Матёрый

Глава 24 ОГОНЬ НА ПОРАЖЕНИЕ

Планета Земля продолжала выделывать в пространстве сложнейшие кульбиты, а её разумные обитатели, если только не покоились в могилах и не спали, так же неустанно вращались среди себе подобных, выясняя и налаживая свои непростые человеческие отношения. Один только маленький изгой по имени Саня был предоставлен самому себе. Во всяком случае он чувствовал себя так — самым одиноким существом во Вселенной.

Пришёл ко мне нелепый сон… Душит мрак со всех сторон…

Кажется, получилось неплохо, подумал он и тут же скорбно улыбнулся своим мыслям. На самом деле все получилось плохо, так плохо, что хуже не придумаешь. Он сунул в рот сорванный колосок и с остервенением впился в него зубами. Когда стебель был измочален до неузнаваемости, четверостишие приняло законченный вид.

И вижу я из темноты: уходишь ты, уходишь ты…

Стало жаль себя до слез. Даже Ксюху Саня жалел не Так сильно, как себя. Потому что для неё все закончилось. А Саня…

Чем выше поднималось солнце, тем более бессмысленной представлялась в его беспощадном свете затеянная вылазка. Это был не Дикий Запад, и дело происходило не в ковбойском посёлке, а в самом обычном, дачном, где не принято орудовать «кольтами» среди бела дня, даже если кто-то возомнил себя мстителем из Техаса. И засел Саня не в каком-нибудь живописном каньоне, а на краю мирного пшеничного поля, откуда виднелась незатейливая шиферная крыша сторожки. Под этой крышей обитали амбалы, которые не стали бы изображать из себя трех перепуганных поросят, если бы Саня вздумал колотить в дверь, потому что на злого и страшного Серого Волка он никак не тянул. Исходя из этого обидного для него факта, он решил устроить засаду у дороги. В полусонных грёзах все происходило легко и просто. Вот три амбала открывают ворота и едут в своей амбальской машине по своим амбальским делам. А вот на их пути внезапно встаёт вооружённый человек. Невысокий, но смелый и решительный. Бах, бах, бах! — в лобовое стекло. Конец эпизода. Уносите покойников.

Так выглядело все ночью. Теперь взведённый курок револьвера напоминал Сане вопросительно открытую пасть, ждущую от обладателя конкретных действий — прямых и бесповоротных. Хуже всего было то, что Саня не знал, как возвратить курок в исходное положение. По его убеждению, это могло закончиться выстрелом, громким, оглушительным выстрелом. Может быть, он ошибался. Но экспериментировать почему-то не хотелось.

Саня с ненавистью посмотрел на револьвер и с не меньшей ненавистью на солнце, не пожелавшее отложить восход на потом. Теперь обязательно придётся что-то делать: то ли использовать похищенный револьвер по назначению, то ли возвращать его Громову. Никогда ещё Саня не ощущал неопределённости и бессмысленности своего существования так остро, как сегодня.

В нескольких шагах от него валялся полуразложившийся трупик суслика (сурка? хомяка?). Сквозь его оскаленную пасть и пустые глазницы оживлённо сновали муравьи. Возможно, незадолго до смерти суслик тоже вынашивал мстительные планы. Теперь валялся, ни на что не годный, и пованивал дохлятиной.

Приснилось мне, что умер я. Ах как холодна земля!

И слышу я: из темноты…

Когда до Саниных ушей донёсся шум автомобильного двигателя, он привстал и увидел, как от ворот в его направлении движется красная машина. Две антенны колыхались над ней подобно рапирам, которые пробуют на гибкость. За рулём сидел один из ненавистных амбалов. Наступил момент истины.

Саня вышел на обочину, лихорадочно прикидывая, какой глаз следует зажмурить во время выстрела.

Левый?

Машина неумолимо увеличивалась в размерах.

Уже можно было расслышать постреливание камешков, вылетающих из-под её колёс — паф… паф… паф…

Или все же следует зажмурить правый глаз?

Пока Саня соображал, прикрывая револьвер корпусом, автомобиль, раскачиваясь на волнистой дороге, неспешно проплыл мимо. Грозный и неуязвимый, как танк, в который не отважился швырнуть гранату маленький солдатик.

Уязвлённый и подавленный, вернулся Саня на свой наблюдательный пост за кустом репейника и попытался взбодрить себя добрым глотком водки, оказавшейся тёплой и невероятно вонючей. Никакого заряда бодрости выпитое не принесло. Крабовые палочки, механически перемалываемые Саниными зубами, не имели вкуса. На душе было пакостно — самое подходящее состояние для того, чтобы придумать завершающий куплет.

И вижу я из-под земли, как чужие руки увели…

Кого и куда увели чужие руки, связно изложить не удавалось. Саня задумчиво всколыхнул содержимое бутылки и попытался подстегнуть творческое воображение ещё одним глотком. Закончилось это полным конфузом. Фыркнув, как будто он собирался гладить отсутствующую сорочку, Саня выплюнул изо рта ядовитое пойло и удушливо закашлялся. Бутылка, сверкая на солнце, полетела в пшеничные дали, к которым, несмотря на этикетку, не имела ни малейшего отношения.

Хорошо бы отправить вслед за ней вонючего суслика или самому перебраться от него подальше, вяло подумал Саня, но с места не сдвинулся. Он не нашёл бы себе места даже в самой густой тени, как не находил его под палящим солнцем. Не осталось у него таких дел, ради которых стоило бы суетиться, двигаться.

— Саня!… Са-а-аня!…

Это вновь подал голос Громов — в который раз за это утро? И снова Саня не откликнулся. Он окончательно возненавидел этого человека. Громов был способен на такие поступки, которые оказались не под силу Сане. И никакие поэтические метафоры не могли подсластить эту горькую пилюлю.

Прошло ещё некоторое время, и объект Саниной ненависти возник на чужом участке. Спокойный, невозмутимый, он как ни в чем не бывало расхаживал вокруг принадлежащего совсем не ему джипа, а потом и вовсе забрался в него, как в свой собственный.

Этого и следовало ожидать, жёлчно подумал Саня.

Такой же бандюга, как все те, с кем он воюет. Ничем не лучше. Даже хуже, значительно хуже, потому что притворяется положительным героем. Подонок и лицемер.

Джип завёлся. Стронулся с места. Промчался мимо на всех парах, преследуемый чёрным псом. Громов уехал в неизвестном направлении, бросив Саню на произвол судьбы. Сломал ему судьбу и бросил.

Чтоб он сдох!

Как только в раскалённом, зыбком воздухе повисло это проклятие, Саня понял, как ему быть дальше.

Провожая взглядом удаляющийся джип, он постепенно оживал, словно с его души мало-помалу снимали тяжёлый камень.

В беспросветном отчаянии, охватившем Саню, наметился выход, свет в конце тоннеля. Прямая дорожка в милицию, где следует все честно рассказать, от начала до конца. Чего невиновному человеку бояться? Зачем прятаться? Саня никого не калечил, не убивал. Пошёл на поводу у безумца, верно. Стал свидетелем его преступлений, да. Но не более того. За то, что не сразу сообщил об убийстве Ксюхи, по головке, конечно, не погладят. И поделом! Он с готовностью искупит свою вину. Зато Ксюху экс… эксгумируют и похоронят по-христиански. И с квартирой разберутся. А Саня начнёт все заново, начнёт, как говорится, с чистого листа. Станет вести нормальную, осмысленную жизнь. Он молод, умен, талантлив. У него все ещё впереди, так что нечего строить из себя безразличного ко всему суслика, откинувшего лапки кверху. Все, что произошло в этом проклятом посёлке, — это просто…

— Бред какой-то! — с наслаждением выговорил Саня. И повторил с ещё большей убеждённостью:

— Бред сивой кобылы!

Стало легко и просто. Один только изготовленный к пальбе револьвер мешал окончательно отделаться от прошлого. В милицию следовало идти с чистой совестью и полностью разоружившимся, иначе не так поймут — ненароком запишут в пособники убийцы.

Осторожно сжимая в руке ребристую рукоять смертоносного механизма, Саня зашагал в направлении ставка, мечтая поскорее услышать бульканье, с которым утонут страшные воспоминания.

Концы в воду, думал он на ходу. Вот и весь сказ.

На слабые попытки вьюнков удержать его, цепляясь за ноги, Саня не обращал ни малейшего внимания.

Одиночество и тишину Ванька переносил плохо, ещё хуже, чем головную боль с бодуна. А потому из дома выбрался он ранёхонько, ещё затемно. И часам к десяти утра находился в состоянии лёгкого ошеломления, вызванного распиваемой из горлышка водкой. Если он родной дочери больше не нужен, то себе — тем более. Таков был на сегодня Ванькин наипервейший тост.

На заветный островок Ванька больше не совался, отпугиваемый его жутковатым видом. Омертвелый, почерневший, как гнилой зуб великана, торчал он посреди ставка немым укором неизвестно кому. Ванька на него старался не глядеть, от пёрышка самодельного поплавка глаз почти не отрывал. И все равно остров давил его своим присутствием, пока водка как следует не разогналась по Ванькиным жилам, подобно белке в колесе.

Ведёрко, прихваченное Ванькой, оставалось абсолютно пустым. Пропал его рыбачий дар, зато жажда все усиливалась. Сделав очередной обжигающий глоток из горлышка, Ванька потянулся за сигаретами и поперхнулся от неожиданности. За его спиной стоял невесть откуда возникший парень. Вроде как улыбчивый, даже симпатичный. А глаза пустые, как у дохлой рыбы. Оттого и усмешка его скорее пугала, чем радовала. С таким же выражением лица Ванькин сосед кабанчиков забивал.

— Рыбачим? — спросил улыбчивый.

— Оно так, — осторожно согласился Ванька, прислушиваясь к хлопанию автомобильной дверцы за кустами. Не один, значит, гость пожаловал. Так и оказалось.

Пока первый парень, посмеиваясь, какой-то анекдот про рыбалку рассказывал, по тропинке спустился его приятель, коренастый, плотный и плешивый, хотя больше тридцати ему не дашь. Оба в пиджаках, несмотря на несусветную жару. От этого смотрелись они подозрительно, как шпионы или инопланетчики.

В горле у Ваньки враз сухо сделалось, словно он с десяток песен без передыху отгорланил.

— Ты местный, дядя? — поинтересовался плешивый.

— Не то чтобы, — ответил Ванька и махнул рукой в сторону шоссе. — Я дальше проживаю. В деревне.

— А рыбу часто ловишь? — подключился улыбчивый. — Вчера, например, ловил? Или позавчера?

— Позавчера мы работали, — ответил Ванька, прокашлявшись. — А вчера — да, было дело. Опосля обеда.

— «Бээмвэшку» не примечал? Фиолетовую?

— Не-а.

Ванька не понял, о чем идёт речь, но ничего фиолетового он и в самом деле не видел, если не считать собственных трусов.

— Мы из милиции, — неожиданно признались парни и одновременно взмахнули в воздухе карточками, похожими на проездные билеты, только с фотографиями.

Ванька покосился на бутылочное горлышко, предательски торчащее из травы, и потускнел. Однажды он побывал в милиции — давно, ещё когда рождение сынишки обмывал. Так его там побили сильно и до утра в клетке продержали, как обезьяну в зверинце.

А часы и деньги отобрали.

— Вон оно как, — тоскливо протянул Ванька, пытаясь незаметно дотянуться до бутылки ногой. Хотел её в воду спихнуть, да сам туда чуть не бултыхнулся.

Его за шиворот придержали и посмеялись незлобиво.

— Не напрягайся, дядя. Мы не по твоей части, не на вытрезвитель работаем. — Это плешивый сказал.

— Из УБОПа мы, — добавил улыбчивый приятель. — Бандюков ловим. Много их тут у вас? — Буднично так спросил, как будто речь про окуней шла.

— Разве они у нас водятся? — засомневался Ванька.

— А как же! — весело воскликнул плешивый. — Они теперь всюду.

Ваньку даже в жар бросило. Значит, пока он тут рыбалил, его могли ограбить налётчики? Денег в карманах немного осталось, но все ж таки!

— Беглые, что ли? — уточнил он. — Зэковцы?

— Зачем беглые — нормальные бандиты, — обиделся плешивый. — Ну, такие крутые, все на понтах, пальцы веером. — Он показал. — С пушками, на дорогих тачках… Неужто не доводилось встречать? Ванька пожал плечами. Пушки какие-то, тачанки… — Будто махновцы из кино на тему Гражданской войны.

Парни переглянулись.

— Пошли отсюда, — предложил улыбчивый. — Что с него, дремучего, возьмёшь.

Плешивый сделал было шаг назад, но вдруг как гаркнул:

— Э, э!

Невольно вздрогнув, Ванька обернулся. На косогоре появилась голая по пояс человеческая фигурка с большущим револьвером в руке. На Ванькином языке оружие это называлось «левонверт», а его обладатель был «мальцом», хоть и давно не бритым. Тот самый, что вчера мостился на утопшем бензовозе, как мокрый цуцик. Услышав окрик, он оторвал взгляд от земли и попытался попятиться, что сделать на крутом травянистом склоне было довольно сложно.

— Стоять! — закричал улыбчивый милиционер, вмиг перестав улыбаться.

— Брось ствол! — взвизгнул плешивый по-бабьи.

Оторопевший малец с размаху сел на задницу. Револьвер в его руке грохнул, да так громко, что у Ваньки уши заложило.

Малец зашевелил губами, но слова его были неразборчивы. Плешивый что-то проорал в ответ, доставая из-под пиджака маленький чёрный пистолет. Его напарник тоже запустил руку под мышку. А малец уже приподнимался с травы, показывая свои пустые растопыренные ладони. Дымящийся револьвер валялся у его ног. Ванька услышал:

— Я нечаянно!… Нечаянно!…

Малец ещё не успел распрямиться до конца, как вдруг — будто по столу сдуру доской шарахнули. На груди мальца, слева, дополнительный сосок появился — крохотный, тёмный. Переступив через револьвер, он пошёл вниз, прямо на плешивого, из пистолета которого поднимался дымок.

Тумп! Этот выстрел прозвучал глуше, но громче.

Вторая пуля тоже попала в приближающуюся безволосую грудь — туда, где цыплячьи рёбрышки сходились аркой. Мальца качнуло назад, но ноги уже несли его вниз, все быстрее и быстрее.

Ванька едва успел увернуться от бегущей фигуры.

Провожая её оторопелым взглядом, он увидел, что спина у мальца вся мокрая и красная. Споткнувшись у самого берега, он рухнул лицом вниз, да так и остался лежать — наполовину в воде. Ноги, обутые в не по росту большие кеды, ещё подёргивались, но вода у берега быстро темнела, принимая бурый оттенок.

Утоптанная трава притянула Ваньку, вынудив его сесть там, где он стоял.

— Вот же блядство какое, — пожаловался плешивый плаксивым голосом. — Откуда он взялся?

Его спутник, вместо того чтобы ответить, приблизил своё лицо к Ванькиному и сказал:

— Ты же видел, как этот бандит на нас напал, верно?

Он опять улыбался, хотя лучше бы этого не делал.

От такой улыбки у Ваньки засосало под ложечкой.

Как будто змея перед ним маячила, а не человеческое лицо.

— Он не то чтобы напал, — напомнил Ванька, втягивая голову в плечи. — Он как бы даже наоборот…

— Мало ли, что тебе с пьяных глаз померещилось! — Это плешивый подключился. — А дело было так, запоминай… Мы тебя опрашивали, так? Вдруг этот, с револьвером, появился. Он первый выстрелил. И только тогда мы огонь открыли.

— Ну, вспомнил? — нетерпеливо спросил второй.

— Вроде как. — Ванька отвёл глаза.

— Молодец. Будешь теперь нашим свидетелем.

— Не надо, — взмолился Ванька. — Я не умею свидетелем.

— Научим. Протокол подпишешь — и свободен.

Главное, чтобы ты ничего не напутал. Сначала бандит палить начал, и только потом уже мы… Так? Так, я тебя, гнида, спрашиваю?!

— Да-а! — завопил Ванька благим матом. Ещё бы не согласиться, когда тебя промеж ног хватают пальцами, цепкими, как клещи.

Позже Ваньке и впрямь стало казаться, что дело было так, как ему втолковали. Однако мальца все равно было жаль. Такой щуплый, безобидный на вид.

И чего на рожон полез?