Как ни важно для нас уяснение подлинной роли кадетского или политического масонства в истории России XX века, не следует забывать, что оно все-таки всего лишь вершина айсберга1, с которым столкнулся в начале века громадный и неповоротливый корабль российской государственности.
Проникновение в толщу русского материка масонской «подземной реки», неумолимо и методично размывающей самые глубинные основы традиционного русского самосознания, началось, конечно же, задолго до февральско-мартовских дней 1917 года. Продолжалось это проникновение и в послереволюционные годы, причем как до, так и после 1917 года видная роль здесь принадлежала практически неизвестным сейчас масонским (мартинисты, филалеты, розенкрейцеры) или масонствую-щим (спириты, теософы, софианцы) кружкам и группам российской интеллигенции. Непросто складывались отношения тайных интеллигентских сообществ и со спецслужбами. Особенно драматичный характер приобрели они в 1920-е годы.
Масонская традиция утверждает, что первой попыткой легализации масонства в России после запрета его в 1822 году явилось посвящение в 1866 году в Копенгагене во Всемирное братство цесаревича Александра Александровича — будущего царя Александра III. Руководил его посвящением будущий тесть — датский король Кристиан IX.
Большого впечатления на воспитанного в национальном духе наследника российского престола масонская церемония, однако, не произвела. «Да, все это интересно, — заявил он, — но боюсь, что преждевременно в России вводить»2.
Тем временем работа по распространению масонского «света» в России уже шла полным ходом. Первыми освоили русскую почву в этом плане спириты. Спиритизм (Spiritus — дух) как вера в возможность появления в мире физическом духов загробного мира был известен еще в глубокой древности. Однако в современном его звучании он берет начало с 1848 года, когда в американском городке Гайдесвиль проживавшую там семью Фокс стали беспокоить некие таинственные стуки в доме3. Одна из дочерей Фокс, Кэт, вступила путем перестукивания в контакт с таинственным незнакомцем. Им оказался дух убитого в этом Доме 31 год назад человека. Сестры Кэт были признаны медиу-
мами или посредниками между миром духов и людей. Желающих вступить в контакт с духами умерших родственников оказалось немало, и у сестер Фокс появились последователи не только в Америке, но и в Европе.
В России первые спиритические сеансы были устроены в 1853 году и сразу же вызвали горячие споры. В 1875 году по предложению профессора С.-Петербургского университета Д.И. Менделеева была образована комиссия для изучения спиритических явлений. Членам ее были показаны два медиума, доставленные из Англии горячим пропагандистом этого учения профессором Н.П. Вагнером, — братья Петти, и женщина-медиум Кляйер. Результаты их медитации оказались плачевными, и комиссия констатировала, что спиритизм есть не что иное, как обман и суеверие. Это, однако, нисколько не охладило приверженцев учения, в числе которых был и известный химик, академик А.Н.Бутлеров4. Присущая спиритизму способность увлекать неофита чудесами и необычными для обыденного восприятия феноменами способствовала популярности этого явления.
В 1905 году на основе московского спиритического кружка и редакции оккультного журнала «Ребус» было образовано «Русское спиритическое общество». Деятельными членами его уже буквально с первых шагов стали М.И. Сизов, М.П. Киселев и М.А. Эртель5.
Наибольшую известность среди спиритических кружков и групп 1907—1908 гг. получил кружок (до 15 человек), группировавшийся вокруг издателя журнала «Спиритуалист» почетного гражданина Владимира Павловича Быкова. При нем также издавались оккультный журнал «Голос всеобщей любви» и газета спиритуально-оккультного направления «Оттуда». Важно подчеркнуть наличие у В.П. Быкова, который являлся мастером стула одной из московских лож и поддерживал тесные связи с масонами Чернигова и Петербурга, посвятительных тетрадей, паролей и знаков некоего ордена розенкрейцеров. Это, во-первых, исключает самодеятельный характер работ московских «братьев», а во-вторых, прямо указывает на их связь, ввиду союза двух орденов, с мартинизмом. Едва ли случайно поэтому, что уже в январе 1908 года московские «братья» посылают в Париж к главе ордена мартинистов Папюсу своего представителя с приглашением принять участие в работе журналов и, что самое любопытное, получают его полное согласие на это. Никак нельзя поэтому согласиться с А .Я. Аврехом в оценке В.П. Быкова как «обыкновенного проходимца, который делал весьма выгодный бизнес на глупости и суеверии замоскворецких клиентов»6.
В 1910 году В.П. Быков участвовал в работе Всемирного конгресса спиритов в Брюсселе, где русским делегатам было прямо заявлено, что только из-за отсутствия в России политиче-
ских свобод и изобилия невежества и темноты в народе у них еще держится представление о Христе как о Боге. Во всех других странах, за исключением двух небольших религиозных общин в Швейцарии, спириты уже давно развенчали Спасителя и считают его обыкновенным человеком, и даже обыкновенным медиумом. Более того, современный медиум-целитель Пиле из Дуэ якобы имеет больше основания называться Христом.
«И эти страшные слова, — пишет В. Быков, — при взгляде на жирного, с лоснящейся физиономией француза Пиле, присутствовавшего при этой кощунственной речи, были громовым ударом для бедных русских делегатов от русского спиритизма, уже давно катившихся по наклонной плоскости, но еще бывших на некотором расстоянии от такого конца»1.
Так, к удивлению многих, вчерашний горячий пропагандист этого учения в одночасье превратился в его яростного ниспровергателя8. «Могу уверить горьким опытом, — писал он теперь, — что девять десятых спиритических феноменов представляют собою результат самой бессовестной грубой подделки, в которой души умерших не принимают ни малейшего участия». Вместе с тем, наряду с обыкновенным мошенничеством на почве галлюцинаций, самовнушения, гипноза и коллективного психоза, в спиритических сеансах, доказывал он, присутствует и нечто большее, вырастающее в «яркую картину мировой борьбы с Богом и святой церковью. Сила эта есть не что иное, как сила Сатаны»9.
Повальное увлечение российской интеллигенции спиритизмом и столоверчением во многом облегчило восприятие ею более сложного религиозно-мистического учения масонского характера, каким является теософия.
Основу теософской мудрости составляет герметическая философия, названная так по имени Гермеса Трисмегиста (Трижды величайшего) — легендарного автора учения, дошедшего до нас в 14 книгах (или отрывках из них) египетско-греческого происхождения. В литературе эти книги получили название герметических (Гермес, как известно, древнегреческий бог, сопровождающий души умерших в загробный мир, и покровитель тайного знания). Само учение представляет собой сплав египетского многобожия, иудейско-христианского монотеизма и греческого философского идеализма. Его элементы встречаются практически во всех религиозно-философских учениях древности от брахманизма и древнееврейской каббалы до розенкрейцеров. В современном понимании теософское учение сложилось, однако, только во 2-й половине XIX века. Основоположником его является Елена Петровна Блаватская (урожд. Ган) — двоюродная сестра графа С.Ю.Витте, выдававшая себя за ученицу и посланницу великих буддийских мудрецов, якобы живущих в горах Тибета10.
Несостоятельность теософских претензий Е.П. Блаватской
убедительно показал в свое время в хорошо известной специалистам брошюре «Современная жрица Изиды» близко знавший ее Всеволод Соловьев11.
В 1875 году вместе с английским полковником Генри Оль-коттом Блаватская основывает Теософское общество в Нью-Йорке, ставящее целью образование первоначального ядра будущего всечеловеческого братства, развитие сверхъестественных сил человека, изучение и пропаганду религиозно-философских учений древности12. Основной труд Е.П. Блаватской — сочинение «Тайная доктрина»13.
Главной задачей человека современные теософы считают познание им Бога в себе самом путем добродетельной и созерцательной жизни. Важной составной частью учения является вера в перевоплощение человека и многократность его существования на Земле, а также стремление к созданию мировой универсальной религии. Бог в представлении теософов есть совокупность мира, проявление которого можно наблюдать во всей природе14.
В России московское и петербургское теософические общества были созданы в 1908 году. Петербургское общество возглавила А.А. Каменская. Официальным органом общества был журнал «Вестник теософии». Среди русских последователей этого учения был и Н.К. Рерих, развивавший в своих произведениях мысль о легендарных Учителях человечества, постигших законы эволюции мироздания, и о легендарной Шамбале, где якобы живут эти Учителя.
Многие видные теософы (Е.П. Блаватская15, Анна Безант16 и др.) были членами масонских лож. Н.К. Рерих был посвящен в 1919 г. в одной из эзотерических масонских лож в Лондоне и входил в мексиканский капитул ордена «Розы и креста», управлявший ложами системы «Права человека»17. Отдали дань увлечению теософией и масонством Андрей Белый, Вячеслав Иванов и другие поэты-символисты. Однако официально теософы отрицают свою связь с масонскими ложами. Во всемирном братстве им отведена роль своеобразного идеологическою прикрытия «вольного каменщичества».
Яснее всего темная духовная сущность теософии проявляется в ее отношении к христианству; теософы решительно отрицают Божественность Христа, который для них не более чем медиум.
Весьма популярным среди российской интеллигенции предреволюционных лет было и учение антропософов, объединявшее в своих рядах последователей Рудольфа Штейнера (1861 — 1925) — генерального секретаря немецкого отделения Теософского общества. В 1913 г. он порывает с теософией и основывает собственное Антропософское общество (январь 1913) с центром в г. Дорнахе (Швейцария). Считается, что антропософия — это теософия, так сказать, высшего порядка, предназначенная для
тех, кто хочет внести в нее дух научного знания. «Она увлекала, — как писал Н.А. Бердяев, — более культурных людей».
Каких-либо принципиальных отличий от теософии антропософия не содержит: просто индийские мотивы, которыми проникнута теософия, отодвинуты здесь на второй план, а на первый план выдвинуто христианство и Библия. Собственно, «просветлением» и очищением человека в смысле приближения его к «истинно христианским ценностям» и занимаются антропософы. В целом антропософия представляет собой причудливую смесь восточной теософии, еврейской каббалистики, пифагорейской и неоплатоновской мистики, манихейства, астрологии и масонства. Следует иметь в виду, что сам основоположник антропософии инженер Рудольф Штейнер был видным масоном.
Русское Антропософское общество в Москве18 было открыто уже 20 сентября 1913 года в день положения краеугольного камня будущего антропософского храма Гетеанума в Дор-нахе. Первым председателем Антропософского общества стал Б.П. Григоров, в 1921 г. его сменил Т.Г. Трапезников.
10 октября 1913 г. было зарегистрировано и петербургское отделение общества. Возглавила его жена инженера путей сообщения Елизавета Васильева. Секретарем общества стал Борис Леман.
Среди наиболее горячих пропагандистов антропософского движения в России — Андрей Белый (Бугаев)19, его вторая жена Клавдия Васильева, М.Я. фон Сивере, О.Н.Анненкова, М.А. Сабашникова (первая жена М.А.Волошина), М.А.Столяров, В.О. Анисимова (Станевич), А.С. Петровский.
Идеей фикс антропософов этого времени стало сооружение специального антропософского храма в Дорнахе — так называемого «Гетеанума». Деятельное участие в этом строительстве принимала русская художница Анна (Ася) Алексеевна Тургенева, троюродная внучка великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева, оставившая об этом периоде своей жизни любопытные, хотя и поверхностные воспоминания20. Здесь же находился вплоть до 1916 года и поэт Андрей Белый (в Германию он уехал в 1912 году), Мария Яковлевна фон Сивере (1866— 1948), вышедшая в 1914 году замуж за Рудольфа Штейнера, и другие русские антропософы. Связи русских и немецких последователей Р.Штейнера были, таким образом, самыми тесными.
В 1923 г. Теософское и Антропософское общества были формально закрыты, хотя фактически продолжали существовать вплоть до конца 1920-х годов. Первый серьезный удар по ним нанесли аресты 1927 года. Окончательно же их добили в 1931 году, когда большая часть участников движения оказалась в ссылках и лагерях.
Активно подвизались в начале XX века на русской почве и
духовно-мистические ордена: мартинисты, розенкрейцеры, ры-цари-филалеты (друзья истины), иллюминаты.
Председателем петербургского отделения ордена иллюминатов был Фриц Дезор. Среди членов: А. Маркович, А. Лос-ская, А. Трояновский, М. Исаев, Н. Дондукова и др. Как утверждал В.Л. Вяземский, в Кронштадте еще в начале XX века работала и новиковская ложа «Нептун», членом которой был якобы сам академик А.Н. Пыпин (умер в 1904 году), Н.Н.Беклемишев и ряд других лиц21. Хорошо осведомленный современный исследователь масонства А.И. Серков относится к этой версии скептически22. Это и понятно вследствие практически полного отсутствия документальных подтверждений данного факта.
Не так много знаем мы, к сожалению, и о другом масонско-мистическом ордене, действовавшем на территории дореволюционной России, — Рыцарей Филалетов (друзей истины). Орден этот был основан во Франции еще в 1890 году неким масоном шотландского обряда Алкаестом. В самом конце 1890-х годов там же, в Париже, была учреждена и центральная ложа ордена — «Карма», объявившая себя преемницей ордена средневековых розенкрейцеров. Первые ложи ордена филалетов в России — «Пирамида» и «Карма» были учреждены при покровительстве великого князя Александра Михайловича еще в 1898 году23. В 1900-е годы большой поклонницей идей ордена становится русская феминистка Варвара Авчинникова-Архангельская. В 1910 году она получает назначение делегата ордена в России. В Петербурге В.Авчинникова-Архангельская была поддержана уже упоминавшимся адъютантом великого князя Александра Михайловича, председателем Лиги обновления флота (с 1912 года) Николаем Николаевичем Беклемишевым (1887— 1957)24. На страницах редактируемого им журнала «Море» была развернута (правда, под прикрытием критики западного политиканствующего масонства) самая настоящая пропаганда масонских идей в нашем Отечестве25.
В 1914 году В.В.Авчинникова-Архангельская неожиданно умирает, и Великим провинциальным мастером ордена филалетов в Санкт-Петербурге становится Н.Н. Беклемишев. К 1917 году под его руководством известны, в частности, следующие ложи ордена: «Северная пирамида», «Два горизонта», «Четыре элемента», «Нептун» и «Карма». Одну из этих лож («Карма») возглавлял, судя по всему, великий князь Александр Михайлович. Впрочем, Л.Д. Кандауров в своей «Записке» утверждал, что великий князь всего лишь покровительствовал ордену26. В 1916 году в Петрограде была открыта еще одна мастерская ордена филалетов — Великая ложа «Астрея». 12 апреля 1917 года в ложе «Карма» получил посвящение А.П. Веретенников. Формально ложа просуществовала вплоть до конца 1919 года. Собирались «братья» обычно в гостинице «Англетер». Деятельнейшим чле-
ном этого сообщества был секретарь германского генерального консульства в Петрограде Юлиус Германн27.
Самой таинственной оккультной организацией дореволюционной России, вне всякого сомнения, могут считаться розенкрейцеры. Каббалистический орден Креста и Розы был воссоздан в 1880-х годах во Франции Станиславом Гуайта. Его последователи считают себя наследниками традиций знаменитого Братства розенкрейцеров XVI—XVII столетий. Особенностью ордена является чрезвычайно скрытный характер его деятельности и поощрение образования вокруг себя различного рода свободных групп и ассоциаций, из которых розенкрейцеры и черпают свежие силы. Розенкрейцеры, отмечает исследователь ордена Ю.П. Граббе, работают, состоя не в рядах масонства, а значительно выше его (18-я степень в масонстве есть степень розенкрейцера)28.
Из петербургских лож ордена достоверно известно только о кружке Александра Каспаровича Кординга в Озерках (основан 30 июня 1907). Кроме того, есть упоминания и о существовании розенкрейцерских лож в Москве, Саратове, Казани и Нижнем Новгороде. Ложи в Полтаве («Кирилл и Мефодий»), Киеве («Северное сияние») и Феодосии («Иордан») работали под управлением центральной ложи «Нарцисс»29. Более точными сведениями об их деятельности исследователи, к сожалению, не располагают, так как розенкрейцеры имеют обыкновение работать «в тиши», не афишируя своей деятельности.
К розенкрейцерским сообществам следует отнести и так называемую ложу «Астрея», учрежденную в 1908 году на основе мистического кружка Петра Александровича Чистякова — издателя оккультного журнала (вышло всего несколько номеров) «Русский франк масон». Инициатива учреждения ложи принадлежала британскому подданному из русских евреев Ивану Федоровичу Персицу (Джеймс Перси). Настоящее имя Персица — Хаим Исаак Завелевич. Родился он 15 октября 1877 года в Москве в еврейской купеческой семье. С 13 лет жил за границей, причем в последнее время перед возвращением в Москву (май 1908) в Лондоне. В России он выдавал себя за представителя англо-американского масонства. Этим он привлек к себе внимание не только московских простаков, не подозревавших, что имеют дело с секретным сотрудником Департамента полиции30, но и газетчиков. Поскольку Джеймс Перси публично заявлял, что он хлопочет об открытии масонских лож в России, один из них напомнил ему, что с 1822 года масонство в России запрещено. «Да, я знаю это, — парировал Дж. Перси, — но объясняется это тем, что представители властей знакомы с учением масонов по французским ложам, а не по английским. Английское масонство — враг всякой политики, и я уверен, что, познакомившись с ним, правительство разрешит нам пропаганду его в России. Я еду в бли-
жайшее будущее в Петербург, куда имею много рекомендательных писем»31. Что двигало Джеймсом Перси, когда он делал это явно провокационное заявление, остается только гадать. Но масонская ложа в Москве с помощью П.А. Чистякова была им все же, судя по всему, организована.
Мастером стула этой во многом «полицейской» по своему происхождению ложи стал, благодаря своему авторитету в кругах московских оккультистов, П.А. Чистяков. Секретарем при нем, по утверждению И. Персица, была известная исследовательница масонства Т.О. Соколовская. 21 декабря 1908 года, когда члены ложи собрались на квартире П.А. Чистякова для проведения своего обыкновенного заседания, туда неожиданно нагрянула полиция. «Братьев» наскоро переписали и предложили разойтись по домам32. Что касается И.Ф. Персица, то, как английский подданный, он был выслан в Австро-Венгрию33, оставив в архиве «охранки» так называемый «Список членов масонской ложи «Астрея». Единственным человеком, который этот список видел, был в 1917 году, по его утверждению, С.П. Мельгунов34. Что касается дальнейшей судьбы И.Ф. Персица, то в феврале 1912 года он вновь появился в Москве. Продолжилось и его секретное сотрудничество с Департаментом полиции35.
Практически одновременно с орденами филалетов и розенкрейцеров активно работали в России и тесно связанные с ними мартинисты. Не следует забывать, что непременным условием посвящения в 18-ю розенкрейцерскую степень «братьев»-масо-нов является успешное прохождение ими герметической науки у мартинистов. Мартинизм — одна из наиболее распространенных форм эзотерического масонства. Основан был орден в 1890 году во Франции врачом практиковавшим в области гипноза, Жераром Энкоссом (1860—1916), более известным под своим эзотерическим именем «Папюс». Большой вклад в становление ордена внес еще один известный оккультист — Огюст Шабосо. Масонская традиция связывает истоки учения мартинистов с деятельностью знаменитого мистика XVIII века Мартинеса Паскалиса. Большой вклад в развитие учения и становление организационной структуры внесли во второй половине XVIII века ученики и последователи Паскалиса Ж.-Б. Виллермоз и Клод Сен-Мартен, именем которого и был назван орден. Декларируемая цель мартинистов вполне в масонском духе: нравственное возрождение личности и всего человечества.
Главное средство в достижении поставленной цели они видели в личном примере, в «духовно-нравственном подъеме своих членов», что обеспечивалось их неустанными поисками «духовного» сближения с Божеством в лице Искупителя. Пантаклем ордена мартинистов является черный круг с двумя пересекающимися треугольниками (светлою вершиною вверх и черною вершиною вниз).
Начало проникновения мартинизма в Россию относится к 1894 году, когда в Петербурге появился первый делегат ордена, однако заметным оно становится лишь с деятельностью на этом поприще полковника графа Валериана Валериановича Муравьева-Амурского (брата министра юстиции). Еще будучи военным атташе во Франции, он увлекся оккультизмом и около 1895 года был принят в орден самим Папюсом. По возвращении из Парижа В.В.Муравьев-Амурский основывает в Петербурге в 1899 году первую в России мартинистскую ложу, подчиняющуюся Верховному совету ордена в Париже — «Аполлония».
К этому же времени относятся и сведения об увлечении мартинизмом Николая II. В начале 1900 года герцогиня Лейх-тенбергская Анастасия Николаевна по поручению Николая II посетила во Франции некоего «святого» старца Филиппа Ан-сельм-Вашо из Лиона, чтобы убедиться в его чудотворной силе. Филипп родился 25 апреля 1849 года в Савойе в крестьянской семье и был известен во Франции к этому времени как целитель и гипнотизер. Законченного медицинского образования, как водится в таких случаях, он не имел и лечил внушением. 20 сентября 1901 года произошла личная встреча Николая II с мосье Филиппом в Компьене36, организованная все той же герцогиней Лейхтенбергской, после чего глубокой осенью того же года по личному приглашению царя почтенный старец прибыл в Петербург. По сведениям П.А. Бурышкина, первое посещение Филиппом Вашо России было непродолжительным (около двух месяцев) и ограничивалось Царским Селом, где он вместе со своей дочерью госпожой Лаланд был на попечении дворцового коменданта П.П. Гессе.
Второй визит, в ходе которого старец посетил Крым, где он жил во дворце великого князя Петра Николаевича, П.А. Бу-рышкин относит к осени 1902 года. В принципе, это вполне согласуется с выводом исследователей о центральной роли в этой истории доклада руководителя русской заграничной агентуры в Париже П.А. Рачковского, смело разоблачившего «святого старца» как авантюриста и агента масонов. Доклад этот стоил карьеры П.А. Рачковскому. 15 октября 1902 года он был уволен в отставку37. Однако другой исследователь, А.М. дю Шайла, относил приезд Филиппа к осени 1903 года и даже называл точную дату его отъезда — 25 ноября38. Примирить эти данные может, впрочем, предположение, что на самом деле первый визит Филиппа Вашо в Россию был более продолжительным, чем считал П.А. Бурышкин, и растянулся без малого на целый год.
Как бы то ни было, «святой старец», а именно так неизменно выставлял себя мосье Филипп, сумел полностью очаровать и подчинить своему влиянию как государя, так и в особенности его суеверную супругу. Характерно, что по настоянию Филиппа Николай II повелел руководству Военно-медицинской академии в Петербурге выдать ему диплом доктора медицины. Одновременно с этим мосье Филипп получил чин действительного статского советника и, по некоторым, не вполне, впрочем, подтвержденным данным, получил назначение на должность инспектора по военно-санитарной части39.
Как отмечал в своем дневнике за 30 августа 1902 года А.А. Половцев, именно мосье Филипп внушил императрице путем гипноза навязчивую мысль о ее беременности. Однако когда она показалась врачам, оказалось, что это не так. Между тем история с мнимой беременностью императрицы получила огласку. Конфуз «старца» был, казалось бы, полным, и ему не оставалось ничего другого, как собираться в дорогу. Однако перед отъездом старец вновь предсказал императрице скорую беременность и рождение сына. «Я видела госпожу Ольгу Мусину-Пушкину несколько раз после этого, — вспоминала позже уже упоминавшаяся нами госпожа Лаланд, — и она рассказала мне, что, едучи в карете императора и императрицы, мосье Филипп обещал императрице сына, и на этот раз не он, а царица поцеловала руку Учителя. У Ольги Мусиной-Пушкиной были на глазах слезы. Это обещание впоследствии исполнилось»40.
Важно подчеркнуть, что роль Филиппа при русском дворе не ограничивалась советами по медицинской части, что хорошо видно из переписки императрицы Александры Федоровны с Николаем И. «Это не по моей воле, а Бог желает, чтобы твоя бедная жена была твоей помощницей. Григорий всегда это говорил, m-r Philippe — тоже», — писала она своему супругу 16 июня 1915 года. Эта же тема неизменно присутствует и в целом ряде других писем государыни. «Вспомни, что даже т-r Филипп сказал, что нельзя давать конституцию, так как это будет гибелью России и твоей. И все истинно русские говорят это» (письмо от 14 декабря 1916 года/1.
На медиумических сеансах по желанию царя Филипп якобы вызывал дух его отца Александра III, который советовал сыну крепить дружбу с Францией и подталкивал его к войне с Японией42. Советы эти не случайны, так как Филипп был не только целителем, но и крупным оккультистом и масоном, членом Верховного совета ордена мартинистов, своего рода духовным отцом Папюса.
2 августа 1905 года Филипп умер и был похоронен в местечке Лояс. Однако в России его не забыли. Мы уже указывали на ряд писем императрицы с упоминанием о «святом старце». В одном из них она прямо характеризует Филиппа как «одного из двух друзей, посланных нам Богом» (под вторым другом подразумевался, конечно, Григорий Распутин). Во многом странную и не всегда разумную приверженность царя дружбе с Францией объясняли тесными связями царя с парижскими орденами мартинистов и розенкрейцеров43. На роль первого оккультного советника царя после смерти Филиппа выдвинулся уже известный
нам Папюс. Относительно времени его первого знакомства с царской семьей у нас нет точных данных. По сведениям Мориса Палеолога, первая поездка Папюса в Петербург относится к 1902 году44.
Как бы то ни было, в самый разгар революции в России (октябрь 1905 года), когда для Романовской династии действительно наступили черные дни, именно к нему обратил свои взоры встревоженный монарх. Срочно прибыв по его приглашению в Царское Село, Папюс уже едва ли не на следующий день устроил здесь вызывание духа Александра III. Кроме царя и царицы, на этой тайной, по его словам, литургии присутствовал только один свидетель — адъютант императора капитан Мандрыка (несколько позже — губернатор Тифлиса). «Ты должен во что бы то ни стало подавить начинающуюся революцию, — якобы заявил ему Александр III. — Но она еще возродится и будет тем сильнее, чем суровее должна быть репрессия теперь. Что бы ни случилось, бодрись, сын мой у не прекращай борьбы»45. В последний раз в Петербург Папюс приезжал в феврале 1906 года46.
Конечно, некоторые детали изложенных здесь фактов небесспорны и нуждаются в дополнительном, в первую очередь документальном обосновании — слишком уж они необычны для нашего, ставшего уже традиционным восприятия личности последнего русского императора. Но сам факт увлечения Николая II и его супруги Филиппом Вашо и Папюсом, как, впрочем, и тесной связи царской семьи с этими проходимцами, не подлежит никакому сомнению.
С увлечением царской четы французскими оккультистами доктором Папюсом и мосье Филиппом связана и такая сложная проблема, как прикосновенность Николая II к масонству. Ведь мартинисты, по сути дела, — те же масоны. Речь идет о так называемой «царской» ложе «Крест и звезда» в Царском Селе, в которой якобы и посвятил мосье Филипп Николая II. О времени этого посвящения единого мнения среди исследователей нет. Так, согласно сведениям Л.Д. Кандаурова, ложа «Крест и звезда» была основана Филиппом Вашо еще в 1895 году. Но это очевидная ошибка, что подтверждается, в частности, и данными Департамента полиции, относящими ее учреждение к 1900 году и согласуется со временем знакомства царской четы с Филиппом и последующим приглашением его посетить Россию. Согласно данным В.Л. Вяземского, Николай II лично председательствовал в ложе «Крест и звезда» «учрежденной в Зимнем дворце под руководством опытных мартинистов Филиппа и самого Папюса»41. Сведения эти Вяземский почерпнул из сочинения о Филиппе главы ордена мартинистов 1920-х годов Жана Брико.
Современный российский исследователь А.И. Серков полагает, что легенда эта не имеет под собой реальной исторической основы48, однако доводов в пользу своего предположения не
приводит. А следовало бы. Ведь сведения о пребывании Николая II в мартинистской ложе содержатся и в других источниках, в частности в брошюре Кружка русских масонов в Лондоне (1928)49. О том же сообщает в своей записке (ЦХИДК, ф.730, оп.1., д.172, л.33) и хорошо информированный Л.Д. Кандауров. «В числе членов ложи, — пишет он, — был император Николай И. Собрания открывались и закрывались молитвословиями. Ритуал был выработан собственный. Интересовалась ложа главным образом вопросами религиозно-нравственными. Как говорят, созыв первой Гаагской мирной конференции (1899 г. — Б.В.) был вызван в значительной степени влиянием этой политики. Позднее царь отвернулся от оккультизма и обратился к святому Серафиму Саровскому, перестав посещать ассоциацию». О.Ф. Соловьев склонен верить сообщениям о масонстве Николая II50.
К этому же склонялся и известный русский историк Ю.В. Готье: «Очередная беседа с А. А. Тихомировым (бывшим ректором и попечителем Московского университета), — отмечал он в своем дневнике за 12(25) мая 1920 года, — который говорил в виде предположения, что Николай II в свое время был не без греха в масонстве и участвовал в черных мессах; он ссылался при этом на лиц, бывших близкими ко двору с заднего крыльца. Кто знает, быть может, в этом есть доля правды»51. Сомнения, впрочем, все же остаются.
Что касается обособленности этой ложи от других мартини-стских кружков и групп, то объяснить это можно ее особым положением как ложи, в которую входил сам император. В результате сношения поддерживались главным образом только с французской мартинистской ложей в городе Тур. В 1902—1903 гг. Николай II отворачивается, как уже отмечалось, от оккультизма и фактически прекращает посещать ложу, которая тем не менее просуществовала вплоть до 1916 года. «Полицейские скоро напали на след мартинистов, — отмечал в своей записке Л.Д. Кандауров, — группировавшихся вокруг издававшегося в Царском Селе журнала «Ребус», среди которых было несколько великих князей (Николай Николаевич, Петр Николаевич, Георгий Михайлович) и лиц, близких ко двору. Их не тронули»52.
Как бы то ни было, громадное влияние Филиппа на Николая II и его жену не подлежит сомнению. «У их величеств, — вспоминала Анна Вырубова, — в спальне всегда стояла катанная рамка с засушенными цветами, данными им т. Philippe, которые, по его словам, были тронуты рукой самого Спасителя»55. И дело тут совсем не в том, что у Григория Распутина, оказывается, при царском дворе был французский предшественник — мосье Филипп, а в так характерном для Николая II мистически-религиоз-ном умонастроении, которое, собственно, и довело его до Ипатьевского дома. Что уж тут говорить о масонской ложе, тем более что масонский характер мартинизма далеко не очевиден для не-
посвященных. Ведь основные усилия членов этого ордена направлены на овладение тайным знанием, в благих, разумеется, целях — ради спасения человечества от бедности, войн и других напастей. Что касается посвятительной традиции и ритуальной стороны в практике ордена, то ей не уделялось серьезного внимания. А ведь посвятительно-символическая работа, собственно, и составляет основу нравственного масонства. Все это позволяет некоторым исследователям характеризовать орден мартинистов лишь как формально-масонскую организацию54. Такой же формально-масонской могла быть, если следовать этой логике, и прикосновенность к масонству Николая II. Несмотря на кажущуюся экзотичность, сама по себе версия о мартинизме Николая II правдоподобна и вполне имеет право на существование. Тем более что, как уже отмечалось, ближайшие родственники царя князья Николай и Петр Николаевич (внуки Николая I и двоюродные братья Александра III), а также великий князь Георгий Михайлович, будучи мартинистами высокого посвящения, продолжали свои работы в Царском Селе вплоть до 1916 года. Заядлым оккультистом был и великий князь Александр Михайлович (брат Георгия), возглавлявший в Петербурге накануне войны масонскую ложу розенкрейцерского толка, состоявшую из придворных аристократов.
Роль ложи-матери петербургских мартинистов в 1900-е годы играл «масонский кружок» актрисы императорской труппы Ольги Ивановны Мусиной-Пушкиной, куда, помимо В.В. Муравьева-Амурского, входили: ротмистр лейб-гвардии конного полка Д.Ф. Левшин, библиотекарь Зимнего дворца А.И. Леман, а также «братья», укрывшиеся за инициалами П.Н. и Н.Н. Сюда же входил и сам Папюс. Первоначально «кружок» пытался воздействовать на императорский двор через аббата Филиппа, а после его отъезда из России действовал непосредственно через Па-пюса.
Видное место среди масонско-оккультных кружков и групп Петербурга этого времени занимал кружок почетного академика, ответственного редактора (с 1909 года) либерального журнала «Вестник Европы» Константина Константиновича Арсеньева (1837—1919), который, в свою очередь, состоял в тесной связи с Папюсом. В этот кружок входили бывший профессор Московского университета князь Е.Н. Трубецкой, шталмейстер двора его величества князь А.Н. Оболенский, член Государственного совета С.К. Войналаченко, адъютант великого князя Сергея Михайловича гвардейский капитан С.М. Война-Панченко, полковник В.Н. Андронников, княгиня В.Ф. Гагарина и др. Как и члены «кружка» Мусиной-Пушкиной, К.К. Арсеньев и его «братья» также стремились воздействовать на двор, в частности, через шталмейстера А.Д. Оболенского. Есть сведения и о связях кружка Оболенского с английскими (через некую Мари Поле) и
американскими масонами55. Оккультические бдения в доме Арсеньева продолжались вплоть до его смерти в 1919 году56.
В связи с масонскими бдениями у К. К. Арсеньева в Петербурге стоит, очевидно, упомянуть и об аналогичном кружке в Москве. Возглавлял его тоже Арсеньев. Правда, не Константин Константинович, а Василий Сергеевич (1829—1915). Как и его петербургский родственник и собрат, он также был потомственным масоном. Ведь отец его входил в свое время в ближайшее окружение самого Н.И. Новикова. Мать была дочерью известного масона В.Д. Комынина. Масоном был и дядя матери Л.В. Лев-шин. Несмотря на то что масонство в николаевское время официально как бы и не существовало, обстоятельство это нисколько не помешало В.С. Арсеньеву вступить в 1850 году в ложу.
Но вернемся в оккультно-масонский Петербург начала века. Из других кружков и групп этого времени здесь можно отметить еще и так называемую «масонскую фракцию» «Денница», куда входили уже известные нам О.И. Мусина-Пушкина, М.И. Доможирова (вдова контр-адмирала), частный поверенный Б.В. Никольский, И..Н. Семенов (муж известной писательницы В.И. Крыжановской) и ряд других лиц.
Особый интерес вызывает дьявологическая ложа «Люцифер» (1910—1916), принадлежавшая к московскому капитулу ордена розенкрейцеров («Астрея»), куда входили увлекавшиеся декадансом представители творческой интеллигенции, среди которых были поэты-символисты: Вяч. Иванов, В. Брюсов,
А. Белый, А. Петровский, а в период работы над мистической пьесой «Роза и Крест», возможно, и Александр Блок57.
В январе 1906 года В.В. Муравьев-Амурский опубликовал в ряде газет («Русское слово», «Русские ведомости») объявления о вызове им лиц, желающих вступить в масонские ложи, и получил в ответ на свое приглашение 63 письма. В числе отозвавшихся был и внук масона Александровского времени (ложа «Соединенных друзей») судебный исполнитель из города Владимира Петр Михайлович Казначеев (р. в 1854). В 1907 году В.В. Муравьев и его ближайший помощник М.К. Исаев лично прибывают во Владимир с целью посвящения в мартинисты как самого П.М. Казначеева, так и его сына Дмитрия, а также жену и дочь Петра Михайловича. Одновременно в мартинисты были посвящены и братья К. и М. Соковнины58. Так во Владимире летом 1907 года возникла еще одна мартинистская ложа — «Святого Иоанна».
Тем не менее общее число мартинистов в России было крайне незначительным. Так, даже в Петербурге во времена Муравьева число членов его кружка едва превышало 10 человек. Можно поэтому констатировать, что распространение мартини -стских лож в России того времени не подкреплялось сколько-нибудь серьезной работой по руководству их деятельностью
со стороны генерального делегата ордена для России графа
В.В. Муравьева-Амурского, относившегося к своим обязанностям весьма своеобразно: лож он не открывал, посвятительных тетрадей не вручал и посвящал сам безо всякого ритуала и часто сразу в третью степень. Кроме того, граф много играл на бирже, причем котировку бумаг предыдущего дня ему безошибочно угадывала постоянно сопровождавшая его женщина-медиум.
Возникшие на этой почве недоразумения В.В.Муравьева с Папюсом, которого он обвинил в люциферанстве, привели к тому, что незадачливый граф, связывавший свои неудачи в биржевой игре с происками сатанистов, вынужден был в 1907 году оставить должность. Ушел из ордена и его помощник М.К. Исаев, правда, не к профанам, а в берлинский орден иллюминатов, отделение которого было открыто в Петербурге в 1908 году. Среди первых членов этого ордена был, в частности, известный переводчик сочинений Папюса на русский язык А.В.Трояновский59.
Должность руководителя русских мартинистов оставалась вакантной вплоть до 2 мая 1910 года, когда генеральным делегатом ордена в России был назначен хиромант и спирит, автор популярных брошюр по этой теме («Страдания самоубийцы в потустороннем мире». СПб., 1910; «Графология». СПб., 1903 и др.) граф Чеслав Иосифович Минский.
Родился он в 1858 году в Варшавской губернии. До 1890 года жил в Кракове, выдавая себя за гипнотизера. В марте 1893 года был выслан из Пруссии, после чего поселился в Дрездене. Лечил стареющих дам «бальзаковского возраста» наложением рук на живот. С женой не жил. Неприятности у Минского начались после того, как, соблазнив баронессу Ядвигу Цедеш, он вступил с ней в фиктивный брак под именем пастора Веретемана. В дело вмешались, однако, отец и брат потерпевшей, подавшие на Минского в суд. Вердикт суда (17-20 декабря 1894 года, Дрезден) был суров: три года тюрьмы и «потеря чести» на пять лет.
В Петербурге Ч.И. Минский появился еще в 1906 году. Здесь под псевдонимом «Пунар-Бхава» он публиковался в «Биржевых ведомостях». За умеренную плату предсказывал будущее и подавал советы на все случаи жизни. Имел хорошую клиентуру, состоявшую в основном из состоятельных дам романтического умонастроения60.
В Петербурге делегат ордена поселился по адресу: Кузнечный переулок, дом 16/19, в квартире Е.К.Лосской, вдовы присяжного поверенного, с которой, по сведениям Департамента полиции, видимо, и сожительствовал.
Главная задача, которая стояла перед ним, заключалась в объединении мартинистских лож в стране в рамках единой организации — русского отделения ордена, в связи с чем уже 9 июля 1910 года он представил петербургскому градоначальнику заявление с просьбой о легализации мартинизма в России61. Впро-
чем, не дожидаясь разрешения, которое так и не последовало, Чинский стал открывать ложи явочным порядком, щедро раздавая высокие масонские степени своим новым знакомым. К этому времени относится знакомство Чинского с выходцем из Лифлян-дии (родился в 1868 году в Риге) бароном Григорием Оттонови-чем Мебесом — наиболее серьезным и глубоким из оккультистов России.
Г.О. Мебес после окончания в 1891 году физико-математического факультета Петербургского университета оставил мечты о карьере и всецело посвятил себя изучению «тайного знания». Глубокий ум, прекрасное знание древних языков (греческий, латинский, древнееврейский), не говоря уже о языках новых, а также солидная математическая подготовка позволили ему создать фундаментальный «Курс энциклопедии оккультизма» в двух томах (вышел в 1913-м) — наиболее серьезное пособие по этому предмету не только в русской, но и западноевропейской оккультной литературе того времени. В 1906—1917 годах Г.О. Мебес — преподаватель математики в Пажеском корпусе и Николаевском кадетском корпусе. Его женой была Ольга Евграфовна Нагорнова, с которой он порвал в 1912 году, что не помешало ей играть впоследствии видную роль в мартинизме. «Худой, очень некрасивый, с каким-то немного перекошенным лицом, с пенсне на носу»62, Г. О. Мебес являл собой пример ученого поистине энциклопедических знаний. «Вся внешность Григория Оттоновича, — пишет А.М. Асеев, — производила впечатление внутренней силы. Крупный, с широкими плечами, немного сутулый, резкие черты лица, с тяжелым горбатым носом и густыми бровями, нависшими над спокойными и всегда внимательными серыми глазами, густыми усами и клинообразной бородкой. Цвет волос рыжий, с проседью. Обычно был одет в черный сюртук. Манеры имел спокойные и несколько старомодные, говорил изысканно вежливо, зачастую вставляя в речь шутку»62.
Серьезное отношение Г.О. Мебеса к оккультизму и глубина его познаний в этой области произвели впечатление на Чинского, и, недолго думая, он предложил ему степень «Неведомого начальника» (полное мартинистское посвящение) и почетный диплом доктора герметизма Высшей герметической школы в Париже. В конце 1910 года Г.О. Мебес становится генеральным инспектором (секретарем) петербургского отделения ордена, Генеральной ложей которого (ложа-мать) стала «Великая ложа Аполлония Тианского», объединявшая вокруг себя малые ложи. В том же году 5 августа уже сам Г.О. Мебес официально открывает во Владимире мартинистскую ложу «Апостола Иоанна». Основной костяк ее составила уже известная нам семья Казначеевых и их ближайшие друзья и родственники. В 1911 году в связи с переездом Казначеевых в Москву ложа «Святого Иоанна» также была перенесена в Первопрестольную.
Деятельным членом ложи «Святого Иоанна» в Москве была актриса Л.Д. Рындина — жена известного политического масона
С.А. Соколова. Большой интерес к деятельности московских мартинистов проявил уже известный нам патриарх русского масонства В.С. Арсеньев, сохранивший в своем архиве многие рукописи московских розенкрейцеров XVIII века. Основываясь на этих контактах русских мартинистов начала XX века, известный писатель-масон Ю.К. Терапиано даже писал, что благодаря знакомству П.М. Казначеева с В.С. Арсеньевым якобы произошло символическое слияние русского масонства новиковского толка с орденом мартинистов64, что, конечно же, большая натяжка.
Существовала еще и третья мартинистская ложа — «Святого Андрея» в Киеве, которой руководил С.К.Маркотун. Известно также о существовании русской мартинистской ложи в Маньчжурии, которая, впрочем, скоро была «усыплена»65.
Широкая известность Ч.И.Чинского привлекла внимание царя. Прибыв в октябре 1910 года по его приглашению в Царское Село, Ч.И. Чинский, как и его предшественник, аббат Филипп, стал вызывать дух Александра III. Облачившись в ритуальные одежды мага и заключив царя вместе с присутствующими в магический круг, с мечом в руке Ч.И.Чинский силился вызвать потустороннюю силу, определяющую судьбу России. В конце концов ему это удалось, и дух предсказал Николаю II великую войну и невиданные потрясения империи. Когда же заинтригованный царь осведомился о собственной судьбе и стал настаивать на ответе, то, как вспоминал позднее Чинский, раздался страшный шум, потух свет и магический алтарь опрокинулся. Царь был разочарован.
Это обстоятельство, а также скандальная слава, которую приобрел Чинский своими денежными аферами, привели к тому, что он был выслан в 1911 году под гласный надзор полиции в Белозерский уезд Новгородской губернии, где у него было имение Кочево. Продав его вскоре за 40 тысяч рублей, Чинский в декабре 1913 года покидает Россию. Воспользовавшись этим, Г.О. Мебес постарался избавиться от опеки парижских руководителей, объявив в августе 1912 года о провозглашении независимости русских мартинистов. Возглавляемую им ложу «Аполлония» Г.О. Мебес (посвятительное имя Butator) объявил великой ложей (Великий совет России). В ответ на это его начальник Ч.И. Чинский немедленно отстранил Г.О. Мебеса от дел. Управляющим Российской верховной делегацией ордена им был назначен П.М. Казначеев, который тут же выдал патент С.К. Маркотуну на учреждение ложи «Святого апостола Андрея» в Киеве. Окончательно ситуация прояснилась только к концу 1912 года, после официального сообщения Г.О. Мебесом Папюсу о своем разрыве с ним и учреждении в России самостоятельного ордена под названием «Автономный разряд марти-
низма русского послушания» во главе с «невидимым магистром».
В 1913 году петербургские мартинисты во главе с Г.О. Мебе-сом образовали особую автономную цепь О.М.О.Р. с ярко выраженной тамплиерской окраской. В 1916 году она была преобразована в «Орден мартинистов Восточного послушания». Управлялся орден «Невидимым магистром» или Отцом (Г.О. Мебес). Его официальным представителем был ученик Г.О. Мебеса генерал-инспектор И.К.Антошевский (посвятительное имя Гиа-цинтус). Летом 1917 года, когда И.К.Антошевский был убит, его сменил в этой должности другой ученик Мебеса — В.В. Богданов. Капитул ордена состоял из семи лиц. Официальным печатным органом русских мартинистов был оккультный журнал «Изида».
Противоречия между петербургскими и московскими «братьями» имели принципиальный характер. Если П.М. Казначеев во главу угла ставил посвятительную традицию, что сближало его с философским или нравственным масонством, то Г.О. Мебес приоритетным для себя и своих учеников считал овладение оккультным знанием. На фоне подчеркнуто корректного отношения к христианству со стороны москвичей открыто антихристианская направленность оккультических бдений петербуржцев бросалась в глаза. Тем временем в 1915 году в Варшаве во время вступления туда немцев лишился рассудка Ч.И. Чинский, и управление русской делегацией ордена мартинистов перешло к П.М. Казначееву66.
Декларативная цель, которую ставили перед собой русские мартинисты, заключалась в том, чтобы, с одной стороны, подготовить идущего к Высшему посвящению (программа-максимум), а с другой — расширить среднее эзотерическое образование непризнанных достойными посвящения.
А.М. Асееву принадлежит версия, согласно которой все три главные ветви русского посвятительного движения: масонство, мартинизм и розенкрейцерство существовали в виде отдельных и самостоятельных организаций. Однако руководил ими один и тот же человек — Г.О. Мебес. Нечего и говорить, что все три ордена работали в тесном контакте друг с другом и входили в них зачастую одни и те же лица. Мартинистские и розенкрейцерские ложи располагались, по сведениям А.М. Асеева, на квартире Г.О. Мебеса в Песках и были прекрасно обставлены67. Комментатор текста А.М.Асеева Н.А. Богомолов отмечает, однако, что на самом деле квартира Г.О. Мебеса находилась не в Песках, а на углу Греческого проспекта и 5-й Рождественской. Это действительно так. К сожалению, Богомолов не учитывает того обстоятельства, что в 1917-м — начале 1918 года Г.О. Мебес действительно жил некоторое время в Песках, где учительствовал. Все это указывает на то, что А.М. Асеев был весьма и весьма хорошо информирован, и информации его можно, следовательно,
доверять. Хотя вывод его, что Г.О. Мебес якобы был негласным руководителем посвятительного движения в России не только начала века, но и в 1920-е годы — явное преувеличение. Другое дело, что и масоны, и мартинисты, и розенкрейцеры, в сущности говоря, звенья одной цепи — они всегда работали и работают в тесном контакте друг с другом. Скрытная деятельность их в России, а затем и в СССР продолжалась вплоть до 1925 года, когда ими всерьез заинтересовалось ОГПУ68.
Стоит отметить, что за эти годы как московские, так и петербургские мартинисты проделали немалую эволюцию, суть которой заключалась во все большем и большем сближении их с масонами. Первый шаг в этом направлении был сделан с принятием в 1912 году в Италии известного киевского мартиниста С.К. Маркотуна в 18-ю шотландскую степень масонства. П.М. Казначееву же, как фактическому руководителю московской ветви ордена, и вовсе была присвоена высшая 33-я степень шотландского масонства.
На основании патента, выданного Великой ложей Италии, работала с 1914 года и киевская ложа «Нарцисс» (шотландский устав). В 1917 году под ее руководство перешли и братья из ложи «Соединенных славян». Ей же подчинялся и ряд лож в провинции («Кирилла и Мефодия» в Полтаве и «Иордан» в Феодосии). Председательствовал в ложе все тот же С.К. Маркотун. Среди ее членов были Ю.К. Терапиано и П.П. Скоропадский. В 1916— 1917 гг. дело дошло и до официального учреждения мартинистами настоящих масонских лож.
В сентябре 1917 года киевская ложа «Андрей Первозванный» провозгласила себя «Великой ложей Украины» и существовала в качестве таковой на территории СССР вплоть до 1933 года. Любопытно, что среди ее членов были такие небезызвестные в отечественной истории деятели, как гетман Украины (1918) Павел Петрович Скоропадский и председатель Директории Украинской народной республики (с февраля 1919 года) Симон Васильевич Петлюра. Последний даже подвизался некоторое время (1919) в качестве великого мастера этой ложи69.
В апреле 1917 года такая же ложа — «Семен Гамалея к кубическому камню» — была учреждена и в Москве. Кроме П.М. Казначеева, первыми членами ее стали Ю.К. Терапиано, переведенный как офицер в один из московских полков, и Леон Голь-торп. Официальное открытие ее пришлось, однако, отложить на октябрь 1917 года, когда членами ложи стали барон А.Ф. Ка-Ульбарс, генерал И. Новицкий, Л. Хорват, Н.А. Назарьев и Ф.И. Шилов70. Официальные заседания ложи «Семен Гамалея к кубическому камню» были прекращены 13 июня 1918 года. Неофициальные же работы «братьев» продолжались до 1920 года71. Знали о их существовании и масоны Великой ложи Франции, отправившие в 1923 году в Советскую Россию через масона
Н.П. Вакара ряд вещевых посылок «братьям» в качестве посильной гуманитарной помощи72. Заслуживает внимания и то, что к Великому Востоку Италии принадлежал и один из руководителей петербургских мартинистов в 1918—1919 годах Борис Викторович Кириченко (Астромов).
Недостаточное внимание Г.О. Мебеса, Б.В. Астромова и некоторых других руководителей оккультно-масонских кружков и групп начала века к посвятительной традиции позволяет отнести созданные и возглавляемые ими организации: «Орден мартинистов Восточного послушания» (1912), «Мартинезический разряд строгого Восточного послушания» (1919), «Автономное русское масонство» Б.В. Астромова, «Орден мартинистов» во главе с П.М. Казначеевым — не столько к масонским, сколько к парамасонским образованиям, считает А.И. Серков. Впрочем, в принципиальном плане суть дела от этого не меняется.
Спириты, теософы, розенкрейцеры, мартинисты не скрывают антиправославной, шире — антихристианской сущности своего учения. Сложнее обстоит дело с софианством или неоправославием, подрывающим под предлогом требований реформ православную церковь изнутри. Связь софианцев с масонством и розенкрейцерством не подлежит сомнению73. Софианство произошло из «семян, упавших с символической Розы и проросших в плодородной почве современного общества», — отмечал Ю.П. Граббе14.
Вопросом о розенкрейцерских истоках софианства занимался в свое время и П.А. Бурышкин. «Вряд ли это можно утверждать, — пришел он к выводу, — если не считать антропософию своего рода розенкрейцерством, а самого Штейнера — прежде всего рыцарем Креста и Розы. Но косвенное влияние, может быть, и было»15. В том-то и дело, добавим мы от себя.
Основоположник учения о Святой Софии — Владимир Соловьев (1853—1900), обладая гениальным умом, представлял собой в то же время, как полагают некоторые исследователи, «врожденно неполноценную личность с несомненными психопатическими чертами психической дегенерации. На слабых плечах своей телесной и нервно-психической неполноценности нес он тяжкое бремя яркой гениальности. Рано пробудившаяся и, «как жало во плоть», всю жизнь мучившая Соловьева патологическая эротика вместе с тлетворными влияниями неправославной, нецерковной мистики извратили его религиозный мистический опыт, пленили его в прелесть и увели в бесконечность блужданий в поисках истины — вне церкви»16.
Даже если согласиться, что присоединение В.С. Соловьева к католической церкви 18 февраля 1896 года (в Москве, в домашней часовне о. Н.А. Толстого) было канонически неправильным, одна его идея «соединения церквей» (уния), не говоря уже о его учении о Святой Софии, ясно показывает, насколько далеко ушел он от ортодоксального, охранительного православия в духе отца Иоанна Кронштадтского.
Начитавшись в юности статей Д.И. Писарева, В.С. Соловьев глубоко проникся духом «шестидесятнического» нигилизма и утилитаризма. «Но если Д.И. Писарев и Н. Добролюбов покушались только на искусство, пытаясь поставить и его на службу прогрессу, превратив каждое стихотворение в политическую прокламацию, то Соловьев пошел еще дальше. Он захотел саму религию заставить таскать каштаны для либералов-общественников. Его грандиозный синтез, — пишет современный исследователь, — был задуман с одной-единственной целью — мобилизовать все ресурсы, даже потусторонние, на службу посюстороннему прогрессу»11.
«Это, — писал сам В.С. Соловьев, разъясняя свое учение о Святой Софии, — мы с Богом, как Христос есть Бог с нами. Понимаете разницу? — Бог с нами, значит, он активен, а мы пассивны! Мы с Богом — наоборот, он тут пассивен, он — тело, материя, а мы — воля, дух»п.
Но именно это-то как раз и требовалось по условиям того времени, таков был тогдашний, говоря языком нашего времени, «идеологический заказ». Отсюда и энтузиазм поклонников
В.С. Соловьева, не жалевших усилий для пропаганды «модернизированного православия» своего кумира. Не смутило их и появление некоей Анны Шмидт, объявившей себя в 1900 году «тварным воплощением» Святой Софии, а Владимира Соловьева — земным воплощением Иисуса Христа, чего тот, правда, не признал79.
Характерно, что в качестве «тварного воплощения» Святой Софии у каждого софиолога был, как говорится, свой персонаж женского пола. Если для Андрея Белого воплощением Подруги Вечной выступала Маргарита Кирилловна Морозова (урожденная Мамонтова — жена промышленника и мецената М.А. Морозова), которую он впервые увидел на симфоническом концерте в 1901 году (само знакомство произошло только в 1905 году), то у Александра Блока в качестве таковой выступает Незнакомка, Прекрасная Дама — Л.Д. Менделеева, вдохновлявшая в те годы его поэтическую музу.
31 июля 1900 года В.С. Соловьев умер. Это дало сигнал для возникновения среди его поклонников небольшого кружка, члены которого ставили своей задачей развитие и популяризацию учения о Святой Софии. Собирались они в Москве в доме брата знаменитого философа, Михаила Сергеевича Соловьева. Среди членов кружка — поэт Андрей Белый, А.С. Петровский, С.Н. Трубецкой, Л.Л. Кобылинский (Эллис), сын М.С. Соловьева — поэт С.М. Соловьев. Бывали здесь и В.Я. Брюсов, Д.С. Мережковский, З.Н. Гиппиус.
Центральной идеей, объединявшей этих людей, являлось Учение Владимира Соловьева о Святой Софии как женственном
начале в Боге, неустанными поисками «познания» которого они и занялись. Что же касается подходов к проблеме, то здесь его участники разошлись. Если одних интересовала ее преимущественно религиозно-философская сторона, базировавшаяся на учении гностика II в. н.э. Валентина, то другие, напротив, перенося Святую Софию в область идейно-политическую, усматривали ее проявление в приближающейся революции в России.
Задача, которую они перед собою ставили, заключалась в идейной подготовке приближающегося революционного взрыва. Революции социально-политической, утверждали они, должна предшествовать «революция духа». Судя по тому, что в феврале 1917 года Русь, по выражению В. Розанова, «слиняла за три дня», отрицать вклад «революционеров сознания» в крушение исторической России не приходится.
Тем временем в 1903 году умирает М.С. Соловьев, и на месте его кружка возникает новая организация «Братство Аргонавтов», намекающее на древнегреческий миф о героическом путешествии в поисках золотого руна на корабле «Арго». Председателем «Арго» был поэт Андрей Белый. Среди членов — философы и поэты Л.Л. Кобылинский (Эллис), С.М. Соловьев, Г.А. Рачинский, П.И. Астров, А.С. Петровский, В.В. Владимиров, А.С. Челищев, М.А. Эртель, которые и составляли его основное ядро. Кроме них, собрания «Аргонавтов» посещали поэты К.Д. Бальмонт, В.Я. Брюсов, Ю.К. Балтрушайтис, философы М.О. Гершензон, Г.Т. Шпет, Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, В.Ф. Эрн и другие.
В идейном плане «Аргонавты» были продолжателями кружка М.С. Соловьева. Святая София, согласно их представлениям, «открывается» только индивидуумам, коллективному сознанию она недоступна. Индивидуум созерцает ее как владычицу мира, в мистическом восприятии она — «душа мира», но может раскрыться и как «душа человечества». Ее откровения могут гласить и народам.
С Братством «Аргонавтов» были тесно связаны русские символисты с характерным для них мистическим восприятием культуры (Д.С. Мережковский, В. Брюсов, К. Бальмонт, Вяч. Иванов, А. Белый и др.). У Д. Мережковского и 3. Гиппиус это вылилось в поиски некой новой религии, у Вячеслава Иванова и Андрея Белого — в разработку теории символов как знамения и средства выражения новой реальности. Близок к «Аргонавтам» был и Александр Блок, хотя, живя в Петербурге, он не посещал их заседаний. У Блока, отмечал А. Белый, едва ли не раньше других «братьев» «выработалось конкретное учение о Софии», в котором он исходил из гностической системы Валентина^0.
«Для нас символизму — писал в 1909 году Л.А. Кобылинский (Эллис)у — дорог более всего как путь освобождения, неизбежно ведущий нас к единству воли и знания и к примату творчества над
познанием. Этим он сближается с сокровенным ядром последних глубоких мистических учений и великих религий, с заветнейшими устремлениями и положениями оккультной науки и практики, превращая самых высших из среды своих последователей в жрецов как бы новой религии, посвященных Откровения, высочайшего среди всех в наши дни»81.
«Аргонавты» не были тайной организацией или тайным союзом, но намерения создать его у них были, как это хорошо видно из письма Андрея Белого к Э.К. Меттнеру от 26 марта 1903 года, где он не только выражает такое желание, но и указывает на цель этого «негласного общества (союза) — во имя Ницше — союз аргонавтов. Цель эзотерическая — путешествие сквозь Ницше в надежде отыскать золотое руно»*2.
Использование «аргонавтами» мифа о золотом руне, под которым алхимики понимают обычно полное описание гермети-' ческих работ, ведущих к получению философского камня, весьма показательно. Так же как и то, что «золотым руном» мистики называют обычно готовую для «делания» материю83.
Говоря об «Аргонавтах», следует иметь в виду, что это была свободная ассоциация людей искусства, литературы и науки, не связанная каким-либо уставом и не имеющая четко обозначенных контуров. А отсюда и непрочность, недолговременность этого объединения. В 1910 году кружок «Аргонавтов» прекратил существование. Одновременно с московским кружком и в тесной связи с ним работали и петербургские софианцы, группировавшиеся вокруг Д.С. Мережковского и З.Н. Гиппиус, квартира которых получила среди «братьев» название «логовище мысли». Здесь собирались С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, А.В. Карташев, А.С. Аскольдов, И.М. Андреевский, Д.В. Философов, А.М. и
С.П. Ремизовы, В.В. Розанов. Одной из излюбленных тем этой публики была теория «брака трех» (menage en trois), горячим пропагандистом которой выступал, в частности, Д.С. Мережковский.
Практическим воплощением этой идеи была некоторое время «тройка» — А.А. Блок, его жена Л.Д. Блок (Менделеева) и Борис Бугаев (Андрей Белый). «Л.Д. мне объясняет, — отмечал в связи с этим А. Белый, — что Александр Александрович ей не муж; они не живут как муж и жена; она его любит братски, а меня подлинно; всеми этими объяснениями она внушает мне мысль, что я должен ее развести с Александром Александровичем и на ней жениться; я предлагаю ей это; она — колеблется, предлагая мне, в свою очередь, нечто вроде menage en trois, что мне не симпатично. Мы имеем разговор с Александром Александровичем, где ставим вопрос, как нам быть. Александр Александрович молчит, уклоняясь от решительного ответа, но как бы давая нам с Любовью Дмитриевной свободу...»*4.
Да и что ему оставалось делать, если, по признанию самой
Любови Дмитриевны, «короткая вспышка чувственного его увлечения мной в зиму и лето перед свадьбой скоро, в первые же два месяца погасла, не успев вырвать меня из моего девического неведения, так как инстинктивная самозащита понималась Сашей всерьез»*5. По авторитетному свидетельству Андрея Белого, в интимном плане А. Блок был извращенец, неспособный на нормальный половой акт, и большой любитель так называемых «ночных фиалок». Интересующихся вопросом о том, что скрывается за этим специфическим термином, мы отсылаем к мемуарам Р. Гуля*6. Сказанное, как представляется, вполне оправдывает многочисленные любовные увлечения Л.Д. Блок. Наиболее сильное из них — К.Н. Кузьмин-Караваев, от которого она родила сына (это при живом-то муже, Александре Блоке!). Ребенок умер в 1912 году.
Любопытный штрих на тему нравственного облика этой богемы «серебряного века русской культуры» приводит в своих воспоминаниях поэт Максимилиан Волошин. Поэт Эллис (Л.Л. Кобылинский. — Б.В.) заговорил «при Брюсове: почему Вячеслав Иванов так восторгается Городецким (С. М. Городецкий, поэт. — Б.В.). Брюсов ответил ему: «Знаете, Лев Львович, нельзя быть таким наивным. Кто не знает, в каких отношениях Вячеслав Иванов и Городецкий?» Эллис не вполне поверил и спросил приехавшего В. Ф. Нувеля. Тот засмеялся ему в лицо: «Вы совсем наивное дитя, несмотря на Ваш голый череп. Наша жизнь, — моя, Кузми-на, Дягилева, Вячеслава Иванова, Городецкого — достаточно известна всем в Петербурге»*1.
Это было время, когда отношения Андрея Белого и четы Мережковских были наиболее близкими. «Они приняли меня на свои тайные моления; их малая община имела свои молитвы, общие; было 2 чина; 1-х: чин ежедневной вечерней молитвы; и 2-х: чин служб: этот чин свершался приблизительно раз в 2 недели, по «четвергам»; во время этого чина совершалась трапеза за столом, на котором были поставлены плоды и вино; горели светильники; на Мережковском и Философове были одеты широкие пурпурные ленты, напоминающие епитрахили. В числе участников «четвергов» в это время были: Мережковский, Гиппиус, Философов, Карташев, я, Татьяна Николаевна Гиппиус, Наталья Николаевна Гиппиус; вот и все: Мережковские одно время надеялись ввести в чин свой Бердяева и Волжского; но те скоро отошли от них»**.
Господствовавшая у Мережковских атмосфера «кадетской религиозной общественности» и «абстрактное направление» их кружка*9 не вполне устраивали его членов. Во главе «оппозиции» встал В. И. Иванов, организовавший в ноябре — декабре 1905 года новое «братство», которое и становится с этого времени центром софианской жизни Петербурга. Помимо организаторов кружка (В. И. Иванов, А. Белый, А. Блок) собрания на квартире Иванова («Башня») посещали также А. Н. Бенуа, Н.С. Гумилев, Е.В. Анич-
ков, В.А. Пяст, С.М. Городецкий, Лее Шестое, А. С. Аскольдов, Н.О. Лосский, А.Р. Минцлова90.
Если московские «аргонавты» ставили перед собой мистико-теургические задачи, то в Санкт-Петербурге господствовали концепции мистического анархизма Г.Чулкова, соборности и дионисийский мистицизм Вячеслава Иванова91.
Собирались «братья», как правило, по средам92. Помимо обычного для таких собраний чтения рефератов на религиознофилософские темы, случались на «средах» В.И.Иванова и масонские оргии, известные как «Дионисово действие». Во время черной смуты 1905 года, с укоризной отмечал в связи с этим В.Ф. Иванов, наши «богоискатели» и рыцари Св. Софии создавали «христианские братства борьбы» и оправдывали «освободительное движение» с его ложью, грязью, насилием и кровью.
«Мы были свидетелями, когда самые выдающиеся представители нашей интеллигенции, пресловутый «мозг страны», устраивали мистерии с музыкой, песнями, плясками и вином, причащались кровью, выпущенной из музыканта-еврея, и посвящали восторженные стихи дьяволу»93, — писал он. Факт, как оказалось, действительно имевший место 2 мая 1905 года на квартире петербургского литератора Николая Минского (Виленкина). «Где-то, кого-то кололи булавкой и пили его кровь, выжатую в вино под флагом той же мистерии — это только смешило», — свидетельствует в связи с этим Андрей Белый94.
Кроме самого Вячеслава Иванова (в 1926 г. перешел в католичество), активное участие в работе кружка принимала и его жена — Л.Д. Зиновьева-Аннибал. Разыгрывая из себя дионисийскую натуру, она принимала своих гостей в «Башне» не иначе как в красном хитоне. «Об этой женщине, — восторженно пишет современная исследовательница, — слагали легенды. Когда она, в огненно-красной тунике, прихотливо задрапированной на плечах, обнажавших ее прекрасные руки, появлялась в помещении без мебели, с накинутыми на подушки оранжевыми коврами (а именно такой была обстановка знаменитой «Ивановской башни» на Таврической, 25 в Петербурге, где собирались близкие к «новым» течениям в искусстве ученые, музыканты, поэты), смолкали готовые вспыхнуть споры, взоры людей жадно обращались к ней, ловя каждое произнесенное ею слово»95. В кружке Зиновьева-Аннибал играла роль вдохновительницы. Н.А. Бердяев называл ее душою, Психеей ивановских сред. Широкой публике эта дама была известна скандальной повестью «Тридцать три урода» (СПб., 1907), в которой подробно описывается лесбийская любовь.
В плане усилий членов кружка, направленных на внедрение в общественное сознание идеи «свободной любви» или, проще говоря, подготовки сексуальной революции в нашей стране, обращает на себя внимание выступление на одном из заседаний кружка в «Башне» М.Волошина, прочитавшего доклад «Новые
пути Эроса»96. Лекция изобиловала двусмысленными фразами, вроде: «все мы гермафродиты в духе своем» или «по любви к юношам узнают служителей истинной любви». В ходе возникшей затем дискуссии «дивно говорил» Вячеслав Иванов, энергично доказывавший, что «в сущности, вся человеческая и мировая деятельность сводится к Эросу, что нет ни этики, ни эстетики — обе сводятся к эротике».
В свете последних разысканий становится все более очевидным, что так называемый «серебряный век» в России, о котором с таким придыханием говорит сегодня наша интеллигенция, породил, между прочим, откровенно антихристианское направление в нашей литературе (В.Я. Брюсов, К.Д. Бальмонт, Ф.К. Сологуб, Н.С. Гумилев, А.А. Блок и др.), восходящее в своей основе к идеям древних гностиков II—III веков новой эры97. В то же время, несмотря на очевидные издержки увлечения нашей творческой интеллигенции начала XX века мистикой и теософией, оно имело и положительную сторону, так как способствовало расцвету у нас такого известного направления в литературе и искусстве, как символизм с его подчеркнуто мистическим восприятием мира и попытками постижения его скрытой от непосвященных сущности. Это и уже неоднократно упоминавшиеся нами Александр Блок, Андрей Белый, Вяч. Иванов, В.Я. Брюсов, 3. Гиппиус, Д.С. Мережковский, К.Д. Бальмонт, Ю. Балтрушайтис, Эллис (Л.Кобылинский), И. Анненский и другие98.
Особый интерес в этой связи представляет увлечение оккультизмом и спиритическими сеансами поэта Валерия Брюсова99. Вот что вспоминал об этом В.К. Станюкович: «Как-то раз я зашел к Брюсову вечером, — пишет он (воспоминания относятся к 1894 году. — Б.В.), — он торопился к А. Лангу на спиритический сеанс и затащил меня к нему, зная мое отрицательное отношение к этим сеансам. В слабо освещенной комнате с темными портьерами мы нашли длинного, странного, с блестящими глазами Ланга. Он был один и никого не ждал. В торжественной тишине хозяин и Брюсов приступили к священнодействию. На дощечку, сквозь которую проходил карандаш, они положили правые руки, и он тотчас забегал по большому листу, расположенному на столе. Как только лист исписывался, он убирался в сторону, а под ним оказывался чистый, готовый к дальнейшим откровениям. Быстро покрывались листы строками, написанными крупным почерком. Мягкий мрак и тишина кругом, а в круге света, падающего из-под низко опущенного абажура, склоненные фигуры над бегающими по белому листу руками. Я сидел в глубоком кресле, мне было уютно, и никакой таинственности я не ощущал. Продолжая так около часу, они остановились.
Спириты хотели и меня вовлечь в их мистерию, но я отказался, и мое явное неверие вызвало чрезвычайное раздражение Духа. Он начал покрывать очередной лист самыми отборными ругательствами, которыми никогда не осквернялись уста товарищей. Яна-
чал хохотать и разогнал таинственную атмосферу уютной комнаты с мягкими темными драпировками, разомкнув руки товарищей. Дух, возмущенный моим присутствием, перестал двигать карандаш, и исписанные листы были приобщены к толстой груде прежних откровений».
Возвращались они уже по темной Москве. Брюсов упрекал Станюковича в нетерпимости и неверии. Убеждал в том, что Дух, а не он ругал его. «В этом я ему наполовину поверил (их было двое). Обещал никогда более не искушать Духа. Насколько помню, — замечает В. К. Станюкович, — эти общения с духами, совместно с Лангом, длились долго. Брюсов вообще интересовался областью тайного знания, а Ланг был убежденный спирит. Брюсов говорил мне, что стихи Ланга написаны не им, а духами... Ланг выступил со стихами вместе с Брюсовым в первом выпуске «Русских символистов» под псевдонимом Миропольский, а затем выпустил под фамилией Березина книжку стихов «Одинокий труд»100.
Самое удивительное, что увлечения своего Валерий Яковлевич не оставлял и в зрелые годы. «В эту зиму (1903 год. — Б.В.), — писал в своих воспоминаниях М.А. Волошин, — литературная молодежь обычно встречалась у Брюсова в старом фамильном доме на Цветном бульваре. Дом этот, очевидно, принадлежавший родителям Брюсова, находился на противоположной стороне, супротив тогдашних цирков Саломоновского и Никитина, на самой периферии московской «Субурры», описанной в рассказе А. Чехова «Припадок». Дом носил московский купеческий характер. Здесь, в небольшой белой столовой, рядом с гостиной, уставленной цветочными горшками, где «лопасти латаний рисовались на эмалевой стене» высокой изразцовой печки, собиралась у Валерия Яковлевича в зиму, предшествующую основанию «Весов», московская поэтическая молодежь того времени. За чайным столом читали по очереди свои стихи и выслушивали критические замечания хозяина. Разговоры Брюсова, который в это время собирал матерьялы для «Огненного Ангелу», были сухи, богаты, остры, осведомлены и часто вращались около оккультных тем. Его интерес к оккультизму был не только книжный. Незадолго до этого он сам, по-видимому, пережил оккультный роман.
«Меня интересовало, — рассказывал он, — как спиритические духи, т.е. те существа, с которыми мы разговариваем на спиритических сеансах, сами относятся к нам, как они видят и принимают человеческий мир. Я иногда ставил им вопрос об этом и получал ответы очень неожиданные:
— Так, как будто огонек в поле и около него тени.
В виде огонька они, значит, видят спиритический столик. Я пробовал спрашивать:
— А сколько же нас сидит около огонька?
Но у них не было явно ни восприятия лиц, ни числа. Ответы были самые противоречивые и разные:
— Один, пять — толпа...
Считать они совсем не умели. Мы занимались обыкновенно вдвоем с Лангом (Миропольским, поэма которого «Лествица» напечатана «Скорпионом»). Постепенно у нас составился круг знакомцев, которые с нами беседовали. В этом круге сущностей они являли свои виды и планы на нас — и мы им в чем-то должны были помочь. В чем, так и осталось для меня неясным. Они начали нами руководить и давали нам ряд указаний и формул, носивших характер чисто магический, который часто трудно было исполнить. По смыслу их требований, необходимо было иметь в своем распоряжении обширное пустопорожнее место. Требование, которое трудно было осуществить в условиях городской жизни. Мне показалось, что этому мог бы удовлетворить большой чердак недостроенного дома. Я подал эту мысль, и они одобрили. У меня был на примете такой четырехэтажный строящийся дом, хозяин которого был знакомым моей семьи. Я отправился к нему просить разрешения, и тут случилась первая странность. Этот человек, уже не молодой и почтенный, принял меня в отдельной комнате, и когда я ему изложил все мое дело и он поднялся со стула, чтобы ответить мне, — он вдруг упал — у него был удар и паралич языка. Ответа я так и не получил.
В другой раз все уже было устроено и разрешение получено — я ждал только Ланга, чтобы идти туда, он должен был зайти за мной. Но он не пришел ко мне, и сеанс не состоялся. Потом выяснилась вещь еще более странная:
Когда он шел по Цветному бульвару, какой-то прохожий, поравнявшись с ним, ударил его по голове тяжелым кирпичом, завернутым в клетчатый платок. Он потерял сознание и очнулся только через два часа в аптеке, куда его отнесли. Так и второй раз наш сеанс не состоялся.
Лишь по третьему разу нам удалось его устроить. Я расставил светильники, как нам было указано, начертил знаки и круг, но когда начал произносить заклинания, то рядом с нами упала тяжесть в несколько десятков тысяч пудов. Светильники наши были разбиты вдребезги и погасли, не понимаю, как чердачные балки вынесли этот удар и как мы сами не пострадали. Очевидно, я сам недостаточно тщательно замкнул круг или сдвинул один из светильников. Словом, эксперимент был неудачен, и наше общение с этой группой духов этим кончилось. Никто из них на сеансах с нами больше не разговаривал. Мы старались узнать о их судьбе, расспрашивая других духов, но ответы были странные, мало понятные. Нам отвечали: «Их нет. Они заперты» и раз даже — «Они умерли»т.
Любопытна в связи с этим реакция Брюсова на провозглашенный Андреем Белым на одной из «сред» у Вячеслава Иванова масонский тост: «Пью за Свет!» «Брюсов, сидевший рядом со мной, — свидетельствует А. Белый, — вскочил как ужаленный и, поднимая свой бокал, прогортанил: «За тьму/» Впрочем, такие «богомерзкие» выходки были обычным явлением в этой среде. «Я не выдержал, — вспоминал А. Белый, — вдруг за столом при
всех сорвал с себя крест, бросив его в траву. Л.Л. (Блок. — Б.В.) усмехнулся недоброй улыбкой»102.
Сам Андрей Белый всю свою сознательную жизнь оставался глубоким и законченным мистиком. «Человек начинается там, — писал он, — где кончается слово, где слово свивается — там начинается оккультизм; и все мы — оккультисты... Оккультизм — это воздух, которым мы дышим; и изучение оккультистов без овладения жестами, без уменья их видеть, читать — есть дурная привычка. Назвавши себя оккультистом, не думаю, что я оккультист в полном смысле: тот смысл постигается в десятилетиях подвига упражнений, в конкретности и не лежит путь смысла в сентенциях об оккультизме». Воспаленное воображение поэта рисовало впечатляющие картины некоей вселенской мистерии, участники которой «строятся в им одним открытые знаки и образуют фигуры как в танцах; танцуют треугольники из людей, пересекаются в гексаграммы... если знак пентаграммы есть пять, то вхождение шестого в обряд пентаграммы обогащает в шесть раз возникающие возможности встречи... Но этого не поймут, о чем, собственно, говорю; обрываю слова...» — записывал он в своем дневнике. И далее следует обширный пассаж о месте оккультной символики в современном мире. «Священные фигуры — оккультные знаки нельзя созерцать безнаказанно (опрокинутый треугольник — не то, что прямой: опрокинутый — самосознание, обращенное к духу, прямой — на себя); созерцание треугольника на калоше, которую топчем мы (знак божества!), есть пародия на обряд: и неспроста святым этим знаком давно штемпелюют калоши, и ежедневно мы топчем в грязи властный знак Божества. И это — дело «их» рук...»103
Именно братские мистерии «аргонавтов», а также мистери-ально-теургические элементы их мифотворческого гнозиса, пишет современный исследователь Г.В. Нефедьев, «оказались определяющими для трансформации ценностей мифопоэтического символизма в ценности розенкрейцерские. Основу этих элементов составлял синтез философско-эстетических и оккультных мифологем аргонавтического мировоззрения... Мистерии и спиритизм, алхимия и теософия, теургия и соловьевская софийская мистика Вечно женственного, христианство и гностицизм — все это в той или иной мере укладывалось в розенкрейцерскую мифологию. В не меньшей степени к ней подводило и представление о себе аргонавтов как о рыцарях, стремящихся к посвящению, как о членах эзотерического братства. Таким образом, — констатирует этот исследователь, — сложилась реальная почва для преобразования эзотерической общности аргонавтов в розенкрейцерское братство»10 .
«Приступ медиумизма» и усиление антиправославных, антихристианских настроений у «аргонавтов» во многом были связаны с деятельностью в их среде А.Р. Минцловой — известно, что одно время она подвизалась в качестве помощницы известного теософа Рудольфа Штейнера. Порвав с ним, она появилась сначала в Москве, а затем в Петербурге в качестве представителя некой таинственной организации, судя по всему, ордена розенкрейцеров, и имела своей задачей создание «Братства Святого Духа».
«Минцлову, — писал в связи с этим Н. Валентинов, — дочь известного в Москве адвоката, я видел один только раз в кафе на Тверской улице: меня цознакомил с нею приехавший из Петербурга Арабажин — двоюродный брат Белого. Она произвела на меня самое неприятное впечатление: толстый обрубок, грязные желтоватые волосы, огромный глупый лоб, узенькие свиные глаза, а главное — речи! За два года я привык говорить с символистами, к «воздуху» символизма достаточно принюхался и на всякие мистические «всмутки» уже не реагировал. Но Минцлова раздражала своими таинственными намеками вроде: «Как маловажно то, что вы говорите, в сравнении с тем, что вот здесь, рядом с нами, находится и нас слушает», «О ком вы говорите?», «Да зачем мне отвечать — ведь все равно вы этого не поймете. У вас нет для этого органов восприятия».
Минцлова была вхожа ко всем писателям, и особенно к символистам. В Петербурге она была постоянным гостем и другом Вяч. Иванова, а в Москве «обрабатывала» А. Белого. Осенью 1908 г. Белый действительно бегал не только к «раввину» (М.О. Гершензо-ну. — Б.В.), проникаться у него духом «Вех», — мысль его бежала и в другом направлении: он входил «в стихию теософических дум», штудировал «Doctrine Secrute» Блаватской, посещал теософический кружок Христофоровой, где у него завязались отношения с Минцловой, уже прошедшей через антропософскую школу Рудольфа Штейнера. «Оккультистка» Минцлова была, несомненно, сумасшедшей, и она околдовала Белого»105.
Результатом медиумического затмения Андрея Белого стало появление (июль 1908 года) у него антирусского по своему духу, упаднического стихотворения «Отчаянье»:
Довольно: не жди, не надейся —
Рассейся, мой бедный народ.
В пространство пади и разбейся.
За годом мучительный год,
Века нищеты и безволья.
Позволь же, о Родина-мать,
В сырое, в пустое раздолье,
В раздолье твое прорыдать, —
заканчивающегося следующим пассажем:
Исчезни в пространстве,
Исчезни, Россия,
Россия мояР06
Что это было затмение, свидетельствует появившаяся в 1909 году в журнале «Весы» большая статья А. Белого под названием
«Штемпелеванная культура», где он восстает против засилья инородческих элементов в русской культуре.
Проштемпелеванный, т.е. прошедший сквозь цензуру биржевиков, интернационализм с пафосом провозглашается последним словом искусства морально шаткой и оторванной от народа группой критиков — негодует здесь А. Белый. Кто же эти критики?
«Главарями национальной культуры, — пишет он, — оказываются чуждые этой культуре люди... Чистые струи родного языка засоряются своего рода безличным эсперанто из международных словечек... Вместо Гоголя объявляется Шолом Аш, провозглашается смерть быту, учреждается международный жаргон... Вы посмотрите на списки сотрудников газет и журналов в России: кто музыкальные и литературные критики этих журналов? Вы увидите сплошь и рядом имена евреев... пишущих на жаргоне эсперанто и терроризирующих всякую попытку углубить и обогатить русский язык». Рать критиков и предпринимателей в России пополняется «в значительной степени одной нацией; в устах интернационалистов все чаще слышится привкус замаскированной проповеди самого узкого и арийству чуждого юдаизма». «Ударяясь в космополитизм, — предупреждает Андрей Белый, — мы подкапываемся под само содержание души народной, то есть под собственную культуру»101. С резким протестом против «оброссиивания» и интернационализации русской культуры выступил в это же время и П.Б. Струве.
«Не знаменательно ли, — писал он в статье «Интеллигенция и национальное лицо», — что рядом с «Российской империей», с этим в глазах всех радикально мыслящих, официальным казенным чудо-вищем-левиафаном, есть тоже «российская социал-демократическая рабочая партия». Не русская, а именно «российская». Ни один русский, иначе как слегка иронически не скажет про себя, что он «российский» (уже говорят. — Б.В.) человек, а целая и притом наирадикальнейшая партия применила к себе это официальное — ультра-государственное название, ультра-имперское обозначение. Это значит: она хочет быть безразлична, бесцветна, бескровна в национальном отношении... Для меня важно сейчас подчеркнуть, что ради идеала человечной и разумной государственности — русская интеллигенция обесцвечивает себя в «российскую». Этот космополитизм очень государственен, ибо «инородцев» нельзя ни физически истребить, ни упразднить как таковых, то есть нельзя сделать «русскими», а можно лишь воспринять в единое «российское» лоно, и в нем успокоить». «Но позвольте мне, — заявил П.Б. Струве, — убежденному стороннику государственности, восстать против обнаруживающейся в этом случае чрезмерности культа государственного начала. Позвольте мне сказать, что так же, как не следует заниматься «обрусением» тех, кто не хочет «русеть», так же точно нам самим не следует себя «оброссиивать». Мы,
русские, также имеем право на свое «национальное русское чувство» и «не пристало нам хитрить с ним и прятать наше лицо»т* Однако погоды такого рода заявления не делали и большинство представителей русской дореволюционной интеллигенции твердо стояло на космополитических, интернационалистских позициях.
Это к ней с горечью обращался в свое время известный русский философ Н.А. Бердяев: «Вы, — говорил он, — неспособны проникнуть в интимную тайну национального бытия... Вы готовы были признать национальное бытие и национальные права евреев или поляков, чехов или ирландцев, но вот национальное бытие и национальные права русских вы никогда не могли признать. И это потому, что вас интересовала проблема угнетения, но совершенно не интересовала проблема национальности»109. В тех же случаях, когда отдельные представители русской интеллигенции, вопреки всему, все же пытались встать на национальные, патриотические позиции, интернациональная, космополитическая среда, к которой они всецело принадлежали, тут же ставила их «на место».
И эпизод с Андреем Белым, возмутившимся засильем космополитических элементов в русской культуре, в этом смысле весьма показателен. Дело в том, что это один из редких случаев, когда мы знаем, чем закончился этот инцидент. А закончился он тем, чем, очевидно, всегда заканчиваются у нас и другие, подобные этой, истории. Друзья и знакомые после злополучной публикации сразу же отшатнулись от Андрея Белого. Но это еще было полбеды. Главная беда заключалась в том, что отшатнулись от него и издатели. В результате наш «патриот» вынужден был дать задний ход, каяться и просить прощения, получив выволочку от одного из властителей дум тогдашней русской прогрессивной интеллигенции в Петрограде — М.О. Гершензона.
«А ведь какой кипучка он был, — вспоминал А. Белый в 1925 году в связи со смертью М.О. Гершензона. — Раз на меня натопал, накричал, почти выгнал от себя (за заметку «Штемпелеванная культура»). Я смутился, и — внутренне сказал себе: заслужу прощение... И заслужил; дулся он на меня два месяца и после вернул расположение»110. Больше таких «проколов» в смысле патриотизма Андрей Белый уже не допускал.
Но вернемся к той атмосфере, в которой жила, можно сказать, «варилась» тогдашняя петербургская богема, увлеченная проповедями А. Минцловой. В 1910 году Минцлова неожиданно исчезает из поля зрения «братьев», оставив Андрею Белому аметистовое кольцо, по которому его должны были найти посланцы «Братства». По словам П.А. Бурышкина, которого А. Минцлова перед своим уходом успела-таки посвятить в свою тайну, миссия, ей порученная, заключавшаяся якобы в том, чтобы «возжечь к свету сердца, соединив их для мира духовного», осталась ею неисполненной; «миссия-де провалилась, потому что ее
неустойчивость и болезненность вместе с растущей атмосферой недоверия к ней расшатали все светлое дело каких-то неведомых благодетелей человечества, за нею стоящих... Ее удаляют они навсегда от людей и общения»х 11.
Удалось все-таки или нет А.Р. Минцловой создать среди «аргонавтов» розенкрейцерское «Братство Святого Духа», сказать наверняка нельзя. Г.В. Нефедьев полагает, что да. Ядро московского розенкрейцерства составляли, по его мнению, Андрей Белый, Э.К. Меттнер и Н.П. Киселев112.
«В кратких заметках, — отмечала в своих мемуарах А.А. Тургенева (первая жена А. Белого), — нельзя передать бредовую атмосферу, окружавшую группы людей в России, переживавших эти и подобные им происшествия в обстановке того времени. С разными оттенками эти настроения были свойственны многим кругам. И, приезжая из Западной Европы, ты каждый раз был захвачен душевным богатством и интенсивностью московских разговоров до трех часов ночи, за остывшим самоваром; в Петербурге в «Башне» Вячеслава Иванова они длились нормально до шести часов утра, но были более определенными, литературно-эстетическими. Но что следовало из этих разговоров? Они велись изо дня в день непрерывно, пока кто-нибудь из учеников не выдерживал и не начинал бунтовать, впадая в истерику — такой тотчас отправлялся друзьями в деревню на поправку»113.
В 1912 году Андрей Белый увлекается антропософией и становится учеником и последователем Рудольфа Штейнера. Вместе со своей тогдашней женой Асей Тургеневой он покидает Россию и уезжает в Швейцарию, чтобы слушать лекции Учителя и принять участие в строительстве антропософского храма в Дорнахе («Иоанново здание»).
К этому времени в Петербурге и Москве уже вовсю действовала новая масонская организация — Религиозно-философское общество (РФО). Возникло оно в 1907 году и состояло в основном из последователей учения Владимира Соловьева и так называемых «обновленцев», требовавших «обновления» и реформирования православной церкви в духе времени, а то и вовсе замены ее учения неким «новым религиозным сознанием»114. Как справедливо отмечал С. Франк, отождествляя божественную силу Христову с революционным движением, а дьявола с реакцией, творцы так называемого «нового религиозного сознания» низводили тем самым религию «почти на уровень служебного средства общественного прогресса»115. Большей профанации роли религии в обществе представить трудно.
Результатом этой кипучей деятельности «реформаторов» было резкое усиление нападок либеральной прессы на православное духовенство. Само же общество быстро превратилось во враждебный всему русскому центр масонства. Кого только не было на его собраниях. Богоискатели, владимиросоловьевцы,
раскаявшиеся декаденты, отважно либеральничающие священники, соборные анархисты, эсдеки, а также оккультисты всех мастей, теософы и антропософы. Само собой разумеется — студенты, курсистки, взыскующие Града Господня и просто ищущие116.
Председательствовал на заседаниях петербургского отделения общества профессор С.-Петербургской Духовной академии масон Антон Владимирович Карташев. Среди наиболее активных членов РФО — такие же масоны: Д.С. Мережковский, Зинаида Гиппиус, Петр Струве, Александр Мейер, Д.В. Философов, Евгений Аничков и целый сонм сливок петербургской ма-сонствующей интеллигенции.
Духовным и организационным предтечей общества явились уже упоминавшиеся выше Религиозно-философские собрания 1901 — 1903 гг. Вот какое впечатление произвели они на только что возвратившегося в январе 1903 года из Парижа М.А. Волошина.
«Петербург и русская жизнь меня поразили, — пишет он. — Читался доклад В.В.Розанова на тему о возможности творчества в области церковных догматов. Читал доклад не Розанов, который никогда публично не говорил, а читал Мережковский по его рукописи. Нервный, женский и высокий голос Мережковского, трагический шишковатый лоб В.В.Розанова, который он молча и нервно охватывал властными пальцами, прикрывая глаза; бледные испитые лица петербургских литераторов, вперемешку с черными клобуками монахов; огромные седые бороды и живописные головы священников, лиловые и коричневые рясы; острый трепет веры и ненависти... над собранием. Это рождало смутные представления о раскольничьем соборе XVII века»117. Неудивительно поэтому, что в том же году собрания были закрыты. Однако идея их не умерла, воплотившись в заседания Религиозно-философского общества.
Возглавлял петербургское отделение общества с 1912 года Вячеслав Иванов, которого сменил в 1917 г. А.В. Карташев. Секретарем была Ксения Половцева. «Мятежный дух» в обществе постоянно поддерживала уже упоминавшаяся нами Зинаида Гиппиус — «святая дева с ликом бляди» (С. Соловьев), в отношении которой современники расходились, пожалуй, только в одном: гермафродит она или только лесбиянка.
Во главе московского отделения Религиозно-философского общества стояли: Г.А. Рачинский (председатель), Андрей Белый, В.А. Свенцицкий, С.Н. Булгаков, Н.А. Бердяев, Е.Н. Трубецкой. Церковное течение в софианстве представлял Сергей Булгаков. Наиболее же радикальная часть общества группировалась вокруг В.П. Свенцищ о и его «Христианского братства борьбы» (1905—1908), пыта! ]егося вести революционную работу под флагом христианскг идей118. Лейтмотивом развернутого
ими похода на традиционные основы русского самосознания стал призыв к разрыву с православием и возвращение к «первоисточникам христианства»119.
Результатом оголтелой проповеди «внецерковного религиозного революционаризма» стал очевидный накануне 1917 года раскол среди членов общества. Еще в 1914 году в знак протеста против исключения В. В. Розанова вынуждены были покинуть его ряды С. А. Аскольдов (Алексеев) и П.Б. Струве. И уж совсем нетерпимое положение сложилось в петербургском Религиозно-философском обществе после «победоносного Февраля», когда потерявшие всякое чувство меры «леваки» (А.А. Мейер, К.А. Половцева) попытались организовывать религиозные митинги на животрепещущие по тем временам темы: социализм и религия, Бог и наука, церковь и государство, революция сознания, религия и революция. Не менее любопытен и состав предполагаемых участников «народных митингов»: А.Ф. Керенский, Б. В. Савинков, А. В. Карташев, А.А. Мейер, Н.Д. Соколов, В.П. Соколов, Н.О. Лосский, Г. В. Плехановпо.
Неудивительно поэтому, что деятели РФО не только не испугались «Великого Октября», но, напротив, основав (ноябрь 1919) в Петрограде т.н. «Вольную философскую ассоциацию» (Вольфила121), можно сказать, удвоили свои силы в борьбе против ортодоксального православия и традиционных ценностей русского народа. На то, что Вольфила, как и РФО, была организацией определенно масонского толка, указывает большой интерес, который проявлял к ней руководитель петербургских мартинистов Г.О. Мебес. «Этой организацией, — писал А.М. Асеев, — очень интересовался Г.О.М.; он встречался и подолгу беседовал с глазу на глаз с Андреем Белым. Постоянно бывали в Вольфиле и некоторые петроградские масоны, принимавшие активное участие в ее работе»122. В октябре 1921 г. было открыто и московское отделение Вольфилы. Однако должного взаимопонимания с большевиками они не нашли и в 1922 году многие активные деятели Вольфилы и Религиозно-философского общества были высланы из страны на «философском пароходе».
Стоит отметить, что и за границей бывшие деятели Вольфилы (Булгаков, Бердяев, Франк, Трубецкой, Карташев) задачу свою по-прежнему видели в развитии и распространении православного мировоззрения среди русских эмигрантов в его «современной упаковке». Огромную роль в этой связи они придавали Деятельности созданного ими в 1923 году Братства святой Софии. Однако к доктрине о святой Софии Владимира Соловьева прямого отношения их деятельность не имела123.