Медный лук

Глава 5

Месяц Нисан[25] приближался. Начиналось время уборки урожая. На склонах холмов у подножья горы жнецы — мужчины, женщины и дети — медленно двигались по полям, засеянным ячменем. Длинные лохматые колосья падали на землю под ритмичными взмахами серпов. С высокогорных наблюдательных постов люди Роша следили за поселянами, обсуждая между собой, с какого плохо охраняемого поля утащить причитающуюся им долю. В прошлые годы Даниил всегда радовался весне, но сейчас не мог найти себе места. Его не оставляла досада — чтобы сделать один приличный меч, приходится несколько дней трудиться с рассвета до заката. Он жаждал той минуты, когда можно наконец перестать ковать мечи и вместо этого пустить их в дело. Он уже устал от бесконечного ожидания — а Рош, похоже, не торопится.

День за днем разведчики приносили вести о проходящих по дороге караванах. Рош — каждый раз, когда меньше всего ожидали — выкрикивал приказ, и тогда все приходило в движение. Даниил отдавался недолгой битве с яростью, которую столько времени копил против римлян. А потом на душе оставался странный осадок. И чего они добились? Приблизился ли долгожданный день? Той ночью, на крыше бабушкиного дома, все было ясно и понятно — он знал, на что надеяться и к чему стремиться, зачем он здесь, в банде Роша. А теперь оказывается — большинству и дела нет до высокой цели, они точь-в-точь как поселяне — ни о чем, кроме жратвы, и думать не могут.

Он часто в одиночку бродил по горным тропкам, надеялся — вдруг встретит того паренька из деревни. Но нет, Иоиль бен Есром уже давно живет в большом доме в Капернауме. У них обоих одна и та же мечта, и тогда казалось — стоит только мальчишке решиться, и он вступит в банду Роша. Вдруг, если он снова появится… Именно такие Рошу и нужны, нетерпеливые, горячие, те, кому не страшен риск. Постепенно родился план, и еще пару дней спустя Даниил собрал всю свою храбрость и пошел к Рошу. Вожак выслушал, маленькие черные глазки насмешливо сверкнули.

— А ты хоть раз был в Капернауме? — спросил он.

— Нет. Но почему бы не попробовать. Уверен, я его найду.

Рош задумался.

— Ну хорошо, — в конце концов согласился он. — Ты сумеешь за себя постоять. Но слишком не надейся. Этому мальчишке есть что терять. Я про него все разузнал. Дедушка был богат, как сам Седекия[26]. Ладно, иди. Он бы нам пригодился в Капернауме.

Даниил пустился в путь задолго до рассвета, взяв с собой подаренный Симоном плащ. На этот раз прощание с Самсоном прошло легче. Теперь великан понимал — юноша вернется. Темная тропа не сулила неожиданностей, ноги Даниила уверенно, сами собой прыгали с камня на камень. С первыми лучами солнца горы оказались позади, теперь он шел по широкой, гладкой равнинной дороге. На востоке разгорался золотистый свет, над горизонтом расходились розоватые и бледно-аметистовые лучи. Из оливковой рощи донеслась трель жаворонка, нежный, чистый, сладостный звук устремился к еще чуть туманному небу. По обеим сторонам дороги защебетали коноплянки и зяблики. В одно мгновенье все изменилось — взошло солнце. Перед Даниилом, куда ни бросишь взгляд, расстилались бесконечные поля горчицы, кусты с золотистыми цветами так разрослись, что могли скрыть даже человека.

Юноша догнал идущий по дороге караван. Понукаемые усталыми погонщиками, медленно тащились верблюды. Сквозь вонь верблюжьего пота пробивался незнакомый аромат, сладкий и пряный, запах сочился из мешков, нагруженных на животных. Когда совсем рассвело, дорога заполнилась селянами, спешащими на рынок. Они толкали перед собой маленькие юркие тележки, тащили на плечах громадные корзины с овощами. Даниил почувствовал — город близко, сердце забилось быстрее.

Дорога пошла вниз, вдали виднелось Тивериадское море[27], сверкающее на солнце словно гигантская лазоревая драгоценность. К берегу притулился городок, скученная масса темных каменных домишек. Над крышами вьются прозрачные дымки. Даниилу уже чудится гул тысячи голосов. В полном восторге от увиденного он заторопился, больше не ощущая усталости от оставшегося позади долгого пути.

Было еще раннее утро — спешить некуда, можно поискать Иоиля попозже. Столько всего надо посмотреть. Даниил бродил по улицам, вдыхал оживленную суету — цвета, запахи, звуки. На рынке селяне сгружают кабачки, огурцы и дыни. Торговцы болтают на тарабарских языках, раскладывая товары на прилавках — глиняные кувшины, яркие ткани, плетеные корзины. Он заметил четырех старцев. Фарисеи[28]. Гордые лбы увенчаны филактериями[29], на плечах талесы. Идут важно, следят заботливо, чтобы не задеть бахромой талесов никого из прохожих — малейшее прикосновение нарушает предписанную фарисеям чистоту. В толпе промелькнул чернокожий раб, торопящийся по делам хозяина. Интересно, он говорит на том же языке, что и Самсон? Ему, Даниилу, все равно не понять.

Добрел до гавани — сколько же тут лодок, рыбачьих плоскодонок, барж, красивых галер для развлечения богатых горожан. Баржи стоят на приколе у берега, нескончаемый поток полуголых людей грузит на них тяжеленные мешки с зерном, корзины с фруктами, которые привезли сельские жители. Теперь понятно, куда день за днем исчезает все то, что выращено в их деревне. Все идет на прокорм ненавистного города, он выстроен Иродом[30] к югу отсюда и назван Тивериадой в честь римского императора[31]. Даниил вдруг вспомнил о своем пустом желудке — Рош дал ему немало полезных советов, но позабыл снабдить даже медной монеткой, значит, еды купить не на что.

Чуть поодаль сушатся рыбачьи лодки, после ночной работы рыбаки вытаскивают улов на берег. Тяжелые сети поблескивают на солнце. Женщины вышли встретить мужей, одни раскладывают рыбу на плоских камнях и присаливают, другие растягивают сети для просушки. Повсюду пахнет сырой рыбой. Тут до Даниила донесся дразнящий запах — несколько семей запалили костерки, принялись жарить рыбу на завтрак.

— Хочешь есть, парень?

Даниил смутился, кто-то заметил, с какой жадностью глядит он на рыбу. Молодая женщина в красно-синей головной повязке улыбнулась приветливо и положила маленькую рыбку на пальмовый лист. Он попятился:

— У меня нет денег.

— А кто говорит про деньги? Тут рыбы хватает, сам видишь. Бери, не стесняйся.

До чего же вкусно, хрустящая, чуть отдающая дымком корочка.

Молодая женщина с восхищением окинула его взглядом:

— И откуда такой прекрасный незнакомец появился?

Смущенный юноша пробормотал название своей деревни.

— Ждешь, пока учитель придет? — спросила она.

— Нет.

— А стоило бы. Из-за него не жалко и на работу опоздать.

— Какой учитель?

— Плотник. А, вот и он, — женщина обернулась и позвала подругу. — Пойдем. Он сейчас начнет говорить.

Даниил взглянул с любопытством. Недалеко от них собралась кучка рыбаков, и отовсюду спешат, бросив сети, остальные. Даже кое-кто из тех, что трудится на баржах, побросали работу и присоединились к рыбакам. Несмотря на собирающуюся толпу, Даниилу удалось разглядеть человека в середке. Тот самый, который в синагоге проповедовал. Стоит на берегу среди рыбачьих лодок в длинном белом хитоне, улыбается, окликает знакомых мужчин по имени. Здесь, на солнцепеке, он совсем не такой серьезный, как в синагоге. На вид сильный, уверенный в себе, веселый. Что-то сказал, и стоящие поблизости расхохотались. Даниил постарался протолкаться поближе — хотелось все хорошенько разглядеть.

До чего же он сильный. Нет, дело не в мускулах, у рыбаков мускулов побольше. Но от него исходит какая-то другая мощь — кажется, сам воздух вокруг полон необычайной жизненной силой. И снова, как в то утро в синагоге, у Даниила мурашки побежали по коже, глаза засверкали. Оглянувшись вокруг, он заметил — глаза у всех сияют, каждый стремится пробраться поближе.

Из толпы что-то выкрикнули, Даниилу не разобрать. Иисус поднял руку, призывая к молчанию:

— Что такое Царство Небесное? Царство Небесное подобно купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал всё, что имел, и купил ее. Еще подобно Царство Небесное неводу, закинутому в море и захватившему рыб всякого рода…[32]

Звякнул металл, отвлекая внимание Даниила. Повернувшись, он заметил в толпе двух солдат. Они проходили мимо и остановились, с любопытством поглядывая на проповедника и слушателей. Даниил привычным жестом плюнул на землю. Стоящие поблизости рыбаки недоуменно глянули на него. Ясно было, он им помешал больше, чем присутствие солдат. Один из солдат окинул юношу презрительным взглядом. Иисус как будто вообще ничего не заметил. Конечно, он видел высокие шлемы с плюмажами[33], но голос оставался таким же спокойным. Даниила охватил гнев. Он больше не желал ничего слушать. Эти двое, так близко, их надменный вид просто бесит юношу. Он повернулся и зашагал прочь.

Но нет, от римских солдат никуда не деться. Они повсюду — стоят на причалах, подсчитывают мешки с зерном и корзины с овощами. Прогуливаются по рынку. И повсюду евреи идут по своим делам, не обращая на них ни малейшего внимания. Даниил, проживший пять лет высоко в горах, где вынашивал свою ненависть, не давая ей заснуть ни на минуту, просто не мог поверить своим глазам. Как же это возможно, каждый день, каждую минуту подвергаться такому унижению — один вид солдат должен бы напоминать горожанам о потерянной свободе. И хуже того, он заметил, что многие торговцы перебрасываются шуточками с солдатами. Понять нельзя — никакой гордости. Все на свете позабыли? Будь тут Рош, он бы их быстренько наставил на ум. Почему этот Иисус ничего не скажет?

Мысль о Роше напомнила — он в городе по делу. Дом равви Есрома нашелся не сразу. В конце концов кто-то махнул в сторону высокого холма над гаванью. Даниил карабкался вверх по мощеной круглыми камнями улице, а в животе урчало. Можно только надеяться, что Иоиль соблюдает неписаный закон — страннику, пришедшему к твоему порогу, обеспечены еда и кров. Но когда теснота каменных домиков уступила место высоким изгородям богатых угодий, за которыми почти скрывались поднимающиеся уступами террасы золотисто-зеленых садов, в сердце закралось первое сомнение. Рош ведь его предупреждал — этот Есром унаследовал большое именье и немалое богатство. Даниил никогда не видел такой роскоши, она подавляла своим размахом. Может, в богатых домах не помнят законов гостеприимства? Вдруг его прогонят с порога, словно попрошайку?

Он подошел, как ему указали, к тяжелой двери в стене, позвонил в висящий колокольчик. Пара минут, и дверь чуть-чуть приоткрылась. Показался морщинистый старик. Есром? Нет, у него ухо проколото. Чуть не свалял дурака — кланяться рабу!

— Я пришел поговорить с Иоилем бен Есромом, — нарочито громким голосом объявил юноша.

Не без колебаний слуга провел его в узкий, вымощенный керамической плиткой коридор.

— Подожди здесь. Как твое имя, что мне сказать молодому господину?

— Скажи, Даниил бен Иамин, друг из Кетцы.

Здесь было прохладно и полутемно, дубовые двери справа и слева закрыты. Даниил изумленно оглядывался. Сквозь арку видны залитый солнечным светом внутренний дворик, цветущие деревья, зеленая трава, мрамор. Он прислушался — слабый плеск воды, пение птиц. Кажется — и во дворце Ирода таких чудес не сыщешь. Какой же он дурак — Иоиль, верно, и не вспомнит его.

Легкая поступь, шуршание шелка, тень между ним и залитой солнцем аркой. Нет, не Иоиль, его сестра Мальтака. Мягкая ткань платья живописными складками спускается на узорчатые сандалии. Темные волосы схвачены тоненьким золотым обручем, не дающим им упасть на лицо. Она глядит на незнакомца, минута, другая, и по глазам видно — она его узнала и страшно недовольна. Старательно подготовленное приветствие Даниила пропадает даром, она даже не улыбнулась в ответ, но видно — очень встревожена.

Тут послышался топот ног. Мальчик, бегущий по двору, ничуть не изменился. Тот же самый мальчишка из селения, который без оглядки бросился в бой на горной тропе. Схватил Даниила за руку, темные глаза сияют:

— Даниил! Добро пожаловать! Я так надеялся… — он оборвал себя на полуслове, оглянулся. — Останешься поесть с нами? Конечно, останешься.

Гордость поборола урчащий желудок:

— Нет. Мне только с тобой надо поговорить.

— Я тебя просто так не отпущу, столько времени не виделись!

— Я весь грязный с дороги.

— Это не беда… Только оставь здесь накидку — из уважения к отцу, сам знаешь.

Даниил покраснел, как же он забыл, что при входе в дом фарисея принято снимать верхнюю одежду — а не то весь дом считается нечистым. Он медленно расстегнул плащ, подаренный Симоном. Иоиль бросил взгляд на оборванную, поношенную тунику и торопливо бросил:

— Забудь, что я сказал. Оставайся как есть. Не так уж это и важно.

Таща гостя за собой, Иоиль вдруг заметил сестру, застывшую в проходе, улыбнулся слегка неуверенно:

— Така, помнишь Даниила, одного из тех…

И резко оборвал себя на полуслове.

Черные брови девочки поднялись, голос холодный и неприветливый:

— Помню.

Она повернулась, мелькнули узорчатые сандалии, и Мальтака ушла в дом.

Иоиль глянул ей вслед с явным раздражением, потом пожал плечами:

— А, не обращай на нее внимания. Это на нее так город действует — совсем зазналась. Пошли в мою комнату, там поговорим. Подумать только — увидать кого-то из родного селения…

Даниил быстро прошел вслед за другом по дворику, почти не успев разглядеть его зеленого великолепия. Они миновали ряд стройных колонн, попали во второй коридор, поднялись на несколько ступенек и оказались в маленькой комнатке. По всем признакам, Иоиль живет тут один. Узкое, невысокое ложе накрыто полосатой тканью, две резных деревянных скамеечки, расписанный сундук, столик с перьями и чернильницей, рядом раскрытый свиток — Иоиль занимался.

Иоиль налил воды в изящный кувшин, достал тонкое льняное полотенце. Даниил осторожно, боясь совершить какую-нибудь неловкость, вымыл руки и ноги, размотал тюрбан. Понятно, Иоиля не волнуют приличия, он просто ужасно рад видеть Даниила. Постепенно к юноше вернулась уверенность в себе. Что бы с ним ни случилось, он не станет расстраиваться из-за какой-то глупой девчонки.

— Тебя Рош послал? — нетерпеливо сыпал вопросами Иоиль. — Были еще другие караваны? А тот раб — чернокожий великан, как он? Я тебе не завидовал тогда, когда ты его повел.

— Лучше бы мне рта в тот день не раскрывать.

— Почему?

— С той минуты, как я взялся за цепь, он мной распоряжается, а не я им. Я теперь посмешище всего лагеря. Конечно, работает он как вол, поддерживает огонь в горне. Но ни на минуту не выпускает меня из виду.

Иоиль расхохотался:

— А говорить он умеет? Понимает, когда ты с ним разговариваешь?

— Они думают, он ничего не понимает. А мне кажется, все не так просто. Он иногда будто пытается мне что-то сказать.

— Ты его не боишься?

— За себя — ни чуточки. Но за других я боюсь. Мне все время приходится держать ухо востро. Он такой силач и к тому же — как валун на краю обрыва. Перышком можно сдвинуть. Однажды я поспорил о чем-то с Иоктаном, и Иок бросился на меня с кулаками. Откуда ни возьмись — Самсон, и хвать его своими огромными ручищами. Я еле-еле остановил.

Иоиль присвистнул.

— Я думаю… — и тут же прервал сам себя, вскочил на ноги. — Отец настаивает, чтобы на трапезу всегда приходили вовремя. Лучше потом поговорим.

Равви Есром стоял у фонтана во дворике, высокий, узколицый, с седеющими волосами. Он вежливо, но холодновато поклонился, когда сын представил Даниила.

— Мир тебе. Рад видеть гостя в нашем доме, — и с неодобрением оглядел неподобающее одеяние юноши.

«Ты бы верблюду больше обрадовался, — подумал Даниил. — Когда я уйду, придется, наверно, заново совершать обряд очищения всего дома».

Две женщины двигались бок о бок, грациозно скользили по мощеному полу — младшая, Мальтака, наверное, похожа на свою мать в молодые годы. Крошечная птичка с ярким опереньем взлетела с карликового грушевого дерева, пронеслась над самым плечом девочки и упорхнула куда-то еще. Така скривила уголки губ, будто говоря Даниилу: «Стоит мне только захотеть, я бы много чего могла порассказать». Ее мать ласково улыбнулась и протянула юноше руку.

Они ввели Даниила в просторную комнату. Он весь напрягся, заметив — каждому приготовлено ложе. Они что, считают, он будет есть лежа, по римскому обычаю? Но не прошло и минуты, как неловкость отпустила, и он, подражая Иоилю, осторожно улегся на ложе. Така молча веселилась, наблюдая за его усилиями опереться на локоть. Такая важная особа, можно подумать — весь век живет в городе, а ведь сама увидала ложе первый раз в жизни всего месяц назад. У них в селении никто себе не позволял подобных языческих глупостей.

Мать Иоиля, сказав несколько вежливых слов, повела дочь за шелковую ширму, обе будут спрятаны от взглядов мужчин, пока те вкушают пищу. Что за чепуха! Даниил уверен — совсем недавно они ели, сидя все вместе на циновках, как любая другая семья в селении.

Даниилу доставило немало мучений бесконечное омовение рук, его унижало все — серебряные кувшины, тонкие льняные салфетки, стоящие за спиной рабы. Он чуть ли не с яростью набросился на появившуюся еду, осушил залпом чашу инжирного вина и только тогда заметил — остальные еще даже не пригубили. Положил обратно недоеденный кусок хлеба — слишком поздно, почти ничего не осталось, он впивается зубами в пищу, как Самсон. Заметил — хозяин поджал губы. Дела нет до их бесконечных правил. У самих, небось, никогда живот с голодухи не подводило?

— Где ты живешь? — спросил равви Есром, справившись с крошечной порцией рыбы и фруктов. — Далеко от Капернаума?

Даниил отвел глаза от пустой чаши:

— В Кетце, мой господин.

— Неужели? — изумился Есром. — А твой отец? Я что-то не припомню…

— Мой отец — Иамин, смотритель виноградников.

— А, — нахмурился хозяин. — Теперь вспоминаю. Очень печальная история. Достойный был человек твой отец, только слишком горячий.

Пренебрежительный тон больно ужалил Даниила, ему становилось все труднее бороться с гневным огнем, всегда тлеющим так близко к поверхности. Он побагровел, уткнулся носом в тарелку, стараясь сдержать просящиеся на язык слова.

— Так ты — единственная поддержка матери?

— Ее тоже нет в живых.

Равви Есром помолчал, он принял нарастающий гнев Даниила за выражение горя, а потому произнес значительно ласковее:

— Это двойное несчастье. Что ты делаешь — пошел по стопам отца?

— Нет, меня отдали в ученики кузнецу Амалику, — Даниилу хотелось закричать: «Продали Амалику!» Продан в рабство на шесть лет человеку, которому даже мула нельзя доверить. И что, раввины протестовали? Нет, ни единая душа в селении пальцем не пошевельнула, чтобы ему помочь.

— Каждому юноше необходимо ремесло, — увещевательным тоном продолжал Есром. — Ты, наверное, знаешь — Иоилю пришлось выучиться на плетельщика сандалий, как и мне самому в свое время. Хочу заметить, я учился куда прилежней. Что-то я не припоминаю тебя в мастерской Амалика.

— Я там пробыл недолго.

— Сразу можно сказать, что он — кузнец, — вмешался Иоиль в надежде переменить тему разговора. — С такой мускулатурой ты бы всех поразил в гимнасии[34]. Ты там бывал когда-нибудь?

— В римском гимнасии? — Даниил недоуменно вскинул глаза на друга. — Да я туда и ногой не ступлю!

— Надеюсь, что нет, — равви Есром весьма неодобрительно глянул в сторону сына. — Что за неуместная шутка!

— Конечно, конечно, отец, я просто пошутил, — поспешно ответил Иоиль.

— Неподобающий предмет для веселья. Возмутительно, наша иудейская молодежь находит себе столь недостойное занятие — спортивные игры. А некоторые из старейшин позволяют себе приходить туда и любоваться ими.

— В городе немало других интересных мест, — нарочито бодрым голосом проговорил Иоиль.

— После обеда я тебе покажу, что где.

Даниил снова опустил глаза — тарелка пуста. Порции такие маленькие, что и червячка заморить не удалось. А еще равви так и норовит его унизить — каждым своим вопросом. Теперь юноша сердился даже на Иоиля.

— Я уже видел больше, чем нужно, — грубо ответил он. — Что еще — римская крепость и римские орлы повсюду. Куда ни поверни, мостовая звенит от топота римских калиг.

Иоиль нахмурился — тонкая морщинка беспокойства прорезала лоб. Как бы увести разговор от опасных предметов?

— Я сперва тоже все время об этом думал. Но постепенно привыкаешь. По большей части они в наши дела не лезут. Кое-кто из них старается вести себя по-дружески.

— По-дружески! — Даниил резко выпрямился. — Только сегодня утром я видел — старик пытался починить ось повозки. Совсем глухой, не услышал, что колесница уже близко. Задела заднее колесо, старик сказал — места было предостаточно, чтобы объехать. Клялся — солдат на него наехал нарочно. Кочаны капусты все свалились в грязь. Бедный старикан никак не мог в себя прийти. И к этому ты привык? — он бросил гневный взгляд на друга.

Иоиль в смущении опустил глаза.

— Нам всем известны многие прискорбные случаи, — вступил в разговор Есром. — Надеюсь, этому человеку все же удалось продать свои овощи. Но здесь, в Капернауме, нам есть за что благодарить римлян — за нашу новую прекрасную синагогу.

Но Даниил зашел уже слишком далеко — отступать было поздно. На него накатила темная волна, сметая на пути вежливость, опасения, даже причину, которая привела его в этот дом.

— Римская синагога! Построенная на римские деньги? Чем это лучше стадиона?

Иоиль затаил дыхание.

Равви Есром приподнялся с ложа, глаза полыхнули гневом:

— Придержи язык, молодой человек. Синагога — дом Божий, помогли римляне своими деньгами или нет.

Юноша тоже вскочил на ноги, уставился горящим взором на хозяина дома:

— Никогда порога этой синагоги не переступлю! На ней кровь!

Страстные слова прогремели в тишине комнаты.

— Молодой человек! — голос Есрома жалил как бич. — Пора научиться держать мысли при себе. Если тебе дела нет до своей жизни, по крайней мере не навлекай опасности на тех, кто оказал тебе гостеприимство.

Резкие слова помогли Даниилу опомниться. Он покраснел и пробормотал:

— Простите меня, мой господин. Я… я не хотел быть неблагодарным. Просто я не могу понять. Как горожане умудрились все позабыть? Им будто и дела ни до чего нет. Везде, куда ни глянешь, — тупые лица солдат, бряцание оружия. А вы еще говорите о благодарности? Кому — солдатам? Благодарить их за то, что построили нам синагогу, — чтобы мы не роптали? Благодарить, что позволяют нам дышать воздухом — оскверненным ими? Не надо было мне сюда приходить. Нечего мне делать в городе, нечего делать в таком доме. Уже невмочь терпеть — жить, словно ничего не происходит, когда мой народ — пленник в собственной стране…

Он запнулся, ужасно недовольный собой, поднял глаза — удивительно, равви Есром больше не сердится, а глядит на него с какой-то непонятной жалостью.

Хозяин дома подошел к юноше, положил руку на плечо, сказал тихо:

— Мальчик мой, мы не забыли. В наших душах — те же чувства. В сердце каждого иудея болит одна и та же рана — мы в плену. Нам нужны патриоты, как ты. Но терпение нам тоже нужно. Негоже так говорить — не желаю больше ждать посещения Господня.

— Но сколько еще… сколько еще придется терпеть?

— Бог не сказал Своего слова. Пока Он его не произнесет, нам остается только ждать.

— Но…

— Я знаю, ты наслушался речей зилотов. Они всегда пополняют свои ряды такими безрассудными молодыми храбрецами, как ты.

Даниил отступил, высвобождаясь:

— Зилоты — лучшие люди в Галилее. Смелые и благородные…

Есром жестом остановил юношу:

— Галилея рождала немало храбрецов, но не так уж много людей рассудительных. Зилоты снова и снова сражаются с завоевателями, а что толку? Кресты вдоль дорог, сожженные селения да растущие подати? Они глядят на солдат, на римскую когорту, идущую по дороге, и им чудится, что власть римлян — уязвимая и легкая добыча. Они не видят дальше своего носа — за этим легионом стоит другой, и еще один, и еще — бесчисленные легионы, даже представить себе невозможно, вооруженные до зубов, обученные искусству убивать. Той власти, что держит в кулаке весь мир, — что ей горстка зилотов? Комары, жужжащие над ухом, прихлопнуть и забыть…

— Они…

— Попомни мои слова, молодой человек. У Израиля одна только сила, по сравнению с ней римская мощь — ничто. Закон, данный нам Моисеем и праотцами. Последний римский император исчезнет с лица земли, а Закон останется. Закону и должны мы верно служить. Желал бы я, чтобы Иоиль это крепко усвоил. Придется запретить ему встречаться со старыми друзьями, призывающими к насилию. Прошу тебя, покинь наш дом. Сейчас же. Иди с миром, Даниил, и я буду молиться, чтобы ты узрел истину раньше, чем твой нетерпеливый язык доведет тебя до беды. Но не возвращайся к нам, — он махнул слуге, стоящему у двери. — Проводи нашего гостя, укажи ему дорогу.

Иоиль дернулся было что-то сказать, но замер. После такой отповеди Даниил, слишком сконфуженный, чтобы вежливо попрощаться, просто мотнул головой и вышел вслед за слугой из комнаты.

Когда дверь закрылась, его охватила злость — на самого себя. Умудриться так глупо все испортить. Что теперь подумает Рош? Никогда больше ему ничего не доверит, конечно. Не мог с собой совладать. И Иоиля потерял, это уж точно.

Какое унижение — придется рассказывать Рошу, что не справился с поручением. Но другое разочарование еще глубже — Даниил не просто потерял одного новообращенного для Роша, в первый раз в жизни он обрел надежду на друга — и потерял ее.