Мастодония

8

Шум прямо подбросил меня в постели.

– Что случилось? – сонно спросила Райла со своей подушки.

– Что-то с курами.

Она протестующе пошевелилась.

– Неужели здесь по ночам нельзя спать? Прошлой ночью Боусер, теперь куры.

– Это все проклятая лиса. Их тут стало втрое больше, чем раньше. Курятник как решето.

В ночи слышался шум испуганных птиц.

Я выдернул ноги из постели, нашел на полу шлепанцы и впихнул в них ноги.

Райла села.

– Что ты собираешься делать?

– На этот раз я до нее доберусь. Не зажигай света. Спугнешь.

– Сейчас темно, ты ее не увидишь.

– Светит полная луна. Увижу.

В закутке на кухне я нашел дробовик и коробку патронов. Два я загнал в стволы. Боусер в своем углу заскулил.

– Ты останешься здесь, – сказал я, – и будешь молчать. А то всполошишь все вокруг и спугнешь лису.

– Будь осторожен, Эйса, – предостерегла меня Райла, стоя в дверном проеме.

– Не тревожься. Все будет нормально.

– Накинь что-нибудь. Не следует выбегать туда как есть, в пижамных штанах и шлепанцах.

– Все будет в порядке. Я не задержусь.

Ночь была светла как день. Огромная золотая луна сияла прямо над головой. В мягкости лунного света двор выглядел как японская гравюра. В ночном воздухе висел тяжелый запах сирени.

Из курятника все еще неслись неистовые, пронзительные птичьи крики. В углу двора была клумба махровых роз. Идя крадущимся шагом по мокрой холодной траве, тяжелой от росы, как и предсказывала Райла, я подумал, что лиса не в курятнике, а в розовом кусте. Я подкрался к розам с ружьем наготове. Глупо, говорил я себе. Лиса либо в курятнике, либо удрала. Она не станет прятаться в розах. Но предчувствие упорствовало: здесь. Думая об этом, почти зная это, я еще подивился, откуда я знаю, как это может быть, чтобы я знал.

И в тот момент, когда я подумал об этом, все мысли и удивление выветрились из меня. Из розового куста прямо на меня уставилась морда, совиные глаза, усы. Она смотрела не мигая, и никогда прежде я не видел это лицо так ясно и так долго. Раньше мы с ним едва встречались взглядом. Но теперь оно было здесь, и в лунном свете четко выделялся каждый ус. Усы я видел впервые.

Заинтересованный и испуганный, но более заинтересованный, я двинулся вперед с ружьем наизготовку, хотя теперь я знал, что не использую его. Что-то говорило мне, что я подошел к нему ближе, чем следует, но я сделал еще один шаг и на этом шаге споткнулся, или мне показалось, что споткнулся.

Когда я вернул себе равновесие, вокруг не было ни роз, ни курятника. Я стоял на пологом склоне, поросшем невысокой травой и мхом, а наверху холма была березовая рощица. Сияло солнце, но не было жарко. Кошачье лицо исчезло.

За спиной прозвучали тяжелые шаркающие шаги, и я обернулся. Шаркающая, тяжело шагающая масса была футах в десяти от меня выше. У нее были поблескивающие клыки и длинный хобот, раскачивающийся из стороны в сторону. Она была не более чем в десяти футах от меня и надвигалась. Я побежал. Как испуганный кролик, я мчался вверх по склону. И, черт возьми, если бы я не убежал, этот мастодонт растоптал бы меня. Не заметив меня, он просто протопал мимо, ступая изящно и стремительно, несмотря на свою грузность.

– Мастодонт, – сказал я себе, – во имя любви Христа, мастодонт!

Мой мозг, казалось, поймал и удержал одно только это слово – мастодонт, мастодонт. Ни для чего другого в нем не было места. Я стоял, обернувшись к куще берез, мой мозг был как иглой пронзен этим словом, а зверь, шаркая, шел вниз по склону, направляясь к реке.

Первым, подумал я, был Боусер, с каменным дротиком в ляжке. А теперь я. Каким-то образом, как это ни смешно, я прошел той же дорогой, что и Боусер… Я стоял и раздумывал, нелепая фигура в пижамных штанах и рваных шлепанцах, с дробовиком в руке.

Меня привел сюда временной туннель – или временная тропинка, все равно как называть это, и этот проклятый Кошарик перепутал времена, как, должно быть, это случилась с Боусером. Можно было посмеяться, но признаков этой тропинки не было. Не было ничего, что предупредило бы меня, что я шагнул с нее. Я вяло поинтересовался, какой это мог быть род знаков, чтобы их заметил человек. Может быть, мерцание в воздухе? Пожалуй. Хотя я был уверен, что здесь не было и мерцания.

Одновременно мне в голову пришло еще кое-что. Попав сюда, я должен был точно отметить место, чтобы у меня был хотя бы вероятный шанс вернуться назад, обратно в свое собственное время. Однако любая возможность найти его исчезла, когда я убежал, испуганный мастодонтом.

Я пытался успокоить себя тем, что Боусер много раз был в прошлом и возвращался назад. Может быть, удастся и мне? Но я в этом вовсе не был уверен. Боусер мог найти место входа в туннель по запаху, а человек не может.

Стоя на месте и переживая, никаких проблем я разрешить не смогу. Если я не найду дорогу обратно, мне придется остаться здесь на какое-то время и, сказал я себе, мне бы стоило осмотреться.

В направлении, куда ушел мастодонт, примерно в миле от себя, я увидел группу мастодонтов, четверых взрослых и детеныша. Зверь, который чуть не растоптал меня, стремился к ним.

Плейстоцен, сказал я себе, но как глубоко в плейстоцене – у меня не было способа узнать.

Вокруг лежала земля, которую я знал – и как она отличалась! Не было лесов. Во все стороны расстилалась земля, покрытая травой, похожая на тундру, с кущами берез и каких-то кустарников, вплоть до реки, где можно было туманно рассмотреть желтые ивы.

Березы в рощице рядом со мной были покрыты листьями, мелкими недоразвитыми весенними листочками. Коричневая земля под деревьями была покрыта ковром изящных многоцветных цветов, раскрывающихся вскоре после схода снега. Медуница придавала воздуху особый аромат. Мальчишкой я бродил по лесам по этой самой земле и приносил домой в чумазых руках большие букеты цветов, которые моя мать ставила в приземистый коричневый кувшин на столе в кухне. Их незабываемый аромат я мог уловить даже отсюда.

Весна, думалось мне, но для весны было холодно. Несмотря на солнце, я дрожал. Ледниковый период, сказал я себе. Должно быть, уже в нескольких милях к северу стоят стеной сияющие валы ледникового фронта. А у меня не было ничего, кроме пижамы да шлепанцев и дробовика с двумя патронами. Таков был общий итог. Ни ножа, ни спичек – ничего. Взглянув на небо, я увидел, что солнце движется к полудню. Если так холоден был день, то ночью можно было замерзнуть. Огонь, думал я, но как его развести? Если бы я мог найти кремни! Я порылся в памяти, вспоминая, находили ли когда-нибудь по соседству кремни, но даже если они тут и есть, что мне с ними делать? При ударе кремнем о кремень искры будут слишком слабы, чтобы зажечь огонь. Сталь была – в ружье, – зато в этом районе не было никаких кремней, это я помнил. Пожалуй, можно распотрошить патрон, смешать порох с трутом и выстрелить. А что, если это не сработает? – спросил я себя. И где взять трут? В сердцевине гниющего бревна, если тут можно найти такое, если удастся его расколупать и найти внутри сухое рыхлое дерево. Или содрать бересту и мелко искрошить ее.

Я стоял, оглушенный, изнуренный своими мыслями и подкрадывающимся страхом. И обратил внимание на птиц. Я и раньше слышал их, но, раздираемый другими заботами, отстранялся от этой. Какая-то голубая птичка пристроилась на сухом стебле и запела. Из травы вылетел полевой жаворонок и взвился в воздух, рассыпав свою трель волнующего счастья. Среди берез попискивали и скакали с ветки на ветку маленькие птички, похожие на воробьев. Да здесь местность прямо кишела птицами.

Раскинувшаяся передо мной земля, на которой я наконец начал ориентироваться, становилась на взгляд все более знакомой. Обнаженный, это все еще был Уиллоу-Бенд. Река текла с севера, отклоняясь на запад, а затем поворачивала на восток. Вдоль всего изгиба русло было окаймлено желтыми ивами.

Мастодонты уходили вниз по долине. Я не видел другой живности, кроме мастодонтов и птиц. Но здесь могли быть и другие животные: саблезубые тигры, волки, может быть, даже пещерные медведи. Я мог обороняться очень недолго: когда патроны будут использованы для добывания огня, я останусь безоружным и беззащитным, а ружье будет не лучше дубины.

Осмотревшись вокруг, я пошел к реке. Она была шире и текла значительно быстрее, чем обычно. Видимо, из-за талой воды ледников.

Облачная желтизна исходила от желтых пушистых шариков, похожих на гусениц, покрытых золотистой пыльцой. Поток был чист – так чист, что можно было видеть, как галька ворочается на дне да тени рыб мелькают у берега. Пища есть, сказал я себе. Ни крючка, ни лески, но я мог сплести сеть из ивовой коры. Это будет грубое изделие и непривычное дело, но это можно сделать. Сырая рыба будет не очень хороша в качестве постоянной диеты, подумал я, но вскоре бросил размышлять об этом.

Если я должен остаться здесь, говорил я себе, если не было способа вернуться назад, то так или иначе мне нужно позаботиться об огне – для тепла и приготовления еды.

Стоя у реки, я пытался разобраться в фактах. Если быть реалистом, я должен примириться с мыслью, что шансы на возвращение малы. А раз так, мне много чего предстоит сделать. Первое, самое первое, сказал я себе. Кров сейчас важнее пищи. Я могу и поголодать немного. Но прежде чем опустится ночь, я должен найти место, которое укрыло бы меня от ветра. Это прежде всего, понимал я, не нужно паниковать. Я не могу себе этого позволить.

Кров, пища и огонь – вот в чем я нуждался. Прежде всего кров. Затем пища. Огонь немного подождет. Кроме рыбы, должна найтись и другая еда. Может быть, клубни и коренья, даже листья и кора. Правда, я не знаю, какие из них безвредны. Можно понаблюдать, что едят медведи и другие животные, получая какой-то шанс: возможно то, что они едят, безопасно. Что-то вроде игры. Еще мне нужно оружие, дубинка. Можно использовать ружье. Но это вещь тяжелая и неудобная для руки. Лучше была бы палка. Несомненно, где-нибудь можно найти хорошую палку, удобную для руки, выдержанное дерево, которое не разломится при первом же ударе. Еще лучше были бы лук и стрелы. В свое время, возможно, я выйду и с таким оружием. Надо найти острый камень или такой, который можно разбить, чтобы образовалась острая кромка. С ним можно срезать и очистить побег для лука. В молодости, как я помнил, мы помногу болтались с луком и стрелами. Нужна тетива, и тонкий упругий корень мог бы послужить тетивой. Какой же это корень индейцы использовали для шитья своих каноэ? С тех пор, как я читал «Песнь о Гайавате», прошли годы, а ведь там об этом говорилось.

Размышляя обо всем этом, я возвращался от реки к рощице берез. По пути я забрался на маленький бугор. Стоило начать прямо сейчас и приглядеть какое-нибудь место для ночлега. Пещера была бы идеальной находкой. Но, в крайнем случае, я могу заползти в кустарник. Ветки его клонятся к земле. От холода они не защитят, но по крайней мере могут защитить от ветра.

Я перевалил через бугор, начал спускаться вниз, разыскивая убежище. Поэтому я не сразу заметил ЭТО – дыру в земле. Стоя на ее краю, я глядел вниз, но прошло еще несколько секунд, прежде чем я осознал, что нашел.

И внезапно я понял. Это была та яма, где я проводил свои раскопки. И она уже была старая. Ее стенки заросли травой, а на дальней стенке выросла маленькая березка. Дерево росло под сумасшедшим углом.

Я сидел на корточках и смотрел на яму, и странная волна ужаса захлестывала меня. Ужасный смысл времени. По какой-то причине, которой я не мог понять, древность ямы вызвала во мне глубокую подавленность.

Холодный нос коснулся моей обнаженной спины, и я инстинктивно подскочил, взвыв от страха. Я упал на склон, докатился до дна ямы, и ружье выпало у меня из рук.

Лежа на спине, я уставился на склон, на то, что коснулось меня своим носом. Это был ни волк, ни саблезубый тигр. Это был Боусер, смотревший на меня сверху с глупой ухмылкой и неистово размахивающий хвостом.

Я на четвереньках выбрался из ямы, обнял собаку, в то время, как Боусер вылизывал мое лицо. Шатаясь, я встал на ноги и ухватил его за хвост.

– А ну-ка, домой, Боусер! – громко закричал я, и хромающий Боусер на негнущейся ноге направился прямо к дому.