Мечников

Мечников получает кафедру в Одессе

Людмила Васильевна охотно принимала участие в работах Ильи Ильича. С большим мастерством она зарисовывала то, что показывал ей в микроскоп муж. Но после письма Сеченова научная работа Ильи Ильича приостановилась: тревога за ближайшее будущее мешала сосредоточить внимание на научных проблемах.

Обычно утром Илья Ильич отправлялся к берегу моря и на лодке вместе с рыбаком ловил морских животных. В последние же дни он бесцельно бродил по прибрежному песку или, забравшись на скалу, подолгу сидел, закрыв глаза. Вернувшись домой, он шел в темную комнату и оставался там, пока боль в глазах не ослабевала.

Однажды к нему кто-то постучал. Углубившись в свои невеселые думы, Илья Ильич ничего не услышал. Стук повторился — его звала Людмила Васильевна:

— Иди скорей, Илья, пришло заказное письмо!

— Что еще за письмо! — недовольно ответил Илья Ильич.

— Иди же, не задерживай почту! — настойчиво повторила Людмила Васильевна,

— Иду, иду, — нехотя процедил Илья Ильич и вышел навстречу почтальону. Ничего хорошего от писем Мечников теперь не ждал.

На конверте стоял одесский штамп. Илья Ильич передал письмо жене, чтобы она его прочитала. Письмо было от Ценковского. «Вероятно, он узнал из Петербурга о моем провале и теперь шлет соболезнование», — думал Мечников. Но письмо от Ценковского было совсем другим. Собственно говоря, в нем было два письма. Одно с поздравлениями старого друга, а другое официально уведомляло Илью Ильича о том, что он приглашается ординарным профессором зоологии в одесский университет на место ушедшего в отставку Маркузена. Избрание единогласное, с просьбой немедленно после каникул приступить к чтению курса. Это предложение было настолько неожиданно и радостно, что Илья Ильич на несколько минут лишился дара речи. Затем он принялся бурно выражать свои восторги. Он уверял Людмилу Васильевну, что теперь все отлично наладится, все будет замечательно.

— Появятся деньги, и от твоей болезни не останется и следа, — не переставая твердил Илья Ильич.

Своей радостью он поспешил поделиться с Сеченовым. В письме он обрушивался на академических реакционеров, строил новые планы, в мечтах видел всех своих друзей собранными под крышей одесского университета.

«Я нарочно пропустил целые сутки со времени получения Вашего милого, горячего письма, мой милый, честный, хороший Илья Ильич, — сообщил Сеченов в ответном письме от 3 декабря 1869 года, — чтобы самому не разгорячиться и ответить Вам по возможности рассудительно.

Плану Вашему перейти в Одессу я сочувствую по двум причинам: нам с Вами, людям непрактическим, не умеющим уживаться с партиями, жить в архипрактическом Петербурге вообще трудно; притом же до меня доходили в последнее время слухи, что в университете (Петербургском) работает против Вас очень сильная партия, а вы знаете, что насолить человеку у нас вообще умеют. Единственное неудобство выселения из Петербурга заключается разве в том, что через это уменьшаются для Вас шансы попасть в Академию наук, но и туда ведь избирают не люди, а партии.

Что же касается до возможности нам видеться, то вот мои соображения по поводу этого вопроса: в академии я не останусь — это положительно, — потому что быть хоть и невольным участником в процессе погружения ее в болото не имею ни малейшей охоты; с другой стороны, в одной Одессе нет физиолога, стало быть… Я вполне сознаю, что шансов на это очень мало, так как министр народного просвещения меня недолюбливает, но ведь я и не придаю этой мысли ничего иного, как значение проекта, мечты.

Дело мое с академией, вероятно, покончится в августе будущего года, поэтому действовать теперь и даже говорить об этом было бы преждевременно. Для меня было бы, однако, очень важно рекогносцировать тамошнюю местность, поэтому-то я и сообщаю Вам мои мечты, как другу, заинтересованному в деле, и лицу, от которого должен пойти почин его. А как я буду рад выйти, наконец, из сотоварищества с такими лицами, как Неrr Забелин и К°! И теперь мне до такой степени тошно встречаться с ними, что я не хожу более на конференции, тем более, что часто приходилось бы подписывать свое имя под очень некрасивыми решениями.

Нужно ли говорить, что Ваше письмо было для меня действительно отрадой при моем теперешнем душевном мраке! Поверьте честному слову, что оно осветило и ободрило меня; особенно радовался я Вашему решению не идти теперь ни на какие соглашения с нашей достохвальной академией. Признаюсь откровенно, этот вопрос страшно лежал у меня на душе: с одной стороны, думаю, вопрос этот важен для человека, потому что без денег он сядет на мель, а с другой — идти к тем же самым господам с новым предложением было бы просто омерзительно…

До свидания, мой милый, добрый, хороший Илья Ильич, желаю Вам всякого благополучия и прошу не забывать самым искренним образом преданного Вам, любящего Вас и уважающего И. Сеченова. Вашей жене низко кланяюсь».

После провала Мечникова конференцией профессоров Сеченов окончательно решил уйти из Медико-хирургической академии.

Из Виллафранка Мечников часто писал Александру Ковалевскому. В одном из писем он сообщал об улучшении здоровья Людмилы Васильевны:

«Жене моей лучше, но все же она, я думаю, еще не скоро сможет зимовать в России, даже в Одессе».

Но Людмиле Васильевне скоро стало хуже, и Ковалевский получил грустное письмо:

«Усилившаяся болезнь жены (кровохарканье и проч.) заставила нас совершенно неожиданно уехать отсюда в Швейцарию. Доктор объявил, что ей нельзя переносить здешний летний сухой и жаркий воздух. У нас все уложено, в час мы уезжаем. Долго ли пробудем в Швейцарии — это будет зависеть главным образом от состояния моей жены».

Летом 1870 года Мечниковы уехали на север Франции, в Нормандию, где Илья Ильич намеревался исследовать историю развития медузы люцернарии. Лето выдалось холодное, не затихая, дул резкий ветер, непрекращающийся шторм обрушивал на суровые берега огромные волны. Люцернарии в этом месте не было; из-за плохих климатических условий болезнь Людмилы Васильевны сильно обострилась.

Между тем к началу учебного года необходимо было возвращаться на родину. Вместе с женой Илья Ильич выехал к ее родным в Москву, а затем в Панасовку.

Эмилия Львовна сделала все от нее зависящее для облегчения тяжелого состояния своей невестки. В Панасовку были вызваны лучшие врачи из Харькова. После консилиума решено было провести лечение кумысом. Но ни заботы, ни самый тщательный уход и лечение не помогли. Лихорадочное состояние и кровохарканье не прекращались.

В последний вечер перед разлукой в гостиной собралась вся семья. Каждый старался добрым словом подбодрить Людмилу Васильевну. Высказывались самые фантастические планы борьбы с недугом. Кто-то в общей беседе назвал чудесный климат далекого острова Мадейры. Стали вспоминать различные рассказы о целительном действии юга на больных туберкулезом. Но пока что решили ехать в Швейцарию.

Вместе с сестрой Людмила Васильевна отправлялась в Монтре. Расставание с мужем было тем более тяжелым, что надежды на выздоровление оставалось все меньше и меньше.

Уход Сеченова из академии и борьба за его перевод в Одессу

Перед отъездом в Одессу Илья Ильич получил письмо от Сеченова. Иван Михайлович ушел из академии, прекратил научную работу и тяжело переживал вынужденное бездействие. События последнего года отразились на здоровье Сеченова. Он чувствовал себя бесконечно усталым и разбитым. Оказавшись не у дел, Иван Михайлович пытался «подновить свои знания» и мечтал о посещении лекций в Петербургском университете или о том, чтобы «приткнуться к лаборатории Овсянникова» (профессор физиологии в университете).

И вот крупнейший физиолог обратился к своему другу, не менее крупному ученому Дмитрию Ивановичу Менделееву с просьбой дать ему какую-нибудь научную тему. Менделеев предложил Сеченову поработать с азотисто-метиловым эфиром. Но работа не ладилась у Ивана Михайловича.

— Слишком много вкусил я от физиологии, чтобы изменить ей, — с горечью говорил Сеченов.

Илья Ильич начал трудную кампанию за привлечение Сеченова в Одессу. В этой связи Иван Михайлович писал Мечникову:

«…Я к Вам, в свою очередь, с просьбой. В Цюрихе есть студентки из Одессы, и они получили письма с известиями, что я имею намерение перейти в Одессу и что меня не выберут там, так как у Соколова, который не хочет этого, огромная партия. По этому случаю я и прошу Вас, насколько только могу усиленным образом: не предпринимайте никаких мер против всего; за тем не принимайте близко к сердцу, если меня провалят. Пусть меня не выберут по интригам — это, Вы знаете, не может ни оскорбить меня, ни опечалить, но уж если выберут, то пусть выберут свободно, наперекор интриге. В такую среду я пойду с величайшим удовольствием».

Но Илья Ильич не мог оставаться равнодушным к судьбе своего друга, и, несмотря на просьбу «не предпринимать никаких мер», он всюду, где только можно, горячо ратует за избрание Сеченова профессором одесского университета.

«Я вполне убежден, — писал Илья Ильич в заявлении на имя декана физико-математического факультета, — что в лице Сеченова наш университет приобретает себе как превосходного преподавателя, так и одного из лучших современных ученых. Отличная репутация Сеченова в России и за границей достаточно известна и членам факультета, вследствие чего я считаю совершенно излишним приводить здесь отзывы о нем специалистов… Работы г. Сеченова пользуются всеобщей известностью».

Царское правительство видело в лице Сеченова и Мечникова своих идейных врагов. Книга «Рефлексы головного мозга» пошла на вооружение революционных демократов; это царские чиновники не забывали никогда.

Идеи Сеченова, высказанные им в «Рефлексах головного мозга», по словам Ильи Ильича, «не замедлили войти в плоть и кровь молодого поколения…

После этого Сеченов сразу был признан „новым“ человеком, первообразом, которому надо было следовать во всем. Аудитория его наполнилась многочисленными слушателями, в число которых попало и несколько женщин (из первых, получивших высшее образование)…».

Уже после того, как факультет и совет университета избрали Сеченова ординарным профессором физиологии, министерские чиновники не пожелали утвердить это избрание и чинили всевозможные препятствия к переезду Ивана Михайловича в Одессу. Для оправдания своих действий они выдвигали нелепые доводы. Один из них заключался в том, что Сеченов имеет степень доктора медицины, а это дает ему право занимать профессорскую должность лишь на медицинских факультетах; естественное же отделение физико-математического факультета Новороссийского университета требует звание доктора зоологии. Сеченов не может быть на этом основании утвержден профессором в Одессе.

Для устранения этой «препоны» Мечников предусмотрительно вносит предложение удостоить профессора Сеченова почетного звания доктора зоологии без представления диссертации. Факультет и совет университета принимают предложение Мечникова. Сеченов получает степень доктора зоологии.

Товарищ министра народного просвещения Делянов шлет секретное письмо на имя попечителя Одесского учебного округа Голубцова, в котором предупреждает его о неприятности, грозящей университету с приходом «опасного и вредного для молодежи человека», каким царские сатрапы считали Сеченова.

«Сеченов имеет репутацию отъявленного материалиста, который старается проводить материализм не только в науку, но и в самую жизнь. Не будучи специалистом по части физиологии, я не смею судить об ученых достоинствах г. Сеченова, которые я оставляю в стороне, так как они признаны учеными корпорациями, но вменяю себе в обязанность обратить внимание Вашего превосходительства на вышеозначенную сторону репутации г. Сеченова и покорнейше прошу Вас сообщить мне: можете ли Вы иметь уверенность, что преподавание г. Сеченова в Новороссийском университете и близкие его отношения к юношеству не будут иметь вредные, последствия на его нравственное развитие и не повлияют вредным образом на спокойствие университета?»

Невзирая на секретное письмо, по сути дела приказ не допускать Сеченова в Одессу, Илья Ильич отстаивает кандидатуру «опасного» профессора и перед попечителем Одесского учебного округа.

Было бы желание не дать дорогу неудобному для начальства человеку, а повод всегда найдется. В Петербурге придумывали все новые преграды к утверждению Сеченова. Оказывается, нет денег, нужны сверхсметные ассигнования. Сеченов пытался обойти это препятствие. В письме к Илье Ильичу он писал:

«Видите, что я был прав, мой милый, добрый, хороший Илья Ильич, не предаваясь иллюзиям относительно утверждения моего выбора г. министром; его сиятельство изволил найти, что мое назначение потребует особенных издержек, за разрешением которых нужно еще обратиться в государственный совет. Там это дело затянется, канет в вечность, и внешние приличия будут соблюдены таким же самым манером, как Ваше неизбрание в Медико-хирургическую академию. Разница, однако, в наших положениях есть, и я пользуюсь ею. Сегодня же отправлю письмо к Вашему ректору с следующим формальным заявлением: „Чтобы избежать необходимости обращаться в государственный совет за особым кредитом по случаю моего определения, я готов поступить в университет не только на жалованье экстраординарного профессора, но даже доцента, притом с каким угодно званием“. Это решение я прошу принять в основу будущих действий по моему делу и прошу поспешить с этими действиями. И эта попытка будет иметь, конечно, отрицательный результат, но когда придумают новый предлог, можно будет найти и против него средства…

Недели через две перестану читать лекции в академии и переселюсь в лабораторию к Менделееву, чтобы учиться химии. Если дело пойдет на лад, то я останусь, может быть, у него с год. А затем… затем у меня в руках одним оружием будет больше для борьбы за существование в профессорском звании».

Бесконечная волокита продолжается, смелые, честные люди ведут неравную борьбу с отвратительной, душащей все талантливое и живое машиной царского самодержавия.