Мегрэ и его мертвец

Глава седьмая

Выйдя из такси на улице Севр у больницы Леннека, Мегрэ увидел большой автомобиль с номерными знаками дипломатического корпуса. В дверях больницы стоял высокий худощавый мужчина, одетый угнетающе безукоризненно. Движения его были столь изысканны, а выражение лица столь благородно, что, вместо того чтобы слушать звуки, которые с расстановкой произносил этот господин, хотелось не дыша наблюдать редкостное зрелище.

Между тем это был даже не второстепенный секретарь посольства, а всего лишь мелкий служащий.

— Его превосходительство уведомил меня… — начал он.

Мегрэ, проработавший несколько часов, как никогда еще не работал, проходя вперед, лишь буркнул в ответ:

— Да полно вам!

Однако, обернувшись на середине лестницы, он задал вопрос, озадачивший его спутника:

— Вы хоть по-чешски-то говорите?

Опершись локтями о подоконник, Люка угрюмо глядел в окно. Утро выдалось хмурое, дождливое. Сестра велела не курить, и детектив со вздохом показал Мегрэ на трубку.

— Заставят потушить, шеф.

Пришлось ждать дежурную сиделку. То была женщина средних лет, на которую слава Мегрэ, похоже, не производила никакого впечатления. Да и к полиции она не питала никакой симпатии.

— Нельзя ее утомлять. Как только дам знак, быстренько убирайтесь.

Пожав плечами, Мегрэ первым вошел в небольшую белую палату. В колыбели спал ребенок. Мария с виду дремала, но на самом деле наблюдала из-под полузакрытых ресниц за действиями вошедших.

Она была столь же прекрасна, как и в ту ночь, на улице Руа-де-Сисиль. Только лицо бледнее, а волосы не распущены, а уложены косами вокруг головы.

Положив шляпу на стул, Мегрэ повернулся к переводчику.

— Узнайте, пожалуйста, ее фамилию.

Комиссар подождал, не особенно рассчитывая на ответ. Как он и ожидал, молодая женщина лишь с ненавистью посмотрела на господина, который говорил с ней на ее родном языке.

— Она не будет говорить, — произнес переводчик. — Насколько я могу судить, она не чешка, а словачка. Я обращался к ней на обоих языках, и, когда заговорил по-словацки, она вздрогнула.

— Прошу объяснить ей, что я настоятельно рекомендую отвечать на мои вопросы. Иначе, несмотря на ее состояние, она сегодня же может очутиться в тюремной больнице.

Чех сделал жест, означавший оскорбленное достоинство. Ходившая взад-вперед по палате сиделка аж задохнулась от возмущения:

— И как только язык повернулся!

Обратившись к комиссару, сиделка процедила:

— Вы что, не читали объявление, что курить запрещается?

С неожиданной кротостью Мегрэ вынул трубку изо рта.

Наконец Мария выдавила несколько слов.

— Прошу вас перевести.

— Она говорит, что ей все равно, что всех нас она ненавидит. Я не ошибся. Она из Словакии, по-видимому, из Южной Словакии, провинциалка.

Казалось, открытие это обрадовало переводчика. Его личная честь, честь пражанина, оказалась не задетой, поскольку женщина эта была всего лишь словацкой крестьянкой.

Мегрэ вытащил из кармана записную книжку в черном переплете.

— Спросите, где она была в ночь с двенадцатого на тринадцатое октября прошлого года.

На этот раз молодая женщина отреагировала. Мрачный взгляд ее остановился на Мегрэ. Однако из уст ее не вырвалось ни единого звука.

— А также в ночь с восьмого на девятое декабря.

Мария вздрогнула. Грудь ее начала вздыматься. Молодая женщина инстинктивно повернулась к колыбели, словно защищая свое дитя.

Это была великолепная самка. Лишь сиделка не понимала, что перед нею существо совершенно иной породы, и продолжала обращаться с той, словно с обыкновенной роженицей.

— Вам не надоело задавать ей глупые вопросы?

— Задам еще один. Возможно, он заставит вас переменить свое мнение, мадам. Или мадемуазель?..

— Мадемуазель, с вашего позволения.

— Я так и думал. Переведите, мсье. В ночь с восьмого на девятое декабря на ферме Сен-Жиль-ле-Водрев в Пикардии топором была зверски зарублена вся семья. В ночь с двенадцатого на тринадцатое октября на ферме Сен-Обен подобным же образом были убиты старик фермер и его жена. И тоже в Пикардии. С двадцать первого на двадцать второе ноября совершено аналогичное нападение на престарелую чету и их полоумного батрака.

— Уж не хотите ли сказать, что это сделала она?

— Минуту, мадемуазель. Пусть сначала переведут.

Переводил сотрудник посольства с видом крайнего отвращения, словно разговоры о злодеяниях затрагивали его собственную персону. После первых же слов молодая женщина попыталась приподняться. Грудь у Марии обнажилась, но она даже не позаботилась прикрыть ее.

— До восьмого декабря об убийцах не знали ничего, поскольку в живых они никого не оставляли. Вы слушаете меня, мадемуазель?

— Насколько мне известно, врач разрешил вам зайти лишь на несколько минут.

— Не волнуйтесь. Она достаточно крепка. Вы только взгляните на нее.

Похожая на волчицу или львицу, молодая женщина, рядом с которой спал ребенок, по-прежнему казалась прекрасной. По-видимому, столь же великолепной она была и тогда, когда находилась во главе своей банды.

— Прошу переводить слово в слово. Однако восьмого декабря случилась промашка. Девятилетняя девочка — босиком, в одной нижней рубашке — забилась в угол и осталась незамеченной. Ребенок все видел и все слышал. Девочка видела темноволосую молодую женщину — великолепное дикое существо. Пламенем свечи та жгла ее матери ноги. Один из ее спутников раскроил старику череп, а другой в это время угощал своих приятелей выпивкой. Жена фермера кричала, умоляла, корчилась от боли, в то время как эта женщина… — Он указал на кровать, где лежала роженица. — …в то время как эта женщина, посмеиваясь, подвергала ее еще более утонченной пытке, прикладывая к грудям жертвы зажженную сигарету.

— Прошу вас, не продолжайте! — запротестовала сиделка.

— Переводите, — произнес Мегрэ, наблюдая за Марией, которая не отрывала от комиссара взгляда, полного ненависти.

— Спросите, не хочет ли она что-нибудь сказать?

В ответ презрительная усмешка.

— Сирота, чудом избежавшая мучительную смерть, живет теперь в Амьене. У приемных родителей. Сегодня утром ей показали переданный по фототелеграфу снимок вот этой женщины, которую девочка тотчас узнала. Ее ни о чем не предупреждали, просто дали фотографию. В результате припадок истерики. Переводите, господин чех.

— Она словачка, — повторил чиновник посольства.

В этот момент заплакал новорожденный. Взглянув на часы, сиделка вынула ребенка из кроватки. Мать неотрывно глядела на него, пока ему меняли пеленки.

— Напоминаю: ваше время кончилось, господин комиссар.

— А люди, о которых я вам рассказывал? Их время тоже кончилось?

— Ей надо кормить ребенка.

— Пусть себе кормит.

Впервые Мегрэ пришлось продолжать допрос при таких обстоятельствах: младенец так и впился в белую грудь преступницы.

— Она по-прежнему молчит. Полагаю, она ничего не ответит и тогда, когда вы расскажете ей о вдове, мадам Риваль, которая была подобным же образом убита у себя на ферме девятого января. То была самая последняя жертва. Дочь ее, сорокалетнюю женщину, тоже нашли убитой. Предполагаю, что дело не обошлось без Марии. Как всегда, на трупе обнаружены следы ожогов. Переведите.

Мегрэ почувствовал атмосферу недоброжелательства, даже враждебности. Но это его не трогало. Он вконец изнемог. Опустись он минут на пять в кресло, тотчас бы уснул.

— Теперь расскажите ей о ее приятелях. Это Виктор Поленский, что-то вроде деревенского придурка, обладающего силой гориллы. Серж Мадок — личность с толстой шеей и сальной кожей. Карл и еще — подросток по имени Петр.

Слушая, как перечисляет имена комиссар, Мария всякий раз вздрагивала.

— Подросток тоже был ее любовником?

— Мне и это переводить?

— Извольте. В краску вы ее не вгоните.

Женщина оказалась припертой к стене, и все же при упоминании о подростке губ ее коснулась нежная улыбка.

— Спросите, действительно ли он был ее братом.

Как ни странно, порой, причем не только тогда, когда она прижимала к груди ребенка, в глазах преступницы вспыхивали искорки тепла.

— А теперь, господин чех…

— Меня зовут Франц Легель.

— Мне это абсолютно безразлично. То, что я сейчас скажу, попрошу перевести очень точно, слово в слово. Возможно, от этого будет зависеть жизнь вашей землячки. Прежде всего предупредите: от того, каково будет ее дальнейшее поведение, зависит ее жизнь.

— Неужели я должен переводить и это?

— Какая мерзость! — пробормотала сиделка.

Мария даже ухом не повела. Лишь чуть побледнев, усмехнулась.

— Есть еще одно лицо, неизвестное нам. Это их главарь.

— Переводить?

— Пожалуйста.

На сей раз ответом молодой матери была насмешливая улыбка.

— Она не будет говорить, я знаю. Я это понял, как только пришел. Таких, как она, не запугаешь. Однако есть одна деталь, которую мне надо знать, поскольку речь идет о человеческих жизнях.

— Переводить?

— А зачем же я посылал за вами?

— Прошу прощения.

Неестественно выпрямившись, Мегрэ словно отвечал выученный урок.

— С двенадцатого октября по двадцать первое ноября прошло около полутора месяцев. С двадцать первого ноября по восьмое декабря прошло немногим более двух недель. До двенадцатого января — еще пять недель. Не понимаете? Это примерно то время, в течение которого банда успевала истратить награбленные деньги. Сейчас конец февраля. Обещать я ничего не могу. Другие станут решать ее судьбу, когда дело будет представлено на суд присяжных. Переведите.

— Не повторите ли даты?

Комиссар повторил, затем подождал.

— А теперь сообщите ей, что, если она своим ответом предотвратит новые злодеяния, это ей зачтется.

Мария лишь презрительно скривила губы.

— Я не спрашиваю, где сейчас находятся ее друзья. Даже не выясняю имя их вожака. Я хочу знать, не пустые ли они, не готовят ли они в ближайшие дни новое преступление.

Глаза Марии вспыхнули, и весь ответ.

— Ладно. Отвечать она не желает. Пожалуй, тут все ясно. Осталось выяснить, не Виктор ли Поленский был убийцей.

Внимательно выслушав перевод, женщина потом стала ждать новых вопросов. Мегрэ досадовал, что приходится прибегать к услугам этого чиновника из дипломатической миссии.

— Не думаю, чтобы топором орудовало несколько человек. Если роль палача выполнял не Поленский, тогда непонятно, к чему банде было таскать с собой полуидиота. Ведь, в конце концов, это он навел нас на след Марии. Вскоре мы доберемся и до остальных.

И снова перевод. На этот раз Мария явно торжествовала. Они ничего не знают. Знает только одна она. Лежит тут обессиленная, прижимая к груди новорожденного. Зато никого не выдала, будет и впредь держать язык за зубами.

Невольный взгляд, брошенный молодой женщиной на окно, выдал ее. Когда преступницу оставили там, на улице Руа-де-Сисиль, — скорее всего, она сама на этом настояла — приятели, видно, пообещали её выручить.

Она знает своих мужчин. Верит им. Пока они на свободе, она в безопасности. Они вернутся. Рано или поздно вызволят ее отсюда. Даже из тюремной больницы Сантэ.

Мария была великолепна. Ноздри широко раздуты, изогнутые полные губы придают лицу молодой женщины неописуемое выражение. Она и ее товарищи иной породы, чем окружающие их людишки. Сильные дикие звери, они сделали свой выбор — жить вне закона. Овечье блеяние не найдет в их сердцах сочувственного отзвука.

Где, на каком дне, в какой атмосфере безысходности возник этот страшный союз? Все они познали голод: после «дела» единственной их заботой было есть, есть и пить весь день напролет, спать, предаваться любовным утехам и снова есть, не обращая внимания на нищету окружающей их обстановки, на бедность одежды.

Люди эти убивали не из-за денег. Деньги были лишь средством, позволявшим есть и спать без помех в этом лежбище, где до остальных им не было никакого дела.

Суетность была чужда Марии. В комнате ее нашли только дешевые платья, какие она носила в деревне. Ни пудры, ни губной помады она не употребляла. Не водилось у нее и дорогого белья. В иные времена, в иных широтах шайка могла жить нагишом, где-нибудь в лесных дебрях или джунглях.

— Скажите ей, что я вернусь, что я прошу ее подумать. Ведь теперь у нее ребенок. — Последние слова Мегрэ невольно произнес совсем иным тоном.

— Мы уходим, — обратился он к сиделке. — Я пришлю другого дежурного детектива. Доктору Букару я позвоню. Ведь она его пациентка?

— Доктор заведует отделением.

— Если ее можно транспортировать, то, вероятно, нынче вечером или завтра утром ее отправят в Сантэ.

Несмотря на то, что она узнала о своей подопечной, сиделка с прежней враждебностью смотрела на непрошеных гостей.

— Прощайте, мадемуазель. Пойдемте, мсье.

Выйдя в коридор, Мегрэ обменялся несколькими фразами с Люка, чтобы ввести его в курс событий. Дежурная сиделка, которая привела их с первого этажа, ждала поодаль. Напротив двери стояло пять или шесть ваз с цветами.

— Чьи цветы? — поинтересовался комиссар.

Сиделка была молодая и белокурая, под белым халатом угадывались упругие формы.

— Теперь ничьи. Дама, которая лежала в палате, несколько минут назад уехала домой. Это она оставила цветы. У нее было много друзей.

Мегрэ говорил вполголоса. Сиделка согласилась, хотя, видно, была удивлена. Но чех-переводчик удивился бы еще больше, если б узнал о просьбе Мегрэ.

— Не отнесете ли цветы в двести семнадцатую палату? — не без смущения произнес комиссар.

Потому что в палате было неуютно и холодно, потому что там, в конце концов, находилась молодая мать с новорожденным младенцем.

Часы показывали половину двенадцатого. В длинном, плохо освещенном коридоре, где находились кабинеты следователей, ждали своей очереди несколько человек. Задержанные были в наручниках, без галстуков. Охраняли их сидевшие на скамейках полицейские. Тут же расположились и женщины, и свидетели, у которых начинало иссякать терпение.

Озабоченный и важный более обыкновенного, судебный следователь Комелио велел принести из соседних помещений стулья, а своего помощника отправил обедать.

По просьбе Мегрэ пришел начальник уголовной полиции, занявший кресло. На стуле, обычно занимаемом допрашиваемыми, восседал Коломбани, комиссар «Сюртэ Насьональ».

Поскольку уголовная полиция в принципе занимается лишь преступлениями, совершенными в Париже и прилегающем к нему районе, то именно Коломбани поддерживал связь с «летучими отрядами» и в течение последних пяти месяцев вел расследование по делу «пикардийских убийц», как сразу же окрестили банду журналисты.

Утром состоялась встреча Коломбани с комиссаром Мегрэ: инспектор показал ему свое досье. В то же утро, около девяти, в дверь Мегрэ постучался один из детективов, оставленных на улице Руа-де-Сисиль.

— Он здесь, — сообщил детектив, приведший с собой хозяина «Золотого льва». Ночь, вернее, остаток ее, научила старика уму-разуму. Бледный, небритый, в мятом костюме, кинулся он к детективу, который расхаживал взад-вперед перед гостиницей.

— Мне надо бы в полицейское управление, — объяснил он.

— Ну и ступай.

— Боюсь.

— Я тебя провожу.

Но разве Поленского не убили прямо на улице, где было полно народу?

— Возьмем лучше такси. Я заплачу.

Когда домовладелец вошел в кабинет Мегрэ, на столе у комиссара уже лежало его дело: гость имел три судимости.

— Числа вспомнил?

— Да. Только обещайте, что вы меня будете охранять…

От этого человека так и несло трусостью и пороком. Все его существо напоминало зловонную язву. И такой вот человек был дважды судим за попытку изнасилования.

— Первый раз, как они отвалили, я ничего не заметил, но во второй — обратил внимание.

— Во второй раз? Двадцать первого ноября?

— А вы откуда знаете?

— Я тоже пораскинул мозгами. Потом, я газеты читаю.

— Я подозревал, что это они, но виду не подавал.

— И все-таки они догадались, верно?

— Не знаю. Они отвалили мне тысячу франков.

— А вчера говорил: пятьсот.

— Ошибся. Во второй раз, как вернулась вся шайка, Карл мне и пригрозил.

— Машина у них была?

— Не знаю. Во всяком случае, из гостиницы шли пешком.

— А тот незнакомец приходил за несколько дней до их исчезновения?

— Дай Бог памяти. Пожалуй, так и было.

— Он тоже спал с Марией?

— Нет.

— Выкладывай все начистоту. Вспомни свои первые судимости.

— Это я по молодости.

— Тем хуже. Такой человек, как ты, не мог не позариться на Марию.

— Я к ней даже не прикасался.

— Еще бы! Боялся ее дружков.

— Да и ее тоже.

— Ладно! Хоть на этот раз не врешь. Только не надо меня уверять, будто ты время от времени заглядывал в комнату, и только.

— Действительно, я проделал в перегородке дырку. И позаботился, чтобы соседний номер занимали как можно реже.

— Кто с ней спал?

— Вся кодла.

— И подросток?

— Он чаще остальных.

— Вчера ты сказал, будто он ее брат.

— Он похож на нее. Больше всех был влюблен в нее. Не раз видал его зареванным. Когда он один с ней оставался, то о чем-то умолял ее.

— А именно?

— Не знаю. Они говорили по-своему. Когда в спальне оставался кто-нибудь другой, пацан уходил в бистро на улицу Роз и напивался.

— Они ссорились?

— Мужчины друг друга не переваривали.

— Ты действительно не знаешь, кому из них принадлежала рубашка с пятнами крови?

— Точно не могу сказать. Видал ее на Поленском, но они менялись одеждой.

— Как думаешь, кто из твоих жильцов был заводилой?

— Заводилы у них не было. Бывало, подымут хай, Мария их облает как следует, они и заткнутся.

В свою трущобу домовладелец вернулся в сопровождении детектива, к которому он опасливо жался. Пахло от старика хуже обычного: ведь у страха прескверный запах.

Облаченный в безукоризненный костюм, в накрахмаленном пристяжном воротничке и темном галстуке, Комелио наблюдал за Мегрэ, сидевшим на подоконнике спиной к окну.

— Женщина эта ничего не сказала и не скажет, — потягивая трубку, произнес комиссар. — Со вчерашнего дня по Парижу разгуливают три опасных зверя: Серж Мадок, Карл и подросток Петр. Несмотря на свой юный возраст, это отнюдь не пай-мальчик. Не говоря о том господине, который к ним наведывался и, судя по всему, является вожаком всей шайки.

— Полагаю, — произнес Комелио, — вы приняли все необходимые меры?

Его так и подмывало подкусить Мегрэ. Слишком уж быстро, без видимого труда тому удалось столько узнать. Вроде бы занимаясь лишь своим подопечным, маленьким Альбером, комиссар вышел на след банды, которую полиция тщетно искала последние пять месяцев.

— Начальники вокзалов предупреждены, не волнуйтесь. Проку от этого не будет никакого, но так положено. Ведется наблюдение на шоссе и на границе. Так положено. Разослана куча циркуляров, депеш, телефонограмм, к делу привлечены тысячи людей, только…

— Это неизбежно.

— И все это сделано. Ведется наблюдение за гостиницами. Особенно такими, как «Золотой лев». Должны же эти люди где-то ночевать.

— Звонил один мой знакомый редактор, жаловался на вас. Насколько я понял, вы отказываетесь информировать репортеров.

— Совершенно верно. Я считаю: незачем пугать парижан, сообщая им о том, что по улицам города безнаказанно разгуливают убийцы.

— Я придерживаюсь мнения комиссара Мегрэ, — заявил начальник уголовной полиции.

— Я отнюдь не критикую вас, господа. Просто пытаюсь составить собственное мнение. У вас свои методы работы. Особенно у комиссара Мегрэ. По-видимому, он не всегда расположен держать меня в курсе, а ведь в конечном счете ответственность за расследование возложена на меня. По моей просьбе прокурор объединил дело пикардийской банды с делом маленького Альбера. И мне хотелось бы иметь четкое представление.

— Нам уже известно, — монотонно, словно читая документ, говорил Мегрэ, — как намечались жертвы.

— Вы получили сведения с севера?

— Нам они не понадобились. В номерах на улице Руа-де-Сисиль мы обнаружили множество отпечатков. И хотя эти господа на фермах орудовали в перчатках и не оставляли за собой следов, а убийцы маленького Альбера тоже работали в резиновых перчатках, в гостинице они чувствовали себя, как дома, и перчаток не надевали. «Пальчики» одного из преступников имеются в дактилоскопической картотеке.

— Которого?

— Карла. По фамилии Липшитц. Во Францию въехал легально пять лет назад. Документы в порядке. В числе прочих сельскохозяйственных рабочих был направлен на крупные фермы Пикардии и Артуа.

— В какой связи попал на заметку?

— Два года назад был обвинен в изнасиловании и убийстве девочки-подростка из Сент-Обэна, где работал на ферме. На основании упорных слухов был арестован, но месяц спустя за отсутствием доказательств освобожден. Затем след его теряется. Очевидно, он перебрался в Париж. Мы прощупываем крупные предприятия в предместьях. Не удивлюсь, если выяснится, что он тоже работал у Ситроена. Мы уже послали туда инспектора.

— Итак, личность одного из них установлена.

— Это не Бог есть что, однако обратите внимание: с него-то все и началось. С любезного разрешения Коломбани я ознакомился с его досье. Вот карта, которую он составил. Она оказалась весьма полезной. Из одного из отчетов комиссара Коломбани я также узнал, что там, где совершались преступления, чехи не жили. Однако, поскольку там было несколько поляков, поговаривали о «польской банде». Ей-то и приписывали убийства на фермах.

— И каков вывод?

— Когда группа сезонных рабочих, в которой находился Карл, прибыла во Францию, все разъехались кто куда. В тот период в местности южнее Амьена мы обнаруживаем лишь одного его. И именно там были совершены первые три преступления. В каждом случае дело происходило на богатых, расположенных особняком фермах, и в каждом случае жертвами были пожилые люди.

— А последние преступления?

— Они были совершены восточнее, неподалеку от Сен-Кентена. Наверняка выяснится, что у Карла в тех местах была подруга или знакомая. Добраться туда он мог на мотоцикле. Спустя три года, когда образовалась банда…

— Как вы полагаете, где именно это произошло?

— Не знаю, но вы убедитесь, что большинство ее участников обитает в районе набережной Жавель. За несколько недель до первого нападения Виктор Поленский еще работал у Ситроэна.

— Вы говорили о вожаке.

— Позвольте мне закончить. Вплоть до самой смерти маленького Альбера, вернее, до того, как на площади Согласия был обнаружен его труп — я подчеркиваю это различие, — банда, на чьей совести было четыре зверских убийства, находилась в полной безопасности. Личность участников никому не была известна. Единственным очевидцем была девочка, видевшая женщину, которая пытала ее мать. Мужчин она не разглядела, к тому же лица их скрывали черные шарфы.

— Нашли вы эти шарфы на улице Руа-де-Сисиль?

— Нет. Вот почему банде ничто не угрожало. Кому бы пришло в голову искать «пикардийских убийц» в ночлежке? Не так ли, Коломбани?

— Совершенно верно.

— Маленький Альбер почувствовал, что ему грозит опасность. Не забывайте: когда он мне звонил, говорил, что его преследует поочередно сразу несколько человек. Так вот, после того, как он попросил у меня защиты, маленький Альбер был зарезан в собственном кафе. Он хотел встретиться. Выходит, ему было что сообщить мне, и преследователи это знали. Но возникает вопрос, зачем кому-то понадобилось перевозить труп на площадь Согласия.

Слушатели молча посмотрели на комиссара, тщетно пытаясь ответить на вопрос, который Мегрэ часто задавал себе.

— Вновь обращаюсь к досье Коломбани, где имеются удивительно точные детали. Для каждого из убийств на фермах банда использовала краденые автомобили, чаще всего фургоны. Почти все они были похищены в районе площади Клиши, во всяком случае, в восемнадцатом округе. Вот почему мы обследуем этот район особо тщательно. Автомобили постоянно отыскивались на другой день в том же округе, но чуть ближе к окраине.

— Какой из этого вывод?

— Собственной машины у банды нет. Автомобиль нужно где-то хранить, а это может навести на след.

— Выходит, желтый автомобиль?..

— Желтый автомобиль не был краденым. Иначе бы нам это стало известно: владелец сообщил бы о похищении, тем более что машина была почти новая.

— Понимаю, — пробормотал начальник уголовной полиции, между тем как Комелио, который ничего не понимал, досадливо хмурился.

— Надо было раньше догадаться. Вначале я допускал такую возможность, но затем от подобного предположения отказался, поскольку слишком уж все это сложно. Истина же, я полагаю, всегда проста. Тело маленького Альбера оставили на площади Согласия вовсе не убийцы.

— А кто же?

— Не знаю, но скоро мы это выясним.

— Каким образом?

— Я поместил в газетах объявление. Вспомните. Около пяти вечера, видя, что мы бессильны ему помочь, Альбер кому-то позвонил.

— Вы считаете, он обратился за помощью к своим друзьям?

— Возможно. Во всяком случае, он назначил кому-то встречу.

— Откуда вам известно?

— Вы забыли о желтом автомобиле, который поломался и довольно долго стоял на набережной Генриха Четвертого.

— Выходит, два человека, которые в нем находились, приехали слишком поздно?

— Именно.

— Минуту! Я тоже взгляну в досье. По словам нашей прорицательницы, автомобиль находился возле «Маленького Альбера» с половины девятого примерно до девяти. А на площадь Согласия труп был доставлен лишь в час ночи.

— Они могли вернуться, господин судебный следователь.

— Чтобы забрать жертву преступления, которого не совершили, и отвезти в другое место?

— Вероятно. Я не предлагаю никакого объяснения. Я просто отмечаю факт.

— А что же тем временем произошло с женой Альбера?

— А что, если ее отвезли в безопасное место?

— Почему же ее не убили вместе с мужем, поскольку она, по-видимому, была в курсе дел, во всяком случае, должна была видеть убийц?

— А если она уехала заранее? Когда события принимают серьезный оборот, некоторые предпочитают, чтобы жена не путалась под ногами.

— Вам не кажется, господин комиссар, что все эти поиски сбивают нас со следа убийц, которые, по вашим же словам, разгуливают в это время по Парижу?

— А что наводит на их след, господин судебный следователь?

— Очевидно, труп на площади Согласия.

— Видите ли, как только мы поймем мотивы преступления, схватить банду не представит особой трудности. Однако прежде всего эти мотивы нужно понять.

— По-вашему, этого бывшего официанта убили потому, что ему слишком многое было известно?

— Похоже на то. Я пытаюсь установить, каким образом он это узнал. Как только я это выясню, я тотчас буду знать, какими именно сведениями он располагал.

Начальник уголовной полиции одобрительно улыбнулся. Он почувствовал враждебность, возникшую между Комелио и комиссаром. Не терпелось вставить слово и комиссару Коломбани.

— Может быть, это связано с поездом? — вмешался он, назубок зная свое досье. Мегрэ поддержал коллегу.

— Какой поезд вы имеете в виду? — поинтересовался Комелио.

— У нас… — начал Коломбани, заметив, одобрительный взгляд комиссара Мегрэ. — У нас есть небольшая зацепка, она появилась после последнего преступления. Однако мы не предавали эти сведения гласности, опасаясь спугнуть банду. Прошу взглянуть на карту номер пять, подшитую к делу. 19 января преступление было совершено на ферме, принадлежавшей чете Риваль. В результате оба супруга вместе с работником и служанкой были убиты. Ферма называется «Нонетт». Построена она на развалинах женского монастыря и находится в пяти километрах от деревни Годервиль. В деревне имеется железнодорожная станция, на которой останавливаются почтовые поезда. Расположена она на линии Париж — Брюссель. Нет нужды говорить, что пассажиры, едущие из Парижа в Годервиль, немногочисленны, поскольку путешествие длится много часов: ведь поезд останавливается на каждом полустанке. Так вот, 19 января в 8.17 вечера с поезда сошел некий господин, у которого был билет Париж — Годервиль и обратно.

— Приметы его известны?

— Они весьма приблизительны. Моложавый, щегольски одетый мужчина.

— Речь с иностранным акцентом? — спросил судья, видно, решив сделать свой вклад в расследование.

— Человек этот ни с кем не разговаривал. Прошел через всю деревню, больше его не видели. Однако на следующее утро в самом начале седьмого он сел на парижский поезд. Сел в Муше, на другом полустанке, который находится в двадцати одном километре южнее. Такси он не нанимал. Никто из жителей деревни его не подвозил. Трудно поверить, чтобы целую ночь человек гулял ради собственного удовольствия. Он неизбежно должен был оказаться где-то поблизости от фермы «Нонетт».

Мегрэ прикрыл глаза: его охватила невероятная усталость, он едва не уснул, даже трубка погасла.

— Получив эти сведения, — продолжал Коломбани, — в Северной железнодорожной компании мы навели справки относительно билета. Ведь сдаваемые пассажирами по прибытии билеты какое-то время хранятся.

— И билета вы не обнаружили?

— На Северном вокзале его не сдавали. Иначе говоря, пассажир вышел, видно, с другой стороны поезда или смешался с толпой где-нибудь в предместье. Это совсем нетрудно. Таким образом он и остался незамеченным.

— Именно это вы имели в виду, мсье Мегрэ?

— Да, мсье Комелио.

— Какой же вы делаете вывод?

— Не знаю. Маленький Альбер мог очутиться в том же поезде. А может, встреча их произошла на вокзале.

Покачав головой, комиссар продолжал:

— Пожалуй, нет. В таком случае его бы раньше начали преследовать.

— И к какому выводу пришли?

— Ни к какому! Альбер Рошен, по-видимому, располагал каким-то вещественным доказательством. Ведь после убийства банда не поленилась перевернуть вверх дном весь дом. Картина не вполне ясная. Потом Поленский зачем-то снова зашел в бистро.

— Вероятно, убийцы не нашли то, что искали?

— Они вряд ли бы послали полудурка. Думаю, Поленский действовал на свой страх и риск, без ведома остальных членов банды, могу поручиться. Доказательством служит следующий факт. Как только бандиты узнали, что он погорел и может навести нас на их хазу, они его шлепнули. Извините, господа. Извините, шеф. Я с ног валюсь от усталости.

Мегрэ повернулся к Коломбани.

— Смогу я увидеться с тобой часов в пять?

— Если тебе будет угодно.

У Мегрэ был такой измученный вид, что судья Комелио смущенно пробормотал:

— И все же вы добились некоторых результатов.

Затем, когда Мегрэ ушел, прибавил:

— Не настолько уж молод он, чтобы не спать по ночам. В самом деле, и почему он норовит все делать сам?

То-то бы удивился судебный следователь, если б узнал, что Мегрэ, сев в такси, подумал и произнес, обратясь к шоферу:

— Набережная Шарантон! Я скажу, где остановиться.

Из головы у Мегрэ все не выходило появление Поленского в кафе «У маленького Альбера». Вспомнилось, как этот рыжий идет кошачьим шагом, а за ним по пятам спешит Люка.

— Что будете пить, шеф?

— Все равно.

Шеврье вошел в свою роль, а Ирма, видно, оказалась хорошей стряпухой: в кафе сидело десятка два посетителей.

— Поднимусь наверх. Позови ко мне Ирму.

Ирма заторопилась, на ходу вытирая руки о передник. В спальне Мегрэ осмотрелся. Окна распахнуты, в комнате опрятно, чисто.

— Куда ты сложила вещи, которые тут валялись?

Комиссар вместе с Мерсом составили опись. Но в прошлый раз Мегрэ интересовали предметы, которые могли оставить убийцы. Теперь его мучило, что же пытался найти Поленский?

— Я все сложила в верхний ящик комода.

Расчески, коробка с заколками, раковины с названием какого-то нормандского курорта. Нож для разрезания книг, на нем реклама каких-то изделий, сломанный автоматический карандаш. Словом, всякая рухлядь, какая накапливается в любом жилище.

— Ничего не выбросила?

— Тут даже полупустая пачка сигарет и сломанная трубка. Нам долго тут придется оставаться?

— Не знаю, милая. Надоело это занятие?

— Мне лично нет. Просто иной раз посетители бывают слишком нахальны. Мужа это выводит из себя. Того и гляди, отделает кого-нибудь…

Осматривая содержимое ящика, Мегрэ вытащил оттуда видавшую виды губную гармонику, изготовленную в Германии. К удивлению молодой женщины, он сунул находку в карман.

— Это все? — спросила она.

— Все.

Спустя несколько минут он позвонил снизу мсье Луазо, озадачив бывшего кабатчика вопросом.

— Скажите, мсье, на губной гармонике Альбер не играл?

— Нет, насколько мне известно. Петь — пел, но я ни разу не слышал, чтобы он на чем-то играл.

Мегрэ вспомнил, что на улице Руа-де-Сисиль нашел губную гармошку, и тут же позвонил владельцу «Золотого льва».

— Виктор Поленский играл на губной гармошке?

— Ну а как же. Даже на улице.

— Он один на ней играл?

— Серж Мадок тоже играл.

— У них у каждого была своя гармоника?

— Вроде бы да. Да, точно. Они иногда на пару играли.

Между тем во время обыска в гостинице был обнаружен лишь один инструмент.

Вещью, за которой без ведома своих сообщников пришел в кафе на набережной Шарантон придурковатый Поленский и из-за чего в конце концов поплатился жизнью, была его собственная губная гармоника.