Медсанбат-0013

22

Танкисту снова стало плохо. Он лежал, закинув голову. Рубашка поднята к подбородку. Галина Михайловна давила обеими руками на левую половину его груди.

— Быстро сердечные, — произнесла она, не оборачиваясь и не повышая голоса.

Настеньку поразили её спокойствие и выдержка. «Это ж надо уметь сказать так, чтобы не поднять панику, не растревожить других тяжелых».

Настенька сделала укол танкисту и тут заметила капельки пота на лбу Галины Михайловны. Сначала она подумала, что это от волнения, — ведь танкист был неподвижен, без пульса. Но врач продолжала массаж, значит, верила, что еще можно заставить сердце биться, оживить человека.

— Мабуть, я? — раздался густой голос. Галина Михайловна согласилась.

— Только посмотрите, как нужно массировать.

Нехай нагнулся и подсунул свою огромную лапищу под маленькие руки Галины Михайловны. Настенька лишь сейчас заметила, какие у него действительно огромные лапищи.

Одна рука занимала чуть ли не всю грудь танкиста. Настеньке даже показалось, что Нехай сейчас раздавит больного. Словно в подтверждение её догадки, танкист тихо ойкнул и медленно открыл потускневшие глаза.

— Настенька, отдыхать, — распорядилась Галина Михайловна. — Без разговоров. Еле держишься, а нам еще работать неизвестно сколько.

«А вы? — хотела спросить Настенька. — И почему неизвестно? Разве ППГ не приедет?» Но не спросила, наперед зная, что ответит врач: «Все разговоры после. Сейчас спать».

Она прошла в задний закрытый тамбур, где они всегда отдыхали. Из мешков с перевязочным материалом, матрасов и подушек, набитых сеном, прямо на земле была устроена лежанка. Она предназначалась для всех. Но Мельник, проявляя деликатность, устраивался в другом месте, брал свою шинель и шел в кусты. А эти дни почти и не отдыхал. Настенька не видела его спящим.

Она сняла только халат и ремень и повалилась на мягкую, пахнущую травой подстилку. Когда уходила из палатки, не думала, что так быстро уснет, но едва приклонила голову к хрустящей под ухом подушке, веки сами собой слиплись. Лишь одна мысль промелькнула в усталой голове: «А где наши и скоро ли мы к ним?..» Ей показалось, что она повисла где-то между фронтом и тылом, как между небом и землей. И странно. И тяжко. И хочется примкнуть к какому-то берегу.

Её разбудил незнакомый голос. Сквозь сон она продолжала ощущать себя в том странном, будто подвешенном состоянии. И чужой голос усиливал это необычное ощущение. «Видно, в этом между так и говорят, и я не слышала его раньше, потому что никогда еще не была между...»

— Сестра, тай кличуть вже.

Тут Настенька поняла, что это новый санитар Нехай, и вскинула голову.

— Так вас же доктор кличуть.

Оказывается, наступил вечер. В палатке горели трофейные плошки. От малейшего движения пламя подрагивало и гнулось, и тени прыгали и скакали по стенам и потолку. В общем полумраке отчетливо белели повязки, простыни и подушки. Лица раненых землистого или желтого цвета. Не лица — а маски.

Настенька удивилась, заметив врача не у танкиста, а у того, с пневмотораксом. Она уже научилась быстро включаться в работу и, подойдя к больному, знала, что надо делать. Она подсунула руку под голову раненого, осторожно оторвала её от подушки, и Галина Михайловна одобрительно повела бровью.

— Я подбинтую, — тихо сказала Настенька и достала из кармана халата широкий бинт.

Раненый дышал часто, со свистом, точно захлебывался своим дыханием.

Настенька свободной рукой достала марлевый тампон и смахнула капельки пота с лица больного. Он шевельнулся, хотел поблагодарить. Она упредила:

— Молчите. Вам не надо разговаривать.

И подумала: «Он весь горит. Аспирин бы...» Но тут же догадалась: «Уже давали. Потому-то он и потеет так обильно».

Закончив перевязку, они вместе с Галиной Михайловной вышли из палатки. И обе машинально, глубоко и с удовольствием вздохнули.

— А что это госпиталь-то не едет? — не удержалась от вопроса Настенька.

— Не нарочно же, — отвечала Галина Михайловна усталым голосом.

— Поспали бы.

— Чуть позже.

Галина Михайловна взяла Настеньку за локоть, тихонько пожала, будто утешала.

— Смотри, звездочка выглянула.

— Наверное, дождь кончится. Ведь лето. Галина Михайловна промолчала.

— Знаешь, что на фронте самое страшное? — спросила она после паузы и сама же ответила: — Тишина.

— Вам страшно?

— Привыкла.

— А мне почему-то боязно. Ну чего они не едут?

— Приедут, — произнесла Галина Михайловна и двинулась к палатке.

Их тени метнулись в сторону, и Настеньке почудилось, что кто-то спрятался от них и затаился в темном углу. Напугаться она не успела, её позвала Галина Михайловна:

— У танкиста придется дежурить.

Настенька зажгла новую плошку, приладила её у постели танкиста, сама села напротив, на краешек самодельного топчана.

Танкист покосился на нее и снова сомкнул веки. Она успела заметить, как у него лихорадочно блестят глаза и как трепещут крылья носа, точно он бежит, торопится и ему не хватает дыхания.

«Хоть бы дотянул», — подумала она и, сцепив руки на животе, затаилась, чтобы не помешать больному.

Оказалось, сидеть вот так, без движения и вроде бы без дела, самое трудное. Её тотчас начало клонить ко сну. Она пробовала кусать губы — не помогало. Тогда Настенька достала из кармана английскую булавку, оставшуюся от перевязочного пакета, раскрыла её и стала покалывать плечо. Первый раз было больно. Она чуть не вскрикнула. Потом привыкла, приноровилась к силе укола.

В палатке было тихо. Никто не кричал, не стонал, ничего не просил. По-прежнему с присвистыванием дышал раненый с пневмотораксом. С остервенением терзал салфетку Хабибуло. Вдруг он перестал скрипеть зубами и прошептал:

— Старый усы, пиши адрес.

— Чего писать-то? — отозвался Яков Федорович. — Сам напишешь.

— Нет, ты пиши, пожалста.

— Аи, да буде... буде... Наше дело терпеть.

Тут до всех донеслось странное потрескивание. Оно приближалось, слышалось отчетливее и сильнее.

— Что это? — не удержалась Настенька.

— Чернобай, посмотрите, — спокойно сказала Галина Михайловна.

Нехай взял автомат и вышел из палатки.

— Мотоцикл, — неожиданно произнес танкист.

Настенька внутренне вздрогнула от его еле слышного голоса.

— Да, да, конечно, — поспешила успокоить она и вся подобралась, взяла себя в руки.

«Они ж совсем беспомощные. И я... все мы должны защищать их», — думала она, все более чувствуя ответственность за раненых.

«Господи! — взмолилась Настенька, хотя не верила в бога и ни разу в жизни не произносила этого слова. — Ну сделай так, чтобы все обошлось благополучно. Ну взвали на меня все удары, все осколки и пули. Зачем ты их, зачем Мишу, Диму, Толика, вот этого танкиста?..»

— Сестричка, — произнес танкист. — Это наш... наш мотоциклист приехал. Слышу русскую речь.

— Да, да, это к нам, — ответила она уверенно. И чем больше говорила, тем тверже становился её голос. — Скоро сюда подъедет госпиталь. Вас будут лечить. А потом отправят в тыл, и вы поправитесь. Еще повоюете... До самой победы.

Танкист открыл глаза, покосился на нее:

— Не придется.

— Да что вы, — настаивала Настенька. — Вас как зовут?

— Николай... Коля.

— А отчество?

— Просто Коля.

Он, верно, еще не привык к отчеству. И это её удивило. Он казался немолодым, пожившим, гораздо старше её.

— А вы какого года? — спросила Настенька.

— Двадцать четвертого.

«Господи! — изумилась она. — Так он же моего года».

Послышался знакомый голос. Появился комбат. Он быстренько обошел всех раненых, о чем-то переговорил с Галиной Михайловной и поспешно уехал. Тарахтенье мотоцикла долго держалось в ночи, словно это был не звук машины, а тихое погромыхивание тучки, повисшей над лесом.

И снова они остались одни. И опять в палатке водворилась тишина. То есть не совсем тишина: слышалось неровное дыхание, покашливание, бормотание, но это были звуки, к которым Настенька привыкла и которых не замечала. Впрочем, что-то нарушилось, каких-то звуков не хватало. Настенька не успела разобраться в том, чего именно недостает, услышала шепот:

— Ангелочек, подойди, ежели можешь. Ангелочек. «Бредит, что ли?» — подумала она и поглядела через плечо.

Её манил к себе Яков Федорович. Настенька хотела сказать, что занята, что у нее индивидуальный пост и покидать его она не имеет права, но он настаивал, и она подошла.

— Что, Яков Федорович? Почему вы зовете меня ангелочком?

— И то верно. Беленькая... И нас это... С того самого света...

— Усните, Яков Федорович. Ус... — И тут её резанула догадка: не слышно дыхания Хабибуло!

Она резко обернулась. Хабибуло лежал неподвижно, закинув голову, правая рука повисла чуть не до самой земли.

— Санитар, поправьте, — сказала она как можно спокойнее, стараясь не выдать своей догадки и сама еще не желая верить в нее.

— Мабуть, спит, — отозвался Нехай, подходя к Хабибуло и беря его за руку. — О, ни-и. Вже вмер.

Он произнес это ровным голосом, как будто «вмер» было обычным состоянием человека.

Настенька бросилась в задний тамбур, где отдыхала Галина Михайловна.

Галина Михайловна вскочила, словно и не спала, на ходу надела халат и на виду у Настеньки вся подобралась, подтянулась и несуетливым шагом вышла к раненым.

От движения пламя плошек качнулось. Тени метнулись по углам, и Настеньке вновь показалось, что кто-то скрылся от их глаз. Ей представилось, что этот кто-то и приносит им несчастье. На мгновение ей сделалось жутко, и она едва удержалась, чтобы не схватиться за Галину Михайловну.

Когда Хабибуло вынесли из палатки, Яков Федорович начал сокрушаться:

— Ну что же это, а? Он, значит, предчувствие имел, адрес-то предлагал. А я-то...

— А вы, — строго произнесла Галина Михайловна, — силы должны беречь.

— Нет, как же... Это ж... Ведь грех-то какой.

— Не терзайтесь, — смягчилась Галина Михайловна. — Не от нас зависит. А написать — мы напишем. Адрес у нас есть.

Настенька опять сидела у танкиста. Теперь она спать не могла. Её возбуждала мысль: «Не прозевать. Не проворонить». И хотя к смерти Хабибуло она не была причастна, и никто из них не был причастен, всё-таки ей казалось, что они просмотрели. Вот эти тени, что скачут по углам, пользуясь их отсутствием, подобрались к солдату и унесли его.

«Но я не допущу, не допущу», — твердила она и украдкой озиралась по сторонам.

Танкист все так же лежал, закрыв глаза. На лбу снова выступили капельки пота. Настенька осторожно промокнула их марлевым тампоном.

— Умер Хабибуло? — неожиданно спросил танкист.

— Его перенесли в другую палатку, — солгала Настенька.

— Под звездочку, — после долгой паузы произнес танкист.

Настенька была поражена тем, что он все, оказывается, чувствует и понимает, хотя вроде бы спит и не открывает глаз.

«Нет, нет. Не допущу, не допущу», — продолжала твердить она.

На улице кто-то загукал, и Настенька вздрогнула, напугавшись этого неизвестного звука.

— Филин, — отозвался танкист.

«Да спит он или нет? — взволновалась Настенька. — Быть может, это перед смертью он так все улавливает? Нет, нет, не допущу».

— Пора, — тихо проговорила Галина Михайловна, неслышно подходя к Настеньке, протянула шприц.

Настенька сделала укол танкисту и опять уселась на свое место. Танкист дышал прерывисто, то вздыхал, то затаивался, то совсем замирал. Настенька все прислушивалась к его дыханию. Раза два испуганно наклонилась к самым губам и, ощутив теплоту на щеке, сдерживала вздох облегчения и занимала свою позицию.

Ночь тянулась бесконечно. Неподвижность была мучительна. Настеньку снова стало клонить ко сну, и она вновь прибегла к своему способу — достала из кармашка булавку.

Она всё-таки задремала и вздрогнула от сонного испуга: показалось, танкист не дышит. Резко пригнулась к его губам, почувствовала теплоту на щеке и стук своего сердца.

— Ну что же это? — не удержалась она, оторвавшись от больного и подходя к Галине Михайловне.

— Ждать немного осталось. Комбат привезет госпиталь.

ППГ прибыл неожиданно. Появились новые люди, новые лица. Тени заметались по палатке. Настенька уже не пугалась их.

Она как-то вдруг обессилела, от всего отупела. Ни о чем не думала. Одна мысль держалась в переутомленном сознании: «Не допустила. Он дышит».

Настенька вышла на свежий воздух, несколько раз глубоко вздохнула и, прижавшись к сосне, беззвучно заплакала.