Меня звали Рони

"Смотри, как она безмятежна. Как будто не Газа рядом"

Про "безмятежна" девчонки написали на стене убежища. Правда, я не знаю, у кого язык может повернуться назвать эти условные четыре стены убежищем. Дверей нет, в крыше дырки. Но про безмятежность все верно. Мы вообще не боялись, дом же. А сказано красиво, правда? Мы иногда в свободное время бегали в бассейн в поселке. И девчонки однажды, вернувшись, рассказали, что им там навстречу шла какая-то женщина в очень красивом свободном платье и шарфике, подол платья и шарфик развевались на ветру, и все это выглядело так изящно, и сама дама казалась такой воздушной и безмятежной, как будто сошла с картины Моне или прогуливалась по Елисейским Полям, а не по кибуцной тропинке на границе.

Надпись и сейчас там. Я иногда представляю, как Карина, Лири, Ноа, Ори, Даниэла, Агам и Наама сидели, связанные, рядом с телами убитых девчонок, а перед ними на стене было про безмятежность.

С нами постоянно отрабатывали действия во время атаки. Как нам работать. Что делать, если происходит что-то подозрительное. Что передавать, если есть нападение. Мы отрабатывали действия на случай почти любого сценария. Но никто ни разу не сказал, что нам делать, если нападут на базу, на нас. Ну мы и не думали, что на нас могут напасть.

Первое время действительно было спокойно. Беспорядки у забора происходили раз в месяц, наверное. Мы знали всех фермеров, которые работали в нашем поле зрения. Мы уже изучили их привычки. Мы даже

давали им имена и придумывали биографии, когда совсем скучно было.

- А мой-то, мой Ахмад сегодня отлынивает. Может, с женой поссорился? Или из детей кто болен? Я волнуюсь.

- Да загулял вчера твой Ахмад, не парься.

- Зато Мухаммад уже весь свой участок перепахал. На что спорим, что Ахмад его не догонит?

Где-то за полгода до 7 октября все начало меняться. Может, даже раньше. Сначала раз в неделю, потом раз в несколько дней, а иногда и каждый день у забора происходили беспорядки. По крайней мере, каждую пятницу, как часы, было что-то громкое. Ахмадов и Мохаммадов неожиданно стало в несколько раз больше, тракторы свои они совсем забросили и занимались там чем угодно, только не сельским хозяйством. Например, ломали забор, подрывали его, жгли у забора покрышки. И изучали нас не менее внимательно, чем мы изучали их. Иногда их отгоняли шумовыми гранатами, иногда еще как-то пугать пытались. Но так, без энтузиазма.

Когда дежурной что-то кажется подозрительным, она обязана доложить своего командиру. А тот — передать это дальше. Я была на курсах с русской девочкой, и она научила нас говорить: "Когда кажется, крестятся". Примерно это мне и остальным девкам командиры и говорили. Не наши командиры, а где-то дальше. Вообще все реакции на наши предупреждения, как я понимаю, сводились к тому, что "люди в поле пашут, а у вас нет сердца".

Но пахать они давно перестали. Однажды в свое дежурство я увидела, что там, где раньше были тракторы, появились какие-то импровизированные катакомбы, и по ним сновали вооруженные боевики. Не у забора, а чуть дальше. Видно было очень плохо, потому что висела густая дымовая завеса от горящих шин, но что-то было видно, и это что-то меня сильно напугало. Я все это время была на связи с голанчиками у забора, а моя командир, Шир, пыталась достучаться до офицеров. Запустили дрон, и с него уже было ясно видно, что несколько десятков человек снуют между недавно возведенными постройками и стреляют.

В другое мое дежурство фермеры пригнали к забору какой-то фургон и начали тренироваться на него запрыгивать. Мы опять подняли дрон, но они даже не пытались делать вид, что цветочки собирают.

Несколько раз мы видели что-то вроде парадов. Мужики в зеленых хамасовских повязках строились в какие-то шеренги и даже маршировали, разве что честь не отдавали. Я предложила тоже попробовать, и мы с девчонками устроили импровизированный смотр войск и заставили всех штабных, которые все равно бездельничали, учиться отдавать нам честь. Было весело, пока Шир нас не застукала.

По идее, все рапорты потом передаются командиру роты наших сухопутных войск, потом командиру батальона и так далее. Их должна обрабатывать разведка и передавать дальше. На этом уровне их действительно обсуждали и обрабатывали, а вот что было там "дальше" — никто не знает. Шир рассказывала, что когда пыталась прижать своих командиров, которые почти никогда на базу носа не совали, те клялись, что передают всю информацию дальше и уже так задолбали свое начальство, что от них уже тоже все бегают.

Постепенно все это перестало казаться забавным, и мы начали опасаться масштабного нападения. Но и тогда мы все еще хорохорились и в основном делали ставки на то, в чье дежурство выпадет экшн. Хотя ощущение было так себе. Да и нам прямым текстом говорили, что на праздники что-то ожидается. На весенние, блин, праздники. Представляете, это еще все весной началось. Потом начали говорить, что на осенние. На первый Суккот я была дома, в отпуске, и мы очень много обсуждали всю эту срань с родителями. Я рассказывала им и про выведенные из строя камеры, и про наблюдательные аэростаты, которые уже неделю не могут поднять в воздух, и про постоянные учения "фермеров". Они меня успокаивали, как могли, хотя уже и сами начали тревожиться.

На базу я возвращалась рано утром в среду, 4 октября. На душе было особенно гадостно, в животе как будто ком, какие-то непонятные предчувствия. Ну я не выдержала и сказала папе прямо, что боюсь. Что там все очень плохо. А папа положил мне руку на плечо и так спокойно говорит: "Не бойся, Ронки-Понки, у нас сильная армия, все будет хорошо". И меня отпустило.

За это он себя сейчас больше всего и казнит.