Мед и яд любви

Какие браки удачнее?

«У нас был спор. Девочки говорили, что браки по расчету прочнее браков по любви. Я доказывала, что счастливой можно быть только по любви. Но они говорили, что читали об этом в газетах, и приводили примеры. Сестра моей подруги вышла замуж не любя, и они живут хорошо больше 10 лет. Другая девочка принесла «Неделю», там знатные женщины беседуют и спорят о семейной жизни. И одна женщина, ткачиха, Герой Труда и депутат, говорит о себе, я ее слова специально выписала: «Любовь — чтобы была сила какая-то огромная, чтобы голову потерять из-за этой любви, поцелуи, подарки разные — такого нет. И не было. Даже когда замуж выходила… Я понимала: женщина должна иметь семью. Поженились, дочки родились. Счастливо ли живем? Нормально живем, в мире и согласии. Все есть: квартира, дачный участок, машина. Дочки замужем, внуки. Зятья хорошие, нас уважают. Что еще нужно в личной жизни?»

Артистка Гундарева ей отвечает: «Душа еще нужна. Чувство. Сила эмоции». Я с ней целиком согласна. Как это жить без чувств? Через месяц опротивеете друг другу, через год станете врагами. Моя мама говорит: где нет любви, будет ненависть. Только любовь может пересилить раздоры. А если любви нет, пусть хоть десять дач и машин, все равно будет несчастная жизнь». (Анюта Стогний, Ставрополь, лето, 1982.)

Для человека с новой психологией по-новому встает старый вопрос — какая основа брака самая человечная, самая надежная?

Двести лет лучшие умы человечества говорят — любовь; любовь, а не расчет, личные чувства, а не безликие опоры. После Великой французской революции такой подход стал все больше входить в жизнь, и он добавил к материальным и душевным опорам брака новую опору — психологическую, личностную.

И это сразу же подняло брак — вернее, одну его сторону — на голову выше; и сразу же резко усложнило его, лишило прежнего равновесия. Новая опора была на ступень выше старых, и она как бы накренила, перекосила весь фундамент брака.

Когда брак больше стоял на материальных, чем на духовных опорах, люди были больше нужны друг другу как союзники в устройстве быта, и меньше — как люди. Требования их друг к другу были гораздо проще, и душевная близость стояла на втором плане этих требований.

Конечно, в патриархальной семье простых людей, особенно в сельской семье, тяга к душевности, к добрым человеческим отношениям часто пробивалась сквозь материальную почву. Души людей, их самые неуверенные глубины искали друг друга и тянулись друг к другу. Добрая душевность была одним из главных идеалов народной семейной культуры, любовь встречалась в семье во все времена и, возможно, в семье всех стран и сословий. Но она только встречалась, брак — вернее, его психологическое измерение — стоял не на любовных чувствах, а на более тихой душевной привязанности, да и главными домашними ролями были у людей роли материальные, вещественные — хозяина и хозяйки дома, матери и отца.

Теперь к их старым домашним ролям добавилась еще одна, и громадная: роль возлюбленного и возлюбленной, людей сердечно и душевно близких. К «реалистическим» ролям прибавилась «романтическая» роль, а она в корне отличается от них, ею правят совершенно другие законы.

Эта новая роль невероятно замутила и сместила прежнюю простоту домашних отношений. В фундаменты брака вошел внутренний разлад, и он делался тем сильней, чем больше эта новая роль стремилась стать главной, чем больше от семьи хотели уже не просто благополучия, прежнего, материального идеала семьи, а счастья — нового, психологического идеала. Идеал такой семьи сделался сдвоенным — благополучие плюс счастье, и достигать его стало во много раз труднее.

Еще раз здесь проявился глубинный закон всего устройства жизни: чем выше набор потребностей, тем он сложнее и тем трудней добраться до его вершин.

Конечно, любовь — самая теплая, самая жизнетворная основа брака, самый завидный его идеал. Но она, во-первых, бывает далеко не у всех, а во-вторых, часто проходит у тех, у кого бывает. И очень многие браки держатся или на бывшей любви, или — с самого начала — на других чувствах. Кроме того, в одиночку любовному влечению часто не под силу соединить два «я» в одно «мы», не под силу сплотить двух людей в «пару личностей».

Социолог Н. Юркевич (Минск) выявил, что 70 процентов опрошенных им людей женились по любви, но только 46 процентов — меньше половины — любят своего супруга и сейчас[52].

Ленинградский социолог С. Голод опросил людей с 5—6-летним стажем супружества и выяснил, что 28 процентов из них скрепляет друг с другом привычка, 24 процента — общие взгляды и интересы, 22 процента — любовь к детям, 16,6 процента — физическая близость[53]. То есть половину этих людей соединяют не личные тяготения, а привычка и дети; и только четыре десятых скреплены личными тяготениями — близостью интересов и физическим влечением.

«Прочел вашу статью[54], в которой вы утверждаете, что психологический фундамент брака — не любовь, а совместимость. Категорически против. Все лучшие поэты, философы, психологи согласны, что любовь — самая высокая из всех возможных основ брака. Что же, прикажете считать, что вся рота идет не в ногу со временем, а один вы шагаете в ногу? Но как раз время поддерживает признание любви самой лучшей основой брака. Непонятно, зачем вам понадобилось выступать против этого проверенного жизнью принципа? Подумали ли вы, что никакая «совместимость» (слово-то какое, язык обломаешь!) не сможет заместить любовь?!

Я понимаю, когда пересаживают почки или сердце, тогда нужна «совместимость», биологическая, биохимическая или какая там еще. Но говорить «совместимость» о людях, которых связывает любовь, — значит заменять горячие душевные узы холодными и бездушными связями. «Совместить» можно шкаф и диван в комнате или два станка в цехе, а «совместить» двух людей — это вроде как заставить их работать по совместительству, вменить им что-то в долг и обязанность, короче говоря, из дела души и сердца превратить в работу, в дело расчета и сознания. На сколько процентов мы «совмещаемся», а на сколько не «совмещаемся», так, что ли?

Любовь и так терпит тяжелый урон в жизни, и вы как будто хотите обосновать и оправдать это своими теориями. После книги «Три влечения», в которой вы выступали в защиту любви, это непростительно. Совершенно очевидно, что «совместимость» отнюдь не равная замена любви, и выдавать ее за такую замену — значит делать большой шаг назад». (Алексей Христофорович К., педагог-словесник, Ленинград, июль, 1974.)

Всей душой я сочувствую настроению этого письма и со многими его эмоциями согласен. Верно, совместимость — не равная замена любви, но это и не отмена любви. Она может быть помощницей любви, может продлевать ее век, а может — когда чувств нет — быть как бы «и. о. любви», ее неравноценной, но все же заменой. Согласен, что и само слово «совместимость» — уродливое, наукообразное и скукообразное, но пока не придумано другое, приходится употреблять это.

«Мысль о том, что совместимость — новая психологическая основа брака, многое объясняет и многое ставит на место; она естественно укладывается в понимание современного брака. Теперь понятно, почему люди, которые подходят друг к другу, то есть совместимы, живут хорошо и могут питать любовь долго, а люди, которые несовместимы, быстро утрачивают любовь.

Впрочем, стихийное понятие о совместимости существовало, по-видимому, всегда или с давних пор. У многих народов оценивают жениха и невесту или мужа и жену: они — пара, или они — не пара. Писалось ли что-нибудь об этом в художественной литературе?» (Ольга Анатольевна Силакова, Саратов, август, 1974.)

«Неделя» поместила беседу с психологом из МГУ, и он сказал, что совместимость — это миф, который не выдерживает никакой критики с точки зрения современной психологии. Он отверг мнение, что одни психологические свойства людей сочетаются удачно и делают брак устойчивым, а другие не сочетаются и расшатывают брак.

Вот его слова — шлю вырезку: «Совместимости и несовместимости просто нет». «У любой женщины есть шанс создать чуть ли не с любым мужчиной счастливую семью». «Хорошо нам или плохо, зависит не от того, какими свойствами обладает партнер… это полная ерунда! А от того, какие отношения нам удалось с ним установить. А на это наши свойства и сочетания этих свойств не влияют. С любым человеком вы можете создать хорошие, близкие отношения, а можете не создать»[55].

Что вы думаете об этой позиции?» (Клуб «Известий», встреча с молодыми семьями, май, 1986.)

Думаю, что в любой позиции, которая доказывает свою правоту, надо отыскивать зерно истины, чтобы обогащать свою правду крупицами чужих. Но автор беседы никак не доказывает правоту своих взглядов; он просто излагает их, и они поэтому остаются личным мнением, не делаются научной позицией. Знать, что такое мнение существует, стоит. А вот верно оно или нет, лучше, пожалуй, чтобы каждый решил сам: в следующих главах будет много пищи для размышлений об этом.

В нашей научной литературе я нашел только одно замечание против совместимости. Психолог Л. Я. Гозман верно, по-моему, возразил тем, кто понимает совместимость «не как результат человеческих отношений», а как «автоматическое следствие» от сочетания «личностных свойств двух людей»[56].

Но тут отвергается не совместимость, а ее узкое понимание — когда ее считают плодом одних лишь человеческих свойств. На самом-то деле у совместимости два родителя: человеческие свойства, которые уживаются или не уживаются друг с другом, и поведение людей, их отношения друг с другом.

Причем уживаются между собой не какие-то наши «черты» или «свойства», отдельные от характера и взятые сами по себе. Уживаются или не уживаются именно живые характеры, живые личности — запутанные сплавы таких свойств.

Слово «совместимость» стало входить в психологический обиход в XIX веке. А уже в начале нашего столетия американец Амброз Бирс в своем знаменитом «Словаре сатаны» саркастически обыграл его: «Совместимость — это когда муж и жена оба хотят быть главой семьи». Но слово это стояло на задворках житейского языка, смысл его был свернут, как куколка в коконе, и оно начало становиться будничным только недавно.

Совместимость стала одним из открытий новой биологии и физиологии — там и родился ее нынешний смысл. Тогда поняли: чтобы орган, который пересаживают из тела в тело, прижился, надо, чтобы у них было почти близнецовое родство. Психологическая совместимость не так строга, как биологическая, для нее достаточно, чтобы люди были и похожи и непохожи друг на друга — как похожи и непохожи березы разных пород, похожи и непохожи рифмующиеся слова.

«А нельзя ли сказать, что совместимость — это любовь для бедных, своего рода искусственный, синтетический витамин, который заменяет природные витамины?» (Дом ученых, декабрь, 1979.)

Конечно, сказать так можно — проверка юмором бывает и самой острой из проверок. Но думаю, что это неверно. Витамин (от латинского «вита» — жизнь) значит вещество жизни, жизнедатель. Совместимость — такой же естественный витамин, как и наши чувства, только это как бы поливитамин, сплав нескольких витаминов сразу.

Чтобы брак получился удачным, нынешнему человеку нужно не одно стихийное чувство, которое налетает внезапно, как ветер с гор, и так же внезапно стихает; нужна полнота главных человеческих тяготений. Союз чувств и разума, интересов и поступков — вот четыре краеугольных камня хорошего брака, и они же — краеугольные камни совместимости.

В одиночку, без союзников, любовное влечение не может, видимо, выдержать тех перегрузок, которые возникают, когда два человека соединяются воедино. Любовное влечение слишком своенравно, слишком нетерпеливо, чтобы быть кариатидой для этой тяжести. В помощь ему — в помощь, а не в замену! — нужны более стойкие, более крепкие опоры.

Самой психологии нынешнего человека нужно, чтобы у близкого человека было побольше близких сторон, чтобы они психологически рифмовались друг с другом как можно полнее. Подсознательная тяга к такой близости все растет, и она тем больше, чем индивидуальнее делается человек. Возможно, это коренной психологический закон, который правит сейчас судьбой супружества.

И поэтому не чувства — главная опора нынешнего брака, а многослойная совместимость жены и мужа (в которую входят и их чувства); совместимость их чувств (любви, влечения, приязни), совместимость темпераментов, характеров, совместимость интересов, идеалов, совместимость привычек, поведения. Пожалуй, именно от такой многослойной совместимости — душевной, духовной, моральной, сексуальной — и зависят сейчас судьбы брака: чем полнее она, тем легче мужу и жене друг с другом, чем меньше — тем хуже их жизнь.

Причем совместимость рождается только тогда, когда у нее есть оба родителя: когда и внутренние основы людей подходят друг другу, и поведение скрепляет их. Если внутренние основы у людей чужды, никакие старания не помогут им ужиться друг с другом. Но если эти основы родственны, а отношения у людей пущены на самотек, то власть в этих отношениях могут захватить неуживающиеся свойства; так бывает, кстати, сплошь и рядом, у множества мужей и жен.

Пожалуй, можно сказать, что совпадение внутренних основ — это лишь возможность для уживания. А вот станет ли оно явью, зависит именно от поведения людей, от их отношений. Впрочем, каждый родитель совместимости незаменим, и совместимость возникает (или выживает) только от союза обоих. У родителя-одиночки совместимость не рождается, а если один из ее родителей гибнет, гибнет и она.

Это новый подход ко всей психологической культуре супружества, и он почти зеркально отвечает новой психологии современного человека.

Понять это очень важно. Обычно перемены в нас опережают осознание этих перемен, и мы долго относимся к себе на поколение назад, не под стать своему новому облику. Если мы поймем себя нынешних, нам будет наверно, легче растить свои новые плюсы и умерять новые минусы. Нам будет легче друг с другом и с самими собой — с тем новым в нас, что ждет нового к себе отношения.

Совместимость: контраст или сходство?

«Какие черты характера — одинаковые или противоположные — лучше пробуждают интуицию и укрепляют психологический контакт? Что думают об этом психологи?» (Политехнический музей, центральный лекторий «Знание», октябрь, 1979.)

«Иногда про мужа с женой говорят: они такие разные, так хорошо дополняют друг друга, поэтому, наверно, и счастливы.

А так ли? Не лучше ли, когда они во многом одинаковы?» (Электросталь, ДК электрозавода имени Горького, октябрь, 1981.)

«У нее и у него абсолютно одинаковые характеры, темпераменты, взгляды и прочее, то есть редкая, почти абсолютная совместимость. Но почему-то она не любит его.

Что делать ей? Нужно ли оставить его?» (ДК МГУ, декабрь, 1980.)

Почти все это — вечные вопросы, но в сегодняшней одежде, и люди выстрадывали ответ на них с древнейших времен. Уже Гомер говорил в «Одиссее»: «Всегда подобного бог ведет к подобному». Испанский мавр Ибн Хазм, философ XV века, писал в любовном трактате «Ожерелье голубки»: «Сходное обычно призывает сходное, и подобное доверяется подобному». Поэтому, верил он, «согласие между подобными и влечение к похожему» рождает истинную любовь. Такое «родство душ» ведет к «слиянию душ», и этой любви «нет конца иначе как со смертью»[57].

И в наше время английская житейская мудрость говорит: «Не женись на девушке, если она не смеется над смешным тебе». У англичан очень сильна культура юмора, и они часто судят о человеке по тому, какое у него чувство юмора.

Но в истории было много противников этой позиции, и, пожалуй, самым крайним из них был Шопенгауэр. Сходятся только противоположности, говорил он, тяготеют друг к другу только полюсы: это закон природы и главная опора человеческой близости.

И в нашем веке многие думали так же. В двадцатые годы Теодор Ван де Вельде, немецкий сексолог, основатель научного полового просвещения, писал: «Статистика показывает, что… выбор супруга совершается под знаком контраста, дополнения (контрастные или дополнительные браки)». Чаще, утверждал он, женятся люди разных психологических типов, чем одного и того же. Чем ярче темперамент, тем больше он стремится к противоположному темпераменту, — вот закон брака. «Только реалистические натуры и люди с уравновешенными темпераментами заключают брак с тождественными им типами»[58].

В шестидесятые годы французские психологи Андрэ Ле Галл и Сюзанна Симон, авторы капитального труда «Характеры и супружеское счастье», отстаивали «закон дополнительности» в выборе пары. По всеобщему мнению, говорили они, два существа притягиваются своей непохожестью, их влечет то, чем они дополняют друг друга. Именно разница, как у кремня и огнива, рождает в людях искру любви.

При этом, говорят они, разница, которая была до женитьбы причиной притяжения, становится потом причиной отталкивания. «Разнородность, которая высекла искру любви, высекает теперь взрыв конфликтов». «Надо опасаться, чтобы разность не выродилась в несовместимость»[59].

Так кто же прав — те, кто за сходство, или те, кто за разницу?

«Закон природы — усреднение: природе нужен усредненный плод. Поэтому любовь, часто безответная, возникает у людей несовместимых». (Г. Н. Прохоров, г. Жуковский, Московская область, устный журнал ЦАГИ, декабрь, 1983.)

«Я много думала, наблюдала жизнь, хотела понять, какими же должны быть муж и жена, чтобы им было хорошо вместе. Существует мнение, что противоположности притягиваются. Я думаю по-другому. Я считаю, что муж и жена должны быть похожи, чтобы понимать друг друга, сочувствовать друг другу, а не просто мириться друг с другом. Пусть оба плохие, пусть слишком средние или слишком крайние, но чтобы были похожими. Моя беда, что я поняла это слишком поздно. Я на себе испытала, что значит, когда муж и жена сильно отличаются друг от друга по интересам и по характеру.

Человек всегда стремится к тому, что доставляет ему удовольствие, и избегает того, что ему неприятно. И потому люди разные будут стремиться каждый к чему-то своему… Люди похожие получают удовольствие от одного и того же, и в них все хорошее развивается лучше до своих пределов. Чем больше общего между людьми по природе, тем они лучше понимают друг друга и тем лучше будут условия для каждого». (Т. К. Хатюшина, Московская область, поселок Менделеево, август, 1975.)

Сказано все это, по-моему, убедительно, хотя почти так же убедительно говорят и приверженцы разницы. И пожалуй, почти одинаково правы — но одинаково односторонни — обе стороны.

Людей, по-моему, притягивает друг к другу и общее, и разное в них, и супружеская совместимость — всегда сплав похожего и полярного.

Чуть ли не до последнего времени многих моралистов тянуло к всеобщим канонам, и они искали единую норму для всех людей. В XX веке все больше стал утверждаться типологический подход — не одинаковый для всех, а разный для разных людских типов. Но многие человековеды XX века с трудом перебарывали старую тягу к всеобщности, и типологический подход то и дело смешивался у них со всеобщими рецептами.

Психологи нашего времени выяснили, что сходство дороже самим супругам, чем разница, и при хороших отношениях они бессознательно тянутся к такому сходству. Причем больше всего им хочется близости в основных своих интересах, в главных семейных занятиях.

К этому ведут громадные социальные сдвиги нашего века, и, пожалуй, прежде всего сдвиг в жизненной роли женщины. До XIX века жизнью мужчин и женщин правили в корне разные пружины, об их психологической близости почти не было и речи, а царящая тогда тяга к разнице была «нормальной», «естественной» для тогдашней социальной почвы.

Эту тягу рождало стратегическое положение мужчин и женщин в человечестве. Женщина была в основном хозяйкой дома, домашней работницей, мужчина — двигателем общества, и стержень их жизни был резко несходным. Вся атмосфера быта, все жизненные роли мужчин и женщин растили в них коренную разницу — разницу в интересах, чувствах, мыслях, во всем внутреннем облике.

Не то сейчас. Стратегическое положение мужчин и женщин резко переменилось. Чем больше у мужчины и женщины похожих ролей, тем сильнее им хочется, чтобы в личной жизни у них было больше душевной близости, радостной схожести интересов. В патриархатной культуре мужчине и женщине больше нужна была разница, в биархатной — сходство.

Подспудная тяга к этому сходству все глубже пропитывает наше подсознание, — и все чаще делается чрезмерной, иногда до забавности. Не так давно польские ученые сравнили, как выбирали друг друга супруги в двух разных поколениях — от 50 до 90 лет и от 20 до 50. В старшем поколении, как оказалось, царила тяга к разнице, в младшем — к сходству. И тяга эта была такой сильной, что блондинки со светлыми глазами чаще выходили замуж за светловолосых и светлоглазых, а брюнеты чаще женились на брюнетках, чем на блондинках…

Впрочем, в мужчине и женщине всегда есть полярность пола — психологическая, биологическая, и каким бы ни было их духовное сходство, их всегда будет тянуть друг к другу их вечная противоположность. Потому-то совместимость — это всегда сплав похожего с непохожим, союз близкого и противоположного. А кроме того, есть и разные виды совместимости: в одних правит сходство, в других — дополняющие друг друга черты, в третьих — притяжение контрастов, в четвертых — смесь того и другого…

Если у людей нет разницы, нет и любви, — как в той записке, в которой девушка писала про совершенно одинаковые характеры, темпераменты, взгляды и про то, что она почему-то не любит его. Тут еще раз проявила себя глубинная загадка любви, ее неуловимая непонятность, которая часто ставит нас в тупик.

Казалось бы, встретились те самые близнецы-половинки, которые идеально подходят друг другу, но так редко находят друг друга. Тут они нашли себя, но не нашли в себе любви.

Видимо, общее в них заглушило, пересилило мужское в нем и женское в ней. А раз нет влечения к противоположному, то не просыпается, молчит и сердце. Ведь любовь (или влюбленность) — это всегда тяга и к близкому тебе, и к недостающему, полярному. И у юноши с девушкой из записки — не любовная, а дружеская совместимость, дружеская близость.

Надо ли ей оставлять его? Конечно, решать это могут только они сами, и то, что сейчас будет сказано, совсем не совет, а просто материал для размышлений. Дружеская близость может перейти в любовную, если заговорят молчащие в них магниты пола, психологические и физические. И тогда совместимость, близость их может стать на редкость полной. Но это может произойти, а может и не произойти.

Из трех счастливых пар, о которых тут говорилось, две начинали свой путь именно с дружбы. Они дружили по два-три года, даже рассказывали друг другу о своих увлечениях, и только потом их дружба переросла в любовь.

Дружеская близость дает любви дополнительные опоры, но любовь возникает из нее далеко не всегда, особенно у юных. Неравновесие души и тела, порывистость и неопытность чувств часто рождают в юных душах любовную тягу к несовместимому или мало совместимому человеку, и не рождают — к очень совместимому, повышенно близкому…

В космосе и на земле. Совместимость и срабатываемость.

«Я прочитал вашу книжку «Трудность счастья (любовь и молодая семья)» и решил стать психологом семейных отношений. Я и раньше хотел учиться на психолога, но не знал, какую отрасль психологии выбрать. Теперь я вижу, что психология семейных отношений — очень интересная и сложная область, которая мне по душе.

Последние годы я слежу за психологической стороной работы космонавтов. Я заметил, что их экипажи состоят из противоположных характеров: один обязательно флегматик, а второй сангвиник. Не должно ли это стать примером для семьи? Ведь чтобы муж и жена были интересны друг другу, в них должно быть то, чего нет в другом, и тогда это недостающее свойство заинтересовывает и притягивает». (Ахто Тамм, Таллинн, март, 1978.)

Журналисты, которые пишут о космосе, давно заметили, что пары космонавтов подбираются по особому правилу. «Несхожесть характеров членов экипажа, — говорил, например, спецкор «Комсомолки» писатель Я. Голованов, — один из залогов успеха полета. Странно, но похожим людям труднее работать вместе… Наиболее распространен такой вариант: спокойный, неторопливый, рассудительный командир и быстрый, эмоциональный, подвижный инженер»1 («Комсомольская правда», 25 мая, 1975)[60].

Здесь, по-моему, не все точно, хотя главное верно. Да, темперамент у космонавтов разный. Один из них чаще бывает нетороплив и спокоен, другой щедр на чувства и скор в реакциях. Эти разные черты нервного склада хорошо дополняют друг друга.

Но у них много и общего, похожего: все они волевые, упорные, все готовы к перенапряжениям, опасностям, неожиданным поворотам; у них похожие взгляды, интересы, похожие основы отношения к жизни. Именно этот сплав общего и разного позволяет им многие недели и месяцы переносить неземной избыток общения друг с другом.

Модель космической совместимости помогает понять кое-что и в семейной совместимости, хотя полет земных пар куда более долог, будничен и поэтому куда более труден[61].

Не так давно психолог Н. Н. Обозов разграничил совместимость и «срабатываемость» (еще одно тяжеловесное, как поезд, слово, но у языковедов и тут хата с краю — они не предлагают ничего лучшего). Кстати, тем, кто тревожится (и справедливо), как бы совместимость не подменила душевные связи рассудочными, стоило бы вдуматься в это разграничение.

У совместной работы и у совместной жизни, говорит Н. Н. Обозов, есть три измерения: продуктивность, то есть КПД такой работы или жизни вместе; напряженность, которая возникает в этой работе или жизни; и довольность, удовлетворение такой совместной работой или жизнью.

Ученые из Ленинградского института комплексных социальных исследований поставили на особом приборе такой опыт. Нужно было провести через разные препятствия паровозик, управляя им одновременно с двух пультов. В опыте участвовали, во-первых, супружеские пары, во-вторых, пары, которые питают друг к другу антипатию, и, в-третьих, пары, которые безразличны друг к другу.

Успешнее всего работали именно безразличные. Они быстрее всех приходили к цели, то есть у них была лучшая продуктивность; напряженности во время работы было мало, так как они не вкладывали в дело эмоций; общение было поверхностным, лаконичным, чисто деловым.

У пар с антипатией продуктивность работы была гораздо меньше, а эмоциональная напряженность гораздо больше, причем напряженность неприязненных, тягостных эмоций; от всего этого, конечно, и удовлетворенность от сотрудничества была слабой.

У супругов бег паровоза был еще медленнее, чем у антипатов: они обсуждали каждое свое действие, причем были эмоциональнее всех. Приборы, которые измеряли силу их эмоций, то и дело зашкаливали, показывали максимум. Но в отличие от антипатов эмоции у них были светлыми, поэтому и получилось, что супруги куда больше других пар были довольны общей работой.

Это еще раз подтвердило, что для личных отношений самое главное — общение, обмен частичками души, а продуктивность, «производительность» дела стоит на втором месте. Тут и лежит главная разница между совместимостью и срабатываемостью.

В деловых, рабочих отношениях на первом месте стоит именно продуктивность сотрудничества. Для срабатываемости, считает Н. Н. Обозов, нужна большая продуктивность, малая напряженность (то есть слабый расход нервов, эмоций) и только на третьем месте — удовлетворенность сотрудничеством.

Для совместимости дороже всего удовлетворенность общением и накал светлых эмоций; а продуктивность, «производительность» общих дел дорога куда меньше, чем душевный настрой. В совместимости люди прежде всего нацелены друг на друга, в срабатываемости — на дело.

Нынешняя все более сильная тяга к психологической совместимости прямо зависит от огромных перемен в теперешнем человеке. Человек прошлых веков был, повторю это, как бы материально-психологическим: на первом плане для него было дело, а душа, психология шла только потом. Теперешний человек постепенно делается психологически-материальным, и душа, психология начинает все больше сравниваться для него с делом и даже вставать выше него.

Поэтому общение для мужа и жены — высшая цель, самоцель. Что бы они ни делали, им — при нормальных отношениях — нужны постоянные излучения добрых чувств, постоянная подзарядка друг друга светлой энергией этих чувств. Только такая подзарядка, только такой обмен доброй энергией подновляют их близость, подпитывают влечения, продляют жизнь чувствам.

Совместимость, как видим, куда полнее и глубже вбирает в себя человека, чем срабатываемость. Только в замкнутых экспедиционных группах, где люди вместе работают и вместе живут, нужен сплав срабатываемости и совместимости: у моряков, геологов, полярников, подводников, космонавтов. Но и им совместимость нужна не такая глубинная — и значит, легче достигаемая, чем в семье…

В чем ценность меланхолика?

«А если ты человек со слабым темпераментом, не веришь в свои силы, тем более что требования к женщине в браке очень велики? Думаю, что такой женщине не стоит создавать семью: право на продление рода имеют только женщины с сильным характером…

А с кем совместимы меланхолики? Меня, конечно, привлекают сангвиники, но я чувствую себя неуместной рядом с ними». (Ленинград, центральный лекторий «Знание», июнь, 1981.)

«Извините, что спрашиваю второй раз. (Записка пришла назавтра, на следующей встрече цикла.) Так насколько же совместимы меланхолик и сангвиник? Ведь их разъединяет очень многое.

1) Один — ярко выраженный экстраверт, настроен на других людей и общение. Другой интроверт, углублен в себя. Вряд ли сангвиника будет устраивать постоянная пассивность, слабая эмоциональность меланхолика. Это скажется на отношении к свободному времени — одному подай веселую компанию, другому — уединение.

2) Один жизнерадостен, другой уныл.

3) Разная степень чувства собственного достоинства. Мне кажется, не бывает меланхолика без чувства собственного достоинства.

А как же самоуважение? Думаю, тут нередка даже зависть со стороны меланхолика.

4) От сангвиника постоянства и вообще-то не особенно жди, а тем более по отношению к апатичному, однообразному меланхолику, так как у сангвиника постоянная потребность в новизне впечатлений.

Правда, на 90 процентов это всего лишь мои теории, и не знаю, верны ли они. Прочла когда-то в «Болгарской женщине»: «Иногда остаются одинокими люди, которые не умеют общаться. Они страдают малодушием и чувством неполноценности, что может оттолкнуть даже самого жизнерадостного человека».

По-моему, это как раз о меланхолике и сангвинике». (Ленинград, «Знание», июнь, 1981.)

Для большинства из нас человеческая психология — темный лес, и мы знаем о ней, как городские дети о лесе: чуть-чуть про опушку, а дальше — сказочные полуистины…

В особом ходу у нас два психологических мифа: во-первых, что меланхолик — это слабый и неполноценный тип; во-вторых, что темперамент — это диктатор человека, и человек такой, какой у него темперамент. Но темперамент — это только часть нашей личности, только один из наших двигателей, а нами правит союз нескольких двигателей. И меланхолик — вовсе не слабый и не неполноценный темперамент.

Вообще термины «сильный» и «слабый» темперамент, «сильный» и «слабый» нервный тип, по-моему, неточны. Они говорят вовсе не о силе нервной системы, а о ее выносливости, о том, способна она или нет на долгие напряжения. (Впрочем, об этом чуть позже.)

А главное — они как бы признают одни темпераменты высшими, а другие низшими, как бы вводят в саму природу человека глубокое неравенство. Но каждый темперамент в чем-то сильнее, в чем-то слабее других, каждый имеет уникальные, неповторимые преимущества. Это простейшая, азбучная основа в понимании темперамента, но она, как и всякая простейшая основа, лежит в скрытой глубине, и поэтому увидеть ее нелегко.

У меланхолика, например, обостренная чувствительность нервов, и он слышит такие шелесты жизни, какие просто недоступны другим людям. У него в психике есть как бы дополнительный диапазон, который принимает почти неосязаемые микрожурчания жизни. Он как бы ощущает «эмоциональные ультразвуки» жизни, как бы видит ее психологические «инфракрасные лучи», которых не видят другие. Кроме того, у человека со слабым темпераментом может быть и твердый характер, нормальная воля, а у человека с сильным темпераментом — безвольный, слабый характер.

Мнение, что меланхолик — слабый темперамент, родилось в силовой культуре XX века, где главным было действие, терпение, воля, а ощущения, чувства, психология как бы стояли на задворках. Нынешние перемены в человеке круто поднимают роль тонких струн души, начинают уравнивать их с силовыми струнами.

Рождается новая психологическая культура, и она меняет все наше отношение к темпераментам, весь строй психологических ценностей. Один из девизов этой культуры — у слабых есть такая сила, какой нет у сильных. Чувствительность нервов — новая сила нашей будничной психологии, и она ценна не меньше, чем стойкость и выносливость нервов.

Повышенная тяга к полутонам и оттенкам, влечение к микропсихологии — крупное преимущество меланхоликов. Их ранимость, хрупкость — слабое место их нервов, — несет в себе и неоценимые достоинства. Меланхолики глубже других, обнаженнее знают, что такое боль, горе — и от этого больше тянутся к доброте, мягкости, они проникновеннее, оголенными нервами понимают других, больше склонны к эгоальтруизму (впрочем, еще больше — до самоумаления — к альтруизму).

У женщины меланхолического темперамента может быть особая женственность: не слепящая и жгучая, как у сангвиничек и холеричек, а мягкая, притененная, полная уступчивой нежности.

И в материнстве, в детском воспитании у меланхоликов есть свои преимущества (и, конечно, свои минусы). Они обостреннее, чувствительнее — незаживающей памятью нервов — помнят боли своего детства, и от этого причиняют своим детям меньше боли.

Такие люди могут быть не только самыми мирными мужьями и женами, не только самыми мягкими воспитателями малышей. Среди меланхоликов много художественных натур, много великих артистов, музыкантов, поэтов-лириков. (Психологи говорят, что меланхоликами были Гоголь, Мюссе и Чайковский, что черты меланхолического темперамента были у Комиссаржевской, Достоевского, Чехова…) Для психологического прогресса человечества, для людской совести меланхолики дают очень много, может быть, даже больше других: это, возможно, самый чувствительный барометр человечества.

Да, неприятные ощущения больнее отпечатываются в них, чем приятные. Их нервный склад больше предназначен для гармонии с миром, они как бы люди утопии, люди спокойной доброй жизни: в такой жизни расцветают их лучшие свойства и стушевываются худшие. И если наступит более благоприятное будущее, меланхолики будут давать для человечества гораздо больше, чем дают сейчас; может быть, они даже станут одними из законодателей гуманной человеческой психологии.

Но расцвету их лучших свойств очень мешает чувство неполноценности. Как паутина, оно насквозь прорастает душу, пронизывает всю ее своими клейкими нитями. Из-за сниженной нервной выносливости меланхолики больше других склонны к такому чувству. Они часто видят себя сквозь двойную темную оптику, и от этого преувеличивают вред своих слабых мест, считают именно их виновниками своих бед, хотя у этих бед могут быть и другие виновники.

«Лично у меня жизнь сложилась неважно, не находим общего языка с мужем, не понимаем друг друга, хотя живем 10-й год. Он относится по своему характеру к сангвиникам, я же считаю себя меланхоликом, и, очевидно, у нас несовместимость характеров. Я много читаю, анализирую, сравниваю, стараюсь найти общий язык, но это никак мне не удается.

Конечно, сказывается образование, у него 5 классов всего, работает шофером, а у меня техникум, работаю бухгалтером. И еще он потерял доверие у меня, так как стал неверен, а раз потерял доверие, трудно наладить жизнь». (Тамара Игнатьевна К., Железноводск, октябрь, 1976.)

Судя по письму, несовместимость родилась у мужа и жены не от несовместимости темпераментов. Можно предположить, что первая причина их расхождений — это несходство их душ, интересов, запросов, которое рождено их разным образованием. Низкое образование часто обрывает на полдороге нормальное возвышение души, мешает вживлению в нее человечных интересов, глубоких запросов.

Вполне возможно, что ее тяга к чтению и раздумьям — это веточки от более развитой психики, более сложной души, и у нее просто не оказалось перекидных мостиков к душе менее развитой. А к этому несхождению добавилась и неверность мужа, которую жена не может простить — и тем самым отдаляет себя от мужа.

Несходство темпераментов может не мешать — или не очень мешать — хорошим отношениям, если у людей есть душевная близость. Потому что состояние души гораздо сильнее движет совместимостью, чем темперамент. А темперамент меланхолика — чуть позже мы увидим это — может не только не мешать, а даже помогать ему уживаться с сангвиником. Но при одном условии — если меланхолик обуздает свое чувство неполноценности, не даст ему править собой. Впрочем, это касается и всех нас, потому что чувство неполноценности бывает у людей всех темпераментов.

Омут неполноценности.

«Жена часто говорит, особенно в ссорах: не верю, что ты меня любишь, ты меня считаешь глупой. А я ее люблю, и не то что считать глупой, наоборот, часто хвалю за догадливость. Но когда она упирается в неумной позиции, говорю, что это неумно.

Самое странное, что это именно она говорит о себе хуже, чем она есть, а я спорю с ней, говорю, что она лучше. У нее часто проявляется неверие в себя и самобичевание, а так как у нее колючий характер, она обращает его против себя и сама колет себя своими колючками.

Ей не нравится, когда я не соглашаюсь с ней, особенно в воспитании. Наши дети уже школьники, а она ходит за ними как за маленькими. Я ей говорю, что, когда она не дает им делать домашние дела, она растит в них лень и эгоизм, а она обижается и говорит, что я ее считаю глупой.

Недавно я узнал, что, если левшей переучивают на правую руку, у них появляется чувство неполноценности, и они заболевают неврозом, который не вылечивается. Моя жена — переученная левша. Значит ли это, что ее неверие в себя и в мое отношение непоправимо?» (Кирилл Щ., Владимир, апрель, 1981.)

Как чувство неполноценности мешает хорошим отношениям? Кто заражен им, тот подсознательно не принимает себя, сомневается в себе и потому сомневается в чувстве к себе близких — как бы приписывает им свое отношение к себе.

Червь неверия в себя — это всегда и червь неверия в хорошее отношение к себе. Раз я сам вижу в себе изъяны — значит, и другой их видит — эта подсознательная логика подтачивает мою веру в чувство другого, возводит над любовью дамоклов меч.

Но судить о других по себе — детский подход. Это детям кажется, что все люди чувствуют одинаково, они не знают, что чувства протекают по-разному у людей разного темперамента, характера, возраста, пола. Увы, такой подход сплошь и рядом встречается у взрослых, особенно у женщин и у людей с подточенными нервами и чувством неполноценности.

Чувство неполноценности рождает в таких людях боязнь потерять любовь к себе, вселяет в душу настороженность к близкому человеку. Это как бы больные струны, на которых играется мелодия чувств, и она выходит больной, полной злых дребезжаний, саднящих созвучий…

Можно ли избавить от такой неполноценности левшу? В последние десятилетия мы все чаще сталкиваемся с выплесками огромных и непонятных сил, которые таятся в человеке. Йога — управление неуправляемыми силами организма — как бы ставит человека выше известных нам законов физиологии. Психоэнергетика — в опытах экстрасенсов — поражает людей своими невероятными возможностями.

И на другом полюсе человека — полюсе простоты — вдруг появляются странные неожиданности, и мы видим, как простейшие спортивные нагрузки избавляют людей от сложнейших болезней. А новая культура закалки, питания, культура омолаживания, управления своим возрастом? Мы лишь смутно, примерно можем представить себе, каких вершин может достичь человек, когда он овладеет своими глубинами.

Мы делаем сейчас лишь первые робкие шаги в глубины своего внутреннего космоса. Возможно, это лишь начало перелома во всем нашем понимании человеческой природы — начало постижения тех резервных сил, которые таятся в недрах нашей психики, мозга, тела. Возможно, научно-психологическая революция откроет до глубин эти скрытые силы, и наш потомок станет через несколько поколений на голову выше нас — мощью ума и духа, глубиной эмоций и могуществом психики.

Впрочем, так это или нет, покажет время, но уже и сейчас ясно, что слабые места наших нервов и психики можно усиливать точно так же, как и слабые места тела. Это, видимо, касается и переученного левши, который вполне может если не избавиться от своих нервных червоточин, то хотя бы ослабить их, выйти из-под их власти. Но ему нужно для этого упорно менять свое подсознательное самоощущение — осознанно растить в себе ощущение своей полноценности, нормальности, которое будет сильнее чувства неполноценности.

Сила слабых мест.

«Вы неверно оцениваете взгляды Павлова на сильный и слабый темперамент. Павлов был прав, так как он оценивал темпераменты по тому, как они приспосабливаются к жизни. Он считал, что приспособительные способности больше развиты у флегматика и сангвиника, поэтому они выносливее и легче переносят трудности. Холерик, по мнению Павлова, менее приспособлен, так как у него ослаблено торможение, а от этого выше уязвимость. И совсем низка приспособимость у меланхолика, типа с незащищенными нервами. У него пониженная выносливость нервной системы, и он становится от этого, как определил Павлов, более или менее инвалидным жизненным типом.

Попробуйте скажите, что в этих мыслях неверно? Правота Павлова самоочевидна, ее на каждом шагу подтверждает жизнь, от которой страдают миллионы холериков и особенно меланхоликов. В его словах содержится суровая правда, закрывать на которую глаза могут только трусы. Типы ВНД (высшей нервной деятельности) неравноценны, среди них существуют лучшие и худшие, полноценные и неполноценные, так уж распорядилась природа, такова простейшая биологическая истина». (Павел Н-н, Дом аспиранта и стажера МГУ, декабрь, 1982.)

Верно, на неравенство темпераментов лучше смотреть открытыми глазами. И хороню бы еще, чтобы их с боков не ограничивали шоры — шторы для глаз, которые отсекают боковое зрение и оставляют только лобовое.

Конечно, Павлов прав — сангвинику и флегматику проще приспосабливаться к жизни, а холерику и меланхолику труднее. Тут на самом деле есть простейшая биологическая истина, и прятаться от нее могут только трусы. Но следует ли из этого, что сангвиники и флегматики полноценны, а холерики и особенно меланхолики неполноценны?

Павлов оценивал темпераменты в основном как нейрофизиолог и меньше как психолог — по их приспособительным способностям, по свойствам высшей нервной деятельности. Психологическую сторону дела он выводил не из исследований человека, а из жизненных наблюдений и здравого смысла. «Павлов вел экспериментальную работу только на собаках, — писал известный психолог Б. М. Теплов, — и высказывания его, относящиеся к человеку, делались чаще всего по аналогии»[62].

Для нейрофизиологии такой подход, может быть, и достаточен, но человек — существо не физиологическое, а «социально-психологически-физиологическое», и у человеческого темперамента не одно измерение, а три — нейрофизиологическое, психологическое, социальное. Потому и оценивать темпераменты — какой лучше, а какой хуже — можно, видимо, только по сплаву всех трех измерений: это простейшая, букварная логика…

Если мы знаем, что нервы у меланхолика уязвимы как у маленьких детей, то, наверно, и наша бережность к нему должна быть как к детям. Если мы знаем, что холерик взрывчат и раним как подросток, то его и надо бы беречь и закалять как подростка: ведь у его нервов вся жизнь — сплошной переходный возраст.

Но здесь же, в этих уязвимых местах, лежат и преимущества холериков и меланхоликов над сангвиниками и флегматиками. Повышенная чувствительность их нервов помогает им развивать творческие силы души, а это необыкновенно важно для человечества. И кроме того, чем чувствительнее нервы, тем меньше у них толстокожесть, невосприимчивость — флегматики и сангвиники тут слабее, чем холерики и меланхолики.

Неполноценных темпераментов нет — такова психологическая истина; по-моему, психологи Б. М. Теплов и В. Д. Небылицын, последователи И. П. Павлова, были правы, говоря это. Б. М. Теплов не соглашался с тем, что одни типы нервной системы «хорошие», а другие «плохие». То, что Павлов называл «силой» нервной системы, Теплов точнее назвал «выносливостью к возбуждению». Он говорил, что слабую нервную систему нельзя считать «худшей» и вообще пора «отказаться от оценочного подхода» к нервной системе[63].

В. Д. Небылицын считал, что повышенная чувствительность — это именно биологическое преимущество: она позволяет раньше видеть опасность, быстрее создавать защитные рефлексы, навыки[64].

«Но и в наше время есть психологи, которые считают, что высокая чувствительность помогает в мире животных, но вредит человеку. Польский психолог Ян Стреляу, один из виднейших исследователей темперамента, говорит, что в наш век, когда машины и приборы необыкновенно усиливают наши органы чувств, повышенная чувствительность не нужна. Современный стиль жизни с его сильными, долгими и опасными раздражителями больше подходит для малочувствительных нервов». (Анатолий Жаков, Минск, июль, 1981.)

Верно, нынешний стиль жизни проще для людей с не очень чувствительными нервами — для флегматиков и сангвиников. Но верно ли, что в век машин и приборов повышенная чувствительность не нужна людям? Это ведь подход к человеку как к придатку приборов, как к существу, которое везде и во всем пользуется такими приборами — «протезами чувств» — и потому меньше нуждается в собственной чувствительности.

Приборы, кстати, помогают нам только во внешних чувствах — зрении, слухе, осязании… Для душевных, психологических чувств — основы всех человеческих отношений — никаких приборов нет, и никто не может соперничать тут с нашей чувствительностью.

Впрочем, один такой прибор есть: это самый тонкий прибор человеческой психики — мозг, главный носитель нашего сознания и подсознания. Он устроен со сверхъестественной сложностью — состоит из миллиардов нервных клеток, из бессчетной тьмы их переплетений. Он правит всеми нашими личными отношениями, всем океаном душевной жизни, и на земле нет прибора, который работал бы даже в миллионную долю его чуткости.

Высокая чувствительность, кстати, прямо нужна и для приспособления к жизни. Как змей и черепах спасает от землетрясений их сейсмическая сверхчуткость, так и высокая чувствительность помогает людям улавливать исчезающе малые предвестия будущих опасностей. Чуткость нервов — необыкновенно важная приспособительная черта, и она спасает там, где выносливость ничего не видит и не может быть поводырем человека.

Домашнее счастье меланхолика.

А с кем лучше совмещаются меланхолики? Женщину, которая спрашивает об этом, недаром, наверно, тянет к сангвиникам; это ее подсознание влечется к тому, чего у нее нет и что — по закону дополнения — может украсить всю ее жизнь. Конечно, в союзе меланхолика и сангвиника есть и минусы (как и в любом союзе), — о части их верно говорится в записке. Правда, меланхолик в этой записке почему-то представлен почти одними недостатками (кроме разве что чувства собственного достоинства): он и «постоянно пассивен», и «уныл», и «слабо эмоционален», и «апатичен», и «однообразен»…

Вернее было бы сказать, что у меланхолика особая эмоциональность: в ней меньше яркости, но больше полутонов. И он не постоянно пассивен, а просто более пассивен, чем другие темпераменты. А унылость, апатия, однообразие — это уж совсем не свойства меланхолического темперамента, а черты, рожденные чувством неполноценности или депрессией, нервной усталостью.

Кроме того, эти черты-недостатки даны в отрыве от достоинств, и меланхолик выглядит от этого неузнаваемо ухудшенным. Образ, нарисованный в записке, — это лишь несчастная, неудачная разновидность меланхолика, которая состоит почти из одних минусов темперамента и характера без его плюсов[65].

Когда мы думаем, как совмещаются разные темпераменты, стоит, наверно, помнить о двух вещах. Во-первых, сопоставлять надо не плюсы одного темперамента с минусами другого и не минусы с минусами: сопоставлять, примерять друг к другу надо живой, цельный сплав всех свойств, всех плюсов и минусов каждого темперамента.

Второе — и главное: совмещаются друг с другом не темпераменты, часть личности, а цельные личности с их темпераментами и характерами, взглядами и моралью, с их привычками, потребностями, поведением… Поведение, отношения играют тут исключительную роль. Недостатки темперамента можно ослаблять волей и сознанием, их можно уравновешивать близостью душ, интересов, привычек.

А между тем нет ничего удивительного в том, что женщина-меланхолик может жить в хороших отношениях с сангвиником. В конце семидесятых годов «Неделя» напечатала мою анкету о психологической совместимости «Какие мы с семье?». Автор одного из ответов, женщина, подчеркнула в анкете такие свои психологические черты: тонко чувствует, склонна сосредоточиваться на своих переживаниях, легко расстраивается, не очень общительна, тяготеет к рассуждениям больше, чем к действиям, тревожна, не стремится к лидерству. Все это — проявления меланхолического темперамента и характера.

Ей 35 лет, у нее среднее образование и 15 лет рабочего стажа. Замужем она 12 лет, их ребенку — одиннадцать. Ее муж — смесь сангвиника с холериком, то есть темперамент менее уживчивый, чем чистый сангвиник, и более трудный для меланхолика.

Тройной вопросник (такой же, как у счастливых)[66] более или менее точно рисует внутренние пружины их отношений.

На вопрос о нитях, которые их связывают, она отвечает: 1. Забота, внимание близкого человека. 2. Эмоциональное влечение. 3. Физическое влечение. 4. Общие интересы, занятия. 5. Общие взгляды.

С такой расстановкой совпадает и ее ответ на третью часть вопросника — что больше всего привлекает ее в муже. На первые места она ставит его любовь к ней (1), уважение к ее интересам, взглядам (2), его заботу и внимание (3), его ум (4), душевные качества (5).

Как видим, лестница ее влечений строится по женскому (а еще точнее, по-женски-детскому) типу. Ее любовь — это прежде всего любовь к его любви; дороже всего ей не его личные качества (они идут только на 4–5 месте), а прежде всего его отношение к ней — любовь, уважение, забота. Конечно, это отношение растет и из его личных качеств, и она дорожит и ими. Но для ранимого меланхолика особенно важно отношение к нему, и чем теплее к нему относятся, тем горячее его душевный отклик.

Проверочный вопросник («что больше всего мешает вашим чувствам и отношениям») ярко показывает эту пылкость ее благодарных чувств. Им мешают только житейские тяготы (перегрузки, рабочие неприятности, квартирные беды) и не мешают (или почти не мешают) его личные свойства. Она ставит прочерк («этого нет») около всех возможных недостатков близкого человека и недостатков в его отношении к ней. Если они и есть, то, по ее ощущениям, они невелики и не вредят ее чувствам.

Впрочем, кое о каких его недостатках можно догадываться. Скажем, из всего, что привлекает ее в нем, она поставила на последнее место его способность уступать ей, ставить в нужных случаях ее интересы выше своих. Он, очевидно, умеет уступать ей (в проверочном вопроснике около «неумение уступать вам» стоит прочерк), но, видимо, делает это не очень часто. И если эта малая уступчивость не ранит меланхолика, не мешает ему, значит, такое «недостаточно развитое достоинство» мужа перекрывается другими его достоинствами.

Все мы, конечно, понимаем, что не бывает людей без недостатков, и муж из анкеты, в чьем характере есть сангво-холерические ухабы, тоже несет в себе свой «минимум минусов». Но, возможно, это именно минимум, он перекрывается его достоинствами и не очень ранит ее обостренную чувствительность.

И потому естественно звучит ее конечный вывод из анкеты. Из трех вариантов ответа — «Удачен ли ваш брак? Или полуудачен-полунеудачен? Или совсем неудачен?» — она выбирает «удачен», и на вопрос: «В чем, по-вашему, причина такой судьбы?» — пишет: «Любовь, уважение, забота». Возможно, если бы вдобавок к этим ответам был еще один: «Счастлив ли ваш брак», она выбрала бы именно его.

Многим ли меланхоликам так везет в семье? Наверно, немногим, но это вина не их темперамента, а соединенная вина ритма и стиля жизни, психологической неграмотности их спутников, а также всех их слабых сторон — и в характере, и в темпераменте, и во взглядах, привычках морали, в манере поведения, отношении к себе, к близким… Жизнь дается меланхоликам труднее, чем другим, и тем нужнее им держать в узде свои недостатки, растить свою редкостную душевность и не давать волю ранимости.