Маскарад лжецов

23 ГДЕ ТРУП ЛЕЖИТ, КРОВОТОЧА

Снег засыпал тело, а Осмонд и Сигнус стояли внутри загона, не в силах двинуться с места.

— Мы должны поднять тревогу, — дрожащим голосом пробормотал Осмонд.

— Пристава, что ли, вызовем? Еще окажется тот самый, который расследовал убийство Жофре! Два трупа меньше, чем за месяц, — кто поверит, что мы ни при чем? Вряд ли пристав клюнет на байку о епископском волке. Мы ведь даже в глаза не видели этого наемника! К тому же, если решите пригласить пристава в хижину, не забывайте об украденной овце. Если не хотим, чтобы нас повесили, труп нужно зарыть — да поглубже, чтобы никто не нашел!

— Но земля замерзла, камлот, — возразил Осмонд, — нам не выкопать и неглубокой ямы!

— Замерзла, но не в хижине.

Факел в руке Осмонда дрогнул.

— Думаешь, кусок полезет тебе в горло, если мы сядем ужинать на Зофииловой могиле?

— С тех пор как выдалось несколько неурожайных годов подряд, многие, не желая платить церковные подати, хоронят своих близких под порогом.

— Но не изувеченные трупы. — Сигнус мельком бросил взгляд на окровавленное тело и тут же отвел глаза. — Одно дело — испустить дух в собственной постели, другое — умереть, как Зофиил. Его дух не успокоится, пока не отомстит.

Снег по-прежнему валил крупными хлопьями. Мы давно уже не чувствовали ни рук, ни ног.

— Давайте забросаем его камнями, а снег скроет остальное. Потом что-нибудь придумаем.

Легче сказать, чем сделать. Мы провозились битый час, оттаскивая тело к пролому в стене и негнущимися пальцами ворочая валуны. Оказалось, чтобы спрятать труп, нужно не так уж мало камней.

Когда мы вернулись в хижину, Наригорм уже все рассказала Аделе и Родриго, несомненно расписав все в кровавых подробностях. Они вскочили, с тревогой вглядываясь в наши покрасневшие с мороза лица. Осмонд крепко прижал Аделу к себе, хотя нуждался в утешении не меньше жены. Его бил озноб. Чтобы выдержать такое зрелище, нужно обладать крепким желудком.

Родриго сжимал голову руками, словно боялся, что она взорвется.

— Вы оставили его там, где нашли?

— Мы прикрыли тело камнями, но труп обнаружит первый же пастух или погонщик, который решит подправить загон. Даже если тело успеет разложиться, всякий, кто увидит отрубленные руки, сообразит, что его не просто задавило обрушившейся стенкой.

— Но снег скроет следы!

— Снег не может идти вечно. Через несколько недель, а может, и дней погонщики заявятся сюда со своими стадами. Если пойдут слухи, тот человек у камней нас вспомнит. А уж Зофиила — наверняка. Мы можем или сами донести на себя в надежде, что пристав поверит в епископского волка, или спрятать тело. Я — за то, чтобы спрятать.

Родриго кивнул и отвернулся к огню.

— А что делать с ящиками? — озабоченно спросила Адела. — Вдруг епископский волк придет за ними сегодня же ночью!

Такой поворот событий казался мне маловероятным.

— То, что волк осмелился напасть на Зофиила, не означает, что он готов показаться перед нами. Давайте сложим ящики обратно в повозку. Пусть забирает их и катится отсюда, хотя это уже не спасет беднягу.

— А я не собираюсь притворяться, будто мне его жалко! — выпалил Осмонд, смело встречая наши укоризненные взгляды. — Вспомните, как он измывался над Сигнусом и Аделой! А ты, Родриго, разве ты забыл, как Зофиил изводил Жофре?

Все прятали глаза.

— Осмонд, перестань, — попыталась утихомирить мужа Адела.

— Не желаю я притворяться! Давайте будем честными перед собой — Зофиил был злобным и мстительным негодяем!

— Осмонд! — воскликнула Адела, испуганно перекрестившись. — Зофиила убили! Он умер без отпущения грехов! Его дух еще здесь и слышит тебя!

Мы не притрагивались к пище с рассвета, но кусок не лез в горло. Свежая баранина на вкус была не сочнее высохшей репы. Только Наригорм набросилась на еду с обычной жадностью. Мы почти не разговаривали. Мысли блуждали вокруг изувеченного трупа. После ужина мы закутались в одеяла и попытались забыться тревожной дремой, но сомневаюсь, что кому-то удалось уснуть.

Нас не удивило, когда в ночи снова раздался волчий вой. Приподнявшись на локтях, мы всматривались в темноту и слушали. Звук шел от загонов, словно тот, кто его издавал, забравшись на кучу камней, оглашает победной песнью окрестности. Правосудие торжествовало.

Наконец вой смолк, но тишину нарушил другой звук. Сигнус плакал. Родриго согнулся над ним, обнял юношу за плечи и начал укачивать, словно ребенка.

— Больше мы его не услышим, — бормотал Родриго. — Теперь он оставит нас в покое. После смерти Зофиила нам ничего не угрожает.

— Я слышал лебедей, — прорыдал Сигнус.

— Нет, ragazzo, ты слышал волка, но больше он не появится.

— Разве ты не слышишь? Как бьются их крылья! А перья, такие громадные и белоснежные, они падают сверху, покрывая все вокруг. Они душат меня! Так холодно, и крылья, крылья бьются! О, как страшно они хлопают! Неужели ты не слышишь?

— Нет здесь никаких лебедей. Здесь даже реки нет. Это все снег. Снег напомнил тебе о белых крыльях.

Родриго сидел с Сигнусом, пока тот не успокоился. Затем, по-прежнему обнимая юношу, Родриго улегся рядом. Сомневаюсь, что ему удалось заснуть в эту ночь.

Наутро снег перестал, но над головой по-прежнему нависали низкие облака. Похолодало. Ящики стояли в повозке — там, где мы оставили их вчера. Мне не терпелось вернуться туда, где мы обнаружили тело. За ночь снег засыпал наши следы и окровавленную прошлогоднюю траву. Ни следа: ни человечьего, ни звериного. Если ночью волк и стоял на куче камней, бахвалясь совершенным злодеянием, следов он не оставил.

Внезапно меня пронзила дрожь. Что, если он наблюдает за мной прямо сейчас? Волк явно наслаждался своей работой. Ему мало было простого убийства. Ворам часто отсекали руки, но почему выше локтя? Гораздо проще рубануть ножом у запястья. Неужели убийца думал принести епископу доказательство своего преступления? Или хотел, чтобы в Судный день Зофиил встретил вечность безруким? На память пришло изувеченное тело Жофре. Неужели волк? Мы были беззащитны перед ним — уж если такой задумал злодейство, его никто не остановит.

Мороз свирепствовал еще день и еще ночь. Мы почти не выходили из хижины, потихоньку доедая украденную овцу и гадая, когда изменится погода.

На третий день нас разбудили яркие солнечные лучи. К полудню с крыши закапало, а под ногами зачавкала грязь. Мы решили, что, если оттепель продлится, на следующее утро мы (и волк вместе с нами) двинемся в путь.

Предстояло решить, что делать с трупом: взять его с собой, как мы поступили с Плезанс, или оставить? Одно дело копать землю, размокшую за месяцы дождей, совсем другое — вгрызаться в дерн после недельных морозов. Да и рыть могилу на открытой местности, у всех на виду, не слишком умно.

Мы с Родриго и Осмондом принялись по очереди орудовать лопатой в дальнем углу хижины. К счастью, строители не позаботились смешать землю с соломой и глиной, однако пол, утоптанный поколениями пастухов, поддавался с трудом. Мы работали молча. Адела склонилась над крошкой Карвином, крепко прижимая сына к себе, словно боялась, что раскрытая могила поглотит и его.

Чтобы отвалить камни от трупа, нам понадобилось не меньше времени, чем для того, чтобы его завалить. Тело промерзло и одеревенело. Мы завернули его в одеяло, дотащили до хижины и уложили на земляной пол.

— Мы должны помолиться, — пряча глаза, сказала Адела. — Все-таки он был священником.

— Если он был священником, то мог бы прочесть молитву над телом Жофре, — с горечью заметил Родриго.

Мне захотелось утешить его.

— Жофре похоронен, как и не снилось Зофиилу. Он лежит под алтарем, а сверху на него взирает Святая Дева.

— Но Зофиил мог бы совершить последнее помазание!

— Друзья, которые любили Жофре, оплакали его горькими слезами — какое еще помазание нужно?

Мы окружили тело и принялись бормотать первые строчки «Господи, настави мя правдою Твоею», «Господи, избави душу мою» и прочих заупокойных молитв, которые пришли на ум. Без помощи священника мы спотыкались и путались, надеясь все же, что наши жалкие потуги сократят Зофиилу время в чистилище.

Осмонд и Родриго уже приготовились опустить завернутое в плащ тело в могилу, но тут мне в голову пришла неожиданная мысль.

— Постойте, давайте разденем его. Так разложение пойдет быстрее. Да и вонять будет меньше. К тому же если труп откопают, то без одежды его будет труднее опознать. А еще зароем с ним овечьи кости.

Мне пришлось отвести глаза, чтобы не встретиться взглядом с Сигнусом.

— Пусть думают, что пастухи поймали его за кражей овец и убили на месте. На дворе такие времена, что никто их не осудит.

Мои товарищи не двинулись с места. Что ж, придется справляться в одиночку. Желчь подкатила к горлу, но выбора не было.

Осмонд обнял Аделу, заставляя жену отвернуться.

И вот на меня уставилось мертвое лицо Зофиила. Восковая кожа, почерневший нос, широко открытые рот и глаза — Зофиил словно усмехался мне в лицо, готовясь отпустить очередную колкость. При виде его изувеченных рук к горлу подкатила тошнота. В тепле хижины труп начал оттаивать, но мне удалось разрезать ножом одежду, лоскут за лоскутом. Теперь ее следовало сжечь.

Мы с Сигнусом взяли труп за лодыжки. Родриго подхватил Зофиила под мышками, а Осмонд, заскрипев зубами, просунул руки под голые холодные ягодицы. Не успели мы приподнять труп на несколько дюймов, как крик Наригорм заставил нас разжать руки. Тело с глухим стуком ударилось о земляной пол.

— Смотрите! Раны снова кровоточат!

На обрубках рук показались красные водянистые капли. Осмонд в ужасе отпрянул.

Наригорм наклонилась над трупом:

— Когда убийца прикасается к телу жертвы, раны открываются. А это значит, — заключила она победно,— что его убил кто-то из вас!

Мы изумленно переглядывались. На всех лицах, кроме детского личика Наригорм, читался страх, а кровь все сочилась и сочилась из ран.