебе всем, чем смогу».

Пикси вздернул голову, устремив взгляд в ту сторону, откуда исходил сигнал. Его пылающие огнем глаза были полны ненависти и агонии, смешанных в равных пропорциях. «Да ведь это же не пленники, – сообразил Купер. – Они – добровольцы!»

– МОя корОлева! ПОстОрОнний 1Знутри царст1Зенн0г0 кОрпуса! – завизжал пикси в окружающие его приборы и задергался на игле. – ПерелОмайте ему кОсти мОлнией, пока Он не 0тклю4ился::сбежал!

Купер поспешил отпрыгнуть, если, конечно, это понятие применимо к электрическим существам. В нем вдруг начал просыпаться былой оффлайновый страх, и Купер стал искать способ сбежать из чудовищных систем неорганического тела Цикатрикс. И как только это пришло ему в голову, все вивизисторы сбросили с себя оцепенение, наполнявшее их сознание туманом безумия, в котором звучала поэзия забвения, и затянули мерзкую песню, призывающую всех пикси к оружию.

«Дерьмо, дерьмо, дерьмо!» Купер чуть не умирал от страха, грохоча образом своих кулаков по образу той темницы, где оказался. Заточенный где-то за многие миры от собственного тела, внутри панциря злобной и чудовищной королевы фей, где существовал лишь как информационный след в практически закрытой компьютерной сети, узлы которой состояли из умирающих волшебных существ, Купер наконец нашел свой лозунг.

И этим лозунгом было: не имеет значения то, что миры возводили по чертежам безумцев. Сам он не был скроен по той же мерке. Разве не несокрушимая логика была его единственным достойным упоминания качеством, если верить Леди? Шаманические способности в ее глазах представали вовсе не настолько впечатляющими, зато ее поразила прочность его разума.

Цикатрикс вскинулась, поднявшись на хвосте на дюжину ярдов, – хитиново-графеновая кобра, готовая ужалить. Вместо того чтобы что-то произнести, она зашипела – оглушительный звуковой поток, состоящий из одной лишь первобытной ненависти.

Купер принял к сведению этот жуткий звук, но сохранил самообладание.

«Интересно, что бы я мог предпринять и куда бы мог отправиться, будь я электрическим шаманом, которому только его суперсилы не дают обосраться?»

– Что за ветер бушует в наших цепях? – Цикатрикс ударила себя когтями в грудь, обращаясь к своим вивизисторам вслух на тот случай, если в ее тело и в самом деле проник незваный гость. – Если вы, капризные гоблины, опять дурачите нас ложной тревогой, мы будем посылать через ваши тела мегавольты тока, пока ваши глаза не полопаются, словно спелые томаты в жиру запеченного младенца.

Королева склонила рогатую бронированную голову и снова принюхалась. По ее лицу расплылась лукавая улыбка – женские черты в оправе драконьего черепа. Соединив столь непохожие руки, она пообещала:

– Привет-шмивет, проказник. Я тебя в глазки оттрахаю из своей рельсовой пушки.

Купер постарался замереть настолько, насколько на это способен сигнал, пытаясь обдумать ситуацию, в которой оказался. Думать следовало быстро. Внутри тела королевы он только и мог, что играть с ней в прятки, и при этом понятия не имел, что она может сделать с его душой, если сумеет ее все-таки поймать – если это, конечно, возможно, – поэтому наиболее привлекательным казалось немедленное бегство. Но куда? И как? Стучать электрическими кулаками по прутьям клетки было бессмысленно, а вивизисторы образовывали замкнутую систему, не ведущую никуда.

«А вот это, пожалуй, не так, и именно потому тревожит ее. Система-то если и закрытая, то вовсе не в том смысле, в каком бы ей хотелось».

Королева ведь беспокоилась из-за других вивизисторов? И как же она их чувствовала даже в других мирах, хотя не понимала, как это возможно? Если королева способна на это, то способен и Купер? И, что важнее, мог ли он воспользоваться этой связью, чтобы сбежать? Если под Неоглашенградом спрятан вивизистор, есть ли возможность отправиться к нему?

Купер вновь потянулся к лохматому пикси с яростными глазами и ощутил, как тот передает моторные сигналы, управляющие движениями Цикатрикс: разгибание колец, сжатие когтей, облизывание жутким языком металлических зубов. Купер проследил за этими сигналами, пытаясь ощутить все ближайшие вивизисторы. Один из них отвечал за работу необходимых нервных систем, передавая сенсорную информацию в сознание королевы: свет от глаз к мозгу, прикосновения от кожи к мозгу, звук от ушей к… звук!

Внезапно Купер услышал их все, каждый вивизистор в теле королевы – их там были десятки, пронзительный хор воздуха и тьмы; громче всех вопили самые недавние дополнения, в то время как более старые устройства, чьи обитатели дышали из последних сил, звучали вяло. Вавилонское столпотворение. Как она вообще могла работать, когда внутри нее раздавалось так много умирающих голосов?

Купер отодвинул гомон королевских вивизисторов на задний план и прислушался к остальным – находящимся вне, но все же как-то подключенным к общей сети. В большинстве своем они находились так далеко, что он едва мог их слышать. Они были рассеяны по разным мирам незначительными скоплениями – Купер не стал утруждать себя их отслеживанием, – но один сигнал звучал обособленно в общем хоре, хотя тоже был приглушен разделяющим их расстоянием, но Купер все равно смог ощутить всю его необъятность. Голос гигантского вивизистора нельзя было спутать ни с чем, он пел так нежно… и излучал покой.

И тогда Купер прыгнул. Во всяком случае, это воспринималось им как прыжок – он бросился навстречу песне о мире, молясь всем подлинным и ложным богам, что сейчас наблюдали за ним, заготовив для своих комментариев к его провалу картинки с названиями вроде popcorn.gif.