Медный лук

Глава 21

— Как хорошо, что ты пришел, Даниил. Думаешь, Иисус об этом не знает?

Даниил с раздражением взглянул на Симона. Он прошагал весь путь из селения, притащился в город после долгого дня работы, дважды проливной дождь не оставлял на нем сухой нитки, теперь холод пробирает до костей, а ночной туман не дает одежде высохнуть.

Пробился сквозь густую толпу, заполонившую садик, и вот он уже у дверей, а ему не дают поговорить с Иисусом. Учитель, они сказали, беседует с важными господами, которые пришли, чтобы его повидать, из самого Иерусалима. А Симон просто отмахнулся от предупреждения, будто Даниил толкует о сущих пустяках.

— Прости меня, Даниил, — Симон понял, что не на шутку обидел молодого друга. — Мы тоже беспокоимся. Эти священники из Иудеи… они ему уже три дня ни минуты покоя не дают. Изображают почтение, а на самом деле просто хотят заманить в ловушку, обвинить в богохульстве, надеются, вдруг он чего такое скажет[76]. Мы все уже на пределе.

— А зачем он тут остается, если знает об опасности? Почему не спрячется, пока не наберет побольше сторонников?

— Понимаешь, люди в нем нуждаются. Приходи в другой раз, Даниил, я сейчас просто не могу с тобой разговаривать.

Дверь захлопнулась, Даниил снова оказался в переполненном людьми садике. Как же хочется повидать Иисуса. Предупредить об опасности… нет, это только предлог, просто ему ужасно надо с ним поговорить, увидеть его на минутку, одно слово, жест вновь дадут силы жить.

Как долго он тут ждет, несчастный, всеми забытый. Андрей подошел к дверям, поглядел на сгрудившуюся толпу, сказал:

— Не стоит больше ждать. Учитель устал. Он сегодня уже ни с кем не будет разговаривать.

По садику пронесся жалобный стон. Наконец, один за другим, больные, хромые и увечные поверили, что Андрей их не обманывает, и потащились к дороге. Кое-кто улегся прямо на сырую землю, этим, видно, вовсе некуда идти. Тут дверь снова открылась, Андрей, Симон и Иисус вышли в сад. Шли медленно, когда кто-то попадался на пути, Иисус заговаривал ласково, с жалостью касался плеча. Но двое учеников настойчиво подталкивали его к наружной лестнице, ведущей на чердак, где учитель обычно устраивался на ночь. Стояли и ждали, покуда Иисус заберется наверх, зажжет маленькую лампадку, закроет за собой дверь.

Теперь в саду царит темнота. Стоило ученикам скрыться в доме, Даниил пробрался поближе к лестнице. Нет, не может он сегодня так вот просто уйти.

Он знал, что двигается бесшумно, но дверь над головой вдруг отворилась.

— Кто здесь? — Иисус поднял лампадку над головой.

Даниил не осмелился ответить, почти не понимая, что делает, вступил в крошечный круг света, встал так, чтобы видно было его лицо.

— Поднимайся сюда, друг мой, — раздался ласковый голос.

Чистенькая каморка наверху почти пуста. Циновка, на которой обычно спит Иисус, все еще скатана.

— Садись, — указал Иисус и сам уселся на насыпной земляной пол. — Что с тобой? Почему ты так взволнован?

— Я пришел предупредить тебя, — начал Даниил с возложенной на него миссии. — Иоиль говорит — ты в опасности. Просил передать — они в синагоге против тебя, боится даже, что тебя попытаются убить.

— Спасибо тебе, — печально ответил Иисус. — Тебе и Иоилю. А теперь расскажи, что с тобой.

Учителю давно пора отдыхать, подсказывала совесть, он сгорал со стыда, но молчать больше нет сил.

— Я не понимаю, куда идти. Все кончено. Все, ради чего я жил, за что боролся.

— А ради чего ты жил?

— Ради одной только цели. Свободы моего народа. И мести за отца.

— Это две цели, а не одна.

— Они всегда вместе. Один удар — все, что надо для свободы и мести.

— Ты уверен?

У Даниила перехватило горло — он пришел сюда за советом, к чему все эти вопросы?

— Только дайте мне возможность! — горячился юноша. — Я думал — наконец все получится, я работал, старался. А все пошло наперекосяк. И теперь мне еще один долг платить — отомстить за Самсона.

Иисус помолчал, потом тихо спросил:

— Этот Самсон, он был твоим другом?

Странный вопрос. Даниил всегда думал о Самсоне как о какой-то обузе, знаке его мягкотелости. Разве он когда-нибудь был его другом? Да, да, конечно, и еще каким!

— Он умер за меня. Он ничего не понимал ни про Израиль, ни про грядущее Царство. Он погиб, так и не узнав, за что сражается, — тут Даниил, совершенно не обращая внимания на усталость учителя, позабыв обо всем, кроме горького стыда, терзавшего, не переставая, его душу с того дня, когда они освободили Иоиля, вылил на Иисуса накопившуюся боль: жизнь в пещере с Рошем, предательство вожака, смерть Нафана и долг, возложенный на него жертвой Самсона.

— Да, — кивнул Иисус, — око за око, зуб за зуб[77]. Так написано. Отплатить той же монетой. Самсон отдал за тебя все, что имел. Как же вернуть долг?

— Местью!

— Он тебя спас не местью. Он тебе дал любовь. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих[78]. Сам подумай, Даниил, можно ли отплатить за такую любовь ненавистью?

— Слишком поздно любить Самсона. Он уже умер, наверно, — и, заметив ожидание в глазах Иисуса, спросил с горечью: — я что, римлян, которые его убили, должен любить?

Иисус улыбнулся:

— Думаешь, невозможное дело? Разве ты не видишь, наш враг — ненависть, а не люди. Ненависть так просто не умирает, ее, как человека, не убьешь. Только умножается в сотни раз. Одно сильнее ненависти — любовь.

Юноша склонил голову, уставился в пол. Не за тем он сюда пришел. С ужасом отталкивал он от себя эти слова, грозящие предательски прокрасться в тот уголок сердца, где таится его слабина. Он снова взглянул на учителя — Иисус сидел, уронив голову на руки, полуприкрыв глаза. Как же он, наверно, устал, уколола Даниила умолкнувшая было совесть. Но ему так нужно поговорить, иначе просто разорвет.

— Не понимаю я тебя, — признался он, — но знаю, ты бы всех нас мог спасти, стоит только захотеть. Учитель! Будь нашим вождем! Немало людей — сотни, тысячи — здесь, в Галилее, ждут одного — твоего зова. Сколько нам еще ждать?

Иисус не шевелится, казалось, даже не слышит. Даниил поднялся на ноги. Рука коснулась задвижки. Тут учитель заговорил. Он тоже встал и теперь был прямо рядом с юношей.

— Даниил, следуй за мной.

— Учитель! — юношу охватила такая радость, что он чуть не упал на колени. — Я буду сражаться за тебя до конца!

— Мой преданный друг, — мягкая улыбка показалась на губах учителя. — Я хотел попросить тебя сделать кое-что потруднее. Готов ли ты любить за меня до конца?

— Я не понимаю, — заговорил сбитый с толку, опять теряющий надежду Даниил. — Ты проповедуешь людям приход Царства. Не за это ли мы сражаемся?

— Царство может быть куплено только очень дорогой ценой. Приходил один вчера, хотел за мной следовать. Богатый юноша. А когда я попросил его отказаться от богатства, тут же и ушел[79].

— Я отдам за тебя все, что имею!

В грустных глазах Иисуса на мгновенье промелькнула искорка смеха:

— Не богатство удерживает тебя. Добраться до Царства тебе мешает ненависть.

Даниил не мог унять дрожи. Его будто раздирало надвое. Этот человек — его призыв словно колеблет основание земли, превращает ее в песок под ногами. Кажется, вся жизнь трещит по швам, как старая рубашка. Нет, он будет бороться за то, что важнее всего.

— Я поклялся перед Господом, — из последних сил сопротивлялся он. — Разве такая клятва не священна?

Иисус поглядел ему прямо в глаза — вовек не забудешь этого взгляда, полон грусти, сожаления — и одиночества, какого словами не опишешь.

— Да, — отозвался учитель. — Такая клятва священна. В чем же ты поклялся, Даниил?

— Бороться! — юноша помедлил, припоминая точные слова, произнесенные ими в полутьме дома Иоиля, горящее восторгом лицо друга, нежный голос Мальтаки. — Жить и умереть за Божью победу!

Внезапно на лице Иисуса показалась улыбка, осветила усталые черты — сияющая, юная, полная сил улыбка. Учитель положил руку на плечо кузнеца:

— Ты не в ненависти поклялся. Иди с миром. Царство Божье не так уж далеко от тебя.