Мечников

По неизведанной дороге

Наблюдения за поведением благодетельных блуждающих клеток — фагоцитов — продолжались. Основывать свою теорию невосприимчивости организмов к болезням только на фактах пожирания ядовитых спор грибка в тельцах водяных блошек было бы преждевременно. Жизнь и смерть водяных блошек зависела от фагоцитов, от того, сумеют ли они уничтожить споры ядовитых грибков или нет, — это было очевидно. Картина была классически ясной, и это всегда вдохновляло Илью Ильича в самые трудные и драматические моменты его борьбы за свое детище — фагоцитарную теорию. Эта борьба в 1885 году только начиналась.

От низших животных Мечников перешел к высшим — млекопитающим. Ему пришлось еще раз убедиться в том, что фагоциты не всегда поедают микробов. Если вводимые им в организм животного сибиреязвенные палочки были искусственно ослаблены, они становились добычей фагоцитов, и животное выздоравливало. Если впрыскивали сильную культуру сибиреязвенных палочек, фагоциты не справлялись с ними, наступала смерть.

Мечников стал впрыскивать кроликам постепенно увеличиваемые порции вакцины сибирской язвы.

Подготовив таким образом кролика, Мечников брал второго, который не подвергался вакцинации и обоим вводил сильную дозу микробов сибирской язвы. Первый кролик выживал — его фагоциты справлялись с работой и поедали микробов, а второй погибал — его фагоциты не в силах были уничтожить врага.

После этих опытов Илья Ильич с еще большей уверенностью заявил, что невосприимчивость, или иммунитет, заключается в приучении фагоцитов к борьбе с сильно ядовитыми микробами. Иммунитет, как оказалось, стоял в прямой зависимости от «дрессировки» фагоцитов. Если постепенно приучать фагоцитов ко все увеличивающимся и все усиливающимся дозам вводимых микробов, то белые кровяные тельца — блуждающие клетки — справятся и с самыми опасными из них.

Опыты Мечникова и его замечательные достижения совпали с другими открытиями. В Германии Роберт Кох[21] разгадал тайну туберкулеза. Бактериология завладела умами многих людей, то было время восторженных надежд и ожиданий. Ученые открывали все новых и новых микробов, пытались более или менее успешно ослабить их и потом, вакцинируя[22] больных, лечить болезни. Но до Мечникова никто удовлетворительно не объяснил причин как естественной, так и искусственной (вызванной путем вакцинации) невосприимчивости.

Неизвестный в среде бактериологов, Мечников смело выступил с учением о фагоцитозе, дав миру научную теорию иммунитета — невосприимчивости организмов к заразным болезням.

Шел 1886 год. Молодой русский врач Гамалея приехал из Одессы в Париж к Пастеру для изучения метода прививок от бешенства.

Уже Одесское городское управление вынесло решение о создании первой в России бактериологической станции. Кто-то должен был возглавить эту первую научную организацию по борьбе с заразными болезнями. Колебаний в выборе кандидатуры не было: пригласили Мечникова. Вечером у Мечникова собрались энтузиасты нового дела: приехавший недавно из Франции Николай Федорович Гамалея и врач Бардах.

Гамалея восторженно рассказывает о приеме, который был ему оказан Пастером. Знаменитый ученый не был удивлен, что именно Россия первой откликнулась на его начинание. Он всегда был уверен, что в этой стране его идеи найдут горячий отклик. Гамалея привез с собой необходимое научное оборудование.

На Гуляевой улице, в доме номер четыре, в квартире доктора Гамалеи разместилась первая в России пастеровская станция. Самая маленькая комната на втором этаже служила кабинетом для Ильи Ильича. Вместе с ним работали Гамалея и Бардах.

С первых дней существования станции началось паломничество репортеров газет. Они приезжали из многих городов России, в том числе и из столицы. Мечников терпеливо выслушивал их и предупреждал, что сенсаций не предвидится: «Здесь научное учреждение. Научная кропотливая работа — ничего выдающегося». Репортеры что-то записывали и уходили явно неудовлетворенные. Они шли к некоторым преуспевающим докторам и там получали интересующую их информацию о первых шагах работы Одесской бактериологической станции. Насмешки и анекдоты в адрес «новоявленных целителей» сыпались, как из рога изобилия.

Новый период жизни Ильи Ильича был также нелегким.

«Покинув государственную службу, — писал Илья Ильич, — я, таким образом, попал в услужение городу и земству. Поглощенный научной работой, практическую часть, то есть прививки и приготовление вакцин, я передал моим молодым товарищам. Казалось, дело должно было пойти успешно.

Вновь возникшее бактериологическое учреждение с жаром принялось за работу, но ему начали оказывать противодействие. Местные представители врачебной власти стали производить нашествия на его лаборатории, с тем чтобы усмотреть в деятельности станции какое-нибудь нарушение правил. В Медицинском обществе устраивали настоящую травлю всякой работы, выходящей из новой лаборатории. Инстанции, давшие средства, требовали практических результатов. Работа же для достижения последних встречала постоянные препятствия».

Охотники за микробами действуют

Приемная бактериологической станции. На стене большой портрет Пастера. Стоит группа крестьян, сняв шапки. Они почтительно смотрят на седого человека с пробиркой в руке.

— Це, мабуть, той, шо знайшов захист од хвороб, — говорит молодой парень старшим.

В это время подходит к группе доктор в белом халате. Необычный доктор, как и все необычное здесь, на станции. Длинные косы валиком лежат на голове. Ясные глаза, молодое лицо. Это Ольга Николаевна Мечникова принимает посетителей. Она внимательно расспрашивает крестьян и направляет каждого на лечение.

Уже много людей спасла от мученической смерти бактериологическая станция, но по-прежнему каждый новый больной — это экзамен для Ильи Ильича. Не всегда могут помочь прививки. Больные приезжают издалека, когда яд бешенства уже глубоко проник в организм. Всей душой хочется помочь больному, но время упущено!

Приходит из больницы рассыльный и сообщает, что один из больных на прививку прийти не может. У него повысилась температура, нужно кому-либо его осмотреть. Илья Ильич просит своего помощника, доктора Бардаха, немедленно пойти в больницу и выяснить состояние больного.

— Узнайте, кто заболел. Когда был укушен. И быстрее возвращайтесь.

Из окна кабинета Илья Ильич следит за возвращающимся Бардахом. По характеру походки своего помощника он старается определить, кто заболел — лечившийся или нелеченный. Твердая, спокойная походка сразу его успокаивает: значит, нелеченный, и заболел оттого, что не прививался. Нервная, быстрая походка заставляла Илью Ильича выходить из кабинета и еще на лестнице засыпать помощника градом вопросов.

Мечников с увлечением работал на станции. Он расширил рамки практической деятельности станции: здесь не только лечили больных, но и применяли новейшие средства борьбы с вредителями сельского хозяйства, вызывающими болезни растений и животных.

Вечером наверху, в кабинете Мечникова, за чашкой чаю собирались Гамалея, Бардах, Ольга Николаевна — помощники Ильи Ильича. С добродушной усмешкой рассказывал Мечников о впечатлениях рабочего дня. Никакого утомления после напряженного труда. Искрометная, полная остроумия речь, глубокий интерес ко всему, что касается науки. В один из таких вечеров Илья Ильич предложил применить новый метод борьбы с сусликами, размножившимися и приносившими огромный вред сельскому хозяйству. Идея Ильи Ильича заключалась в том, чтобы распылять по полям разводки микроба куриной холеры, смертельного для сусликов.

Одесской пастеровской станции было разрешено испробовать действие бактерий куриной холеры на сусликах.

«С этой целью, — писал Илья Ильич, — в лаборатории начали производить опыты; но в один прекрасный день мною было получено предписание одесского градоначальника, чтобы немедленно прекратить их. Мера эта была принята по воздействию местных врачей, которые под влиянием фельетона одной петербургской газеты, написанного очень бойко автором, не имевшим понятия о бактериологии, уверили градоначальника, что бактерии куриной холеры могут превратиться в заразное начало азиатской холеры…»

Столичная реакционная газета «Новое время» и «Одесский листок» вместе с дельцами от медицины завопили, что сегодня распространяют холеру куриную, а завтра — азиатскую. Мечников проводит рискованные опыты.

Началась травля, день ото дня усиливавшаяся. Нечего и говорить, как обрадовались университетские враги опального профессора. «Мечников нетерпим, куда бы он ни пришел работать», — говорили представители казенной науки. Илья Ильич был вынужден написать письмо Пастеру с просьбой опровергнуть дикие измышления.

Вскоре пришел ответ от Пастера.

«Дорогой Мечников! — писал Луи Пастер. — Вы спрашиваете у меня, что я думаю о применении микробов куриной холеры для уничтожения некоторых грызунов и существует ли какая-нибудь опасность для домашних животных, связанная с применением этого способа. Кажется, в ряде русских журналов опасаются, что куриная холера может принести вред крупным животным, и мне даже приписывают опыты, подтверждающие последнее мнение…

Совершенно ошибочно приписывают мне мнение, что домашние животные могут пострадать от пищи, зараженной микробами куриной холеры… Могу добавить, что на французских фермах, где куриная холера довольно часто наблюдается среди домашних птиц, никогда не приходилось констатировать случаев заражения людей…

Итак, нет никакой опасности в попытке уничтожения в полевых условиях того или иного рода грызунов при посредстве микроба куриной холеры… Много легенд распространяют в микробиологии, дорогой Мечников, с тех пор, как новая наука развивается во всевозможных направлениях. Могу даже Вам рассказать, что наши молодые представители в Австралии, посланные мною по желанию правительства Сиднея (Новый Южный Уэльс), встретили весьма странное противодействие со стороны лиц, казалось бы, вполне просвещенных или долженствующих быть таковыми. „Не превратится ли Ваша куриная холера, — было им заявлено, — в азиатскую холеру?“ В конце концов эти опасения основываются на простых предположениях или предвзятых мнениях. Виной всему этому является слово „холера“. Отсюда вполне понятная ассоциация идей, но лишенная самого малого научного оправдания. Не существует никакой связи между микробами азиатской холеры и микробами куриной холеры.

Л. Пастер».

Генерал-губернатор, к которому вынужден был обратиться Илья Ильич, отменил постановление градоначальника о запрещении опытов по уничтожению сусликов микробом куриной холеры. Горький осадок от всей этой гнусной травли все же остался.

Попытки уничтожить построенную трудами Мечникова и его товарищей единственную в России бактериологическую станцию не прекращались.

Илья Ильич находил время и силы для работы над своей фагоцитарной теорией. Нападки на нее также продолжались. Мечникову в поисках новых фактов приходилось ставить сложные опыты, чтобы отвечать своим противникам. Изучая рожистое воспаление, он нашел, что течение болезни и выздоровление полностью совпадают с силой фагоцитоза. В процессе воспаления фагоциты играют решающую роль защитников организма. Мечников находит новые доказательства в защиту своей теории, и научные противники на время умолкают.

Потом все начинается сызнова. В статье, помещенной в одном из немецких журналов, профессор Баумгартен категорически заявил, что ему, изучившему течение возвратного тифа, никаких фагоцитов увидеть не довелось. «Выводы Мечникова являются больше плодом его богатого воображения, чем результатом объективных данных исследователя».

Илья Ильич вынужден был затратить большую сумму денег на приобретение обезьян, чтобы проверить на них опыты с возвратным тифом. Дело было в том, что Баумгартен искал фагоцитов не там, где следует. Он думал найти их в крови, но фагоцитов, проглотивших микробов тифа, следовало искать в селезенке. Именно в селезенке Мечников увидел классическую картину фагоцитоза. Он шлет в «Вирховский архив» статью, в которой неопровержимыми фактами разбивает выводы Баумгартена.

В 1887 году Илья Ильич решил провести массовые прививки против сибирской язвы овцам. Это решение было вызвано большой эпидемией «сибирки», от которой гибли десятки тысяч овец. Помощники Мечникова специально ездили к Пастеру для ознакомления с техникой этого дела. Земство дало согласие, и работа началась.

Газеты немедленно подхватили новость. Запестрели сообщения: «Принимаются решительные меры борьбы с сибирской язвой», «Прославленный ученый Мечников поможет в беде сельским хозяевам», «Прививки уже дали свои результаты. Тысячи овец спасены от гибели». Действительно, тысячи овец были спасены прививками ослабленных культур сибирской язвы.

Илья Ильич увлекся новой работой. Он пропадал дни и ночи в лаборатории, изучая сибиреязвенные микробы, и помогал своим сотрудникам производить все большее количество сыворотки для предохранения овец от сибирской язвы. Не обращая внимания на свое нездоровье, Мечников до изнеможения изучал микробов опаснейшей из болезней. Однажды вечером, едва держась на ногах от усталости, он дрожащей рукой поднес пробирку с микробами сибирской язвы к пипетке, которая была у него во рту. Пытаясь насосать в пипетку культуру микроба, Илья Ильич нечаянно слишком сильно втянул жидкость в стеклянную трубочку и проглотил огромное количество микробов. Это была самая сильная культура сибиреязвенных микробов, и Мечников рисковал умереть от мучительной болезни. Сотрудники немедленно увели Илью Ильича из лаборатории и уложили в постель.

— Ну что вы суетитесь около меня? — грустно улыбаясь, говорил Мечников. — Какой в этом смысл? Микробы уже попали, в мой организм, и никакая сила их оттуда не выгонит. Предоставьте же теперь моим фагоцитам показать, на что они способны. Самое неприятное в этом глупом деле может быть то, что я не смогу до конца довести свою работу.

Еще одна загадка невосприимчивости организма к микробам сибирской язвы: все сошло благополучно, Мечников не заболел. Илья Ильич закончил исследования, поручил практическое проведение предохранительных прививок сибирской язвы своим помощникам, а сам решил совершить поездку в Вену на предстоящий всемирный конгресс гигиенистов. Ничто не предвещало бури, и на короткий срок Илья Ильич мог отлучиться из Одессы.

Перед отъездом Ильи Ильича к нему зашел писатель Глеб Иванович Успенский. Тягостно было на душе певца русской деревни. Он был знаком с Мечниковым и искал у него духовной поддержки. Илья Ильич усадил писателя с собой рядом на диване и начал ему рассказывать про пастеровские прививки, какие они открывают светлые перспективы. Он привел ему один из многочисленных случаев в лечебной практике бактериологической станции:

— Привели к нам на днях в лабораторию маленькую девочку. Ее руки были искусаны бешеной собакой. Судьба этого ребенка в любом городе России была бы трагической: через несколько недель она погибла бы мучительной смертью. Девочка так была напугана случившимся, что без труда позволила нам сделать ей первый укол вакцины против яда бешенства. Проходит день, мы ждем ребенка для второго укола. Понятна наша тревога за эту девчушку с глазами, полными слез. Назавтра я посылаю на розыски ребенка всех моих сотрудников. После долгих поисков ее находят и приводят на станцию. Я подхожу к беглянке, которая, как зверек, прижалась к юбке своей матери, и говорю: «А, пропавшая! Ты почему вчера не пришла?» Девочка опустила голову и молчит. Мать отвечает за нее: «Уколов боится». Я вытащил из кармана конфеты и подаю их ребенку. Она пугливо протягивает забинтованную ручонку. На душе у меня тяжело: ведь понимаю, что не только дочь, но и мать неохотно пришла к нам. Она надеется на бога: авось и так пройдет беда. Ребенок здоров, бегает как ни в чем не бывало, так зачем же его вести к докторам, колоть, причинять боль! Я обращаюсь одновременно и к матери и к ребенку: «Вы должны объяснить вашему ребенку, что если он не хочет умереть, то пусть приходит к нам аккуратно, и мы его в обиду не дадим. С укусом бешеной собаки шутить нельзя. В организм ребенка попал смертельный яд бешенства… Надо торопиться, пока он не добрался до мозга. Вчера вы не пришли, еще бы не пришли день-два, и тогда ничто не спасло бы ее от смерти. В этой борьбе с ядом бешенства дорог каждый день. А укола не нужно бояться, в течение дня дети на улице и не такие царапины получают». Были на лице матери и ребенка слезы, но вижу, появилась робкая улыбка. «Ну, — думаю, — теперь беспокоиться нечего, будут ходить на уколы, и девчушка будет жить и смеяться». От этого на душе стало хорошо, и я с величайшей радостью пошел работать в лабораторию, сознавая, что мы делаем полезное людям дело.

Илья Ильич, рассказывая о работе лаборатории, по обыкновению увлекся и своей взволнованностью растрогал Успенского. Тот стал внимательно слушать Илью Ильича, задавал ему вопросы о новых научных открытиях. На лице у писателя уже не было мрачного выражения, глаза светились мягким светом. Глеб Успенский пробыл у Мечникова два часа и ушел, очарованный энтузиазмом и человечностью ученого.

Дело Панкеева

На много верст в окружности раскинулось имение богатого помещика Панкеева. Сотни батраков, не разгибая спины, трудятся на барина. Тысячи голов скота пасутся по тучным лугам. В Одесском порту вагонами грузят на пароходы отборное зерно, прибывшее из поместий Панкеева. Процветает хозяйство южнорусского миллионера. Вот только беда с овцами: сибирская язва уносит из кармана чистейшее золото.

…Солнечные лучи заливают столики в кафе Фанкони, знаменитом в Одессе.

Здесь за стаканом кофе заключают сделки на сотни тысяч рублей, в течение часа спекулянты становятся архибогачами и тут же разоряются дотла. Все новости, имеющие отношение к торговле, поступают прежде всего сюда, а потом на биржу.

Сегодня в кафе особенно шумно. Эпидемия сибирской язвы уже стоит миллионы рублей. Гибнет скот. Под угрозой коммерческие сделки.

Вся надежда на ученых. В имение Панкеева приехали доктора в белых халатах и начали делать прививки против сибирской язвы. За деревянным забором стояли, прижавшись одна к другой, овцы. Жгло летнее солнце. Трудно было дышать. Бактериологи работали без устали. Четырем тысячам овец сделали прививки.

Прошел день. Из четырех тысяч привитых три тысячи овец пали. Если бы они погибли без прививки, тогда жаловаться можно было бы только на господа бога, но раз сделаны прививки, то есть с кого спросить, есть на ком отыграться.

По улицам Одессы бегут газетчики. Небывалая сенсация! «Мечников — виновник гибели трех тысяч овец господина Панкеева», «Пора прекратить опасные эксперименты!» «Генерал-губернатор запретил прививки», «Пастеровская станция закрыта», «Мечникову грозит судебное преследование».

Несчастье с овцами помещика Панкеева произошло в то время, когда Мечников путешествовал по Европе.

На обратном пути в Россию Илья Ильич заехал в имение родителей жены Поповку, в Киевской губернии. Там ему вручили телеграмму с просьбой прервать отпуск и немедленно вернуться в Одессу: станции угрожала гибель.

Мечников поспешил в Одессу, где надо было поскорее проверить причину неудачных прививок овцам Панкеева.

Илья Ильич прибыл в Одессу й в тот же день появился на бактериологической станции. Дело с гибелью овец помещика Панкеева оставалось темным. Попытки выяснить причины неудачной вакцинации ни к чему не приводили. Некоторые любопытные подробности этого загадочного дела можно найти в еще неопубликованном письме Мечникова. Вот что он пишет Ольге Николаевне 23 августа 1888 года в день своего приезда в Одессу:

«…На станции уже застал дебаты о причине ошибки: Гамалея думает, будто Бардах привил вторую вакцину вместо первой; Бардах же отрицает это. Выпутаться из всяких противоречий пока нет возможности… Вечером на станцию пришел Панкеев, человек, не смотрящий в глаза и (к счастью) вообще чрезвычайно несимпатичный. Он желал получить от меня сведения о станции… говорил, что хотя он и сочувствует станции, но не желает жертвовать чего-либо для нее, а намерен жертвовать для других дел. Я подробно и откровенно объяснил ему свое отношение к делу, сказал, что, при всем сочувствии к его потере, ни я, ни ты не имеем средств вознаградить его за убытки; посоветовал ему спросить несколько адвокатов и в случае, если бы они ему сказали, что с города и нас ему нельзя или очень трудно будет получить вознаграждение, он поступил бы так: не возбуждая дела в суде, дал бы станции возможность оправиться, производить прививки сибирской язвы (гарантированных залогом на сумму овец, которые бы получали вакцины) и постепенно сколотить некоторую сумму денег, которая бы и пошла на вознаграждение ему. Со временем, в течение нескольких лет, он бы мог получить часть или весь долг, не принося существенного вреда станции. Сегодня вечером он еще раз придет ко мне переговорить по этому делу…

Николай Ильич (брат Ильи Ильича — адвокат) утверждает, что отвечать может только Бардах, но ни я, ни Гамалея, ни город…»

Но с неимущего доктора Бардаха взять было нечего, вокруг станции и ее имени продолжалась вакханалия травли, подогреваемая Панкеевым и всем реакционным сбродом.

«Очутившись в таком положении, — писал позже Илья Ильич, — я увидел ясно, что мне, теоретику, лучше всего удалиться, предоставив лабораторию в руки практиков… Но так как я страстно хотел продолжать свои научные работы, то мне нужно было во что бы то ни стало найти убежище, в котором бы я мог спокойно предаться своим занятиям. В России в то время, кроме Одессы, не было другой бактериологической лаборатории.

Принц А. П. Ольденбургский задумал основать в Петербурге большой бактериологический институт и предложил мне заняться этим. Но, проученный одесским опытом и зная, как трудна борьба с противодействиями, возникающими без всякой разумной причины со всех сторон, я предпочел поехать за границу и найти себе там тихий приют для научной работы».

Много лет ушло на борьбу с реакционерами, но борьба была слишком неравной. Немало выдающихся русских людей были вынуждены тогда покинуть свою родину.

Вспомнил Илья Ильич тихий вечер у Герцена, когда непримиримый враг самодержавия с болью в сердце говорил о своей далекой родине. Перед Мечниковым встал тот же мучительный выбор: либо приспосабливаться к тупому, реакционному царскому режиму, либо оставить Россию, ехать на чужбину и там заниматься научной деятельностью. Мечников надеялся, что уедет ненадолго, что «не за горами то время, когда наука расцветет в России…»

Борьба за фагоцитарную теорию и одновременно борьба с держимордами, считавшими Мечникова «беспокойным», «неблагонадежным», «красным» и даже «агитатором», была для Ильи Ильича не по силам. В обстановке травли, когда против Мечникова были мобилизованы все грязные средства: подсиживание, клевета, провокация, — ему, ненавидевшему царское самодержавие, не оставалось ничего другого, как последовать примеру Герцена — покинуть родину.