Мелвилл Г. Белый бушлат

LXXXVI Мятежники на судилище

Хотя много шевелюр было скошено в этот день и сжато немало бород, однако несколько человек продолжали еще не сдаваться и поклялись защищать свои священные волосы до последнего издыхания. Были это по большей части пожилые матросы, даже некоторые унтер-офицеры — они, понадеявшись на свой возраст и положение на корабле, полагали, надо думать, что, когда так много народу выполнило уже приказание командира корабля, их трогать не будут, ввиду того что остались их всего единицы, и все они окажутся живым памятником милосердия нашего начальника.

В тот же вечер, когда барабан пробил построение, все матросы угрюмо разошлись по своим местам; старые морские волки, не сбрившие бород, выстроились мрачные, вызывающие, недвижные, как ряды изваянных ассирийских царей с их великолепными бородами, которые были раскопаны Лэйардом [462].

В должное время все они были переписаны начальниками дивизионов и затем вызваны на суд к грот-мачте, где командир корабля уже ожидал их. Вся собравшаяся вокруг команда затаила дыхание, когда почтенные мятежники выступили вперед, и обнажили головы.

Зрелище было внушительное. Это были старые и уважаемые моряки, щеки их покрылись загаром под всеми тропиками — всюду, куда солнце устремляет тропический луч; все как один — заслуженные мореходцы; многие из них могли быть дедами и иметь внучат в любом порту земного шара. Они должны были бы вызывать уважение равно у самых легкомысленных и у самых степенных зрителей. Даже капитана Кларета они должны были бы унизить до почтительного отношения. Но скифу чувство это недоступно, и, как хорошо известно всякому, изучавшему римскую историю, наглый предводитель готов иметь дерзость дернуть за бороды самых величественных сенаторов [463], заседавших в своем сенате на величественном холме Капитолия.

Что за парад бород! Лопатой, молотом, кинжалом; треугольных, квадратных, заостренных, округленных, полукруглых и расщепленных. Но самой примечательной из всех была борода старика Ашанта, древнего бакового старшины. Готически почтенная, она ниспадала на его грудь наподобие свинцово-серой грозы.

Да, древний Ашант, Нестор [464] нашей команды, — стоило мне взглянуть на тебя, как я начинал чувствовать, что шансы мои на долголетие увеличиваются.

Это был матрос старой школы. Он носил короткую косицу, которую насмешники с крюйс-марса называли поросячьим хвостиком. Стан его охватывал широкий абордажный пояс, который он носил, по его словам, для того чтобы подпереть свою грот-мачту, имея в виду спинной хребет; ибо по временам он жаловался на приступы ревматических болей в спине, вызванных тем, что ему случалось иной раз вздремнуть на палубе за свои свыше пятидесяти лет выстоенные ночные вахты. Его нож являлся истинным антиком — вроде того крючковидного лезвия, которым подрезают ветви. Ручка ножа — зуб кашалота — была вся изукрашена вырезанными на ней кораблями, пушками и якорями. Нож этот висел у него на шее на шнурке, изукрашенном розетками и мусингами, завязанными его собственными почтенными пальцами.

Из всей команды этот Ашант был любимым матросом моего славного старшины Джека Чейса, который как-то раз указал мне на него, когда старик медленно спускался по вантам с фор-марса:

— Ну вот, Белый Бушлат! Разве не вылитый это Чосеров [465] корабельщик?

Из «Кентерберийских рассказов», Белый Бушлат! Верно, древний Ашант жил еще во времена Чосера, что тот смог так точно его изобразить.