Меч тамплиеров

13

Если путеводитель, который Холлидей и Пэгги обнаружили в фридрихсхафенском гостиничном номере, не врал, замок Келлерманов был построен в тысяча сто пятидесятом году нашей эры графом фон Келлерманом-Пинцгау, владевшим близлежащими землями. Позже, в тысяча пятьсот двадцать шестом году, замок разрушили восставшие крестьяне, и с тех пор он лежал в руинах.

Новый замок Келлерманов, изящная постройка в стиле барокко, появился на склоне холма, ниже заросших подлеском и колючим кустарником развалин, в тысяча семьсот шестидесятом году благодаря стараниям графа Энтони фон Оттинген-Келлермана, правящего баварского принца Пинцгау и потомка древнего рода.

С тех пор и на долгие годы замок оставался местом обитания семейства Келлерман, а ныне стал еще и музеем и часто принимал в своих стенах ученых — исследователей каменного и бронзового веков — со всей Европы.

Поместье Келлерманов располагалось четырьмя милями севернее Фридрихсхафена у подножия крутого, покрытого дремучим лесом холма, и желающие могли к нему добраться по извилистой дороге-серпантину, которая вилась между деревьями и в конце концов заканчивалась на лугу. Рядом раскинулся сад, ухоженный и красивый. Чуть подальше — лабиринт из подстриженного кустарника и засыпанная гравием автомобильная стоянка.

— Выбирайтесь — приехали! — сказала Пэгги, открывая дверцу «пежо», арендованного два дня назад в Цюрихе.

День выдался теплый и сухой — никакого намека на мрачный туман, которым Бавария встречала их вчера. Холлидей закрыл автомобиль, и они направились к дому.

Поместье состояло из ряда двухэтажных зданий, крытых красной черепицей, с башнями и башенками. В плане они напоминали букву «L». Стены поросли плющом так, что уже и штукатурку не разглядеть. Стрельчатые окна обрамлены причудливой кирпичной кладкой, на карнизах лепнина, похожая на детский конструктор «Лего».

На лужайке Холлидей увидел ухоженное поле для гольфа, клумбы, полыхающие яркими цветами, и вылизанный — веточка к веточке, листок к листку — кустарник живой изгороди. Эдакий домик куклы Барби, только огромный. Фотографии подобных строений помещают на глянцевых разворотах журнала «Архитектурный дайджест».

— Хоть бы чуть-чуть мусора или самую малость беспорядка, — проворчала Пэгги. — Определенно, здешние хозяева просто помешаны на чистоте. Даже противно…

Они прошли по гранитным плитам и оказались у главного входа. Ключевой камень арки открытого дверного проема украшала резьба: геральдический щит с вертикальным мечом, лезвие которого обвивала изогнутая петлей лента.

— Очень любопытно, — прошептал подполковник, шагая через порог.

Войдя в широкий вестибюль, они прежде всего оплатили посещение музея у женщины-дежурной, одетой в аккуратную униформу, и получили по желтому пластиковому билету и брошюре-путеводителю на трех языках: английском, французском и немецком. А после по черно-белым мраморным плитам, звонко отвечающим на прикосновение подошвы, пошли дальше.

В музее было не слишком людно — всего несколько человек блуждали из комнаты в комнату со скучающими лицами, обычными для туристов, чей мозг уже избыточно перегружен впечатлениями и новой информацией. Судя по количеству посетителей, замок Келлерманов не входил в число обязательных для ознакомления памятников истории и архитектуры.

В брошюре говорилось, что в двух обширных комнатах левого крыла открыта экспозиция моделей поселений каменного и бронзового веков, найденных в окрестностях Фридрихсхафена и, в частности, рядом с холмом, где в Средние века стоял старый замок. А в меньшей комнате в правом крыле вниманию туристов представлены реликвии и экспонаты, принадлежащие роду Келлерманов.

— Честно говоря, — призналась Пэгги, — я не вполне представляю, что мы собираемся тут искать. Мы даже не знаем, бывает ли здесь Аксель Келлерман.

— Это не повод отказываться от посещения музея, — усмехнулся Холлидей. — Ознакомимся с историей здешних земель…

И он решительно повернул направо, в старую столовую.

Стены комнаты, от пола до высокого свода, покрывали панели из дорогих пород дерева. Дюжина хрустальных люстр свисала с потолка — места выхода электрических проводов декорировались барельефами, изображающими миловидных ангелов и пухлых купидонов.

Таким образом, старина в усадьбе Келлермана смешивалась с современностью.

Три узких высоких окна в дальней стене заливали комнату ярким солнечным светом, бросая на темно-синее ковровое покрытие, которое защищало темный дубовый паркет от подметок посетителей, желтые квадраты и прямоугольники.

На ближней стене висели портреты Келлерманов: холст и масло в тяжелых позолоченных рамах, а рядом — фотографии в тонких серебряных рамочках. А между произведениями искусства, творениями живописцев и фотографов, стояли восемь полных комплектов рыцарской брони конца пятнадцатого — начала шестнадцатого века. Словно верные вассалы застыли в ожидании аудиенции особы королевской крови.

В торце комнаты располагались камины, в которых очень давно не разжигали огонь, а потому казавшиеся пустыми и безжизненными — можно сказать, трупы каминов. Над ними на стенах висели гобелены, а посреди зала, там, где раньше, возможно, стоял обеденный стол на шестьдесят или даже больше гостей, застыл ряд витрин из дорогого дерева и стекла. Здесь открывались всеобщему обозрению экспонаты, посвященные различным периодам истории семьи Келлерманов.

Топор эпохи викингов, напоминавший обычный плотницкий, но с источенным временем, «бородатым» лезвием — его нашли при раскопках старого замка; чаша для причастия и подсвечник из замковой часовни времен более позднего Средневековья; эмалированная брошь с изображением Иисуса Христа, которую некогда носила графиня Гертруда, супруга графа Энтони фон Оттинген-Келлермана, строителя нового замка; парадная военно-морская сабля, вернее палаш, принадлежавший тому из Келлерманов, кто служил в германском флоте начала девятнадцатого столетия; прусский армейский шлем еще одного Келлермана — генерала периода Первой мировой войны.

Везде Келлерманы, Келлерманы и никого, кроме Келлерманов, но… Как не выискивал Холлидей, он так и не смог найти ни малейшего упоминания о Лютце Келлермане, группенфюрере СС.

— Наверное, по мнению устроителей музея, — сказала Пэгги, — Второй мировой войны попросту не было вообще…

Рядом с распахнутой дверью, уводившей куда-то в глубины замка, стояла высокая витрина, посвященная нынешним Келлерманам и их семейному бизнесу. Несколько масштабных моделей тракторов, жаток и культиваторов производства «Келлерман Эй Джи», разрезанный экспонат, представляющий запатентованную сеялку, и по меньшей мере десяток разных фотографий Акселя Келлермана. Вот он на благотворительном банкете под руку с белокурой звездой телевизионных сериалов, вот с улыбающейся во весь рот голливудской дивой прямо на съемочной площадке, а вот Аксель в акваланге, выбирающийся по штормтрапу на борт яхты в Карибском море.

Нынешний глава рода отличался высоким ростом, атлетическим сложением и мрачной красотой, как у киношного злодея. Длинное лицо с заостренными чертами, будто вырубленными из мрамора, черные волосы, зачесанные назад, высокие залысины. Аристократический нос, вызывающий в памяти скульптурные изображения древнеримских императоров, глубоко посаженные глаза, суровый взгляд, полные, резко очерченные губы — единственная черта, казавшаяся мягкой на его лице… Вернее, казавшаяся бы, если бы не сурово опущенные уголки рта. Будто граф Дракула из многочисленных экранизаций романа Брэма Стокера — привлекательный, загадочный, но вместе с тем страшноватый и слегка отталкивающий.

Среди фотографий подполковник не заметил ни единого классического семейного портрета, так распространенного среди добропорядочных бюргеров. Никаких жен, никаких детей. Лишь на одном снимке, где Аксель Келлерман стоял в охотничьем костюме с дробовиком в руках и породистым крапчатым курцхааром у ноги, на заднем фоне виднелся дом. Тот самый, где размещалась музейная экспозиция.

— Он предпочел вычеркнуть отца из семейной истории… — мрачно прокомментировал Холлидей.

— Ну, если Шварценеггер старается не вспоминать о нацистском прошлом отца, то почему Акселю Келлерману это запрещено? — ответила Пэгги.

Они покинули экспозиционный зал и по широкой, плавно изгибающейся лестнице поднялись на второй этаж.

— Что-то мне не верится… — рассуждал Холлидей, складывая брошюру и засовывая ее в карман пиджака. — Я много читал о Келлермане в сети. Мне казалось, что отец для него — все. Он — воплощение всех его политических убеждений, всех идеалов, устремлений… Я ожидал, что этот музей будет едва ли не святыней Лютца Келлермана.

— Мне Аксель считает: нельзя совмещать устремления нациста и ежедневную кропотливую работу по снабжению фермеров сельскохозяйственной техникой, — заметила Пэгги, когда они вышли на солнечный свет. — По всей видимости, это все та же широко разрекламированная немецкая практичность.

Они направились к автомобильной стоянке.

— А я все равно не верю. — Холлидей покачал головой. — Мне кажется, это прикрытие. Весь этот музей — не более чем театр. Имение — декорация, а экспонаты — театральный реквизит. Мы не увидели настоящего Акселя Келлермана. Где-то у него есть логово, и именно там он — настоящий. Готов дать руку на отсечение.

— Ну и где же оно может быть?

Холлидей пожал плечами и открыл дверцу автомобиля.

— Ума не приложу, — вздохнул он.

Усевшись в «пежо», Пэгги заглянула в зеркало заднего вида, поправила прическу.

— Кажется, — сказала она, — пришла пора и мне показать свои навыки.

Бар «Гасштаттская медведица» представлял собой образец старомодного ратскеллера, как в Германии называли винные погребки. Он располагался в старом здании неподалеку от железнодорожной станции Фридрихсхафен всего в одном квартале от набережной. Пэгги разыскала его, поболтав немного с пожилым портье в гостинице и мрачным носильщиком на вокзале.

Похожий на пещеру, слабоосвещенный зал был оформлен в средневековом стиле. Деревянные потемневшие панели на стенах, головы диких зверей: клыкастые вепри и олени с раскидистыми рогами, парочка длиннобородых горных козлов с закрученными рогами и огромная, покрытая пылью, с оскаленной пастью бурая медведица, которая и дала название заведению. Холлидей усмехнулся — он бы тоже разозлился, вздумай кто-то разместить его голову в подвальном баре. Здесь пахло пивом, тушеной капустой и поджаренными колбасками.

Они вошли в ратскеллер около полудня. Зал пустовал, только семейство японских туристов расположилось за столиком у самого входа. Туристы, весело щебеча, поглощали жареный картофель и баварские колбаски, время от времени мигая вспышками фотоаппаратов — должно быть, никак не могли прийти в себя после экскурсии. Да за стойкой бара, почти скрывшись в тени, примостился полный беловолосый человек, сжимая в ладонях пивную кружку.

— Просто замечательное место, — покачал головой Холлидей, усаживаясь на тяжелый табурет. — Умеете вы, Пэг, их выбирать!

— Помотайтесь вокруг света столько, сколько мотаюсь я! И тогда вы узнаете, что проще всего найти информатора — бандита, наркодилера или проститутку — в какой-нибудь забегаловке поближе к вокзалу. Там постоянно толкутся старикашки, которые весь день пьют пиво и чешут языками. От Танбридж-Уэллса до Тимбукту. И Фридрихсхафен — не исключение…

— В Тимбукту есть вокзал? — съязвил Холлидей.

— Ну, вы же понимаете, о чем я, — вздохнула Пэгги. — Если хотите узнать что-то новенькое о нашем друге Келлермане, лучшего места все равно не найти.

Официантка с обесцвеченными волосами, напоминавшими паклю, одетая в деревенское платье, вышла из кухни и, наметанным глазом определив в Пэгги и Холлидее американцев, обратилась к ним по-английски.

— Чем могу вам помочь? Еда, пиво? — вежливо осведомилась она.

— Два «Августина Брау»,³⁹ — ответила журналистка.

— Еще что-нибудь?

— Да. Поговорить с Рудольфом Драбеком.

Именно это имя назвал носильщик с железнодорожного вокзала.

— Что вы хотите от Драбека? — осторожно поинтересовалась официантка.

Пэгги вынула радужную бумажку в пятьдесят евро и положила на стол.

— Местный колорит, — тихонько произнесла она.

— Was?⁴⁰ — скривилась немка.

— Только поговорить, — пояснила Пэгги.

Официантка смерила их долгим оценивающим взглядом и, развернувшись, направилась в бар. Подошла к человеку, ссутулившемуся за стойкой, и шепнула ему на ухо пару слов. Толстяк повернул голову и через плечо посмотрел на Пэгги и Холлидея. Девушка подняла купюру и легонько помахала ею.

Седовласый неспешно взял кружку и плавно пересек зал. Японская семья опасливо притихла, косясь на него. Достигнув стола, где сидели американцы, он хорошенько приложился к пиву и замер, не отрывая мутного взгляда от денег, зажатых в пальцах Пэгги.

— Ja?⁴¹ — хриплым голосом, выдающим многолетнее пристрастие к выпивке, поинтересовался толстяк.

— Sprechen Sie Englisch?⁴²

— Конечно… Само собой, — заплетающимся языком проговорил старик. Потом фыркнул, будто вспомнил что-то смешное. — И не только по-английски. Еще могу по-русски. Совсем немного. А еще чуть-чуть по-итальянски…

— Почему бы вам не присесть, герр Драбек? — предложил Холлидей.

— Герром Драбеком был мой Scheisskopf⁴³ отец, школьный учитель rotznasigen⁴⁴ детишек. Зовите меня просто — Руди, — пропитым голосом произнес немец. — Меня так все зовут.

Он пожал плечами и уселся.

Холлидей внимательно взглянул на него. Невысокий и очень плотный мужчина преклонного возраста. Борода клочковатая и пегая — клок седой, клок черный. Давно немытые волосы, сквозь которые просвечивает розовое темя. Лицо круглое с обрюзгшими морщинистыми щеками. Водянисто-голубые глаза спрятались за очками в толстой пластмассовой оправе. Круглый нос, о каких говорят — «картошкой», покрыт сеточкой лопнувших сосудов, что вместе с багровым цветом лица говорит о плохом здоровье.

«Скорее всего, давление скачет», — подумал Джон.

Одевался Руди в допотопный коричневый костюм — помятый и потертый, лоснящийся на локтях и около карманов. Рубашка когда-то была белой, но после сотен стирок посерела, воротник безвозвратно утратил форму. Вдобавок от немца за милю разило пивом и жареным луком.

На глазок Холлидей прикинул возраст Руди — около восьмидесяти лет. Значит, во время войны ему было не больше двадцати.

Снова подошла официантка и поставил перед Пэгги и подполковником высокие «пильзнеровские» бокалы.

— Принесите и ему, — кивнула журналистка на старика.

— Nein! — покачал головой толстяк, переглянувшись с официанткой. — Kulmbacher Eisbock.⁴⁵ Ein Masskrug,⁴⁶ пожалуйста, und ein Betonbuddel Steinhager.

— Прошу прощения? — Пэгги повернулась к немке. Ее знание языка исчерпывалось вызубренным в начальной школе: «Sprechen Sie Englisch?»

— Ein Masskrug — то, что вы называете литром. Так у нас меряют пиво. A Betonbuddel Steinhager — своего рода джин. Он хочет получить целую бутылку.

— Целую бутылку?

— Да. Так он говорит.

— Und ein Strammer Max,⁴⁷ — добавил Руди, невинно моргая.

— Что?

— Он заказывает бутерброд, — пояснила официантка. — Большой такой бутерброд с ветчиной, яичницей и помидорами.

Пэгги уставилась на старика. Он хитро улыбался, показывая неровные желтые зубы.

— Хорошо, — кивнула девушка. — Несите все, что он просит.

Тем временем Руди недвусмысленно посмотрел на пятьдесят евро. Пэгги подвинула деньги ближе к нему. Старик быстро схватил купюру и сунул в карман пиджака. Потом допил пиво и, отодвинув кружку, замер, сложив руки на столе. Его пальцы казались непропорционально длинными и тонкими для такого тучного тела. Вздувшиеся старческие вены извивались под кожей словно черви, а желтые ногти с грязными ободками выглядели очень неопрятно.

— Да, руки у меня старые, — сказал Руди.

Пэгги промолчала.

— Очень старые, — повторил немец.

— С такими пальцами вы легко могли бы играть на фортепиано, — заметил Холлидей.

— На скрипке, — поправил его Драбек. — Когда-то я играл на скрипке. В Вене. Очень давно. Wiener Symphoniker.⁴⁸

— Вы были скрипачом? — спросила журналистка, стараясь понять, к чему он клонит.

— Да. Когда был подростком. Совсем мальчишкой. Universitat fur Musik und darstellende Kunst Wien.⁴⁹ Музыкальная школа в Вене, вы меня понимаете? У меня было любимое занятие. Я готовился сыграть с симфоническим оркестром… А потом настал Аншлюс.⁵⁰ В те годы мы все были нацистами — нравится вам это или нет. Это было сильнее нас.

— Тридцать восьмой год, если не ошибаюсь, — заметил Холлидей. — Германия завоевала Австрию мирным путем, если можно так выразиться. Та же аннексия, но без войны.

— Ja! — кивнул Руди.

Вернулась официантка, сгибаясь под тяжестью подноса, на котором стояло множество бутылок, тарелок, стаканов и в том числе огромная стеклянная кружка, заполненная пивом, темным и непрозрачным, как «Гиннес». Она водрузила ношу на стол перед Драбеком.

В глазах старика зажегся алчный огонек. Он схватил огромный «Штраммер Макс», обильно политый хреном и темно-желтой горчицей, и вцепился в него зубами, не заботясь о том, что яичный желток, стекая с краев бутерброда, капает на бороду. Прожевав, сделал длинный глоток черного пенного пива, чтобы протолкнуть кусок в горло. Потом повторил, тяжело вдыхая и выдыхая, будто поднимался на пятый этаж без лифта.

— И что же случилось в тридцать восьмом?

Драбек вытер лоснящиеся губы рукавом, смахнул пену с усов.

— Мой Schwuchtl⁵¹ отец знал одну очень важную персону в этом городке. Большую шишку. Герр фон Келлерман. Его предки были графьями в том старом замке… Вы видели руины? — Руди икнул. — Он и мой отец были вместе в… — Немец запнулся, подбирая правильное слово. — Ein Geheimbund…⁵²

— Секретная группа? — подсказал Холлидей. — Тайное общество?

— Ja! Что-то вроде этого.

Драбек еще раз откусил от «Штраммер Макса», все больше и больше измазывая бороду. Отложил бутерброд и, облизав пальцы, припал к пивной кружке.

— А вы помните название этого тайного общества? — спросила Пэгги.

— Ja! Конечно! — кивнул старик, торопливо прожевывая. — Die Thule Gesellschaft. Der Germanenorden.⁵³ — И снова принялся за еду.

— Общество Туле, — кивнул Холлидей. — Тевтонский орден Чаши Грааля. Они сформировались как единая организация вскоре после Первой мировой войны.

Он кое-что читал о них. Тогда немцы искали некое связующее звено, способное сплотить нацию перед лицом невзгод. Возможно, мифологию, а может быть, что-то еще…

Главное, чтобы возникали патриотические чувства. Ну, как «Звездно-полосатый флаг», написанный после того, как британские войска нанесли поражение армии Вашингтона и захватили Детройт. Обычная патриотическая песня стала в конечном итоге государственным гимном, сплотила нацию и заставила всю страну напрячь силы в борьбе с врагами. Глубокая заинтересованность в новой германской мифологии подтолкнула Адольфа Гитлера к поискам арийских корней нации и вызвала антисемитский настрой в идеологии. Кстати, будущий фюрер стал одним из первых новообращенных членов общества Туле.

— Ja! Вот именно! — поддержал замечание подполковника Руди.

Он скрутил пробку с глиняной бутылки «Steinhager» и заполнил до половины стакан, принесенный официанткой. Выпил залпом и причмокнул губами.

— Mein Vater⁵⁴ думал, что это знак свыше — символ Туле и… — Он опять запнулся и с трудом договорил: — Das Wappen, das schildformiges.⁵⁵

— Щит герба! — догадался Холлидей.

— Ja! — глубокомысленно изрек Драбек. — Вы, наверное, подметили — герб Туле и герб Келлерманов очень похожи…

Немец плеснул в стакан еще джина, прозрачного как слеза. Выпил залпом, потом вынул из нагрудного кармана замусоленный карандаш. Быстрым движением подтащил к себе салфетку, несколькими штрихами набросал рыцарский щит со свастикой в верхней части.

— Thule Gesellschaft! — показал он рисунок Холлидею.

Добавил вертикальный меч, обвитый лентой.

— Das Wappen auf das geschlecht Kellerman. Gelt, ja?⁵⁶

— И здесь меч, — вздохнула Пэгги. Драбек постучал по рисунку карандашом.

— Ja, der Schwert,⁵⁷ — решительно кивнул он.

— Значит… — медленно проговорил Холлидей. — Ваш отец и Келлерман состояли в обществе Туле. Оба…

Старик засунул в рот остатки бутерброда и не спеша прожевал.

— Келлерман был ein Obergruppenfuhrer,⁵⁸ генералом в Schutzstaffel.⁵⁹ Он знал многих людей в партии. И мой отец тоже. Малыша Гиммлера, Геббельса, толстяка Геринга. Благодаря связям отец стал Stellvertreter-Gauleiter…⁶⁰

— Гауляйтер? — переспросил Холлидей. — Окружной начальник?

— Ja, районный босс. Из этого города.

— А вы? — поинтересовалась Пэгги.

— А я играл на скрипке. — Драбек пожал плечами, наливая в стакан «Steinhager». Выпил, вытер губы тыльной стороной кисти. — Что я мог делать кроме этого? Я уже тогда был близоруким. Стрелять, убивать людей не мог. Короче, не годился для воинской службы. Поэтому Келлерман назначил меня своим… Putzer.⁶¹

— Putzer? — удивилась Пэгги.

— Der Hausdiener,⁶² — сказал толстяк, с трудом подбирая слова.

— Что-то типа денщика, я думаю, — вставил Холлидей. — Слуга, только военный.

— Ja. Слуга. Именно слуга. Его слуга. Я драил ему сапоги и наполнял его ванну. Именно так. Ja. Я следовал за ним всюду, полируя его verdammte Stiefel.⁶³ Россия, Сталинград, Италия, Нормандия… И все время я был с ваксой и щеткой.

— Бергхоф? — спросил подполковник, стараясь отыскать связь с мечом.

— Ja! Конечно! Несколько раз! Там у меня была привилегия поднимать Hundkacke⁶⁴ Блонди — собаки Гитлера — с ковриков. И доставлять пирожные для Евы из города. Ну и полировать сапоги, само собой.

— А потом? — вмешалась Пэгги.

Драбек отпил пару глотков джина.

— Вы знаете о Дахау?

— Это концентрационный лагерь, — ответил подполковник.

— Ja, das Konzentrationslager. Именно так. — Старик закивал. — У них был лагерь и здесь тоже. Для работы на «Дорньере» и «Майбахе». Они делали Raketen,⁶⁵ ja?

— Ракеты V-2, — подтвердил Холлидей.

— Vergeltungswaffe,⁶⁶ ja, — согласился Руди. — Им постоянно нужны были рабочие руки. Все больше итальянцы и поляки. Juden,⁶⁷ конечно. Мой отец брал женщин из лагеря и… пользовался ими. — Руди замолчал, его рука потянулась к бутылке, но замерла на полпути. Он посмотрел в глаза Холлидею. — Когда закончилась война и американцы освободили заключенных, многие из них приезжали сюда. Они искали моего отца, но он скрылся в замке Келлермана. Слыхали о таком?

— Мы были там сегодня утром, — ответил Джон.

— Нет, не в новом, где сейчас музей, а в старом замке. Они нашли его. Притащили на городскую площадь и повесили на фонарном столбе на… на dem Kabel.⁶⁸ Он дрыгал ногами и бился в петле целых пять минут. А потом его лицо почернело, а язык стал похожим на жирную сосиску и вылез изо рта. А меня, его сына, они заставили смотреть на это и не давали закрыть глаза.

— Разрази меня гром… — прошептала Пэгги.

— Ja, — согласился Драбек. — Мне было неприятно.

— А Лютц Келлерман где был тогда? — спросил Холлидей. — Успел сбежать?

— Naturlich,⁶⁹ — неприязненно проворчал старик. — Вместе с сапогами, которые Руди ему начищал.

Он налил полный стакан и выпил. Выдохнул, распространяя спиртовой аромат и едкий запах горчицы и хрена. Лоб и щеки старика лоснились от пота.

— И Аксель тоже?

— Швейцария, — бросил Драбек. — Ему тогда было три или четыре года — совсем малыш. Поэтому они, вместе со старшей сестрой и матерью, уехали в Швейцарию.

— А когда они вернулись?

— В сорок шестом. Здесь дела были совсем плохи. Безработица. Все были… Geld brauchen,⁷⁰ очень бедными. А к Келлерманам in Geld schwimmen.⁷¹ Они были богатыми. Они вернули себе заводы. Die Zugmaschinen.⁷² Люди опять полюбили Келлерманов. — Руди отхлебнул из стакана. — Dem Geld verf alien sein,⁷³ — заметил он философски и вздохнул.

— А вы?

Старик хохотнул и вновь громко отрыгнул.

— Фрау Келлерман наняла меня чистить ее сапоги. Сорок лет я проработал на их семью. А потом вдруг… Раз! И Putzer Руди больше никому не нужен! Ты слишком старый, Руди! Ты слишком много пьешь, Руди! Сорок лет и никакой пенсии… Проваливай, der Kotzbrocken!⁷⁴

— В музее мы не нашли никаких свидетельств о Лютце Келлермане, — продолжал Холлидей, — будто бы его никогда не было. Ни упоминаний, ни картин, ни фотографий…

— Keineswegs!⁷⁵ — фыркнул Драбек. — Гитлер был дурным сном для Германии, кошмаром, который все не прочь забыть. Кошмаром, который и я хотел бы забыть, если бы мог… — Руди выпил еще джина, хлюпнул носом. Его глаза наполнились слезами. — Вот и получается, что Фридрихсхафен делал только «Гинденбурги».⁷⁶ Мирные «Цеппелины», а не смертельные Raketen. Мальчики поют йодль и играют на альпийских рожках. Девочки пекут Apfelstrudel⁷⁷ и рожают толстеньких младенцев. Мы словно живем в другом мире. В истории не осталось места для Konzentrationslager⁷⁸ и таких людей, как Obergruppenfuhrer Lutz Kellerman.

— Но сын вряд ли забыл об отце, — сказал Холлидей.

— Конечно! — поморщился Драбек. — Он очень хорошо помнит его. Но тщательно скрывает.

— Что скрывает? — спросила Пэгги.

— Вещи отца, память об отце… Gegenstande mit Nostalgiewert…⁷⁹ Я не знаю, как правильно сказать это по-английски.

— Ностальгия? Памятные вещи?

— Egal welche…⁸⁰ — проворчал Руди.

— Что это? Ордена, медали, униформа? — попытался подсказать Джон.

— Ja, конечно… — ответил Драбек, стреляя глазами по сторонам.

Он явно боялся. Одно дело — разговор о прошлом и о себе, а совсем другое — разговор о тайнах владельца замка.

— Значит, он хранит где-то свою святыню — память об отце? — подтолкнула старика Пэгги.

— Ja, — медленно и с опаской проговорил он.

Руди потер кончиками указательного и большого пальцев — жест, одинаковый среди всех народов и наций. Журналистка кивнула и полезла в сумку, вытащила разноцветную бумажку в сотню евро, сложила купюру вдвое и толкнула по столу, к стакану Драбека. Старик, секунду поколебавшись, схватил деньги и в мгновение ока упрятал в карман.

— Где? — решительно произнес Холлидей.

Какое-то время бывший скрипач мялся в нерешительности, облизывая губы, а потом негромко заговорил, навалившись грудью на стол:

— Есть у него одно место…