Меня зовут Бёрди

1

Что-то липнет к его лицу. Сухое и почему-то пахнет дерьмом, но он надеется, что это не оно. Ему холодно. Плитка пола под ним ледяная.

Надо бы прикрыться, пока оклемается, он ведь голый. Он шарит вокруг, нащупывает кончиками пальцев полотенце, набрасывает его на себя, оно насквозь мокрое.

– Черт! Не может… – шипит он, рывком поднимаясь, но врезается в раковину прямо над головой и снова падает на пол в глубоком нокауте.

Через пятнадцать минут Паоло наконец на ногах. Он констатировал ущерб от бурной ночи, осмотрел треснувшую раковину и поковырял засохшую блевотину на своем лице и свернувшуюся кровь на лбу. Не так страшно, как больно. Он умылся и прижег розовую шишку.

Картины ночи начали всплывать в его памяти в беспорядке. Начало вечера в бистро на улице Стивенсона, потом ночной бар в Бельвиле, но никакого понятия, как он добрался из пункта А в пункт Б. Он только надеется, что его мотоцикл стоит внизу у подъезда, что он не бросил его где-нибудь на перекрестке или в лесу.

Вспоминаются лица, порой безымянные. Шала и Тони изображают из себя барменов в незнакомой гостиной. Дорожки, прочерченные на низком стеклянном столике, как разметка стометровой дистанции. Бурая дорожка, белая, бурая, белая, желтоватая и опять белая. Потом чья-то щель в туалете ночного клуба, и он под ней, обшаривает ее ртом, стоя на коленях на плиточном полу, щель без головы.

Он роется в кармане куртки в поисках сигарет и достает трусики. Голубые трусики. Вешает их на гриф прислоненной к стене гитары.

– Твою мать… – цедит он сквозь зубы, глядя на клочок ткани.

Снова порывшись в кармане, находит сигареты и ключ от мотоцикла.

Эти утренние калейдоскопы в голове пугают его все сильнее. Он чувствует себя словно на краю бездны, не в состоянии отличить твердую почву от пустоты, действительность от всего остального, но все равно не может устоять, вечер за вечером, перед желанием раствориться в ночи, в городе. Плыть по течению в асфальтовом потоке этих вен, орошающих незримое, неведомо где расположенное сердце, к которому каждая улица несет свой груз тайн, поцелуев, ярости и смерти. Вирусная непрерывность, питающая матрицу, человек – колесико в ночном механизме, каждый играет роль, выпавшую ему в сердце города. Лужайки парков, усеянные жирными упаковками из KFC, которые уносит ветер и мутные воды сточных канав, Париж-угоришь, город поет свой гимн, одеваясь в цвета его полуночной фауны, начинающих вампиров. Столица-волчица с миллионами сосцов, манящих к себе Ромула, Рема и еще многих и многих, бесчисленных пащенков Бельвиля и других мест, жаждущих схлестнуться с этим асфальтом, с парижской ночью.

Он озирается, с его двухкомнатной квартирой они похожи, как близнецы. В ней царит застывший хаос – бумаги и чашки с кофе, одежда на разных стадиях чистоты, книги, оставленные страницами вниз, к которым он больше не прикасался. За пять лет жизни здесь он так и не начал ремонт, который поклялся себе сделать, когда въехал.

На барном столике Паоло наполнил итальянский кофейник, поглядывая в окно. Уже, должно быть, полдень.

– Поносное небо в пятнадцати метрах от земли… На город опустили потолок… – говорит он бесстрастным голосом радиоведущего, читающего сводку погоды. – И это называется весна!

Он смотрит на небо с чувством, будто разглядывает изнутри свой череп, полный серого ядовитого тумана. Лабиринт с зыбкими стенами и без малейшей видимости. Закурив сигарету, думает, что был бы не прочь передохнуть, хоть недолго, от этого тумана, который заполоняет его, давит тоннами веса, точно твердый, и непрестанно прижимает к земле.

Он достал виниловый диск Тома Уэйтса, свой любимый, Rain Dogs, то что надо для утра в кусках. Гитара Марка Рибо и голос старины Тома колышутся так, что убаюкивают. Болотное танго. Паоло садится за стол и, отодвинув пепельницы и счета, ставит чашку. Кофе без сахара, обжигающе горячий. Где-то под бумагами завибрировал мобильник.

– Да?

– Паоло, это Ахмед. Ты где? Уже полчаса тебя ждем.

– Ахмед… Мне жаль… Извини… Я только продрал глаза, я…

– Ну нет, так не пойдет, парень! Я поручился, что ты будешь. Ты же знаешь братьев, им это не понравится.

Паоло смотрит на часы.

– Я могу приехать через… тридцать минут… Но предупреждаю сразу, бабок у меня нет.

– Не вздумай, Паоло. Они и так уже бесятся, что ты тянешь резину. Ты должен дать им хоть что-то, и не потом, а прямо сейчас. Иначе тебе начистят мордашку, и на гитаре своей еще долго бренчать не сможешь…

Занять бабок у братьев Мусауи была его последняя по счету плохая идея. Все равно что подцепить гангрену и пытаться вылечить ее снотворным. Такая ситуация подтачивает твою жизнь с каждым днем, медленно, но верно, так же верно, как проценты за просрочку, которые они не преминут с тебя стребовать. Серость темнеет, переходя в черноту.

Два месяца назад исчез фургон его группы со всем содержимым; в тот вечер была очередь Паоло отогнать его в бокс на Порт-де-ла-Шапель после концерта. Фургон был под его ответственностью. Но певец предпочел задержаться и выпить в квартире напротив зала, где они выступали, где-то в Эсоне. Он долго наблюдал в окно за стареньким белым «Ситроеном», припаркованным на огромной стоянке по другую сторону улицы, где молодые ребята устроили гонки на левых машинах. За кольцевой дорогой это стало спортом. Они играли в Fast & Furious на «Гольфах», у которых Джи Ти Ай был лишь стикером, приклеенным к заднему стеклу. Глушили дерьмовое виски и сворачивали косяк за косяком. Была суббота.

После долгой беседы с маленькой брюнеткой в очках, кудрявой, как барашек, которая так и ела его глазами, Паоло прикорнул на диване и проспал несколько часов. Ранним утром фургон со всем, что в нем было, исчез. Исчезли ударная установка, усилители, гитары – все. Ничего не осталось.

Он огреб по первое число от всех участников группы, после чего взялся за телефон и позвонил братьям Мусауи. Близились концерты, без оборудования группе кранты. И он получил 5000 евро наличными в халяльной мясной лавке на улице Лаба. С того дня он не переставал повторять себе, что надо было, наверное, основательнее продумать этот вопрос, потому что братья Мусауи – последние, у кого хотелось бы оказаться в долгу.

В хорошие дни он представляет себя Робертом Джонсоном, заключившим сделку с дьяволом[4], в другие – просто парнем, который бежит, бежит, бежит, лишь бы его не догнали. Сегодня утром, глядя пустыми глазами в серость, он не в силах больше бежать, асфальт плавится под его подошвами и скоро обожжет ему ноги.

Он пьет уже четвертую чашку кофе, а в своих размышлениях не продвинулся ни на пядь. Во второй раз он пересчитывает количество красных корешков в своей коллекции виниловых дисков.

– 56, 57…

Этот шкаф он сделал спецом для своих пластинок на 33 оборота, во всю стену, от пола до потолка. Он встает и наобум достает диск, группа «White Noise» – An Electric Storm. Черный корешок. Он улыбается.

Маленький шедевр немецкого краут-рока начала семидесятых годов, случайно найденный в коробке с уцененным товаром и купленный ради чуднóй обложки, стал одним из его настольных дисков. Краткий курс психоделии и альбом без возраста, провидец и предтеча тридцати лет грядущей музыки. Диск такой же скользкий и неуловимый, как его жизнь в последние месяцы. Принцип в падении тот, говорит он себе, что в какой-то момент обязательно коснешься дна.

Он закурил очередную сигарету и снова принялся шевелить мозгами. После долгого раздумья разблокировал мобильник и прокрутил имена до Джузеппе Дзафферана. Высветился номер его дяди.

«Пипо», как зовут его в семье, младший брат его отца и управляющий компанией по ремонту квартир. Невысокий, сухопарый молчун с грубыми чертами лица и тонкими усиками из другой эпохи. Ему он звонит, когда случается оказаться на мели и все другие двери перед ним закрыты. «Lo Zio Pipo»[5] содержит целую сеть малых и средних предприятий, которым оказывает всякого рода услуги, необязательно связанные с его основной деятельностью. У дяди талант добывать для Паоло подработки, все как на подбор дерьмовые, но выкрутиться помогают. Он мыл туалеты в отеле, разгружал рефрижераторы с мясом и даже чистил отстойники. Не работа, а мечта.

Дни на ней, кажется, тянутся по сорок часов, и каждая секунда бесконечна. Стрелки еле ползут по циферблату стенных часов. Временные улитки. Время порой замедляется до того, что он будто тонет в кровожадном небытии, где каждая минута становится потоком непроходимой грязи. С каждым оборотом стрелки другой берег удаляется еще немного.

Как правило, нанявшись на очередную работу, через час-два – столько времени ему нужно, чтобы ознакомиться с тем, чем будут заняты его дни, – он чувствует, как завязывается узел в животе. Сначала маленький, точечный, чуть ниже солнечного сплетения. Острая запятая. Длиннющая игла, она вонзается, протыкает насквозь, медленно-медленно. Это ощущение он узнает сразу. Потом оно спускается в желудок, сползает змеей, разливается ядом по кишкам, по всему нутру, нависает хищной тенью, сводит каждый мускул, это памятка, чтобы он не забывал о дерьмовой стороне своей жизни.

Этих работенок он перепробовал множество, пока не нашел единственную, на которой смог продержаться больше недели. Поначалу его даже забавляло выбивать долги для мелких лавочек, ставших жертвами забывчивых клиентов. Париж не Чикаго, и неплательщики были обычно не представляющими опасности лузерами, неохотно расстававшимися с деньгами, когда приходили счета. Иной раз какой-нибудь мелкий мошенник пытался провернуть бездарную аферу, но появления Паоло и его напарника, широкоплечего регбиста с острова Реюньон, которого все звали Черномазый Дени, было достаточно, чтобы утихомирить страсти, и, как по волшебству, появлялась чековая книжка.

Они являлись рано утром, чтобы застать их за кофе, и, пока Паоло играл роль добренького, объясняя ситуацию, верзила, ни слова не говоря, отключал все компьютеры и мобильные телефоны в комнате и начинал складывать их в большую черную сумку, которую они всегда носили с собой. Обычно этого хватало. Паоло умел сохранять хладнокровие и не боялся драки, что делало его идеальным исполнителем для таких поручений. Их дуэт добивался успеха в восьмидесяти процентах случаев, ни разу не подняв ни на кого руку. Работенка, конечно, не подарок, но все было в рамках закона, деньги чистые и легкие.

И вот, как раз перед очередным заданием, Пипо сообщил ему, что Черномазый Дени уезжает в Кастр, где войдет в подающую надежды команду регби. Его заменит Здравко, серб, работавший у него на стройках.

Дядя проинструктировал их насчет завтрашнего задания, надо было выбить чек в копировальной лавочке в районе площади Гамбетта – хозяин тянет с оплатой за оборудование уже несколько месяцев. Паоло посмотрел на руки серба, они были в три раза больше его собственных. Выглядел он исключительно спокойным, что было важно для работы.

Но на месте все пошло наперекосяк. У неплательщика была луженая глотка, и Паоло сразу понял, что с этим типом они нахлебаются. Платить он явно не собирался и грозил позвать полицию. Пока Паоло пытался его урезонить, Здравко у него на глазах размозжил бедолаге голову взятым с полки вай-фай-роутером и схватил за горло секретаршу, которая истошно завопила. Она уже задыхалась, когда здоровяк влепил ей мощную оплеуху тыльной стороной ладони в тяжелых перстнях, разом ее вырубив. Он начал опрокидывать копировальные аппараты, потом, ухватив хозяина за галстук, поволок его по полу к подсобке. Недолго думая, Паоло поднял стоявший на столе компьютер и ударил Здравко по затылку, отчего громила пошатнулся и выпустил жертву. Лавка начинала походить на поле боя. Оклемавшаяся женщина успела нажать тревожную кнопку, а серб, вконец озверев, принялся крушить мебель. Когда послышались первые сирены, великан задал стрекача, оставив Паоло одного среди полного разора. У женщины заплыл глаз, разбитая надбровная дуга хозяина обильно кровоточила. Витрину уже облепили зеваки, отрезав Паоло путь к отступлению. Он кинулся в дальний угол, где маленькая дверь выходила на задний двор, снял куртку, сунул ее под мышку и вышел на улицу. Первая машина с мигалкой уже затормозила у входа, и полицейские бежали внутрь. Он ускорил шаг.

Сам того не сознавая, он снова вляпался в дерьмо, от которого всю жизнь бежал, и проклинал себя за то, что согласился на эту работу. Он знал все это мальчишкой – оплеухи чуть что, побои, которые запугивают и порабощают, кулачные расправы, в которых начинаешь в конце концов находить удовольствие. Стадный инстинкт, толкавший на все большие свинства: засветить в глаз парню просто потому, что он носит белые штаны или футболку ненавистной тебе группы; потому что у него есть телефон, который ты хочешь, или кроссовки, о которых ты мечтаешь. Все это он знал. Все это он делал. Он отнюдь этим не гордился и ненавидел себя всякий раз, когда ему вспоминалось заплаканное лицо того мальчонки в одних носках. Он делал это и поклялся себе, что больше никогда не будет, никогда больше не воспользуется силой, чтобы унижать и помыкать. Ту пару кроссовок он выбросил, заливаясь слезами, в мусорный бак возле дома. Понял, что не сможет их носить. Никогда.

На следующий же день он решил избегать своих уличных дружков и начал вырабатывать собственный моральный кодекс.

Уважать себя и уважать других.

Поступать по справедливости.

Бить, только если тебя к этому вынуждают.

Быть честным, не ловчить и не скрывать свои мысли.

Жить так, чтобы без стыда смотреть себе в глаза каждое утро и каждый вечер.

И он свято этого держался. Он залпом проглотил «Хагакурэ»[6], а до этого на всю ночь прилип к экрану перед Ghost Dog[7], фильмом Джима Джармуша. Форест Уитакер в роли начинающего самурая из Нью-Джерси стал для него образцом. С годами его кодекс прирос еще многими статьями, которые он знал наизусть и регулярно повторял про себя, как мантру преображения. Однако, удаляясь от копировальной лавки, Паоло невольно думал, что пережитые события, пусть даже это не его вина, отбросили его на десять лет назад. Он не хотел смириться, нет, не хотел сказать себе, что это в порядке вещей, что это его жизнь. Он знал, что его способность сохранять хоть какое-то подобие душевного равновесия в таком окружении более чем ограничена, и это подтачивало его изнутри. Если однажды он отступится, если предаст свою интуицию, свой кодекс, то долго не продержится, разорвется на лету или упадет с крыши.

В ту ночь он два с лишним часа добирался от площади Гамбетта до квартала Гут д’Ор пешком, силясь заглушить свою совесть кальвадосом и кокаином. Шел, согнувшись. Ночь была короткая и бурная. Его демоны заполонили улицы, распространяя страх в сердце города, как вестники, посланные в небытие. Назавтра он позвонил Пипо и сказал, чтобы тот на него больше не рассчитывал.

Он смотрит на телефонный номер. Узел уже здесь, чуть ниже солнечного сплетения. Телефон звонит, это Шала.

– Паоло, как ты?

– Чувствую себя, будто меня сшиб тридцатишеститонный грузовик и переехал паровой каток, а так вполне в форме, а ты?

– Как ты добрался домой? Я немного беспокоился, честно говоря.

– А что?..

– Ты был не в лучшем виде, когда я нашел тебя внизу в сортире этого кабака. Мы добрых полчаса тебя искали.

– Извини… Я мало что помню.

– Забей. А я потерял Тони по дороге. Без понятия, где он теперь. Когда я в последний раз его видел, он бежал полуголый по авеню Клиши за парнем, который, приняв его за туриста, попытался залезть к нему в карман. Бедолага, кажется, неслабо сдрейфил, когда Тони гнался за ним без порток, со знаком «кирпич» в руке.

– Со знаком «кирпич»? А где он взял знак «кирпич»?

– Спроси у него сам, когда объявится. Я так думаю, он, наверное, завалился к Тане или к той малышке Ренуа, как бишь ее зовут? Ну, знаешь, у которой шмоточный магазин…

– Да, знаю… Слушай, мы сегодня репетируем? Мне обязательно надо уладить одно дельце с бабками. Кстати, можно у тебя стрельнуть пару банкнот? Я скоро верну.

– Смеешься? Ты уже должен мне триста евро. Кстати, я был бы не прочь увидеть их прекрасные глаза на днях.

5000 + 300 = 5300.

Час от часу не легче, а день только начался.

– Репетиция в восемь. А насчет бабок не парься, я могу еще немного подождать.

– Спасибо.

– Я сказал: немного!

– Да, я понял, спасибо…

День ему не улыбается. Он набирает номер дяди.

– Пипо, это Паоло.

– Paolo, niputi miu, comu stai? Tutti bene?[8] Как поживает мать?

– Все хорошо, как всегда. Слушай…

– Ты сейчас стеснен в средствах, верно?

– Да, можно и так сказать.

– Паоло, тебе надо подумать о более стабильном положении, музыка, знаешь ли…

– Да, я знаю, знаю… Слушай, у тебя не найдется чего-нибудь для меня, на несколько недель, пока я перекручусь?

Слышно, как Пипо задумался.

– Послушай, Паоло, мне казалось, что ты больше не хочешь работать на меня? В последний раз вы со Здравко меня сильно подвели.

– Пипо, этот парень псих.

– Сам знаю. Мне удалось тогда разрулить это дело, но пришлось изрядно потратиться.

– Мне очень жаль.

– Non ti preocupe niputi[9]. Дай подумать.

Он слышит, как дядя кладет телефон и листает страницы. Несколько минут тишины, и он снова берет трубку.

– Ладно, кажется, у меня кое-что есть.

– Типа?

– Один клиент, который держит агентство частного сыска, говорил, что ему нужен помощник, тебе это может подойти. Надо, в числе прочего, постучаться в кое-какие двери, чтобы взыскать по счетам, но все тихо-мирно, он работает только с приличными людьми.

– Частный сыск – это что? Типа детектив?

– Вроде да.

– Почему бы нет.

– Я пошлю тебе инфу, звони от моего имени.

Едва он повесил трубку, пришло сообщение.

Не зная, то ли ему улыбается удача или, скорее, вечное его невезение, то ли приближается дно, он прочел: Агентство Сен-Клер, 1, улица Жозеф-Дижон. От него пять минут на мотоцикле. Он набрал номер и даже не успел задуматься или пожалеть, женский голос ответил тотчас же:

– Агентство Сен-Клер, добрый день.

– Да… Добрый день. Я… я звоню от Джузеппе Дзафферана, он сказал мне, что вам нужен человек. Я ищу работу, лучше на неполный день, если возможно, да, в общем, я подумал…

– Не вешайте трубку.

– …

– Антуан Виноваль, добрый день. Чем могу вам помочь?

– Я уже объяснил вашей коллеге, мой дядя, Джузеппе Дзафферана, сказал мне, что вам нужен типа помощник, а я как раз ищу работу. Я мог бы…

– Пипо ваш дядя?

– Брат моего отца.

– Как вас зовут?

– Паоло Дзу.

– Дзу?

– Паоло Дзафферана, «Дзу» мой сценический псевдоним.

– Сценический?

– Я певец.

– У вас есть судимости?

– …Нет.

– Вы уверены?

– Да, да, никаких судимостей.

– Читать и писать умеете?

– Да.

– Считать, фотографировать?

– Да и да.

– Права есть?

– Да, машина, мотоцикл.

– Мотоцикл? У вас есть мотоцикл?

– Да.

– Какой?

– 90/5 Битца.

– Простите?

– BMW.

– Где вы живете?

– На улице Дудовиль в Восемнадцатом.

– Знаю… Вы что сейчас делаете?

– Ничего.

– Приходите.

И Виноваль повесил трубку, прежде чем Паоло успел ему сказать, что предпочел бы завтра или даже как-нибудь на днях. Перспектива так легко найти работу заставила его почти пожалеть о своей поспешности. Он берет куртку, шлем и выходит.

Мотоцикл по обыкновению пристегнут к столбику со знаком «кирпич» на углу улиц Пуасоньер и Дудовиль, и, как всегда по субботам, улица перекрыта. Африканские диаспоры Иль-де-Франса приезжают сюда отовариваться. Здесь можно найти все, от телячьей головы до копченой рыбы, от ароматической смеси «чурай» до заирских музыкальных новинок, главное – не торопиться. Паоло воткнул гвоздь, служащий ему ключом зажигания, в фару мотоцикла и нажал на ножной стартер, мотор заурчал. Лавируя между аварийными огнями машин и кузовами грузовиков, он выехал на бульвар Барбес, свернул направо и дал газу. Дом 1 по улице Жозеф-Дижон чуть подальше, рядом с метро Симплон, на углу бульвара, между бистро и газетным киоском. Припарковавшись у городского тотализатора, он позвонил в домофон. Никто не ответил, но дверь, пискнув, разблокировалась. «Агентство Сен-Клер – 3-й этаж направо», написано на почтовом ящике. Он поднимается по лестнице, дверь на третьем открыта.