Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений

Эпилог Задача — вернуть современность

На западе есть ощущение, что «славная история желаний и мечтаний» подошла к концу. Большинство западных экономик переживают едва ли не застой: Америка начиная с середины 1970-х годов, а большинство стран Западной Европы — с конца 1990-х годов. Хотя достижения в области информационных и коммуникационных технологий, произошедшие главным образом в Америке, многим показались системными, общая производительность труда в экономике практически не росла с 1972 года и до бума интернет-компаний в 1996 году, а потом снова замедлилась в 2004 году. В результате был нанесен огромный ущерб. Заработная плата практически не выросла. Доля работающих белых мужчин упала с 80 % трудоспособного населения в 1965 году до 72 % в 1995 году и 70,5 % в конце 2007 года; у черных мужчин снижение занятости было еще более значительным. Общая выработка, таким образом, замедлилась сразу в двух отношениях — и с точки зрения производительности труда, и с точки зрения трудозатрат. Тяжелый удар был нанесен по производству средств производства (как на частных предприятиях, так и в государственном секторе): относительно общего объема производства оно упало с 16 % в 1960-х годах до 14,3 % в 2000-х годах. С выпуском потребительских товаров дела обстояли лучше, но рабочие места больше привязаны к капитальным товарам, чем к потребительским.

Что можно сделать для того, что заново запустить систему желаний и мечтаний? Этот вопрос почти не обсуждался. Все внимание было сосредоточено на очередном кризисе. Однако причины бюджетных кризисов, охвативших некоторые страны, включая Америку, Италию и Францию, можно усмотреть в стагнации. То же самое касается финансовых кризисов в банках, которые имели неосторожность финансировать бездумные бюджетные расходы в Европе и жилищный бум в Америке, пропагандировавшийся и субсидировавшийся на официальном уровне.

Бюджетные кризисы возникли из-за того, что экономический рост, в течение нескольких лет набиравший обороты, снова замедлился в начале прошлого десятилетия, вернувшись в Америке к темпам 1970-1980-х годов. Это замедление темпов роста ослабило возможность резкого роста налоговых поступлений, нужных государству, чтобы увеличить объем обязательств по социальному обеспечению, на которое претендовала масса беби-бумеров. Стали ли правительства спешно заделывать эту брешь с помощью повышения налогов или урезания расходов? Нет, они еще больше ее расширили. В Америке сокращение налогов при Джордже Буше в 2001 и 2003 году привело к тому, что бюджет недополучал боо миллиардов долларов в год (5 % ВВП), тогда как «сострадательный консерватизм» позволил включить в медицинское страхование бесплатные таблетки, добавив триллионы долларов к обязательствам по социальному страхованию. В Европе официальному дефициту бюджета в Италии и Франции позволили вырасти с 1,5 % ВВП в 1999–2000 годы до примерно 4 % в 2003–2005 годы. А реальные цифры по дефициту бюджета, учитывающие приближение судного дня, когда социальные расходы превысят доходы, были еще выше. Это заигрывание с избирателями, при котором принимаются решения, ведущие к сокращению доходной части бюджета, вместо того, чтобы всерьез заняться проблемой финансирования существующих обязательств по социальному страхованию, было ярким примером налоговой безответственности. Она была просто вопиющей, поскольку темпы роста безработицы, на которые часто ссылаются для оправдания дефицита даже в тяжелой бюджетной ситуации, хотя и выросли немного после завершения бума интернет-компаний, все равно не превысили нормального уровня 1990-х годов. Эта безответственность привела к слабости обменных курсов, сокращению доли мирового экспорта (несмотря на обесценивание валют), депрессии на фондовых рынках и падению инвестиций в бизнес. Корпорации накапливали резервы вместо того, чтобы инвестировать. Они опасались, что низкие налоги в прошлом приведут к высоким налогам в будущем.

Финансовый кризис возник из-за медленного роста, сопровождающей его безработицы и возникшего в этой связи бюджетного дефицита. После этого замедления правительства нескольких европейских стран не стали сдерживать дефицит, а позволили ему расти, пока европейские банки покупали государственные долговые обязательства с низкими процентными ставками, а они были рады их покупать, пока суверенный долг имел рейтинг ААА у кредитных агентств, не требующих от банков, держащих эти долговые обязательства, наличия значительного собственного капитала. Правительство США, само продолжая брать взаймы, побуждало других к тому же. Оно завлекло государственные предприятия на рынок жилищной ипотеки и заставило коммерческие банки снижать процентные ставки по субстандартным ипотекам. Оно также поощряло увеличение объема образовательных кредитов. Государственные предприятия, банки и другие кредиторы продолжали финансировать образовавшийся взрывной спрос на займы со стороны спекулянтов и новых покупателей, пока цены на дома росли, и при этом не сумели правильно оценить риски.

После кризиса 2008 года и разразившейся паники безработица выросла, достигнув в итоге пика, и очень медленно шла на спад. Начались споры о том, почему уровень безработицы, приблизившийся к 8 %, падает настолько слабо и хаотично, что рассчитывать на безработицу ниже 7 % не приходится, а потому он значительно превысит «старую норму» в 5,5 % в 1995–1996 годах и еще больше — более старую норму в 4,5 % в 1965 году. Стандартные экономические теории ставили своей целью объяснение низкой, за исключением коротких всплесков, занятости, избегая ссылок на стагнацию после 1970-х годов. Закоренелые кейнсианцы твердили, как попугаи, о «недостаточном совокупном спросе», так и не сумев соотнести этот «недостаток спроса» с отсутствием дефляции, которую их учебники представляли его наиболее очевидным признаком. Те, кто отстаивал экономику предложения, винили во всем «высокие» налоговые ставки, не замечая, что занятость так и не выросла после массированного сокращения налогов в 2001 и 2003 году при Джордже Буше — она начала расти только с началом жилищного бума. Однако странно говорить о низких тратах потребителей или высоких ставках налогов на заработную плату как о причинах спада занятости, когда действует так много других причин: технологии стали слабее стимулировать предложение; выход на пенсию ведет к сокращению предложения; домохозяйства захлебываются налоговыми и прочими льготами, настоящими и будущими, которые ведут к еще большему сокращению предложения; а неминуемый бюджетный кризис приведет к заоблачному росту процентных ставок. Несомненно, нынешний спад занятости можно почти полностью объяснить этим бременем, которое снизило уверенность бизнеса и стало причиной заниженных оценок целого ряда бизнес-активов, от станков и оборудования до покупателей и работников, хотя просачивающиеся в экономику инновации могут оказаться достаточно сильными, чтобы в какой-то степени снизить безработицу.

Убежденные кейнсианцы, зацикленные на поддержании высокого уровня расходов, как и закоренелые сторонники экономики предложения, зацикленные на поддержании низкой ставки налогов, легко будут соглашаться с высоким бюджетным дефицитом, а следовательно, и растущим государственным долгом (усугубляющим социальные выплаты), пока будет сохраняться стагнация производительности и заработной платы. В своих моделях они не беспокоятся о том, что уровень долга может оказаться настолько высоким, что экономика не сможет его «перерасти», поскольку, по их мнению, рост будет вечным: если он приостанавливается, то только затем, чтобы потом возобновиться с новой силой, ведь так происходит всегда. Они не могут понять, что стагнация вполне возможна. (Они на самом деле не понимают, что возможна и противоположность стагнации — процветание, порождаемое динамизмом.)

Стандартные теории ничего не говорят о том, какие политические меры могли бы решить проблему стагнации производительности и заработной платы и тем самым облегчить их влияние на занятость. Их модели были задуманы для того, чтобы показать, как краткосрочные налоговые вмешательства могут сгладить пики и провалы короткого цикла, сопровождающие восходящий тренд, — а не для того, чтобы бороться с неустойчивыми переменами в динамизме, которые вызывают стагнацию.

Таким образом, политические меры, принимавшиеся в Вашингтоне и в других столицах, просто лечили симптомы с помощью искусственно создаваемых рабочих мест или же предлагали паллиативное лечение в форме пособий и налоговых льгот. Как воскликнул Ховард Стрингер, глава Sony, в марте 2011 года в интервью Фариду Закарии: «Это, конечно, прекрасно, заботиться о пассажирах и команде, но кто-то же должен спасать корабль!» Ответные политические меры, которые принимались в Америке — во время двух президентских сроков Буша и первого срока Обамы — или в Европе, не содержали в себе ничего похожего на радикальные изменения, способные переломить тенденцию к замедлению инноваций, а значит и производительности, определяющую снижение заработной платы, сокращение рабочих мест и ощущение недостаточной вовлеченности в экономику. Политические круги не предприняли шагов, которые должны были, по их словам, восстановить дух «желаний и мечтаний», выступавший двигателем экономик Запада в их лучшие времена.

Если западные страны хотят снова вернуться к уровню занятости, вовлеченности в экономику и удовлетворенности трудом, наблюдавшемуся до стагнации, им нужно найти выход из нее. Решение, собственно, состоит в том, чтобы подстегнуть «инновации», как об этом говорили некоторые экономисты и другие специалисты. Но у этого слова есть целый ряд различных значений, и разговоры о том, каким образом страны могут увеличить объем инноваций (в правильном смысле слова) только-только начались. Поиски мер для ускорения инноваций потребуют от западных стран базового понимания причин их появления в современной истории.

Я полагаю, что представленная в этой книге позиция, новизна которой заключается в том, что на первый план в ней выдвигаются низовые инновации и связанные с ними общественные ценности, а также в том, что она подчеркивает преимущества трудовой жизни, обусловленной этими инновациями, может прояснить то, как мы очутились в нашем нынешнем положении. Что еще важнее, она может показать пути возвращения к поиску, риску и самовыражению, к ежедневным открытиям и инновациям, которые, собственно, и были величайшим достижением Запада.

В каком-то отношении эта книга — рассказ о современных экономиках, которые возникли в XIX веке и боролись за свою жизнь в XX столетии, то есть экономиках, обладающих низовым динамизмом, порождающим внутренние инновации. Впервые я задумал эту книгу как анализ того ядра современной системы, которое лежит в основе бурного потока инноваций, предполагая, что такой анализ поможет сохранить то, что еще работает. Однако в процессе ее написания я увидел, что система в значительной степени деградировала, поставив в опасное положение и себя, и «славную историю». Поэтому в итоге в этой книге пришлось рассказывать не только о возникновении современных экономик на Западе примерно два столетия тому назад, их материальном прогрессе, обеспечиваемой ими вовлеченности в экономику и человеческом процветании. В ней также пришлось рассказать об упадке современной экономики. В Америке этот упадок начался около сорока лет назад: устойчивое замедление роста, снижение вовлеченности в экономику — сначала среди рабочего класса, потом и среди работников со средним доходом, — и утрата удовлетворенности трудом — все это симптомы снижения динамизма и, следовательно, среднего темпа инноваций. В Европе исчезновение собственных инноваций произошло раньше и носило более глубокий характер, хотя и было замаскировано заимствованием инноваций из Америки. Поэтому сокращение инноваций в Америке в конечном счете привело к резкому замедлению европейских экономик, особенно в Италии и во Франции. В поисках причин этого явления в этой книге я обращаюсь одновременно и к институтам, которые способствуют или препятствуют динамизму, и к ценностям, которые его поощряют или, наоборот, отвращают от него.

Динамизм современной экономики опирается на ряд современных институтов. В частном секторе формирование законов о собственности и компаниях позволило людям, которые хотят быть инноваторами, открывать новые фирмы и так же быстро их закрывать, независимо от взглядов общества на сей счет, если таковые у него вообще имеются. Фондовые рынки, банки и патенты шли навстречу долгосрочным замыслам, а следовательно и инновациям, крупным и мелким. В государственном секторе немногие имевшиеся в те времена институты и программы были сориентированы на далекое будущее. Ряд мер на протяжении нескольких десятилетий привел к расширению ресурсов, доступных для инвестиций и инноваций, от займов под крупномасштабные проекты и выделения земли поселенцам-первопроходцам до освобождения рабов и создания законов для защиты инвесторов и кредиторов. Существовали политические привилегии и имели место случаи подкупа, но они не способны были остановить предпринимателей и задушить инновации. Потом все это изменилось.

Теперь в некогда современных институтах все прогнило. В производстве и финансах — а не только в правительствах — процветает краткосрочное мышление. В частном секторе генеральные директора больше не имеют долгосрочных интересов в своих компаниях, а у паевых фондов есть лишь краткосрочный интерес к тем акциям, с которыми они работают. В результате практически все инновации могут появиться лишь благодаря аутсайдерам — стартапам и индивидуальным венчурным инвесторам, конкурирующим с давно сложившимися компаниями и отраслями. Это краткосрочное мышление сокращает предложение инноваций — инновационность, рисковый капитал и число смелых конечных потребителей, которые необходимы для инноваций. В государственном секторе корпоративизм из Европы пришел в Америку и дал метастазы в виде кумовства, блата и покровительства, так что взяточничество стало наименьшим из зол. Корпоративизм также привел к резкому увеличению количества всевозможных правил, грантов, займов, гарантий, налогов, вычетов, исключений и расширений патентов, направленных главным образом на то, чтобы служить группам интересов, приближенным и друзьям политиков. Защита групп интересов лишает аутсайдеров с новыми идеями возможности пробиться на рынок. Все это еще больше сокращает приток инноваций. И это еще не все. Контакты корпоративистского государства с политическими сторонниками и лоббистами также сокращают долю рынка, доступную для новаторов. За прошедшее десятилетие совместные усилия крупных банков, крупных компаний и правительства в Америке и Европе привели к стремительному росту задолженности по ипотеке, наращиванию суверенного долга и необеспеченных социальных обязательств. Таким образом, Америка вслед за Европой получила параллельную экономику, получающую подпитку от идей политических элит, какими бы они ни были, а не от новых коммерческих идей. Все это сокращает преимущества инновации, то есть спрос на инновации.

В этой книге также рассматривается возвращение чрезмерно традиционных ценностей — сдерживающих и давящих установок и убеждений, которые восходят к эпохе, предшествующей Новому времени. В Новое время, в широком его понимании, начиная с XVI века начал формироваться ряд современных ценностей, которые стали основой низового динамизма, выявив в людях стремление оставить след, творить, исследовать и играть роль первопроходцев: хорошая жизнь — это жизнь, проживаемая во всей ее полноте. Люди наделены воображением, позволяющим создавать новые вещи, и способностью суждения, позволяющей думать самостоятельно. Прорывы в понимании случаются, когда устоявшимся идеям приходится соревноваться с новыми. Экономика работает лучше, если у человека есть право собственности. И каждый имеет право трудиться ради собственной выгоды, ради собственности, а не служить средством для достижения целей других людей — общества или собственного супруга. Достижения в экономике поощряются, если уже сложившимся компаниям и их сотрудникам приходится конкурировать с новичками. Креативность и развитие желаний в современном мире делает его будущее неопределенным. Так что современный мир открыт для того, чтобы мы на него «воздействовали»! Лишь в немногих странах современные понятия взяли верх над абсолютизмом, детерминизмом, антиматериализмом, сциентизмом, элитизмом и приматом семьи. Эти немногие счастливцы поддерживали современно-капиталистические экономики в XIX веке вплоть до их заката в XX столетии. Но это тоже изменилось.

Теперь баланс между современными и традиционными ценностями в целом, как представляется, значительно отклонился назад. Возможно, интенсивность, с которой поддерживаются современные ценности, или число тех, кто их придерживается, и не снизились. Данные немногих имеющихся опросов показывают, что современные ценности отвоевали или укрепили свои позиции в 1990-е годы — возможно, благодаря ажиотажу, вызванному интернет-бумом. Однако данные исследователей фиксируют резкий рост влияния традиционных ценностей. К ним, конечно, относятся семейные ценности и ценности сообщества, а также некоторые вековые этические догмы: синхронное развитие, отказ от действий, таких как конкуренция, которые способны причинить вред другим, и право на компенсацию за каждый переворот, вызванный рынком или государством.

Также имеются свидетельства того, что эти ценности оказывают все большее влияние на экономики Запада. Возрождение семейных и коммунитарных ценностей частично лишило компании их инновационного духа, требуя от них больше заботиться о жизни сообщества и семьи и меньше — о своей собственной прибыли. С распространением подхода, требующего «учета заинтересованных сторон», любой, кто решит создать инновационную компанию, должен понимать, что его права собственности окажутся «размытыми», потому что придется иметь дело с рядом самых разных фигур — собственными работниками, группами интересов, адвокатами и представителями сообщества, которые свято верят в то, что у них тоже есть законная «доля» в результатах компании. Многие наемные работники чувствуют, что имеют право на свое рабочее место (независимо от того, что многие люди могли бы делать ту же работу дешевле), пока они вносят свой вклад в прибыли или же пока компания получает прибыль от других отделов, которые могут покрыть потери. С развитием «солидаризма» предприниматели, стремящиеся заработать на успешных инновациях, должны быть готовы к тому, что частью прибыли придется делиться посредством налогов на прибыль корпораций. Крупные классы доходов должны двигаться синхронно, так что, если доходы верхнего класса сильно возрастают, ставки налогов на них должны пересматриваться, чтобы часть богатства перераспределялась в пользу среднего класса, и неважно, что эти ставки становятся настолько высокими, что из-за них получатели высоких доходов больше теряют, чем зарабатывают. Сползание обратно к одержимости богатством, которая была характерна для эпохи, предшествующей Новому времени, и не представляла проблемы в корпоративистских обществах Европы, потому что высокие ставки налогов в них мешали людям разбогатеть, отравило Америку. Оно заставило целое поколение отказаться от творческих инициатив и открытий своих предшественников, соблазнив их карьерами в банковском деле или консалтинге. С ростом свойственной досовременным эпохам культуры средневековой уверенности в своем праве, самомнения, конформизма и зависимости от группы произошел ощутимый спад витализма — «делания», как сказали бы Маргарет Тэтчер и Амартия Сен. Таким образом, даже если современные ценности и сохранились, понятия, которые были присущи эпохе, предшествующей Новому времени, вернули себе влияние на бизнес и на государство. Это частично, хотя и не полностью, объясняет, почему Америка, а еще раньше Европа, утратили свой динамизм и тем самым свои внутренние инновации.

Что можно сделать? Западные общества должны поработать и над своими институтами и над своей культурой, чтобы восстановить экономический динамизм, если они хотят заметно улучшить свои показатели занятости, производительности и, что самое главное, опыт, связанный с трудом. Хотя определенную помощь здесь могут оказать университеты и пресса, многие реформы и новые формы потребуют государственного вмешательства на разных уровнях — центральном, региональном и местном. Хайек сказал, что ни одно государство не может создать системы для экономической эффективности, хотя Ленину это почти удалось. Не менее верно и то, что ни одно государство не может создать с нуля комплекс институтов и ценностей, которые будут порождать динамизм для высоких внутренних инноваций. Наши институты и ценности эволюционировали, а затем приходили в упадок по большей части путем проб и ошибок предпринимателей, финансистов и тех, кто занимался внедрением. Однако в прошлом правительства порой принимали активное участие в формировании институтов и ценностей — несовершенное вмешательство порождалось внутренне несовершенным знанием. Так что государственная сфера не расширится от того, что, желая восстановить динамизм, правительства предпримут новые интервенции и откажутся от старых.

Государства не примут мер к восстановлению динамизма, если не поймут важности той роли, которую динамизм играет в современно-капиталистической экономике. В настоящее время они все еще находятся в плену досовременных понятий, возрождение которых идет уже несколько десятков лет. В Америке Демократическая партия отстаивает новый корпоративизм, значительно превосходящий «Новый курс» Франклина Рузвельта или «Большое общество» Линдона Джонсона. Джералдина Ферраро, которая была кандидатом в вице-президенты в 1984 году, резюмировала этот процесс фразой, ставшей мантрой партии: «Наша страна пообещала, что правила будут честными. Если вы упорно работаете и играете по правилам, вы заработаете свою долю американского благополучия». Здесь подразумевается, что американское столетие массового процветания было продуктом механической, досовременной экономики, в которой можно было рассчитывать на то, что заработки людей будут расти параллельно и все люди будут работать по графику, составленному для них в самом лучшем виде. Не было никакого представления о частных лицах, предприятиях или отраслях, собственные прозрения, идеи и удача которых непропорционально повышали их собственный заработок и прибыли в силу инноваций. А если случайно какая-нибудь отрасль или предприятие сталкивались с падением заработной платы, государство обеспечивало их специальными проектами, чтобы удержать заработную плату на прежнем уровне. Под столь же глубокое влияние традиционных ценностей попала и Республиканская партия. В соответствии с «сострадательным консерватизмом» Буша хорошая экономика понимается как меркантилистский капитализм плюс социальная защита и социальное страхование. Рассматривая экономику как придаточный механизм, сотрясаемый различными ударами, партия даже не задумывалась о том, чтобы сохранять и поддерживать динамизм в экономике, и не имела желания менять ее в интересах внутренних инноваций. Трудно поверить, что это была партия Линкольна. В Европе, где и зародились солидарность и социальное обеспечение, нет понимания того, что большая часть инноваций сегодня, как и в прошлом, должна происходить изнутри самой экономики — либо европейской, либо американской, либо обеих, и лишь немногие инновации могут быть манной — небесной или государственной, — как у Шумпетера. Нет также понимания того, что европейцы могли бы иметь более привлекательную экономику, если бы они перестали рассчитывать на то, что все инновации сделает за них Америка.

Вину за нынешний кризис на Западе можно возложить на непонимание его лидерами роли динамизма: распространение динамизма — это главный источник инновационной деятельности и связанных с нею привлекательных рабочих мест, а эта деятельность, то есть ее уровень, ее прозрения и удачи, — вот главный источник роста производительности и дохода. Так, низовой динамизм играл ключевую роль в хорошей экономике прошлого: в материальном прогрессе, включенности в экономику и удовлетворенности своим трудом. А восстановление этого динамизма сыграет важнейшую роль в возрождении хорошей экономики. Ужасное положение, в котором в настоящее время находятся финансы большинства западных государств, делает потребность в этом восстановлении еще более настоятельной.

Чтобы принять меры — хорошо продуманные меры, — правительства также должны иметь представление о том, каким путем нужно двигаться вперед. Им придется выработать элементарное понимание того, как в отлаженной современной экономике сфера бизнеса порождает динамизм. Это органическое, а не механическое порождение, если воспользоваться терминологией Бергсона и Барзена. Это не упорядоченная система: это система, поставленная с ног на голову внутренними инновациями и безумными попытками их создателей. Для вмешательства понадобятся интуиция и опыт, без них оно будет опасным. Однако у нынешнего Вашингтона мало опыта, связанного с бизнесом. В регулирующих органах немногие имеют значительный опыт работы в частном секторе, а кое-кто, по слухам, никогда даже не переступал порога офиса! Лишь немногие законодатели большую часть своей карьеры провели не в своих юридических фирмах, а в какой-то другой сфере бизнеса. В 2012 году Вашингтон наглядно показал свою наивность, когда конгресс подсчитал, что отмена налоговых льгот, введенных Бушем (которые стоили около 500 миллиардов ежегодно), обойдется в 800 миллиардов долларов годового внутреннего продукта, если вместо них не будут сокращены какие-то другие налоги. Без оценок того, во что безрассудный дефицит, вызванный урезанием налогов при Буше, уже обошелся инновациям, а следовательно, и инвестициям, тем более без оценки того, как сокращение дефицита отразится на инновациях в будущем, было неясным, ляжет ли отмена этих налоговых льгот тяжелым бременем на занятость или же рынок труда, наоборот, взлетит вверх под действием новообретенной уверенности предпринимателей в своем будущем. «Мы просто не знаем», как однажды заметил Кейнс по схожему поводу.

Следовательно, для того, чтобы государство начало заботиться о динамизме, потребуются государственные чиновники, обладающие практическими знаниями о том, как рождаются инновации и какие препятствия для них создаются в различных индустриях — от промышленного производства и банковского дела до здравоохранения и образования. Американские отцы-основатели исходили из того, что конгресс должен был состоять в основном из людей, на время прервавших свою частную деятельность, главным образом занятия бизнесом — как на крупных фермах, так и на фабриках, в конторах и лавках. Таким образом, сенаторы и члены палаты представителей должны были приходить из мира бизнеса и возвращаться обратно, когда срок действия их полномочий подходил к концу.

Но если этот метод больше неприменим, требуется иной подход. Рассмотрим сотрудников регулирующих органов. Желательно, чтобы они прошли практику в паре отраслей или специальностей. Эти специалисты, расходы на подготовку которых будут сопоставимы с расходами на подготовку экспертов по бизнесу, бухгалтеров и других специалистов такого рода, будут ожидать сопоставимого дохода, иначе немногие пойдут работать в эту область. Практиканты будут приобретать опыт и развивать чутье. Может быть, они и не постигнут глубин динамизма, но получат рабочее представление о том, с какими выгодами и издержками могут быть сопряжены разного рода ограничения.

Подобная практика была бы полезна и для законодателей, но им требуется более общая подготовка. Чтобы законодатели могли стать умелыми проводниками перестройки частного сектора в духе динамизма, им понадобятся чутье и рассудительность. Это потребует определенного образования. Кейнс как-то заметил, что экономику изучают не потому, что тот или иной теоретический результат, полученный в стандартных работах, имеет существенную ценность, а потому что для практика это способ научиться задавать правильные вопросы. Возможно, нечто вроде французского Института политических исследований (Science Ро) или китайских аспирантских программ для руководителей можно было бы учредить и в других странах, включая Америку. Но есть опасность того, что основные представители законодательной власти попадут под влияние гуру с сомнительными идеями. Лучше создать систему, побуждающую их самостоятельно читать и обсуждать прочитанное. Законодатели могут найти литературу, которая даст им первоначальное представление о том, как инновации работали в прошлом, а также в некоторой степени и о том, как они должны работать в будущем. Об истории великих инноваций они могут прочитать в книге «Они сделали Америку» Гарольда Эванса и в «Рассвете инноваций» Чарльза Морриса. Что касается системы инноваций, они должны прочесть классическую работу Хайека «Конкуренция как процедура открытия», «Как происходит прогресс в медицинских знаниях» Ричарда Нельсона и «Рискованную экономику» Амара Бхиде. По теме корпоративизма они могут начать с «Возвышения и упадка народов» Мансура Олсона. Моя книга, хотя она учитывает все эти аспекты, указывает на культурные ценности, лежащие в основе динамизма, и на силы, которые ополчились против него.

Получив подготовку по вопросам инноваций, законодатели и представители регулирующих органов будут всегда помнить о динамизме и при рассмотрении новых законопроектов или директив смогут задаться продуктивным вопросом о том, как они отразятся на динамизме нашей экономики. Законодатели не станут одобрять или пропускать те огромные бюджетные дефициты, с какими Запад мирится уже десятилетие, в свое оправдание ссылаясь на то, что бороться с ними — значит потерять рабочие места. Напротив, они поймут, что значительные дефициты, сохраняющиеся многие годы, грозят в итоге увеличением стоимости кредита и снижением рыночной стоимости активов, а потому плохо влияют на инновации и инвестиции, следовательно, негативно отражаются на занятости, производительности и удовлетворенности трудом.

Подготовка в области инноваций позволит улучшить управление экономикой. В Америке и большинстве европейских стран сокращение доли рабочих мест в производстве заставило многих законодателей вести политику стимулирования отдельных производственных отраслей с помощью субсидий, мандатов, частно-государственных партнерств или государственных предприятий в ущерб другим частям экономики, в результате чего была заново открыта дискуссия о политической экономии, то есть об управлении экономикой, которая восходит к Кольберу, Гамильтону, Листу, Кейнсу и Пребишу. Выдвигается давно раскритикованный аргумент, согласно которому субсидирование отдельных направлений стимулирует экономический рост, а поток дополнительных налоговых поступлений позволяет правительствам заниматься ими без особого риска. Один французский бизнесмен недавно в обсуждении грандиозных претензий французских политиков воскликнул: «Пусть создают ценности в своих министерствах!» Гораздо лучше прекратить попытки управлять конкурентной рыночной экономикой, потому что у государства нет достаточных знаний или представлений о том, как улучшить рыночное размещение инвестиций. По сути дела, за субсидиями, мандатами и государственными предприятиями тянется печальный след непреднамеренных следствий в сельском хозяйстве, строительстве, энергетике и финансах: субсидии на выращивание сои для биотоплива, на покупку солнечных батарей, субсидии неприбыльным компаниям, занимающимся экологически чистой энергией, и компаниям Fannie Mae и Freddie Mac. Законодатели, думающие об инновациях, будут избегать распространения этих инициатив на производство. Они поймут, что в стране будет создаваться больше стартапов и они будут чаще добиваться успеха, если законодатели не станут ставить им палки в колеса, побуждая менее инновационные компании разбазаривать топливо, землю, рабочую силу и финансовый капитал, то есть компании и отрасли, которые в противном случае просто не выжили бы.

В целом государственные программы и все поддерживаемые государством институты и практики корпоративистской экономики должны сокращаться, а некоторые из них должны быть закрыты. Конечно, хорошо работающей современной экономике нужно правительство, и можно представить ситуацию, в которой может даже потребоваться большое правительство. Чему не следует давать разрастаться, так это законотворчеству в узкоспециальных интересах. Для этого от правительства можно потребовать финансировать все законодательные акты такого рода с помощью специальных фондов, образованных для этой цели, тогда как государственные расходы в общих интересах будут финансироваться за счет общих доходов. Требование создать специальные фонды позволит привлечь внимание к выделяемым суммам и гарантировать, что уровень льготных выплат будет привязан к тому, что готовы заплатить выгодополучатели. В настоящее время большая часть законодательства, обслуживающего узкие интересы, существует в форме налоговых вычетов, освобождения от уплаты налогов и льгот, о которых общественность ничего не знает, а также в форме законодательных актов, принимаемых в общих интересах. В этой книге я утверждаю, что предоставление частных льгот узким заинтересованным группам ведет не только к неэффективности, но к культуре, которая подрывает дух дерзания и открытия, необходимый для достижения экономического динамизма. Отказ от безответственного пренебрежения той высокой ценой, которую приходится платить за законодательные акты в интересах узких групп влияния, — необходимое условие устойчивого динамизма. Относительно неплохие показатели Швеции и Норвегии не опровергают эту гипотезу, поскольку, судя по всему, эти страны не обладают особым динамизмом и люди в них не слишком удовлетворены трудом. Я бы добавил, что в своей книге я далек от того, чтобы утверждать, что подобное «ограничение» государства — достаточное условие для экономического динамизма.

Как только страна поставит перед собой цель возвращения к динамизму, ей нужно будет провести множество реформ, в том числе и в частном секторе. Динамичные в прошлом экономики должны получить некоторые новые институты. Нет более срочного преобразования, чем реформа, которая отменила бы корпоративную практику выплаты генеральным директорам очень высоких зарплат за ожидаемо небольшой период, что заставляет их игнорировать инновационные проекты, которые могут принести дивиденды только через большой промежуток времени. Можно было бы внести поправки в корпоративное законодательство, которые запрещали бы корпорациям использовать свой капитал для выплаты «золотых парашютов» директорам при увольнении, то есть практику, которая тоже подталкивает их к поиску краткосрочных доходов, а не долгосрочных прибылей от инноваций, которые были бы гораздо более выгодны акционерам, поскольку стоимость акций отражает взгляд на будущее компании в целом. (Может показаться, что, если затруднить генеральным директорам процесс отбора членов совета директоров, это тоже может поспособствовать повышению стандартов, но, хотя такие ограничения могут спасти общество и акционеров от некомпетентности генеральных директоров, они также могут побудить генеральных директоров к еще более «краткосрочному» мышлению, поскольку последние будут ждать, что их заменят на других.)

Одним из приоритетных вопросов является также реформа паевых фондов. Им нужно запретить грозить генеральному директору тем, что они сбросят акции компании, если он не сосредоточит все свое внимание на достижении целевых показателей квартальной прибыли. Сейчас такого рода шантаж узаконен, но можно сделать так, что угрозы управляющих паевого фонда в адрес руководства компании, наносящие подобный финансовый ущерб, будут считаться правонарушением, и в то же время правонарушением со стороны генерального директора будет считаться то, что он не сообщил об этих угрозах. (Так, в некоторых странах незаконно выплачивать выкуп похитителям.) Другая проблема — распространение паевых фондов, которые привлекают розничных инвесторов, обещая минимизировать риски благодаря высоко диверсифицированному портфелю акций. Если бы все акции подбирались таким образом, новые акции, выпущенные для финансирования относительно неприбыльного корпоративного расширения, получали бы столько же средств, сколько и выпуск акций, предназначенных для прибыльного расширения[238].

Восстановление уровня низовых инноваций потребует полной перестройки банковского сектора. Для этого понадобится множество стартапов с неизвестными идеями, и эти компании должны получать финансирование только от того, кто обладает личными знаниями, приобретаемыми путем внимательного наблюдения и размышлений. Так, восстановление высокого динамизма потребует возрождения старомодных практик финансирования — «доверенного кредитования», при котором кредитор или инвестор благодаря накопленному опыту начинает ничуть не хуже компании, которую он финансирует, понимать, каковы ее шансы на успех. Государство, заботящееся об инновациях, могло бы перекроить карту финансовых институтов таким образом, чтобы предоставить значительно больше средств инновационным проектам и стартапам.

С этой целью правительства Америки и Европы могут реструктурировать некоторые из существующих банков. До сих пор споры о банковской отрасли, начавшиеся с кризиса 2008 года, вращались вокруг корректировки склонности банков к нестабильности, а следовательно к банкротству, а законодатели вводили правила, которые призваны были ограничить рискованные практики, такие, например, как излишне краткосрочные займы. Но есть опасения, что банки всегда смогут быть на шаг впереди регуляторов, тем самым снова подвергая экономику риску финансового кризиса. Правильнее было бы заняться реструктуризацией банков, поставив перед ними более узкую задачу и предоставив работу с рискованными активами финансовому рынку, имеющему соответствующие навыки и опыт. Тем же образом можно подойти и к острой нехватке венчурного капитала для стартапов и инновационных проектов в целом. Если Европа и Америка начнут реструктуризацию сегодняшних банков-гигантов, превратив их в более мелкие единицы с гораздо более узкой сферой деятельности, правительства, осознающие потребность в динамизме, смогут сделать так, чтобы эти новые банки стали ориентироваться на кредитование бизнеса, в особенности инновационного.

Кроме того, правительства, заботящиеся об инновациях, захотят лицензировать и стимулировать появление новых финансовых компаний, предназначенных для персонифицированного банковского обслуживания («банков», если они не обзаведутся слишком крупными собственными средствами, «коммерческих банков», если таковые у них появятся). Государству понадобится экономический ландшафт, усеянный местными инвесторами и кредиторами. (Пусть это будет какой-нибудь Джордж Бейли, ипотечный банкир из маленького городка из фильма Фрэнка Капры «Эта прекрасная жизнь». Он давал кредиты только покупателям домов.) Вполне вероятно, однако, что такая система окажется ограниченной или будет развиваться слишком медленно. В 2010 году мы с Лео Тилманом предложили проект национального банка, специализирующегося на предоставлении кредитов или собственных средств фирмам-стартапам. За образец мы взяли крайне успешную Систему кредитования ферм (Farm Credit System). Хотя такие государственные предприятия потребуют достаточно скромных вложений со стороны американского правительства, поскольку остальную часть капитала можно будет взять в кредит под правительственные гарантии, главная проблема этих предприятий связана с моральным риском: чиновники могут поддаться давлению со стороны политиков, руководствующихся соображениями протекционизма. Тот факт, что некоторые агентства, занимающиеся суверенным долгом, работали, не навлекая на себя обвинений в политизации, воодушевляет. Между тем на помощь пришел сам рынок с ресурсами — хотя и не очень большими, но желанными: фондами «суперангелов», образованными в Калифорнии.

Уже давно пора провести проверку и некоторых других институтов в частном секторе. Профсоюзы и ассоциации вполне способны служить факторами, увеличивающими неопределенность для любого, кто задумывается об инновационном проекте. В Европе очень большую власть имеют медицинские и юридические ассоциации. Профсоюзные «манифестации» и стихийные акции до сих пор производят сильное впечатление. Президент Франции Франсуа Олланд потребовал в ноябре 2012 года, чтобы Лакшми Миттал гарантировал долгосрочную занятость рабочим на его заводе во французском Флоранже. Ранее группы рабочих захватили в заложники своих менеджеров — эта практика известна как «босснеппинг». Считается, что в Америке профсоюзы, теперь играющие более важную роль в государственном, а не в частном секторе, не мешают инновациям. Но тот факт, что у состоящих в профсоюзе строительных рабочих в Нью-Йорке уходит год на постройку офисного здания, которое в Шанхае строят за несколько месяцев, ставит это убеждение под сомнение. Судебный иск, выдвинутый правительством Соединенных Штатов против корпорации Boeing за то, что она открыла завод в штате с гарантированным правом на труд членам профсоюза, должен заставить инноваторов задуматься. Финансовая реорганизация General Motors, в ходе которой трастовый фонд профсоюза был признан более важным, чем требования владельцев облигаций, должна остановить тех, кто кредитует инноваторов. Считается, что юридические и медицинские ассоциации существуют для поддержания высокого качества. Но каковы бы ни были общие последствия их деятельности, ограничения, навязываемые ими новичкам, сокращают инновации. Если бы полномочия профсоюзов и профессиональных ассоциаций стали предметом общественного обсуждения, это по крайней мере могло бы немного приободрить инноваторов и предпринимателей.

Хотя реформа институтов в частном секторе очень важна для возрождения его динамизма, не менее важно укреплять современные ценности — желание рисковать, самовыражаться и т. д., — поддерживающие и мобилизующие человеческие ресурсы, на которых держится динамизм, то есть креативность, любопытство и витальность. Именно эта гремучая смесь современных ценностей породила и поддерживала первые в мире современные экономики. Эти экономики обеспечили резкий скачок в производительности, в результате чего увеличилась заработная плата и богатство, а труд, который был не более чем средством получения дохода, превратился в источник психологических стимулов, рисков и приключений и стал в этой форме доступным для растущего количества людей. Современные люди желали этой современной жизни. Если современные экономики берут свое начало в ценностях современной эпохи, разумно предположить, что возрождение современной экономики выиграет от укрепления и широкого распространения современных ценностей. Когда-то предприниматели полностью отдавали себя построению будущего своих компаний. Стали бы сегодняшние генеральные директора следовать краткосрочной политике, если бы они больше заботились о том, как построить компанию, а не роскошный особняк для самих себя? Более того, нет веских причин полагать, что дух современности вообще сохранится, если Запад не вернется к величайшим формам его выражения.

В «Трудностях перевода» Кристиан Смит встречает в интервью, которые он взял у молодых людей, подтверждение того, что они не нашли свой путь в жизни. Их трудности связаны не с их личными недостатками, а с неспособностью общества обеспечить их культурными ресурсами, которые поддержали бы их на пути к взрослению и помогли бы им добиться процветания. Когда их спрашивают об окружающем консюмеризме, большинство относится к нему положительно — некоторые отвечают, что он полезен для экономики. Когда их спрашивают о том, какого рода жизнь они хотят вести, они говорят о работе за деньги — работе ради того, чтобы иметь «хорошие вещи», семью и финансовую стабильность. Лишь немногие говорят о том, какого рода трудом они хотят заниматься. В их словаре нет слов «вызов», «исследование», «приключение» и «страсть». Они пропали.

Мы должны заново внедрить основные идеи современного мышления, такие как индивидуализм и витализм, в среднее и высшее образование, чтобы поддержать низовой динамизм в экономике и сохранить саму современность. Сейчас американцы обсуждают государственные образовательные стандарты по обязательным предметам, не так давно введенные в большинстве штатов для старших классов. В английских стандартах снова делается упор на изложение и «информационные» тексты, такие как эссе и биографии, которые были в свое время вытеснены художественной литературой, призванной говорить о чувствах и сострадании. Утверждается, что изложение понадобится молодым людям в их карьере и что оно полезно в экономическом плане. Но больше, чем в персонале с навыками изложения, современная экономика нуждается в людях, готовых проявлять свое творческое начало и дух авантюризма в непростой, постоянно меняющейся обстановке. Она нуждается в людях, которые в юности читали интригующие и воодушевляющие произведения таких авторов, как Джек Лондон, Г. Райдер Хаггард, Жюль Верн, Уилла Кэсер, Лора Инглз-Уайлдер, Артур Конан Дойл и Г.Ф.Лавкрафт.

Могут ли страны вернуть себе высокий уровень динамизма времен своего расцвета? Корпоративные и финансовые институты страны могут быть реформированы таким образом, чтобы играть роль, которую они некогда играли в инновационных процессах. Туман правил и «жирных» контрактов может снова развеяться, так что бизнесмены по всей стране получат свободу и стимулы стремиться к инновациям. Можно восстановить налоговую ответственность, которая ослабит страх бизнеса перед тем, что прибыли, полученные за счет высокого динамизма, будут отобраны через систему налогов. Но без поддержки культуры этих шагов будет недостаточно; они даже не будут предприняты. Гениальность высокого динамизма заключалась в беспокойном духе замыслов, эксперимента и исследования, осуществлявшихся — благодаря чутью и удаче — во всей экономике и распространявшихся снизу вверх, к инновациям. Толчок этому низовому духу давали установки и убеждения, определившие современную эпоху, и действительное возвращение к высокому динамизму потребует того, чтобы современные ценности снова возобладали над традиционными: нашим странам придется научиться сдерживать напор возрождающихся традиционных ценностей, столь удушливых в последние десятилетия, и восстанавливать современные ценности, побуждавшие людей смело идти вперед к богатой жизни. Наши страны могут надеяться на то, что они вернут себе былое величие, если у них хватит воли. От этого зависит будущее массового процветания.