Поминальная трапеза была устроена в одной из гостиных— просторной комнате со стенами цвета охры и сверкающим паркетным полом. В центре стоял большой стол, заставленный всевозможной снедью. На стенах— несколько картин прерафаэлитов, в вазе китайского фарфора— букет белых камелий, вокруг стола— стулья из кованого железа. Можно подумать, что находишься в старинном итальянском дворце, подумал Шиб, осторожно проводя рукой по высокой амфоре, рядом с которой лежали пяльцы для вышивания.
Слуги расставляли приборы и откупоривали бутылки. Шиб взял квадратную желтую керамическую тарелку и такой же стакан. Никто из гостей, кажется, не испытывал особого голода, но все старательно накладывали себе еду и казались совершенно поглощенными этим занятием. Бланш стояла у высокого французского окна. Шиб проследил за ее взглядом и понял: она смотрит в сторону часовни.
Жан-Юг пил ледяное мюскаде, один бокал за Другим, и ничего не ел. Бабуля осторожно притронулась к его руке, и он со вздохом отставил бокал в сторону.
— Я уложила Энис, она устала, — сказала Айша, обращаясь к Бланш, и та рассеянно кивнула.
Айша вышла, бросив быстрый взгляд в сторону Шиба, Аннабель, усевшись верхом на стул, играла с консолью. Оба мальчика куда-то исчезли.
Шиб от нечего делать прислушивался к доносившимся до него обрывкам разговора между Реми Шассиньолем и Полем Лабаррьером, очевидно, конфиденциального:
— Итак, дорогой господин вице-президент, не говорил ли ты обо мне своим друзьям-социалистам?
— Региональный совет не подвержен коррупции, старина, — ответил Поль. — Обсудим это завтра.
В этот момент Шиб затылком почувствовал неприятное жжение и обернулся. Снова отец Дюбуа. Его тонкие губы были плотно сжаты, отчего рот походил на шрам.
— Вы католик, месье Морено?
«Нет, я великий жрец вуду, который настругивает белых в салат по утрам!»
— Меня крестили, но я не соблюдаю обряды.
— Вы утратили веру? «Тебе-то какое дело?»
— По правде говоря, я приверженец других ритуалов.
Взгляд священника оживился.
— Вы сменили религию?
— В некотором роде. Я поклоняюсь Амону-Ра.
Отец Дюбуа растерянно моргнул, потом на его лице появилась саркастическая усмешка.
— Вы шутите.
Шиб вежливо улыбнулся.
— Скажем так, меня весьма интересуют верования древних египтян.
— Сплошной пантеизм, никакой интеллектуальной возвышенности!
— Представления о Ка, Ба и Ак, мне кажется, напротив, свидетельствуют о высоком уровне духовности.
Клотильда Осмонд, которая ела тост с деревенским паштетом, повернулась к ним.
— Вы интересуетесь спиритизмом, месье?..
— Морено. Леонар Морено. Да, немного,
— И что же это за Ка, Ба и так далее?
— Три составляющие человеческой души. Ка — что-то вроде вместилища жизненной силы. Вы питаете его на всем протяжении своего существования и таким образом закладываете основу для будущего бессмертия. Ба — это собственно душа. Она отлетает после нашей смерти, но иногда может возвращаться в этот мир, навещать любимые места. Ак— это сияющий бессмертный дух, в некотором смысле демонический.
— Чепуха! — бросил отец Дюбуа.
— Я нахожу это не более странным, чем учение о Троице, — вежливо ответил Шиб.
— Да, это очень запутанная концепция, — подхватила Клотильда Осмонд. — Мой муж принадлежит к англиканской церкви, а меня больше устраивает буддизм— извините, святой отец.
— Религия без бога. Несомненно, это идеал общества, которое не желает никаких правителей, — процедил священник.
Клотильда слегка нахмурилась.
— Вы говорите как социолог.
Шиб потянулся к ломтику пармской ветчины с кружочком киви, потом, воспользовавшись начавшейся между Клотильдой и отцом Дюбуа дискуссией об упадке духовности на Западе, незаметно улизнул. Маневрируя по комнате, он наконец оказался рядом с Бланш. Она стояла неподвижно, обхватив пальцами керамический стаканчик. Вием было вино, однако Бланш не отпила ни глотка.
Шиб потягивал вино из своего стаканчика, делая вид, что увлеченно рассматривает картину, висящую напротив, — типичный тосканский пейзаж с обилием руин и оливковых деревьев.
— Я слышала, что вы рассказывали о трех составляющих души, — неожиданно сказала Бланш. — В том числе о той, которую вы называли Ба.
Она говорила, почти не разжимая губ. Шиб отпил еще вина, не зная, что сказать.
— Эта часть души может возвращаться в любимые места... То есть это призрак? Или... просто чье-то невидимое присутствие?
— Вы не должны думать о таких вещах, — мягко сказал Шиб.
— Вы первый о них заговорили.
— Призраков не существует. Нельзя даже с уверенностью сказать, есть ли у нас душа.
— Представляю, что сказал бы милейший Дюбуа, услышь он вас!
— Не поддавайтесь искушению дешевого мистицизма.
— После смерти Леона мне было видение, — тихо сказала Бланш. — Я знаю, что это глупо, но мне нужно об этом рассказать. Это была женщина. Она сказала, что он счастлив, там, на небесах, рядом с Богом. Что он думает о нас. Что он нас любит. Но такой маленький ребенок еще не умеет любить, правда? — спросила она, обернувшись к нему, — Ему нужна только забота, вот и все. И один он страдает.
Шиб пристально взглянул ей в глаза.
— Мертвые не страдают. Страдание — удел живых. Мертвые почиют в мире, потому что больше ничего не чувствуют.
— Откуда вы знаете? Если вы потрошите мертвецов, это еще не значит, что бы знаете все о жизни и о смерти.
Шиб почувствовал, как его пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. По какому праву она так с ним разговаривает? Горе ослепило ее? Или врожденная заносчивость богачки?
— Бланш, дорогая, ты так ничего и не съела?
Андрие смотрел на них с высоты своего исполинского роста. Его глаза запали, на точеных скулах проступали красные пятна.
— Я не голодна. Мы беседовали о религии.
— Хорошо, хорошо, — рассеянно пробормотал Аидрие. — Вера — наше единственное утешение. Но сейчас мне больше хочется послать все к черту, — добавил он, стиснув зубы.
Ни один из них не мог быть убийцей дочери. Слишком очевидно, насколько они ее любили.
И как жестоко страдают сейчас. Как ему только в голову пришло...
Зазвенел мобильник. Шиб достал его из кармана и вышел в сад. Это оказалась Гаэль.
— Как у тебя дела?
— Нормально. А у тебя? Кого вскрывали?
— Какого-то старого алкаша. Печень как у рождественского гуся. Меня чуть не стошнило. А как девочка?
Шиб почувствовал, что сердце заколотилось сильнее. Ему не хотелось отвечать, но он все лее сказал:
— Ну... я не обнаружил плевы.
— Значит, ее и не было.
— Но ведь это невозможно!
— Когда ты ее бальзамировал, то вынул внутренние органы?
— Да, а что?
— Мне бы хотелось на них взглянуть. Может быть, я заеду к тебе завтра?
— О'кэй. Завтра как раз воскресенье.
— Да, заслуженный отдых после тяжкой рабочей недели. Вот увидишь, я приведу тебя в порядок.
И она повесила трубку. Да уж, он и представить себе не мог, что окажется объектом внимания молоденькой бойкой студентки. Шиб медленно вернулся в дом. Бланш вежливо улыбалась Джону Осмонду, который хвалил цветочные клумбы. Кто-то включил музыку. Вивальди. Она звучала успокаивающе. Ноэми Лабаррьер обсуждала с Винни-Пушкой сравнительные достоинства «Твинго» и «Смарта». Шиб проскользнул позади них. Реми Шассиньоль, Поль Лабаррьер и Андрие говорили о последней победе Тайгера Вудса.
— Поистине, это единственный черный, которого я знаю, наделенный способностью играть в гольф, — сказал Жан-Юг.
— Да, в основном они занимаются легкой атлетикой, — добавил Шассиньоль.
Ну, это вопрос морфологии...
Отлично, Шиб, давай-ка, дотащи свою морфологию до буфета и опрокинь стаканчик чего-нибудь покрепче. Бабуля разговаривала с Аннабель. Клотильда и отец Дюбуа все еще спорили о высоких материях. Она, не останавливаясь, пила мюскаде и разрумянивалась прямо на глазах. Священник ограничивался «Перье». Его тонкие губы манерно изгибались, когда он говорил.
Шиб украдкой взглянул на часы— «Брегет» 1954 года на кварцевых кристаллах с темно-бордовым циферблатом. 18.30. Пора откланяться, подумал он, и в этот самый момент вошли Шарль и Луи-Мари. Шарль сделал себе тост с мусакой из баклажанов. Луи-Мари, в ушах у которого были наушники от плеера, налил стакан лимонада.
— Луи-Мари, — внезапно окликнул его отец, — зачем тебе эта штука?
— Я слушаю Дебюсси, у меня завтра экзамен по фортепьяно, — ответил тот, снимая наушники.
— Дай сюда! — резко приказал Андрие. — Отдай мне его немедленно!
— Но, папа...
— Ты меня слышал?
Луи-Мари побледнел, потом схватил плеер и швырнул его на пол.
— Хорошо, папа, — сказал он и вышел. Шассиньоль кашлянул. Лабаррьер поднял плеер и положил его на стол.
— Эти подростки... — вздохнул он.
Андрие с кривой улыбкой повернулся к нему, но, прежде чем он успел ответить, вмешалась Бабуля:
— Я беспокоюсь о детях, Жан-Юг... Ты ведь знаешь, они в шоке... Тебе следует попросить Дюбуа побеседовать с ними.
— О-о, мама, неужели ты думаешь, что в наши дни мальчишки будут откровенничать со священником! — раздраженно сказал Андрие, вновь опрокидывая бокал.
— Дюбуа — специалист по работе с подростками, у него мировая известность. Уверяю тебя...
— Может быть, Кордье что-то посоветует?.. — вполголоса предположил Лабаррьер. — В прошлом году, когда Ноэми вдруг впала в депрессию... совершенно беспричинную... он направил ее к Эме, неврологу. Знаете этого типа, который всегда приходит в клуб в галстуке-бабочке? Понадобилось всего несколько сеансов, и Ноэми вернулась в норму.
— Да нет, я вовсе не о том, что детям нужен психиатр! — воскликнула Бабуля.
— Он невролог, а не психиатр, — поправил Лабаррьер.
— Это одно и то же, — отмахнулась Бабуля, поворачиваясь к Жан-Югу. — Что им действительно нужно, так это моральная поддержка.
— Ты хочешь сказать, что я не справляюсь с ролью отца? — неожиданно резко спросил Андрие, и черты его лица окаменели.
Шассиньоль деликатно взял Лабаррьера под руку:
— Я совсем забыл познакомить вас с Виннифред...
— Шарль и Луи-Мари в полном смятении,—продолжала Бабуля. — Ты им нужен, Жан-Юг.
— И что я, по-твоему, должен сделать? Оживить ее?
— Я запрещаю тебе богохульствовать!
— Ты можешь запрещать все, что тебе угодно. Ничего не изменится.
— Тебе самому нужен психиатр, — заявила Бабуля.
— Боже, мама, прошу тебя... Сейчас неподходящий момент, чтобы...
— Тебе, и особенно ей, — многозначительно повторила Бабуля. — Она совершенно не в себе.
Последние слова были произнесены так тихо, что Шиб едва смог их расслышать.
— Мама!
— Пусть я стара, но еще не выжила из ума... Инфаркт в моем возрасте... К счастью, я смогла...
К ним подошел Кордье, который склонился и поцеловал руку Бабуле.
— Выдержит ли Бланш такой удар? — спросила Бабуля.
— Ей просто нужно, чтобы ее оставили в покое, — вмешался Жан-Юг. — Как и мне.
— Я принес вам... — сказал Кордье, передавая Жан-Югу пузырек с таблетками. Тот кивком головы поблагодарил и быстро отошел.
Бабуля положила обратно на тарелку свой тост с лососем, к которому едва притронулась.
— Ничего не могу есть, — сказала она.
— Неудивительно, — вздохнул Кордье и взглянул на часы. — Извините, мне нужно позвонить... у одного из моих пациентов инфаркт.
— Вам не кажется, что Бланш нужен отдых? — спросила Бабуля.
— Безусловно, — отозвался Кордье.
— Нет, вы не совсем поняли... я имею в виду отдых... например, в санатории.
Неожиданно Кордье пристально взглянул на нее.
— Да, возможно, — помедлив, ответил он. — Представить только, что она останется здесь одна с детьми, которыми не сможет заниматься... особенно Энис... — С этими словами Кордье вышел в соседнюю комнату.
Шиб почти физически ощущал, что уши его вытянулись, как у охотничьей собаки. Он так напряженно прислушивался к разговору, что у него заболели скулы.
У Андрие проблемы с сыновьями, которые не признают его родительского авторитета. Он совершенно не переносит вмешательства матери в семейные дела. Бабуля хочет отправить Бланш в клинику. Кордье пичкает их всех антидепрессантами. Да уж, веселая складывается картина. Он словно оказался за кулисами маленького семейного театра. Маскарадные костюмы, реквизит иллюзиониста и прочая мишура... Отец Дюбуа, «специалист по работе с подростками»... Довольно подозрительно... И Ноэми Лабаррьер с ее «совершенно беспричинной» депрессией... Может, она случайно оказалась свидетельницей того, как родители истязают маленькую Элилу? А у внешне респектабельного Поля Лабаррьера мутный взгляд и вялый подбородок... Хм... Прогнило что-то в этом высшем свете...
— Семья... — вздохнула Бабуля, которая вдруг показалась ему очень старой. — Столько радости и столько горя...
— В таких печальных обстоятельствах, — вполголоса сказал Шиб, — люди обычно забывают обо всем, что дает нам силу продолжать жить. Но это не значит, что таких вещей не существует.
— Ах, как же вы правы! — неожиданно воскликнула Бабуля. — Именно это я и пытаюсь внушить бедняжке Бланш. Однако...
— Говорят, что материнская скорбь глубже океана и чернее ночи.
О, этот Шиб Морено, король банальностей!
— Мать должна заботиться о живых детях, — сказала Бабуля, стараясь смягчить фальшивой улыбкой очередную избитую фразу. — Она не может позволить себе утонуть в океане скорби, о котором вы говорили, иначе вся семья будет страдать.
— Если бы вы смогли уделить мне минутку, Луиза, я бы хотел поговорить с вами о ближайшей африканской миссии...
Отец Дюбуа приблизился к ним совершенно бесшумно. В руке он все еще держал бокал с «Перье». От него пахло одеколоном. Маленькие бегающие глазки смерили Шиба с головы до ног, и тому захотелось стряхнуть этот взгляд, как отгоняют назойливую муху.
— Извините, если я вас перебил, — спокойно добавил Дюбуа.
— Мы говорили о важности семейных ценностей, — сказала ему Бабуля. — Месье Морено чтит их, как и мы.
«Шиб, ты узнаешь о себе много нового!»
— Это делает вам честь, Морено. Вы позволите называть вас просто Морено? К сожалению, в наши дни люди предпочитают не заботиться о себе сами, а предоставлять это другим. Они тупы, как пробки.
Шиб согласно кивнул, хотя сам часто ощущал себя пробкой, качающейся на волнах собственных эмоций и непредвиденных жизненных обстоятельств, не способной плыть куда-то самостоятельно.
— Деньги всех поработили, — мрачно добавил священник.
— О, Жослен, вы одержимы идеей равенства, — чуть насмешливо сказала Бабуля. — Вы забываете, что именно наши ценности позволили сделать Францию такой, какой мы ее любим.
— Шлюхой, валяющейся в постелях мультимиллионеров, — проворчал Дюбуа и допил воду.
— Не говорите о том, чего не знаете...
Старая карга! Краешком глаза Шиб заметил, что Клотильда Осмонд допивает очередной бокал белого вина— наверное, десятый по счету— и тут же наливает себе снова. Ее муж наконец оставил в покое Бланш и теперь разглядывал музыкальную аппаратуру Hi-Fi, жуя куриный шашлык с лимоном. Шиб незаметно отступил в сторону буфета, предоставив Дюбуа и Бабуле разбираться друг с другом.
Поколебавшись, Шиб начал незаметно перемещаться в сторону Бланш, по-прежнему стоявшей в амбразуре окна, открытого, несмотря на холод, наступивший с приближением ночи.
Она изредка вздрагивала, скрестив руки на груди и глядя на первые звезды. Шиб тоже поднял глаза к небу. Было гораздо легче вообразить, что эти дрожащие огоньки — человеческие души, а не огромные массы пылающей плазмы.
— Почему вы интересуетесь мной? — спросила Бланш, не поворачивая головы. Ее слова прозвучали резко и холодно.
Почему? Знать бы...
— Я не знаю.
— Вы похожи на стервятника, который питается чужими несчастьями.
— А вы похожи на самовлюбленную богачку, которая считает, что обо всем можно судить по меркам ее закрытого мирка.
— Стервятник, да еще и агрессивный.,.
— Да?.. Это, наверное, от внутренней закомплексованности. Знаете ли, цвет моей кожи...
— Мне очень нравится цвет вашей кожи.
Бланш произнесла это тем тоном, каким обычно просят: «Передайте мне соль, пожалуйста». Носком туфельки она рассеянно вычерчивала круги по полу.
Внезапно ему показалось, что они словно очутились в другом измерении. Как будто их отделяла от остальных тонкая невидимая перегородка. Там, в этом другом измерении, они могли разговаривать языком, понятным им одним.
Прекрати фантазировать, Шиб. Она тобой играет. Она ненормальная, тут ее свекровь права. Но уходить не хотелось. Хотелось обнимать и гладить ее под этим звездным небом, пахнущим лилиями.
— Морено, я совсем забыл вам сказать... Вы ведь интересуетесь Египтом. В среду состоится лекция отца Розье на тему «Аменхотеп четвертый[21] и путь к монотеизму». Отец Розье— один из самых просвещенных наших теологов и неутомимый путешественник. Вы обязательно должны прийти...
... И не забудьте внести пожертвование, которое пойдет на реставрацию какого-нибудь древнего шедевра. Мы не должны оставлять без поддержки наших бедных африканских братьев! Шиб кивнул.
— Я постараюсь.
— В восемь вечера, в образовательном центре на улице Ормо, — добавил Дюбуа. — Бланш знает, где это.
— Мы члены ассоциации «Земля Нила», — спокойно пояснила Бланш.
Сборище святош с семизначными счетами в банках... Ну что ж, посмотрим. Шиб обернулся и увидел, что гости начинают прощаться. Пора было уходить.
— Разрешите откланяться, — сказал он.
Дюбуа, не отходя от Бланш, кивнул.
— Не забудьте, в среду в восемь вечера, — напомнил он.
Бланш даже не обернулась.
Шиб направился к выходу, ничего не видя перед собой, и едва не наткнулся на Андрие, который рассеянно попрощался с ним. Затем он слегка пожал сухую руку Бабули и вышел на улицу с таким чувством, словно сбежал из заколдованного царства. Какой живой показалась ему его «Флорида»! Он уселся на кожаное сиденье и почувствовал, что возвращается в привычный мир. Каждый раз он покидал этот дом, словно спасался бегством.
Но от кого ты хочешь спастись, Шиб?