Майами

20

Мери Уитни торопливо шла по дорожке. Брови нахмурены, руки болтаются вдоль туловища, словно дубинки, а голова наклонена вперед, словно стенобитная машина у ворот средневековой крепости. Сердитой она не была, однако вся собралась в комок, готовая к драке. Разумеется, она могла ошибиться, однако если в деле участвуют эмоции, то человек редко ошибается. А в сердечных делах плохие предчувствия неизбежно подтверждаются.

Она уже даже вычислила вероятное место для «измены». Теннисный павильон настолько же мог служить любовным гнездышком, насколько казался неподходящим. Да, если они занимались этим, то только здесь, добавляя таким образом к обиде еще и оскорбление. Тут она остановилась. Почему она так всполошилась. Роб был тренером по теннису. В этот момент он был не больше и не меньше, чем тренер, несмотря на ее намеки и долгосрочные намерения. Она вообразила его испорченным. Но это ведь едва ли был сексуальный контакт. Теоретически он был свободен трахаться с кем ему заблагорассудится. Однако теория это одно. Так всегда было. Так всегда будет. Для Мери важно было только то, что она чувствовала, пусть даже нелогично и извращенно. Ее империя строилась на интуиции, на способности угадать, что люди будут делать в будущем, еще до того как они сами об этом начинали догадываться. Она и Роб предназначены стать любовниками. Этого еще не произошло, но произойдет. Кого волнует, что временные рамки сместились? И вся драма заключалась в том, что объект ее вожделений изменил ей с самой красивой девушкой на свете.

Она снова зашагала, с удвоенной энергией. Павильон, закутанный в темноту, смутно вырисовывался впереди. Что она там обнаружит? Будут ли они пребывать в вопиющей посткоитальной меланхолии или в том ужасном тет-а-тет, который составлял современную прелюдию? Почему слова, обозначающие это, были латинскими или французскими? Потому что англичане понятия не имели, как трахаться. Вот почему. Черт! Она направилась к двери.

Она вгляделась в темноту. Темнота смотрела на нее в ответ. Она положила руку на круглую дверную ручку. И снова остановилась. Она только что согласилась подписать мегакрупный контракт с этой испанской шлюхой. Самый ли это удачный способ встретиться со звездой ее колоссальной кампании? Или же это самый подходящий момент, ведь полезно знать чей-то секрет? Она улыбнулась в темноте. Женщина должна делать то, что должна делать женщина. Однако, когда она отворила дверь, бизнес скромно съежился и убрался под зеленые клубы ревности, которые окутали ее рассудок.

Она вошла в павильон. Там никого не было. Ее глаза приспосабливались к темноте. О, да, были. Два человека лежали на массажном столе. Она подошла к выключателю и зажгла свет. О, да! Да! Боже, какой ужасный момент, но как замечательно оказаться правой!

Любовники замигали. Это было все, что они в тот момент делали, однако не все, что делали перед этим. Лайза Родригес лежала внизу, вся в черном. «Траур», успела подумать Мери. Она была в довольно приличном «Алайя» из новой коллекции. Крупные пуговицы на поясе казались приятным штрихом. Мери, пожалуй, позаимствует их для своей весенней коллекции, сделав чуть крупней, и чуть более блестящими и три, а не две. Диады были в прошлом году. Триады на очереди. Юбка Лайзы задралась до талии. Трусики валялись у ног Мери. Одна из сногсшибательных сисек Родригес попала в луч двухсотваттной лампочки. Мальчик уже прекратил свое упражнение, и Мери все никак не могла сообразить, хорошая это новость или плохая.

Его костюм помялся, но это только пошло ему на пользу. Он выглядел теперь как удобно обмятый «Армани», а не как ужасный «Лорд и Тейлор», сорок процентов полиестра, каковым являлся на самом деле. Лицо было красным от упражнения, а не от смущения, а волосы выглядели так, словно парень использовал их для мытья посуды. Он лежал на супермодели, словно позировал для Родена в скульптурной студии, в которой по какой-то странной причине обнаженное тело изгонялось. Мери Уитни никогда еще не видела его таким великолепным.

Она стояла, агрессивно выставив вперед ногу. Это было все, что она могла сделать, чтобы удержаться и не выбросить левую руку в воздух, потому что одна вещь была более определенной, чем смерть и налоги — у Мери Уитни было право первой подачи.

Ее губа искривилась.

— Мне так ужасно жаль, Лайза, — сказала она, — было узнать про твоих бедных родителей.

Лайза Родригес медленно улыбнулась. Подобные происшествия не смущали ее. Они ей нравились. Вокруг этого строилась вся ее жизнь. Устраивать хаос, ставить вещи дыбом, все перемешивать, расплачиваться со злобно визжащим миром, который искорежил ее детство. Она знала счет и ставки. Она совратила теннисиста, а теннисные мальчики — дело Уитни. Бизнесменша — сука с миллиардами — была в ярости, поскольку красота Лайзы подорвала пропаганду Божьего приверженца, прежде чем доллары Уитни получили шанс на это. Все остальное было так же просто, как и это. Ни у кого здесь не было высоких моральных принципов. Здесь речь шла о силе, о замешательстве и о том, кто с чем сможет отсюда уйти. Что больше всего беспокоило Уитни? Ее бизнес или ее танцы на спине? Комплект Кенвуд был ставкой в покере.

— Мери Уитни, как я догадываюсь, — протянула Лайза.

Мери проигнорировала ее.

Она повернулась к Робу. Ей хотелось как-то обидеть его, но он выглядел так, словно его уже обидели… смущенный, вконец ошеломленный, невероятно милый.

Не успев начать обличительную речь, она смягчила свой приговор.

— Бог всегда благосклонен к людям, любящим друг друга. Я полагаю, ты понял это слишком буквально, — сказала она.

Лайза Родригес спрятала грудь в платье. Она выбралась из-под Роба, все время улыбаясь, и слезла с массажного стола. Она опустила юбку и разгладила ее на бедрах, а потом направилась к Мери. Она наклонилась и подняла с пола трусики. Потом встала в паре футов от Мери и протянула ей руку.

— Я очень рада познакомиться с вами, — сказала она, — и я уже действительно с нетерпением жду, когда качнется наша совместная работа над парфюмерной кампанией.

Мери Уитни, сама превосходный бретер, не могла не оценить этого, не могла не восхититься ею. До этого она никогда не видела Родригес так близко, и та была действительно произведением искусства. Любовные упражнения увеличили ее красоту. Она определенно излучала свет, сияя обаянием и гипнотической сексуальностью.

Разумеется, ее следовало бы прогнать. Отсутствие уважения до такой степени нельзя терпеть… или можно? На какую-то секунду у Мери появилось видение. Сверкающая, мерцающая, чувственная Родригес, глядящая с рекламных щитов и страниц сладко пахнущих журналов. Она увидела, как парфюмерия Уитни, ее аромат летят от дисплеев дорогих универмагов и аптек высшего класса, и она услышала блаженство музыки пан-американских кассовых аппаратов. Существовала только одна гарантия, что кампания превзойдет самые смелые ожидания, и эта гарантия стояла перед ней.

Мери сделала глоток. Так можно простить эту несчастную историю или нет? Могла ли она вонзить зубы в уже надкушенный кусок пирога, простить такое унижение? На решение потребовались секунды. Мери Уитни знала, что существует только один способ преуспевать. Ты должна сконцентрировать всю свою энергию. Все амбиции должны быть устремлены в одном-едииственном направлении. У тебя могут быть и другие интересы. Но они не должны иметь значение. Она тяжело вздохнула.

— Как я рада видеть тебя, — ответила она наконец. — А теперь, если вы не возражаете, мы сейчас все собираемся садиться за стол, поэтому нужно торопиться. Могу поклясться, что вы вдвоем наработали отличный аппетит.

Она улыбнулась ледяной улыбкой, возвращаясь к своей привычной манере. Впрочем, у нее еще может появиться возможность как следует сквитаться с ними попозже. Ведь в конце концов они оба сидят за ее столом.