Между нами и горизонтом

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Переходить границы

Я осталась на ночь. У меня не было другого выбора, кроме как оставить Салли в отключке на полу гостиной в луже собственной блевотины, чего делать не собиралась. Так что я осталась. К счастью, Роуз прекрасно проводила время, заботясь о детях, так что это не было проблемой.

Проблема была в том, что Салли то терял сознание, то приходил в себя каждые пятнадцать-двадцать минут, и чаще всего он думал, что я Магда. Странно, но он не казался таким уж счастливым, что я (она) заботилась о нем.

— Ты сделала свой выбор, Мэгс. Я говорил тебе, что не хочу тебя видеть. Не хочу ничего слышать от тебя. Я... просто оставь меня в покое, черт возьми!

Лихорадка спала в четыре часа утра. Салли был весь в поту, его футболка промокла, поэтому я побежала наверх, чтобы найти ему что-нибудь чистое, чтобы переодеться, и впала в ступор в его спальне в изножье кровати. В его комнате не так уж много мебели: простая двуспальная кровать, смятые и откинутые покрывала (он не был здесь с тех пор, как проснулся и увидел суматоху на пляже в ночь шторма), комод, трехъярусная книжная полка, которая переполнена книгами, и огромная черная пластиковая упаковочная коробка с трафаретной надписью серого цвета с боку: «Капитан С. Флетчер».

Здесь, наверху, пахнет им. От Ронана пахло «Армани код», дезодорантом «Олд Спайс» и стиральным порошком. От Салли пахнет древесной стружкой и виски, и еще чем-то, что я могу описать только как запах Салли. На комоде лежат скомканные носки, а на полу рядом с кроватью — открытая книга. «Дзен и искусство ухода за мотоциклом». Половина книги уже прочтена.

Нахожу его чистые футболки, аккуратно сложенные и разложенные по цветам во втором ящике комода. Схватив одну, отправляюсь на поиски чистых штанов.

Внизу Салли тихо дрожит на диване, натянув одеяло до подбородка. Он удивленно смотрит на меня, стоящую у подножия винтовой лестницы.

— Так ты все еще здесь, Лэнг? — Его голос хриплый, без сомнения, от того, что он так сердито кричал на Кроу (меня) в течение нескольких часов.

— Похоже на то.

Салли, вздрогнув, оглядывает гостиную.

— Черт. Я так понимаю, это я разгромил дом, а не ты?

— Ты бредил. Отказывался сидеть на месте, не говоря уже о том, чтобы лежать. Думаю, что ты серьезно повредил свои ребра.

—Да. — Салли морщится, осторожно прижимая кончики пальцев к грудной клетке поверх одеяла. — Думаю, ты права.

— Хочешь пить? Принести воды?

Салли неуверенно смотрит на меня.

— Да. Если можно, это было бы замечательно. — Его тон такой мягкий и почти... почти раскаивающийся? Возможно ли такое? Никогда бы не подумала, что доживу до того дня, когда Салли Флетчер проявит хоть каплю раскаяния. Или благодарность, если уж на то пошло.

— Без проблем. Сейчас вернусь.

Я так же готовлю ему тосты. Его рвало еще три раза, пока он был в лихорадке, и ему, вероятно, не помешает немного пищи в желудке. Когда предлагаю ему тарелку, то не удивляюсь, что он отказывается.

— Хотя спасибо. Я серьезно. Просто не могу сейчас есть.

— Может хочешь принять что-нибудь от боли?

Тень гнева мелькает в его взгляде.

— Сказал же «нет», Лэнг. Я мог бы быть разорван на куски, истекая кровью на тротуаре, и все же скорее умру, чем приму все это дерьмо. Не спрашивай меня больше. — Похоже, он чувствует себя достаточно хорошо, чтобы отчитывать меня. И это утешает. — Кстати, который час? — спрашивает он, пытаясь отвернуться и посмотреть в окно.

Кладу руку ему на плечо, останавливая.

— Уже пять сорок, — говорю я. — Скоро рассвет. Прошло много времени с тех пор, как я проводила две ночи в неделю вне дома.

— Такая мятежница. — Салли выдавливает улыбку, и на его щеках появляются две глубокие, душераздирающе идеальные ямочки.

— Ну, если ты так говоришь... — Улыбаюсь в ответ, опустив голову. — Мне нужно идти, Салли. Я не могу надолго оставить детей. Но хотела спросить тебя кое о чем, прежде чем уйду.

В чертах его лица появляется настороженность.

— Конечно. Но это не значит, что я отвечу, если мне не понравится вопрос.

— Естественно. — Никакой лжи с Салли. Просто категорический отказ передать информацию, которую вы просите. Звучит примерно так. — Пока у тебя был жар, ты все время на кого-то кричал. Кого-то по имени Кроу. Я просто хотела узнать, кто он такой.

Салли замирает. Какое-то время он молчит, глядя на меня, потом переводит взгляд на потолок и тяжело вздыхает.

— Кроу — это парень, с которым я служил в армии. Он был ничтожеством и трусом. Мы с ним не были друзьями. Тебе этого достаточно, Лэнг?

Нет, не достаточно. Я хотела знать, почему Салли так рассердился на него раньше, когда ругался и кричал о том, что люди в грузовике в опасности, но я знала, что иду по тонкому льду. Он не собирался давать мне больше никакой информации. Во всяком случае, не сегодня.

— Вполне. Что ж. Я зайду позже, чтобы проверить тебя, хорошо? После того, как Роуз закончит работу и сможет снова позаботиться о детях.

— Тебе не нужно этого делать. Теперь я буду в порядке. Думаю, самое худшее уже позади.

— И все же, я вернусь около шести.

Губы Салли вытягиваются в ровную, плотную линию. Знаю, что он хочет поспорить со мной, отстаивать свою точку зрения, но он умный парень. И знает, что ему нужна помощь, хотя и не хочет признавать этого.

Хватаю куртку и направляюсь к двери.

— Эй, Лэнг?

Я оборачиваюсь.

— А они… ну, знаешь. С ними все в порядке? С детьми Ронана?

Я на секунду задумываюсь над этим вопросом, а потом отвечаю:

— Нет. Нет, они не в порядке. Их отец недавно умер.

***

— Если бы ты снова увидел своего отца, Коннор, чтобы ты ему сказал?

Коннор смотрит на свои руки, а затем в окно, где на пляже установлен небольшой кран, чтобы поднять искореженные и потрепанные останки корабля в кузов грузовика.

— Коннор? — голос Доктора Филдинга слышно кристально чисто и очень громко через динамики ноутбука, стоящего на столе перед маленьким мальчиком, хотя Коннор старательно делает вид, что не слышит его.

— Коннор, милый. Почему бы тебе не ответить доктору Филдингу?

Я очень устала. За гранью усталости. Однако, приняла решение, что дети не будут страдать из-за того, что провела всю ночь, ухаживая за их больным, пока еще неизвестным дядей, так что теперь я на четвертой чашке кофе за день.

Коннор откашливается, ковыряя ногти.

— Я бы ему ничего не сказала. Он мертв, — тихо говорит он.

— Коннор…

— Все в порядке, мисс Лэнг. Возможно, Коннор прав. Иногда, на ранних стадиях горя, бывает полезно представить себе эти диалоги, последние слова, если хотите, чтобы завершить разговор и дать детям возможность попрощаться. В других случаях это может иногда привести к путанице ситуации. Коннор, как ты относишься к своей жизни на острове? Тебе там нравится? С Офелией?

Коннор искоса смотрит на меня.

— Все в порядке, — заверяю я его. — Ты можешь говорить все, что хочешь. Я не буду злиться, обещаю.

— Ненавижу это, — выпаливает он. — Я ненавижу этот остров. Ненавижу не ходить в школу. Иногда ненавижу Эми. Она всегда слишком счастлива.

— А Офелия? Ты не возражаешь, что отец оставил ее присматривать за вами?

Коннор очень долго молчит. Я чувствую, что он хочет снова посмотреть на меня, но не позволяет себе этого. И затем, после нескольких секунд нерешительности, он говорит:

— Я не ненавижу Офелию. Сначала так было, но теперь... она нормальная. Я не возражаю, что она здесь главная. Быть здесь с ней лучше, чем в сиротском приюте.

— Почему ты думаешь, что Эми слишком счастлива, Коннор?

— Потому что. Она никогда не выглядит грустной. Она все время играет и смеется. Как будто ей все равно.

— Все равно, что твой отец умер?

Коннор снова отворачивается и, прищурившись, уставился в окно.

— Видишь ли, Коннор, разница между тобой и Эми в том, что она намного моложе тебя. Хотя ей очень грустно, что твой отец умер, ее разум работает иначе, чем твой. Она не чувствует отсутствия твоего отца так сильно, как ты. Но это не значит, что ей все равно, понимаешь? Это просто означает, что она немного лучше справляется с грустью, которую чувствует внутри. Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Полагаю, что да.

— Так что, когда в следующий раз увидишь, как Эми смеется и играет, подумай вот о чем. Ты ее старший брат, и она ровняется на тебя и очень тебя любит. Она определенно иногда чувствует себя немного напуганной, так что, возможно, вам было бы неплохо посидеть и поиграть вместе. Дай ей знать, что она может рассчитывать на твое присутствие, если ты ей понадобишься. Как ты думаешь, это хорошая идея?

Коннор поднимает голову и смотрит прямо на Доктора Филдинга на экране впервые с начала сеанса сорок минут назад. Он выглядит так, словно наконец услышал что-то, что имело для него смысл.

— Наверное, — говорит он, и его тон совершенно изменился. — Я имею в виду, может быть. Если она не будет слишком раздражать.

— Это очень любезно с твоей стороны, Коннор.

Филдинг иногда был слишком мягок в своем подходе, на мой взгляд, но опять же он был обученным и прославленным детским психологом, а я была безработной школьной учительницей. У него, вероятно, был огромный опыт работы, и то, как он только что справился с ситуацией с Эми, на самом деле звучит так, как будто это могло бы изменить ситуацию в доме. Если бы Коннор начал больше общаться со своей сестрой вместо того, чтобы огрызаться на нее всякий раз, когда она была весела, он тоже мог бы в конечном итоге преодолеть свое горе. Остается надеется, что так и будет.

— Коннор, спасибо, что уделил мне сегодня немного времени. Мне очень понравилось с тобой разговаривать. Думаю, что мы добились большого прогресса, — говорит Филдинг.

Коннор кажется менее уверенным в том, было или не было достигнуто во время сеанса. Он кривит губы в едва заметное подобие улыбки, хотя на его лице нет и намека на нее. Хватает свою книгу и полосатую шапочку, выходит из комнаты и бесшумно закрывает за собой дверь. Ненавижу эту часть. Теперь настало время, когда мы с Филдингом обсуждаем, как лучше всего я могла бы справиться с детьми на следующей неделе, хотя большую часть времени мне кажется, что Филдинг использует эту возможность, чтобы покопаться в моей голове.

— Ну, Офелия. Должен сказать, я действительно вижу некоторый прогресс, —говорит он, пока устраиваюсь на стуле, который только что освободил Коннор.

— Да, я согласна. В последние дни он стал гораздо разговорчивее. И он попросил проводить больше времени на улице. Хотя это было связано с несчастным случаем, случившимся во время шторма.

— Шторм? — Он использовал свой фальшиво-шокированный голос, которым разговаривал с Коннором всякий раз, когда маленький мальчик выпаливал ему что-то отстраненное. Я же не сказала ничего особенного, так что немного неприятно, что он использовал этот тон со мной.

— Да, шторм. Корабль перевернулся недалеко от берега. Но не настолько близко, чтобы экипаж корабля смог доплыть до берега. По последним подсчетам, погибло тринадцать человек.

Это, кажется, привлекает его внимание.

— Понятно. И Коннор проявляет повышенный интерес к несчастному случаю, что кажется... необычным?

— Нет. Я так не думаю. Думаю, ему просто любопытно. Он знает, что там погибли люди. Это было ужасно.

— Ммм. Да, понятно. Звучит ужасно.

Ах, этот мягкий, ласковый тон психотерапевта. Он умудряется казаться глубоко уязвленным этой трагедией и в то же время совершенно неискренним. Мне хочется захлопнуть ноутбук и отключить его, но это сделало бы сеанс на следующей неделе действительно неловким. Ради Коннора мне удается взять себя в руки и не наброситься на него.

— Ну, а вы, Офелия? Как это событие повлияло на вас? Психически?

О, ну, уж нет. Филдингу не удастся подвергать меня психоанализу. Ни за что на свете. Одно дело — быть здесь, потому что это правильно для ребенка, находящегося на моем попечении, и совсем другое — быть раздетым и осмотренным, чтобы он делал заметки обо мне в своей маленькой книжечке.

Я одариваю его своей самой стальной, холодной улыбкой.

— Я в порядке, доктор. Спасибо за заботу.

— Вы не знали никого из погибших?

— Нет, не знала. Единственным человеком, которого я знала, был Салли…

Филдинг откидывается на спинку сиденья, как будто я протянула руку через экран компьютера и ударила его по лицу.

— Простите? Вы только что сказали «Салли»?

— Да. Есть проблема? — Определенно была какая-то проблема.

— Салли Флетчер? Брат Ронана?

— Да.

— О. Ну, понятно.

— Что понятно, доктор Филдинг? Я в замешательстве.

— Ронан много раз упоминал своего брата на своих личных сеансах психотерапии. — Доктор выглядит смущенным, нахмурив брови, как будто ищет, что сказать дальше, но не находит ответа. В коридоре часы на стене пробили полдень. К тому времени, как он продолжил, прошло пять минут. — Конечно, конфиденциальность пациента все еще является юридически обязательным контрактом, даже после смерти пациента, мисс Лэнг, поэтому я не могу вдаваться в какие-либо подробности о том, что происходило между мной и Ронаном во время наших сеансов, однако скажу вот что. Судя по тому, что я узнал, Салли — мужественный, очень храбрый человек, который пережил в своей жизни множество травматических переживаний. А когда люди переживают все то, что пережил Салли, Офелия, это оставляет след. Несмываемый, который не стирается так легко. Во всяком случае, не без желания исцелиться. Ронан часто рассказывал мне об опасных трюках, которые выкидывал его брат. Действительно безрассудные, вызывающие головокружение вещи. Его желание бросаться в пасть ада так часто, хотя и похвально, может также означать, что он подвергает опасности тех, кто его окружает. А если он проводит время рядом с вами? Рядом с детьми? — Он замолкает.

— Салли спас трех человек. Никто не пострадал, потому что он отреагировал в сложной ситуации. А вы говорите так, будто Ронан был другим, доктор Филдинг. Он был награжден орденом «Пурпурное сердце», помните? Уверена, что он получил этого не за то, что раздавал мороженое в аэропорту Кабула.

— Да, хорошо. Ситуация сложная, с какой стороны ни посмотри. Я просто подумал, что было бы благоразумно предупредить вас. Дружеское предупреждение от меня вам.

Доктор Филдинг был человеком, у которого никогда раньше не было повода использовать фразу «дружеское предупреждение». Он был слишком правильным, слишком утонченным для таких вещей.

— Что ж, спасибо, доктор, что присматриваете за мной и за детьми, но вам действительно не о чем беспокоиться, уверяю вас.

***

Роуз пришла сразу после работы. Я уже накормила детей обедом, и они оба были вымыты, так что все, что ей нужно было сделать, это посидеть с ними пару часов, наблюдая за показом фильмов по комиксам от «Марвел» (которые очень любит Эми).

Я опоздала к Салли. Когда вхожу к нему, жонглируя пластиковыми контейнерами с домашним соусом болоньезе и куриной запеканкой, которую приготовила днем, застаю Салли в гостиной и вижу, что он прислонился к стене с полотенцем, обернутым вокруг талии, вода стекает по его торсу, а на лице застыло выражение агонии.

— Господи, Салли, какого черта ты делаешь?

— Сначала я пытался принять душ, — говорит он сквозь стиснутые зубы. — Сейчас просто пытаюсь не упасть в обморок.

— Что случилось? Черт побери, почему весь пол в крови? — На ковре огромное ярко-красное пятно рядом с лестницей, и меньшие пятна разбросаны между ним и тем местом, где Салли теперь прислонился к стене.

— Разошлось несколько швов, — говорит он, морщась. — Все не так плохо, как кажется.

— Где? И зачем тебе вообще понадобились швы?

Ставлю на пол контейнеры с едой, которые несла, снимаю куртку и спешу проверить его. Сначала я не разглядела длинного зазубренного пореза на его правом боку, потому что он обхватил себя руками, однако источник кровотечения стал слишком очевиден, когда я подошла ближе.

— Корабль, — выдыхает Салли. — Нижнюю часть корпуса разорвало о камни в заливе. Повсюду были искореженный металл и острые края. Я увидел, как один из парней ушел под воду, и нырнул за ним. Волны там были огромные. Линнеман сделал все возможное, чтобы держать «Зодиак» на месте, но было очень тяжело. «Зодиак» врезался в «Посейдон», в то время, как я находился между ними. Меня зажало. Я сломал ребра, а искореженная сталь корпуса здорово меня зацепила.

— Я вижу. Боже, Салли. Дай посмотрю.

Он прикрывает свой бок, слегка наклонившись, так что мне трудно рассмотреть, насколько серьезны повреждения.

— Все в порядке. Лэнг, серьезно. Просто сядь и дай мне перевести дыхание на секунду, черт возьми.

— Салли, я серьезно. Дай я посмотрю!

Он выпрямляется и, разочарованно вздохнув, опускает руки по бокам. Порез очень глубокий, кровоточит, восемь дюймов длиной, и выглядит ужасно. Я полностью убираю руку Салли, закрывающую обзор, пытаясь получше разглядеть, не заражена ли она, и в этот момент замечаю начало шрама. Жуткий, красный, с вкраплениями розового шрам: он начинается от бедра и тянется вверх по боку, а затем на спину. Я уставилась на него с открытым ртом, чувствуя, как глаза с каждой секундой становятся все шире.

— Повернись, — говорю я Салли.

— Зачем?

— Просто сделай это.

— С моей спиной все в порядке. Там нет ничего, о чем тебе стоило бы беспокоиться, — говорит он жестким тоном.

— Салли. Я серьезно. Повернись. — Господь знает, что я уже готова стукнуть его.

Может быть, из-за решимости в моем голосе, а может быть, из-за того факта, что он потерял много крови, и у него нет сил спорить, но Салли действительно делает так, как я просила. Он медленно поворачивается лицом к стене, к которой прислонялся, упираясь обеими руками в штукатурку, чтобы я могла увидеть величину шрама, который распространяется вверх и на его спину, охватывая почти до плеча. Исковерканная, сморщенная кожа. Ярко-красная и темно-розовая. Рана зажила, довольно старая, но, похоже, в какой-то момент она причинила ему сильную боль.

— Красиво, да? — спрашивает Салли. В его голосе нет ни горечи, ни злости. Он кажется смирившимся. Пустым.

— Черт, Салли. Даже не знаю, что сказать.

— Хорошо. Тогда как насчет того, чтобы ничего не говорить, и мы пойдем дальше?

— Как?

Салли пожимает плечами.

— Несчастный случай.

— Что за несчастный случай?

Салли наклоняется вперед еще больше и упирается лбом в стену. Закрывает глаза. Он кажется таким усталым.

— Очевидно, тот, который был связан с огнем.

— Сколько тебе было лет?

Долгое молчание. А потом тихо он тихо произносит:

— Достаточно взрослый, чтобы знать что делаю.

Он явно не хочет больше говорить об этом, но я не могу смириться с этим. Не без должного объяснения. Слова Филдинга все еще звенят у меня в ушах, и я впадаю в панику. Был ли это яркий пример того, как Салли пытается разрушить свою жизнь, или это было что-то совсем другое?

— Это была твоя вина? — спрашиваю я. — Ты мог бы предотвратить это, если бы захотел?

Салли резко оглядывается на меня, но отвечает не сразу.

— Возможно, и смог бы. Но цена предотвращения этой травмы была бы намного больше, чем несколько дюймов обожженной кожи.

— Это больше, чем несколько дюймов, Салли. Это почти вся твоя спина. Наверное, было очень…

— Больно? Да, немного. Но сейчас я гораздо больше озабочен болью в грудной клетке и открытой раной, которую сжимаю руками, чем тем, что произошло много лет назад. Не могла бы ты пойти на кухню и принести мне немного спиртного?

— Пить, наверное, не лучший вариант в данный момент.

— Не пить. Чтобы простерилизовать этот порез.

— А-а, понятно. Прости.

Бросаюсь на кухню и начинаю распахивать дверцы буфета, пытаясь вспомнить, откуда он достал виски прошлой ночью. Требуется целая вечность, чтобы найти полку, где Салли прячет свою выпивку. Схватив маленькую неоткрытую бутылку водки, я также вытаскиваю из-под раковины совершенно новую тряпку, прямо из упаковки.

— Вот. Это подойдет? — Показываю то, что нашла.

— Да, хорошо. — Взяв у меня оба предмета, он откручивает крышку с бутылки водки и выливает щедрое количество спирта на чистую ткань. — Если я завизжу, не думай обо мне хуже, — язвит он.

— В любом случае, не смогу думать о тебе хуже, чем уже думаю, — сообщаю ему, скорчив гримасу.

Он тоже корчит в ответ, но ту же секунду, как прижимает пропитанный спиртом материал к боку, его глаза, кажется, вот-вот закатятся обратно в голову.

— А, черт. Черт возьми, как же жжет.

— Не будь таким слабаком. Давай я сделаю.

Забираю у него тряпку. Салли что-то ворчит, но не останавливает меня. Он снова упирается руками в стену, выгнувшись так, что его спина изгибается к потолку, и морщится.

— Сделай это быстро.

— Если бы я была бессердечным человеком, которому нравится видеть страдания других, я бы потратила на это как можно больше времени. Тебе повезло, что я больше Мария, чем садомазохистка, а? (прим. перев.: главная героиня «Звуки музыки») — Мои слова пропитаны сарказмом, пока я эффективно промокаю его кровоточащий бок.

Салли закрывает глаза и терпит. Его тело немного ссутулилось, так что голова свесилась между рук, но в остальном остается совершенно неподвижным, пока я работаю. Когда заканчиваю, он испускает дрожащий, неровный вздох и поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня.

— Садомазохист получает сексуальное удовольствие от причинения боли другим, Лэнг.

Боже. Жар вспыхивает на моих щеках, несомненно, сделав их ярко-красными. Отлично. Почему он сказал «сексуальное» так… ну, сексуально? Это заставило меня почувствовать, что я извиваюсь внутри собственной кожи.

— Хорошо, что этот момент не может быть менее сексуальным, — отвечаю я.

Я веду себя достаточно хладнокровно? Это крайне маловероятно, учитывая мои горящие щеки.

— Не может? — переспрашивает медленно Салли.

Его голова все еще висит низко между упертыми в стену руками, высоко поднятыми над головой. Он внимательно изучает меня, и следующие несколько секунд такие напряженные, что кажется будто у меня из легких выкачали весь воздух. Почему он так на меня смотрит? И что, черт возьми, он имел в виду? Сделав глубокий вдох, Салли моргает своими длинными темными ресницами, такими чертовски идеальными, но не отводит взгляд.

— Потому что, если спросишь меня, этот момент определенно мог бы быть менее сексуальным.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

Я сжимаю пропитанную водкой, а теперь уже и кровью тряпку в руке, готовая убежать с ней на кухню, но Салли выпрямляется, возвышаясь надо мной с ошеломленным выражением лица.

— Я стою здесь в одном полотенце, весь мокрый, а ты играешь роль няньки, ухаживаешь за моими ранами, твои руки на моей голой коже… Если бы это было порно, мы бы уже практически трахались.

— Придется поверить тебе на слово. Я никогда не смотрела порно.

Веселье мелькает на его лице, смягчая его черты.

— Ты никогда не смотрела порно? Совсем никогда?

— Это и значит «никогда».

— Даже когда возбуждена?

— Даже тогда.

— И что ты делаешь, чтобы снять напряжение? Ты просто... сама обо всем заботишься? Никакой визуализации? Только пальцы и воображение?

Черт. Больше не могу смотреть ему в глаза. Слов, слетевших с его губ, было достаточно, чтобы я отвела взгляд в пол. Теперь мои щеки были не единственными, что покраснело. Я вся цвета свеклы от линии волос до кончиков пальцев.

— Не думаю, что это твое дело, — тихо говорю я.

— Не мое. Но ты все равно можешь мне сказать.

— Просто оденься, Салли. Боже.

Пытаюсь проскользнуть мимо него на кухню, но в тот момент, когда двигаюсь, Салли тоже двигается, скользя вдоль стены, чтобы заблокировать вход в другую комнату. Удивительно, что он может двигаться так быстро, учитывая, как больно ему было.

— Помнишь мою политику без вранья, Лэнг? Так вот, прямо сейчас я обвиняю тебя.

— Ты не можешь. — Я пытаюсь нырнуть под его руку, но он понимает мои намерения и снова преграждает мне путь.

— Почему нет? — спрашивает он.

— Потому что. Я ведь тебе не лгу. Просто не поддаюсь на провокации.

Салли на секунду поднимает взгляд к потолку.

— Я бы назвал это чушью.

— А я бы назвала это просто невезением. А теперь убери свою задницу с моего пути, иначе я собью тебя с ног.

Салли ухмыляется. Пухлые губы приоткрываются, обнажая ряд красивых белых зубов.

— Думаешь, сможешь?

— Прямо сейчас да. Через пару недель, может быть, и нет, но сейчас ты слабее дряхлого старика.

— Я все еще могу одолеть тебя, Лэнг. (прим. перев.: игра слов: take you — одолеть, овладевать (женщиной), брать (женщину)). Не искушай меня.

От его слов у меня по спине побежали мурашки. Чувствую себя не в своей тарелке. Мне вдруг пришло в голову, что мы с Салли совершенно неожиданно флиртуем, а я не готова, ни готова к такому опасному предприятию. Пячусь назад, подняв руки.

— В этом нет необходимости. Как насчет того, что я просто оставлю тебя в покое и отправлюсь домой? Ты ведь знаешь, как пользоваться микроволновкой, верно?

— Конечно, знаю, как пользоваться. Только у меня ее нет.

— У кого, черт возьми, нет микроволновки?

— А кто, черт возьми, не смотрит порно? Ему это доставляет слишком большое удовольствие.

Никогда не думала, что застану тот день, когда Салли Флетчер улыбнется, и все же вот я здесь, наблюдая чудо своими собственными глазами. Выражение его лица преображается. Суровость исчезла, лицо словно... озаряется. Это все равно что смотреть на совершенно другого человека, незнакомца, которого еще не встречала.

— Рада видеть, что ты все еще способен смеяться за мой счет, несмотря на потерю крови, — сообщаю я ему.

Впрочем, я тоже улыбаюсь. Немного. Как раз достаточно, чтобы поощрить его.

— Я мог бы лежать на смертном одре, но все равно был бы не настолько болен, чтобы не подколоть тебя, Лэнг.

— Это большая честь для меня. И почему спарринг со мной приносит тебе такую огромную радость? — Я только наполовину шучу, когда спрашиваю об этом. Его постоянная потребность дразнить меня, подначивать или просто быть откровенно грубым со мной, кажется, его единственная целью, когда мы рядом друг с другом.

Улыбка Салли меркнет, переходя с пылающей десятки до гораздо более мрачной четверки. Но она все еще остается в уголках его рта и в глазах, как огонь, который никогда не погаснет.

— Это действительно приносит мне огромную радость. И ты прекрасно знаешь, почему, Лэнг.

— Нет, не знаю.

— Теперь, ты точно лжешь.

Я качаю головой, скрестив руки на груди, и Салли покорно вздыхает.

— Почему мальчик дергает девочку за косички на школьном дворе? Почему подросток с гормонами делает вид, что игнорирует самую красивую девушку в школе?

— Я тебе не нравлюсь.

— Конечно, нравишься.

— Ты играешь со мной.

— Нет.

— Как кошка играет с мышью, засранец.

— Если тебе безопаснее в это верить, тогда ладно, Лэнг. Я играю с тобой.

— Это не безопаснее. Это чистая правда.

Салли больше не открывает рта. Он просто смотрит на меня с легкой полуулыбкой на лице, словно дразня меня. Или, по крайней мере, я так думаю. Черт! Раньше все было предельно ясно — Салли Флетчер ненавидит меня, а теперь все так запуталось, что я понятия не имею, что происходит.

Салли ухмыляется, явно наслаждаясь тем, что я чувствую неловкость.

— Так, ты собираешься зашить меня или как? — спрашивает он, меняя тему.

— Ни в коем случае. Ни за что. Ты что, спятил?

— Ну, я не могу сделать это сам. Я пытался в прошлый раз, и посмотри, чем это обернулось.

Почему меня ничуть не удивляет, что он сам взял иголку и нитку? Я почти представляю себе его разговор с врачами на материке, когда он послал их всех к черту.

— Я всегда могу склеить себя суперклеем, если ты брезгуешь, — продолжает он. — У меня где-то завалялся один.

— Ты не можешь!

— Так латают людей в полевых условиях. Это самый эффективный метод предотвращения кровопотери.

Мне интересно, осознает ли он, что он больше не в поле, и что есть другие, более безопасные способы делать что-то.

— Как насчет того, чтобы поесть вместо этого?

Он покорно вздыхает.

— Конечно.

На этот раз Салли пропускает меня, когда я иду на кухню. Он не следует за мной. Я ставлю запеканку с курицей в холодильник и принимаюсь разогревать соус болоньезе, снова роясь в шкафах в поисках макарон. Не найдя их, заглядываю в гостиную, чтобы спросить Салли, где они хранятся, и вскрикиваю, обнаружив его голым посреди комнаты. К счастью, он стоит ко мне спиной — я получаю вид на его задницу вместо чего-то еще... ну, более важного.

Салли не оборачивается, но я вижу, что его плечи дрожат. Он смеялся. Этот ублюдок смеется!

— Можешь помочь мне одеться, если хочешь, — предлагает он. — У меня проблемы со сгибанием. Если бы ты могла подержать мои боксеры, мне было бы чертовски легче в них войти.

Я вижу, что он держит чистую футболку в одной руке, пару свернутых боксеров в другой.

— Думаю, я пас. А где ты держишь спагетти?

Салли, должно быть, слишком хорошо знает, что я все еще пялюсь на его задницу, потому что он напрягается, заставив свою левую половинку подпрыгнуть не один раз, а два. Он медленно разворачивается, почти повернувшись, и в этот момент я опускаю взгляд на кафельную плитку у своих ног.

— У меня нет спагетти, — говорит он. — Но на холодильнике есть макароны-ракушки. — Он старается не смеяться, но, судя по звукам, у него не сильно хорошо это получается.

Я исчезаю на кухне, тряся головой, пытаясь избавиться от образа голой задницы Салли, который словно отпечатался на моей сетчатке. Но все оказывается не так просто. У меня такое чувство, что я могу отбелить свои глазные яблоки, а образ будет оставаться там каждый раз, когда я моргну.

Когда приношу дымящуюся горячую еду в гостиную, гремя, стуча и производя достаточно шума, чтобы разбудить мертвеца, просто чтобы на этот раз убедиться, что он услышал меня, Салли растянулся на диване, полностью одетый (слава Богу), и у него в руке мой мобильный телефон.

Я замираю на месте.

— Что это ты делаешь?

Он что-то набирает на моем телефоне и смотрит на меня.

— Не паникуй, Лэнг. Я не читал твои сообщения.

— Тогда что же ты делал?

— Позвонил себе, чтобы получить твой номер. В следующий раз, когда ты принесешь еду, я хочу иметь возможность сделать заказ.

— А кто сказал, что я еще когда-нибудь что-нибудь принесу? — Нахмурившись, ставлю тарелки с едой на маленький кофейный столик перед ним. — И вообще, никто никогда не говорил тебе, что невежливо лезть в чужой телефон?

— Думаю, мы уже установили, что я невежественный. Ты с ума сошла, если ждешь от меня чего-то другого. Слушай, если тебя это беспокоит, то вот. Возьми мой телефон. Делай с ним что хочешь. Можешь посмотреть мои сообщения или фотографии. Прочти мою электронную почту, если хочешь. — Салли бросает свой телефон, ожидая, что я его поймаю, но я позволяю ему упасть на ковер у моих ног с тяжелым стуком.

— Нет, спасибо.

Салли, напрягая живот, выглядывает из-за края стола, вероятно, чтобы проверить, не сломался ли его телефон. Затем стонет и откидывается назад, увидев, что с ним в порядке.

— Возможно, это и к лучшему. Там всякая хреновое дерьмо. Ты просто загадка, Лэнг. Ты это знаешь?

А что именно Салли Флетчер считает хреновым дерьмом? Я на четыре части заинтригована и на шесть — встревожена. Но это, конечно же, не заставит меня рыться в его телефоне, как сумасшедшая ревнивая подружка. Даже когда я подозревала, что с Уиллом происходит что-то странное, когда он все время работал допоздна и получал странные сообщения в два часа ночи, никогда не опускалась так низко. И не собираюсь делать этого сейчас, даже с разрешения Салли.

— Меня трудно назвать загадкой, — говорю я ему, ставя перед ним контейнер с сыром пармезан. — Я просто не люблю, когда люди позволяют себе переходить границы.

— Ладно. Но, — говорит он, ухмыляясь. — Но не стесняйся переходить столько границ, сколько захочешь, когда позже будешь лежать в постели, вся возбужденная и взволнованная, глядя на мой номер в телефоне и думая, стоит ли мне написать.

— Ты слишком много думаешь о себе, не так ли?

Салли глубокомысленно кивает.

— Так и должно быть. Больше некому.

Эта мысль кажется мне печальной. Роуз была права, когда нарисовала довольно одинокую картину личной жизни Салли, чтобы заставить меня навестить его в медицинском центре, но все это было правдой. У него действительно никого не было. Его родители умерли. Теперь и его брат. Он отказывался подпускать к себе кого-либо достаточно близкого, чтобы позаботиться о нем.

— Не смотри так жалостливо, Лэнг, — говорит он, почесывая горло и все еще улыбаясь. — Поверь мне. Меня устраивает все, как есть.

И я действительно верю ему. Он сам устроил себе такую жизнь, где ему не нужно ни с кем взаимодействовать, ни с кем разговаривать, ни с кем встречаться, если он этого не хочет. Одинокий человек на маяке. Изможденный человек, живущий у моря. Странно, что он вернулся сюда после того, как покинул Козуэй так на долго. После военной подготовки и переброски. После всего хаоса и безумия Афганистана, разве он не хотел бы жить где-нибудь в большом городе? Или, по крайней мере, чуть ближе к цивилизации. Я достаточно наслышалась о бывших солдатах, вернувшихся с войны и находящих «нормальную» жизнь на материке слишком медленной. Насколько я могу судить, жизнь на острове практически остановилась.

— Может, поедим? — предлагает Салли, снимая напряжение между нами. Или, по крайней мере, откладывая его в сторону на некоторое время.

Похлопав по дивану рядом с собой, Салли жестом приглашает меня присесть. Я бы предпочла сидеть в кресле, подальше от его широкой фигуры и странно пьянящего запаха, но знаю, что произойдет, если сейчас сяду где-нибудь еще, а не рядом с ним. Он будет издеваться надо мной бесконечно, а я не знаю, смогу ли прямо сейчас вынести еще больше поддразниваний. Лучше просто сесть и пережить эту непосредственную близость.

Салли кажется озадаченным, когда мы приступаем к еде. Проходит несколько минут, пока мы наслаждаемся едой, не сказав друг другу ни слова. Его тарелка почти пуста, когда он нарушает молчание.

— Знаешь, я не испытываю к ним ненависти. Я знаю, что они не виноваты в том, что произошло между мной и Ронаном. И Магдой, — добавляет он, гораздо тише.

Я точно знаю, о ком он говорит и ошеломлена до глубины души тем, что он поднял эту тему. Вчера он взял с меня обещание не обсуждать ни Эми, ни Коннора, и все же именно он нарушает это правило. Снова.

Когда я ничего не говорю, он продолжает:

— Хотя сама мысль о том, что я их увижу, сводит меня с ума. Магда всегда говорила, что не хочет иметь детей. А потом, спустя несколько лет и три загубленные жизни, она так просто рожает двоих. Словно это ничего не значило. Словно изменила смысл всей своей жизни.

Вполне логично, что он обиделся на детей. Когда он так выразился, я его понимаю. Однако бесполезно держать обиду на них. Как он только что сказал, это не их вина.

— Прости, Салли. Ты, наверное, очень любили Магду. Наверное, это чертовски больно — знать, что ее дети сейчас так близко.

Он откладывает вилку, уставившись на месиво соуса и пасты, оставшееся на его тарелке, у меня смутное подозрение, что он внезапно потерял аппетит.

— Но это не так. Это совсем не больно. Я очень долго был в оцепенении, Лэнг. Меня больше ничто не трогает. Ядерная бомба должна была бы взорваться в моей грудной клетке, чтобы вызвать хоть малейший отклик от куска плоти, качающего мою кровь по всему телу.

— Уверена, что это защит…

— Не говори защитный механизм. Я больше не защищаюсь. Уже давно решил, что нападение — это единственный путь вперед. Я встречаюсь с проблемами лицом к лицу, разбираюсь с тем, что меня пугает, не моргнув глазом. Вот как справлялся со своими проблемами после Афганистана.

— Я вижу это.

— Видишь? — он выглядит удивленным. — Что ж, это интересная мысль.

— Почему?

— Потому что я изо всех сил стараюсь, чтобы меня вообще никто не видел, мисс Офелия Лэнг из Калифорнии. В прошлом мне говорили, что пытаться получить четкое представление обо мне — все равно что пытаться увидеть четкую картину через калейдоскоп. И к тому же испорченный, сломанный калейдоскоп.

Я смеюсь, представив себе, кто мог бы сказать ему такое. Какая-нибудь местная бедняжка с разбитым сердцем? Или молодая туристка с глазами лани, надеющаяся превратить курортный роман в нечто более конкретное? Салли из тех парней, которые испортят вам отпуск, да и все остальные каникулы в остальное время, как только вы его увидите.

— Думаю, вопрос в том, хочешь ли ты, чтобы кто-нибудь видел тебя ясно, Салли? — Я постаралась, чтобы мой тон был легким, а вопрос явно риторическим.

Не поднимая головы, я продолжаю есть. Салли озадаченный, неподвижно сидит рядом со мной. Чувствую, как он пытается понять, что хочет сказать. Я почти ожидаю, что он огрызнется и скажет мне не лезть не в свое дело, но он этого не делает. После долгого-долгого погружения в себя Салли наконец берет вилку и тихо, почти шепотом, говорит:

— Ты только что сказала, что я, должно быть, очень любил Магду. Мне потребовалось много времени, чтобы понять это, но я никогда не любил ее. Нельзя любить то, что не реально. Кого-то, кто существует только в твоей голове. Она была красива и по-своему добра, но плыла по течению, оставаясь тем, кем, по ее мнению, она была нужна всем остальным. И в конце концов, у нее не было собственной личности. Она была зеркалом, отражающим то, что ты хотел увидеть. Вот и все. Пустая, тусклая оболочка человека, ожидающая, чтобы ее заполнил кто-то другой. Так что нет, я не очень любил ее. Мне нравилась сама мысль о ней. Действительность же была крайне неутешительной.

Салли тычет вилкой в ракушки на своей тарелке, насаживал макароны на зубцы, зачерпывает мясо и ест. Больше не говоря ни слова по этому поводу.

Я вымыла тарелки и ушла, сказав ему, что вернусь завтра в то же время. Несколько часов спустя, лежу в постели, слишком уставшая, но слишком взбудораженная, чтобы уснуть. На ночном столике жужжит мой сотовый телефон, освещая комнату.

Сообщение от Салли. Или, как он, очевидно, назвал себя в моем телефоне: «Самый горячий парень в мире».

«Угомонись уже, Лэнг. Даже отсюда чувствую, что ты думаешь обо мне».

Вот засранец.