Медсанбат-0013

39

Ехали молча. Корпусной будто врос в свое привычное место рядом с шофером, слился с сиденьем. А Сафронова бросало из стороны в сторону, подкидывало на колдобинах, он ударялся затылком о брезентовый верх машины, но не сетовал, держался обеими руками за железную скобу и во все глаза смотрел по сторонам.

У него было такое ощущение, что они двигаются по чужой земле. То есть поля, и дороги, и деревья все те же, но все непривычное, расположенное не так. Дороги — сплошные аллеи. Высокие деревья сплелись кронами, затенили шоссе. Кажется, они мчатся по огромному тенистому парку, и ему нет конца. «Виллис» проносился через населенный пункт и снова попадал в аллею. Дома в населенных пунктах каменные, с красными черепичными крышами, и в каждом поселке костел, как пожарная каланча. То и дело встречалась странная скульптура из серого камня — женщина с крестом и венками («Матка боска Ченстоховска», — объяснил шофер, а может, и неверно объяснил).

Такого он еще не видел. Западную Белоруссию представлял другой.

И еще его удивило, что вокруг мало разрушенных поселков. Вероятно, немецкие части отступали отсюда поспешно, боясь нового окружения, как под Минском.

«Виллис» свернул в очередную аллею.

— Зубняка заберу, — заговорил корпусной. — Утром придет машина. Сестру пришлю. Особенно не располагайтесь. Скоро передислокация.

Он говорил не оборачиваясь. Перед ними возник двухэтажный дом с колоннами. В одном из окон показалась непричесанная голова. Еще не успела машина заглохнуть, как из дома выскочил человек, торопливо пригладил жидковатые волосы, начал было сбивчиво докладывать корпусному врачу.

— Отставить, — оборвал корпусной. — Вот замену привез. Сдашь и завтра вернёшься в медсанбат.

Корпусной не стал даже вылезать из машины, дождался, когда Сафронов ступит на землю, и кивнул шоферу, «Виллис» рванул с места и исчез в аллее.

Теперь Сафронов мог разглядеть своего коллегу. Случилось так, что старшего лейтенанта Горбача, хотя он и числился в списках медсанбата, Сафронов видел мельком, потому что Горбача то и дело куда-то перебрасывали.

Сейчас он находился при так называемых выздоравливающих.

Старший лейтенант выглядел сугубо штатским человеком. Это было видно по всему: по тому, как он появился перед начальством без головного убора, и по смятой форме, и по слабо затянутому ремню, и по давно не чищенным сапогам.

«Надо будет подтянуться, подчиститься», — сказал сам себе Сафронов и, чтобы прервать и без того затянувшуюся паузу, предложил:

— Не будем терять время. Знакомьте с обстановкой.

— Да, да, — заспешил Горбач. — Идемте наверх.

Он забегал вперёд, напоминая Сафронову его санитара Галкина, и почему-то виновато улыбался. Лицо у него было добродушно-доверчивое, доброе, а эта улыбка вызывала сочувствие.

«Конечно, ему тут не по себе. Взяли человека в армию, а места не нашли. Быть может, как зубной врач он и не плохой, но пока что не до зубов, пока что другими делами приходится заниматься».

Они прошли по дому, заглянули в несколько залов и поднялись на второй этаж. Дом оказался пустым, запущенным. Все, что можно, было утащено, увезено, порушено, лишь стены, остатки люстр и лепные потолки говорили о том, что когда-то это поместье было уютным.

Только в одной комнате они увидели человека. Он спал прямо на полу, натянув на голову шинель и по-мальчишечьи поджав к животу колени.

— Где же все остальные? — спросил Сафронов. Горбач развел руками.

— В самоволке?

— Такого понятия нет, поскольку...

— Когда их можно собрать?

— Думаю, перед ужином.

Заметив недоуменный взгляд Сафронова, Горбач добавил:

— Сейчас они разбрелись. Кто рыбачит, кто в деревню ушел.

Сафронов выслушивал объяснения зубного врача с нарастающим раздражением.

«Ведь если так, то это черт знает что, Увидят — всех разгонят. Да я и сам против такого».

— Показывайте ваше имущество, — сдерживая себя, попросил Сафронов.

— Собственно, никакого имущества нет, — произнес Горбач и опять виновато улыбнулся. — Я здесь всего два дня...

Имущества действительно не было. В просторной комнате, именуемой санчастью, стоял стол на точеных ножках, старинное кресло с высокой спинкой, диван с прогнутыми пружинами, а на нем несколько шин, кучка бинтов и индивидуальных перевязочных пакетов да пузырьки с лекарствами.

«А чем же лечить? — подумал Сафронов. — Нужно срочно все выписать, чтобы завтра же привезли хотя бы самое необходимое».

Горбач, судя по его виноватому виду, все сам прекрасно сознавал и был несказанно рад тому, что его заменяют, и потому только согласно вздыхал, встречаясь с неодобрительным взглядом Сафронова.

— Где у вас тут можно почиститься? — спросил Сафронов.

Горбач опять развел руками.

— Бархотку могу принести.

— Принесите. И предупредите кухню, чтобы задержала ужин до построения.

Когда Сафронов привел себя в порядок, почистился, подшил подворотничок, подошел как раз час ужина.

Они спустились вниз и еще издали услышали неодобрительный шум. За домом, на чудесной лужайке, освещенной солнцем, гудела толпа — человек двести. Давно уже Сафронов не видел подобного зрелища. Толпа напоминала ему давнее время — приезд на военфак. Но то были зеленые мальчишки, спешно собранные со всех концов страны. А тут обстрелянные солдаты, прошедшие через бои, отслужившие не день и не два в армии. Одеты они были кто во что — кто в шинель, кто в бушлат, кто в гимнастёрку. На многих не было головных уборов. На ногах сапоги, ботинки, портянки, затянутые бечёвкой, а кое-кто и босой, благо, что июльское тепло позволяло ходить без обуви. Кое на ком белели повязки. Кто-то стоял, опираясь на палку, на какой-то дрючок, выдернутый из забора.

«Ну и капелла!» — изумился Сафронов.

Его удивило еще и другое открытие: «Ведь к нам-то они поступали, наверное, в таком же виде. Но там, в спешке, в потоке, в движении это не бросалось в глаза и не удручало. Вот как не вспомнить тут слова начальника курса: "Армия — это прежде всего порядок и дисциплина"».

— Стройте людей, — сказал Сафронов.

Горбач бросился вперёд, словно обрадовался предложению. Оно приближало его к желанной минуте — отъезду.

— Строиться, товарищи. Прошу построиться, — донёсся его неуверенный голос.

Толпа смотрела на него недоброжелательно, но, видя рядом нового офицера, подтянутого и начищенного, постепенно примолкла и пришла в движение.

— Товарищи! — Горбач вскинул обе руки, призывая к тишине. — Все построились?

— Жрать не даёшь, а строить — строишь, — послышался негромкий ропот.

— Это быстро, товарищи, быстро.

Люди, наконец, поняли, что ужин все равно дадут только после построения, и заспешили.

— Товарищи! — изо всех сил крикнул Горбач, когда люди изобразили нечто отдаленно напоминающее строй. — У вас новый начальник. Это замечательный доктор. Строевой офицер. Он академию закончил, — добавил Горбач для большей важности. — Вот, рекомендую, капитан Сафронов.

«Зачем он? — в сердцах обругал его Сафронов, но медлить было нельзя, и он шагнул вперёд, вскинул голову и медленно оглядел растянувшуюся на добрых сто метров неровную цепочку своих новых подчиненных. По мере того как он оглядывал людей, строй выравнивался, солдаты невольно подтягивались, не желая выглядеть хуже других.

— Р-р-равняйсь! — неожиданно и резко подал команду Сафронов.

Строй хотя неторопливо, но послушно и привычно зашевелился.

— Смир-но!.. Отставить... Левый фланг. Не знаете, что такое строй?.. Р-р-равняйсь! — остервенело повторил Сафронов и опять резанул глазами по строю. — Смирно!

Он не спеша пошел вдоль замерших людей, как, бывало, делал капитан Горовой, ведавший у них на военфаке строевой подготовкой.

Сафронов заметил, что на большинство людей это подействовало: солдаты выпрямлялись, расправляли плечи, выставляли грудь вперёд.

— Вольно! — скомандовал Сафронов. — Объясню цель вашего пребывания здесь. Она состоит в том, чтобы не отстать от своих частей. Подлечиться — и снова в строй, к своим боевым друзьям и товарищам. Но это вовсе не значит, что у нас можно будет находиться без конца. Срок пребывания — три недели. Кто по состоянию здоровья требует большего лечения — отправим в госпиталь. И еще...

Где-то в середине строя зашевелились, запереговаривались солдаты.

— Отставить разговорчики! — прикрикнул Сафронов. — Нечего ярмарку устраивать (опять вырвалось словечко капитана Горового). Вот вы из какой части?

Взлохмаченный солдатик, напоминавший Сафронову воробья, смотрел на него сконфуженно и молчал.

— Что, свою часть забыли?

— Из мотопехотной, — тихо ответил солдатик.

— Есть еще из мотопехоты? — спросил Сафронов.

— Есть, — раздалось несколько голосов.

— У вас что, в мотопехотной, не знают, как в строю стоять?

Наступила тишина. Солдатик, напоминающий воробья, стоял багровый.

— Объясняю дальше, — продолжал Сафронов. — У нас остаются только те, кто не хочет в госпиталь. Но... — Сафронов сделал паузу. — Но это не значит, что у нас можно вести себя вольно, так, как некоторые вели себя до этой минуты. У нас воинское подразделение. Батальон, — вырвалось у Сафронова. Он не смутился, а повторил твердо: — Да, батальон выздоравливающих. Я имею в виду перспективу, самое ближайшее будущее. И значит, вы подчинены всем воинским порядкам и дисциплине. Никаких самоволок. За самоволку буду строго наказывать. С завтрашнего дня точный распорядок. Подъем в семь ноль-ноль. Отбой сегодня в двадцать два ноль-ноль. Утром и вечером общее построение. После ужина сейчас же построение. Желающие поехать в госпиталь есть? Три шага вперёд, шагом марш!

От строя отделилось человек десять.

— Запишите, — обратился Сафронов к Горбачу,- утром отправим.

Горбач поспешно кинулся выполнять приказание. Было видно, что все, что произошло на его глазах, произвело на него впечатление.

— А строевая будет? — выкрикнули из глубины строя, явно рассчитывая на насмешливую поддержку товарищей.

Но строй молчал.

— Если найдем её необходимой и полезной, то будет, — ответил Сафронов.

— А нас обмундируют?

— Вот это серьезно. Сейчас ответить не могу. Переговорю с кем нужно, тогда отвечу. Больше вопросов нет?.. Смир-но! Если есть офицеры, прошу остаться. Остальные, р-разойдись!