Между-Мир

Глава 13

Под большим резным листом панпану, служившим им убежищем от непрекращающегося лесного дождя, сидели человек и фуркот. Сидели они на тантанакле и держали военный совет. Хансен был совершенно прав: для Борна и Лостинга, Джелливана и Руума-Хума действия великанов были поводом для объявления войны.

— Мы можем укрыться в деревьях ниже уровня, где они убивают. — Голос фуркота очень резко выделялся на фоне постоянного шума дождя. — И перехватывать их, когда они выйдут.

— Это в их-то небесных лодках под названием скаммеры? — возразил Борн. — Не иначе, как нашими снаффлерами.

— Соберем братьев, — устрашающе прорычал Руума-Хум.

Борн печально покачал головой.

— У них зоркий глаз и очень дальнобойное оружие, Руума-Хум. Надо придумать что-то еще.

Воцарилась тишина, нарушаемая только плеском воды и тихими шорохами где-то внизу. Наконец полуприкрытые глаза Борна широко открылись и он обратился к лесу.

— Корни, корни. — Остальные в надежде уставились на него. А он снова замер. — У меня есть идея, с чего начать, — наконец возвестил он, не глядя ни на кого. — Она скребется у меня в мозгу подобно випу, поджидающему добычу у выхода из норы. Корни, тут вся суть в корнях. — Борн встал в полный рост, потянулся. — Где кроется сила великанов, откуда берутся чудеса, приписываемые им?

— Ну конечно же, из Ада, — пробормотал Лостинг.

— Но из какого Ада, охотник? Наш мир черпает силы из Нижнего Ада, а эти великаны, судя по тому, что они рассказывают, черпают силы из Верхнего Ада. Корни их заключены в небе, а не в земле. И в мир наш они вторглись сверху, выкопав в нем яму, а мы вторглись к ним снизу.

— А как это можно подкопаться? — вслух удивился Лостинг.

Вместо ответа Борн подошел к краю укрывающего их листа панпану и долго смотрел на теплый дождь.

— Нам нужен грозоход.

Он обернулся и вопросительно посмотрел на Руума-Хума.

— Через сколько дней следующий большой дождь?

Фуркот поднялся и встал рядом со своим человеком. Тупая морда высунулась в ночь, по ней сразу заструилась вода. Он глубоко потянул носом, вдохнул могучим ртом.

— Через три дня, Борн, может, через четыре.

Грозоходы попадались не очень редко, но и не часто, и росли на большом удалении друг от друга. Но, спустившись на Третий Уровень, охотники обнаружили серебристо-черный ствол одного из них, вздымавшийся в лесу по ту сторону от станции. Это было не слишком близко от открытого пространства. Его длинные, похожие на цепи листья свисали аж до Шестого Уровня, так что их вполне хватит, чтобы дотянуть до самого верха. Существовал только один способ обращения с листьями грозохода — руки, ноги, лапы надо было обмазать густым слоем лайонта, и тогда можно было, не подвергая себя опасности, вытянуть свисающие на сотни метров сплетенные листья и свернуть их в мотки. После того, как они это проделали, Лостинг спросил, вытирая руки от липкой густой смолы:

— И все-таки я не понимаю, зачем это?

— А ты помнишь сеть, сплетенную великанами из какой-то лозы, через которую мы проходили, когда они провели нас в свою станцию-дом?

Помнишь, как Сал-великан объяснил нам, чем она питается. Она ест молнию. А я как-то видел, как круто настолько обожрался плодами нисшанды, что лопнул. И внутренности его оказались размазаны по всей ветке, на которой он сидел. Не знаю уж, кто из нас больше удивился, круто или я, но зрелища этого я не забуду, пока дышу. Вот нечто подобное я и надеюсь сделать.

Лостинг, казалось, был разочарован.

— А не кажется ли тебе, что этим мы можем только укрепить корни великанов, сделать их еще сильнее?

Борн пожал плечами.

— В таком случае, испробуем что-нибудь еще.

Несмотря на все беспокойство и нетерпение Лостинга, грозу, которая разразилась на третью ночь, они переждали. Борн понял, что оказался прав, когда на четвертый вечер Руума-Хум, потянув носом воздух, прохрипел:

— Чую дождь и ветер, и много грома сегодня ночью.

— В таком случае нам надо пошевеливаться. Если гроза обрушится на нас, то нас не спасет даже смола лайонта.

Едва он произнес эти слова, как упали первые крупные капли дождя.

Лес зашумел. Почти в полной темноте они направились к станции, держась чуть ниже расчищенной области, усеянной электронными датчиками, светоусилителями и смертоносными красными лучами. У них было три серебристых листа. По одному с превеликим трудом тащили фуркоты, а один вместе волокли Борн и Лостинг. Густо вымазанные лайонтовой смолой, они шли разматывая мотки, и оставляя за собой все удлиняющиеся черные полоски, пока не оказались около черной стены одного из стволов, поддерживающих станцию. Борн коснулся его, посмотрел. Дерево уже начало умирать из-за того, что лишено было листоносной кроны и из-за заражения сердцевины. Все четверо медленно стали подниматься, держась неподалеку от колоссального ствола.

Они уже слышали раскаты грома, а все еще далекие молнии рассекали небо, делая его похожим на растрескавшуюся под жарким летним солнцем грязь. Борн уже насквозь промок. Руума-Хум был прав: сегодня ночью будет сильный дождь. Черная смола помогала им оставаться незамеченными, когда они выбрались на открытое пространство. Ветер и сюда доносил дождевые брызги, но все-таки под защитой брюха станции было относительно сухо. И это было как нельзя кстати, поскольку здесь не было подходящих лиан и вьюнов, по которым можно было бы подниматься. Им приходилось взбираться с тяжелыми листьями по вертикальному стволу.

И хотя служба безопасности бдела по-прежнему, но те, кто следил за мониторами и сканерами, хотя на этот раз не отлынивали от своей работы, не могли заметить крошечных пятнышек, двигающихся вверх по одному из стволов. Вся система защита станции была нацелена вверх, а не вниз. Еще одной ошибки Борн избежал, выбрав для подъема не то дерево, по которому Руума-Хум и Джелливан спасли его, а другое. Тот ствол по-прежнему привлекал пристальное внимание.

Борн подождал, пока все собрались непосредственно под металлической сетью, закрывавшей подъем. Теперь молнии разрезали ночное небо одна за другой. Нужно было торопиться. Прямо над ними сеть потрескивала и искрила при каждом атмосферном разряде.

Борн кивнул. Вдвоем с фуркотом они быстро накинули три серебристо-черных листа на разные участки сети. Когда лист коснулся металла, Борн затаил дыхание. Несколько искорок и все.

— Вниз! Прочь! Быстро! — скомандовал он фуркотам.

А внутри укрепленного пункта в глаза третьему инженеру станции, находящемуся на дежурстве, бросилось какое-то необычное движение. Он нахмурился и подошел к приборам, стрелки которых неожиданно скакнули.

В целом ничего страшного не было в зарегистрированных приборами колебаниях электрического тока, но с другой стороны, таких колебаний вовсе быть не должно. Все было рассчитано так, чтобы даже самая сильная гроза не вызывала никаких повреждений. Он подумал было, не разбудить ли старшего инженера, но решил, что не стоит испытывать характер этого достойнейшего человека. Может быть, все дело в какой-нибудь мелкой неисправности самого записывающего оборудования. У трансформатора была тенденции шалить и иногда чуть повышать напряжение. Списать происшедшее на нормальные колебания напряжения, вызванные работой солнечной батареи, было нельзя. Ведь стоит ночь.

Регистрирующие микросхемы продолжали одна за одной проверять операционные. Инженер по-прежнему продолжал искать источник неполадок.

И тут страшной силы молния ударила настолько близко, что звук грома проник сквозь звукоизоляцию станции. Произошло одновременно несколько вещей. Мощнейший электрический разряд ударил в дерево, которое было расположено в лесу к югу-востоку от станции, но лес даже не шелохнулся, в нем ничего не вспыхнуло, не загорелось. Крона дерева, в которое ударила молния, не треснула, не обуглилась. Совсем наоборот.

Голая макушка грозохода всосала молнию, как ребенок молоко через соломинку. Начиненное металлом дерево содрогнулось под ударом, но отнюдь не пострадало от колоссального электрического напряжения, распространившегося по его уникальной внутренней структуре. Небольшое защитное напряжение, которое дерево поддерживало в обычном состоянии, в одно мгновение возросло в тысячи миллионов раз. При обычных обстоятельствах весь этот заряд немедленно рассосался бы по всей округе, немедленно уйдя в почву через сложную, разветвленную корневую систему грозохода, благодаря чему в ней образовалось бы большое количество оксидов натрия, обильно удобривших питательный слой земли.

Но в этот раз нечто другое притянуло на себя всю силу могучего атмосферного удара, направило ток по защитному экрану, образованному длинными, омертвевшими листьями дерева. Бедный, озадаченный инженер так никогда к не узнает, что его датчики и приборы все зарегистрировали правильно, так и не определит источника этих загадочных первых флуктуаций силы тока.

Борн не знал, чего он хотел. Он просто надеялся, о чем и поведал Лостингу, напитать защитные сети, охранявшие станцию так, чтобы они лопнули. Вместо этого все эти решетки взорвались, как фейерверк, в следующую же долю секунды вслед за оглушительным ударом молнии в грозоход.

В течение нескольких секунд решетки дымились и светились, как горящий магний, затем оплавились и превратились в обгоревший шлак. По всему затемненному пространству раздались отдаленные хлопки и взрывы.

Внутри станции разом вспыхнуло множество ярчайших огней, которые были хорошо видны даже кучке ошеломленных наблюдателей, укрывшихся на краю стены леса. Это вспыхивали и взрывались модуляторы, не способные справиться с невероятной перегрузкой. Аккумуляторные батареи просто расплавились, как лед, лишив станцию энергетического резерва. Под напряжением в тридцать миллионов вольт в генераторную сеть станции ворвался ток силой в сто тысяч ампер, расплавил или закоротил каждый кабель, каждый провод, каждую розетку, каждую лампочку, каждый прибор внутри. Но все перекрыл невероятной силы взрыв, прозвучавший на дальней стороне станции. Это главный трансформатор вместе с солнечной электростанцией целиком вылетели сквозь стену.

А следом сквозь ровный ритм безразличного ночного дождя послышались крики и стоны перепуганных, смятенных и обгоревших людей, но плача умирающих слышно не было. Те, кого убило, подобно инженеру, погибли моментально.

Лостинг ринулся было вперед.

— Давай кончим их.

Борн остановил его движением руки.

— У них по-прежнему может быть красный луч, который убивает прежде, чем успеешь зарядить снаффлер, охотник.

Лостинг показал на покореженные, дымящиеся оружейные башни.

— Пушки внутри, может быть, и можно было починить, но проку от них все равно никакого: все механизмы, включая поворотные, выгорели дотла.

— Да не эти, — пояснил Борн, — а маленькие, которые великаны носят, как топоры, на поясе, они могут до сих пор работать. — Он уселся на мокрую ветку и посмотрел на небо. — Отгадай, кого привлекут к утру яростные и необычные звуки, доносящиеся со станции, а, охотник?

Подумай хорошенько, кого может навлечь на себя разом кричащая толпа людей?

Лостинг покопался в памяти и глаза его радостно расширились.

— Плавунов. Только не бунов, а фотоидов.

Борн кивнул.

— Они их, наверное, уже разбудили.

— Но ведь великаны здесь давно, и они, наверное, уже видели плавунов-фотоидов.

— А может быть и нет, — возразил его товарищ. — Скаммеры у них летают тихо, а фотоиды попадаются редко. Лишь достаточно крупная для фотоида жертва способна привлечь его, создав столько шума. Кстати, я об этом не задумывался.

Лостинг сел и обхватил руками колени.

— А какое, впрочем, это имеет значение. Фотоиды прилетят, увидят, что добычи нет, и улетят.

— Вполне может быть, что и так, Лостинг, но ты подумай о том, как на это отреагируют великаны. Как Логан с Кохомой впервые отреагировали на меня? Как они реагировали на наш Мир? Они боятся, не понимая, Лостинг. И я думаю, что они и так уже до смерти перепуганы. Посмотрим, как они отреагируют на фотоидов…

Хансен ходил и пинал обломки дымящегося металла и плексового сплава, которым был усыпан весь пол. Он исследовал огромный пролом в стене на том месте, где раньше была электростанция. Лужа затвердевшего шлака — вот и все, что осталось от сложного, дорогого оборудования.

Оно не сломалось, оно исчезло.

Появился крайне утомленный Бланшфорд. Как и все, он не спал уже много часов.

— Хочу знать все, — вздохнул Хансен.

— Все, что питается электричеством, либо сгорело, либо расплавилось, сэр, — горестно доложил начальник отдела. — Ни единой схемы, ни единого выключателя, ни единого включенного в сеть прибора здесь не осталось. Нам придется заново строить всю энергетическую систему.

Хансен на несколько минут задумался над тем, что услышал, а потом спросил:

— Удалось обнаружить, что стало причиной происшедшего?

— Мамула утверждает, что да. Только это, понимаете, уже такая наглость. Стоит вам только посмотреть.

Вместе с ним Хансен прошел через станцию, мимо бригад измученных работников, занятых расчисткой обуглившихся секций пола и стен. Вскоре они подошли к пропускному пункту, откуда открытый лифт доставлял исследователей к макушкам срезанного внизу леса. Лифт, естественно, тоже сгорел, но кто-то уже успел соорудить из обугленных проводов самодельную лебедку.

В данный момент лифт был занят. Он висел на полдороге между станцией и миром зелени внизу, на том самом уровне, где когда-то была защитная сетка. Хансен уставился вниз, сквозь дыру. В том месте, где решетка была прислонена к дереву, по стволу до сих пор продолжали стекать струйки расплавленного металла. Воздух был наполнен запахом обгоревшей коры.

— Ну как, видели, шеф? — спросил Бланшфорд.

Хансен прищурился о яркого солнышка и всмотрелся пристальнее.

— Ничего я не увидел.

— Посмотрите вот там, немного левее и внизу, там, где работает Мамула со своими людьми. И еще две штуки есть, их сейчас за стволом не видно.

Начальник станции смотрел с недоверием.

— Вы что имеете в виду вон ту серебристую цепочку, которая тянется над макушками деревьев?

— Только это не цепочка. По крайней мере, она не металлическая. Это лист или множество сплетенных листьев.

— Ну и что?

— Мамула считает, что их подложили на сетку перед грозой этой ночью. Мы выслали отряд. Мы надеялись, что два наших приятеля этой ночью покажутся. Но этого не произошло. И они проследили, куда ведут эти листики. Все три листа ведут резко вниз, в лес, метров на пятнадцать, а потом уходят к юго-востоку, где присоединяются к родному дереву, которое стоит метрах в тридцати от нашей вмятины. — Бланшфорд повернулся и показал в нетреснувшее окно. — В той стороне. Это одно из наиболее тонких деревьев. Крона у него голая, а само оно по большей части черное и серебристое, все — и кора, и листья. На нем почти нет ни коричневого, ни зеленого. Так, только мелкие побеги. — Он заглянул в блокнот, который всегда имел при себе. — Разведотряд возглавляла женщина по фамилии Стивенс. Согласно ее докладу, дерево само по себе находится под смертельным напряжением. Все живое, что прикасается к его листьям, немедленно гибнет. Мамула теоретически предполагает, что когда в это дерево попадает молния, что и произошло этой ночью, заряд по большей части уходит в землю. Для поддержания защитной системы этого дерева достаточно небольшой доли заряда. Поблизости таких деревьев больше нет, но он говорит, что если мы поищем, то обязательно найдем еще где-нибудь.

— Я все понял. Значит, эти немногочисленные деревья служат громоотводами для других деревьев и защищают лес от ночных гроз.

Только вот, — Хансен едва не сорвался на крик, — этой ночью заряд был направлен не туда, куда нужно.

— Не заряд, сэр, разряд.

Хансен окончательно помрачнел.

— Не удивительно, что здесь выжгло всю электронику. Ну и, конечно, никто ничего необычного перед этим не заметил.

На Бланшфорда было жалко смотреть.

— Нет, сэр. Карбон до сих пор честит кого-то из своих людей.

— А вы говорили! Да уж, от этого нам станет намного легче. Дело-то сделано, черт его возьми!

Хансен замолчал и отшвырнул ногой скрученный обрывок кабеля.

— А что по этому поводу Марчисон говорит?

— Марчисон погиб, сэр.

Хансен тихо выругался.

— Хорошо. Мамула будет за старшего.

— Да, сэр. Он считает, что со временем ему удастся восстановить часть силовых линий, примерно двадцать процентов проводки и схем. Они у нас есть на складе. Но нам потребуется совершенно новая электростанция.

— Да это любому дураку понятно. Там, где была старая, нет ничего, кроме дыры, в которую скаммер может вылететь.

— Главный блок солнечных батарей разбит, его нужно будет заменить.

Центральная система кондиционирования воздуха полностью уничтожена, а это, между прочим, очень неприятная вещь, — докладывал Бланшфорд.

— Между прочим, — с отвращением отозвался Хансен. — Что между прочим? Что у нас осталось?

Бланшфорд снова быстро глянул в стопку торопливо написанных докладов.

— У нас осталось все ручное оружие и четыре автономные пушки.

Совершенно, кстати, исправные. Так что мы далеко не беззащитны. Мамула заграбастал единственный исправный трансформатор со склада и все маленькие батарейки. Это позволит работать холодильным установкам госпиталя. Что касается еды, то сухих пайков у нас больше, чем достаточно.

— А со связью что?

— Отрубилась, конечно. Но на челноке работает и трансивер, и все остальное. У него ведь все бортовые системы в порядке, — продолжал Бланшфорд.

— Эх жалко, что у нас челнок, а не боевой корабль Содружества.

Когда должен прибыть следующий грузовой корабль?

— Через две с половиной недели, сэр, согласно расписанию.

Хансен кивнул и через ближайшую дверь вышел на крыльцо, которое по-прежнему опоясывало станцию.

— Две с половиной недели — повторил он, облокотившись на трубу ограждения и всматриваясь в далекую, шелестящую зеленую стену, в коричнево-зеленые макушки деревьев внизу. — Итак, две с половиной недели первоклассно оборудованная космическая станция, которая согласно разработке, должна противостоять всему, включая нападение боевых кораблей Содружества, должна будет каким-то образом отражать поползновения двух полуголых охотников в набедренных повязках, ублюдочных религиозных фанатиков, убогих потомков горстки заблудившихся колонистов…

— Да, сэр.

Хансен резко повернулся на голос и набросился на вновь пришедшего.

— Неужели ваши люди не могут с этим справиться, Карбок. Или, может быть, мы уступаем им числом?

Карбок вытянулся по стойке «смирно».

— Приходится, сэр, обходиться тем, что я имею. В частности, у меня такой персонал, который позволила себе купить компания.

Намек был ясен.

— Есть такие вещи, Карбок, которые даже родная компания купить не может.

— Если хотите, сэр, я соберу отряд и сам возглавлю погоню. Мы можем обшарить все по периметру станции, пока…

— Ну, ну, Карбок, — оборвал его Хансен. — Мне тут жертвенные агнцы не нужны. Ваше самоубийство ничего не решит. Вы же их среди этой флоры и фауны вообще не увидите. А они всех ваших людей перещелкают по одному. А то и вовсе будут держаться от вас подальше и подождут, пока вас прикончит лес. — И он снова повернулся к изумрудному океану. — Все-таки я никак не могу понять, что толкнуло их на такое насилие. Ну, то, что они пожелали убежать — понятно, то, что они захотели доставить нам неприятности — понятно, но атаковать… То ли они ужасно уверены в себе, то ли ужасно злы на что-то. Я знаю, что Борн не одобряет наши намерения, но наклонностей человекоубийцы я в нем не заметил, чего-то нам не достает. Эх, хотелось бы мне с ним еще разок поговорить, просто чтобы выяснить, чем же мы его так сильно спровоцировали?

— А мне бы хотелось перерезать его тощую глотку, — резко ответил Карбок.

— Ну, я думаю, что это у вас рано или поздно получится, Карбок. Да я, собственно, и не рассчитываю, что мне удастся поговорить с ним прежде, чем вы его поймаете.

Карбок немного расслабился, но голос у него по-прежнему был напряженный.

— Сэр, я тридцать лет провел в Вооруженных Силах Содружества, прежде чем понял, что эти тридцать лет потратил впустую. С тех пор я вот уже четыре года служу в компании директором службы безопасности специальных проектов. Если этот пигмей появится на расстоянии вытянутой руки от меня, то могу поспорить на административный сертификат, что я сверну ему шею прежде, чем он успеет пикнуть.

— М-м, я готов поставить на это гораздо больше, Карбок. — Хансен взглянул на небо. — Ну и жаркий же опять денек… Матерь Божья! А это что еще такое?

Голова Карбока повернулась, и он тоже посмотрел в бледное зелено-голубое южное небо.

К станции подплывали три силуэта, каждый из них размером был с пол-станции.

— Пушки в башнях у нас работают?

— Нет, сэр, — ответил Карбок, все еще глядя на необычное явление. — Но у нас есть переносные.

— Установите их в куполе. Оставьте несколько человек следить за опорными стволами, а всех остальных поднимайте сюда. Да, оставьте охрану у дерева с тоннелем. Я не хочу иметь никаких неожиданностей с той стороны, пока мы занимаемся с этими. Шевелитесь!

По порушенной станции гулко разнеслись приказы. Каждому, у кого был исправный пистолет, приказано было явиться в купол. Вопросов «зачем» не возникло ни у кого. Три плавуна-фотоида даже и не пытались закамуфлировать свое приближение. Среди тех, кто столпился под окнами купола с убранными теперь панелями из плексового сплава, были Логан и Кохома. Под куполом уже были установлены три лазерные пушки, направленные в небо.

Хансен заметил появление двух разведчиков, жестом отдал распоряжение Карбоку и подошел к ним.

— Вы когда-нибудь видели таких?

Логан внимательно посмотрела на раздутых монстров, совершенно очарованная.

— Нет, шеф, никогда. И не помню, чтобы Борн упоминал о них.

— А ваш пигмей, часом, не может ими каким-нибудь образом управлять?

— спросил Карбок.

Логан задумалась.

— Нет, не думаю. Если бы они были опасны и в то же время управляемы, Борн призвал бы их для нашей защиты, когда мы двигались на уровне макушек деревьев.

Плавуны представляли собой огромные газовые баллоны более или менее яйцевидной формы с колеблющимися, похожими на паруса плавниками на спине и по бокам. Плавно взмахивая этими выростами во всю длину тела, они лениво перемещались в воздухе. Сами газовые баллоны были бледно-голубые и полупрозрачные, сквозь них явственно просвечивало солнце. Под каждым баллоном была какая-то эластичная органическая масса, похожая на резину, испещренная складками, похожими на мотки кабеля, оттуда свисали короткие толстые щупальца, блестевшие на солнце подобно зеркальной лозе, которую Логан хорошо запомнила за те недели, пока они были в лесу. Они все состояли из поворачивающихся, колеблющихся органических призм, преломлявших свет и разлагавших его в спектр, из-за чего вся тварь похожа была на огромный воздушный шарик, гоняющийся за радугой. А ниже этой сияющей, блистающей поросли спускались более длинные щупальца. У них был более естественный вид.

Они были того же бледно-голубого оттенка, что и газовые баллоны, и покрыты были тускло поблескивавшей слизистой оболочкой.

Фотоиды продолжали дрейфовать по направлению к станции, а кучка ученых, сгрудившихся у разрушенного трансивера дальней связи, жарко дебатировала по вопросу о том, что же это — растения или животные.

— Оружие к бою, — скомандовал Хансен.

До настоящего момента существа не предпринимали ничего, что можно было бы расценить как враждебные действия, но уже от их невероятного размера становилось не по себе. Зловещая же тишина, с которой они надвигались, окончательно доканывала нервную систему.

— Если они приблизятся на двадцать метров, открывайте огонь, — сказал Хансен, — но не раньше.

Начальник службы безопасности кивнул.

Один из плавунов направился прямо к ним, зловеще поигрывая в воздухе длинными развевающимися щупальцами. Однако он остановился перед самой критической чертой, установленной Хансеном, и завис.

Несмотря на то, что у чудовища не было видно ничего, хотя бы отдаленно напоминающего орган зрения, Хансен не мог избавиться от ощущения, что их изучают. Чудовище продолжало висеть на месте, а огромные плавники плавно покачивались, помогая ему сохранять равновесие. Напряжение в куполе и во всей станции достигло предела.

Тут кто-то закричал, и все перевели взгляд вниз в сторону. Два других плавуна подплыли к самому челноку, последней сохранившейся связи с компанией, со всей Вселенной. Длинное щупальце опустилось и обвилось вокруг носа челнока. Как бы из любопытства, оно без видимых усилий потянуло челнок. Раздался скрежет, и челнок подвинулся. Тут луч ослепительно яркого света, толщиной не больше карандаша, прорезал пространство, отделяющее людей от любопытного плавуна. Карбок подпрыгнул и завизжал на расчет переносной лазерной пушки.

— Кто открыл огонь? Я не отдавал приказа!

Лазерный луч просто-напросто прошил насквозь газовый баллон и вышел с другой стороны. От неожиданности плавун немного потерял высоту, но тут же вернулся в исходное положение. От того места, куда попал лазерный луч, пошел легкий дымок. Послышался легкий едва различимый свистящий звук, который можно было принять за легкий вздох. И тут плавун стал резко подниматься, забыв выпустить челнок. Послышался отчетливый звук лопающихся один за другим, подобно струнам пианино, канатов. Тут кто-то выстрелил из пистолета, открыли огонь остальные пушки. Карбок носился среди своих подчиненных, но из-за захлестнувших, казалось, всю станцию звуков его не было слышно. Одна за другой рубиновые вспышки пронзали тела плавунов. Всякий раз, когда красный луч попадал в газовый баллон, раненый плавун терял высоту, потом тут же снова надувался и снова набирал ее. Если же луч попадал в заросли щупалец, то он просто отражался от зеркальной поверхности коротких и покрытых слизью длинных щупалец.

В надежном укрытии из зарослей поющей гребенчатой лозы Борн прошептал спутникам:

— Уж больно они терпеливы, эти фотоиды.

— А вдруг они не захотят драться? — заволновался Лостинг.

Сзади раздалось рычание Джелливана:

— Злость приходит к фотоидам медленно, но длится долго.

Наконец, раздраженные то ли назойливыми уколами лазерных лучей, то ли шумным мельтешением мелких фигурок внизу, плавуны начали реагировать. Их короткие, похожие почти на кристаллы щупальца зашевелились и стали складываться в сложные узоры, инстинктивно образуя защитные редуты, поскольку снизу их продолжали покусывать красные лучи.

Солнце стояло высоко и светило жарко. Но во вновь образованной системе щупалец солнечный свет фокусировался и еще раз фокусировался и усиливался, сновал от щупальца к щупальцу, как от линзы к линзе, и собирался в мощные пучки органическими линзами столь совершенной природы, что человеческий глаз показался бы по сравнению с ними топорной работой. Наконец два ближайших плавуна послали в направлении станции солнечные лучи невероятной концентрации.

Налево и направо стены станции были сделаны из ячеистого алюминия, а не из дюраля. И там, куда попал солнечный свет, он расплавился, и лучи стали жечь все, что внутри.

Хансен бросился прочь из купола, так же поступили Кохома, Логан и большинство других сотрудников. Наверху остался один Карбок со своими людьми. Он поносил их за неисполнительность и неумелость. Ему даже в голову не пришло, что газовые баллоны плавунов состояли из отдельных отсеков. И уж откуда ему было знать, как быстро эти отсеки восстанавливаются и заполняются свежим газом, вырабатываемым в только что регенерировавших стенках клеток. Карбок отказывался признать бессилие, в данном случае лазерных пушек, которыми запросто можно сбить челнок или большой самолет. Он отказывался расписаться в собственной беспомощности даже тогда, когда мощный многократно усиленный световой луч, пущенный третьим плавуном, ударил в купол, расплавил твердый плексовый сплав, расплавил собственно пушки, расплавил или сжег опоры, стулья, покрытия пола, инструменты.

То, что он проиграл, Карбок понял только в последние минуты, сгорая вместе с последней пушкой и ее расчетом.

Рассвирепевшие плавуны-фотоиды не улетали еще полчаса. Они плавали туда-сюда вдоль станции, они продолжали играючи посылать световую энергию в ее развалины еще долго после того, как последний жалкий красный лучик возник из дымящихся руин. Наконец они устали. Что бы у них там ни было вместо мозгов, но оно насытилось.

Фотоиды оставили станцию испещренную пробоинами, как оспой, охваченную изнутри пожаром, и отплыли к югу, откуда, собственно, и появились.

— А теперь пойдем и кончим их, — прорычал Лостинг.

— Погоди, — успокоил его Борн. — Там кто-нибудь мог остаться. Давай подождем, пока огонь закончит работу фотоидов и умрет солнце.

Как это зачастую случалось, ночной дождь начался в этот день еще до наступления темноты. Поэтому, когда они вошли в разоренный остов станции, то не нуждались ни в каком освещении. Отовсюду струилась вода. Капли шипели и испарялись, попадая на перегретый металл. Местами под ударами фотоидов оплавились стены коридора. Остывающий металл потрескивал и коробился. Во внешний коридор охотники вошли с заряженными снаффлерами наготове, хотя ни тот ни другой не ожидали обнаружить среди этих дымящихся развалин что-нибудь живое.

— Даже необходимая смерть неприятна, печальна, — заметил Борн, морщась от всепроникающего запаха обгорелой плоти. — Это не то место, где стоит долго задерживаться.

Лостинг согласился и указал вдоль прохода, огибающего станцию.

— Я пойду в эту сторону, а ты в ту. Встретимся на том конце. Чем быстрее мы с этим покончим и отправимся домой, тем будет лучше.

Борн согласно кивнул и пошел в свою сторону. Лостинг дождался, пока тот исчезнет из виду, и пошел за Джелливаном.

Трупов попадалось много. Большинство было похоронено под обломками или оплавившимся металлом, либо сгорело практически дотла. Лостинг оценивал урон, который способны нанести фотоиды. А ведь ему довелось наблюдать, как любопытный фотоид потрогал щупальцем толщиной с дерево спящего охотника, после чего оставил его досматривать сны и дружелюбно отправился дальше. Другой же раз ему довелось видеть, как обычно миролюбивый гигант пришел в ярость, когда испуганный даевердон оттяпал ему полщупальца. Фотоид незамедлительно разнес в щепки всю верхнюю часть дерева, на котором жил хищник, после чего поймал и зажарил напавшего.

И все-таки, до чего же ему хотелось, чтобы был какой-то иной выход.

Они обследовали то, что раньше было дальним концом помещения для скаммеров. Быстрые разведывательные диски теперь трудно было узнать. У большинства прозрачные купола были разрушены, а изящные корпуса превратились в растекшиеся по полу металлические лужи. Вместе с ними расплавились останки двух великанов. Они так и сидели в круглой кабине, и кости их белели на фоне металла.

Если бы великаны не сопротивлялись так долго, фотоиды, скорее всего, быстро бы устали и уплыли в сторону своих южных гнездовий. А вместо этого перепуганные неуклюжие великаны сражались до последнего, хотя их красные лучи оказались до смешного бессильны против нервной системы прозрачных фотоидов.

Неожиданно Джелливан зарычал и прыгнул вперед. Фуркот учуял запах, но слишком поздно. Запах гари забивал все остальные. В верхней точке прыжка красный луч ударил его точно между глаз, и он безмолвно бесформенной кучей рухнул на пол. Лостинг вскинул снаффлер и выстрелил прежде, чем фуркот упал. Раздался характерный мягкий «пшик» лопающегося семени. В темноте неподалеку кто-то вскрикнул, и наступила тишина.

Из-за погнутой, вздыбленной секции пола возникла пошатывающаяся фигура. Это была Логан. Уронив пистолет, она обеими руками пыталась вырвать шип джакари из своей правой груди. На ее рубашке стало расползаться небольшое пятнышко крови. Она тупо уставилась на Лостинга. Охотник перезарядил трубку.

И тут второй луч ударил его сбоку, прошил кожу, кости, нервы, внутренние органы. Обычно шока от столь сильных повреждений бывает достаточно, чтобы убить на месте. Лостинг, однако, не был обычным человеком. Он упал на колени и медленно завалился налево. Он был все еще жив и обеими руками схватился за правый бок. Снаффлер со стуком упал на влажный металлический пол.

Логан удалось сделать пару заплетающихся шагов вперед, и она попыталась что-то сказать скорчившемуся на полу телу. Губы и язык ее двигались, но звуков не получалось. Потом глаза ее затуманились под действием мощного нервного яда, и она упала как подкошенное дерево.

Женщина лежала совершенно неподвижно, будто сломанная кукла. Одна рука была неестественно изогнута.

Из неосвещенного тоннеля неподалеку осторожно вышли две фигуры.

Кохома подошел к неподвижному телу Логан и встал рядом с ней на колени. Хансен же, едва взглянув на нее, направился к Лостингу. За ним, не нащупав пульса, зло выругался пилот-разведчик.

— Добрался он-таки до тебя, бедная Тими.

Начальник станции приближался к Лостингу, не сводя с него пистолета. В темноте наполненного смертью коридора громко разносилось дыхание охотника. Хансен лишился значительной части своей одежды и всех бюрократических замашек, он тяжело дышал.

— Прежде, чем я убью тебя, Лостинг, скажи — зачем?

— Борн был прав, — тяжело выдавил охотник. С поврежденного бока полное онемение начинало распространяться по всему его телу, заволакивать сознание. — Он же говорил тебе… Вы берете, не давая…

Берете без спроса… Берете чужое и не возвращаете… Вы не эмфолите наш мир.

— Это не ваш мир, Лостинг, — устало сказал Хансен.

Кохома внезапно задумался над чем-то. По крайней мере, так показалось, потому что он начал бормотать об симпатической эволюции и насильственной эволюции.

— Просто ты не хочешь этого признать, очень плохо. — Хансен обернулся и окликнул. — Марта, Афеллоу, проверьте это животное.

Из бокового прохода появились мужчина и женщина. У него был мачете, у нее пистолет, чтобы лишний раз не рисковать, женщина выпустила еще один заряд в голову фуркота. Но Джелливан и так был мертв, мертвее не бывает.

— Да будь оно все трижды проклято, — вдруг взревел Хансен. В нем наконец слилось воедино гнев и отчаяние. — Бессмысленно! Ведь все это бессмысленно! — И он жестом обвел все вокруг, после чего снова обратился к Лостингу. И голос его был полон горя от сознания понесенных потерь.

— Неужели ты не видишь, вы нас не остановили. У меня осталось четверо, — он глянул на неподвижное тело Логан. — Нет. Трое.

Каждое слово давалось Лостингу ценой острой, адской боли, пронзавшей все тело. И с каждым новым словом он поражался тому, что ему все-таки удавалось его произнести.

— Вы все… мертвы. Все ваши… небесные лодки… разрушены.

Большой челнок… тоже. И оружие ваше… умерло. И ваши стены… и сети… Грозоход… их всех убил… А теперь лес… доберется… до вас.

На лице Хансена проступила жалость.

— Нет, Лостинг. Вы предприняли хорошую попытку, и она вам почти удалась. Но у нас полно еды, а вода здесь льется с неба целую ночь. Я знаю, как быстро растет эта крона, и может случиться, что она полностью закроет станцию, прежде, чем прилетит спасательный корабль.

Ты совершенно прав. Наш челнок не может больше летать, но все его внутренние системы проверены, и они функционируют, включая средства связи. Эти пузыри с призмами вряд ли еще раз вернутся. И навряд ли на нас нападет кто-нибудь еще, способный разрушить корпус корабля. Да, этот лес может похоронить нас под водопадом зелени, но наши сигналы бедствия все равно будут приниматься. Некоторым людям вы доставили массу неприятностей и хлопот. Они, конечно, не порадуются, но они заново отстроят эту станцию, заново отстроят все и начнут все сначала.

И все ради эликсира бессмертия. Ты даже представить себе не можешь, на что пойдут люди, чтобы добыть его. И мы не повторим прежних ошибок, но в другом полушарии этой планеты, подальше от вашего племени. И у новой станции будут воздушные патрули, оружия будет в три раза больше. И к тому же работающая автономно энергетическая система. Пространства мы расчистим в четыре раза шире и в два раза глубже. Нет, прошлых ошибок мы не повторим. Ты храбрый человек, Лостинг, но ты проиграл. Какая жалость. И почему нам было не подружиться.

— Осквернили… мгл, — прошептал Лостинг.

Хансен склонился пониже, по-прежнему не сводя с охотника дула пистолета.

— Что ты сказал, я не расслышал?

— Дай вам… волю… вы бы все… украли, — прохрипел охотник, — даже… человеческую душу, даже… запах цветка.

Хансен медленно и грустно покачал головой.

— Не понимаю я тебя, Лостинг, и вообще не знаю, смогли бы мы друг друга понять.

Так он и качал головой, когда джакари, выпущенная из снаффлера Борна, вонзилась ему в шею.

Кончилось все мгновенно. Руума-Хум завалил парочку, склонившуюся над трупом Джелливана, а топор Борна остановил Кохому, прежде чем великан успел поднять пистолет. Поверженных великанов охотник искромсал, пожалуй, даже мельче, чем это было необходимо. Кровь, вытекавшая из их искромсанных тел, иссякла раньше, нежели его ярость.

Измученный и опустошенный, он подошел и склонился над трупом того, кто был для него самым ненавистным человеком в мире. Руума-Хум стоял рядом с Джелливаном и обнюхивал его. Но никакой надежды для павшего фуркота не было. Они были очень хорошо сложены, но все равно были уязвимы. Луч, выпущенный рукой Логан, прошел сквозь мозг. Тонкая темно-зеленая струйка сочилась из небольшой ранки на лбу и пачкала светло-зеленый мех. Лицо поверженного охотника было искажено болью, вовсе не физической.

— Не везет… Лостингу… не везет… Ты всегда… выигрываешь…

Борн. Всегда… Борн впереди… Лостинга… на слово… на поступок…

Несправедливо… несправедливо. Так много смерти… Зачем?.. Зачем?..

— Ты знаешь, зачем, — неуклюже пробормотал Борн. — Ведь это болезнь. Новый паразит пришел в мир, напал на нас. Чтобы вырезать его… он убил бы Дом. А ты спас Дом, охотник, — голос его надломился.

— Я люблю тебя, брат.

Борн опустился рядом и предался печальным образам, в то время, как Руума-Хум уселся на задние лапы и горевал вместе с плачущим небом. Так они и просидели, пока не пришел новый день и вместе с ним свет. Когда Борн с Руума-Хумом пустились в обратный путь, первая волна никем не обижаемых кабблов, вьюнов и воздушных корней успела сгладить совсем еще недавно острые края вырубки.

Два тела, человека и фуркота, были надежно закреплены на спине Руума-Хума. Конечно, тащить на себе всю дорогу до дома такую ношу было нелепо, но ни Борну, ни Руума-Хуму и в голову не пришло, что можно вернуться без них. Борн хорошо запомнил последние слова Хансена-вождя, когда он подкрался уже достаточно близко, чтобы убить его, произнесенные той последней ночью под дождем. Слова эти были ложью.

Едва ли великаны осмелятся построить новую станцию где бы то ни было в Мире. По крайней мере, не теперь, после того, как вся их работа была поглощена целиком, без остатка, безмолвно, необъяснимо. А если даже и попытаются, то здесь они не найдут тех наростов, которые ищут. Им даже не удастся установить свое легкое оружие и доставить металлы. Племя проследит за этим. И другие племена будут предупреждены. Весть о них разнесется.

Брайтли Гоу, которая увидела их первой, поприветствовала по возвращении, когда они, еле живые от усталости и изнеможения, ввалились в поселок. Но она недолго пробыла с ними после того, как увидела тело Лостинга. К своему удивлению, Борн понял, что ему это все равно. После этого он спал два дня, а Руума-Хум на день дольше.

Вся история была рассказана Совету.

— Мы сделаем все, чтобы они не пришли. Мы не позволим им больше напустить свою болезнь на Мир, — объявил Сэнд, когда повествование было окончено.

Ридер и Джордан согласились.

Теперь осталось сделать последнее. В последующую ночь люди взяли факелы и вместе с детьми отправились в лес с телами Лостинга и Джелливана. Для этого они отыскали величайшее дерево из Тех, Кто Хранит, самое высокое, самое старое, самое сильное. Дерево это было последним пристанищем для самых чтимых из вернувшихся домой. Презрев великую опасность, исходящую от полночных небесных демонов и разбойных обитателей крон, процессия взошла на Первый Уровень. Пропели торжественную песнь, и слова в этот раз выходили печальнее, чем раньше. После этого тела обработали маслами и травами и бок о бок положили в дупло. Сверху их прикрыли гумусом, восстановили органический покров. Лостингу понравилась бы хвала, которую вознесли ему. Долго творили и превозносили его бесстрашие и искусство охотника, силу и твердость характера. Говорили все, собратья охотники, Сэнд, Джойла и Борн, больше всех Борн. Он говорил так долго, что его пришлось остановить. Все было кончено.

Церемония завершилась. Мужчины и женщины в сопровождении детей стали спускаться по спирали вниз к Дому. По обе стороны от них шли молчаливые фуркоты. А могучее То, Кто Хранит, возвышалось до самых плачущих облаков. И вот уже во всепоглощающей темной зелени исчез огонек последнего факела, остался только темный лес, зеленый и безродный. Кто знает, что за мысли родятся в этих малахитовых глубинах?

Через два дня у основания Тех, Кто Хранит, созрел бутон, лопнула его тугая кожица, и оттуда показалось изумрудное существо, тянущееся всей своей влажной шелковистой шерсткой к слабым лучикам света.

Моргнули и открылись три крошечных глазика, и маленькие клычки показались у уголков все еще мокрого, ни разу не открывавшегося рта. А потом крошка зевнул и принялся охорашиваться. Сопротивляясь и извиваясь, оторвались от раскрывшегося бутона последние зеленые корешки, и тут же, превратившись в мех, улеглись на спине, впитывая солнечные лучи. В крошечном тельце начался процесс фотосинтеза.

Мурлыкая от радости встречи с необъятным миром, крошка фуркот огляделся и увидел яркие глаза, глядящие на него из дневного полумрака.

— Я — Руума-Хум, — заявило то разумное, что скрывалось за этими глазами. Пойдем со мной к братьям и к людям.

Совсем еще слабенький, но с каждым шагом обретающий уверенность фуркотенок пошел вслед за старшим по направлению к свету.

Далеко-далеко вверху новорожденный младенец припал к груди матери.

При последнем вторжении, вызванном похоронами Лостинга, в глубинах величайших из Тех, Кто Хранит, проснулись силы. Дерево отозвалось и обволокло два тела густым древесным соком, чтобы оградить и охранить уязвимые органические ткани. Сок быстро затвердел, образовав непроницаемый барьер, сквозь который не могли уже пробраться ни бактерии, ни тли. В одной из верхних ветвей потекли и заработали соки, смолы и странные жидкости. Они растворяли и добавляли, воссоздавали и сохраняли, оживляли и перерождали. Мельчайшие частицы вновь пришедших перетекали к новому дополнению из других ветвей, растворялись и вымывались кости, плоть и бесполезные органы, все это исчезало, и на их месте образовывалась сеть из терпеливых темных волокон, древесных нейронов. И прежние нервные окончания человека и фуркота подсоединялись к этой обширной сети. Новые питательные вещества стали поддерживать подвергнувшуюся метаморфозе клеточную структуру. Процесс вживления Лостинга и Джелливана в душу и разум Тех, Кто Хранит, занял целую вечность и вообще ничего не занял. Мир леса работает неустанно, движутся соки, создаются новые вещества, в новую область поступают стимуляторы. И вот реакция произошла. Лостинг и Джелливан стали чем-то большим, стали великими. Они стали частью общего разума Тех, Кто Хранит, который, в свою очередь, не больше, чем одна-единственная доля огромного, великого мозга леса, ибо лес владычествовал над Миром без имени. Он изменялся, он развивался и рос, он умножал сам себя. И когда Мира достигли первые люди, он понял, что они сулят и чем угрожают.

Лесу хватило силы и упругости, плодовитости и разнообразия. И вот теперь он прибавляет к своему разуму медленно, терпеливо, так, как умеют только растения.

Лостинг, чувствуя, как растворяется последний след ненужной теперь индивидуальности, чувствуя, как он сливается с великим разумом, образованным десятками людей и множеством Тех, Кто Хранит, и все это прошито и связано неисчислимыми сознаниями рождающихся от дерева фуркотов, возликовал:

— Нет, Борн, не ты выиграл, — победоносно воскликнул он, и величие поглотило его. Уже исчезла и зависть и все другие чувства, поскольку он стал частью великого целого. И все человеческие настроения и эмоции отпали, как мертвый кокон. Разум леса стал еще чуточку больше, и скоро он придет к завершению замысла. И тогда ни люди, ни кто-либо другой не смогут вот так прийти и убивать и рубить безнаказанно. А потом, со временем, он перекинется через пустое пространство, которое он теперь уже начал смутно ощущать.

В лесу Борн эмфолил вместе со свежепробившимся зеленым росточком, и вместе с ним улыбнулся тому, какой хороший день. Он взглянул на любимое свое странное небо и даже не понял, как далеко он смотрит.

Вселенная, берегись ребенка в зеленом!