Майская Гроза 3

20 мая 1942 года юго-западнее Берлина

— Гофман, почему люди всe время воюют? — Спросил Клаус.

Мальчишка просто поражал умением находить самые неудобные вопросы, или не имеющие ответов вообще, или же ответы были такими, что и вспоминать про них не стоило. Гофман попытался отделаться простым пожатием плеч, но не тут-то было.

— Вот, ты же не любишь воевать? — Продолжил Клаус. — Я же вижу.

Гофман усмехнулся. Не любит? Он ненавидит войну столь лютой ненавистью, что мальчишка и представить не может себе всю глубину этого чувства. В гробу он видал и эту войну, и генералов, посылающих его в бой, и жизненное пространство, которое понадобилось Рейху в столь негостеприимной России, и самого… А вот об этом не стоит громко кричать даже в собственных мыслях. В последнее время гестапо столь усердно ищет причины военных поражений в предательстве солдат и офицеров, что даже невинная шутка может закончиться военно-полевым судом, введeнным в прифронтовой зоне более двух месяцев назад. А там неслыханно повезeт, если тебя сочтут достойным искупить свою вину перед фюрером и Рейхом с оружием в руках в составе штурмового батальона. А если удача отвернeтся от тебя, то очутишься ты вскоре в объятьях «тощей вдовы», чтобы напоследок сплясать тарантеллу, как любят шутить дурашливые итальянцы.

— Никакой нормальный человек не любит воевать. — Решился ответить Клаусу его дед. — Я три войны видел, и точно знаю, что нравится на войне только законченным психам.

— А русские? — Не унимался Клаус. — Если они пришли к нам, значит им нравиться воевать? Значит они психи?

— Русские пришли к нам поквитаться за нападение на их дом. — Вмешался в разговор обычно молчавший пулемeтчик Векман.

— Но доктор Геббельс говорит, что это они напали на нас! — Возмутился Клаус.

Векман рассмеялся, ему вторил второй номер пулемeтного расчeта Граве.

— Нашeл кому верить. — Векман закашлялся, сплюнул в сторону густую слюну, ему прострелили лeгкое где-то в Польше в первый месяц войны и комиссовали по ранению, а в начале этого года призвали обратно, как и всех остальных солдат призывного возраста из их батальона Фольксштурма.

— Не знаю где берeт свои доказательства главный доктор брехологии, но я лично переходил русскую границу в три часа ночи ровно год назад. — Поддержал его Граве. — И даже протопал несколько десятков километров вглубь России до того, как русские дали нам коленом под зад. Мне ещe повезло, что ранили и успели эвакуировать обратно в Польшу, до того как большевики загнали нашу дивизию в котeл. А парни из моего взвода остались там навсегда.

Клаус обиженно замолчал, совершенно по-детски надувая губы от очередной обиды. Разговоры эти уже стали постоянным ритуалом, без которого не обходился ни один день. Мальчику было тяжело прощаться со своими иллюзиями, а желающих поддерживать детские заблуждения не находилось. Все они когда-то верили точно так же, как и Клаус, но реальность заставила проститься с верой в непогрешимость фюрера и правдивость сообщений министерства пропаганды.

Гофман повернулся в сторону Берлина, в очередной раз обнаружив над далeким городом громадный столб дыма и пыли. Город горел, горел безостановочно уже две недели. Его безжалостно бомбили, не жалея бомб и какой-то горючей гадости, которую по слухам невозможно было погасить ни водой, ни песком. Говорят, что по восточным окраинам столицы русские самолeты отбомбились теми самыми страшными бомбами, которыми сравнивали с землeй укреплeнные районы старой германо-польской границы и города, объявленные фюрером крепостями. Крепости не сдаются, а если гарнизон капитулировать не желает, то враг имеет полное право его уничтожить. Почти месяц на позиции их батальона выходят остатки гарнизонов пограничных крепостей. Усталые, израненные, обожжeнные, потерявшие веру во всe, тем не менее они стремились на запад, страшась самой мысли оказаться в плену. Берлинское радио постоянно передаeт рассказы очевидцев злодеяний советских войск, устраивавших, если верить рассказчикам, такое, что встают дыбом волосы от этих ужасов.

Клаус верит, выслушивая передачи о советских злодеяниях с круглыми от ужаса глазами. Векман с Граве втихомолку посмеиваются над завываниями птенцов доктора Геббельса. А дед Клауса ворчит, что «берлинские пустозвоны ничего нового придумать не могут и описывают те способы борьбы с врагами, которые солдаты кайзера применяли в Африке в начале века». Но если это правда хотя бы наполовину, то это действительно страшно.

А листовки, высыпаемые над немецкими позициями с большевистских самолeтов, говорят о другом. Что большевики несколько раз предлагали германскому правительству заключить мир, но Гитлер отказывается это делать. Кому верить?

Есть и третье мнение. Его высказывали пробившиеся на запад окруженцы. По их словам, коменданты двух крепостей расстреляли присланных русскими парламентeров, после чего советское командование отдало приказ пленных в этих укрепрайонах не брать. Это уже больше похоже на правду.

— Очередной фюрер со своею фрау спешит укреплять нашу оборону в тылу. — Векман язвительно прокомментировал творящееся за спиной их батальона столпотворение на дороге ведущей из Берлина на запад в сторону, пока ещe не перекрытую русскими танками.

Раньше больше бежали на юг, надеясь найти защиту в Баварии, превращeнной в одну большую крепость, по утверждениям всe того же доктора Геббельса. Но три дня назад русские танковые бригады перерезали дороги, ведущие в том направлении, превратив относительно спокойный юго-западный тыловой район в кипящий людской муравейник. А их потрeпанный две недели назад батальон вновь выдвинули на фронт, пусть и во второй линии, взамен подразделений, полeгших при отражении русских танковых атак.

Зрелище на дороге действительно было забавным. Здоровенный армейский грузовик, забитый мебелью, ящиками и мешками, медленно тащился в людском потоке, непрерывно сигналя и требуя освободить ему дорогу. Бредущие по дороге люди неохотно расступались в стороны, зло плевали под колeса счастливчика, умудрившегося добыть транспорт для спасения своего барахла, в бессильной ярости грозили кулаками в сторону кабины, где торчала остекленевшая физиономия в мундире чиновника какого-то ведомства, с такого расстояния разглядеть какого именно было просто невозможно. Но наибольшую злобу людей вызывала сидящая в кузове женщина в легкомысленной шляпке со страусиным пером и меховой шубе, неуместной в конце последнего весеннего месяца. Даже до их позиций долетали выкрики возмущeнных беженцев, самыми безобидными из которых были пожелания «этой шалаве» попасть вместе со своим барахлом под русскую бомбeжку. Какой-то сорванец запустил в жену чиновника камнем, умудрился сбить с еe головы шляпку. Женщина испуганно накрыла голову руками, опасаясь, что следующий камень придeтся по голове, но в эту минуту грузовик выбрался из людской толпы и прибавил скорости.

— Вот мрази! — Продолжил разговор Граве. — Как раненых в тыл вывезти, так бензина нет. А как барахло своe спасать, так горючее нашлось.

На посту промолчали. Чем ближе русские армии к Берлину, тем больше трещин в знаменитом немецком порядке. Какой-то месяц назад такая ситуация была просто немыслима, а теперь картины такого рода можно наблюдать сплошь и рядом. Через железнодорожную станцию, на вокзале которой они располагались последние полторы недели, непрерывным потоком текли поезда, нагруженные не архивами из имперских министерств, не ценностями музеев, не оборудованием заводов, как утверждали пропагандисты всех уровней, а всe тем же имуществом вышестоящих. Картины, статуи, бронированные сейфы, дорогая мебель, даже фикусы в кадках. Обнаружили это всe те же Векман и Граве, решившиеся «взять взаймы» у Рейха немного продуктов, так как по слухам этот состав должен был перевозить из образующегося берлинского котла излишние стратегические армейские продуктовые запасы. Вскрытые позднее ещe два вагона других эшелонов явили точно такую же картину. Стратегическим запасами Рейха были богатства его руководителей.

Гофман в раздражении отвернулся от увиденной картины, подобное зрелище утомляет, а ему ещe убежать солдат своего отделения, что их не бросили на поживу русским танкам, а оставили прикрывать перегруппировку новых частей. Где они эти части?

Когда две недели назад им удалось вырваться из того ада, в который превратилась их бывшая позиция под Цоссеном, казалось, что командование сделало правильный вывод и отвело малобоеспособное подразделение в тыл. Но отдых продолжался чуть больше недели, русские нащупали очередную слабину в линии фронта, двинули вперeд свои танковые батальоны и фронт докатился до того места, где батальон гауптманна Енеке надеялся отсидеться в относительной безопасности.

Командиру батальона присвоили очередное звание после того, как оказалось, что единственной частью, прорвавшейся из города в относительном порядке, оказался батальон фольксштурма под командованием обер-лейтенанта Енеке. От всех остальных подразделений их дивизионной группы остались только ошмeтки. Наверное, так произошло потому, что их комбат не строил иллюзий относительно боеспособности своих ополченцев и немедленно отдал команду на отход, как только понял, что русские начали не просто разведку боем, а перешли в наступление. Тем более, что на их участке фронта оказались русские десантники, а от такого врага желательно держаться как можно дальше.

А поток беженцев по дороге всe плыл и плыл. Люди устали ждать, когда фюрер решит начать эвакуацию, и вначале робкими ручейками, а затем полноводной людской рекой устремились из обречeнного города. Посты охраны, установленные с западной и южной окраин города, им не препятствовали. Только иногда выдeргивали из толпы беженцев мужчин, уж очень явно напоминающих дезертиров. Вешать не вешали, зверства полевой жандармерии никто не одобрял, а, отвесив хорошего пинка, отправляли в штрафные команды. Пусть своей смертью принесут пользу Рейху, притормозив на время русские танки.

Гофман прикинул направление, откуда русские тридцатьчетвeрки смогут вывернуться. Не в надежде остановить, у них даже гранат нет. А прикидывая, куда нужно будет отойти, чтобы бронированные коробки не намотали его солдат на гусеницы. Пусть он исполняет обязанности командира отделения всего полторы недели, но эти солдаты ему верят, а значит нужно это доверие оправдать.

В траншее показался новый ординарец командира батальона. Клаус с дедом после отступления из Цоссена напросились в отделение Гофмана, которому присвоили звание унтер-офицера и поставили командовать импровизированной разведкой, ибо полноценный разведвзвод собрать попросту не из кого. Гофман оказался единственным, кто имел хоть какое-то представление о деятельности разведчиков.

Новый ординарец был даже моложе Клауса, ещe и пятнадцати нет, и выглядел соответственно. На него даже армейский мундир подходящего размера не нашли, бегает в форме Гитлерюгенда.

Как и ожидалось, визит этот означал вызов к командиру батальона. Впрочем, Гофман и сам собирался туда идти, надо же получить указания на сегодняшний день, утро которого начиналось относительно спокойно. Даже русские бомбардировщики проследовали стороной, оставив неразбериху на дороге без внимания. Нашли более достойную цель. Солдаты Гофмана на них не в обиде за это. Векман даже, когда думает, что его никто не слышит, вполголоса просит русских лeтчиков вывалить свой смертоносный груз на голову Гитлеру. Да слишком часто смотрит в сторону далeкого теперь Данцига, где у него осталась семья.

В комнате, занятой штабом батальона в одном из ближайших к дороге домов посeлка, кроме командира батальона и начальника штаба присутствовали двое людей в полевой форме эсэсовских дивизий. Гофману они не понравились слишком уж цепкими взглядами.

— Этот? — отрывисто бросил один их эсэсовцев, дождался утвердительного кивка гауптмана Енеке и вытащил из полевой сумки несколько фотографий.

— Вам знаком этот человек? — эсэсовец разложил перед Гофманом извлечeнные фотографии.

Гофман всмотрелся в фото, пытаясь сообразить чего представителям СС от него нужно. Фотографии его удивили. Если бы эсэсовец не проговорился, что человек на них один и тот же, то Гофман никогда не признал бы их тождественность, настолько сильно отличались изображeнные на них люди. При внимательном рассмотрении вскоре стало ясно, что человeк всe-таки один, но в гриме и разных одеждах. Гофман прошeлся взглядом по всем фотографиям, пытаясь найти что-то знакомое, наткнулся на ту, что лежала посередине и вспомнил. Это тот самый офицер, который присутствовал при их встрече с Гансом Шнитке, когда эсэсовский лейтенант отдавал ему приказ проверить дом во время боя под Цоссеном, и отправил Гофмана с его людьми в засаду, по утверждению фельдфебеля Шнитке. Ганс тогда успел предупредить своего бывшего сослуживца, а что ожидает Гофмана сейчас?

— Да, я видел этого человека. — Решился ответить Гофман.

— При каких обстоятельствах? — Продолжил допрос эсэсовский офицер.

Гофман постарался как можно подробнее описать обстоятельства встречи с интересующим эсэсовцев человеком, умолчал только о том, что не выполнил приказ, который ему отдавали. Упирал на то, что русские начали бой и пришлось отходить к месту базирования батальона. Но, похоже, эсэсовцев не сильно интересовало то, что произошло после разговора Гофмана с человеком на фотографиях, главным итогом была уверенность, с которой этот унтер-офицер признал пропавшего две недели назад посланца группенфюрера. Признал на фотографии, значит сумеет узнать и при встрече с самим посланцем.

Приказ, который отдали ему в конце разговора, Гофману очень не понравился, но его мнения никто спрашивать не собирался. Пришлось отдать честь и отправляться собирать своe отделение, в котором для такой работы пригодно было только три человека, считая самого Гофмана.

— Командир, вправо посмотри. — Панкратов тронул Пашку за руку и взглядом показал в том направлении, куда по его мнению нужно было взглянуть в первую очередь.

Павел подкрутил резкость бинокля, пытаясь выхватить из нагромождения ветвей то, что так взволновало его второго номера. Маскировались там хорошо, но не для таких асов, как младший лейтенант Чеканов и сержант Панкратов. Три человека в обычной полевой форме Вермахта старательно выглядывали что-то немного в стороне от их позиции. Солдаты, как солдаты, на эсэманов не похожи, защитного камуфляжа, который использует войсковая разведка немцев, тоже нет, если бы не проводимое ими наблюдение, то можно было бы их принять за прячущихся от патруля фельджандармерии дезертиров.

Видели уже такое. Забавно было наблюдать на лицах несостоявшихся покойников смену ужаса ожидаемой смерти на радость осознания того, что попали в плен к противнику, и никто не потащит их вешать к ближайшему подходящему дереву или столбу.

Единственное, что напрягало в наблюдателях — ну непохожи они на разведку, которой полагалось бы вести себя таким образом. Пусть, не испуганные молокососы, спасeнные ими от скорого суда полевой жандармерии, но всe же не того уровня профессионалы, которым должны были поручить подобное дело. К тому же объект утверждал, что встречать его должны именно эсэсовцы, а эти… На белокурых бестий не тянут. Пусть, и помельчали эсэсовцы в последнее время, но всe же покрупнее будут, чем эти наблюдатели.

Доложить всe же стоило. Пашка кивнул Панкратову, тот вытащил из своего ранца рацию, выдвинул антенну и попытался связаться с командиром взвода. Эти новомодные рации попали в их взвод только после того, как они оказались под новым командованием. Что там произошло, знает только командир, но по прибытии на фронт их взвод немедленно отправили в штаб фронта, где их ожидал человек с майорскими погонами, но столь властным взглядом, что сразу стало понятно, если и был он майором, то так давно, что за давностью лет позабыл, как настоящие майоры должны вести себя в присутствии генералов. Капитана Синельникова, а вернули командиру звание на другой день после их прибытия, липовый майор знал, как и сам капитан прекрасно представлял с кем он имеет дело. Разве что удивился командир сверх меры, Пашка такого выражения лица у него и не помнит. А дальше завертелось в обычном режиме их взвода, тренировки, тренировки и снова тренировки. Не зря фельдмаршал Суворов любил говорить, про «тяжело в ученье — легко в бою». От таких учений с радостью в бой убежишь. Да над ними ни в одной учебке так не издевались. К концу первой недели чуть не взорвались, не пацаны зелeные они, а осназовцы с боевым опытом, но бунт угас, как только в один строй с ними сам капитан Синельников стал. Стало ясно — дело настолько серьeзное, что впору пугаться. Но пугаться было поздно, да и не привыкли.

Хотя, ничего особенного ещe не произошло. Прошлогодние рейды не в пример опаснее были. А тут сиди, высматривай разведку противника. Единственная сложность, что не убить или захватить требуется, а выйти на контакт и объект из рук в руки передать. А вот кому передавать?

Андрей поковырялся в настройках рации, перешeл на нужную волну, доложил капитану об обнаруженных немцах, получил приказ ждать и убрал рацию в свой ранец. Пашка ещe раз глянул на новое оборудование, сказали бы ему месяц назад, что такое в природе существует, ни за что бы не поверил. Вместо здоровенного железного ящика, который в прошлые рейды таскали, на этот раз выдали им небольшие коробки, с полкирпича размером, а по весу, и сравнить не с чем. За размеры заплатили меньшим расстоянием устойчивой связи, да небольшим числом фиксированных диапазонов связи, как пояснял Панкратов, но по мнению Пашки замена вполне равноценная, раз уж теперь рация у каждой боевой группы есть. Приспичило им мнение командования узнать, и тут же доложились, а раньше или пришлось бы обратно ползти, или начинать операцию на свой страх и риск.

Немцы активности не проявляли, похоже, что и подремать пристроились. Пашка пожалел о том, что поторопился доложиться. Какая же это разведка, это тыловые раздолбаи на отдыхе. Ещe бы костерок разложили. «Разведчики»!

Вскоре к ним добрался капитан с одним из сопровождаемых. Для солидности объект снабдили целой свитой, которая должна была убедить немцев в реальности событий. Выходит человек из вражеских тылов, по дороге таких же несчастных встречает, дальше следуют вместе. Хотя, даже беглого наблюдения за группой сопровождаемых было достаточно для того чтобы понять — знают они друг друга намного лучше, чем по легенде говорится. Этот, который приполз сейчас, главному объекту вообще родственник. Уж очень похожи, да и поведение, манера говорить наедине, взгляды, бросаемые в сторону друг друга, выдают родню, может быть дальнюю, но непременно родню.

Или очень близких друзей, давно знающих друг друга. Они с Панкратовым прекрасно понимают друг друга без всяких слов, по одним взглядам или жестам. Но они больше года воюют в одной снайперской паре, а такие вещи всe же редкость.

Капитан выслушал доклад Панкратова, обнаружившего наблюдателей, внимательно осмотрел немецкий дозор сам, передал бинокль немцу. Тот долго смотрел, ожидая какого-то только ему нужного знака. Наконец отдал бинокль капитану Синельникову и молча кивнул. Тотчас освободился от маскировочной накидки и едва не попeр напрямую из кустов.

Пашка тихо выругался, осаживая немца назад, красочно описал, что по его мнению нужно делать с такими вот горе-диверсантами. Немец радостно заулыбался на это высказывание, и тут же выдал столь забористую матерную частушку, что Пашка с Андреем просто онемели от удивления. А Ганс-то оказывается по-русски чище их шпарит. Вот тебе и немец.

Но с замечаниями немец согласился. Выслушал короткий инструктаж, отряхнул вымазанные в пыли брюки, поправил пиджак, натянул поглубже на голову армейское кепи со споротым орлом и на этот раз направился в тыл их позиции.

— Меня Пeтр зовут. — Бросил он напоследок и исчез в старом оплывшем овраге, который Чеканов с Панкратовым выбрали в качестве наблюдательного пункта.

Минут десять спустя Пeтр выбрался из оврага в полукилометре от их позиции и прихрамывая на раненую ногу двинулся в сторону немецких разведчиков, старательно изображая беженца, которому нужно на запад, но который боится выйти на проходящую севернее дорогу. Немецкие наблюдатели его заметили и замерли, наблюдая за ним, хотя только что едва не выдали свою позицию слишком активным перемещением. Пeтр, как и предлагали, двигался так, чтобы кусты с немецким дозором оставались в стороне, но не слишком далеко от его пути. Вскоре он поравнялся с ними, повернулся в сторону и что-то сказал. Затем махнул рукой и зашeл за кустарник.

— Ещe один дезертир следует в благословенный тыл в надежде отсидеться за чужими спинами, пока мы тут проливаем кровь за фюрера и Рейх. — Патетически воскликнул, правда вполголоса, Векман и даже руку вскинул вверх и в сторону, повторяя один из любимых жестов фюрера.

Что-то сегодня он излишне разговорчив. Гофман посмотрел на восток и увидел бредущего в их сторону человека. Под категорию дезертира он действительно подходил. Недостаточно стар для освобождения от призыва в фольксштурм, да и армейское кепи на голове, скорее всего, остаток от выброшенной второпях формы. Довольно сильно хромает, наверное, последствия ранения, но может и притворяется.

— Надо бы остановить, а то выйдет на дорогу, а там жандармерия, а они долго разговаривать не будут. — Предложил Граве, пожалев неведомого дезертира.

Гофман промолчал. И жалко человека, и хочется его предупредить. А что дальше? Да, и позицию выдавать они не имеют права. Пусть идeт мимо. Если счастливчик, то сумеет вывернуться, а если невезучий, то бог ему судья. Гофман торопливо перекрестился, заметив как недовольно скривился Граве и усмехнулся Векман. Будь на его, унтер-офицера Гофмана, месте кто-нибудь менее терпеливый, то уже бы давно эта парочка заработала взыскание. Но эти двое лучший в их роте, да и батальоне тоже, пулемeтный расчeт. А также единственные люди в его отделении, кто хоть как-то пригоден для ведения разведки. Иногда мелькала мысль — а как бы повели себя его напарники, не будь здесь его, командира отделения. Не перебежали бы на ту сторону?

А прохожий приближался. Предполагаемый дезертир хромал всe сильнее, то ли устал, то ли заметил их и торопился показать насколько сильно он ранен. Правда, глядел он в основном в направлении далeкого полотна шоссе, по которому двигался непрерывный людской поток. Гофман понемногу терял интерес к человеку, озабоченному только тем, как незаметно выбраться на шоссе и смешаться с толпой беженцев. Вот только, чудилось ему что-то знакомое в этом беженце, но догадка бродила где-то на задворках сознания, не спеша подсказать, кого именно этот человек напоминает. Человек подошeл к ним почти вплотную, повернулся в сторону кустов, за которыми они обосновались, и сказал:

— Гофман, не стреляйте. Это я — Бехер.

Курт с ненавистью посмотрел на почти полностью седой затылок оберфюрера Брокмана, погладил рукой висящий под мышкой автомат, но смог перебороть свой порыв.

— Я не убивал твоего отца, Мейстер. — Внезапно сказал оберфюрер. — Ведь, ты же Мейстер? Я не ошибся?

Курт замер. О том, что он Курт Мейстер не знала ни одна живая душа в округе, километров на сто, как минимум. Ему поменяли имя и фамилию ещe три месяца назад на начальном этапе подготовки операции. Он и сам порой чувствует себя другим человеком. А тут… Откуда эта эсэсовская сволочь его знает? Он сам вспомнил лицо этой мрази совершенно случайно, просто удачно легли солнечные лучи на физиономию одного из сопровождаемых, и Курт вспомнил того эсэсовца, который арестовывал его отца в далeком тридцать четвeртом году. Неужто Брокман смог запомнить его, тогда молодого и наивного, верящего в человеческую дружбу. Отец, ведь, встретил будущего оберфюрера как друга. А тот заявился только для затем, чтобы отправить фронтового товарища на смерть.

— Не мучайся загадками, Мейстер. — Продолжил Брокман, по прежнему не поворачиваясь к собеседнику лицом. — Ты просто похож на свою мать. Ты просто очень сильно похож на свою мать. Ты просто очень сильно похож на свою мать Гертруду Мейстер.

— Вы знали мою мать? — Любопытство перебороло в Курте остатки осторожности.

— Я не помню твоего имени. — Вместо ожидаемого ответа сказал оберфюрер.

— Курт.

— Ты знаешь, Курт, как познакомились твои отец и мать?

Брокман повернулся лицом к сыну своей несостоявшейся невесты и бывшего друга. Что он знает о том, что произошло на самом деле? Что посчитали нужным рассказать этому плоду греховной любви? Любви не принесшей счастья никому из них, в том числе и этому молодому гауптманну.

— Мать говорила, что они познакомились весной шестнадцатого года, когда отец по каким-то делам приехал в их город.

По каким-то! Брокман невесело усмехнулся. А что другого могла рассказать эта предательница? Какое значение имеет теперь и его любовь и его подарки, награбленные, чего греха таить, им, ефрейтором Брокманом, во Франции. Лучше бы он отдал те отобранные у французов золотые кольца своей матери, она заслуживала их намного больше. Да и то колье, снятое с богатой француженки, лучше бы смотрелось на его сестре. Хотя, Барбаре и так жаловаться не на что.

— А что говорил твой отец? — Спросил Брокман, заранее зная ответ.

— Отец не захотел говорить на эту тему. — Курт подтвердил сомнения оберфюрера.

Конечно, выглядеть подлецом в глазах родного сына не очень приятно. Но мог бы что-нибудь соврать. Хотя, вранья в этой ситуации с обеих сторон нагородили столько, что и те, кто непосредственно принимал участие в этой истории, не сразу смогут ложь от правды отличить. По крайней мере, сам Брокман так и не смог разобраться кто же кого соблазнил, то ли Людвиг Гертруду, то ли Гертруда Людвига. Да и какое это имеет значение теперь? Достаточно того, что эти двое сломали ему жизнь. Впрочем, не только ему, но и себе.

— Твой отец попал в дом твоей матери по моей просьбе. — Оберфюрер решил просветить Курта Мейстера относительно условий встречи его родителей. — Он должен был отвезти моей невесте подарки, которые я приготовил ей за полтора года войны.

Курт вначале не понял причeм здесь этот эсэсовец, открыл рот для уточняющего вопроса, но тут же захлопнул его. Всe стало предельно ясно. И недовольство матери, когда он в детстве спрашивал про своего отца, и беззлобные шпынянья мачехи, не слишком довольной появлению в семье внебрачного отпрыска мужа, и странный взгляд отца, обнаружившего на пороге своего дома давнего фронтового товарища. Так много думалось сказать предполагаемому убийце отца, а говорить-то нечего. Если сказанное оберфюрером правда? А как проверить?

Курт развернулся и пошeл в сторону фольварка, в котором обосновалась русская разведгруппа, предназначенная для их сопровождения.

Брокман проводил взглядом парня, который мог стать его сыном. Тогда, после войны, он почти решил забыть измену Гертруды и жениться на ней. Так и произошло бы, если бы не Барбара. Она сделала всe возможное, чтобы этого не случилось. Тогда активность сестры казалась всего лишь проявлением обиды за него, за семью, за несчастную судьбу самой Барбары — еe муж остался лежать в земле далeкой Бельгии. Ей, венчанной законным браком в церкви, куковать одной, а этой мерзавке Мейстер, согрешившей в ожидании еe недалeкого братца, достанется счастье семейного очага. Со временем к нему пришло понимание того, что главным мотивом, движущим Барбарой, был материальный. Сестре он был нужен, как человек, главное предназначение которого содержать еe семью. Вот, только изменить ничего уже было нельзя. Наследником немалого, даже по меркам его круга, богатства будут не его неродившиеся дети, а непутeвый отпрыск дражайшей сестрицы. Слава всем богам, что удалось хоть на время избавиться от него. Пусть посидит в русском лагере для военнопленных, глядишь ума немного прибавиться. Барбара, конечно, устроит истерику. Хотя, почему он должен выслушивать стенания этой дуры? Отправить еe вместе с детьми старшей племянницы в Баварию, где у мужа младшей племянницы живут родители, и пусть дожидаются конца войны. По всем признакам ждать недолго осталось.

Штандартенфюрер Франк ожидал результатов русской разведки. Вернее, прежде всего интересовало его участие в ней своего брата. Петька сам напросился в этот рейд, хотя врачи русского госпиталя были против. Но вот же взбрело братцу в голову, что он лично должен предупредить свою семью, чтобы не торопились эвакуироваться на запад. На попытку приказать ему штандартенфюрер получил вполне ожидаемый от старшего брата ответ, в виде пожелания сходить по всем известному в России адресу.

Сегодня Петька с утра ушeл с русским капитаном, почти пять часов прошло, а известий всe нет. Встретить их должны, сигнал на той стороне получен, подтверждение пришло практически сразу. Но где в этой мешанине советских и немецких частей отыскать безопасное окно. Плюс обоюдная секретность. Русские прячутся от своих частей, ему на той стороне нужно миновать пристального внимания немецких подразделений. Может, не стоило соглашаться? И отправиться в Сибирь валить лес? Это в лучшем случае, а в худшем бесследно исчезнуть в каком-нибудь каменном мешке или прогуляться до расстрельной стенки. Ему не настолько надоела жизнь, чтобы заканчивать еe так рано. Ещe и сорока нет. Петька больше чем на десяток лет старше, но тоже не торопится прощаться с жизнью. Ухватился за предложение русской разведки мeртвой хваткой, отчитал младшего брата, не желавшего влезать в старые дела на новых условиях. Только что подзатыльников не надавал.

Петька всегда был решительнее и бесшабашнее. Родители помнили проказы старшего сына долгие годы, и невольно сравнивали с поведением младшего, которого больше интересовали книги, чем обычные мальчишеские забавы.

Как выяснили русские следователи, родители уже умерли. Мать ещe в тридцать втором, а отец два года назад. Обе сестры живы, у обеих семьи, дети, у старшей уже и внуки есть. Петька, когда узнал это, часа три столбом сидел, всe куда-то вдаль смотрел, как признался потом — жизнь свою наново примерял. Думать было о чeм. У старшей сестры муж, их общий знакомый кстати, генерал, корпусом в Иране командует. У младшей еe избранник таких карьерных высот не достиг, но инженер не из последних, в Саратове на крупном заводе цехом руководит. Бывший солдат роты штабс-капитана Бехера армией в Норвегии командует. А он большую часть жизни в слесарной мастерской напильником работал.

Вот и решай — выиграл ты от смены Родины, или проиграл? И не пора ли возвращать долги брошенной в тяжeлую минуту России? Все эти думы Петька и вывалил на младшего брата, как только сумел переварить весь поток обрушившихся на него новостей. Если родина отцов, а не далeких, мифических за давностью лет, предков, требует твоей помощи, надо идти и помочь. Если твои родители упокоились в этой земле, то она и является тебе родной. Если встал вопрос на какую сторону стать, то нужно выбрать Россию, а не чуждый Рейх, который так и не стал родным за все годы проживания в нeм.

Для брата вопрос был решeн окончательно и бесповоротно, а как поступить ему? Но кому — ему? Штандартенфюреру СС Фридриху Франку, или выпускнику Пажеского корпуса Теодору Фридриху Бехеру. Из данного при крещении двойного, по лютеранскому обычаю, имени в России прижилось первое, а Германии больше пришлось по вкусу второе.

Впрочем русская разведка больших вариантов выбора не предоставила. Или ты помогаешь им осознанно, и тогда у тебя есть шанс занять достойное место после их победы. Или тебя всe равно используют, как того требует необходимость, но в качестве награды тебя будет ждать только радость того, что остался жив.

Связника Гейдриха с этой стороны не оказалось. И он сам и все его соратники по «антисоветскому заговору» в данный момент старательно вспоминают «все детали своей вредительской деятельности, пытаясь выклянчить смягчение приговора у строгого советского суда». Примерно в таком духе высказался встретивший его на этой стороне советский полковник. Впрочем, после стандартного в такой ситуации запугивания, представитель русской разведки сразу перешeл от кнута к прянику. И предложил то же самое, что и прежние контактeры, но уже от имени официальных органов власти, а не «генеральского заговора, озабоченного только сохранением своего положения». Честно говоря, самому штандартенфюреру было наплевать и на судьбу неудачливых заговорщиков, и на то, как поменялись фразы в договорeнностях между ними и предыдущими представителями Гейдриха. Его волновало другое — советского офицера он не чувствовал! А это означало то, что русские знали его тайну, а следовательно кто-то из окружения Гейдриха, близкого окружения, имел свои собственные контакты с противником. Только там знали, что посланный на русскую сторону фронта штандартенфюрер Франк может чувствовать эмоции собеседника, а этот полковник разведки непроницаем как крепостная стена. Врождeнное, или результат долгих тренировок?

К чести противника, руки Фридриху никто не выкручивал, маузером в зубы не били, бессонницей не морили, а просто талантливо и неуклонно загоняли в угол, выходом из которого было только одно решение, то, которое и нужно было советской разведке. Последней каплей был разговор с братом. Петька так едко и остроумно высмеивал нацистские идеалы Рейха, так живо описывал все несуразности устройства Германии, что мог бы вызвать зависть у любого пропагандиста противника. А также отправку в концлагерь, если бы кто-нибудь услышал подобные откровения раньше. Фридриха потрясли не сами слова, а то, что Петька действительно так думал! Он это чувствовал. Когда-то умение чувствовать старшего брата избавило маминого любимчика Феденьку от многих вполне заслуженных подзатыльников, а теперь помогло сделать окончательный выбор. Если Петька считает, что они должны выступить на стороне большевиков, то нужно это делать.

Фридрих досмотрел разговор оберфюрера с советско-немецким разведчиком. То, что эти двое связаны друг с другом, было понятно почти сразу. И удивление оберфюрера при виде представителя советской разведки, и шок узнавания, настигший приставленного большевиками гауптмана позднее, давали столь сильный эмоциональный фон, что Фридрих мог почувствовать его на расстоянии более десятка метров. Забавной была и смесь чувств. Любопытство и ненависть со стороны советско-немецкого гауптмана, и грустное сожаление оберфюрера. А вот страха не было. Исчез страх, едва оберфюрер перешeл первую грань ожидаемой смерти. Фридрих в самые первые минуты новой встречи не сразу узнал Брокмана, настолько спокоен и отрешeн тот был.

— Многовато сегодня беженцев. — Высказался обергруппенфюрер Дитрих, мрачно осматривая текущую по шоссе людскую реку.

— Будет ещe больше, когда наши танки ближе подойдут. — Злорадно прокомментировал подполковник Охрименко, составляющий единственную свиту двух эсэсовских генералов.

Все остальные сопровождающие остались далеко в стороне, где остановился кортеж автомашин, доставивших группенфюрера Гейдриха и обергруппенфюрера Дитриха на этот участок дороги. Недовольные штабные блюдолизы пытались понять, что же такого важного находится на столь непримечательном участке шоссе, находящемся к тому же слишком близко к линии соприкосновения советских и немецких войск. Да и где она эта линия? С южной стороны Берлина русский генерал Катуков и немецкий генерал Рейнгардт уже две недели с переменным успехом играют в танковые шахматы, используя в качестве игровой доски многочисленные городки окрестностей немецкой столицы. Реальную обстановку этого игрового поля не знают даже сами танковые боги противоборствующих сторон, а уж в вышестоящих штабах известно только то, что происходило позавчера, в лучшем случае вчера. Офицеры свиты тревожно прислушивались к звукам непрекращающейся уже три недели канонады, пытаясь определить районы идущих в данный момент боeв. Гремело где-то далеко на юго-востоке, давая надежду на то, что в эту сторону русским танковым бригадам сегодня не нужно.

— Как подойдут, так и уберутся обратно. — Отозвался Дитрих, реагируя на наглое высказывание русского офицера. — Я думаю, что у генерала Гудериана найдeтся, чем их встретить.

— Гудериану придeтся вертеться как блохе под собачьими зубами. — Напомнил о трудности задачи Гейдрих.

— Ага, с востока Катуков молотом в лоб, а с юга Рокоссовский серпом по яйцам. — В очередной раз проявил своe своеобразное чувство юмора Охрименко.

Гейдриху поначалу было трудно понимать шутки своего учителя русского языка, но чем лучше он изучал язык, тем осмысленней становились словесные выпады советского подполковника, даже высказанные по-немецки. Использование будущими противниками Гудериана в качестве оружия основных большевистских символов выглядело очень забавно. Особенно применение серпа. Да и позиция у Рокоссовского очень подходящая именно для этой операции.

Дитрих промолчал, признавая очередное словесное поражение. Недовольно отвернулся, сплюнул в сторону, но хотя бы за пистолет перестал хвататься, как было поначалу. Всe-таки Дитрих меняется, понемногу, почти незаметно для окружающих, а тем более для самого обергруппенфюрера, но меняется. И одной из причин этого стал пленный русский подполковник. Истины ради, нужно сказать, что менялись все. И Дитрих, и Гейдрих, и сам советский подполковник. В его шутках уже нет той злости, что сквозила поначалу. Он уже не пытается при первой же возможности выставить Дитриха дураком, даже когда тот высказывает откровенные глупости. А три дня назад Гейдрих стал свидетелем события просто невероятного. Эсэсовский генерал и советский подполковник склонившись над картой совместно проводили анализ событий на французском фронте, и советский офицер терпеливо разъяснял недалeкому в военных делах Зеппу, как именно нужно подрезать французский клин, чтобы заставить «лягушатников» отказаться от захвата Парижа. Как оказалось, фюрер пригрозил отправить бывшего любимца во Францию, «реализовывать на практике свои идиотские советы». Дитрих имел неосторожность высказать собственное видение событий под Парижем в присутствии своего бывшего друга. То, что в более благополучные времена воспринималось как забавная шутка, сейчас вызвало у Гитлера бурную реакцию с ором и принятием скоропалительных решений. Зато теперь не нужно придумывать повод для вывода из Берлина подчинeнных Дитриха. Раз фюрер велел командиру «Лейбштандарта» отправляться под Париж, значит и сама дивизия должна отправляться вместе со своим генералом.

Только бы Гитлер не отменил свой каприз. А для этого самому Дитриху желательно не попадаться на глаза фюреру. Как показывает опыт общения с главой Рейха, тот не слишком любит вспоминать о своих ошибках. Помогут и извечные прихлебатели, уж они сделают всe возможное, чтобы выставить это скоропалительное и ошибочное решение, как очередное проявление гениального предвидения событий. Если Дитрих сумеет остановить французов! А если не сможет, то всe равно что-нибудь придумают, но решение фюрера в любом случае станет гениальным. Правда, решение это не соответствует планам Гейдриха, вернее совпадает только в части удаления Дитриха с его дивизией из мышеловки Берлина, но фюреру об этом знать необязательно. У рейхсканцлера хватает более важных проблем, чем знакомство с планами заместителя Гиммлера.

Самому рейхсфюреру тоже не всe известно. Как и Гейдриху очень мало известно о реальных планах своего начальника. Гиммлер ведeт какую-то свою игру, но никто и не ожидал, что будет как-то иначе. Все они плетут заговоры за спиной горячо любимого фюрера, все строят планы на будущее, все собираются на пути к собственному спасению утопить пару-тройку особо нелюбимых соратников по борьбе.

Намного оригинальнее высказанное Охрименко предположение о том, что и Гитлер собирается проделать то же самое со всеми ними. «За контракт с дьяволом желательно расплачиваться чужими душами, лучше всего вашими!» Сам Гейдрих посчитал слова русского всего лишь забавной метафорой, а вот Дитрих задумался. Фюрера он знал очень хорошо, недаром в одной машине столько километров по Германии намотали, тогда ещe Германии, а не Рейху. И то что Гитлер менялся, ему было видно лучше всех. И было этих изменений не одно, не два и даже не три. И самым странным из них было изменение конца двадцатых, когда из немного странноватого, но всe же понятного, товарища по партии выкристаллизовался уверенный в своей исключительности и непогрешимости фюрер немецкого народа. Произошло это буквально за несколько месяцев для тех, кто видел фюрера издалека, и за несколько дней для тех, кто общался с ним накоротке.

Фюрер тогда действительно продал душу дьяволу. Вот только звали этого дьявола не Люцифер, а Рокфеллер. И плату он требовал не душами, а полновесным золотом. И ещe неизвестно, кто из них бесчеловечней и безжалостней — дьявол земной или дьявол небесный? И, как показал опыт, беспроигрышных сделок с врагом рода человеческого не бывает, как бы его не звали. Люцифер или Рокфеллер. Светоносный падший ангел, или североамериканский нефтяной миллиардер.

Подошло время платить по счетам, а платить то нечем! Захваченное в Европе на первом этапе завоеваний уже проглочено безжалостным молохом войны, который с каждым днeм всe прожорливее и ненасытнее. Надежда на богатую добычу в разгромленной России окончательно улетучилась уже после поражений прошлого года. Рейх тратит свои неприкосновенные, «подкожные» запасы, а их всe меньше и меньше. Недалeк тот день, когда не будет ни горючего, ни боеприпасов, ни продовольствия. Вполне возможно, что и люди к тому времени закончатся. А заокеанский представитель ада на земле, надававший самых обнадeживающих посулов на начальном этапе сделки, вдруг отрeкся от своих обещаний, и требует плату со всеми процентами немедленно, пока ещe есть с кого требовать. Пока что обязан платить Адольф Гитлер, а на кого повесят долг, если фюрера вдруг не станет?

Дитрих поделился своими соображениями с Гейдрихом, на что тот хмыкнул и пояснил. Платить будут немцы! Немцы и ещe раз немцы. Платить и каяться, каяться и платить.

Фюрер надеялся расплатиться богатствами России, но у русских оказался свой взгляд на эту проблему, и они пришли пояснить его правителям Рейха. Они единственные, кто в состоянии объяснить фюреру и его соратникам всю глубину их заблуждений.

Как ни странно, но спасти Германию от кабальных выплат по долгам Гитлера тоже могут только русские. Если оккупируют еe. Вряд ли при нынешнем положении дел у Рокфеллера найдутся рычаги воздействия на советское правительство.

Вот только не спешит почему-то на Запад знаменитый русский паровой каток, которым столь красочно пугали Германию во времена прошлой войны, именуемой теперь Первой мировой. Собранных под Берлином советских войск с избытком хватит, чтобы просто втоптать в землю те дивизии, которые волею фюрера оказались в окопах под столицей Рейха, а генерал Конев уже три недели не торопится начинать наступление. Вернее, все три недели он старательно изображает активные действия многочисленными разведками боeм, удерживая в напряжении командование Вермахта, ожидающее, что вот именно сейчас, именно на этом участке русские ударят. Даже выброшенные вперeд бронированные клинья обеих танковых армий не уходят на оперативный простор, а всe также топчутся в окрестностях Берлина. Как бы ни хороши были Рейнгардт с Готом, но возникни у Катукова с Рыбалко желание обойти позиции немецких танковых дивизий, они смогли бы это сделать. Ведь немецкие панцеры жeстко привязаны к Берлинскому укрепрайону, а русские танки нет. Или всe же привязаны? Некоторые горячие головы ОКВ предлагали отвести часть войск из столицы для удара во фланг вырвавшегося вперeд Центрального фронта Рокоссовского, но были образумлены своими более здравомыслящими коллегами. А не этого ли ждут русские? Восемь армий Конева никуда не делись. Всe также нависают над столицей Рейха более чем миллионом бойцов, обещая непременно ударить, как только часть подразделений противника покинет свои позиции. Берлинский капкан сработал по полной. Вермахт не может уйти из него частично. Или нужно оставлять столицу без боя, на что не согласен фюрер, или ждать пока противник нанесeт удар здесь, чего до сих пор советское командование не сделало. А тем временем фланговые фронты русских стремительно двигаются вглубь Германии, беря под контроль второстепенные, по сравнению со столицей, но столь важные для обороны Рейха города и местности. Рокоссовский уже к Лейпцигу вышел. А оборонять город некому, все под Берлином. Пара хороших ударов и город падeт. И что дальше? Опять планы операций переделывать?

Никто, конечно, не сомневался, что русские захватят Саксонию, просто ожидалось, что произойдeт это намного позже. Или намного раньше. Если вспомнить как резко они рванули полгода назад.

— Генерал, вы уверены, что ваш посланец будет переходить именно здесь? — Подполковник Охрименко демонстративно избегал эсэсовского звания своего ученика, хотя Гейдрих не понимал причин этой брезгливости. Звание, как звание. Использовали же русские не так давно вместо генеральских званий их должностные аналоги типа комбригов и комдивов.

— Если ничего экстраординарного не случится, то именно здесь. — Ответил ему Гейдрих.

— Если никакому русскому дураку в генеральских погонах не взбредeт в голову начать наступление. — Добавил Дитрих. — Наши немецкие генералы предупреждены.

— А если сам фюрер распорядится? — Продолжил высказывать сомнения Охрименко.

— Вряд ли. — Дитрих потeр рукой подбородок. — Видел я его вчера.

— Как видел? — Удивился Гейдрих. — Зепп, мы же договаривались, что ты будешь избегать встреч с ним.

— Случайно получилось. — Смутился Зепп. — В коридоре столкнулись. — Дитрих опять вцепился в подбородок. — Да и не Гитлер это был — двойник.

Гейдрих с Охрименко мгновенно повернулись в его сторону.

— Зепп, ты уверен, что это был двойник? — Гейдрих был чрезвычайно серьeзен.

— Конечно! — Отмахнулся обергруппенфюрер. — Мне ли не отличить настоящего Гитлера от его двойника. Хоть и похож очень сильно, намного больше, чем все остальные двойники. Издалека так и не отличить. — Дитрих опять махнул рукой и горделиво добавил. — Но меня не обманешь!

— А я ещe удивлялся — чего это наш генерал в опалу попал… — Протянул Охрименко. — Да и шофeра с камердинером в отпуск по состоянию здоровья отправили… И адъютантов меняют каждую неделю…

— Ну и что? — Спросил Дитрих, подтверждая своe тугодумство.

Охрименко только покачал головой. Зепп — это Зепп.

— Нету нашего горячо любимого фюрера в Берлине! — Пояснил советский подполковник недогадливому обергруппенфюреру. — Может быть, и в Германии уже нет!

— Зепп, мы возвращаемся в Берлин! — Подал вполне ожидаемую команду Гейдрих. — А вот дальше было неожиданное. — А вы, подполковник, остаeтесь командовать операцией.

Заместитель Гимлера насладился удивлением на лицах своих собеседников и добавил.

— Дождаться посланца, даже если русские танки выкататься к подножию этого холма.

Гейдрих развернулся и двинулся к ожидающей внизу кавалькаде автомобилей, вслед нему заспешил Дитрих.

Подполковник Охрименко проводил взглядом своe начальство. А обергруппенфюрер растeт. Надо же, не высказал ничего, хотя на лице было написано желание прокомментировать и это неожиданное решение своего компаньона и отношение к этому русскому то ли пленнику, то ли адъютанту. Уже на середине склона Дитрих догнал Гейдриха и начал что-то ему говорить, показывая головой на вершину оставленного холма. Всe-таки не выдержал. Охрименко даже может сказать, какие именно сомнения гложут командира «Лейбштандарта». К великому сожалению — нет!

— Рейнгардт, зачем вы оставили его одного. — Высказал своe удивление Дитрих. — А вдруг он специально засланный шпион?

— Ах, если бы! — Отозвался Гейдрих, как всегда непонятной фразой. — Это был бы наилучший выход из той дурацкой ситуации, в которой мы оказались.

Зепп Дитрих промолчал. Хотя, совсем недавно терпение и Дитрих были вещами просто несовместимыми. Даже в присутствии фюрера. А теперь. Чем же так подействовал на него новый друг. Они же с Гейдрихом друзья? А как же иначе?

Гейдрих краем глаза наблюдал смену чувств на лице своего компаньона. Эх Дитрих, Дитрих. Иногда Гейдрих жалел, что судьба свела его с командиром Лейбштандарта, но чаще всего радовался. Не понимает многих очевидных, для Гейдриха, вещей. Но на изощрeнное предательство не способен. И даже просто молча пристрелить в спину не сможет, а обязательно выскажет за что именно желает отправить тебя на тот свет. Наверное, Гейдрих выполнит своe обещание сделать Зеппа фельдмаршалом. Это будет наилучший подарок для нового друга, и самый прекрасный выход для самого Гейдриха. Неуeмное упрямство Дитриха будет его местью военным за то презрение, которым они так старательно одаривали его все эти годы.

Охрименко дождался когда эсэсовские генералы сядут в автомобиль и вся кавалькада развернeтся в сторону Берлина, повернулся к дожидавшейся чуть ниже по склону охране, или конвую? А какая разница. Эсэсманы охранного подразделения подчинялись его приказам беспрекословно, воспринимая пленного советского подполковника, как ещe одного адъютанта своего группенфюрера. Мало ли какая блажь в начальственные головы приходит. Решил генерал взять себе русского адъютанта. Тем более, что сам фюрер разъяснил, что «Иваны» унтерменшами не являются. Это поначалу так считали, до того, как эти самые славянские недочеловеки не показали, что они с такой постановкой вопроса не согласны.

Гауптштурмфюрер никаких сомнений не высказывал. Приказано дождаться, значит будут ждать. Поставили над ними командиром русского, значит так надо для блага Рейха. Хотя, по поводу Рейха, уж очень умные глаза у командира охраны. Должен понимать в какие игры они сейчас играют.

Времени в ожидании прошло более чем достаточно. Хватило и перекурить неоднократно, и всю вершину холма шагами измерить, и даже написать короткую записку с нужным и важным сообщением. Правда, без особой надежды передать, но чем чeрт не шутит. И на тяжкие раздумья — поверят ли на той стороне. Возникала поначалу шальная мыслишка уйти на ту сторону, но была отброшена как ненужная в данном случае слабость. С чем он туда придeт и кем там станет? Если уж не повезло вляпаться в истории, то нужно хотя бы пользу извлечь из нынешнего положения. А там как карта ляжет.

Наконец примчался посыльный от передового дозора с сообщением, что со стороны условных русских позиций, ибо никакой сплошной линии фронта в этом месте не было и похоже не будет, показались те, кого они ждут.

Подполковник Охрименко отдал последние распоряжения своей охране, выбросил из головы ненужные сомнения и приготовился выполнить то, что от него ожидает группенфюрер Гейдрих. Всe-таки ему, подполковнику армейской разведки, по пути с этим немецким генералом. Пока по пути. А там? Там видно будет.