Медный лук

Глава 8

Даниил явно переоценил свои силы. Задолго до того, как юноша увидел горы вдали, он понял — не надо было уходить так скоро. С трудом тащился он по дороге под немилосердными лучами полуденного солнца, останавливаясь все чаще и чаще. До крутой, петляющей среди камней тропинки, ведущей на утес, добрался только к вечеру. Посмотрел вверх — нет, подъема ему не одолеть.

Внезапно, как почудилось его утомленным глазам, какая-то темная каменная глыба высоко на утесе зашевелилась, отделилась от остальных и покатилась вниз. Самсон! Несется вниз по тропинке, минута, и он уже у ног юноши. Даниил пытается заговорить, но с измученных губ не сорваться ни звуку. Великан вскочил, поднял Даниила на руки, понес наверх, в пещеру.

Самсон не позволял ему вставать еще три дня. Сторожил, нависая над ним, словно гигантская тень. Приносил воду, смешанную с вином, добавлял в нее сок, выжатый из корневищ горных лилий. Выхватывал лакомые куски добычи прямо из-под носа у самого Роша — кормить подопечного.

Даниил заметил — обитатели пещеры уже привыкли к Самсону, относятся к великану гораздо спокойнее. Но никогда с ним не спорят. Что до него, Даниила, то теперь и ему выказывают куда больше уважения. Передача сведений действует безотказно, слухи о его подвигах в городе незамедлительно достигли ушей обитателей пещеры. Никто не надеялся увидеть юношу живым, все считали, он мертв или схвачен солдатами. Одни восторгались его стойкостью, другие радовались — он снова приглядывает за Самсоном. Пару дней все превозносили Даниила, словно невесть какого героя, а потом забыли, перестали обращать внимание, и жизнь в пещере потекла своим чередом.

Но сам Даниил изменился. Раньше он даже себе не признавался, как одиноко ему здесь, в горах. Он боготворил Роша и боялся его. Сражался бок о бок, ел и спал вместе с обитателями пещеры, суровыми воинами банды. Но несколько дней, проведенных в тесном коридорчике дома Иоиля, открыли ему другой мир. Существуют, оказывается, люди, с которыми можно поговорить, поделиться, они чувствуют твою боль, ощущают как свое бремя, столько лет носимое тобой в одиночку. Воспоминание о принесенной вместе клятве посверкивало в памяти горячим угольком, полускрытым в глубине кузнечного горна.

Лежа на солнцепеке, прижавшись спиной к нагретому камню, Даниил повторял про себя перечень деяний древних, о которых читал ему вслух Иоиль, — славные подвиги Иисуса Навина[43], Финееса, Саула[44] и Давида[45]. Но чаще всего он думал о Иуде Маккавее[46], том, что придумал условный знак — «Божья победа». Остальные жили и сражались в древние времена, но Иуда Маккавей — совсем недавно, с тех пор и двух сотен лет не прошло. Тогда Израиль тоже был под пятой язычников — беспомощен, как сейчас. Иуда с помощью других храбрецов — отца и братьев — осмелился поднять восстание и победил захватчиков. Израиль ненадолго обрел возможность дышать воздухом свободы. Здесь, в этих самых горах, Иуда, юный, отважный и хитроумный, словно горный лев, прятался от врагов, отсюда неожиданно бросался на них. Сколько смельчаков радостно положили свои жизни за Иуду. Как же их мало… всегда так мало. Но на этот раз… Юноши повсюду только и дожидаются своего часа. Вместе с Иоилем они их отыщут.

А как насчет третьей в союзе? Даниил все никак не мог разобраться. Мальтака! Он знает только двух девчонок и обеих не понимает. По сравнению с его сестрой, Така словно роскошный цветок — красная полевая лилия, великолепная, гордая. Сомневаться не приходится, она жизни не пожалеет для брата, но во всем прочем… Непонятно. Даже когда просто вспоминаешь о ней, на душе неспокойно. Юноша пытается выкинуть ее из головы, все, хватит, запретил же он себе думать о Лии. Эти девчонки, такие непохожие, но обе могут разрушить их планы.

Другое дело Иоиль, можно помечтать о том, чтобы поскорее его увидеть. А тут и возможность подвернулась неожиданно быстро. Через неделю после того, как он вернулся к кузнечному горну, делая то, что полегче — тяжелой работы Самсон ему не позволял, — Рош приказал починить кинжал. Особый кинжал-талисман, вожак много лет с ним не расставался, а тут случайно уронил в расселину. Пятеро были посланы на поиски, четверо вернулись ни с чем, а спустя долгие часы появился пятый — окровавленный, измученный, но с кинжалом. Рош ему и спасибо не сказал — кинжал погнулся, лезвие еле держится в рукоятке, в общем, бесполезная штуковина.

И вот теперь Рош велел Даниилу починить кинжал.

Юноша взял лезвие в руки. Да, делу помочь можно, только у него не выйдет.

— У меня нет ничего подходящего, а тут надо заново приклепать рукоятку, без заклепок и обруча не справиться.

— Так добудь заклепки.

Даниил посмотрел на вожака. Конечно, куда легче достать новый кинжал, но он знает, это лезвие для Роша — залог удачи.

— Где, в городе?

— Где можешь, там и ищи. Этот твой дружок, Симон, говорил, что тоже кузнец. Попроси у него.

Даниил помнил, Симон не такого уж высокого мнения о Роше.

— Мне что, купить заклепки у Симона?

— Зачем покупать? Он же зилот. Пусть поможет завалящим куском железа.

Даниил проснулся утром, надеясь, что Рош позабудет свою идею. Но нет, вожак продолжал настаивать. Денег он юноше не дал. По дороге в деревню Даниил все пытался придумать, как бы ему уговорить Симона. Заклепки совсем не такие уж дешевые. Рош, похоже, считает — легче легкого, словно дыню стянуть с огорода. Ладно, можно предложить Симону отработать день у него в мастерской, а Рошу об этом знать незачем.

Кузница была закрыта, на двери засов и большой замок. Странно, если Симон ушел куда-то недалеко, поправить в доме запор или починить плуг, он не стал бы запирать кузницу. Даниил присел на камень неподалеку — придется подождать. Прошло немного времени, и ему стало как-то не по себе. Запертая дверь вызывала беспокойство. Он не удивился, когда его окликнул прохожий.

— Если ждешь кузнеца, придется сидеть долго. Мастерская уже месяц как закрыта.

— А где Симон?

— В город ушел. Говорят, к тому проповеднику, который когда-то сюда приходил. Теперь в Хоразине есть новый кузнец, иди туда, если тебе нужно.

Пошел к проповеднику! Да, Даниил помнит странный огонек в глазах друга и слова: «Не знаю. Но собираюсь узнать».

Что же такого нашел Симон, если задержался на целый месяц?

Даниил прожил в пещере у Роша пять лет — срок, достаточный для того, чтобы догадаться — без заклепок возвращаться не стоит. Сам Рош на его месте и на минуту бы не задумался. Но Симон всегда так добр к нему, нет, не станет он взламывать мастерскую и красть заклепки. Придется пойти поискать Симона. Неожиданно эта мысль страшно обрадовала Даниила. Он с самого начала знал — любой предлог хорош, чтобы отправиться в Капернаум.

Узнают ли его в городе? Вряд ли. Кое-что он в римлянах понимает. Для него все дурацкие лица солдат на один манер. Вот и для римлян, верно, один еврей тоже ничем не отличается от другого. Они, похоже, нечасто гнут свои упрямые шеи, чтобы получше разглядеть местных жителей. Тот солдат был на коне, неужели ему удалось хорошенько запомнить Даниила? В любом случае, стоит рискнуть. Он вскочил на ноги и торопливо зашагал в сторону Капернаума.

Добрался до города к полудню и сразу же отправился в гавань. Если кто и знает, где тот проповедник, это рыбаки и их жены. В то утро они не сомневались, что плотник появится на берегу. Должно быть, им известно, где он проводит остальное время.

В гавани тихо и безлюдно. Евреи любят шутить, что в полуденный зной работают только псы и солдаты. Тяжелые баржи лениво толкаются боками у берега в ожидании груза. Неподалеку Даниил заметил какое-то движение — рыбаки медленно, лениво готовят лодки к ночной ловле.

Даниил подошел к одному — тот складывал большую сеть:

— Я ищу проповедника. Слышал его тут недавно.

— Плотника? — кивнул рыбак. — Он снова вернулся в город. Будет здесь завтра утром, уж не сомневайся.

— А не знаешь, где его сегодня найти?

— Не так уж это легко. Может, ходит и проповедует, а может, нанялся к кому по плотницкому делу. Но к вечеру придет в дом Симона бар Ионы[47], что в Вифсаиде. Он обычно ночует там.

Вифсаида совсем недалеко от города, значит, до вечера делать нечего. Теперь у него есть оправдание — время все равно убить надо. Даниил начал взбираться на холм к дому равви Есрома. Нашел полуспрятанную дверь, проверил — открыто. Поднял с земли острый камешек, нацарапал на глиняной стене натянутый лук. Внимательно огляделся по сторонам, юркнул в дверцу, пополз по тесному коридорчику.

Ожидание оказалось долгим. Дважды он тихо приоткрывал дверцу, выглядывал на улицу. Тени говорили — скоро уже пора уходить. Когда пропала последняя надежда, в узком проходе вдруг появился Иоиль.

— Я проверяю каждый день, но не думал, что ты так скоро придешь.

— Просто повезло, — и Даниил рассказал про сломанный кинжал.

— Как ты себя чувствуешь? Така говорит — рана еще не могла зажить. Тебе надо было остаться подольше.

Иоиль, как всегда предусмотрительный, принес с собой ломоть хлеба, который Даниил благодарно сжевал.

— Мне нужно найти Симона. Я иду в Вифсаиду, — он подумал минутку и предложил. — Пойдешь со мной? Этот Иисус — интересно, как он тебе понравится.

— Тут много о нем говорят, — задумчиво произнес Иоиль. — Думаешь, он зилот? Отец считает — от него могут быть неприятности. Хотелось бы мне самому взглянуть. Ладно, рискну.

В сумерках они выбрались из потайного укрытия, и Иоиль повел друга бесчисленными маленькими проулками, пока, наконец, они не вышли к дороге, вьющейся над озером. Внизу четверо рыбаков сталкивали лодку на воду. Трое вскочили в лодку, один из них сел на весла, четвертый подтолкнул, и вот уже посудина качается на волнах, постепенно отдаляясь от берега. Ветер утих, волны улеглись, и лодка отразилась в неподвижной воде. Гребец, ритмично двигая тяжелыми веслами, затянул песню, остальные подхватили. Долго еще идущие вдоль берега юноши слышали протяжную, навевающую странную грусть мелодию.

Вифсаида оказалась рыбачьей деревушкой — мешанина сараюшек и маленьких домиков. Уже почти совсем стемнело. Открытые двери лачужек тускло светились. Они свернули в одну из узких улочек и догнали медленно идущую пару — родители приноравливали шаг к малышу, который, спотыкаясь, семенил между ними. Прежде чем Даниил заговорил, мужчина оглянулся и спросил:

— Не знаете, где дом Симона, рыбака?

— Мы и сами его ищем.

Мужчина кивнул:

— Если все ищут, найти будет легко. Но парнишка наш совсем устал. Мы идем от самой Каны. В городе нам сказали, что к ночи проповедник, наверно, вернется в дом Симона.

Даниил взглянул на ребенка и заметил — одна рука замотана и висит на перевязи.

— В руке-то все дело, — объяснила женщина. Оттянула тряпку в сторону, и юноши увидели покрасневшую, вспухшую рану. Мальчик бросил на них сердитый взгляд, снова прикрыл руку тряпицей, опустил глаза.

— Верблюд его укусил, — вздохнул мужчина. — Уже два месяца прошло, а все не заживает. Я шерсть пряду, и мальчишке тому же надо учиться, а как прясть с одной рукой?

— Мы только вчера об этом проповеднике услыхали, — перебила его женщина. — Но времени даром не теряли.

— А что, — удивился Даниил, — он еще и врач?

— Откуда ты такой взялся, что ничего не слыхал? Наш сосед вернулся из Капернаума и рассказал — в городе только о нем и толкуют. Он сам видел — проповедник исцелил хромого, тот двадцать лет на ногу припадал. А потом побежал — мальчишка, да и только. Если этот плотник сумел хромого исцелить — вылечит и нашего парня.

Даниил недоуменно взглянул на Иоиля, спросил шепотом:

— Ты об этом слышал?

— Да, говорят, — пожал плечами Иоиль. — Отец сказал… — он оборвал самого себя, и оба зашагали молча, что тут говорить — притащили такого малыша из самой Каны — и ради чего!

Внезапно до них докатилась волна отдаленных голосов. Вон там, в маленьком проулочке, у того дома.

Неясный квадратик света — дверной проход — полускрыт толпящимся народом. Люди заполнили комнату, те, кому не хватило места, сгрудились перед домом, во дворике, так что к двери и не пробраться. Сидят на корточках на земле, прислонились к воротам — чего-то ждут. Много больных. Одного даже принесли на грубо сколоченных носилках. Вокруг костыли, палки, у кого рука перевязана, у кого нога. Во дворе — глиняный очаг, оттуда остро попахивает дымком и жареной рыбой.

Юноши, стараясь не наступить на носилки, пробрались поближе к дому, и Даниил схватил за рукав прислонившегося к притолоке человека:

— Мир тебе.

— И тебе мир, — ответил тот. — Внутри больше места нет. Учитель выйдет, как только кончит есть.

— Я ищу одного его друга. Симона, кузнеца из Кетцы. Знаешь такого?

— Симон Зилот? Он там, в доме, — сунул голову в дверь, крикнул: — Симон, тут тебя спрашивают.

Стоящие у двери потеснились, в проходе появился кто-то широкоплечий, прищурился, вглядываясь в темноту.

— Эй, Симон! Это я, Даниил. Из Кетцы.

— Даниил! — Симон явно обрадовался. — Как хорошо, что ты меня нашел. Пойдем внутрь. Ты ел?

Они протиснулись в маленькую комнатку, душную, задымленную, до отказа набитую бородатыми, смуглыми мужчинами. От запаха свежеиспеченного хлеба и жареной в масле рыбы у Даниила закружилась голова. Он торопливо познакомил своих друзей.

— Поглядеть на тебя, так ты только что спустился с гор, — рассмеялся Симон. — Но сперва надо отвести вас к учителю. — Он схватил юношей за руки и потащил в дальний угол комнаты.

И вот Даниил лицом к лицу, глаза в глаза с плотником. Словно вокруг больше ничего нет — только теплый свет этих глаз, ласковое, дружеское приветствие и вместе с тем взгляд, проникающий в душу, тревожащий, требовательный.

— Как хорошо, что вы пришли, — произнес Иисус. Даниил не мог вымолвить в ответ ни слова. Ему на миг даже стало страшно. И только когда плотник отвел глаза, к юноше вернулась способность дышать.

Симон нашел для друзей местечко между парой крепко сложенных, пропахших рыбой и чесноком здоровяков. Кто-то усадил Иисуса на почетное место. Женщины, неслышно двигаясь среди мужчин, внесли большие деревянные блюда с хлебом, зеленью и мелкой жареной рыбешкой, поставили еду на циновку перед Иисусом. Он поднял глаза, улыбнулся:

— Верно, немало пришлось поработать, дочери мои, нелегко наготовить столько еды и всех накормить?

Женщины переглядывались, улыбались, румянец смущения пробивался сквозь загар. Иисус наклонился, взял с блюда кусок тонкой лепешки.

С противоположной стороны комнаты послышался голос:

— Учитель, никто не принес воды помыть руки. Разве в этом доме не соблюдают Закон?

Хозяйка дома тяжело вздохнула, в испуге прикрыла ладонью рот. С лица мгновенно исчезло выражение гордости и довольства.

— А надо было? — она умоляюще взглянула на плотника. — Я не думала, столько народу…

— Не расстраивайся, — мягко ответил Иисус.

— В этом нет необходимости. — Он посмотрел на задавшего вопрос. — Еду здесь подают с любовью.

Пусть же сердца, а не только руки будут достойны такого дара.

Он встал — длинный хитон белеет в полутьме комнаты — благословил хлеб. Потом передал блюдо сидящему рядом.

Даниил взглянул на друга — брови нахмурены в смущении. Иоиль взял кусочек хлеба, положил в рот. Может, в первый раз в жизни сознательно нарушил Закон, подумалось Даниилу. Ему и самому не по себе от слов плотника.

Когда короткая трапеза закончилась, Иисус поднялся, произнес благодарственную молитву, поблагодарил хозяйку и остальных женщин, а потом медленно двинулся к двери по запруженной народом комнате. Во дворе поднялся шум голосов — стоны, вопли, мольбы.

— Лишь бы дотронуться до тебя, равви. Хотя бы до краешка одежды.

— Мой сын, равви! У него лихорадка уже целую неделю.

— Сюда, учитель! Посмотри на меня! Мне ближе не пробраться.

Иисус на мгновенье замер на пороге, оглядывая кричащую толпу. Даниил оказался прямо за ним и даже шагнул вперед — удержать Иисуса. Эти люди, там в толпе, могут запросто разорвать человека на части. Но Иисус протянул руку, заговорил — и шум смолк. Кто-то по-прежнему молил о чем-то, слышались стоны, но большинство замерло в ожидании.

Вот Иисус, полный непоколебимого спокойствия, вышел во двор, движется от одного человека к другому. Слабые руки хватаются за края одежды, больные пробиваются вперед, те, кто не может его коснуться, целуют землю, по которой он только что ступал. То тут, то там Иисус останавливается, иногда тихо заговаривает, иногда легонько касается чей-то руки, дотрагивается до плеча ребенка. О чем он говорит, никто не слышит.

Внезапно слышится крик:

— Я здорова! Он исцелил меня! Я здорова!

Женский голос утонул в шуме толпы.

Хозяйка и другие женщины, до того подававшие в доме, следуют за Иисусом с корзинками, наполненными едой, бородатые рыбаки помогают им раздавать хлеб и рыбу.

Протянутые с мольбой руки хватают куски, запихивают с жадностью в рот, все исчезает в мгновение ока. Даниилу теперь понятно, почему в доме подавали столь скудный ужин. Сколько еды ни напаси, все равно будет мало для такой голодной толпы. От вида этих людей его бросило в дрожь. Откуда они взялись, убогие создания, притащились сюда в надежде на кусочек хлеба?

Тут Даниил заметил пару, которую они встретили по дороге. Совсем рядом с Иисусом. Учитель повернулся, они подтолкнули к нему ребенка. Женщина упала на колени, спрятала лицо в ладонях. Мужчина стоит, не сводя глаз с Иисуса. Четверо с носилками заслонили их от Даниила, прошла минута, и юноша заметил — семейство уже спешит к воротам. Он бросился за ними.

— Поговорил он с вами? — спросил он, догнав этих троих. — Сказал что-нибудь?

Слезы ручьем текут по лицу женщины, она ничего не видит перед собой, не может вымолвить и слова. У мужчины взгляд полон недоумения.

— Мальчик исцелился, — шепчет он.

— Откуда ты знаешь? — удивился Даниил. — Рука зажила?

— Нет, я даже не посмотрел. Покажи ему, — приказал он сыну.

Мальчик отодвинул тряпицу, выпростал руку, недоверчиво на нее глянул:

— Уже не болит.

Даниила охватил озноб, он наклонился поближе.

— Все равно распухшая, — укорил он мужчину.

Тот только отмахнулся:

— Боль прошла, и опухоль пройдет.

— Что он сделал? Коснулся руки?

— Нет, по-моему, нет. Я ему стал объяснять, что случилось, и у меня будто слова пропали. Только и мог, что смотреть на него. Но сразу понял — с мальчишкой все в порядке.

Даниил вдруг ужасно рассердился:

— Ты все лжешь! Какой-то ловкий прием…

— Зачем мне лгать? — мужчина не отвел взгляда. — Говорю тебе, парень выздоровел и сможет теперь стать прядильщиком.

Симон стоял во дворе, Иоиль рядом. Даниил схватил старшего друга за плечо:

— Тот мальчишка! Симон… он говорит, что исцелился!

Симон не переспросил и даже не удивился. Сказал тихо:

— Да.

— Но я видел… мы оба видели… еще и часу не прошло. А теперь парнишка утверждает — ничего не болит.

— Сегодня многие исцелились.

— Это невозможно, это обман…

— Но ты сам видел его руку. Так что же ты думаешь?

— Просто ума не приложу…

— Я тоже. Но приходится верить собственным глазам. Я знаю, так уже и раньше случалось. И не раз.

— Он чародей? — задумчиво спросил Иоиль.

— Никакому чародею это не под силу. Он говорит — его власть от Бога.

— Но другие люди… все те…

— Я не знаю, почему они не исцеляются. Похоже, и от больного что-то зависит. Наверно, нужно шагнуть навстречу, позволить ему. Ребенок или родители, у кого-то, должно быть, хватило веры.

— Может, мальчик и так бы выздоровел?

— Возможно, — Симон успокаивающим жестом положил руку Даниилу на плечо. — Подожди, он сейчас будет говорить.

Вот уже в третий раз Даниил чуть с места не сорвался навстречу этому голосу. Сегодня в нем ни радости, ни победительной силы — как тогда, на залитом солнцем берегу озера. Ласковые слова падают на страдающих и больных, как капли целительного дождя. Но и в тихом голосе учителя чудится неведомая мощь и непоколебимая убежденность.

— Не бойтесь, ибо вы — дети Божьи. И разве Отец не знает, в чем дети имеют нужду? Ибо говорю я вам, даже малая птица не упадет на землю без воли Отца нашего, а вы не важнее ли малых птиц. Носите ваши бремена с терпением, потому что Бог уготовил вам место в Его Царстве[48].

Царство! Даниил оглянулся по сторонам. Что толку говорить увечным страдальцам о Царстве? Какой в этом смысл — все равно ни один из них не в силах поднять руки, чтобы драться. Но лица кругом — множество лиц, светлые, расплывчатые пятна в темноте — тянутся навстречу словам учителя. Тяжелое дыхание, напряженное сопение, каждый старается не пропустить ни звука. Слушают, будто его слова — хлеб насущный, которым никак не наесться вдоволь.

— Будьте добры друг к другу, любите друг друга, — продолжает голос. — Ибо каждый из вас драгоценен перед Господом[49].

Фигура в белом хитоне покачнулась. Даже в тусклом свете, льющемся из дверей, видно, как он измучен. Один рыбак подскочил поближе, поддержал, другой вынес из дома зажженный фонарь. Вдвоем, укрывая от толпы, повели они учителя по саду. Все глаза следят за ними, люди затихли, словно оцепенели, зачарованные негромким голосом, смотрят, как Иисус и двое рыбаков карабкаются по наружной лестнице, скрываются в чердачной каморке.

Даниил выпрямился, пытаясь стряхнуть чары, связавшие его с примолкнувшей толпой. И тут вдруг вспомнил — он же пришел сюда по делу!

Симон выслушал, ясно было — Рош ему не указ. Юноша не сомневался, что кузнец откажет. Но нет — тот ласково глянул на Даниила, задумчиво произнес:

— Этот Рош, ты в него веришь, да?

— Конечно, верю.

— Тогда ладно. В моем хозяйстве вряд ли найдется то, что тебе нужно. Но здесь, в городе, есть одно место, на улице, где кузнецы живут. Ты мастерскую легко узнаешь — над воротами бронзовая подкова. Я иногда там помогаю. Хозяина зовут Самуил, он мне должен за работу. Скажи ему, пусть даст тебе эти заклепки.

— А твои деньги?

— На что мне теперь деньги? Тебе нужнее.

Но Даниил все никак не мог уйти, его мучил еще один вопрос.

— Симон, ты останешься здесь, с Иисусом?

— Если он мне позволит.

— Он… он — один из нас, правда?

Симон улыбнулся:

— Хочешь спросить, зилот ли он?

— Но ведь ты за тем и пришел? Позвать его, пусть будет с нами?

— Да, поначалу, — кивнул Симон. — Но вышло совсем иначе — не так, как я задумывал. Нет, не буду я его звать. Я только надеюсь, крепко надеюсь, что он позовет меня.

Даниил понял — яснее ответа от Симона сегодня не добиться. Двое юношей в молчании пустились в обратный путь. Когда Иоиль заговорил, голос его дрожал:

— Как он может называть их детьми Божьими? Они и слыхом не слышали о Законе. Нечисты от дня своего рождения.

Но не это беспокоило Даниила. Какое ему дело до Закона — он сам немногим лучше всех этих.

— Разве плохо — теперь им есть на что надеяться.

— Какое у них право — надеяться!

Иоиль опять замолчал, в отличие от Даниила он никак не мог успокоиться — нелегко примирить услышанное с тем, чему его так долго учили.

— Боюсь, отец прав, — наконец, выдавил он из себя. — Нет, он не настоящий равви. Он говорит — можно есть без омовения рук. Наверно, его даже слушать опасно. Но все же…

Пока они шли обратно в город, сомнение заполняло даже темноту вокруг — невысказанный, еще не облекшийся в слова, но такой важный вопрос.