Мастиф

Глава 19

Шпаков не стал запрягать коня в телегу, сразу пошел за вторым. Немного пришлось повозиться с упряжью, пока на глаза не попалась продольная тяга от дискового плуга. Потом Сергей сам выкатил заброшенную копалку. Прикинул, закрепил дюймовыми болтами и отошел, с удовольствием оценил работу.

Такая копалка за день могла поднять шесть гектар. Все, считай, управились, только ищи — куда схоронить. Ведь двадцатое августа — а картошка уже размером с кролика попадается. Не к добру, не к добру, мотал лохматой головой Шпак, с удовольствием слушая, как скрипит и сотрясается земля под могучей поступью коней. В этом был он весь — огромный, наивно гордящийся своей мощью, человек, способный поднять передок трактора, подбросить вверх не пятидесятикилограммовый, но девятипудовый мешок зерна, как раньше, как встарь разгружали баржи. Его сила не была взрывной, не потрясала воображение. Она, силушка, просто жила в нем, и чем тяжелей груз, тем сильней становился Сергей, как дизельный двигатель — без нажатия на педаль газа, да и нет у дизелей, по правде говоря, никакого «газа». Жми на этого человека, дави, хоть бетонную плиту положи — и с изумлением заметишь, что эта плита продолжает тихонечко двигаться, а Шпак, уходя в землю по колено, набычив шею, вздувшуюся венами, кряхтя и постанывая — но все равно прет неподъемную никому другому тягу. Серега как-то хотел даже запатентовать «способ быстрой ручной уборки сена». Суть состояла в следующем: Саша, Наиль и Андрей граблями стаскивали сено в валок, а Шпак становился один на конец поля, брал вилы и сталкивал гряду к другому концу, к дороге. Нечто невероятное, неподвластное разуму было в этом зрелище: человек, стелясь над землей, сопя паровозом — идет, почти ползет, быстро перебирая ногами, а перед ним не копна, не скирда — стог сена, огромный, невообразимый. Сергей знал, что нельзя останавливаться, сколько раз уже было — остановишься, а потом даже не представляешь, как такая гора могла двигаться…

— …оружие… забыл… — матернулся Шпак, разворачивая бравую «двойку». Вспомнив об автомате, Сергей вспомнил, как Гаврила наказал ему «позаботится о Чжао». Или «присмотреть за Чжао»? Чего за ним присматривать, не ребенок, пятеро сыновей, три дочери и остальных родственников до кучи… Теперь Шпаков вспомнил точно: «Сергей, побольше внимания к Чжао».

Что хотел сказать Гаврила? Что имел в виду? Сашка как-то обронил, что эти «сверхчеловеки» говорят только то, что важно, что нужно, не занимаются болтовней. Ладно, думал он, поверим, тем более что и сам не любил заниматься пустопорожним переливанием слов. От лишнего километра ноги не отвалятся. Честно говоря, нехорошо это, стыдно и плохо. В глаза узкоглазые смотреть больно. Ведь это он, Сергей, после четвертой или пятой «проверки документов», после погромов, после щенячьего визга и плача взрослых мужчин, угрюмого молчания женщин, после лающих команд, под которые сжигались нехитрый скарб, хлеб, рыба (тогда Чжао еще занимался рыбой), забирались последние деньги, а некоторых увозили — на день, на два, после чего они, молчаливые и побитые — возвращались, чтобы снова и снова — работать.

Наиль рычал от бешенства, Андрей белел, Сашка глушил водку, а Сергей… После пятой (теперь он вспомнил точно) «проверки» Сергей пошел к Чжао, и, стараясь не смотреть в глаза, сказал, что отказывает в аренде, и лучше бы вам, вообще, того, съезжать завтра… Они съехали послезавтра. Недалеко, правда, но теперь хоть не приходилось унижаться перед зверями и фашистами с российским флагом на левом плече, с оскаленным медведем — на правом. С глаз долой, из сердца вон. Кто же знал, что с них все и начнется? С самых слабых, с бесправных, живущих на развалинах будущей больницы?

Сергей на всякий случай застопорил копалку, пошел к одноэтажному серому «дому». Он еще и не дошел, как за окнами, забитыми досками, началось движение, шевеление, кто-то ругался, визжали дети. Шпаков зашел, громко стуча сапогами. Китайцы жались по стенам, молитвенно сложили руки на груди, кивали с застывшими улыбками, лопотали. Сбоку выскочил Чжао, в лохмотьях, в руке зажаты жалкие десятки, заговорил — не поймешь, то ли русский, то ли китайский…

— Чжао, это же я, Сергей! — громко сказал Шпак. — Ты что, не узнаешь меня? Вы же у нас жили! Мы же с вами вместе работаем!

— Серрей, да, Серрей, Чжао хороший. Документы в порядке… Работаем.

— Чжао, мне Гаврила говорил вас проведать…

Старый китаец моментально затих. Пропали шепотки, прекратились униженные поклоны, люди смотрели на Шпака во все глаза.

— Гаврила очень плохой, — неуверенно произнес Чжао. — Сергей?

Шпаков чуть не расхохотался. Выходит, что это правда! Видно, для китайцев все русские и вправду на одно лицо. Тем более что он заявился в маскхалате, перетянутый портупеей, дурацкий автомат на плече.

— Сергей, Сергей, — все уверенней говорил Чжао, смеялся, похлопывая себя по коленям, все еще неуверенно прикоснулся к Шпаку, потрепал его за локоть.

— Я тут копалку приспособил, надо картошку копать! — почти кричал Шпак. Ему казалось, что таким образом он сможет преодолеть языковой барьер. — Чжао, пойдем со мной! Бери всех! Картошка!

— Картошка! — радостно соглашался старик и повторял за Сергеем движения, будто втыкал лопату в землю, собирал клубни.

Внутри помещения послышались крики, женский визг, птицей отлетело в сторону покрывало, которым была занавешена дверь. Девушка, высокая, красивая (у Шпака даже дыхание перехватило), она пошла прямо на него, крича, надрываясь, сверкая глазами как кошка, зажав в руке фотографию. Мужчины бросились на нее, грозно повысил голос Чжао.

— А ну, стой! — заорал и Шпак. — Дай-ка! Дай сюда свою фотографию.

Он почти силой вырвал из белых рук кусок глянцевой бумаги, девять на двенадцать. Юная китаянка, не девушка, но женщина, смотрит устало и гордо. Точно красивая, не показалось. У Андрея сложилось мнение, что женщины прекрасны в гневе, и дух сейчас перехватило именно оттого, что глаза сверкали, волосы развевались, точно на ветру, зубы оскалены. Но и на фотографии она не просто миловидна, а по настоящему красива. Как он раньше не замечал? И еще — белый кулечек на руках, со сморщенной смешной мордашкой.

Вот про кого говорил Саша. Вот кого втоптал в землю солдатский сапог…

— Ты, русская сволочь! Ты убил моего ребенка! Уходи, не хочу тебя видеть! — слышал Сергей, очень хорошо понимая именно здесь и сейчас китайский язык.

— Это не я, — пробормотал он ошеломленно.

— Это не я! — рявкнул он, надеясь диким криком заглушить внутренний голос. Он, кто же еще! Именно он, погнал, выгнал, при свидетелях бы и спецназ не посмел никого убивать. А здесь, без свидетелей, можно. Какие из китайцев свидетели? Они и говорить-то по нормальному не умеют. Да и были ли они? О каких китайцах вы говорите? У нас никого нет, вы уж поверьте…

— А, сволочи! — что есть силы заорал Шпак. Сдернул с плеча автомат…

— На, стреляй! Стреляй! — он одним движением плеча отодвинул от женщины тех, кто пытался ей помешать. Вложил оружие в слабые руки.

— Стреляй! Стреляй! Стреляй! — ревел словно слон, попавший в ловушку. Глаза полны ненависти. Выстрелит…

— Стреляй, — прошептал он ей почти на ухо, развернулся и медленно пошел, каждую секунду ожидая, как благословления… Не выстрелила…

Александр медленно вел машину по опустевшим улицам. Желтые листья уже лежали на дороге, ветер играл ими, ласково гонял по асфальту. Иногда приходилось отодвигать в сторону застывшие легковушки. Дорогие «Мерседесы» и «Ауди» Саша двигал бампером в бок, ревя двигателем и почти переворачивая сверкающие призраки былого богатства. Машинёнки подешевле старался объезжать — хотя бы и по пешеходным дорожкам. Если не удавалось — тихонько сталкивал к обочине. Ребята в кузове гоготали, стучали кулаками по крыше. Александр только морщился в ответ. Наиль приказал «стачечникам» принять по стакану сорокоградусной на грудь — для смелости. Татары и чеченцы не пили, на них Саша надеялся в первую очередь. Всего в кузове сидело тридцать два человека, все при оружии, к магазинам в подсумках — еще ящик «наших», переделанных патронов. На всех хватит. И двое — в кабине, сам Саша и Артемич. Старик в душу не лез, от предложенной водки отказался, сидел, курил, щурил глаза.

Когда-то Артемич, в погоне за длинным рублем, предложил мастеру переставить станки из линии (агрегаты стояли друг за другом) — буквой «П». Получалось, что оператор мог обслуживать не два станка, как раньше, а три. Бегать-то меньше, если поднапрячься — можно успеть. Начальство терпело высочайшую по заводу зарплату Артемича четыре месяца. Потом главный технолог не выдержал, пришел в цех. Присвистнул и созвал комиссию. Комиссия разбиралась недолго — уже скоро, через год, все станки из линейной постановки перевели в «П»-образную. Не на заводе, не в городе — во всей стране… Во всем великом и могучем СССР. А токарям добавили норму. Артемичу, конечно, выписали грамоту — достоин, как-никак. Работай, трудись, молодец!

— Останавливаю! — предупредил Саша и завернул в неприметный закоулок, прямо под низко свесившиеся ветви старой березы. В кузове заорали.

— Тихо, — сказал Александр вполголоса. Он протиснулся в самую середину людской массы, рявкнул:

— Слушай сюда. Подъезжаем к военкомату. Машина останавливается. По двое спрыгиваем, рассыпаемся цепью. С территории военкомата никого не выпускать. Стрелять только на поражение! На поражение! Чечены… — Саша поймал внимательный взгляд Тимура, — …и татары, — Наиль безмятежен, — … идут со мной, внутрь. Выгоняем. Решаем.

«Что решаем?» — ожидал Саша вопроса, но все молчали, слушали.

— Ополченцев кладем на землю. Без нужды не палить, но стрелять, еще раз повторяю, только на поражение! Поехали! Артемич, за руль.

— От машины ни на шаг не отходить, — предупредил он старика.

Грузовик влетел в раскрытые ворота на полном газу, резко затормозил, прошел юзом, задергался. «Стачечники» толпой попрыгали на песок, заорали, заулюкали. Саша вывалился из кабины.

— Айда! — яростный визг Наиля. Только сейчас Александр понял, на какую авантюру решился. Военкомат, конечно, занимал большое здание. Не огромное, просто — большое. А что такое девять человек для большого здания? Только обежать полчаса потребуется… И что такое два десятка людей с автоматами перед тысячной толпой…

Головы, куда не погляди — головы. Русые, черные, рыжие, стоят в ряду, ничего не понимают… Или не хотят понимать?

— Не ссать! — заорал Александр оробевшим «стачечникам». — Выполнять задачу!

— Лежать, суки, — глухой голос перекрыл все остальные голоса. Артемич встал на капот, легко держал автомат в высохших руках. — Шофер, положи вон тех, дальних. Кощей — тебе вон те, у флага, Назар и Лебедь — держите ворота… Иди, Санек, вытаскивай гнид…

Они бежали, грубо сбрасывая тех, кто на лестнице.

— На улицу… лежать… руки за голову… на улицу…

Треск выстрелов, звон стекла, темно, как у негра в ухе — на первом этаже нет дверей, нет окон.

— Наиль, черный ход!

— Вылазь, падла! Руки за голову! Встать!

— Молчать! — выстрел.

По лестнице кубарем валится человек в погонах.

— А-а! Стоять, сука, убью!! — крик, женские вопли, треск выламываемых дверей. Матросы на площади, пулеметы к бою, флаг на крышу…

Саша и сам не заметил, как в магазине кончились патроны — сменил автоматическим движением — палец сам жал на спуск, глаза методично выбирали тех, кто бежит…

— Вниз… на улицу… руки за голову… лежать!

Получается, мать его! Почти получилось!! Есть норма, начальник!!!

На третьем этаже Александр догадался выглянуть в окно. Лежат, в куртках, в тренировочных штанах, поодаль закинули руки на затылок те, кто успел переодеться в хаки, всех положили — молодец Артемич. На выходе стоят двое, кладут тех, кто на подгибающихся выбегает из подъезда. Черный ход, здесь есть черный ход! Саша метнулся к другому окну.

— Лежать! — заорал он, выбив стекло. — Лежать! Огонь!

И четко, словно в тире, цевье на подоконник, одиночными — раз, два, три четыре, все — в головы. Залегли! Все равно не уйдут — военкомат огорожен бетонными плитами с «колючкой» поверху. Выход один.

— Лежать! Кто двинется — убью!

Теперь вниз… вниз… кто не успел, тот опоздал… Татары и «чехи» уже на четвертом, сейчас они тоже пойдут вниз — и после них уже никого не останется…

Глухой ропот, будто из-под земли, сотни и тысячи людей, согнанные на убой — они не знали, как поступать. Что делать, зачем, кто эти демоны на грузовике? Может, война?

Ах ты, мать моя, сколько же народу! Мальчишки еще, молоко на губах не обсохло. И мужики, уже сто раз стрелянные, под сорок лет, с бородами. Сколько же вас, тупых и серых, собранных в стадо. А где же пастухи?

— Врачи — отошли — вниз — на землю — руки за голову! — скомандовал Саша.

— Остальные — медленно встать — лицом к окнам — к окнам, я сказал — медленно — напр-раво! Эй, стоять!

— Вы не имеете права! Вы ответите! Кто такие? — опомнился, падла.

Саша вскинул автомат. Короткая очередь — в спину. Длинная — в воздух.

— Хлебала закрыли!! Еще звук! Убью! Плотней, плотней! Наиль, Тимур, ко мне! Загоняй их!

Военкоматовское здание изогнулось пузатой буквой «П», как тройка станков на линии, образовав нечто вроде глухого двора, закутка внутри себя. Окна первого этажа заложены кирпичами, на втором — решетки. Александр поначалу пытался углядеть — нет ли в толпе призывников и врачей. Только офицерье…

— Баб куда? — зычно крикнул стачечник по прозвищу Кощей, длинный скуластый парень с черными безумными глазами. Кощей в одной руке сжимал автомат, другой крепко держал за волосы довольно симпатичную девицу в темно-зеленой форме. Александр разглядел на плечах женщины лейтенантские погоны — и махнул рукой.

— Пошла, кобыла! — рявкнул Кощей, одним движением швырнул женщину в общую толпу.

— Куда! — Денис-укладчик впечатал в асфальт толстого майора, тот заверещал, но второй удар, прикладом — раздробил офицеру череп.

Наиль ножом валил одного, плавным движением в развороте насадил на остриё второго, двое уже валяются — у одного из горла темно-коричневая кровь, у другого — ярко-розовая, даже пенится… Вот, блин, тараканы. Так и норовят разбежаться…

— В кучу их, мля… Плотней… Куда прешь, сука!

— Что вы делаете? Чего вы хотите?

— Стоять!

— Отойди, кому говорю!

— Сволочь!

— Убью…

«Они же их сейчас всех замочат, — с ужасом понял Саша. — Надо что-то делать…»

— Тихо! Стоять!! Слушай!!! — он набрал в грудь побольше воздуху.

— По закону революционного времени! — Александр вдруг с ужасом понял, что ему нечего сказать, кроме этих идиотских слов. Надо их постращать, и отпустить. Что с них брать — люди подневольные…

Черта с два — подневольные! Связи нет, на улицах непонятно что творится, боеспособные части уничтожены — надо сзывать народ. Пусть ходят патрулями, пусть лезут под пули или что еще там, наше дело — организовать. Мало ли мы не понимаем — в таких случаях существуют инструкции, закон, наконец. Если государство в опасности, то надо найти и собрать тех, кто его защитит. А государство — это мы — все мы — ты что, не хочешь себя защищать? Убийственная логика. Мы имеем право послать тебя на смерть, но ты даже послать нас к черту не можешь. По закону военного времени…

— По закону революционного времени, — упрямо повторил Александр, — вы, как пособники контрреволюции, приговариваетесь к смерти. Расстрелом! Готовьсь! Цельсь! Пли!!!