Между нами и горизонтом

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Призрак

Салли чертов Флетчер.

Если у Ронана был брат здесь, на острове, тогда какого черта он попросил своего адвоката сделать меня законным опекуном его детей? В этом нет никакого смысла. Вообще никакого. И все же я видела его подпись на документах, оставленных Линнеманом, кричащую на меня, как голос из могилы: «Возьми их! Возьми их!» Где бы он сейчас ни был, Ронан, вероятно, больше всех смеялся над всем этим. Я его почти не знала, но могла себе это представить.

— Ребята коронера не смогут приехать раньше завтрашнего дня, — говорит офицер Хинчлифф. Я не слышала, как он вышел из кабинета, и от неожиданности мое сердце забилось так высоко в пищеводе, как только могло. — Нам придется оставить его здесь.

— Вы не оставите его здесь. Вы не можете.

— Знаю. Я просто пошутил, vисс. Мы уже перенесли его в машину.

Непонимающе моргаю, глядя на него.

— Как? Я не видела, как вы его выносили. — Не то чтобы я отчаянно хотела еще раз взглянуть на Ронана, окоченевшего, замерзшего и посиневшего, но казалось невозможным, что они могли бы вытащить его так, чтобы я этого не заметила.

— Вытащили через окно, — говорит Хинчлифф. — Мне показалось, что так будет лучше всего. Мы ведь не хотим, чтобы Коннор или Эми увидели его сейчас, да? — Он смотрит на меня так, словно я эгоистка. Вытаскивать мертвеца из окна кажется мне куда более бесчувственным, но спорить не собираюсь.

— А где живет Салли Флетчер? — выпаливаю я.

В дверях появился Карутерс, кашляя в сгиб локтя.

— Вниз по Кинкил-Уэй. Настоящий отшельник. Полный придурок, на самом деле.

— Мне нужно пойти к нему вместе с Коннором и Эми. Он должен увидеть племянницу и племянника. Возможно, именно он должен поговорить с детьми о Ронане.

И Карутерс, и Хинчлифф яростно трясут головами.

— Не очень хорошая идея, Мисс Лэнг. Салли не обрадуется, увидев их. На самом деле, он, вероятно, будет торжествовать, когда узнает, что Ронан мертв. — Карутерс достает блокнот и начинает что-то писать в нем. — Они с Ронаном не разговаривали уже много лет. Могу поспорить на свой последний доллар, что он скорее выцарапает себе глаза, чем увидит этих детей.

Ужасно говорить такие вещи. Как такое вообще возможно, чтобы этот Салли мог так сильно ненавидеть малышей? Судя по всему, он ведь даже никогда их не встречал. У меня возникает ощущение, что Карутерс рисует ситуацию несколько мрачнее, чем это необходимо. Он вырывает из блокнота листок бумаги и протягивает мне.

— Это номер телефона Салли. Он лучший плотник на острове. Единственный плотник на самом деле. Все знают его номер наизусть. Ну, неважно. Позвоните, прежде чем отправитесь туда, мисс. Он и в лучшие времена не слишком дружелюбен. Если он решит, что вы каким-то образом связаны с Ронаном, то скорее всего пристрелит вас.

— У него есть пистолет?

— Возможно. Кто знает? Пошли отсюда, — говорит Карутерс, пиная Хинчлиффа стальным носком ботинка. И мне. — Мы все-таки оставили вам письмо. В конце концов, похоже, никто не сомневается в произошедшем. Но мы все же прочитали его, просто чтобы убедиться, что внутри нет ничего компрометирующего.

Не очень-то умно спрашивать, нашли ли они что-нибудь. Я просто хочу, чтобы они ушли. Чем дольше они стоят здесь, болтая без умолку, тем меньше у меня остается времени, чтобы подготовиться к встрече с Коннором и Эми. Эти двое выглядят так, как будто им уже надоело рыться в вещах Ронана.

— Мы уезжаем, мисс Лэнг. Если вам что-нибудь понадобится, просто позвоните нам в участок, хорошо? — Хинчлифф очень старомодно приподнимает передо мной шляпу.

Уж не заигрывает ли он со мной? О, господи! Только этого мне не хватало.

— Я так и сделаю.

Хинчлифф улыбается от уха до уха.

— Отлично.

***

— Но куда он ушел?

Несмотря на всю суматоху и шум внизу, Коннор все еще спал, когда я поднялась в его комнату. Эми сидела на полу, скрестив ноги, в ночной рубашке, обернутой вокруг нее, и упрямо жевала свой завтрак. Большая часть блинов исчезла, и она выглядела немного объевшейся. Коннор был не слишком доволен тем, что Ронан «ушел». Я не знала, что еще ему сказать.

— Я хотел, чтобы он показал мне остров сегодня. Он сказал, что мне бы здесь понравилось, но я его ненавижу. Ненавижу этот остров. И хочу домой. — Его лицо побагровело от разочарования. Почти на грани слез, видно, как он борется, чтобы не дать им пролиться.

Мы с ним в одинаковом положении. Раньше я была ошеломлена. Шокирована. Теперь этот шок прошел, и я на грани срыва. Ронан покончил с собой и оставил меня собирать осколки. Как глупо было с моей стороны вчера вечером лежать в постели и думать о том, что могу позволить себе приблизиться к нему. Скорее всего, именно в этот момент он завязывал петлю, набрасывал ее на потолочный вентилятор в кабинете, стоял на своем столе, осматривался, делал последние вдохи. Его дети спали. Он просто, бл*дь, бросил их.

— Все будет хорошо, Коннор, — говорю я маленькому мальчику, положив руку ему на плечо. — Я могу показать вам остров. Повеселимся. Ты, я и Эми. Что скажете?

Мне очень хочется выбраться из дома. Это было просто необходимо. Я все еще не могу избавиться от образа Ронана, свисающего с потолка. Это пытка — оказаться запертой в том же здании, где он совершил такой отчаянный поступок. И вообще какого черта он это сделал? Записка, которую он оставил на двери, не давала никаких зацепок. Письмо, адресованное мне, вероятно, все еще в кабинете, но я слишком напугана, чтобы пойти туда и взять его.

Коннор отстраняется от моего прикосновения.

— Я тебя не знаю. Ты мне не нравишься. И не хочу никуда идти, пока папа не вернется.

— Мне плохо. — Эми молчала на протяжении всего этого разговора. Теперь она стоит, держась за живот, и выглядит так, будто ее сейчас стошнит. Тарелка у ее ног, та самая, которую я в панике наполнила горой блинов, чтобы убрать ее с дороги, пуста. — Меня сейчас стошнит, — шепчет она.

— Ладно, детка. Все в порядке, пойдем со мной. Ну, же. — Черт возьми. Я уже разозлила Коннора, а Эми заболела, а технически это только первый день, когда я забочусь о них.

Отличная работа, Офелия. Просто отлично. Серьезно.

Хватаю Эми за руку и спешу в ванную, едва успев привести ее туда, как ее тошнит прямо на кафельный пол. Она начинает плакать, дрожать, ее маленькое тело сотрясается, пока девочку рвет от огромного количества еды. Ее живот, должно быть, был растянут до предела. Какой ужасной матерью я могла бы стать. Подхватываю ее на руки и прижимаю к себе, пока она медленно не начала успокаиваться, дрожь становилась все меньше и меньше, пока совсем не прекращается. Эми лежит неподвижно в моих руках, глядя на меня, пряди темных волос прилипли ко лбу. Глаза ясные, светло-голубые, такие непохожие на глаза Ронана.

— Я чувствую себя намного лучше, — шепчет она. — Прости, что устроила беспорядок.

— Все в порядке, милая. Это моя вина. Мне не следовало давать тебе так много еды. Что скажешь, если ты снова побудешь с братом в его комнате, пока я все уберу, а потом мы, можем, посмотрим фильм или что-нибудь еще, а?

Эми, милая маленькая Эми, кивает, улыбаясь. Я уже знаю, что никогда не добьюсь такой же уступчивости от ее брата. Нет смысла даже пытаться.

Пока убираюсь в ванной, наконец-то позволяю себе сломаться. Это выше моего понимания. Я на другом конце страны, на крошечном острове, где не знаю ни души, а мой босс только что бросил меня самым ужасным, необратимым образом. Так невероятно с его стороны. Так бесчувственно. Так чертовски жестоко. Неужели он действительно ожидал, что я буду просто продолжать жить на острове с двумя его маленькими детьми на буксире, учить их и играть с ними, делая вид, что ничего не произошло? Он действительно верил в этот бред?

Письмо внизу должно пролить больше света на этот вопрос. Но я не могу решиться зайти туда. Просто не могу. Вместо этого вытираю глаза, закончив вытирать рвоту с пола и иду за детьми.

— Мне все равно, чего ты хочешь прямо сейчас, Коннор. Ты можешь не любить меня сколько хочешь, но твой отец оставил меня за главную, а это значит, что ты должен делать то, что я говорю. Понятно? Мы одеваемся и выходим из дома. На весь день. Мы найдем место, где можно пообедать, и отправимся исследовать пляж.

— Ура! Пляж! — Эми начинает танцевать вокруг в кофточке и нижнем белье, вращаясь по кругу с поднятыми руками. — Обожаю пляж!

— Слишком холодно. — Сузив глаза, Коннор скрещивает руки на груди, подбородок наклонены вниз. Он выглядит так, словно вполне мог бы сыграть дьявола в фильме ужасов восьмидесятых годов. — Я. Не. Хочу. Никуда. Идти.

— Ну, мне очень жаль это слышать, приятель, но у тебя нет выбора. А теперь надевай ботинки.

***

Ключи от машины Ронана находятся в замке зажигания внедорожника в гараже. На середине рулевого колеса красуется стикер оранжевого цвета с надписью: «Используй детские автокресла».

Конечно, я собираюсь использовать эти чертовыми автокресла. Чертовски полезное замечание, Ронан. Знаешь, что было бы действительно полезно? Что бы ты не убивал себя, вот что.

Сминаю записку в руке и быстро бросаю ее в бардачок.

Коннор корчит самое драматичное, несчастное лицо, когда я открываю для него заднюю дверцу.

— Мне обязательно сидеть сзади? Обычно папа разрешает мне сесть рядом с ним.

— Прости, малыш. Сзади безопаснее. Эми, посмотри на свое автокресло. Разве это не круто? — Оно красное, с зелеными динозаврами.

Эми хлопает в ладоши, когда видит его, а Коннор выглядит так, словно хочет поджечь всю машину. Отвращение, словно волнами исходит от него.

— Чушь собачья, — бормочет он себе под нос.

Его взгляд летит ко мне, плечи напрягаются, пока он ждал моей реакции. Я не реагирую, что, судя по всему, приводит его в настоящее бешенство.

В школе я имела дело с достаточным количеством таких детей, как он, которые старались привлечь к себе внимание. Если вы не реагируете, они обычно понимали, что это бессмысленно, и через некоторое время останавливались. Однако положение Коннора гораздо сложнее. Он точно слетит с катушек, когда узнает о Ронане. Весь его мир вот-вот рухнет. Снова. Как, черт возьми, мне справиться с этим?

Не зная, куда ехать, выезжаю по длинной подъездной дорожке, но стараюсь казаться уверенной, хотя бы ради детей.

Утро пролетает незаметно. Мы объехали весь остров по меньшей мере дважды, прежде чем я по-настоящему увидела его — холмы, такие зеленые и пышные, что кажутся почти ненастоящими; крутые, скалистые утесы, которые дико ныряли вниз в белую воду и бушующее море; крошечные белые домики с облупившимися зелеными оконными рамами и лающими и собаками, привязанными к столбам перед входом; так много ветхих рыбацких лодок, качающихся туда сюда вдоль береговой линии, изношенные кнехты, покрытые кристаллами соли, угрожающие сломаться под натяжением пытающихся уплыть лодок. Это все похоже на другое время, в совершенно другом мире.

Около обеда, наконец, разразилась гроза. Грозовые тучи, затаившиеся над океаном, наконец накатили, и гром и молния затрещали над головой. Дети совсем не испугались. Я припарковала машину на обочине извилистой узкой дороги, ведущей обратно к дому, и мы втроем сидели и смотрели, как начинается битва в небесах. Мы считали секунды между вспышками молний и раскатами грома…

Один... два... три...

Мы не успевали продолжить счет, как неистовый гром взрывался прямо над нами. В машине мы чувствовали себя в безопасности, хотя, скорее всего, это было не так. На секунду, такой короткий, невыносимо маленький отрезок времени, я не подумала о Ронане, качающемся на потолочном вентиляторе. Не думала о том, что утром придет соцзащита и заберет детей. Я просто сидела с ними в машине, и мы визжали и смеялись каждый раз, когда земля под нами сотрясалась, и небо рябило от света, а все остальное было просто неважно.

***

Вести переговоры с Коннором о том, чтобы ложиться спать было все равно что вести переговоры о мире на Ближнем Востоке. Было уже далеко за девять, когда мальчик наконец согласился лечь в постель, и то лишь потому, что голова у него кренилась, и он едва мог держать глаза открытыми. «Парк Юрского периода» начался в семь, и Эми была так взволнована в течение первых двадцати минут, что вымоталась и сразу же заснула. Я отнесла ее наверх и положила на крошечную односпальную кровать в соседней с моей комнате, а она даже не пошевелилась. Коннор добрался до последних пятнадцати минут фильма, прежде чем встал с дивана и сонно побрел в сторону своей комнаты, молча, не желая признавать поражение.

Пятнадцать минут спустя я разговариваю по телефону с мамой. Это не легко. Потребовалось три серьезные попытки объяснить, что произошло, прежде чем она поняла, о чем я говорю.

— Ты это серьезно? — шепчет она в трубку. — Джордж? Джордж? Где ты? Босс Офелии покончил с собой!

Папа берет другую трубку в кабинете.

— Что случилось?

Я позволяю маме рассказать ему всю историю. У меня нет сил, чтобы все это повторить еще раз. Теперь, когда дети спят, мне, наконец, не нужно больше держать себя в руках. Это было облегчением, но в то же время и чертовски пугающим. Я чувствую себя неконтролируемо, как будто едва удерживаю понимание реальности.

— Ты должна вернуться домой, дорогая. Я знала, что во всем этом что-то не так. Честное слово, какой ужасный поступок. Что за легкомысленный ублюдок. Бедные крошки. — Мама возмущена за всех участников, включая меня, но дети несли на себе основную тяжесть ее сочувствия. То, что моя мать жалеет тебя, не обязательно хорошо в такой ситуации, как эта. Это доводит ее до истерики. — Я имею в виду, правда! Почему? — Ее голос становился все выше и выше. — Я просто не могу в это поверить. Как кто-то мог быть настолько эгоистичным? Если хочешь покончить с собой, то подожди, пока дети не закончат колледж. Так ведь нельзя! Я не могу в это поверить. Ну, и подлец. Что за идиот.

— Успокойся, Джен. Успокойся. Мы не знаем всей истории, — говорит папа, как всегда миротворец. — Но твоя мама права, дорогая. Возвращайся домой, как только завтра отдашь детей. Тебе не следует там находиться прямо сейчас.

Я не стала рассказывать им о мистере Линнемане и его бумагах. Если бы они узнали, что Ронан фактически оставил своих детей мне в своем завещании, они бы пришли в ярость, и не могу смириться с тем, что мамин голос повысится еще на один децибел прямо сейчас.

— Знаю. Я закажу билет на самолет, как только закончу разговор.

Ресторан скорее всего придется закрыть. Я не заработаю деньги, которые обещал мне Ронан, если не останусь и не проведу здесь эти шесть месяцев. Но, может быть, если мне действительно повезет, найду другую работу, как только вернусь в Калифорнию. Возможно, у меня будет достаточно времени, чтобы накопить немного капитала и спасти бизнес от краха, если начну обслуживать столики на второй работе.

— Послушайте, мам, пап, мне очень жаль. Я очень устала и хочу пойти спать. Позвоню вам, как только узнаю, когда вернусь, хорошо?

Родители желают мне спокойной ночи, а мама раз пятнадцать велит позаботиться о себе.

Направляясь к кровати, стараюсь не смотреть в сторону кабинета Ронана, когда чувствую знакомый укол сомнения. Зачем он это сделал? Почему? Я никогда не узнаю, если не прочитаю это проклятое письмо. Да, я хочу вернуться домой, но было бы ужасно — никогда по-настоящему не понять, что произошло и почему? Если я не войду в кабинет Ронана и не получу это письмо, то останусь в неведении навсегда. А он мне должен, черт побери. Он должен был мне все объяснить. То, что он сделал, было несправедливо по отношению ко мне, и чертовски несправедливо по отношению к его собственным детям.

Останавливаюсь на лестнице, страх уже покалывал мою кожу. Мне нужно это сделать. Бояться глупо. Траляля и Труляля забрали тело Ронана несколько часов назад. Сейчас там пусто, но беспричинно суеверная часть меня убеждена, что дух Ронана все еще скрывается там, роясь среди книг и всех его бумаг, ожидая кого-то, кто придет навестить его.

Глупо. Действительно глупо.

Спускаюсь по лестнице, пересекаю коридор и, затаив дыхание, вхожу в кабинет. Но ничего не происходит. Комната была пуста. Стул, который Ронан, должно быть, использовал, чтобы забраться на свой стол, аккуратно убран. Все листы бумаги исчезли с его стола, за исключением одного маленького белого конверта — того самого, за которым я пришла сюда. Он лежит на толстой книге в кожаном переплете, которая выглядела так, будто ее кто-то носил в течение многих лет, вся покрытая царапинами, темно-коричневая масляная отметина вдоль корешка, вероятно, от длительных периодов обращения. Поверх конверта и книги что-то блестит и сияет в темноте — золотое и пурпурное. Медаль. «Пурпурное сердце».

— Черт, — шепчу себе под нос.

Комната, несмотря на то, что полна совершенно новой мебели, все еще имеет тот универсальный запах новых книжных шкафов и свежей ткани, уже заполнена чувством пустоты, которое охлаждает меня внутри.

Теперь Ронан претендует на эту комнату навсегда. Несмотря ни на что, это пространство всегда будет хранить историю его действий в своих четырех стенах.

Сначала беру медаль и верчу ее в руках. Она выглядит нетронутой, совершенно новой, как будто к ней никогда раньше не прикасались. Джордж Вашингтон злобно смотрит на меня, отлитый в металле, суровый и холодный. Бросаю медаль обратно на стол, хватаю письмо и выбегаю из комнаты, чувствуя, как сердце выскакивает из груди.

Гораздо безопаснее читать письмо, сидя за кухонным столом. Мое имя написано поперек конверта, как будто Ронан ужасно спешил, когда писал его.

Внутри — письмо:

Офелия,

Сегодня мы впервые встретились. Могу сказать, что ты не была впечатлена мной во время собеседования, но я был впечатлен тобой. Ты не волновалась, была почтительна и вежлива, даже когда я был груб. Проявила стойкость, была спокойна. Была именно такой, какой мне нужно, чтобы ты была сейчас, в этот момент, когда читаешь это письмо.

Ты, наверное, думаешь, что я монстр, и полагаю, что права во многих отношениях. Мне тяжело дался этот выбор. Знай, что я бесконечно боролся с собой за решение покончить с собой. Не потому, что хотел жить, а из-за того, как это отразится на детях. Я сомневался не из-за себя. С тех пор как умерла Магда, я всегда хотел пойти за ней. Когда я рос, моя семья была довольно религиозной — католической, но я не верил в эту чепуху уже очень долгое время. Не думаю, что рак Магды был испытанием, посланным ей высшей силой. Думаю, что, скорее всего, это была дерьмовый расклад, сданный ей в игре в покер, которую она даже не осознавала, что играет. Но если есть шанс, что есть загробная жизнь, что-то большее, к чему мы идем, когда покидаем этот уровень существования, тогда я должен надеяться, что скоро присоединюсь к ней.

Я не ожидаю, что ты поймешь, как я могу рисковать счастьем моих детей ради ничтожной возможности снова увидеть свою жену. Но, видишь ли, если бы я продолжал жить, мои дети не были бы счастливы. Они бы сердились на меня и в конце концов возненавидели. Проходили дни, недели и месяцы, и я уловил проблеск того человека, которым стану, если буду продолжать жить и дышать в этой своей шкуре, и это нехороший человек. До Магды я был потерян, слаб и сломлен. Теперь мне еще хуже без нее.

Так что ты видишь, что так будет лучше. За последние несколько лет я сколотил целое состояние. Достаточно денег, чтобы убедиться, что Коннор и Эми получат лучшее образование, которое можно купить за деньги. Им никогда не придется беспокоиться о выплате ипотечных кредитов. Никогда не придется беспокоиться о том, чтобы свести концы с концами. Их будущее лежит перед ними, тем лучше и светлее, что меня в нем не будет.

И... вот тут появляешься ты. Прости, что солгал тебе. Ты сильная, умная, пылкая женщина, и в другой жизни, я уверен, мы были бы отличными союзниками. Ты так похожа на Магду, что, сидя напротив тебя на том интервью, я почувствовал себя очень неловко.

Прошу тебя выполнить работу, для которой я тебя нанял. Я открыл счет в банке на острове и оставил там достаточно денег, чтобы ты была более чем в порядке с этого момента и до лета. Позаботься о моих детях. Учи их. Заботься о них. Утешай их. Если ты слишком зла, чтобы сделать это для меня, то, пожалуйста, сделай это для моей жены. Коннор и Эми были ее Солнцем и Луной. Она была милой, доброй, замечательной женщиной, и как бы сильно я ее сейчас ни подводил, я был полон решимости позаботиться о том, чтобы кто-то столь же замечательный, как она, охранял детей, пока их дядя не согласится забрать их себе.

На случай, если ты все еще не знаешь, у меня есть брат, Салли. Мы с Салли не разговаривали семь лет, но правда в том, что он все еще мой самый близкий друг. Рано или поздно он заберет детей, Офелия. Возможно, его просто нужно подтолкнуть в нужном направлении. Я полностью уверен в твоей способности заставить его понять смысл происходящего.

Вместе с этим письмом на моем столе ты найдешь кожаный дневник. Прочитай его. Он многое объяснит.

Ронан.

P. S. когда он будет готов, отдай Салли медаль.

Отлично. Итак, Ронан не только хотел, чтобы я взяла на себя роль матери, отца и иногда учителя для его детей, он хотел, чтобы убедила его брата, с которым он не общался, принять эту роль после меня? Мы с Ронаном почти не общались. Как за такой короткий промежуток времени, он мог решить, что я способна выполнить эту монументальную задачу, остается загадкой. Черт возьми. Поговорим о невыполнимых задачах. Он знал, что просить об этом одного, незнакомого человека — это слишком. Должен был знать.

Уже довольно поздно. Я должна была бы устать от того, что встала так рано, и от событий, которые произошли вскоре после этого, но вместо этого мой мозг переполнен. Слишком много адреналина циркулирует по моему телу, зажигая синапсы, заставляя мышцы прыгать и дергаться сами по себе. Я собираюсь прочесть этот проклятый дневник. Прочту его от корки до корки, и если там не окажется чего-то ужасного, то я прокляну имя Ронана Флетчера за то, что он сделал.

Встав, спешу обратно в его кабинет, двигаясь так быстро, как только могу — не хочу оставаться в этой ужасной комнате ни на секунду дольше, чем необходимо — но мой взгляд так и не останавливается на дневнике. В ту же секунду, как вхожу в дверь, подняв взгляд, вижу его. Он стоит там, по другую сторону окна. Наши взгляды встречаются, и я вижу шок на его лице. Всего несколько часов назад я стояла снаружи, ноги в грязи, сердце колотилось в груди, наблюдая, как он раскачивается взад и вперед под потолком. Теперь мы поменялись ролями: он бледен, как полотно, волосы падают на глаза, он смотрит на меня сквозь стекло, а я покачиваюсь в кабинете, едва удерживаясь, чтобы ноги не подкосились.

Этого не может быть. Это просто невозможно. Ронан мертв. Я видела его своими собственными глазами. Копы его видели. Как, черт возьми, он мог наблюдать за мной снаружи, если они увезли его безжизненное тело куда-то еще на острове? Ответ очевиден и в то же время невозможен: я смотрю на призрака. Дух Ронана действительно остался здесь, и прямо сейчас наблюдает за мной с хмурым взглядом и твердо сжатой челюстью, что говорит о том, что он не доволен тем, как я справляюсь с этой ситуацией.

У меня кружится голова. Я не могу дышать. Тяжелый груз давит на мою грудь, сдавливая грудную клетку, мешая мне правильно расширить легкие. Моя мать всегда говорила, что призраки реальны. Она говорила это с тех пор, как я была ребенком. Но я никогда ей не верила. Всегда думала, что она не в себе. До сих пор. Комната, кажется, кренится на одну сторону, пьяно раскачиваясь. И я почти теряю сознание.

— Ронан?

Лицо по ту сторону окна — лицо Ронана — хмурится еще сильнее. Воздуха в легких становиться еще меньше, врываясь резкими, неэффективными вдохами, которые чувствуются нежеланными в моем теле, как будто мои легкие затвердели, отказываясь принимать кислород, который я пытаюсь впихнуть в свое тело. Делаю шаг назад, тело реагирует слишком медленно. Мозг посылает ногам сообщение: «Беги! Беги, как гребаный ветер!», но они не хотят сотрудничать. Вместо этого я пячусь назад от окна, руки напряжены по бокам, сердце стучит, как сигнальный барабан, в ушах, в висках, во всем теле.

Фигура по ту сторону окна ведет себя так, словно является моим отражением в зеркале, удаляясь от окна и исчезая в темноте за ним. Не могу отвести от него взгляд. Если я это сделаю, он, скорее всего, материализуется из воздуха прямо за моей спиной и каким-то образом убьет меня.

Это ведь то, что делают призраки, да? Хотят причинить вред? Насколько мне известно, они, конечно же, не приходили поболтать на чашку чая. Моя одержимость телешоу «Сверхъестественное» дает о себе знать, и я начинаю лихорадочно вспоминать, где может быть ближайшая железная кочерга или кусок арматуры. Но это совсем не такой дом. Возможно когда-то, но теперь все здесь отремонтировано и совершенно новое. Огромный камин в гостиной газовый, и с двумя маленькими детьми внутри вряд ли кто-то оставил строительные материалы.

Пока мой мозг обдумывал эти нелепые мысли, Ронан отдаляется, исчезает, тени пожирают его, поглощают, пока, наконец, он не исчезает совсем.

Чары рассеиваются.

Я пулей вылетаю из кабинета.

Со всех ног несусь вверх по лестнице. Кажется, что я подняла достаточно шума, чтобы разбудить детей и половину острова, но, когда, промчавшись по коридору, врываюсь в свою комнату, захлопнув за собой дверь, не слышу, как в доме шевелится еще одна живая душа. Все, что могу слышать — мое собственное тяжелое дыхание и звук грома, грохочущего в отдалении.

— Иисус. — Прислоняюсь спиной к двери, тяжело сглотнув.

Возьми себя в руки, Лэнг. Господи, да что с тобой такое? Это не мог быть он. Это невозможно.

Мне требуется много времени, чтобы убедить себя в этом. Пятнадцать минут я мерею шагами комнату, качая головой и лихорадочно соображая. Это был долгий день. Ужасный, душераздирающий день. Не было никакого способа, чтобы Ронан убил себя, только чтобы вернуться как призрак. Ни за что на свете. Разум — мощная штука, и после того дня, что я пережила, стало понятно, что слишком чувствительна. Вообразила непонятное, видела то, чего на самом деле не было.

Все еще была слишком напуганная, чтобы принять душ, переодеваюсь и забираюсь в постель с ноутбуком. Подпрыгиваю каждый раз, когда дом скрипит или дрожат ветви деревьев за окном, отбрасывая длинные тени на стены внутри моей комнаты. Рейс. Мне нужно забронировать билет на самолет домой. Чем скорее я вернусь в Калифорнию, подальше от этого богом забытого места, тем лучше.

Открываю свой веб-браузер и останавливаю себя от бронирования самого раннего доступного рейса. Было бы очень дерьмово с моей стороны уехать до того, как придет работник соцзащиты и заберет Эми и Коннора. Мне даже негде их оставить. Подождать, пока все уладится с ними, было правильно, даже если перспектива отложить мой полет с острова на несколько лишних часов была достаточной, чтобы заставить меня разразиться крапивницей.

Семь тридцать вечера. Рейс, который я бронирую из округа Нокс, достаточно поздно, что у меня было время увидеть, как устроились дети, добраться до материка и вернуться в город. Возможно, у меня даже будет достаточно времени, чтобы выпить бокал, а то и два вина в баре аэропорта. Никогда в жизни я так не нуждалась в выпивке, как сейчас. Даже когда застала Уилла в нашей постели с моей лучшей подругой.

Хотела бы сказать, что засыпаю сразу же, успокоенная тем, что меньше чем через двадцать четыре часа вернусь на самолете домой, к своей относительно нормальной жизни в Калифорнии, подальше от продуваемой всеми ветрами береговой линии острова Козуэй и сумасшедшей, ужасной вещи, которая здесь произошла. Но нет. Я лежу в постели, натянув одеяло до подбородка, и смотрю в потолок, кусая губы, испуганная и чувствуя себя довольно дерьмовым человеком.