Мелвилл Г. Белый бушлат

XXVII Кое-какие мысли по поводу того, что Шалый Джек отменил приказ своего начальника

В минуту опасности люди не считаются с чинами и, подобно стрелке, тяготеющей к магниту, повинуются тому, кто более всего достоин повелевать. Истина этого положения подтвердилась на примере Шалого Джека во время шторма, особенно же в тот критический момент, когда он отменил приказание командира корабля относительно поворота. Но каждый моряк отдавал себе отчет, что приказ капитана в тот момент был по меньшей мере неразумен, чтобы не сказать больше.

Эти два приказания, отданные капитаном и его лейтенантом, в точности соответствовали их характерам. Поставив румпель на ветер, командир корабля хотел идти с попутным штормом, иначе говоря, уйти от него подальше. Напротив того, Шалый Джек предпочитал броситься в самую опасность. Нет нужды объяснять, что почти во всех случаях таких сильных шквалов и штормов последний маневр, хоть на вид и страшен, сопряжен на самом деле с куда меньшими опасностями, почему обычно и используется.

Нестись с попутным штормом — значит сделаться его рабом, поскольку он гонит вас перед собой, но идти против ветра дает вам в какой-то мере возможность припереть его к стенке. Если вы убегаете от шторма, вы подвергаете опасности наименее прочную часть корпуса — корму; когда же вы действуете наоборот, вы подставляете шторму свой нос, самую крепкую часть судна. С кораблями то же, что и с людьми. Тот, кто обращается к неприятелю тылом, дает ему над собой преимущество. Между тем как наши сложенные из ребер грудные клетки, подобно носам кораблей с их шпангоутами, служат препоной, ограждающей от натиска враждебной силы.

В эту ночь на траверзе Горна капитан Кларет был вынужден обстоятельствами скинуть личину и в момент, когда испытывалась его мужественность, выказал истинное свое лицо. Подтвердилось то, о чем все у нас уже давно догадывались. До тех пор, пока он прохаживался по кораблю, время от времени посматривая на людей, особенное, тусклое спокойствие капитанского взгляда, его неторопливый, даже излишне размеренный шаг и вынужденная строгость обличья могли быть истолкованы случайным наблюдателем как сознание ответственности своего положения и желание внушить команде трепет, — все это для некоторых умов являлось лишь показателем того, что капитан Кларет, тщательно избегая явных излишеств, непрерывно поддерживал себя в состоянии некоторого равновесия между трезвостью и ее противоположностью, каковое равновесие могло быть нарушено первым же грубым столкновением с жизненными превратностями.

И хотя это только догадка, тем не менее, располагая кое-какими сведениями о водке и человеческой породе, Белый Бушлат отважится сказать, что, будь капитан Кларет совершенным трезвенником, он никогда не отдал бы необдуманного приказания положить румпель на ветер. Он или сидел бы в своем салоне и помалкивал, подобно его величеству коммодору, или, предвосхищая команду Шалого Джека, крикнул бы громовым голосом: «Румпель под ветер!».

Чтобы показать, как мало действенны порой самые суровые ограничительные законы и как непроизвольно действует в некоторых умах инстинкт самосохранения, следует еще добавить, что хотя Шалый Джек в присутствии своего начальника сгоряча и отменил его приказание, однако тот параграф Свода законов военного времени, который он таким образом нарушил, не был к нему применен: проступок его не повлек за собой предусмотренной кары, более того, насколько было известно команде, капитан так и не отважился отчитать его за дерзость.

Выше говорилось, что Шалый Джек был тоже привержен к горячительным напиткам. Так оно и было. Но на этом примере мы видим, как хорошо заниматься делом, требующим ясной головы и крепких нервов, и как плохо занимать должность, не всегда требующую этих качеств. Настолько строга и методична была дисциплина на фрегате, что капитану Кларету до известной степени не было нужды лично вмешиваться во многие повседневные события, и таким вот образом, возможно, графинчик неприметно внушил ему мысль, что все может ему сойти с рук.

Но Шалому Джеку приходилось выстаивать вахты по ночам, мерить шагами шканцы, а днем зорко всматриваться в ту точку горизонта, откуда дул ветер. Поэтому в море он старался соблюдать трезвость, хотя в очень ясную погоду лишний стаканчик он себе позволял. Но так как Горн был на носу, он зарекся пить до тех пор, пока этот опасный мыс не окажется далеко за кормой.

Центральный эпизод описанного шторма невольно влечет за собой вопрос: а есть ли в американском флоте неспособные офицеры, то есть неспособные выполнять те обязанности, которые могут быть на них возложены? Но разве могут быть в настоящее время неспособные офицеры в доблестном флоте, который в последнюю войну покрыл себя тем, что принято называть славой?

Как и в лагере на суше, так и на шканцах в море фанфары одной победы мешают слышать приглушенные барабаны тысячи поражений. В известной степени это относится и к тем военным событиям, которые носят нейтральный характер и не приносят ни славы, ни позора. И подобно тому как ряд нулей в силу одного своего множества вырастает во внушительную цифру, лишь только во главу ее ставят какое-нибудь однозначное число, так и толпа офицеров, из которых каждый взятый в отдельности никакими способностями не отличается, будучи собрана вместе, может покрыть себя боевой славой, если ее возглавит такая цифра, как Нельсон или Веллингтон. И все потому, что слава настоящих героев после их смерти переходит по наследству к их оставшимся в живых подчиненным. Одного большого ума и большого сердца достаточно, чтобы наэлектризовать целый флот или целую армию. И если бы все люди, с возникновения мира способствовавшие военным победам или поражениям народов, были собраны вместе, нас удивило бы, что героев среди них оказалось бы всего небольшая горстка. Ибо нет ни капли героизма в том, чтобы в облаке дыма и пара вкатывать в порт и выкатывать из него пушку или же взводу по команде стрелять из ружей, ибо твердость руки зависит здесь от чисто физических причин и зачастую может быть у человека с самым робким сердцем. Люди, отнюдь не отличающиеся храбростью, будучи собраны вместе, могут проявить даже безрассудную отвагу. Однако неверно было бы отрицать, что в отдельных случаях даже самые скромные чины выказывали больше героизма, чем их коммодоры. Истинное геройство заключено не в руке, а в сердце и в голове.

Но все же существуют в американском флоте неспособные офицеры или нет? Отвечать на этот вопрос американцу — задача не слишком благодарная. Белый Бушлат вынужден опять уклониться от него, ограничившись ссылкой на один факт из истории родственного флота, каковой по продолжительности своего существования и количеству судов дает гораздо больше примеров всякого рода, нежели наш собственный. Это и является единственной причиной, почему в настоящем повествовании я ссылаюсь на него. Благодарение богу, я далек от каких-либо несправедливо враждебных чувств.

В архивах Английского адмиралтейства имеются косвенные свидетельства, что в 1808 году, после смерти лорда Нельсона, когда Средиземноморской эскадрой командовал лорд Коллингвуд [151] и когда сердечная болезнь побудила его ходатайствовать об отпуске, из списка в более чем сто адмиралов не нашлось ни одного, кто мог бы без ущерба для родины его заменить. Этот факт Коллингвуд засвидетельствовал своею смертью, ибо, когда он потерял надежду, что его когда-либо сменят, здоровье его вконец расшаталось, и он вскоре умер на своем посту. Так вот, если такое оказалось возможным в столь славном флоте, как английский, чего можно ожидать от нашего? Впрочем, никакого позора в этом нет. Ибо надо знать, что, для того чтобы стать всесторонне образованным и умелым морским генералиссимусом, требуются исключительные способности. Скажу больше, незаурядная степень героизма, таланта, рассудительности и честности необходимы даже для того, чтобы командовать простым фрегатом, а в этих качествах посредственному человеку бывает отказано. Между тем они являются не только формальным требованием, они на самом деле жизненно необходимы для того, чтобы быть достойным командиром корабля; и офицер, не обладающий перечисленными качествами, не имеет морального права занимать этот пост.

Что касается лейтенантов, то среди них попадается изрядное количество шкимушек и моряков на бумаге. Многие коммодоры помнят то чувство тревоги, которое испытывали они порой в походе, вступая на палубу линейного корабля, в то время как ночную вахту на нем несли некоторые лейтенанты.

Согласно последнему «Списку состава Американского военного флота» (1849), у нас сейчас 68 капитанов, получающих все вместе из государственного казначейства 300.000 долларов в год; 297 коммандеров [152], получающих 200.000, и 377 лейтенантов, получающих около полумиллиона; далее 451 кадет и гардемарин, получающие также почти эту же сумму. Принимая во внимание общеизвестный факт, что некоторые из этих офицеров никогда не назначаются в плавание, ибо Морское министерство прекрасно знает их неспособность, что другая часть занята разной писаниной в обсерваториях или вычисляет логарифмы в гидрографических управлениях и что действительно достойных офицеров, являющихся опытными моряками, только и делают, что переводят с корабля на корабль, дав им короткий отпуск для передышки, — принимая во внимание все это, не будет преувеличением сказать, что немалая доля вышеупомянутых полутора миллионов представляет собой закамуфлированную пенсию, выплачиваемую лицам, живущим за счет флота, но фактически не несущих флотской службы.

Ничего подобного нельзя сказать ни о баковом начальстве — боцмане, артиллеристах и т. д., ни об унтер-офицерах — марсовых старшинах и т. д., ни о матросах 1 статьи. Ибо если хоть кто-либо из них окажется не на высоте положения, его немедленно разжалуют или уволят со службы.

Правда, опыт учит нас, что ко всякому крупному государственному учреждению с большим количеством служащих присасывается множество ни к чему не пригодных людей, которых налогоплательщику приходится содержать, ибо в таких учреждениях протекции столь могущественны, что просачивания бездарностей не предотвратить, хотя бы оно происходило в ущерб достойным людям.

Тем не менее весьма прискорбно, что в такой стране, как наша, похваляющейся политическим равноправием всех сословий, матрос, добившийся ранга офицера, является в настоящее время неслыханным исключением. А ведь в былые времена такие случаи были нередки, и офицеры из матросов оказывались весьма полезными служаками, в немалой мере способствовавшими славе своей страны. Можно было бы упомянуть ряд приказов, подтверждающих это положение.

Разве не хорошо было бы, если бы все институты в нашей стране были устроены на один манер? Любой американский гражданин может надеяться стать президентом — коммодором нашей эскадры штатов. Хорошо бы поставить американского матроса в такие условия, чтобы и он мог надеяться когда-нибудь командовать отрядом фрегатов.

Но если есть достаточно оснований считать, что во флоте числится некоторое количество неспособных офицеров, еще большее количество фактов подтверждает, что у нас есть и другие, из коих как природные свойства, так и учение сделали в высшей степени умелых моряков, а о некоторых можно даже сказать, что их не столько красит их место, сколько они красят его.

Единственной целью настоящей главы является подчеркнуть, что та лестная репутация, которой в глазах большинства пользуются все представители столь популярного ныне рода оружия, есть, в сущности говоря, заслуга лишь отдельных личностей.