Кажется, Линн покраснела даже сильнее меня.

— Напряжение? — повторяет неуверенно.

— Ну, вы постоянно ссоритесь, а как говорится, милые бранятся…

Я тихонько ворчу себе под нос. Надо было вмешаться, когда была такая возможность, потому что мелкий становится слишком наглым.

Линн внимательно смотрит на Хасана, а затем бросает быстрый взгляд на меня.

— Мы ссоримся, потому что он невыносим, — произносит, поджав губы, и сосредотачивается на дороге.

— Кто бы говорил, — недовольно бормочу я. Она мне, конечно, нравится, но я не могу молча терпеть, пока меня критикуют.

— И потому что он тебе нравится, — отмечает волшебник.

На горящем лице Линн уже можно жарить яичницу.

— Единственный, кто здесь к кому-то что-то испытывает, это ты, — переводит стрелки она. Слишком резкая, топорная смена темы, но Хасана легко переключить. — Ты точно не хочешь вернуться в Башню и предложить Дели поехать с нами?

— Мы же уже об этом говорили, — жалуется он. — Она здесь ни при чём и вообще не может… пропускать занятия, — он немного зажимается. Подозреваю, что ему больно расставаться с первой любовью. — Мне кажется, мы… вообще из разных миров.

— Какая глупость. Когда это кого-то останавливало? — говорю, не подумав.

Меня это не остановило, хотя мы с Линн очень разные. У неё её тёмное прошлое, с её страхами и сомнениями. У меня — детство во дворце в окружении роскоши. Вот уж точно разные миры. Но всё-таки мы оказались тут вместе.

— А разве это не причина? — её голос вырывает меня из размышлений о нас. — Два разных мира могут соприкоснуться на мгновение, но не существовать вместе.

— Два разных мира могут создать третий, совершенно новый.

Наши взгляды снова встречаются, и я как бы бросаю ей вызов: возразит ли она? Решится ли разрушить мои идеалы? Ей хватит одного лишь слова.

Давай же, Линн, разбей мне сердце.

— Это не…

Окончание её ответа тонет в крике, от которого у меня стынет в жилах кровь. Этот крик разрывает барабанные перепонки, от него раскалывается голова. Мне приходится крепче схватиться за поводья, чтобы не упасть. Останавливаю своего коня. Оглядываюсь по сторонам — крик был громким, значит его источник должен быть поблизости, но никого не видно. Невидимая рука сдавливает сердце. Никогда ещё я не слышал, чтобы кто-то так страдал, это была агония умирающего зверя. Столько боли… Нечто невообразимо ужасное произошло с тем, кто так орал, разрывая глотку.

Линн и Хасан зовут меня, но я уже скачу прочь от них, к дереву, под которым шевелится чья-то тень. Я не задерживаюсь, чтобы дать объяснения, потому что и так всё понятно. Но по пути я задаюсь вопросом, не опоздал ли я. Может, это был предсмертный вопль.

Как бы то ни было, я обнажаю меч, сворачивая с дороги. Останавливаю коня — возможно, чересчур резко, — и спрыгиваю.

Дерево на самом деле больше, чем мне показалось изначально, с размашистыми ветвями, тянущимися к небу. Под ним не скроешься от палящего солнца. Весь его ствол почернел. Похоже, оно уже давно мертво. Среди его корней, торчащих из-под земли, на коленях стоит женщина в чёрных лохмотьях, которые, кажется, когда-то были платьем. Босые ступни выглядывают из-под остатков подола юбки. Я не могу разглядеть её лица, скрытого тёмной вуалью. У неё словно… траур. Белой рукой она крепко прижимает к груди букет увядших цветов. Несколько лепестков опали на её колени — золотисто-коричневые, как осеннее воспоминание.

Женщина здесь одна, насколько я вижу, и на её одежде нет следов крови. Она кричала от боли, потому что потеряла кого-то близкого? Нет, никакая скорбь не может звучать так: это было похоже на массовую пытку. Я всё ещё слышу, как тяжело она дышит и стонет, словно её что-то физически разрывает изнутри. Она слегка раскачивается, как ветки на ветру.

Подхожу на шаг ближе.

— Вы в порядке? — тихо спрашиваю я. Она не шевелится, будто вовсе меня не слышала. Возможно, так и есть. — Я могу вам чем-то помочь?

Ещё шаг. Я уже так близко, что мне достаточно наклониться, чтобы прикоснуться к ней.

— Вы меня слышите?

Протягиваю руку, но останавливаю себя, когда замечаю, что она шевелится. Дрожит, кажется, и начинает поднимать голову. Букет падает на её колени и скатывается по юбке на землю. Её пальцы тянутся к вуали и медленно открывают лицо.

В следующее мгновение я падаю на землю, из лёгких вышибает воздух. Видимо, я споткнулся, невольно отшагнув назад. Она поднимается и смотрит на меня глазами без радужек и зрачков. Лицо белое как мел, тонкая кожа обтягивает кости. Я не дышу. Плоть отслоилась с правой стороны лица, обнажив скулу и часть челюсти. Волосы, такие же чёрные, как у меня, в столь же плачевном состоянии, что и платье. Я замечаю проплешины и неровные пряди, свисающие с её головы.

Что это такое? Что здесь происходит?

Она раскрывает потрескавшиеся губы, словно в своём безумии искусала их в кровь.

И начинает кричать.

Возможно, я тоже ору, когда этот визг оглушает меня. Когда мне становится физически больно, будто это нечто более плотное, чем просто звук. Закрываю уши ладонями, но она не останавливается.

Она всё кричит и кричит, пока я пытаюсь сжаться, отползти, исчезнуть.

Она всё кричит, пока я зажмуриваюсь так сильно, что перед глазами появляются белые пятна.

Она всё кричит, и я кричу в ответ, умоляя, чтобы эта пытка прекратилась. Словно тысячи игл вонзились в голову, я чувствую давление в ушах, в лёгких, эта боль распространяется по всему телу, от эха вибрируют все кости, мышцы, всё во мне.

Замолчи!

Замолчи!

ЗАМОЛЧИ!!!

* * *

— Артмаэль!

Тишина наступила так резко, что мне показалось, будто я просто отключился. Но это не так. Линн наклоняется надо мной, на её лице написаны беспокойство и страх. Всё успокоилось. В ушах, правда, всё ещё стоит звон, и голова кружится, но я уже могу дышать. Боль прошла, оставив лишь слабость и растерянность.

Линн помогает мне приподняться и обнимает обеими руками. Несмотря на жару, у меня ледяная кожа. Я собираю остатки сил, чтобы поднять руки и обнять её в ответ.

Закрываю глаза и ищу успокоения в её объятьях. У меня мокрые щёки, но я не помню, в какой момент начал плакать.

— Что… что это только что было?

Она отвечает не сразу. Прищуриваюсь и вижу неподалёку Хасана, пытающегося справиться с лошадьми, которые заметно разнервничались. Он бросает в нашу сторону такой же обеспокоенный взгляд, каким сейчас смотрит на меня Линн, но отводит глаза так быстро, что меня охватывает дурное предчувствие.

— Этот крик… — бормочу я, и каждое слово царапает горло. — Н-не понимаю… Тут была женщина, но на самом деле это не женщина…

Я дрожу. Тепла её тела недостаточно, чтобы согреть меня. Видимо, подумав о том же, она накидывает на меня мой плащ и закутывает. Я замечаю, как она что-то шепчет одними губами волшебнику. Слышу, что тот отходит подальше.

— Здесь никого не было, Артмаэль… — мягко произносит она, проводя рукой по моим волосам. — Мы ничего не слышали… Ты просто внезапно куда-то сорвался, а мы бросились вдогонку. Но…

Окончание фразы повисает в воздухе. Моё сердце сжимается от страха.

— Нет-нет, — возражаю я. — Вы должны были её слышать. Оба раза. Вы должны были её видеть. Она только что была здесь!..

Только что. Но уже нет. От женщины в чёрном платье не осталось ни следа, и теперь мне самому всё это кажется каким-то бредом. Птица садится на сухую ветку, но тут же улетает.

Что такого ужасного могло произойти в столь спокойном месте?

Линн прослеживает мой взгляд. Кажется, она дрожит. Она не пытается со мной спорить. Не пытается рассуждать логически. Не задаёт неудобных вопросов. Не выставляет меня дураком. Она просто поднимает руки и большими пальцами вытирает мои щёки от слёз.

— Нам лучше вернуться обратно к дороге.

С её помощью, всё ещё немного шатаясь, я поднимаюсь на ноги. Пытаюсь держаться ровно, но не получается, и она поддерживает меня.

— Ты, наверное, думаешь, что я сошёл с ума, — вздыхаю я.

Линн слегка улыбается.

— От любви, — тихо произносит в ответ. — Но мы оба это уже знаем.

Пытаюсь улыбнуться.

Пытаюсь забыть.

Поэтому ничего не говорю про букет высохших цветов, оставшийся лежать среди корней.


ЛИНН

Скоро уже будет месяц, с тех пор как мы отправились в это неожиданное путешествие. Последние пять дней мы стали делать меньше остановок, потому что мы и так уже сильно затянули, а ведь сестре Хасана нужно лекарство, о котором мы так ничего и не знаем. Когда мы спросили его, не ускориться ли нам, не опоздаем ли мы, он ответил, что всё в порядке, сестра выдержит. Он не считает, что ей могло стать хуже за это время.

И хотя мне не хочется это признавать, но я начинаю подозревать, что он нам что-то недоговаривает. Например, он ни разу не упоминал, чем именно она болеет, какие симптомы, и вообще, когда бы разговор ни заходил о его сестре, он старается менять тему. Мы предполагали, что мальчик просто очень сдержанный, даже немного замкнутый, и просто хочет верить в лучшее и меньше думать о плохом и о том, над чем он не властен, а потому и не давили на него.

Как бы то ни было, мы покидаем Сиенну и пересекаем её границу с Идиллом. В королевстве, которое многие называют царством магии, все краски ярче: леса зеленее и цветы пестрее. На каждом шагу природа в своём первозданном виде, хотя меня это не удивляет. Во всех книжках, что я читала об Идилле, королевство описывалось как место силы и расового разнообразия — кого только ни встретишь в местных деревушках: феи, гномы, эльфы и многие другие существа, порождённые Стихиями, живут в гармонии с людьми. И хотя все страны Маравильи открыты к межкультурным контактам, а конфликтов на почве расизма почти нигде не бывает, Идилл кажется единственным уголком на всём континенте, где это смешение так очевидно. В Сильфосе подавляющее большинство населения — люди, самые обычные и заурядные, без особых талантов и выдающихся способностей, не считая ума и любви к деньгам, и мало представителей других рас проживают там. Гномы, в свою очередь, стараются расселяться подальше от столицы и работать на золотых и серебряных рудниках внутри страны.

В общем, я всегда представляла Идилл страной справедливости, как если бы магия, стоящая во главе угла, уравнивала всех существ, живущих под её властью.

Но убедиться, правда ли это или сильное преувеличение вроде тех историй, что я распространяю об Артмаэле, у нас пока не получилось, потому что вокруг были одни только кусты и деревья. Наш план состоял в том, чтобы найти какое-нибудь поселение, где можно будет остановиться на ночь, а на следующий день доехать до Башни, до которой осталось совсем немного. Но вот уже темнеет — боюсь, после захода солнца мы ничего не найдём: впереди видно один только лес. Лес, который, по словам Хасана, известен как Лес Младенцев и якобы живёт своей жизнью. Мы с Артмаэлем напрягаемся на этих словах, памятуя Мерлонский лес, который уж точно обладал своим разумом, но Хасан только смеётся в ответ и уверяет, что это просто фигура речи. Однако с этим местом тоже связано немало легенд: родители, которые не могут позаботиться о своих детях или просто не хотят, частенько бросают их здесь, веря, что лес заберёт малышей и вырастит их.

Такой бред. Лес не может позаботиться о брошенных младенцах. Уже представляю, как размашистые ветви баюкают детей, укладывают спать под свои корни, защищая от ночного холода, и кормят ягодами с кустов. Как будто ребёнок сможет выжить в таких условиях. Нет, эти родители, если такие действительно есть, просто дураки, не желающие брать на себя ответственность после того, как привнесли в этот мир новую жизнь. Кому вообще могло прийти в голову, что бросить беззащитное дитя в таком лесу — это отличная идея?

— Не переживай, Хасан, — говорю ему, усаживаясь у костра, когда он заканчивает пересказывать истории о детях, обряжающихся в шкуры животных, чтобы лес считал их своей частью. — Мы тебя здесь не бросим.

Артмаэль зевает, прислонившись к стволу дерева чуть поодаль.

— Мы же добрые: оставим под дверью какого-нибудь достойного дворянина, который сможет тебя усыновить.

— Какая забота… — иронизирует мальчик.

— А вот тебя, принц, можно было бы и оставить здесь. Тебе даже не придётся маскироваться под животное: ты же камень. Одним больше, одним меньше — лес не заметит разницы.

Хасан хохочет, а принц скрещивает руки на груди, прожигая меня взглядом.

— Я покажу тебе, что у меня каменное.

— Фу, что ты такое говоришь, — прикидываюсь возмущённой, задирая нос.

— Пора спать! — объявляет волшебник, пока его детские ушки не услышали ещё какой вульгарщины.

Мы с Артмаэлем не можем не посмеяться над его реакцией, но соглашаемся, что он прав и уже пора ложиться спать. Я желаю Хасану спокойной ночи, проводя рукой по его волосам, и оставляю его устраиваться внутри небольшого круга света, создаваемого нашим костром. Когда же поворачиваюсь к принцу, он уже поднимает руку, сжимающую плащ, показывая тем самым, что места под ним хватит нам обоим.

Улыбаюсь.

Подхожу к нему на четвереньках, и он целует меня, накрывая нас обоих плащом. Это один из моих любимых поцелуев — медленный и нежный, от которого бегут мурашки по коже. Такое бывает только с Артмаэлем.

— Сладких снов, Линн, — шепчет он прямо мне в губы, устраиваясь поудобнее.

Я тоже занимаю удобное положение, но не могу сомкнуть глаз. Мне хочется ещё немного посмотреть на него в свете потрескивающего неподалёку костра. С той нашей первой совместной ночи мы уже несколько дней живём в таком режиме: обмениваемся поцелуями, пока Хасан не видит, засыпаем в объятьях друг друга, а днём спорим по любому поводу, но затем смеёмся над шутками друг друга. И от этого мне так… тепло. Давно уже мне не было так тепло и уютно с кем-то.

И приятнее всего осознавать, что у него ко мне никаких требований. Между нами мало что изменилось: только стало чуть больше физического контакта — поцелуи, ласковые прикосновения. И это хорошо. Мне нравится, как он на меня смотрит, как находит мои губы в неожиданный момент, как держит меня по утрам, даря необыкновенное чувство защищённости. Когда он рядом, даже мои собственные мысли больше не причиняют мне боли. Все сомнения и страхи исчезают с каждым прикосновением, словно он мягко наносит целебный бальзам на все мои шрамы. Я наслаждаюсь каждым мгновением, но мысль, что когда-нибудь это закончится, беспокоит меня, как бы я ни подавляла, ни топтала, ни гнала её от себя. От нас.

Но даже если нам придётся расстаться завтра же, у меня не хватит силы воли, чтобы прекратить всё это — что бы между нами ни было. Этому не обязательно давать название. Я решила, что лучше наслаждаться тем, что есть у нас сейчас, даже если потом будет хуже. Не знаю, сколько боли мы причиним друг другу, играя в эту игру, но мне хочется верить, что оно того стоит.

Кажется, в конце концов я тоже способна любить.

Принц открывает глаза и смотрит на меня. Заметив мой взгляд на себе, он поднимает брови и улыбается.

Проводит пальцами по моей щеке.

— Этим ты занимаешься по ночам? Не сводишь с меня глаз, пока я сплю? Если тебе не спится, я могу придумать занятие поинтереснее, чтобы скоротать время…

Чувствую, как его вторая рука скользит по моей спине, но не поддерживаю шутливый разговор.

— Спасибо.

Артмаэль растерянно моргает. Осматривается вокруг, словно подозревая, что я обращаюсь к кому-то другому, и снова смотрит на меня.

— За что? Разве я что-то сделал?

Больше, чем ты можешь себе представить.

— Спасибо за всё это. Знаю, мы об этом не говорили, но… — слегка краснею, — ты делаешь меня счастливой, — честно говоря, не помню, когда последний раз была так счастлива. — Я даже мечтать о таком не смела, Артмаэль. Подумать не могла, что что-то такое может со мной произойти. И за это… спасибо тебе. Спасибо, что любишь меня.

Мои внезапные откровения застают его врасплох. Он открывает рот и тут же его закрывает, решив промолчать и лишь обнять меня крепче, спрятав лицо в моих волосах и оставив лёгкий поцелуй на шее.

— С тобой может произойти всё, что захочешь, Линн… — шепчет он мне на ухо. Когда это говорит он, в это легко поверить. — Никогда… не соглашайся на меньшее.

И хотя я понимаю, что не обязана нарушать этот хрупкий момент спокойствия, всё же не могу не спросить:

— Как же мне тогда смириться с тем, что мне придётся тебя отпустить, когда ты должен будешь занять трон?

Он тяжело сглатывает. Я уже начинаю жалеть, что затронула эту тему. Мне интересно, не оставил ли он мысли о короне. За последние дни он почти ни разу не вспоминал о ней.

— Ну… Ты и не обязана, Линн, — я смотрю на него, накручивая его пряди на указательный палец. — Тебя тоже ждёт большое будущее, — знаю, и мне кажется ужасно жестоким тот факт, что для достижения наших целей нам нужно пойти разными дорогами. Мы пока ещё только на полпути, но дальше нам предстоит разойтись в противоположные стороны. — Послушай, Линн… Я уже думал об этом. Сильфос… это отличная страна для торговли. Твой отец же развил своё дело именно там, верно? В королевстве много золота и серебра… Это прекрасное место для жизни и работы… С замечательными портами, откуда можно путешествовать в дальние страны и возвращаться…

Прищуриваюсь, понимая, к чему он клонит. Он просит меня вернуться в Сильфос вместе с ним. Чтобы я осталась в стране, которой он будет править. Звучит хорошо — в теории, но на практике не всё так просто. В Сильфосе знают про моё тёмное прошлое, от которого я бы хотела сбежать и как можно дальше. В Сильфосе у женщин нет права голоса, несмотря на все грандиозные планы Артмаэля.

— В Сильфосе меня никогда не будут воспринимать всерьёз. Ты это знаешь. Если бы женщине было так легко устроить там свою жизнь… ты же понимаешь, что со мной бы никогда не случилось того, что случилось? И мы ведь даже не знаем, что там в итоге с Кенаном… — я стала реже слышать его голос в своей голове, но это не значит, что я забыла его или тех наёмников, которых он отправил за мной. Он могущественный человек. Очень влиятельный. Я не хочу встретиться с ним вновь. — Даже из темницы, если твой отец действительно его арестовал, Кенан способен расправиться со мной. Он послал своих людей за нами в другую страну. Только представь, на что он способен на своей территории.

На лице принца мелькнула тень презрения.

— Ты же не думаешь, что он долго протянет, когда я лично возьмусь за это дело?

— Я думаю, что ты не перейдёшь границы разумного, если хочешь считаться благородным принцем.

— Вообще-то, Линн, благородство тут не при чём. Короли вершат правосудие. Никто меня не осудит, если я сделаю это, будучи принцем.

— Правосудие не даёт право на убийство по прихоти. Или ты готов казнить всех плохих людей в королевстве? Отправить всех на плаху — и дело с концом?

Понимая, что я права, он недовольно щёлкает языком.

— Согласен. Тогда я просто изгоню его из страны. Это достаточно справедливо?

Не могу отрицать, что меня бы устроил такой исход: лишить его имущества и запретить возвращаться. Чтобы он больше не мог мучить других девушек вроде меня. Но наша проблема простирается намного дальше, избавлением от одного мерзавца она не решится.

— Даже если ты это сделаешь, и Кенан навсегда исчезнет из нашей жизни, у меня всё равно нет будущего в Сильфосе. Ты же это понимаешь, да?

Он это знает, но не хочет признавать. Мне знакома эта его манера отводить взгляд и крепче сжимать меня в объятьях. Он снова прячет лицо в моих волосах, утыкаясь в шею и лаская мою кожу своим дыханием. Я вздрагиваю.

— Нам лучше поспать, — бормочет он в попытке разрядить обстановку.

Я ничего не отвечаю. Мы просто молча лежим, прижавшись друг к другу. Можно продолжать надеяться, что если мы продолжим в том же духе, третий мир каким-то образом появится сам собой.

После разговора я никак не могу заснуть. Артмаэль тоже много думал о нашем неизбежном расставании. Он, как и я, пытался найти решение, вот только у меня не было ни одного варианта. Возможно, решения не существует вовсе, и для нас есть только один вариант: разойтись по разным концам Маравильи. А то и всего мира.

Не знаю, сколько минут или часов проходит, когда я внезапно слышу чей-то плач.

Поначалу мне кажется, что это просто плод моего воображения. Но затем, когда я убеждаюсь, что звук реален, я приподнимаюсь осторожно, стараясь не разбудить принца. Может быть, Хасану снится кошмар? Но волшебник спит спокойно, наслаждаясь каким-то приятным сном.

— Линн?

Сонный голос Артмаэля отвлекает меня, но детский плач не прекращается, вынуждая меня подскочить на ноги. До меня доносится крик маленькой девочки. Сначала я не разбираю слов, но вскоре понимаю, что она зовёт маму.

Срываюсь с места и бегу в лес прежде, чем принц успевает спросить меня о чём-либо. Они что, серьёзно бросают детей в этом лесу? Неужели родители реально могут быть настолько глупы или настолько эгоистичны? Ночью здесь с ней может случиться что угодно. Ей нужна помощь.

Она напугана, потеряна. Совсем одна.

Я должна её найти.

Чем глубже в лес, тем отчётливее слышится плач. Я бегу на звук. Девочка зовёт маму душераздирающим криком, икая и всхлипывая. Кажется, она совсем ещё маленькая. И ей очень страшно. Меня охватывает тревога за неё.

— Где ты? — кричу я.

Малышка плачет с новой силой. Зовёт ещё громче. Возможно, она приняла меня за свою маму. Неважно. Пока я слышу её голос, я могу на него ориентироваться. Только так можно её найти.

Не знаю почему, но мне вспоминается тот день, когда я потеряла свою мать. Этот сорванный голос, эти отчаянные крики напоминают мне о том, как она умерла. Я была слишком маленькой и первые несколько дней не понимала, что её больше нет, а потому постоянно звала её и раз за разом спрашивала папу, почему она не приходит рассказать мне сказку перед сном. Пока однажды не осознала, что она никогда больше не придёт.

И тогда я заплакала ещё сильнее.

Как только я выхожу на поляну, плач внезапно смолкает. Здесь меня встречает небольшое озерце со сверкающей водой, в котором словно бы купаются сами звёзды. На самом краю сидит спиной ко мне маленькая девочка в красивом платьице, волосы которой заплетены в замысловатую косу. Не похоже, чтобы она была из бедной семьи. Зачем обеспеченным родителям бросать её здесь? Наверное, она просто потерялась.

Я медленно подхожу к ней. Не хочу напугать её, хотя она плачет уже не так отчаянно, как буквально минуту назад, а гораздо тише.

— Эй?

Мягко кладу руку ей на плечо.

Она поворачивается ко мне.

Застываю на месте.

Это же… я.

Девочка — точная копия меня в её возрасте — мгновенно поднимается и отчаянно обхватывает руками мои ноги. Я не могу пошевелиться. Этого не может быть. Это всё неправда.

Я, должно быть, сплю. Надо проснуться.

Но она снова бросается в слёзы, прижимаясь к моим ногам.

— Моя мама умерла… Умерла… Мама умерла…

У меня с лица сходят все краски.

Меня будто ослепляет вспышкой, я теряю связь с реальностью, в голове крутятся непрошенные образы. Образы, которые я не ожидала увидеть с такой ясностью.

Моя мама. Она была женщиной простой, весёлой, всегда улыбающейся. Папа её обожает. То есть, обожал. Нет, обожает — он сейчас здесь, обнимает меня и целует в щёку. Я словно бы проживаю всё это заново, хотя это происходит только в моей голове, но я не вижу ничего, кроме этих воспоминаний. Она рассказывает мне сказку. Говорит, что любит меня. Целует папу, который нежно её обнимает. Мы провожаем его в одно из его путешествий.

Как вдруг мама падает. Я не понимаю, что произошло. Кричу. Она вся в поту. Бледная. Я не прекращаю кричать, но она мне не отвечает. Прибегает папа, хватает её на руки. Говорит мне, чтобы я вернулась в свою комнату. Я слушаюсь.

Больше я её не видела. Папа плакал. Я плакала. Всё спрашивала, где она, где она. Мамочка, где ты? Куда ты пропала? Возвращайся, расскажи мне сказку. Папа по тебе очень скучает. Это папа всегда уезжал в дальние страны, а не ты. Ты оставалась дома. Ты заботилась обо мне. А теперь тебя нет, а папа постоянно плачет. Почему? Папа говорит, что ты не вернёшься, но я же знаю, что это неправда.

Вот только это правда.

Ты не вернёшься.

Никогда не вернёшься.

Встряхиваюсь, возвращаясь в реальность. Лес. Поляна. Озеро.

Девочка передо мной.

Распахиваю глаза. Девочка подросла. Я отступаю назад, но она крепко держит меня за руку. Платье на ней изменилось, и сама её фигура тоже. Я узнаю её. Волосы стали намного длиннее, теперь они заплетены в две косы. Она бледная и смотрит на меня глазами-блюдцами.

Десять лет.

Начало конца.

— Нет, — шепчу я.

Пытаюсь отстраниться от неё, но она не отпускает. Её глаза — мои глаза — бесконечно грустные. На лице мольба. Она просит меня о помощи. Я хочу ей помочь.

Нет. Нет, это какая-то ловушка. Всё плохо. Всё ужасно.

Да что же здесь происходит?

— Я просто хочу быть счастлива, — жалобно произносит девочка, которой когда-то была я. Снова начинает плакать. — Хочу нормальную жизнь.

Знаю. Я хорошо это знаю, потому что сама хотела. Я тоже этого хотела…

— Но папа умер… Папа тоже умер…

Снова вспышка. Тупая боль. На этот раз я падаю на колени. Нет.

Оставь меня в покое. Прекрати. Не хочу этого видеть. Не хочу!

Но вижу.

Папа протягивает мне руку. Он болен. Серьёзно болен. Всё его лицо в гнойниках, улыбка пропала. Я беру его ладонь. Он плачет. Я плачу. Прошу его не оставлять меня. Говорю, что он не может бросить меня, как это сделала мама. Не может. Просто не может. Но он отвечает, что я должна быть сильной. Очень сильной. Я обещаю ему не сдаваться. Что добьюсь успеха, как он, что стану выдающейся женщиной, как мама. Киваю. Слёзы попадают в рот. Мне хочется умереть. Не понимаю, почему я выздоровела, а он нет. Это нечестно. Несправедливо. Папа, вернись ко мне. Мне нужен мой папа. Верните мне папу!

Но папа не вернётся. Я остаюсь одна. Совершенно одна. Пытаюсь быть сильной, как он просил, но никто не воспринимает всерьёз девчонку на рынке. Они смеются надо мной.

У меня отнимают то немногое, что осталось. Я продаю то немногое, что удалось сберечь.

Меня лишают дома.

Выбрасывают на улицу.

— Хватит!

Тяжело дыша, я возвращаюсь в реальность. Начинаю плакать по-настоящему. Мокрые щёки мёрзнут от ночного ветра. Девочка всё ещё стоит передо мной, касается моих щёк. Мне хочется отпрянуть, но не могу. Я парализована. Я просто смотрю на девочку, которой была когда-то. Её лицо покрывается грязью. Платье превращается в лохмотья. Она сильно исхудала. Побледнела. Волосы грязные и растрёпанные.

Она не перестаёт плакать, и этот звук режет мне уши.

Я продолжаю рыдать вместе с ней.

— Я голодная, Линн, — жалуется она надломленным голосом. Она обнимает меня и бормочет мне в ухо: — Мне просто хочется кушать. Хочется немножечко счастья. Хочется жить нормально.

Боль становится всё сильнее. Снова возвращаюсь в прошлое.

Я брожу по улицам. Этот человек выглядит богатым. Я могу его обмануть. Могу обокрасть. Я так и делаю, но только порываюсь сбежать, как он вскрикивает и хватает меня. Бьёт. Наказывает. Сегодня у меня не будет ни малейшего шанса поесть. Становится холодно. Очень холодно. Идёт дождь, и я промокаю насквозь. Мне приходится прятаться под телегой, чтобы хоть немного поспать. Я очень, очень сильно хочу есть. Я так давно уже не ела. Мне нужна помощь. Но никто мне не поможет. Ворую на рынке. Хочу умереть. Но почему-то до сих пор жива. Каждый день я выживаю. Я устала от этого. Хочу, чтобы обо мне позаботились. Но никто этого не сделает. Я вспоминаю об отце. Он не вернётся. Вспоминаю о матери. Она давно уже меня покинула.

Мёртвая крыса. Больше есть нечего. Но на сегодня должно хватить.

Снова реальность. Меня тошнит. Девочка всё также передо мной. Она стала ещё чуть старше: немного выше ростом, волосы длиннее, под грязной одеждой проглядываются женственные изгибы. Она наклоняет голову, гладя меня по лицу. У меня неосознанно вырывается мольба. Я не хочу вновь видеть это прошлое, не хочу проживать его заново. Я хочу забыть его, просто забыть. Пожалуйста, позволь мне забыть.

— Этот человек… — шепчет она спустя несколько мгновений, на её лице расплывается улыбка. В ней лучик надежды посреди омута отчаяния. — Он мне поможет. Он обещал, что сделает меня счастливой.

Кенан.

— Нет!

Не знаю, пытаюсь ли остановить этим криком происходящее или просто обратиться к девочке, что исчезает у меня на глазах. Как будто это что-то изменит. Как будто сейчас я смогу изменить прошлое.

Прошлое, которое снова затягивает меня.

Этот мужчина выглядит очень благородно. Дворянин, наверное. У него приятная улыбка. Он протягивает руку мне, маленькой девочке, прячущейся за аркадой. Говорит, что я очень красивая и что такой симпатичной девочке не место на улице. Спрашивает, голодна ли я, и я киваю. Спрашивает, замёрзла ли я, и я киваю. Спрашивает, хочу ли я работу, и я киваю.

Он говорит мне, что вытащит из гряди и нищеты. Что у него есть место для меня.

И я ему верю.

Беру его за руку.

Он уводит меня за собой, а я послушно иду, ослеплённая счастьем. Это мой шанс. Никакого больше голода, страха, темноты, побоев и краж.

Он заводит меня в какое-то здание. Я вижу кругом обнажённые тела. Мужчин, обнимающих женщин. Женщин, целующих друг друга. Не понимаю. Оглядываюсь вокруг. Я уже видела парочки, занимающиеся сексом в тёмных переулках, но не понимала, что именно они делают. Почему я здесь? Я вижу людей в странных позах, слышу всякие стоны. Мне становится неловко, но я ничего не говорю. Просто следую за своим новым знакомым, не отрывая глаз от пола. Не хочу этого видеть. Не хочу этого слышать.

Мы заходим в одну из комнат. Остаёмся наедине. Я спрашиваю, чем мне предстоит заниматься.

Он отвечает, что я буду работать здесь.

Я не понимаю.

А затем внезапно понимаю.

Я пытаюсь сбежать. Вырваться из его хватки, но он крепко меня держит. Я кричу, но он швыряет меня на кровать. После чего он нависает надо мной и забирает мой первый поцелуй. Я снова кричу. Вырываюсь. Всё тщетно. Он раздевает меня. Я плачу. Он хватает меня за руки, чтобы я не могла его ударить. Он касается меня. Пальцами. Губами. Всем телом. Когда я его кусаю, он ударяет меня, когда я снова начинаю кричать, он ударяет меня ещё раз. У меня кружится голова. Я чувствую слабость.

Он ломает меня. Я истекаю кровью. Он забирает у меня всё.

Я рыдаю, как безумная, у меня больше ничего не осталось.

Не могу пошевелиться. Всё тело болит. Глаза горят от слёз. Ноги будто бы перестали быть моими. Я стала грязнее, чем когда-либо.

Он высыпает на меня несколько монет.

— Лучше не кричи так с другими.

Снова реальность. Боль. Воспоминания, которые я похоронила глубоко внутри, безжалостно терзают меня. Я больше никогда не стану чистой. Я рыдаю с таким надрывом, с таким отчаянием, что не могу выдавить ни слова. Лежу на земле, свернувшись клубочком и схватившись за волосы. Не хочу никого видеть. Не хочу, чтобы ко мне прикасались. Я грязная. Грязная. Грязная…

— Пусть это прекратится, пожалуйста, — умоляет девочка. Она продолжает плакать. На её четырнадцатилетнем теле нет никакой одежды, только синяки и царапины. — Сделай так, чтобы это закончилось.

Я хочу, чтобы это закончилось. Раз и навсегда. Пусть это всё закончится…

— Я просто хочу стать маленькой девочкой, — не успокаивается она. Я смотрю на неё с раздраем в душе. Я тоже этого хочу. Меня лишили детства. Пусть вернут. — Здесь я могу снова стать той девочкой. Ты можешь стать той девочкой. Как будто ничего не было. Всё забудется. Всё исчезнет. Вся эта боль… Все потерянные годы, утраченная невинность… Нужно только склониться над озером, — её пальцы, чересчур тонкие, указывают на воду. Я смотрю в том направлении, голова как в тумане. Всё может закончиться? Могут ли все эти кошмары и горькие воспоминания прекратить своё существование… навсегда? — Ты просто хочешь стать той девочкой… Я знаю одну девочку там… Мы все там. Все, кого лишили детства…

Я не понимаю, о ком она говорит, до тех пор, пока не поднимаю глаза. За её спиной стоят несколько детей. Совсем малыши и те, что постарше. Но все они дети с печальными глазами и мокрыми щеками.

Они все жалуются. Шепчут хором.

— Пойдём с нами, Линн.

— Всё пройдёт, Линн.

— Будем играть.

— И петь.

— Мы можем стать счастливыми.

— Мы можем стать детьми.

Можем?.. Я смотрю на озеро. Всё настолько просто? Я исцелюсь. Исцелюсь навсегда. Забвение — самое действенное лекарство на свете…

Девочка передо мной снова всхлипывает, и я, кажется, вместе с ней. На её обнажённом теле с каждой секундой появляется всё больше следов побоев, которые заживут на коже, но навсегда останутся на душе.

— Сделай так, чтобы это закончилось, Линн…

Всё так… просто… Всё, чего я хотела, в шаге от меня… Просто подойти к озеру. Я делаю шаг. Прямо сейчас я могу покончить со всем этим…

— Линн?!

Вздрагиваю.

Артмаэль.

Его голос, полный страха, зовёт меня. Я оглядываюсь, ожидая увидеть его, но не вижу ничего, кроме искажённого болью лица девочки из прошлого. Я смотрю на неё. У неё разбита губа. Глаз поплыл, она вряд хорошо меня видит. В голове мелькают воспоминания о многочисленных побоях. Столько разных мужчин. Столько ударов. Я помню их всех с поразительной ясностью. Помню всё, что они со мной делали. Сколько раз они разрушали меня.

— Линн… Это всё можно забыть… Легко и просто…

Я прищуриваюсь, перед глазами всё плывёт от слёз. Голова болит. Я устала. Истощена. Обессилена. Не хочу больше об этом думать. Хочу, чтобы эти образы навсегда покинули мою голову. Забыть… Как хорошо было бы это всё забыть…

Но до меня снова доносится голос Артмаэля, и я поднимаю глаза. Артмаэль… Его ведь я тоже забуду. Если бы не моё прошлое, мы бы никогда не познакомились. У меня не было бы необходимости бежать из Сильфоса, мы бы не столкнулись в тёмном переулке и не отправились в это путешествие вместе.

— А стоит ли оно того? — спрашивает девочка. Я смотрю на неё, не понимая. Я не понимаю ничего из того, что сейчас происходит. Просто хочу, чтобы это прекратилось. Пусть всё закончится. — Он займёт трон, а ты останешься одна… Как всегда, одна. Новые страдания…

Вздрагиваю. Она права. Мне снова будет больно, но я сама буду виновата. Если бы я его не встретила, мне не грозила бы боль от расставания. Если бы мы никогда не познакомились, всё было бы намного проще.

— Линн!

Мы с девочкой одновременно смотрим в его сторону. Артмаэль выбегает из леса на поляну. Он бледен, в его руке меч. При виде меня его глаза распахиваются. А затем он смотрит на девочку и остальных детей. Он ничего не понимает. Как и я.

Но он здесь.

Он искал меня.

Я пытаюсь отшагнуть от девочки, но она меня обнимает. Хор детских голосов заглушает все остальные звуки.

— Ты останешься одна.

— Одна, Линн.

— Я знаю одну девочку.

— Забудь, Линн.

— Как будто ничего и не было.

— Всё будет хорошо.

— Сказки.

— Радость.

— Мечты.

— Ты будешь счастлива.

Я накрываю уши ладонями. Нет. Нет. Пусть замолчат.

— Линн!

Поднимаю глаза на него. Артмаэль с тревогой на лице бежит ко мне, но врезается во что-то. Словно он не может приблизиться ко мне и только бьётся об невидимую стену. Он кажется отчаянным. Нет, не кажется — он правда в отчаянии.

Девочка вновь касается моего лица, заставляя посмотреть на себя. Синяков на ней стало ещё больше. Я всхлипываю, глядя на неё.

— Всё это исчезнет, будто ничего и не было. Ты можешь быть счастлива. Ты никогда больше не останешься одна. Никаких новых ран на душе.

Стискиваю зубы, не отрывая от неё глаз. Так просто сейчас согласиться. И я буду свободна. Но…

Оглядываюсь. Артмаэль смотрит на меня, его лицо искажено страхом.

Я забуду о нём, будто мы никогда не встречались.

Вообще никогда.

От этой мысли меня бросает в дрожь.

Да, я перенесла немало страданий. Моё детство не было счастливым. Я потеряла всё. Но… это часть моей жизни, как и Артмаэль.

Неважно, на несколько дней или навсегда, но сейчас у меня это есть. Он рядом со мной — переживает, что ничем не может помочь. Да, я многое потеряла. Да, у меня остались шрамы. Моя жизнь не была справедливой. И мне всё ещё больно. Возможно, мои раны никогда не заживут.

Но всё, через что мне пришлось пройти, привело меня сюда. Сделало той, кто я есть. Дало силы бороться. Подарило мечты, которые я хочу осуществить любой ценой. Привело меня к нему.

Если я забуду всё плохое… то навсегда потеряю и хорошее.

А я не хочу это терять. Только не так.

Я внезапно осознаю, что оно того стоило — иначе бы наши дорожки никогда не пересеклись. Я осознаю, что да, моё тело было грязным, но именно поэтому я по-настоящему ценю каждое прикосновение Артмаэля. Многие были со мной грубы, и это позволяет мне увидеть, как осторожен и нежен он. Многие отнимали у меня всё до последней капли, и поэтому я вижу всё то, что он мне даёт.

Из-за других я возненавидела себя. А рядом с ним я начинаю любить себя.

Не существует будущего без прошлого. Забыть — не значит справиться. Забвение для трусливых.

А я не хочу быть трусихой.

Поэтому я сжимаю зубы и пытаюсь проглотить слёзы, всё ещё бегущие по моему лицу. Я смотрю на девочку перед собой и хватаю её за плечи. Я держу её и не отпускаю, несмотря на страх на её лице.

— Нет. Может, меня и лишили детства. Но возвращаться я туда не хочу. Мне нравится быть взрослой.

Словно услышав самые ужасные слова на свете, все дети начинают кричать, и от этого звука у меня грозят лопнуть барабанные перепонки. Я зажмуриваюсь и накрываю уши руками, потому что это невыносимо.

А когда открываю глаза, никого уже нет.

Меня шатает. Кажется, я вот-вот потеряю сознание, но Артмаэль подбегает до того, как я начинаю оседать. Он удерживает меня за плечи, и я всматриваюсь в его лицо сквозь пелену слёз.

— Линн, — обеспокоенно зовёт он. Обхватывает ладонями моё лицо, пытается поймать взгляд. — Линн, что произошло? Ты в порядке? Что это было? Они тебе что-то сделали?

Я не могу ответить на его вопросы. Могу только податься вперёд и уткнуться ему в грудь.

Все воспоминания, что я подавляла столько лет, разом вернулись. Все эти годы, которые были размытыми в самом дальнем тёмном уголке моей памяти, вновь стали чёткими и ясными. И поэтому я плачу. Тем же самым плачем, который обманом заманил меня к этому озеру. Тем же самым, что разрывает меня изнутри, требуя выхода. Тем же самым, которым убивалась прошлая «я».

Принц глубоко вдыхает, но ни на секунду не отпускает меня.

— Всё в порядке, Линн… Это уже в прошлом. Я здесь, я рядом.

Киваю, чтобы дать ему понять, что я всё слышу, но не могу перестать плакать. Но несмотря на всю эту боль, на все эти образы, по-прежнему стоящие перед глазами и мучающие меня, не давая забыть… Он прав. Он здесь. Рядом со мной. Оно того стоило. Наша встреча стоила всех тех испытаний, выпавших на мою долю, всей той боли, всех уроков, которые мне пришлось выучить — даже самых суровых.

И я готова вынести будущую боль от расставания ради того, что у нас есть сейчас.

В этот момент я понимаю, что была не права. Я могу любить. Поэтому я прижимаюсь к его груди. Поэтому поднимаю ослабевшие руки, чтобы обнять его. И поэтому плачу ещё сильнее.

— Я люблю тебя…

Он реагирует не сразу. Я не вижу его лица, но он застывает всем телом на секунду, прежде чем прижать меня к себе ещё крепче.

— И я… Я тоже тебя люблю, Линн… Люблю…

Неважно, через что нам пришлось пройти до этого. Неважно, что будет дальше.

Любовь того стоит.



АРТМАЭЛЬ

Мы покидаем Младенческий лес незамедлительно. Не хочу здесь спать — мало ли, вдруг эти дети (или что бы это ни было) вернутся. Поэтому мы будим Хасана и продолжаем путь, не жалея времени и сил, чтобы сделать большой крюк в обход рощи.

И мы не останавливаемся вплоть до полудня, пока не доезжаем до небольшой деревушки на холме. К тому времени страх перед призраками и ночными кошмарами уступил усталости — как физической, так и эмоциональной. Никто из нас за это время не произнёс ни слова. Мы просто находим единственный трактир в деревне и поднимаемся в комнаты на втором этаже.

Даже мы с Линн, оставшись наедине, не разговариваем. Переодеваемся и закрываем шторы. Она падает на кровать, я обнимаю её сзади, но не могу сомкнуть глаз. Она, не поворачиваясь, начинает рассказывать мне о том, что с ней произошло. О девочке из прошлого, воплотившейся в реальности при помощи магии Идилла. Образы в голове Линн были такие живые и красочные, что заставили её вновь пережить самые жуткие моменты прошлого. Смерть матери. Смерть отца. Жизнь на улице в нищете. Встреча с Кенаном. Первая ночь в борделе. О последнем она не упоминает, но правда повисает над нами, как огромный булыжник, который вот-вот нас раздавит.

Ей предлагали забыть всё это, стать счастливой, вернуться в детство.

Но она выбрала жить дальше.

Что можно на это сказать? Мне в голову ничего не приходит. Не знаю, чем я мог бы её утешить. Есть ли вообще подходящие слова? Я крепко её сжимаю и думаю о той девочке без одежды, что стояла рядом с ней. Вспоминаю себя в те годы, имевшего всё, что душе угодно, выросшего без матери, но с отцом, который меня любил. В замке, полном слуг. Я никогда не засыпал, рыдая. Никогда не мёрз и не голодал. Пока я занимался фехтованием, верховой ездой, учил языки, на которых уже никто не говорит, и историю своей страны, она училась выживать. Я разворачиваю её к себе, целую в лоб и говорю, что ей надо поспать.

Линн после такой тяжёлой ночи довольно быстро погружается в глубокий сон.

А я понимаю, что не могу заснуть, хоть глаза и слипаются от усталости. Я лежу рядом с ней, прижавшись щекой к подушке и не убирая руки с её талии. Смотрю, как она спит — такая спокойная, будто все мучения прошлой ночи были лишь страшным сном. Но это правда. Шрамы остались на ней, даже если они не видны глазу, и каждый раз, когда она раскрывает душу передо мной, меня бросает в дрожь. Я задаюсь вопросом, как с такими ранами вообще можно жить, и вижу в этом доказательство того, сколько великих, невероятных вещей ей судьбой предназначено совершить.

Но в этом списке нет пункта «сделать меня счастливым до конца жизни».

И хотя я понимаю, что это эгоистично, я всё равно думаю о нас. О времени, которое у нас осталось. К чему мы движемся? Она сама сказала, что это пустые надежды. Что она не будет заниматься торговлей в Сильфосе. А я не хочу, не могу отказаться от короны. Это единственное, на что я гожусь. Единственное, в чём я был уверен всю свою жизнь.

Закрываю глаза и провожу рукой по спине Линн.

Пока она спит, я отчаянно ищу способ удержать её в своих объятьях.

* * *

Когда Линн просыпается, солнце уже садится за горизонт, и его последние лучики просачиваются сквозь шторы, оставляя полосы света на полу. Её тело в моих руках напрягается, будто от боли, а губы приоткрываются в безмолвном крике, и она резко хватает ртом воздух. Я поднимаю руку, чтобы коснуться её лица.

— Линн…

Она моргает, её взгляд фокусируется на мне. Все её мышцы разом расслабляются, когда приходит узнавание. Она обнимает меня и утыкается лицом в моё плечо. Я ничего больше не говорю, и она тоже молчит.

Ночной кошмар. Один из тех, что живут внутри неё. Хотел бы я забрать их все и спрятать в чулане.

Через несколько минут она потихоньку перестаёт дрожать и затем немного отстраняется, чтобы взглянуть на меня. Глаза у неё сухие, но во взгляде, кажется, разразилась буря.

— Выглядишь ужасно, — она проводит пальцами по моим щекам и обводит круги под глазами. Да, я, наверное, являю собой жуткое зрелище.

— Никак не мог заснуть, — признаюсь ей и меняю положение, чтобы поцеловать её ладонь. — Ты слишком красива, чтобы оторвать взгляд.

Не похоже, что её порадовал комплимент. Честно говоря, я думаю, что она пропустила его мимо ушей, судя по тому, как она хмурится.

— Тебе нужно отдохнуть.

— Всё в порядке, — вздыхаю. — Просто в голове слишком много мыслей.

— Что может быть важнее крепкого сна, когда очевидно, что ты очень устал?

Улыбаюсь. Выходит не особо радостно, но это лучшее, что я могу ей предложить.

— Ты. Мы.

Она напрягается, словно я ляпнул что-то не то. Может, мне стоило промолчать и просто поцеловать её. Когда мы целуемся, обнимаемся, спим вместе, слова излишни. Достаточно только шептать имена друг друга. Это простой язык, который мы оба понимаем.

Это способ общения, который не причиняет боли.

— То, что я сказала, ничего не меняет, правда? — бормочет она, вцепившись в мою рубашку. — Мы можем оставить всё как есть. Продолжать то, что делали до этого. Мне нравятся… наши… отношения. Это можно так назвать? — мне хочется ответить «да», но я не размыкаю губ. Она выглядит такой же потерянной, как и я. — Артмаэль, я ничего об этом не знаю. Об… отношениях. В парах. Я всегда была девочкой на ночь. Но я точно знаю… что никогда ни к кому не испытывала ничего подобного. Не думала, что у меня могут быть такие чувства. Но за эти дни с тобой… то, что было между нами, хотя у этого нет названия и определения, но это делало меня счастливой. И я хочу это сохранить.

И на какой же срок? Наши отношения вот-вот закончатся. Мы не можем бесконечно тянуть, просто потому что хочется. Мы всё говорим: «Ещё немного, ещё немного». Уже завтра мы доберёмся до Идилловской Башни. А потом останется только проводить Хасана до Дионы. Может, напоследок заскочим на Грат. После этого мы, возможно, захотим поехать посмотреть на драконов Даиса, а ещё заглянем на шахты Ридии, где добывают драгоценные камни. А если ещё нырнуть к затонувшим кораблям? Поискать подводные сокровища? Можем взять своё судно, чтобы отправиться в дальние страны, где, говорят, есть королевы, любимые своим народом. Возможно, там есть существа, о которых мы никогда не слышали, чьё существование даже вообразить не могли.

Но это всё равно не навсегда. Рано или поздно, но всё закончится.

— У нас остались считанные дни вместе, — напоминаю ей. И самому себе.

Не хочу расставаться с ней. Как и не хочу, чтобы кто-то из нас отказывался от своей мечты — мы ведь лелеяли их много лет. Никто не должен отказываться от всего ради другого. Это неправильно. Возможно, я готов отсрочить своё возвращение домой, как и она готова отложить свои путешествия и открытие собственного дела. Но не придётся ли нам об этом пожалеть? Не станем ли мы упрекать в этом друг друга? Не возненавидим ли друг друга?

— Знаю.

— Это ничего не меняет, — шепчу ей на ухо. Её волосы щекочут нос. Мне придётся отказаться от всех этих мелочей? Отводить её волосы в сторону, чтобы поцеловать в шею… Чувствовать прикосновения её губ к моей груди напротив сердца. — Я всё ещё… люблю тебя. И буду любить.

Она закрывает глаза. Её рука запутывается в моих волосах, а губы ласкают висок. Стоит ей вздохнуть, как я уже растаял.

— Я тоже тебя люблю, — шепчет она. Она меняет положение, обхватывая руками моё лицо и прижимаясь лбом к моему. — Давай наслаждаться тем временем, что у нас есть. А сожаления оставим на потом. По крайней мере… нам будет что рассказать. Это лучшая история из всех, что мы пережили за время этого путешествия, — она пытается улыбнуться. У меня застревает ком в горле. — Разве это не прекрасно? Все герои обязательно должны встретить свою любовь…

Из её уст это звучит так просто. Так естественно. Когда её губы находят мои, это кажется… самым правильным, что есть на свете. Но если так и должно быть, почему же тогда так больно? Почему мы не можем найти точку пересечения? Компромисс… Не хочу интрижку на месяц. Хочу историю любви на всю жизнь.

Никто не говорил мне, что любить — это больно.

— Не хочу, чтобы это заканчивалось, — моё пожелание, произнесённое прямо ей в губы, превращается в мольбу. В жалобный стон, нечеловеческий.

— Ещё ничего не закончилось, — напоминает она.

И правда. Возможно, это самое худшее. Чувствовать горечь от того, что наши отношения не имеют будущего, но держаться за них изо всех сил, лишь бы отсрочить неизбежное.

Мы целуемся жадно, исступлённо, как те, кто знает, что такое безысходность. С безумием тех, у кого осталось мало времени. Я стараюсь не думать. Я отчаянно держусь за неё, и она цепляется за меня. Словно мы заранее прощаемся. Я обнимаю её за талию, прижимаюсь всем телом и пытаюсь найти в этом спасение, обрести себя. Или потеряться. Она права: нам нужно наслаждаться этим и не думать о том плохом, что ждёт нас впереди.

Несмотря на то, что это сводит меня с ума.

Иногда цена мечты слишком высока.


ЛИНН

Впервые мы с Артмаэлем занимаемся любовью с таким отчаянием. Этой ночью не звучит шуток между поцелуями. Никто из нас не бросает взглядом вызов, кто первым сдастся или начнёт умолять другого. Растворяясь в друг друге, мы пытаемся создать третий мир, где нет никаких проблем, где нам не грозит расставание. Мы стремимся слиться воедино, чтобы навсегда остаться вместе, невзирая на расстояния, что будут нас разделять. Это безумная попытка поверить, что способ есть.

Как бы то ни было, к этому разговору мы больше не возвращаемся. Это негласное соглашение: избегать любых намёков на будущее расставание, которое ещё неизвестно когда будет. Может, пройдут недели или месяцы. Но пока что у нас есть наши поцелуи — наш способ сказать друг другу о своей любви.

Мы решаем держаться за настоящее, даже если будущее светит нам с разных концов карты.

Мы выходим в полдень следующего дня. Хозяйка трактира сообщает нам, что если поторопимся, то успеем в Башню до заката. Пока она это говорит, мы с Артмаэлем всё время переглядываемся, что вызывает у Хасана широкую улыбку.

В итоге мы седлаем лошадей и снова отправляемся в путь. Как ни в чём ни бывало мы спокойно общаемся и перешучиваемся, хотя Хасан кажется молчаливее обычного. Возможно, ему страшно. Переживает, наверное: вдруг ему снова скажут, что его бедной сестрёнке ничем помочь нельзя?

— Нервничаешь, Хасан?

Волшебник обеспокоенно ёрзает в седле.

— Немного… — он прикусывает губу и, к моему удивлению, будто бы пытается сдержать предвкушающую улыбку. — Магистры, с которыми мы сегодня встретимся, очень крутые. Лучшие во всей Маравилье! Все волшебники мечтают учиться в одной из двух башен Идилла. Это так волнительно!

Хмурюсь. У меня снова возникает странное ощущение, что что-то здесь не так. Он вообще не выглядит обеспокоенным за судьбу сестры, и мне это кажется ненормальным.

— Я имела в виду твою сестру. Возможно, у них нет лекарства для неё. Это будет ужасно, учитывая, через что нам пришлось пройти, чтобы добраться сюда, согласись? — говорю я, внимательно наблюдая за его реакцией.

И не прогадываю. Хасан внезапно осознаёт, что он ведёт себя не так, как должен был, и откашливается, опуская взгляд на гриву нашей лошади. Я замечаю, что Артмаэль тоже пристально следит за мальчиком.

— Она… она обязательно выздоровеет. Я уверен, что в Башне наверняка найдётся лекарство.

Как-то чересчур он уверен.

— Ты довольно спокойно отправился в это путешествие, зная, в каком тяжёлом она состоянии? Ты, конечно, не говорил, что за болезнь её мучает… Но, видимо, это не что-то смертельное? Потому что нас ждёт долгий путь назад, если, конечно, мы получим лекарство…

Волшебник смотрит перед собой. Он делает это каждый раз, когда разговор заходит о его сестре: избегает встречаться с нами глазами. Мы с Артмаэлем переглядываемся.

— Н-ну, как я вам уже говорил, я сам почти ничего не знаю. Она написала письмо, в котором описала свои симптомы. Когда я покинул школу, она уже была больна и… я просто сделал то, о чём она меня попросила.

— И кто сейчас за ней присматривает? — спрашивает принц, подводя своего коня ближе к нам.

— Что?

— Если ты сейчас здесь, то кто о ней заботится? У вас же нет больше родственников, верно? Может, её жених?

Я чувствую, как мальчик напрягается всем телом. Поднимаю брови. Он нервничает сильнее, чем обычно.

— Она осталась с… друзьями семьи… Они заботятся о ней, пока меня нет…

— Почему ты не даёшь нам прочитать это письмо? — продолжаю я. — Может, мы бы смогли лучше понять, что происходит. Волшебникам же можно его прочитать? А почему нам нельзя? Мы же твои друзья, мы путешествуем вместе вот уже почти месяц…

— Это… очень личное. Я бы не хотел никому рассказывать… без разрешения сестры.

— Ну, мы тут ради неё рискуем головой, — прищурившись, напоминает Артмаэль. — Думаю, она могла бы пожертвовать своим маленьким секретом.

— Я-я…

Хасан запинается, но не может подобрать слов, чтобы возразить. Мы с принцем одновременно останавливаем лошадей, словно бы читая мысли друг друга.

— Ты что-то недоговариваешь, да, Хасан? — произношу я максимально спокойно, насколько могу в этот момент. — Не думаю, что ты откровенно врёшь, но в то же время не говоришь всей правды? Что на самом деле случилось с твоей сестрой?

Мальчик съёживается, сжимая в кулаках гриву лошади. Мы с Артмаэлем снова переглядываемся. Его это явно раздражает больше, чем меня.

— Мы не сдвинемся с места, Хасан, пока ты не скажешь нам, в чём дело.

— Я не могу… — выдавливает он.

— Не можешь? — переспрашиваю я. Когда принц открывает рот, я жестом прошу его помолчать. — Есть кто-то или что-то, что не даёт тебе рассказать?

— Мне сказали, что нельзя никому рассказывать правду. Что нельзя допустить, чтобы об этом узнало больше людей, чем необходимо.

Прищуриваюсь. Сказали. То есть в этом замешаны ещё какие-то люди, помимо его сестры.

— Но мы ищем лекарство, так? Или нечто другое?

Хасан стремительно мотает головой.

— Лекарство, лекарство. Я не… врал насчёт этого.

— Так ты признаёшь, что врал нам, — выплюнул Артмаэль, презрительно скривившись. — И насчёт чего же?

На этот раз я не могу его винить в том, как он ведёт себя с мальчиком, который сжимается ещё сильнее. Меня саму разрывает между жалостью и негодованием. Кажется, ему совестно. Не верю, что он хотел обманывать нас всё это время. Или просто не хочу верить.

— Это лекарство не для моей сестры, — тихо-тихо бормочет он.

Прищуриваюсь. А какая разница, для кого оно? Зачем лгать о таком пустяке?

— А для кого же тогда?

— Я не могу…

— Поверь мне, головастик, — закипает Артмаэль, — если ты не скажешь нам, для кого оно, то тебе понадобится ещё одно лекарство. Если оторванные руки, конечно, можно вылечить. Так что говори, и лучше тебе постараться убедить меня, что у тебя была веская причина лгать нам всё это время.

Мальчик смотрит на меня умоляюще, словно ожидая, что я буду снисходительнее, чем наш спутник. Но я ничего не говорю, только смотрю и жду. Мне важно знать, кому мы помогаем. И ещё важнее, почему мальчик, которому мы решили помочь просто так и которому безоговорочно доверяли, водил нас за нос весь этот месяц.

Мне нелегко даётся сохранять спокойствие и беспристрастность. Это же Хасан. Он не мог всё это время притворяться. У него не может быть дурного умысла.

В итоге, осознав, что мы злимся и отступать не намерены, он сдаётся.

— Вначале я не знал, можно ли вам доверять, — бормочет он виновато. — Вы не были… такими уж добрыми и бескорыстными, — он искоса смотрит на Артмаэля. — Ты, со своим самомнением и жаждой славы, обязательно бы всё испортил, — переводит обиженный взгляд на меня. — А ты бежала от кого-то, как преступница, и сама что-то скрывала. Я не знал, захочешь ли ты воспользоваться как-то новой информацией…

Ладно, пока всё звучит логично. Информация бывает чрезвычайно ценным товаром. И, похоже, что то, что он скрывает, как раз таковым и является. Артмаэль тоже не спорит, потому что если бы речь шла о спасении какой-то значимой персоны, он бы обязательно раструбил об этом на всю страну.

— А дальше? — продолжаю давить, когда молчание затягивается.

— Вы должны пообещать мне, что никому не расскажете, — жалобно просит он.

— Обещаю, что никак не использую эту информацию.

— Значит ли это, что я не прославлюсь после этого подвига?

— Артмаэль, я серьёзно! — дуется мальчик.

— По крайней мере, я надеюсь, что твоя сестра подыграет и расскажет всем о моём подвиге, — когда мы с Хасаном прожигаем его взглядами, он фыркает. — Да обещаю, обещаю! Большое дело…

Но для Хасана это явно большое дело, раз он так нервничает.

— Постепенно я начал вам доверять… но я уже не знал, как выпутаться из собственного вранья. Я думал, что никому от этого вреда не будет, да и не придётся нарушать слово, которое я дал… Простите, — он вздыхает, пожимая плечами. — Моя сестра правда волшебница. Настоящая, а не как я… Она… работает во дворце Дионы. Служит принцессе Иви. Это… она на самом деле больна.

Принцесса Иви Дионская. Имя кажется мне знакомым. Пытаюсь вспомнить, когда я его слышала. Это было буквально недавно, но в связи с чем? Где? И от кого?

Вздрагиваю, внезапно вспомнив, и разворачиваюсь к Артмаэлю, приоткрывшему рот от удивления.

— Иви Дионская… Разве это не её обещал тебе в жёны отец, если ты добровольно откажешься от короны?

Артмаэль медленно кивает.

— Вот почему я не мог рассказать об этом ни вам, ни кому бы то ни было ещё. Артмаэль же принц, в конце концов… Никто не должен знать о том, в каком тяжёлом состоянии находится принцесса и что её родители пытаются… поскорее заключить выгодный брак. Их положение сейчас стало очень… шатким. У них нет других наследников, поэтому им важно выдать дочь замуж, а для этого никто не должен знать о её болезни.

— Иви Дионская умирает?

— Я так не думаю, но да, она серьёзно больна… Не встаёт с кровати… и вообще не просыпается. Словно погрузилась в глубокий сон, лишь иногда бредит из-за лихорадки. Скорее всего, ей отравили, но… она всё никак не поправляется. Моя сестра делает всё возможное, чтобы принцессе не стало хуже, но ей нужно настоящее лекарство. И за этим мы… здесь. Им нужен был кто-то, кому можно доверять, кто не проболтается и отправится на поиски лично.

В его словах есть смысл. Как минимум, их молчание сработало с Сильфосом. Если бы Артмаэль не сбежал из замка на подвиги, возможно, он уже был бы женат на ней. Хотя… как они собирались выдать её замуж? Как можно скрыть её состояние во время свадьбы или обеспечить продолжение рода, если она даже в себя не приходит?

— Иви Дионская не может быть больна. По крайней мере, не так серьёзно, как ты описываешь, — заявляет Артмаэль, не прекращая хмурится, словно пытается прочесть мои мысли. — Она регулярно появляется на публике.

— Не она, — бормочет Хасан.

— В смысле не она? — спрашиваю я, но тут же до меня доходит. Все кусочки пазла сходятся. — Твоя сестра выдаёт себя за неё. Так?

Мальчик опускает плечи.

— Пускай лекарство не для моей сестры. Но оно ей тоже поможет. Пока принцесса больна, моя сестра… не может жить своей жизнью. Она вынуждена притворяться принцессой, чтобы никто не узнал, что происходит на самом деле. Играет её роль, выполняет некоторые её обязанности. Она не хочет такой жизни. Она попала в клетку, потому что служить короне — её долг как придворной волшебницы. Если… Иви не станет лучше, моей сестре придётся выйти замуж под видом принцессы и родить на свет, как минимум, одного ребёнка. Одного наследника было бы достаточно, чтобы они могли объявить о внезапной болезни Иви. Если же мы принесём лекарство и принцесса выздоровеет, это спасёт их обеих.

Повисает напряжённая тишина, и я пытаюсь понять своё отношение к этой ситуации. Я потрясена тем, что происходит сейчас в королевской семье Дионы, но на Хасана не злюсь. Артмаэль, в свою очередь, выглядит взбешённым — возможно, потому что это королевство чуть было не обвело его вокруг пальца и не женило на самозванке. Я могу понять дилемму, с которой столкнулся Хасан. На мой взгляд, ему стоило признаться нам раньше, но понимаю, почему он сомневался: рассказывать или не рассказывать, и если рассказывать, то как? Меня немного задевает, что он думал, будто я могла как-то использовать эту информацию в корыстных целях, но мы плохо друг друга знали. Вряд ли он считает так до сих пор. Я никогда бы не стала рассматривать чью-то жизнь как предмет торга, хотя не стану скрывать, что была бы не против получить личную благодарность от королевской семьи Дионы.

— Вы злитесь на меня? — бормочет волшебник, когда мы ничего не отвечаем.

— Ну, раз сам спросил… — едко начинает Артмаэль.

— Тебе придётся рассказать нам очень много историй, очень захватывающих историй, чтобы мы забыли об этом, — перебиваю принца. Тот хмуро смотрит на меня, а я пожимаю плечами. — Но у тебя будет на это время. Верно, Артмаэль? Нам предстоит долгий путь до Дионы, — я замечаю, как его глаза вспыхивают пониманием. У такого поворота есть, как минимум, одно преимущество: наше путешествие продолжится ещё немного. — К тому же ты можешь стать героем, если мы доставим лекарство принцессе. Пускай мир об этом не узнает, но король с королевой будут помнить, что ты им помог. Диона останется в долгу перед Сильфосом… Что на это скажет твой отец? Если тебе удастся заключить союз между странами, не заключая брак?

Гнев Артмаэля улетучивается, как по мановению волшебной палочки. Может, не все мужчины одинаковы, но мыслят они одинаково просто. Я едва сдерживаю смех, когда он пришпоривает своего коня.

— Согласен. Пожалуй, в таком случае я могу простить столь вопиющее оскорбление моей персоны, нанесённое одним из моих ближайших соратников. Лучшим из героев приходилось проходить через предательство.

— Да не предавал я тебя! — обиженно восклицает Хасан. — Я не хотел вас обманывать…

Я верю, что это правда. Артмаэль просто преувеличивает в своей излюбленной манере. Время от времени он ещё будет припоминать это Хасану, но настоящее возмущение уже не так велико, как было первоначально. Я взъерошиваю волосы мальчика.

— Больше никакого вранья, договорились? Хорошие мальчики не лгут своим друзьям. Ни при каких обстоятельствах.

Он смотрит на меня виновато и энергично кивает.

— И на всякий случай предупреждаю: я не несу ответственности, если принцесса влюбится в меня без памяти после всего этого! — громко добавляет принц, размахивая одной рукой, пока другой держит поводья. Мы с Хасаном догоняем его. — Все знают, что будет, когда я предстану пред ней в образе храброго, решительного, неповторимого…

— И скромного… — тихо добавляет Хасан.

— …спасителя.

Хмурюсь недовольно. Насколько я помню, он не хотел идти на поводу у матримониальных планов отца. Или всё-таки хотел? После того, как мы расстанемся, он на ком-то женится? Скорее всего, да. Он так и говорил, что не может позволить себе серьёзных чувств, потому что ему придётся вступить в политически выгодный брак. Его женой вполне может стать Иви или ещё кто-нибудь с таким же высоким положением в обществе.

Я стараюсь не обращать внимания на колющую боль в груди, когда представляю другую женщину рядом с ним.

— Я тоже не несу ответственности, если лекарство потеряется по пути, а принцесса останется умирать, — бормочу себе под нос.

Ревность.

Абсурдное чувство, нелепое… и совершенно новое.

Артмаэль, конечно, не упускает шанс подразнить меня. Разворачивается с довольным видом, но я лишь гордо вскидываю подбородок.

— Ревнуешь, Линн, любовь моя?

Он смеётся, и я уже открываю рот, чтобы всё отрицать, но его смех внезапно обрывается. Принц вскрикивает и подносит руку к затылку, оглядываясь по сторонам и тихо ругаясь. Вокруг только летний ветер, раскачивающий листья деревьев.

— Что-то меня укусило…

— Ха! — я радостно улыбаюсь. — Спасибо, Стихии, что встали на мою сторону!

— Глупости, — ворчит он. — Просто даже насекомые предпочитают мою сладкую голубую кровь твоей горькой.

Хасан немного оживляется, расплываясь в улыбке.

— Как дети…

Мы с принцем даже не отрицаем. Со спокойствием и благодушным настроением мы продолжаем путь, чтобы спасти, как выяснилось, принцессу из далёкой страны.

* * *

Я понимаю, что с Артмаэлем что-то не так, когда он перестаёт отвечать на мои подначивания и больше десяти минут не спорит ни со мной, ни с Хасаном. Мои подозрения подтверждаются, когда он останавливает коня. До наступления сумерек осталось немного, так что Башня должна быть недалеко.

Когда я подъезжаю ближе к нему, чтобы присмотреться, то замечаю: он бледен, а на лбу проступили капельки пота. Принц не жалуется, но ищет в седельной сумке флягу с водой.

— Артмаэль? Ты хорошо себя чувствуешь?

Принц дёргает головой, словно пытается стряхнуть неприятные ощущения. Это было не лучшим решением, потому что его начинает шатать. Я стремительно подаюсь к нему, потому что опасаюсь, что он сейчас упадёт, но ему удаётся сохранить равновесие, сжав руками поводья и ногами коня.

— Я в порядке.

Враньё. Вчера он почти не отдыхал, и хотя сегодня мы проспали почти всё утро, вполне возможно, этого оказалось недостаточно. Он мог заболеть от физического истощения.

— Давайте остановимся ненадолго, — предлагаю я.

Он мотает головой, возражая, но это вызывает у него головокружение. Далеко он так не уедет.

— Да осталось-то совсем чуть-чуть. Отдохнём, когда доберёмся до Башни.

Я хочу поспорить, не одобряя идеи продолжить путь, когда он в таком состоянии, но затем решаю, что если он действительно заболел, то в Башне ему смогут помочь. Тем не менее, он не в состоянии сам управлять конём, поэтому я смотрю на Хасана.

— Сможешь сам доехать до Башни?

Мальчик кивает без малейших сомнений, и я предполагаю, что он это уже делал, когда я пострадала от гулов, поэтому смело протягиваю ему поводья.

А сама спрыгиваю с нашей лошади, чтобы взобраться на коня перед Артмаэлем, пока он не успел возразить. Забираю у него поводья и заставляю обхватить меня руками за талию. Должно быть, ему уже совсем плохо: он не спорит и, хуже того, не вставляет непристойных намёков типа «а куда ещё мне положить руки?»

— Потерпи немного, — шепчу ему, обеспокоенная.

Принц кивает. Когда он прижимается лбом к моему плечу, у меня пробегают мурашки по коже. Он ледяной, и мне кажется, что это даже хуже высокой температуры. Пытаюсь унять тревогу, поднявшуюся в груди.

Мы с Хасаном переглядываемся и ускоряемся. В дикой спешке мы мчимся к Башне. Деревья проносятся мимо на большой скорости. Мне бы хотелось, чтобы Артмаэль держался за меня крепче, но он как будто совсем обессилел. В этот момент я бы даже не возражала, если бы он решил меня облапать. Так бы он, по крайней мере, был похож на себя, и можно было бы поверить, что всё не так уж и плохо.

Но скоро я начинаю мёрзнуть от того, какой он холодный.

Выезжая из леса, мы сразу замечаем её. Точнее, лес на этом не заканчивается, он продолжается в обход этой постройки, окружённой нетронутой красотой природы, которой мы наслаждались все дни нашего путешествия по Идиллу. Как и та, что в Верве, эта Башня не похоже на башню. Это огромное тёмное строение нестандартной формы, с высокими стенами и чёрным забором вокруг. Мы замедляемся на мгновение, чтобы окинуть её взглядом, прежде чем устремиться ко входу. Оглядываюсь через плечо.

— Артмаэль?

— Ммм…

Ну, он хотя бы в сознании.

Снова перевожу взгляд вперёд и вижу, как ворота открываются — нам даже не нужно просить разрешения войти. Но больше всего меня удивляют два оживших лица на створках ворот. Одно из них зевает под скрип, будто мы его разбудили. Второе, с женскими чертами, не спускает с нас глаз.

Не нравится мне это место. Оглядываюсь по сторонам, пока мы едем по тропинке к большой тёмной двери, которая тоже открывается, хотя в этом нет уже никакого волшебства: под засовом стоит паренёк, полностью одетый в чёрное. Нас уже ждут.

Мы останавливаем лошадей.

Осторожно убираю руки принца со своей талии, стараясь не думать о том, какая ледяная у него кожа. Он начинает заваливаться вбок, но я его ловлю. С трудом сглатываю.

— Артмаэль? Сможешь слезть с коня?

Он кивает и вопреки всем моим сомнениям делает это. Более-менее сползает. Проблема начинается, когда он пытается устоять на своих двоих. Я замечаю, как он раскачивается, и пытаюсь поддержать, но он слишком тяжёлый, чтобы я тащила его до двери.

— Артмаэль? — обращаюсь к нему с нарастающей паникой в голосе. Не откликается. — Артмаэль?!

Хасан подбегает, чтобы помочь мне с принцем. Я с ужасом всматриваюсь в бледное лицо принца, круги под глазами стали темнее, чем когда-либо, губы синие. Он дрожит.

Я уже собираюсь позвать на помощь парня на входе, как вдруг он оказывается рядом с нами. Он высокий, немногим старше меня, и среди его чёрных одежд ярко выделяется насыщенно-синий камень, висящий на шее. Того же цвета, что и глаза. Не говоря ни слова, будто нас с Хасаном здесь вовсе нет, он обхватывает голову Артмаэля руками, осматривая, и проверяет температуру. Бросает косой взгляд на меня и произносит спокойным голосом, уверенно отталкивая Хасана в сторону, чтобы подхватить принца:

— Мы занесём его внутрь. Магистр Арчибальд его вылечит.

Я лишь с готовностью киваю. На самом деле я не особо вслушивалась в его слова, потому что не могла отвести глаз от Артмаэля, который едва дышит и позволяет унести себя.

Они ведь ему помогут, верно?

Да, конечно, да. Волшебники этой Башни способны помочь даже Иви Дионской.

С принцем всё будет хорошо.

Но как бы я ни пыталась себя в этом убедить, страх отказывается уходить, и сейчас он сильнее, чем когда его ранила мантикора. В тот раз я была на грани истерики. А сейчас парализована ужасом.

Внутри Башни оказывается просторный зал, освещённый факелами с таким же синим пламенем, как и камень на груди парня. Тени будто бы живут своей жизнью, скользя по старинным портретам и уродливым скульптурам. От синей цветовой гаммы становится ещё холоднее. Жуткое место.

По широкой лестнице, покрытой тёмным ковром, спускается мужчина. Он старше нас всех — на вид лет сорок, высокий, одетый в чёрное, как и парень, помогающий мне донести Артмаэля. Он видит нас и, не задавая лишних вопросов, указывает на ближайшую дверь. Синеглазый парень кивает и поворачивает туда. Я, не раздумывая, делаю то же самое. Все мысли заняты холодом, исходящим от Артмаэля, и странной внутренней обстановкой.

Мы заходим в небольшую комнату, в которой находятся несколько молодых ребят. На них всех чёрные мантии и у всех синие камни на шеях. Мужчина бросает пару слов, и они все выходят без возражений. Мы кладём принца на диван. Я собираюсь наклониться к Артмаэлю и повернуть его голову к себе, чтобы заглянуть в глаза, но мужчина мягко отстраняет меня и сам склоняется над принцем. Точно так же, как и парень со входа, мужчина внимательно изучает лицо и особенно шею. Он улыбается как будто сам себе, и мне хочется закричать на него — да как он смеет улыбаться в такой ситуации! — но голос не слушается. Я могу только смотреть на Артмаэля, который уже еле дышит. Никогда ещё он не был в столь скверном состоянии.

Я не могу его потерять. Только не таким образом. Я не признаю никакой другой причины, кроме расстояния.

— Что с ним? — требую ответа.

— Яд, — спокойно произносит мужчина. Он поднимает глаза на своего ученика. — Кларенс, принеси сюда, пожалуйста, горячей воды.

Парень прилежно склоняет голову, перед тем как выйти из комнаты. Хасан провожает его взглядом, но остаётся стоять поодаль, слово не решаясь приблизиться к строгому мужчине.

— Яд? — потрясённо повторяю я. И вдруг вспоминаю, как что-то укусило принца в затылок в лесу. — Какое-то насекомое? Это опасно?

— Это не яд насекомого, но да, он очень опасен, — отвечает некромант. Он бережно переворачивает Артмаэля на бок, и я тоже наклоняюсь, чтобы посмотреть: на задней части его шеи появилась белая сыпь, под которой пульсируют проступившие синие вены. Я едва сдерживаю рвотный позыв. — Это сделал кто-то целенаправленно.

— Кто-то?

— Яд искусственный, — магистр проводит рукой по ране. — Но вам повезло: вы успели добраться вовремя, не принимали его внутрь и не вводили в артерию. Так что он выживет.

— Но в лесу никого не было, — нервно возражаю я. Такого просто не может быть. Сердце начинает биться как сумасшедшее в моей груди. — Его укусила какая-то букашка, а потом ему стало плохо… Поблизости никого не было… И зачем вообще кому-то отравлять его? Это абсурд. Мы были там одни.

— Линн, — перебивает Хасан и смотрит на меня предостерегающе. — Не спорь.

— Но он говорит, что Артмаэля пытались отравить! — взрываюсь я. — Мне плевать, будь он хоть одним из твоих бесценных магистров, хоть самим королём Идилла. Это невозможно, — снова разворачиваюсь к мужчине, набирая в лёгкие воздуха. — Сделайте что-нибудь! Скорее! Чтобы он поправился и мы могли уйти отсюда.

Некромант смотрит на Хасана несколько секунд, а затем переводит взгляд на меня. Артмаэль не раз говорил, что ему не нравятся волшебники и их пристальные взгляды, и сейчас я прекрасно его понимаю. В убийственном спокойствии и равнодушном взгляде этого мага есть что-то, выбивающее из равновесия.

— Ни одно насекомое не может привести к таким последствиям, тем более так быстро: кто-то желает ему смерти, — он смотрит на меня так пристально, что мне становится не по себе. — У героев всегда есть враги, и похоже, что слава Артмаэля растёт с каждой историей, которые одна чудная девушка рассказывает на рынках разных городов. Эти истории позволяют легко отслеживать путь молодого принца, вы не задумывались об этом?

Открываю рот, но не знаю, что сказать. Страх сковывает мои движения, и я могу только смотреть на принца, которому каждый вдох даётся с трудом. Враги? У него? Но кто может желать ему…

Вздрагиваю. Наёмники же уже находили нас, как бы мне ни хотелось этого признавать.

Кенан.

Дверь снова распахивается, и тот самый парень (Кларенс, вроде?) заходит с тазом, от которого поднимается пар. Мужчина поднимается, отходя от Артмаэля. Я пользуюсь моментом, чтобы взять его ледяные ладони.

Это ведь не может быть из-за меня, правда?

Или может…

Магистр подходит к шкафу, начинает доставать ингредиенты и добавлять их в кипяток, который принесёт его ученик. Не знаю, что он делает, и мне как-то всё равно. Я просто хочу, чтобы Артмаэль поправился. Опускаю взгляд на принца, сжимая его руку. Он стонет, ворочается, будто ему снится кошмар. Он чувствовал то же самое, что я сейчас, когда я была на грани жизни и смерти из-за гулов? Целую костяшки пальцев. Ничего не происходит. Он должен поправиться. Судьба не разлучит нас таким жестоким способом. Когда придёт время расстаться, мы просто разойдёмся в разные стороны на пути к своим мечтам, а не из-за какого яда, сорвавшего все планы.

Магистр возвращается к дивану, где лежит принц, и видя, что я не собираюсь никуда уходить, протягивает мне небольшой бутылёк, жестом показывая, чтобы я напоила его. Я послушно наклоняюсь к Артмаэлю, проводя рукой по его бледной щеке. Его губы стали ещё темнее. Волосы намокли от холодного пота.

Тяжело сглатываю, зная, что этот момент отпечатается в моей памяти, как один из ночных кошмаров, которые ломают на меня, когда я меньше всего этого жду. Подношу стеклянный пузырёк к его губам и осторожно выливаю до последней капли. Принц слегка шевелится с очередным стоном, и я снова сжимаю его ладонь.

— Теперь надо дать ему отдохнуть, — инструктирует маг. — Поспит немного, и когда проснётся, почувствует себя лучше. Эффект не мгновенный, но постепенно начнёт действовать.

Я даже не смотрю в сторону некроманта. Не могу ни на секунду оторвать взгляд от Артмаэля. Хочу видеть, как его лицо вернёт нормальный цвет и дыхание перестанет быть для него пыткой.

— Спасибо, — шепчу я.

— Позовите Кларенса, когда принц очнётся. Магистр Антея желает поговорить с вами всеми. Если вам что-нибудь понадобится, только попросите, — снова киваю. — А пока мы пообщаемся с тобой, юный друг. Ты проделал немалый путь до сюда.

— Д-да, — запинается Хасан.

Все покидают комнату. У меня даже не хватает сил подумать о Хасане, которого уводят за собой два некроманта.

В полной тишине я мечтаю только о том, чтобы время пошло быстрее. Я просто держу Артмаэля за руку и жду. Стараюсь не думать про яд. Стараюсь не думать о словах мага.

Но как бы я ни алась избежать этого, смех Кенана в моей голове звучит громче с каждой секундой.


АРТМАЭЛЬ

Я просыпаюсь от ночного кошмара с чудовищами в темноте и открываю глаза в комнате, освещённой синим огнём.

На мгновение мне кажется, что я ещё сплю. Линн склоняется надо мной, её кожа окрашена холодным лунным светом. Кажется, она встревожена чем-то. Я замечаю, что одна её рука сжимает мою ладонь в отчаянном жесте, а другая — проводит по лбу, убирая мокрые от пота пряди. Что случилось? Что со мной произошло? В какой момент я потерял сознание?

Помню, как мы ехали на лошадях, и мне стало плохо. Помню, как мир вокруг начал вращаться. Помню Башню. Голоса.

— Артмаэль, — шепчет она с заметным облегчением. — Как ты себя чувствуешь?

Не знаю. Задняя часть шеи ноет, и когда я пытаюсь найти причину, то нащупываю шишку, которая болит, когда я надавливаю пальцами. Застонав, решаю, что что бы это ни было, это лучше не трогать. Во рту так пересохло, будто я проглотил пустыню. Всё тело болит, от пальцев ног до шеи.

Но это, можно сказать, хорошо, потому что я всё ещё жив, а что-то мне подсказывает, что могло быть и иначе, судя по обстоятельствах. Выдавливаю улыбку, чтобы снизить градус беспокойства Линн.

— Чувствую себя так, будто ты мне неделю спать не давала, — отвечаю я несколько тише, чем собирался, и голос звучит хрипло.

Она не смеётся над шуткой. Вздыхает, и кажется, напряжение её слегка отпускает. Она наклоняется ко мне.

— Не смешно, — отрезает она с некоторой грустью в глазах. Она очень устала. Сладко целует меня, и я понимаю, что жив, только по тому, как много чувств вызывает во мне этой простой жест. Мне этого мало, но она отстраняется. — Тебе что-нибудь нужно?

Пытаюсь поднять руку к её щеке, но мне не хватает сил. Что уж говорить о том, чтобы приподняться самому.

— Воды? И ещё один поцелуй не помешал бы…

Линн, как бы ни хотела, не может сдержать улыбки. Она помогает мне отпить воды из грубой деревянной миски и затем наклоняется поцеловать меня в губы. На этот раз подольше.

Когда она разрывает поцелует, наступает одна из тех молчаливых пауз, которыми я начинаю дорожить. Её рука гладит меня по лицу и играет с моими волосами. У меня возникает странное ощущение, будто она сейчас где-то очень далеко и не замечает меня перед собой. Но затем она встряхивает головой и приоткрывает губы.

— Слушай, Артмаэль… — я напрягаюсь. Мне не нравится, как она только произнесла моё имя. — У тебя ведь… нет врагов, правда?

Наверное, я не смог бы придумать более странный вопрос в этот момент. Не сразу, по крайней мере. Я чувствую потребность разобраться, что же произошло за это время.

— Врагов? — повторяю, словно это слово мне чуждо. В какой-то степени так и есть, потому что никто никогда не выступал против меня. Я считаю себя довольно миролюбивым человеком, если не считать всего, что связано с магией. Медленно качаю головой. — Что случилось, Линн?

— Тебя… пытались отравить.

До меня не сразу доходят её слова. Отравить? Меня? Мне хочется рассмеяться, но тут я замечаю её встревоженное ни на шутку лицо. Этого не может быть. Я никому ничего такого не делал. К тому же, с учётом нашего нынешнего образа жизни, как кто-то вообще может нас найти? Мы ехали быстро и не задерживались больше суток в одном месте. Я снова подношу руку к затылку. Не значит ли это, что кто-то поджидал меня здесь, в лесу? Кто-то знал, что мы едем сюда и в какой-то момент опередил нас.

А чему я, собственно, удивляюсь? Нас однажды уже находили, хотя тогда наёмники преследовали Линн…

— Лорд Кенан? — предполагаю я.

Я понимаю, что Линн подумала о том же, когда она отводит взгляд.

Но это невозможно. Я отправил письмо отцу. Я просил, чтобы его арестовали и заперли в темнице.

Прямо сейчас он должен быть в дворцовых подземельях.

— Н-но никто не пытался причинить мне вреда. Если… если это был он…

Если бы это был он, то его приспешники схватили бы её, и она уже была бы в Сильфосе, снова запертая в борделе. Если бы это был он, она бы уже была у него в руках, и он бы наказал её за то, что напала на него. За то, что сбежала.

Нет, это не мог быть он. Хотя какие у нас ещё варианты… Закатываю глаза.

— Нет. Он сейчас в тюрьме. Может… — начинаю я. Но это бред. Он казался таким безобидным, хотя кто знает, на что способен человек, ставки которого высоки, а положение находится под угрозой? А я теперь известен как герой. Я самая что ни на есть угроза. — Может, это сделал Жак.

Линн поднимает на меня удивлённый взгляд.

— Жак… — повторяет с сомнением в голосе. — Разве ты не говорил, что он хороший человек?

Одно дело — заниматься благотворительностью и другое — позволить кому-то отнять с трудом полученное право на трон.

— Он угрожал моему отцу восстанием среди дворян, — рассуждаю я. — И теперь он понял, что для упрочнения своего положения ему придётся показать зубы.

Я ловлю себя на том, что улыбаюсь, когда Линн хмурится.

— В этом нет ничего смешного, Артмаэль.

Пытаюсь приподняться, но когда не выходит, Линн помогает мне сесть. Я тяну её за руку, чтобы поднялась с пола и села рядом со мной. Её ладонь в моей приносит мир и спокойствие на моей душе.

— Не переживай.

Судя по взгляду, который она на меня бросает, становится очевидно, что выполнить мою просьбу она не в состоянии. Она вся на нервах. Синий свет канделябров на стене не помогает. В комнате, которую я быстро окидываю взглядом, царит зловещая атмосфера загробной жизни. Я сдерживаюсь, чтобы не вздрогнуть.

— Может, тогда… — бормочет моя спутница, вновь привлекая моё внимание. Мне не нравится ни эта интонация, ни то, как она избегает моего взгляда. — Может, тебе пора вернуться домой?

— Нет, — отказ прозвучал так резко, что я тут смягчаю его поцелуем. — Дальше мы едем в Диону, как и обещали Хасану.

Но помощь волшебнику — это только предлог, и мы оба это знаем.

— А потом ты вернёшься в Сильфос, — настаивает она. — Я поеду с тобой и буду рядом, пока ты не решишься все вопросы с замком и троном. И никаких больше героических историй. Боюсь, нас отслеживают именно по ним: мы оставляли слишком заметный след за собой.

— Нет. Мы собирались отправиться на Грат, где ты могла бы начать своё дело, — на самом деле мы никогда не говорили об этом всерьёз. Даже не упоминали вслух, потому что это означало скоро расставание. Мы намеревались продлить наше время вместе как можно больше. Вместе увидеть мир. Продолжить путь, вместе вершить великие дела. Я сжимаю кулаки. — Нет, я никому не позволю испортить наши планы. Никому.

Она кладёт ладони мне на лицо и заставляет посмотреть на себя.

— Я готова потерять тебя, если единственным, что нас разлучит, будет расстояние, — шепчет она. — Но я не готова потерять тебя по-настоящему.

У меня ускоряется сердцебиение. Мы не должны об этом говорить. Вариант со смертью вообще не должен рассматриваться в этом путешествии. Я сглатываю ком в горле, но меня тоже охватывает тревога, пока я смотрю на её испуганное лицо. Знаю, она вспоминает своих родителей. Возможно, она даже задумалась, сколько раз она была на волоске от смерти.

— Со мной не так просто покончить. Ничего со мной не будет, — обнимаю её. — Клянусь.

Она не возражает, но размякает в моих руках, словно бы сдаваясь.

Повисает тишина в комнате, а кажется, что и во всём мире. Я слышу каждый из наших вдохов и выдохов и даже, что звучит совсем фантастически, сердцебиение. Мы сидим молча несколько минут, потерянные в собственных мыслях — или, в моём случае, в попытке ни о чём не думать.

Эту тишину прерывает не кто-то из нас, а стук в дверь, которая распахивается прежде, чем мы успеваем что-то ответить. В комнату заходит смуглый парень. Он одет во всё чёрное, что не помогает исправить моё представление о некромантах, как о злых типах. Он бесшумно пересекает комнату и ставит поднос на стол рядом с нами. Фрукты, хлеб и два золотых кубка с вином. Видимо, уже время обеда. Я понимаю, что очень голоден, беру хлеб и откусываю. Линн встаёт.

— А где Хасан? — спрашивает она. — Магистр дал ему лекарство?

— Я так понимаю, вы о том адепте, который приехал с вами? — отвечает парень, поворачиваясь к нам. Его взгляд задерживается на мне дольше, чем на Линн: он смотрит на меня сверху вниз, и мне не очень-то нравится его пристальное внимание. — Он всё ещё разговаривает с магистром Арчибальдом, но я полагаю, что проблема, с которой он пришёл сюда, решена.

Линн рядом со мной вздыхает. Я предлагаю ей фруктов, но она качает головой и протягивает руку парню, который на вид её ровесник.

— Линн, — представляется она.

Парень отвечает на рукопожатие и крепко сжимает её ладонь.

— Знаю. И Артмаэль из Сильфоса, — он ещё раз окидывает меня взглядом. Я прочищаю горло и обнимаю Линн за плечи. Мне предельно ясно, во что играет этот ребёнок, и хочу прояснить всё сразу. — Я Кларенс, адепт Башни.

Нервно сглатываю, не без помощи глотка вина, и отодвигаю кубок. После прошлого раза я стал осторожнее с алкоголем.

— Адепт? Я-то думал, в Башне есть слуги.

Маг хмурится. По крайней мере, мой комментарий перечеркнул весь возможный интерес.

— Иногда магистры дают мне важные поручения, не касающиеся моего обучения.

Важные поручения? Не думаю, что приносить еду — это очень важно, но не успеваю я посмеяться над ним, как вмешивается Линн:

— Твой магистр сказал, что с нами хочет поговорить другая магистр.

Я окончательно забываю про еду. Мысль, что мне сейчас придётся иметь дело с некромантами, пускай даже речь идёт об обычном разговоре, меня не радует. Я ненавижу, что эти маги знают обо мне всё, хотя я им ничего не рассказывал. Я ведь даже не знаю, как звали того магистра в Верве, а он был в курсе моих разговоров с Линн.

— Магистр Антея, верно. Пойду найду её.

Едва он делает шаг к двери, как там появляется ещё одна фигура, скрытая в тени. Вместо мантии на ней чёрное платье и плащ, накинутый на плечи, на фоне мертвенно-бледной кожи. Это взрослая женщина, но мягкие черты лица не позволяют определить её возраст. Синий камень на серебряной цепочке выделяется на груди. Несколько прядей выбились из закрученного пучка. Когда внимательный взгляд её карих глаз останавливается на нас, она улыбается и подходит ближе.

Кларенс закрывает за ней дверь.

— Линн и Артмаэль, я так полагаю, — хотя на самом деле знает наверняка. — Я уже несколько дней ждала вашего прихода. У нас здесь нечасто бывают гости.

Линн слегка наклоняет голову в знак приветствия.

— Вы хотели увидеть… нас? Мы просто сопровождаем Хасана, который…

— Стой. Если они знают наши имена, то знают и зачем мы здесь.

— Арчибальд представил мне его, — отвечает магистр, присаживаясь на свободное место рядом с нами. — Милый мальчик… Но я здесь не для того, чтобы поговорить с ним.

Мы с Линн переглядываемся на секунду, прежде чем уставиться на женщину. Что ей может быть нужно от нас?

— Я занимаюсь… скажем так, гаданиями, чтобы вам было понятно, хотя для некромантов это неудачный термин, — начинает она. — Оно звучит так, словно… это лишь вопрос везения, тогда как на самом деле это наука.

Ну конечно. Разложить случайным образом карты на столе или увидеть что-то в тумане хрустального шара — это такие же научные методы, как поиски облаков в форме зайчиков.

— Гадания? — подыгрывает ей Линн. — Вы можете сказать, кто виноват в случившемся с Артмаэлем?

— Это сложное искусство, — отвечает она, сдвинув брови.

То есть она понятия не имеет, о чём говорит.

— Магистр Антея хочет сказать, — переводит Кларенс, — что нельзя выбирать, о чём расскажут звёзды.

— Магистр Антея хочет сказать, что она не знает.

— Но я знаю кое-что другое, — в её голосе появляется раздражение. — Я знаю, что ты встретил банши.

В жизни не слышал ни про каких «банши».

— Не понимаю, о чём…

— Предвестница смерти.

Линн напрягается и хватает меня за руку. Она побледнела. Я беру её за ладонь в попытке успокоить, хотя мне самому стало не по себе. Хорошо, что мы уже сидим.

Что это значит? Меня отравили, но я не мёртв. Или это значит, что худшее ещё впереди?

— Банши, — поясняет адепт, и я понимаю, почему он остался, хотя разговор его не касается, — это дух, который предупреждает о смерти кровного родственника. Обычно является в образе плакальщицы, кричащей от скорби.

Я застываю. Кричащей? Воспоминание о женщине под деревом всё ещё свежо в моей памяти: её облик, её плач и её крик. На мгновение я возвращаюсь в тот момент, вновь испытывая то отчаяние, вызванное болью в её голосе. Я напрягаюсь всем телом.

Это было предзнаменованием? Она сказала про «кровного родственника», но у меня не осталось никого, кроме отца и Жака.

Я втягиваю ртом воздух.

— Вы хотите сказать?..

Мне не хватает духу договорить, но магистр всё равно вздыхает.

— Дни короля Сильфоса сочтены.

Время останавливается. Все вокруг замолкают, затаив дыхание. И я тоже. Пламя свечей будто бы теряет силу, и комната погружается во тьму на мгновение. Кровь сходит с моего лица, и всё тепло покидает тело, оставляя один лишь холод.

Не может быть.

Это, наверное, какой-то дурацкий розыгрыш.

Даже ладонь Линн не приносит мне больше успокоения.

Мой отец не может умереть.

Мой папа прекрасно себя чувствует.

— Король… болеет?

— Этого я не знаю, Линн. Границы моего…

Она говорит что-то ещё, но я уже не слышу. Я уже не понимаю ничего из того, что они говорят. В их словах нет никакого смысла.

Папа жив.

Папа в порядке.

Он был в полном здравии, когда я уезжал. И остаётся до сих пор.

Может, если я повторю это себе несколько раз, то смогу вернуть себе контроль над ситуацией. Может, это какая-то ошибка. Герои иногда совершают ошибки. Магия — сложная вещь, никто её не понимает. Иногда даже они.

— Вы лжёте, — произношу дрожащим голосом. От злости? От страха? Я уже ни в чём не уверен. — Не знаю, что вы видели, но вы ошибаетесь: мой отец проживёт ещё много лет.

Мой отец — король, а короли не подчиняются тем же законам, что и другие смертные.

Несколько секунд никто ничего не говорит. Я не нахожу в себе сил посмотреть в лица окружающих, да и вряд ли смогу выдержать то, что они собираются мне сказать. Руки Линн ощущаются как-то иначе, чем обычно, когда она меня обнимает.

Я зажмуриваюсь.

— Это неправда… — бормочу ей на ухо, возможно, чтобы только она услышала. Чтобы только она знала, что на самом деле я верю в это. Чтобы только она услышала мольбу в моём голосе.

— Мне очень жаль, принц Артмаэль, — произносит магистр.

Я прижимаюсь к Линн. Мир, должно быть, сошёл с ума. Наверное, я всё ещё сплю. Яд ещё не вышел до конца, и у меня галлюцинации. Ночные кошмары. Я кладу голову на плечо Линн.

Точно. Надо придерживаться этой мысли.

— Но он ведь ещё не умер, верно? Мы ещё можем что-то сделать. Можем… как-то предотвратить это, — не уверен, к кому обращается Линн: к магистру или ко мне. — Что нам нужно сделать? Мы ведь можем его спасти. Будущее изменчиво… Наверняка, его можно поменять.

— А какой толк в предсказывании событий, которые могут измениться? — просто отвечает женщина. С жестокостью необдуманных слов. — Но кое в чём ты права. Да, это ещё не произошло, и я не могу сказать, когда это случится: время — крайне расплывчатый фактор. Возможно, пройдёт неделя или около того. Но точно не больше луны.

Так в этом сила волшебников? Не в магии и не в предсказании будущего. Не в разговорах с духами и не призыве Стихий. Я говорю об их власти над людьми. Они могут изменить нас. Могут управлять нами. Дать нам надежду или забрать её по одной лишь прихоти.

Поднимаю взгляд.

— Значит, возможно…

— Возможно, ты успеешь с ним попрощаться, да, — договаривает она, словно читает мои мысли.

Я ловлю взгляд Линн. Её глаза блестят; кажется, она вот-вот заплачет. Из-за моего отца? Из-за меня? Я хочу сказать ей, что ей не стоит плакать, но слова не выходят. Видимо, на этом всё. Мы зашли так далеко, но на этом наш путь заканчивается. Моё сердце сжимается. Я этого не хочу.

Но мой король умирает, а мне нужно многое ему сказать. Я должен попросить у него прощения за то, что сбежал. Я должен сказать ему, как сильно его люблю.

Должен попрощаться, потому что не сделал этого, покидая дворец.

Теперь я понимаю, насколько глупым и избалованным я был. Если бы я не ушёл… Если бы согласился с той ролью, которую он мне отвёл…

Тогда бы я не познакомился с Линн. И не узнал бы о себе то, о чём даже не подозревал раньше.

— Мы должны отправляться, — произносит Линн, глотая слёзы. — Немедленно. Ты должен увидеть своего отца. Мы должны успеть, по крайней мере, ради этого.

— Я должен успеть, — поправляю её, не раздумывая. — Я поеду один. И сейчас же.

— Я не отпущу тебя одного. Я поеду с тобой.

Набираю воздух в лёгкие. Обхватываю руками её лицо. Это, возможно, самое сложное решение в моей жизни. Самое грустное. Самое болезненное.

Самое правильное.

— Ты должна поехать с Хасаном в Диону. Ты не можешь… бросить его одного. Он потеряется или ещё что хожу. Я хотя бы могу себя защитить, да и в одиночку мне можно будет меньше останавливаться на передышки. Буду ехать так быстро, как только смогу.

— Нет! Это же твой отец! Я хочу быть рядом с тобой! Поддержать тебя! — её приводит в ужас сама мысль отпустить меня, но она должна будет смириться с этим. — Ты не можешь просить меня остаться здесь, Артмаэль, когда тебе больше всего нужна помощь. И тебя только что пытались убить? А если они попытаются снова? И у них получится?

Тогда останется только один наследник, и Жак, считай, победил. А если он как-то связан со смертью моего отца? Мы оба оказываемся на пороге смерти примерно в одно время — это слишком уж большое совпадение.

— Никто мне ничего не сделает, — говорю ей, понизив голос, и решаю не делиться своими подозрениями. Внимательно смотрю ей в глаза. — Я поклялся тебе, чтобы выживу, помнишь? Ты совсем не веришь моему слову? — обдумываю секунду и принимаю решение. — Мы поедем вместе до Сиенны, а там разделимся: вы отправитесь лечить Иви Дионскую, а я вернусь в Сильфос. Если захочешь прийти после того, как это закончится… то я буду ждать.

Я не шучу. Я буду ждать её столько, сколько потребуется.

— Но…

Я затыкаю её поцелуем. Мне не нужны слова. Я не могу выразить всё, что в этот самый момент происходит у меня в голове и в сердце, поэтому надеюсь, что этого окажется достаточно. Я прерываю поцелуй, но не отстраняюсь от её губ.

Они на вкус как преждевременное прощание.

— Обещаю не делать глупостей.

Она ничего не говорит. Дрожит всем телом и сжимает меня в объятьях. Понимает, что я прав: Хасан — ещё ребёнок, что бы он сам ни говорил, и ему нужно сопровождение. Путь до Дионы как никак полон опасностей. Как только они доставят зелье, она сможет приехать в Сильфос.

Закрываю глаза. На секунду я пытаюсь забыть о своём королевстве, отце и возможных покушениях на мою жизнь. Обо всех плохих новостях.

Это не так уж просто. Несмотря на то, что Линн крепко меня обнимает, я вскоре чувствую себя жутко уставшим.

Несмотря на то, что Линн крепко меня обнимает, я чувствую себя одиноким.


ЛИНН

Следующие несколько дней проходят как в тумане. Дорога, которая заняла у нас неделю, теперь была пройдена за четыре дня. Мы ехали быстрее, чем когда-либо, лишь изредка останавливаясь отдохнуть. Мы питались едой, которую нам дали в Башне — мы специально рассчитали её, чтобы хватило на весь путь и не пришлось заезжать на рынки, как бы мне ни хотелось выбрать товар и торговаться за него. Не говоря уже о ночёвках в постоялых дворах — нет, мы спим на открытом воздухе и просыпаемся ещё до рассвета, чтобы скорее продолжить путь.

Конечно, больше никаких историй. Легенда об Артмаэле затихает, чтобы никто не мог пойти по нашему следу.

Это последняя ночь перед расставанием, хотя в последние дни мы и так отдалились друг друга, несмотря на то, что едем рядом. Он больше не улыбается и думает только о дороге впереди. Я не спорю, невзирая на усталость и истощение. Хасану ещё хуже, потому что он ребёнок и не привык к такому темпу. Мальчик у меня на груди, пока мы ехали, но в то же время он чувствовал себя виноватым в том, что из-за него нам с Артмаэлем придётся разделиться. Я ему сказала, что ничего страшного, это всё равно рано или поздно случилось бы.

Мы понимали, чем это всё закончится.

Сидим мы сейчас у костра. Я отмечаю, что он выглядит бледнее, измождённее и грязнее, чем обычно. Он уже заснул, положив голову на моё плечо. Подбрасываю веток в огонь, чтобы не замёрзнуть, и ищу взглядом принца. Нахожу его прислонившимся к дереву неподалёку. Ищет ли он глазами Полярную звезду, прося её указать кратчайший путь домой? Не представляю, о чём он думает. Последние дни он ничего не говорил. Он погрузился в молчание, которое напрягает меня уже больше предстоящей разлуки, и я не знаю, как из этого выйти. Не знаю, как сказать ему, что всё будет хорошо, так, чтобы он в это поверил. Спасти его отца не в моей власти.

Если он не успеет вернуться вовремя, то никогда не простит себе, что вообще уехал.

Я поднимаюсь, осторожно опуская спящего Хасана на землю, и нерешительно подхожу к принцу. За эти несколько шагов, что нас разделяет, я прокручиваю в голове тысячи возможных вариантов начала разговора, которые позволили бы отвлечь его и вырвать из тяжёлых раздумий. Мне просто хочется, чтобы он поделился со мной своими тревогами. Разве он не видит, что делает с собой то же самое, что запретил делать мне? Прячется за своим молчанием, как за стеной. Я уже снесла свои стены. Теперь мне нужно, чтобы это сделал он.

Решив, что идеальных слов для достижения желаемого у меня нет, я не присаживаюсь рядом с ним, а беру его за руку и мягко тяну на себя. Отчасти ожидаю, что он откажется, но нет. Вздыхает, глядя на меня, а затем смотрит на Хасана, лежащего у костра. Мы оба знаем, что мальчика ничем не разбудить, поэтому Артмаэль позволяет мне увести себя вглубь чащи.

Мы идём в тишине. Наши пальцы переплетаются — сначала осторожно, а затем крепко, — пытаясь преодолеть бездну молчания и страхов, которые норовят нас разлучить, что страшнее любой физической дистанции.

Я останавливаюсь через несколько минут и разворачиваюсь к нему. Артмаэль смотрит на меня. Снова пытаюсь подобрать слова. Не получается. С комом в горле я кладу руки ему на грудь, подталкивая его к одному из стволов. Он не сопротивляется. Ловлю его взгляд. Не вижу в них привычного блеска. Беру его лицо в руки. Подаюсь ближе. Снова боюсь, что он откажет, но нет. Его рука нерешительно ложится мне на талию. Я воспринимаю это как разрешение поцеловать его и пользуюсь этим. Неуверенно прижимаюсь губами к его, нежно и ненавязчиво, давая ему возможность отстраниться при желании.

В последнее время мы почти этого не делали, если не считать кратких поцелуев перед сном, и не хочу, чтобы этот был таким же. Хочу, чтобы было как раньше, до всех этих дурных известий, и сообщаю ему это без слов, которые всё равно не могу подобрать, каждым движением. Я пытаюсь дать ему понять, что всё будет хорошо. Что мне очень жаль. Что я буду по нему скучать. Что мне хотелось бы быть с ним, когда он будет прощаться с отцом. Что скоро мы снова встретимся, потому что я приеду, даже если значит вернуться в Сильфос, несмотря на все мои страхи. Я не могу бросить его после такой потери. Не могу допустить, чтобы он остался без поддержки и опоры. Пускай даже ему удастся вернуть корону (если он доберётся до дворца целым и невредимым, если его отец ещё будет жив, если Жак не окажется, несмотря ни на что, более подходящим кандидатом), но холодный металл не сможет подарить ему утешающих объятий.

Он не отстраняется. Он едва ли отвечает на мои действия, но когда я прижимаюсь сильнее и целую горячее, его пальцы касаются мои бёдер. Наш поцелуй становится немного жёстче. Немного глубже. Мы вцепляемся в друг друга.

Ломаем дистанцию.

Я держусь за него. Он держится за меня.

Мы поддерживаем друг друга.

Я чувствую его отчаяние в нашем поцелуе. Его страх. Весь этот ужас, охвативший его. Он чувствует себя потерянным и пытается найтись в моих прикосновениях. Он не ожидал ничего подобного, когда покидал дворец. Даже не думал, что его отец может умереть. Не представлял, что встретит кого-то, кто будет значить для него не меньше, чем корона. Не знал, что может потерять сразу всё. Внезапно я понимаю это, целуя его со всей страстью, которая ему нужна в этот момент. Он потеряет всё. То, что знал раньше, и то, что знает сейчас. Своего отца и меня. Он останется один.

Но ведь это не так.

Я не хочу оставлять его.

Не хочу, чтобы он это испытывал.

Я отстраняюсь немного, тяжело дыша и глядя на него. Всматриваюсь в его глаза и вижу в них блеск. Он сдерживает слёзы, которые вводят меня в отчаяние. Почему всё должно быть именно так? Он не заслуживает этой боли.

Я обхватываю руками его лицо.

— Послушай меня, — мой шёпот едва ли громче нашего дыхания. Он не спорит, лишь сильнее обнимает меня за талию, прижимая к себе. Он готов услышать то, что я собираюсь сказать. — Всё будет в порядке. Твой отец будет… очень горд тобой, когда он тебя увидит, Артмаэль. Я горжусь тобой. Я верю в тебя.

Его челюсть напрягается. Слёзы грозят политься. Он пытается опустить глаза, но я не даю ему отвести взгляд от меня. Хочу, чтобы он видел в моих глазах, что я не лгу. Хочу видеть в его глазах всё, что творится у него на душе.

— А если он меня не увидит? Если… — он сам себя обрывает на полуслове, не в силах договорить. Его голос надламывается. Он не может говорить о смерти своего отца. — Что, если я не успею, Линн?

Тогда ему будет очень больно. Его будет терзать то, что он успел сказать. Ему просто хотелось, чтобы отец им гордился. Будет невыносимо вспоминать, что в их последнюю встречу они так глупо повздорили.

— Успеешь, — обещаю ему. Оставляю ещё один поцелуй на его губах. Он не даёт мне отстранится, словно так удобнее внимать моим словам. Я шепчу ему прямо в губы: — Я приеду из Дуана чуть позже… И скоро буду рядом с тобой. Ты не останешься один. — провожу большим пальцем по щеке. Он закрывает глаза, чтобы прочувствовать ласку… или чтобы сдержать слёзы. — Ты же это знаешь, правда? Я приеду посмотреть, как ты становишься лучшим королём в истории Сильфоса.

Хоть и после того, как я уеду. Когда ему станет лучше, наши пути окончательно разойдутся.

А пока мы продлим это ненадолго. Совсем ненадолго.

— Прямо сейчас я не чувствую себя королём, — признаёт он с печальной улыбкой, которая разбивает мне сердце. — Я просто напуганный ребёнок.

Он открывает глаза, чтобы посмотреть на меня. Я дрожу. Поначалу ничего не говорю, просто строю между нами мост из поцелуев, и мы снова сжимаем друг друга. Я целую его щёки, его веки, всё лицо. Он подавляет эмоции, и когда одна слезинка всё-таки соскальзывает с его ресниц, я ловлю её губами.

— Мы все иногда боимся, — шепчу ему я. Мне это знакомо лучше, чем кому-либо. — Встретить страх лицом к лицу и принять его — это значит быть смелым. А ты самый смелый человек, которого я когда-либо знала, Артмаэль из Сильфоса. И за это я люблю тебя…

Он смотрит на меня, ловит мой взгляд, зная, что я говорю искренне, что это не какая-то жалкая попытка утешения. И мне кажется, что он чувствует себя увереннее, потому что несмотря на грусть в глазах, его губы изгибаются в улыбке, по которой я так сильно скучала. Крошечной, слабой, едва заметной. Но всё же улыбке, и я не могу удержаться и не поцеловать её. Он бормочет мне в губы:

— Самый смелый человек, которого ты знаешь, это ты сама, Линн… Всегда, с самой первой нашей встречи… — ещё один поцелуй, более долгий. — И я тебя люблю… За это и за множество других вещей…

— Я напишу тебе из Дионы, — говорю ему, пока его губы касаются моей шеи, и закрываю глаза, наслаждаясь лаской. — Не отвечай, потому что когда письмо придёт, я уже буду в пути. Так ты будешь знать, что я еду к тебе. Что до нашей новой встречи осталось совсем немного.

Крепко обнимает меня.

— Обещаешь?

— Обещаю.

— Как думаешь, успеешь доехать раньше письма?

Улыбаюсь его нетерпению. Наши губы встречаются вновь, уже медленнее, снова узнавая друг друга вновь, не уставая открывать нечто новое снова и снова. Его руки скользят вниз по моей спине, а мои — по его груди.

— Вполне может быть, что я буду так спешить к тебе, что обгоню курьера.

— Обязательно отдыхай по пути, но на постоялых дворах… — целую его. Слегка прикусываю губу. Мы оба задерживаем дыхание. — Меняй лошадей по мере необходимости… Не заставляй меня переживать…

Мы улыбаемся во время следующего поцелуя. Он отталкивается от дерева, чтобы обнять меня сильнее. Я делаю вдох после очередного поцелуя.

— Очень логичные советы от того, кто пренебрегал всем этим последние четыре дня…

Как бы в наказание слегка кусаю его. Он не отстраняется ни на секунду, согревая меня своим теплом и сам согреваясь моим.

— А если я пообещаю, что тоже буду их придерживаться?

Я ему не верю, и судя по его взгляду, он это понимает. Мне удаётся снова вызвать у него улыбку.

— Хотя бы попробуй в это поверить: это то, что я обязан сказать благородный рыцарь, чтобы его дама не переживала за него. А потом она должна поклясться ему и пожелать хорошего пути…

Он снова возвращается к моим губам — возможно, чтобы я забыла о его маленьком вранье. Я отвечаю с не меньшим пылом, углубляя поцелуй, поглощённая движениями наших языков. Запускаю пальцы в его волосы, он скользит руками по моему телу.

У нас заканчивается воздух. Мы отстраняемся и переглядываемся. Как же нам этого не хватало.

Ещё один поцелуй. Шёпот во время коротких пауз.

— Мне нечего оставить тебе… Но ты можешь взять всё, что захочешь, этой ночью…

Это последняя ночь. Последние несколько часов, перед тем как нам придётся разделиться. Наша первая разлука. На этот раз, по крайней мере, временная. А когда мы попрощаемся навсегда, после того как всё закончится?..

Не хочу об этом думать. И он тоже. Он целует меня. Целует с большим пылом, с большей жаждой, большей потребностью. Я обнимаю его. Он приподнимает меня. Я чувствую спиной кору дерева, обхватываю бёдрами его талию. Мы целуемся, прощаясь, но в то же время обещая встретиться вновь. Скоро, очень скоро. Так мы не забудет запах друг друга за те дни, что проведём порознь. Как и в прошлый раз, мы теряемся друг в друге в надежде забыть про весь мир. Чтобы когда мы останемся одни, у нас оставались воспоминания об этой нежности, об этой страсти. Чтобы можно было бы представить, будто мы снова здесь, в этом лесу, исступлённо целуемся, желая слиться воедино.

Мы отдаём жизнь в этом сражении. Отдаём дыхание в попытке не терять друг от друга. Отдаёт сердце, как только начинаем скучать, даже оставаясь в объятьях друг друга.

Мы продолжаем целоваться, прижиматься и шептать…

— Я люблю тебя…

— Я тебя люблю…

— Я буду по тебе скучать…

— Я уже по тебе скучаю…

— Не делай глупостей…

— Возвращайся ко мне…

Первое прощание. Первая разлука.

Мы расстаёмся, чтобы встретиться вновь. Мы встречаемся, чтобы снова расстаться.

Его прикосновения всё ещё горят на моей коже, когда он уезжает.


АРТМАЭЛЬ

Я теряю счёт дням, ночам, деревням, которые проезжаю, перекрёсткам, трактирам, в которых меняю лошадей, и самим лошадям тоже.

Осталось ещё немного. Ещё немного часов скачки, не смыкая глаз. Давай, принц. Поднажми ещё немного.

По пути я теряю себя и нахожу только лишь отчаяние.

* * *

Я прибываю в Дуан, когда солнце ещё высоко, хотя уже запутался в днях с тех пор, как попрощался с Линн и Хасаном. сам город, стоит мне оказаться внутри его стен, теперь кажется таким же, как и все остальные. Чуть больше разве что. И дороги здесь чуть лучше. Чуть больше людей, из-за которых мне приходится сбавить скорость и терять драгоценное время.

Кажется, проходит целая вечность, между моментом, когда я въезжаю в городские ворота, и моментом, когда я добираюсь до дворца. Навстречу мне выходят дюжина слуг и солдат, у меня кружится голова от такого количества внимания после стольких дней в одиночестве. Позволяю забрать поводья лошади, а сам спрыгиваю. Приземление на ноги ударяет моим уставшим коленям, и на секунду я перестаю дышать. В то же время я осматриваюсь вокруг и пытаюсь вернуть равновесие. Кто-то протягивает мне руку помощи, но я отмахиваюсь, киваю благодарно и направляюсь к замку.

Я не знаю, как я ещё стою на ногах. Не знаю, что именно не позволяет мне сломаться и даёт силы идти дальше. Не знаю, решимость или надежда. Я не видел над замком чёрных флагов, а значит, король жив. Никто ничего не сказал мне во дворе и до сих пор, пока я иду, хотя и смотрят с удивлением, прежде чем неуверенно поклониться. Представляю, какой у меня сейчас видок. Знаю, что непохож на принца, который сбежал больше месяца назад.

Сердце колотится в груди, когда я останавливаюсь у двери в покои отца. И всё это время думаю: может, волшебница ошиблась?

— Пап?

Мой голос звучит хрипло, когда я, без стука, заглядываю в спальню.

Пустой желудок нервно скручивается.

Король лежит, откинувшись на подушки, посреди своей огромной кровати. В полуденном свете, проникающем в комнату сквозь окно, его лицо кажется белым. Он совершенно преобразился: слабый, измождённый, с тёмными кругами под глазами. Я говорю себе, что этого не может быть. Что я никогда не видел отца в таком ужасном состоянии, даже в худшие времена. Даже когда моя мать умерла. Даже когда он болел сам, но отказывался лежать в постели и продолжил заниматься своими делами, сказав целителям оставить его в покое.

А этот мужчина — не мой отец.

Но почему же тогда его лицо озаряется при виде меня? Почему в серых глазах мелькает узнавание? Почему он улыбается?

— Сынок…

От одного только он начинает задыхаться и кашлять, согнувшись пополам. Я пересекаю комнату, не отрывая глаз от пола. Не знаю. как смотреть ему в глаза. Не могу вообще смотреть на него. Мне хочется заткнуть уши.

Загрузка...