Меняю курс

С начала войны проблема помощи Северу для меня, как командующего авиацией, была одной из самых сложных. Помимо того что у нас не хватало самолетов, перелет в Бильбао и Сантандер был сопряжен с большими трудностями. Радиус действия истребителя не давал гарантии, что самолет сумеет покрыть требуемое расстояние без посадки. Встречный ветер или малейшее отклонение в пути грозили вынужденным приземлением на территории противника.

Однако мы всеми силами старались помочь Северу. В первые дни мятежа туда были направлены два двухмоторных и один трехмоторный самолет. Но из посланных на Север четырех легких самолетов до места назначения добрались лишь два. Лейтенант Бруно, пилотировавший один из самолетов, и его наблюдатель были убиты мятежниками, как только оказались на фашистской территории.

Было решено просить французское правительство разрешить нашим самолетам производить посадку для заправки горючим на одном из аэродромов на юге Франции. После долгих переговоров оно согласилось. Мы немедленно отправили на Север эскадрилью из двенадцати истребителей. Они приземлились на аэродроме в Тулузе. Но французские власти, невзирая на разрешение правительства, задержали наши самолеты, сняли с них пулеметы и конфисковали. В результате этого вероломства столь нужные нам на Севере истребители прибыли туда на три недели позже.

Тогда было решено отправить самолеты пароходом. Но и эта попытка помочь Северу закончилась неудачей. Из двух пароходов, отплывших в Сантандер, в порт назначения удалось благополучно прибыть только одному; второй с помощью итальянских и немецких военных кораблей захватили французские военные суда.

После внесения в конструкцию «И-15» некоторых изменений, увеличивших радиус их действия, мы послали несколько «чато» непосредственно из Каталонии в Сантандер. Позднее, [398] когда в Испанию прибыли «моска» («И-16»), мы благополучно перебросили туда две эскадрильи этих самолетов. Их пилотировали в основном молодые испанские летчики, возвратившиеся после обучения из Советского Союза.

Условия, в которых сражалась республиканская авиация на Севере, были исключительно тяжелыми. В этой маленькой горной стране при огромном количественном перевесе авиации противника наши аэродромы были прекрасной мишенью. Чтобы сохранить самолеты, летчикам приходилось каждый раз при появлении авиации противника поднимать их в воздух. Во время одного из моих перелетов в Сантандер франкисты, по-видимому, заметили мой самолет и, зная, где может быть произведена посадка, выслали целую эскадрилью. Едва мы успели приземлиться, как фашисты подожгли наш самолет.

Очень хотелось бы рассказать о действиях республиканской авиации на Севере. Но я понимаю, что такая задача мне не по силам. Я не профессиональный писатель и не смогу при всем желании достаточно ярко и полно отобразить одну из самых замечательных страниц в истории республиканской авиации.

Но так как умолчать о геройском поведении наших летчиков невозможно, позволю себе привести несколько выдержек из искреннего и интересного дневника капитана Франсиско Тарасона - одного из молодых пилотов, прошедших обучение в Советском Союзе. В своей замечательной книге «Кровь в небе» Франсиско Тарасона пишет:

«Войска противника продвигаются в направлении Сантандера, имея подавляющее превосходство в воздухе. Вражеская авиация располагает на Северном фронте 250 или 300 самолетами - истребителями и бомбардировщиками…

- А сколько у нас?

- Мало! - говорит Луна{151}. - 50 самолетов, из которых 15 или 20 являются «древними реликвиями». Одним словом, цирк «Кроне».

- А что? Что они собой представляют?

- Это старые самолеты различных марок, используемые нами в качестве бомбардировщиков. Английские «Бристоль», чехословацкие «Колховенсы», и французские «Бреге», «Потезы» и «Ньюпоры». Максимальная скорость - 160 километров… [399]

Подавляющее превосходство в воздухе дало противнику возможность легко прорвать Восточный фронт у Бильбао. Немецкие бомбардировочные эскадрильи опробовали здесь свою новую технику и вооружение; на протяжении всей кампании они проверяли свою тактику; так впервые наша гражданская война приобрела характер «большой войны». Мощные воздушные группы, до секунды согласовывавшие свои действия с наступавшими наземными войсками, сыграли решающую роль в достижении тактического успеха».

Далее следует драматическое описание условий, в которых приходилось сражаться республиканским летчикам.

«…Сейчас, - пишет Тарасона, - конец августа 1937 года… Вылеты на фронт становятся все более частыми, хотя наша наступательная сила с каждым разом становится все более рахитичной. 16, 14 самолетов, иногда только 10. Все необходимое должны делать мы одни: обстрел вражеских позиций из пулеметов, защита наших передовых, оборона аэродромов… Мы на грани физического истощения. Например, сегодня в течение менее шести часов сделано уже два боевых вылета для обстрела из пулеметов вражеских войск, не говоря о вылете по тревоге. Несмотря на это, мы должны в третий раз лететь на фронт, чтобы прикрыть отступление наших войск, оставивших Льянос…

Сентябрь… Самолетов у нас становится все меньше и меньше, и скоро для посадки останется только море… Солдаты мужественно обороняют свои позиции, и только массовые бомбардировки, беспрерывные артиллерийские обстрелы и огонь минометов вынуждают их отступать. Мы тоже вынуждены постоянно менять свои базы. У нас уже остались только Кареньо и Сьерро. Ежедневно кто-либо из летчиков погибает. От цирка «Кроне» осталось, вероятно, три самолета, из истребителей - примерно 16 или 18 самолетов «моска» и «чато». Может быть, я и преувеличиваю…

…Вылет на фронт… Теоретически две эскадрильи должны были состоять из 18 самолетов, а летят всего восемь «моска»… Задание - делать «всего понемногу». Вначале сопровождать «чато», которых мы возьмем в Сьерро. Когда «чато» закончат пулеметный обстрел… мы должны прикрыть контратаку и вызволить из окружения воинскую часть. Затем ход событий подскажет, что делать дальше.

…Я нервничаю. Это состояние всегда предшествует действию и исчезает, когда уже действуешь. Цель под нами. «Чато» приступают к обстрелу. Сильный зенитный огонь. [400]

Мягко говоря, «чато» переживают не очень приятный момент. Мне приходят на ум мудрые советы Орлова, моего боевого инструктора: «Смотреть мало: нужно видеть!». Я начинаю оглядываться, поворачиваю голову в одну сторону, в другую, вверх. Примерно на высоте 2000 метров над нами мне удается различить несколько точек. Я предупреждаю своих товарищей. Точки на такой высоте, видимо, «мессеры» или «Хейнкели» {152}, пытающиеся окружить нас.

Мы делаем пескадилью{153}, разворачиваемся один за другим и держимся на расстоянии, достаточном, чтобы прикрывать друг друга…

Завязывается бой… Нас атакуют «мессеры»… Я чувствую сильные удары по своему самолету, оборачиваюсь и вижу менее чем в 70 метрах желтый нос «мессера». Делаю полубочку и пикирую, чтобы уйти. Это мне удается. Я ищу в небе своих и вижу одного «моска», преследуемого «Хейнкелями», уже севшими ему на хвост. Целюсь в того, что ближе, и стреляю. Завидя первые трассирующие пули, он оставляет свою добычу… Заметив, что горючее на исходе, ищу, к кому бы присоединиться для возвращения. Пристраиваюсь к семи нашим «моска» и «чато»… Пролетая над Сьерро, мы видим, что летное поле изрыто бомбами. Летим дальше, в Кареньо… Но, приблизившись, видим, что и там невозможно приземлиться… Куда лететь?… Ничего не остается, как садиться на Колунге{154}… Садимся только Уэрта и я. С нами также один «чато» Льоренте.

Мы быстро маскируем наши машины среди деревьев. Аэродром совершенно заброшен, осталось только несколько солдат… Нет ни бензина, ни механиков, ни оружейников. Нет никого. Мы в безвыходном положении…

11 октября. Сегодня поднимемся в воздух только Уэрта и я. С еще двумя «чато», позже присоединившимися к нам, мы представляли всю республиканскую истребительную авиацию… Враг изменил тактику: они прилетают, смотрят на нас, летают над нами, а затем ждут в Кареньо, когда мы произведем посадку. Они уже не принимают боя в воздухе. Зачем им это? Ведь мы в их власти…» [401]

Эти отрывки из книги Франсиско Тарасона помогут дать представление о той героической, неравной борьбе, которую вели наши летчики на Севере.

* * *

Несколько слов хочу сказать о потоплении линкора «Эспанья» у Сантандера.

«Эспанья» был устаревшим броненосцем. Франкисты использовали его для обстрела и перехвата судов, направлявшихся в северные республиканские порты. Его броня могла выдержать огромные крупнокалиберные снаряды, мелкие же бомбы не оставляли на ней никакого следа. Поэтому я необычайно удивился, когда мне сообщили, что этот линкор потоплен одним из наших самолетов, ибо, зная, какими самолетами и бомбами мы располагали в Сантандере, считал это почти невозможным.

Прибыв в Сантандер, я попросил летчика и наблюдателя рассказать подробности их полета. Когда «Эспанья» начал обстрел берега, им приказали подняться в воздух. Оба надеялись, что, увидев самолет, корабль прекратит обстрел и удалится. Первый раз они пролетели над ним довольно высоко, опасаясь снарядов зенитной артиллерии броненосца. Сделав второй заход, летчик сбросил одиннадцатикилограммовую бомбу. Куда она попала, ни летчик, ни наблюдатель не заметили, но тотчас услыхали сильный взрыв и увидели, как огромный броненосец пошел ко дну.

После серьезного расследования и анализа полученной информации мы сделали вывод, что броненосец «Эспанья» был потоплен торпедой с английского военного судна, находившегося поблизости и незадолго до этого потребовавшего от франкистского броненосца оставить в покое английский торговый пароход, входивший в порт Сантандер, или наткнулся на мину, хотя мы никогда не слышали о минах в этих водах.

Я рассказал об этом потому, что случай с «Эспанья» наделал много шуму. Заслуги республиканской авиации в ходе кампании на Севере столь значительны, что ей нет необходимости приписывать себе потопление этого броненосца.

* * *

Вернувшись из очередной поездки на Север, я отправился к Прието доложить о положении дел. Как обычно, он выслушал меня, не проронив ни слова. Когда же я закончил рапорт, он приказал мне отправиться к Висенте Рохо (начальнику генерального [402] штаба армии) и ознакомиться e намеченным планом операции, цель которой - остановить фашистское наступление на Севере. После разговора с Рохо Прието предложил мне вернуться к нему и сообщить свое мнение о предстоящей операции и, словно про себя, добавил:

- Лично я считаю ее бесполезной.

Очевидно, у Прието была потребность деморализовывать своих собеседников.

План Рохо в общих чертах заключался в следующем. Организовав наступление на Арагонском фронте, куда будет стянуто максимальное количество сил, заставить врага снять войска с Севера и тем самым остановить его продвижение.

Руководить этой операцией было поручено генералу Посасу, командующему Восточной армией, человеку беззаветно преданному республике. Начальником штаба к нему назначили подполковника Антонио Кордона, дипломированного офицера генерального штаба, одного из профессиональных военачальников, отлично проявивших себя во время войны.

Местом проведения операции был выбран район Бельчите. В случае ее успеха предполагалось захватить Сарагосу.

Операции развивались почти так же, как под Брунете. В первые дни наступление шло успешно. Основные ударные силы состояли из частей под командованием Модесто и Листера. После пятнадцати дней беспрерывных боев Бельчите был взят. Однако затем противник получил значительные подкрепления, и наше продвижение было остановлено. Отсутствие резервов не дало возможности республиканским войскам изменить положение.

* * *

Хочу подробнее остановиться на боях под Кинто, хотя в мои намерения не входило описание наземных военных действий. В данном случае я делаю исключение, так как их героями были иностранцы.

Под Кинто наши войска были остановлены сильным пулеметным огнем противника. Республиканской артиллерии никак не удавалось подавить его пулеметные гнезда.

Вдруг наши линии пересек грузовик с пушкой и несколькими людьми и на глазах изумленных республиканцев и фашистов направился к вражеским линиям. Ни та, ни другая сторона не стреляли, не понимая, в чем дело.

Примерно в пятистах метрах от городских укреплений грузовик остановился. Артиллеристы спустили на землю пушку, [403] установили ее против Кинто и открыли огонь прямой наводкой по вражеским дзотам. Первый же снаряд попал в цель. Еще несколько выстрелов - и пулеметы франкистов окончательно замолкли.

Опомнившись, враг открыл ответный огонь из артиллерийских орудий. Разрывы снарядов закрыли от нас пушку, и мы решили уже, что она разбита, а ее прислуга погибла. Однако, когда дым рассеялся, все с восхищением увидели, что орудие продолжает стрелять. Смельчаки вели огонь, пока не израсходовали весь боезапас. Затем вновь водрузили пушку на грузовик и вернулись невредимыми в свою часть.

Этими храбрецами оказались румыны-добровольцы из артиллерийской группы Интербригады, отличившейся в сражении под Гвадалахарой.

* * *

Заговорив о нашей артиллерии, я вспомнил еще один случай, происшедший под Бельчите и свидетельствовавший о сложной политической ситуации в нашем лагере.

Однажды вместе с командиром истребительной авиации я обходил фронт. Мы остановились в секторе, который занимали бывшие отряды НКТ, переформированные в бригаду Народной армии. Не требовалось особой наблюдательности, чтобы заметить полное игнорирование ими распоряжения правительства о создании регулярных частей.

К нам подошла группа из шести или семи человек с черно-красными повязками{155} на шее, с автоматами, пистолетами, а некоторые и ручными гранатами. Ни на одном не было знаков различия. Эта живописная группа состояла из командира данного сектора и его штаба. Но, поскольку у анархистов слова «командир» и «штаб» считались антиреволюционными, они употребляли иные термины - «ответственный» и «комитет».

Один из них обратился к нам и довольно развязным тоном сказал, что они весьма рады видеть нас и хотели бы воспользоваться нашим посещением, чтобы показать кое-что, с чем нам небезынтересно познакомиться. Затем нас повели к артиллерийским позициям. Там мы увидели шесть или семь пушек разных систем, но только три из них были в боевой готовности. Остальные стояли у забора, словно их и не собирались использовать. «Ответственный комитета» вызвал командира [404] артиллерийской батареи и сказал, что сейчас мы услышим историю этих пушек из уст специалиста. Оказалось, орудия прибыли к ним накануне операции. Все устаревших систем. Первая же попытка выстрелить из них убедила артиллеристов, что большая часть пушек никуда не годится и отремонтировать их невозможно.

Когда артиллерист закончил объяснения, «ответственный», не сомневаясь, что сразит нас своим вопросом, подчеркивая каждое слово, спросил:

- Вы не знаете, кто прислал эти замечательные пушки в Испанию? Не наш ли дорогой друг Советский Союз?

Я уже был подготовлен к подобным вопросам.

За несколько недель до этого случая один из наших летчиков пришел ко мне и с возмущением рассказал, что кое-кто пытается использовать в целях антисоветской пропаганды естественное недовольство республиканцев плохим качеством оружия. Тогда речь шла о негодных пулеметах.

Я решил, что дело заслуживает того, чтобы как можно тщательнее разобраться в нем. Мне удалось установить, что приобрел их в Центральной Европе один из многочисленных агентов нашего правительства по закупке оружия за границей. И хотя сделка производилась от имени Советского Союза, ибо, как я уже говорил, нам оружие не продавали и правительство СССР пошло навстречу Испанской республике, согласившись фигурировать в подобных случаях в качестве покупателя, он не нес ответственности ни за качество приобретенных вне СССР военных материалов, ни за их цену.

Моя осведомленность помогла легко пресечь антисоветский выпад «ответственного» и его «комитета».

* * *

Во время воздушных боев в районе Бельчите произошел случай, который произвел на меня сильное впечатление, хотя подобные происшествия обычны во время гражданских войн.

В первой части этой книги и в начале второй я уже упоминал о майоре Хосе-Пересе Пардо, который был моим летчиком-наблюдателем во время войны в Марокко. С ним меня связывала многолетняя крепкая дружба. Когда начался мятеж, Перес Пардо примкнул к Франко. В операциях под Бельчите он командовал группой бомбардировщиков. Однажды в бою над нашими линиями его самолет был подожжен республиканскими истребителями. Тяжело раненный, Пардо выбросился с парашютом, но попал к нам в плен. Его поместили в госпиталь [405] во Фраге. Когда я узнал об этом, во мне заговорили противоречивые чувства: с одной стороны, я был удовлетворен тем, что к нам в руки попал один из командиров вражеской авиации, но с другой - не мог преодолеть чувства горечи, ибо речь шла о моем когда-то хорошем друге.

Как командующего авиации, меня очень интересовал разговор с Пересом Пардо. И хотя лично мне совершенно не хотелось видеть его, я все же решил выполнить свой долг.

Мое появление, казалось, удивило Пардо. Я, стараясь скрыть некоторую неловкость, вежливо заговорил с ним. Первое, о чем он встревоженно спросил меня, - что мы собираемся с ним сделать. По-видимому, под влиянием франкистской пропаганды он полагал, что мы зверски расправляемся с теми, кто попадает к нам в руки.

Я сказал, что мы относимся к пленным по-человечески и его жизни ничто не угрожает. Казалось, это успокоило его, и он стал разговаривать со мной более откровенно. Пардо был убежден, что мы получили крупные воинские и авиационные подкрепления из Советского Союза. Во время беседы, не сумев сдержать себя, он спросил:

- Неужели правда, что вы решили дойти до Сарагосы?

На следующий день я вновь посетил госпиталь и переговорил с врачами. Они сказали, что Пардо потерял много крови и, несмотря на сделанное переливание, состояние его остается по-прежнему тяжелым. Затем я зашел к нему. Он показался мне значительно более спокойным.

Пардо рассказал, что жил в Сарагосе, в доме моего родственника генерала Мигеля Понте, командующего армией в Арагоне, который был страшно обозлен на свою разведывательную службу, не сумевшую узнать о крупной концентрации наших войск в этом районе.

Из разговоров с ним у меня сложилось впечатление, что в Сарагосе царит паника. Фашистское командование, застигнутое событиями врасплох, смирилось с мыслью о возможной потере Сарагосы.

Когда на следующий день я вновь пришел в госпиталь, оказалось, что Перес Пардо рано утром скончался.

В тот же день в воздушном бою нашими истребителями был сбит и погиб другой мой бывший друг, считавшийся асом в фашистском лагере, - капитан Карлос Айя.

Мы тоже несли немало тяжелых потерь. Во время одной из операций пропал без вести летчик-истребитель лейтенант Эррера. Его отец, генерал авиации Эмилио Эррера, преданный [406] республиканец, самоотверженно работавший в Управлении авиации военного министерства, несколько дней провел на фронте, напрасно пытаясь разыскать останки своего сына.

Подобные трагедии во время нашей войны происходили нередко. И если войны вообще являются одним из самых больших бедствий для человечества, то гражданские войны тем более ужасны. Очень тяжело стрелять в человека, но еще тяжелее, если он твой бывший друг или родственник. Не раз готовя бомбардировку вражеских позиций, я знал из донесений разведки, что одним из объектов, намеченных для бомбежки, командует мой брат Пако. Преступникам, развязавшим эту бесчеловечную войну, нет оправдания.

* * *

Вначале мы имели в воздухе превосходство, но постепенно, по мере того как враг получал подкрепления, оно исчезало. Наши воздушные силы оказались почти подавленными вражеской авиацией, обладавшей огромным численным перевесом. Такая ситуация возникала уже не однажды и являлась результатом детально разработанного Гитлером и Муссолини совместно с Франко плана поставок военной техники, предусматривавшего по меньшей мере шести- или семикратное превосходство франкистов в самолетах.

По моему мнению, разведывательная служба франкистов на протяжении всей войны была довольно несовершенной, ибо все наши наступательные операции заставали их врасплох. Но, как только в воздухе появлялись наши новые самолеты, франкисты сообщали об этом германскому и итальянскому правительствам, и те немедленно отправляли Франко необходимое количество машин, дабы он имел постоянный перевес сил в воздухе.

Нечто подобное происходило с вооружением для наземных войск. Поэтому я убежден и настаиваю на мнении, что фашистское вмешательство, с одной стороны, и невмешательство и нейтрализм так называемых «демократических» правительств, с другой, - две согласованно проводимые политики, направленные на то, чтобы помешать победе конституционного правительства Испании. Каждая победа со стороны республиканцев вызывала усиление вооруженной интервенции иностранного фашизма. Каждая неудача Франко сопровождалась увеличением усилий «демократических» правительств выгородить агрессоров, то есть фактически сыграть на руку франкизму. [407]

Потеря Севера. Поездка в СССР. Теруэль. Кортесы. Сражение на Эбро

Хотя потеря Севера и не была для республиканцев неожиданностью, она произвела на всех нас гнетущее впечатление и осложнила военное положение республики. Надо было ожидать, что враг использует высвободившиеся войска для организации нового наступления крупного масштаба.

Все наши усилия на земле и в воздухе были направлены на то, чтобы найти резервы и подготовиться к отражению этой неизбежной атаки врага.

Осенью 1937 года республиканское правительство приняло решение переехать в Барселону. Мне оно казалось правильным, ибо это был единственный способ использовать большие ресурсы Каталонии, безответственно растрачиваемые анархистами.

В Барселону перебрался и главный штаб авиации. Начальником штаба был назначен только что вернувшийся с Севера и произведенный за боевые заслуги в полковники Мартин Луна.

Я давно чувствовал сильное переутомление, но положение на фронте не давало возможности снизить изнуряющий темп работы. В ноябре в главном штабе со мной произошло нечто вроде сердечного припадка. Врачи советовали отдохнуть, но я не придал этому значения. Однако спустя несколько дней припадок повторился. На этот раз мое состояние, видимо, показалось врачам настолько серьезным, что меня решили послать подлечиться в СССР.

Узнав об этом, Прието попытался воспользоваться представившимся случаем, чтобы провести в жизнь свой давно вынашиваемый план - снять с поста командующего авиацией коммуниста. Преподнес он это как заботу о моем здоровье. Взамен Прието предложил мне пост военного и авиационного атташе при испанском посольстве в Москве.

Я ответил, что принять такое назначение не могу, ибо мне, профессиональному военному, покинуть Испанию в такой момент - значит предать республику. Ссылаясь на мою болезнь, дон Инда продолжал настаивать на своем предложении. Наконец мы договорились, что я поеду в СССР, но не в качестве атташе, а чтобы поправить свое здоровье. Затем вернусь в Испанию и буду продолжать выполнять свои обязанности командующего военно-воздушными силами. [408]

В Москву я выехал в сопровождении Кони. Я, естественно, волновался: мне предстояло впервые увидеть совершенно иной мир, с которым я был внутренне связан и к которому испытывал глубокую благодарность и искренние дружеские чувства.

Во Франции мне бросилось в глаза изобилие продуктов, освещенные по вечерам города и абсолютное безразличие французов к событиям в Испании. Люди, гулявшие по Итальянскому бульвару в Париже, рассматривали витрины нашего бюро пропаганды, фотоснимки и плакаты о нашей борьбе с таким равнодушием, словно трагедия, изображенная на них, происходила где-то на краю света, а не у границ Франции.

В Антверпене мы сели на отплывающий в Ленинград советский пароход «Уфа». Чтобы не идти через Кильский канал - территорию нацистской Германии, он обогнул Данию.

Снег и мороз, которыми встретил нас Ленинград, полностью совпали с нашими представлениями о России. Финский залив был закован в льды. Мы стояли три дня, пока не появился ледокол. Он прибыл глубокой ночью. Свет его мощных прожекторов, отражавшийся на ледяной глади, производил эффектное впечатление. По пути в Ленинградский порт нам довелось наблюдать другое необычайное зрелище. Проходя мимо Кронштадта, мы увидели несколько советских военных кораблей. Освещенные нашими прожекторами, они казались инкрустированными драгоценными камнями. Сверкавшие на их такелаже сосульки придавали им фантастический вид, создавали впечатление, будто суда специально разукрашены для какого-то большого празднества.

Именно в тот момент мы получили важное известие: капитан «Уфы» зачитал переданную для нас радиограмму, в которой сообщалось, что республиканские войска освободили город Теруэль.

В Ленинграде нас поместили в гостинице «Астория». При царе в ней обычно останавливались крупные помещики, приезжавшие в столицу. Все сохранилось, как и в дореволюционные времена: роскошные номера из четырех или пяти комнат, мебель, вазы и т. д. Вечером секретарь Ленинградского горкома партии пригласил нас в театр, на балет «Бахчисарайский фонтан», приведший нас в восхищение. На следующий день мы выехали в Москву. На вокзале нас встречала Лули, одетая в прекрасную меховую шубу и каракулевую шапку. Все это очень шло ей. Выглядела она замечательно и казалась очень довольной. [409]

После тщательного врачебного осмотра в одной из лучших клиник Москвы меня послали в санаторий «Барвиха», расположенный примерно в тридцати километрах от столицы.

Перед отъездом туда мы посетили детский дом для испанских ребят, в котором жила Лули. Дети были прекрасно устроены. Условия, созданные для них, без преувеличения можно назвать роскошными. Кони осталась очень довольна осмотром.

Большинство приехавших в Советский Союз детей были сыновьями и дочерьми астурийских шахтеров, баскских рабочих или сиротами, потерявшими родителей во время войны. Они никогда и не мечтали о таком рае. Достаточно было взглянуть на детей, чтобы убедиться, что они счастливы. Преподавание велось на их родном языке, ибо советские люди никогда не забывали, что это испанские дети и они должны вернуться на родину.

Санаторий, куда нас поместили, был великолепен. Кони, побывавшая со своими родителями в лучших санаториях Германии, Франции и других стран, с восхищением говорила, что ни один из них не сравнится с «Барвихой».

Врачи прописали мне абсолютный отдых. Причиной моих припадков оказалось не сердце, а сильнейшее отравление табаком и кофе, к которому добавилось огромное нервное переутомление и физическое истощение. Одна из лечебных процедур, прописанных мне, заключалась в том, что меня укладывали в большой мешок на меховой подкладке и в течение двух или трех часов держали на террасе при температуре 25 или 30 градусов ниже нуля.

Результаты оказались удивительными. Я преображался буквально на глазах. Через десять дней я уже ходил на лыжах, катался на коньках и чувствовал себя все лучше и лучше.

А из Испании приходили тяжелые известия. После освобождения Теруэля республиканскими войсками враг подтянул туда крупные силы и предпринял контрнаступление, чтобы вернуть город. Я не мог дольше оставаться в Советском Союзе и решил немедленно вернуться в Испанию. Врачи, предписавшие мне два месяца отдыха, видя, как я нервничаю, поняли, что держать меня дальше в «Барвихе» бесполезно и даже вредно.

Мы вернулись в Москву. На следующий день у меня состоялся продолжительный разговор о ходе нашей войны с маршалом Ворошиловым - советским министром обороны. В ту же ночь мы отправились в обратный путь, в Испанию. [410]

22 февраля 1938 года наши войска оставили Теруэль.

* * *

В марте враг начал мощное наступление в Арагоне. В то же время итальянская авиация подвергла сильнейшим бомбардировкам Барселону. Германский посол при Франко фон Штерер в телеграмме, датированной 23 марта 1938 года, сообщал своему правительству: «…результаты воздушных бомбардировок, недавно проведенных итальянцами, можно квалифицировать как ужасные… Не было и намека на попытку попасть в военные объекты… Насчитываются тысячи убитых, но предполагается, что среди развалин еще осталось гораздо больше. Число раненых, по предварительным сведениям, достигает 3000».

15 апреля враг вышел к Средиземному морю в районе Винароса, добившись, таким образом, своей цели - расчленить нашу территорию на две изолированные зоны. Это явилось причиной политического кризиса в лагере республиканцев. Доктор Негрин взял на себя кроме поста премьер-министра обязанности министра обороны, которые до сих пор выполнял Прието.

* * *

Однажды мне позвонили по телефону из военного губернаторства Барселоны и сообщили, что к ним явился «подозрительный» капитан, который утверждает, что пришел из франкистской зоны и выдает себя за моего родственника. Я попросил подозвать его к телефону. Каково же было мое удивление, когда я узнал Мигеля Анитуа, моего старого друга, брата жены Маноло! Уже несколько лет я ничего не слышал о нем, думая, что он борется против нас в рядах фашистской армии. Мигель Анитуа был одним из тех многочисленных профессиональных военных, которые не предали республику. Некоторых из них бросили в тюрьмы, других зверски убили. О достойном поведении этих офицеров республиканцы ничего не знали. Очень немногим испанцам и еще меньшему числу иностранцев известно, что в первые дни восстания мятежники подло убили двенадцать генералов за то, что они не захотели изменить своему долгу и остались верны республике.

Поведение Мигеля Анитуа - типичный пример того, как вели себя оказавшиеся на территории, захваченной франкистами, кадровые офицеры, предпочитавшие отдать жизнь или страдать в тюрьме, но не быть предателями. Мигель никогда [411] не занимался политикой. Он был католиком, симпатизировал баскским националистам, но не принимал участия в их деятельности. Когда была провозглашена республика, он, как и другие военные, дал клятву верности новому строю. В день мятежа офицеры его полка, захватившие казарму, с удивлением увидели, что он не присоединился к ним. Просто чудо, что его тут же не убили, а лишь посадили в тюрьму, где он пробыл два с половиной года, пока не был включен в число подлежащих обмену и освобожден.

Ни советы отца, открывшего ему неограниченный кредит в одном из банков Тулузы, лишь бы он остался во Франции, ни безнадежное положение республики не поколебали его решения исполнить свой долг военного и человека, давшего присягу верности. Таким образом, он вновь вернулся в республиканскую армию и пережил с ней трагедию войска, терпящего полное поражение.

Вместе с нашими войсками Мигель Анитуа отступил во Францию, где его заключили в концлагерь. Он вышел оттуда больным человеком и вскоре умер.

* * *

В июле военное положение республики стало особенно трудным. Наши войска были крайне измотаны беспрерывными боями. Каталония оказалась отрезанной от Центральной зоны. Серьезная угроза нависла над Валенсией. Чтобы остановить врага, требовались гигантские усилия. Мы пытались укрепить нашу армию, но располагали слишком ограниченными средствами. Однако республиканское командование решило хотя бы косвенно помочь фронту, который находился под наибольшей угрозой. Речь шла о Леванте - Восточном фронте. Для этой цели следовало организовать отвлекающий наступательный маневр в другой зоне.

Генеральный штаб подготовил смелую операцию: форсировать реку Эбро и проникнуть как можно глубже в тыл франкистской территории.

Осуществление операции поручили войскам под командованием Модесто. Форсировать Эбро должны были: в южной части - Пятый корпус Листера, в северной - корпус под командованием Тагуэнья.

Это была наша самая смелая операция за всю войну. 25 июля республиканские части прорвали вражеский фронт, считавшийся непроходимым, углубились на 20 километров и создали серьезную угрозу вражескому тылу, заставив франкистов [412] поспешно перебросить свои войска из Леванта. Таким образом, их план захвата Валенсии провалился.

В боях на Эбро вражеская авиация, количественно значительно превосходившая нашу, действовала очень активно. В ту пору немногочисленные республиканские воздушные силы, несмотря на самоотверженность личного состава, не могли помешать воздушным атакам противника.

Вот красноречивые данные нашего наблюдательного пункта:

«31- го числа, с семи часов утра до шести часов вечера, вражеская авиация совершила 50 налетов, в которых участвовало 200 бомбардировщиков и 100 истребителей».

В последующие дни давление фашистской авиации еще более усилилось. В уже упомянутой книге Ф. Тарасона приводится запись из дневника от 25 августа:

«У нас была изнурительная неделя. Полеты на Эбро следовали один за другим с изматывающей быстротой. В перерывах мы спали где попало. Там, наверху, мы только успевали стрелять, не целясь… Вражеской авиации так много, что не видно неба. Ее самолеты даже мешают друг другу. Многие из них летают над нашей территорией и ждут, когда мы возвращаемся поврежденные, чтобы прикончить…»

Эта историческая битва, длившаяся три с половиной месяца, умно и смело задуманная генеральным штабом и осуществленная республиканской армией, почти не имевшей артиллерии и авиации, армией, которую все считали уже побежденной, вызвала всеобщее удивление.

Подобная операция в тех условиях, учитывая фактическое отсутствие авиации, была почти невыполнимой. С ней могла справиться только армия, имеющая высокий моральный дух, руководимая решительными и энергичными командирами, пользующимися доверием своих солдат. Всеми этими качествами обладала республиканская армия, еще раз доказав это в сражении на Эбро.

* * *

В то время как наши части вели бои на Эбро, в Мюнхене состоялся постыдный сговор между Гитлером, Муссолини, Чемберленом и Даладье, в результате которого Чехословакия фактически была отдана нацистским агрессорам. Мюнхенский пакт означал благословение французским и английским правительствами гитлеровской агрессии в Европе. С этого момента Англия и Франция уже не ограничивались негласной [413] поддержкой итало-германской агрессии в Испании, они в различной форме требовали как можно быстрее покончить с сопротивлением испанского народа. Последствия мюнхенского сговора мы почувствовали очень скоро. Для организации контрнаступления в Каталонии Франко снова получил от Италии и Германии значительную помощь.

Пытаясь обмануть мировое общественное мнение, правительство Чемберлена, лицемерно предложило отозвать иностранцев из обоих воюющих лагерей{156}. Негрин не понял маневра англичан и отдал приказ возвратить с фронта всех бойцов Интернациональных бригад, предложив Лиге наций прислать в Испанию международную комиссию для наблюдения за эвакуацией иностранцев из нашей зоны. В республиканской армии тогда находилось примерно 6000 бойцов Интернациональных бригад.

Правительство решило устроить торжественные проводы добровольцам - борцам за свободу. 17 октября все жители Барселоны вышли на улицу, чтобы попрощаться и выразить благодарность антифашистам, прибывшим в Испанию из разных стран мира и бок о бок сражавшимся с нашими солдатами. Когда во время парада появились первые интербригадовцы, им оказали необычайно волнующую встречу. Я никогда не видел такого искреннего энтузиазма.

Высказывалось множество догадок о количестве добровольцев, прибывших в республиканскую зону. Собственно говоря, с военной точки зрения 35000 интернациональных добровольцев, включая и советских товарищей, - сила относительно небольшая. Но ее моральное значение огромно, она внесла ценный вклад в борьбу испанского народа за свободу.

Проявленный интернационалистами беспримерный героизм навсегда войдет в историю. 5000 интербригадовцев погибли, сражаясь с фашизмом в Испании. Самоотверженность и дисциплина добровольцев оказывали сильнейшее влияние на республиканцев на фронте и в тылу. В Испании будущего память о них сохранится навечно.

Я не привел имени ни одного интербригадовца, и это не небрежность. Мне не хотелось случайно упустить кого-либо. [414]

Когда в нашей зоне уже не осталось ни одного интернационалиста, так называемые «добровольцы» из Германии и итальянские дивизии совершенно открыто начали большое наступление на Каталонию, заставив республиканские войска, не имевшие возможности восполнить недостаток в вооружении и технике, перейти на территорию Франции.

Миссия в Москву. Каталония в огне. Возвращение в Центр

Однажды рано утром за несколько дней до фашистского наступления на Каталонию мне передали распоряжение Негрина срочно зайти к нему домой. У Негрина я застал генерала Рохо. Оба выглядели так, словно работали всю ночь. Мне показалось, они с нетерпением ждали моего прихода. Как только я вошел, Негрин тотчас приступил к делу. Он сказал, что вместе с Рохо они весьма обстоятельно проанализировали обстановку и пришли к обоюдному мнению: положение крайне серьезно. Единственная возможность избежать потери Каталонии или отсрочить ее - обращение к Советскому Союзу с просьбой предоставить Испании крупную партию вооружения. Подробные списки требуемых военных материалов ими уже составлены. Я помню только некоторые цифры: 250 самолетов, 250 танков, 4000 пулеметов, 650 орудий и далее в таких же масштабах. Мне они показались фантастическими.

Негрин сказал, что для республики это вопрос жизни и смерти. Такую просьбу должен передать человек, пользующийся полным доверием республиканского правительства и вкушающий такое же доверие Советскому правительству. Осуществить эту миссию они решили поручить мне. Удивленный, я сказал председателю совета министров, что полностью отдаю себя в его распоряжение и, хотя не желаю уклоняться от выполнения столь трудного задания, быть может, он найдет более подходящего человека, нежели я, для ведения столь важных переговоров с Советским правительством.

Негрин не обратил внимания на мое замечание и стал инструктировать меня. Я должен был отправиться в Москву в тот же самый день. Негрин вручил мне три письма, написанные им собственноручно для М. И. Калинина, И. В. Сталина и К. Е. Ворошилова. В этих письмах он представлял меня как [415] человека, пользующегося полным доверием правительства Испанской республики, наделенного всеми полномочиями для принятия от его имени любого решения.

Через несколько часов я выехал из Барселоны в Москву в сопровождении Кони и полковника авиации Мануэля Арнала, одного из лучших наших инженеров, человека, которому я полностью доверял и который оказал мне большую помощь в период переговоров как технический советник.

Прибыв в Москву, я в тот же день посетил советского министра обороны маршала Ворошилова и вручил ему письма Негрина: одно - для него, как я уже говорил, а два других - для передачи адресатам.

На следующий день в половине шестого вечера в моем номере в гостинице появился полковник в сопровождении переводчицы Марии Юлии Фортус - замечательного человека, которая работала со мной на протяжении почти двух лет в Испании и с которой меня связывала большая дружба. Полковник сказал, что ему поручено сопровождать меня на встречу, но с кем и где она состоится, не сообщил. Зная, насколько сдержанны советские люди, я не стал его расспрашивать. В тот момент меня интересовало лишь одно: как можно скорее узнать ответ правительства СССР на нашу просьбу.

Я очень удивился, увидев, что мы направляемся не в резиденцию Ворошилова, а, как оказалось, в Кремль. У одного из дворцов машина остановилась. Полковник, не проронивший ни единого слова на протяжении всего пути, проводил нас в приемную, а затем оставил одних, но тотчас же вернулся, открыл дверь в соседнюю комнату и пригласил меня пройти. Войдя в комнату, я увидел И. В. Сталина и рядом с ним В. М. Молотова и К. Е. Ворошилова. С протянутой рукой И. В. Сталин направился ко мне, представляясь:

- Сталин.

Я был настолько ошеломлен этой неожиданной встречей, что, здороваясь, сказал только:

- Да, да, я уже знаю, что вы Сталин.

Мы сели за длинный стол, покрытый зеленой скатертью. Меня посадили между Сталиным и переводчицей. Молотов и Ворошилов сели напротив, и беседа началась.

Меня попросили рассказать о положении в Испании. Я постарался как можно точнее обрисовать те трудные условия, в которых находились республиканские войска. Вначале я чувствовал себя довольно стесненно. Мне впервые приходилось говорить с людьми, занимающими столь высокое положение, [416] и обсуждать столь важные для моей страны проблемы. Когда я закончил, мне задали несколько вопросов. Все они были весьма конкретными. Затем приступили к рассмотрению списков на требовавшееся нам вооружение.

Настал самый трудный момент моей миссии. Мне стало страшно неловко, когда начали зачитывать цифры нашего заказа. Они показались мне астрономическими и нереальными. Однако с удивлением и радостью я отметил, что Сталин отнесся к ним весьма положительно. Только Ворошилов пошутил:

- Товарищ Сиснерос хочет оставить нас без оружия?

При этом лицо его выражало добродушие.

Обсуждение списков закончилось их полным одобрением. Я не мог прийти в себя от изумления, не мог поверить, что все так просто решилось.

Прежде чем подняться из-за стола, маршал Ворошилов с деловой откровенностью, свойственной советским людям, спросил меня:

- Хорошо, а как это будет оплачено?

Стоимость необходимого нам вооружения, если мне не изменяет память, была определена в 103 миллиона долларов.

Я был озадачен и не знал, что сказать. Негрин, видимо, намеренно не предупредил меня о том, что золото «Банко де Эспанья», посланное в Москву, истощилось в результате закупок оружия, материалов, продовольствия, то есть всего того, что нам требовалось в течение двух лет для нужд войны. Этот поступок был в духе Негрина. Но и я допустил непростительную оплошность, не спросив его об этом.

Мне пришлось сознаться, что я не получил никаких инструкций относительно финансовой стороны вопроса. Советские руководители посоветовались о чем-то между собой (переводчица не перевела мне этого), просмотрели какие-то бумаги, и Ворошилов сказал:

- У испанского правительства остается в Советском Союзе сальдо… (не помню точно цифры, но она далеко не достигала и 100 тысяч долларов), следовательно, надо изыскать возможность покрыть разницу. Завтра вы встретитесь с министром торговли товарищем Микояном и окончательно решите этот вопрос.

Деловая часть беседы была закончена, и Сталин предложил немного закусить. Все перешли в столовую, находившуюся в том же здании. Когда мы уже собрались приступить к ужину, [417] Ворошилов что-то сказал Сталину. Видимо, речь шла о Кони, которая осталась в гостинице. Сталин спросил, не захочет ли моя жена поужинать с нами. Я ответил, что она была бы рада. Тот же молчаливый полковник, привезший меня сюда, поехал за ней. Никогда не забуду лица Кони, когда она, войдя в столовую, увидела Сталина, Молотова и Ворошилова, вставших ей навстречу.

Ужин прошел очень хорошо. Сразу же создалась веселая, непринужденная атмосфера. Мне задавали множество различных вопросов о моей жизни, о семье. Я очень удивился, когда Сталин заговорил о моем прадеде, последнем вице-короле в Аргентине, которого креолы довольно бесцеремонно выставили оттуда, но который в Испании считался человеком до некоторой степени прогрессивным. Надо было приехать в Москву, чтобы узнать эти подробности (позднее я прочитал в американской энциклопедии то, что рассказал Сталин о моем предке).

Сталин поинтересовался, что побудило меня перейти в лагерь левых. Совершенно откровенно я рассказал о том, о чем написал в первой части этой книги: о восстании на «Куатро виентос», о вступлении в коммунистическую партию, о первом партийном собрании, в котором участвовал. По-видимому, это показалось всем довольно забавным, так как Молотов, до сих пор сидевший с серьезным выражением лица, смеялся от души.

Сталин спросил, как мне нравится красное вино, которое мы пили, лучше оно риохских вин или нет (ему уже сказали, что я уроженец тех мест). Я ответил, что вино хорошее, но хуже нашего; он попросил принести другие вина, предложил их попробовать и снова с интересом спросил мое мнение. Наконец, видя, что я все же отдаю предпочтение риохским винам, сказал, что даст попробовать грузинское вино, которое лучше нашего, а в этом доме (мы ужинали у Молотова) хозяин не разбирается в винах.

Вот другая подробность, свидетельствовавшая о непринужденной атмосфере, царившей за столом. Когда подали рыбу (нам объяснили, что это стерлядь), считавшуюся, видимо, деликатесом, Кони стала делить ее. С выражением испуга на лице Сталин подошел к ней и шутя заметил: «Вы портите самое тонкое блюдо русской кухни». Очевидно, кости следовало вынимать особым способом. Стоя, Сталин вытащил из рыбы все кости, а затем передал ее Кони, сказав: «Теперь можете ее есть». [418]

После ужина мы отправились смотреть фильм в другое здание Кремля, совершив по пути небольшую прогулку по саду. Я шел рядом со Сталиным. Меня удивил его небольшой рост, по фотографиям он представлялся мне сильным, внушительного роста человеком.

Мы вернулись в гостиницу примерно в три часа утра.

Таковы мои впечатления об этой встрече, такой она сохранилась в моей памяти. Я не претендую на точность и полноту данных мною портретов советских руководителей, так тепло и просто принимавших нас. Впоследствии выявилась, например, сложность характера Сталина. Однако вновь хочу повторить: в годы нашей войны Советский Союз был полностью солидарен с Испанской республикой и оказывал ей всестороннюю поддержку. Причина сердечного отношения ко мне заключалась, конечно, не в моей личности и не в том, что меня звали Идальго де Сиснерос. Внимание, которое советские лидеры проявили ко мне, явилось отражением любви советского народа к испанскому народу, борющемуся за свою свободу.

На другой день я направился к десяти часам утра в министерство торговли. Министр А. И. Микоян принял меня сердечно. У него уже были подготовлены все документы для решения вопроса об оплате вооружения.

Договорились так: Советское правительство предоставляет заем Испанской республике на всю сумму стоимости вооружения (более ста миллионов долларов). Единственной гарантией этого займа являлась моя подпись. Иначе говоря, положившись на нее, СССР предоставил Испании сто миллионов долларов.

Истории известно немало случаев, когда различные правительства, вынужденные обстоятельствами, соглашались на самые унизительные, кабальные условия, навязываемые им странами, предоставляющими кредит. Советские же люди, не требуя никаких гарантий, не ставя никаких условий, передали нам сто миллионов долларов, когда военное положение республики было почти безнадежным. Поэтому я с таким восхищением говорю о щедрости и бескорыстии Советского Союза, проявленных им к нашей стране.

Не теряя ни минуты, советские люди начали подготовку к отправке оружия. Маноло Арнал отправился в Мурманск (незамерзающий порт), чтобы заняться погрузкой судов, которые должны были доставить военные материалы в нашу зону. Я же немедленно вернулся в Испанию. Рассказав Негрину о [419] результатах своей поездки, я упрекнул его за то, что он поставил меня в трудное положение, скрыв, что наши фонды в СССР истощились. Он просил не обижаться, ибо сознательно ничего не сказал о деньгах, чтобы не осложнять моей миссии в Москве.

Оружие погрузили на семь советских пароходов, которые отплыли во французские порты. Первые два судна прибыли в Бордо, когда наша армия еще имела в запасе достаточно времени, чтобы использовать привезенные материалы. Но французское правительство придумывало различные предлоги, затягивая их переброску через Францию. Когда же вооружение прибыло в Каталонию, было уже поздно. Мы не имели ни аэродромов, где можно было бы производить сборку самолетов, ни территории, чтобы защищаться.

Если бы правительство Франции сразу после прибытия советских пароходов разрешило переправить оружие республиканцам, участь Каталонии могла бы быть иной. Располагая этим вооружением, мы имели возможность сопротивляться еще несколько месяцев, а, принимая во внимание обстановку, складывавшуюся в Европе, это могло оказаться гибельным для осуществления фашистских планов.

В Каталонии десятки вновь созданных батальонов, обучавшихся на устаревших пушках и пулеметах и с нетерпением ожидавших прибытия вооружения, чтобы броситься в бой на защиту республики, производили потрясающе скорбное впечатление. Наше отчаяние трудно описать. Мы знали: оружие уже прибыло во французский порт и мы могли бы получить его через несколько часов. Но шли дни, фашисты постепенно захватывали нашу территорию, а французские власти намеренно тянули, не давая разрешения на транзитную перевозку вооружения. Они открыто помогали фашизму, который спустя немного месяцев вторгся и в их страну.

* * *

За несколько дней до потери Каталонии Негрин вызвал меня и приказал принять меры к тому, чтобы доставить находившихся у нас в плену фашистских летчиков (немецких, итальянских и франкистских) целыми и невредимыми к границе для передачи под расписку французским властям. Председатель совета министров хотел уберечь их от законного гнева наших отступавших войск и тысяч бросивших свои дома и направлявшихся во Францию под непрерывными бомбежками вражеской авиации гражданских беженцев, чтобы не дать [420] Франко повода для усиления террора на оставляемой нами территории.

Задание было не из легких, ибо по всем дорогам сплошным потоком двигались остатки отступавших воинских частей, толпы беженцев, телеги, машины и т. д. Выполнить его я поручил майору Эрнандесу Франку, которому полностью доверял, дав ему отряд надежных и хорошо вооруженных людей. Однако Франку и его группе пришлось столкнуться с немалыми трудностями, пока они достигли границы и передали пленных французским властям.

* * *

Остатки личного состава эскадрилий покинули Каталонию по приказу правительства, когда у нас уже не осталось ни одного аэродрома и мы не имели возможности продолжать боевые действия.

Наземный персонал аэродромов перешел границу небольшими группами в нескольких местах, сохраняя полный порядок и дисциплину. Я отправился в Пиренеи, чтобы проводить летный состав авиации. Летчики промаршировали передо мной печальные и взволнованные и одновременно сдержанные и спокойные, как люди, исполненные сознания честно выполненного долга.

Когда последний солдат авиации скрылся по другую сторону границы, я присоединился к штабу генерала Рохо и вместе с ним перешел во Францию в Пертусе.

Летчиков, перелетевших границу на самолетах, разместили на аэродроме в Тулузе. Получив особое разрешение, я посетил их. Они держались бодро. Французский полковник, начальник аэродрома, выразил мне свое восхищение их дисциплинированностью и организованностью.

Первое время французские авиационные власти относились к нам хорошо. Они, естественно, хотели получить информацию о самолетах, о боевой тактике немецкой и итальянской авиации и т. п. Мы сообщили им подробные сведения об этом.

Но посетить наших летчиков мне больше не удалось. Не объясняя причин, власти отобрали у меня пропуск на аэродром. В Тулузе я в последний раз видел их всех вместе, представителей двух поколений, участвовавших в нашей войне и оставшихся в живых. Среди них были такие летчики, как Мендиола и Лакалье, храбро и с энтузиазмом воевавшие против франкистов с первого дня до самого конца войны, и десятки молодых пилотов, обученных в СССР или в наших школах, [421] чьи замечательные боевые качества вызывали восхищение всех, в том числе и наших врагов. Не имея возможности воздать должное каждому из них, позволю себе назвать лишь капитана Сарауса, мужество и героизм которого навсегда войдут в историю испанской авиации.

Я надеялся, что французские власти разрешат нам переправить в Мадридскую зону часть авиации и вооружения, и был очень заинтересован в том, чтобы личный состав наших воздушных сил не рассеялся. Я стал добиваться, чтобы испанских летчиков направляли на аэродром в Тулузе. Французские авиационные власти обещали мне сделать все возможное, но посоветовали вести переговоры об этом в Париже.

В тот же вечер я выехал в столицу Франции и пробыл там два дня, добиваясь разрешения на переброску в Центральную зону авиационных сил, которые нам удалось сконцентрировать в Тулузе. Помню, с какой охотой помогал мне тогдашний министр французской авиации Пьер Кот.

Свой первый визит в Париже я нанес, и это вполне логично, послу Испании доктору Паскуа. Мой визит совпал с посещением посла генералами Рохо и Хурадо. Паскуа принял нас любезно и попросил подождать, так как у него должно было состояться свидание с французским министром. Мы, трое генералов, остались в зале одни. Через некоторое время появился майор Парра, адъютант Асаньи, и спросил, не возражаем ли мы против беседы с тем, кто еще является президентом Испанской республики. Он провел нас в кабинет Асаньи. Там же находился и министр Хираль.

Асанья принял нас любезно и просто, что с ним бывало крайне редко. Я не считаю нужным излагать подробности этой неприятной встречи. Хотя я старался как можно меньше касаться заблуждений и ошибок республиканских руководителей, не могу не сказать об одной отрицательной черте Асаньи. Это поможет разобраться в его поведении в тех обстоятельствах.

Я не знаю, каким президентом был бы Асанья в обычное, мирное время, но убежден, что его деятельность как главы правительства, а позже как президента республики в те тревожные, трагические годы в силу разных причин была пагубной для республики. Главная из них - Асанья был трусом. Поэтому при малейшей опасной ситуации он терял всякий контроль над собой. В годы войны он пережил немало неприятных, а порой и драматических минут: его постоянно преследовала «идея фикс» - боязнь попасть в руки фашистов. [422]

Асанья спросил, каково наше мнение о положении дел после потери Каталонии. Естественно, мы ответили то, что думали. Асанья очень ловко сумел придать беседе неофициальный, доверительный характер, поэтому разговор был откровенным. Помню, наиболее пессимистически был настроен Хурадо. Рохо и я признавали положение серьезным, трудным, но считали, что сопротивление в Центральной зоне можно продолжать, если французы разрешат перебросить туда войска, перешедшие во Францию из Каталонии.

После некоторого раздумья Асанья сказал: «Ваше мнение для меня имеет большое значение, ибо это - мнение начальника генерального штаба, командующего армией Каталонии и командующего авиацией республики. Думаю, вы не будете иметь ничего против, если я попрошу изложить ваши устные высказывания в письменном виде».

До этого я ни о чем не подозревал. Я думал, что Асанья, и это было естественно, воспользовался нашим посещением посольства, чтобы лучше узнать о положении дел. Мне и в голову не приходила мысль, что он решил выудить у нас информацию, чтобы сослаться на нее для оправдания своей отставки и нежелания возвращаться в Центральную зону, хотя это было его прямым долгом. Но когда он попросил изложить наше мнение в письменной форме, я сразу понял, куда он клонит, и, не дослушав его до конца, заявил, что не могу представлять непосредственно президенту республики никаких докладных. Я должен соблюдать порядок, предусмотренный воинским уставом, то есть делать это через своего начальника министра авиации Негрина. Таким образом, я дал понять, что отказываюсь выполнить его просьбу. Асанья сразу утратил свою любезность. Обстановка накалилась, и я вышел из кабинета, чтобы сообщить послу о случившемся.

Проведя два дня в Париже, пытаясь добиться от французского правительства разрешения на переброску в Центральную зону наших подкреплений, я вернулся в Тулузу и на самолете «ЛАПЕ» перелетел в Мадрид.

В тот же день я посетил Негрина и рассказал ему об инциденте с Асаньей. Первый раз я видел Негрина таким возмущенным. Он немедленно отправил Асанье телеграмму, предварительно показав ее мне. В ней говорилось, что на Асанью падает вся ответственность за последствия его поведения и что в данный момент оно равносильно предательству родины.

Действительно, последствия не заставили себя долго ждать. Французское и английское правительства использовали [423] отставку Асаньи как предлог для признания правительства Франко. И это в то время, когда республика контролировала почти половину территории Испании и имела законное правительство, честно выполнявшее свой долг, вернувшись в столицу!

Второе изгнание

Наш приезд в Центральную зону вызвал удивление. «Пятая колонна» внушала населению, что правительство бросило его и не собирается возвращаться в Испанию. Эта пропаганда оказывала пагубное влияние и на личный состав авиации. Наше возвращение лишь отчасти смогло поднять его дух.

Мы немедленно начали готовиться к отражению нового неизбежного наступления врага. Я посетил все оставшиеся у нас аэродромы и откровенно рассказал личному составу о положении республики. Прежде всего меня беспокоил вопрос о готовности авиационных частей к будущим сражениям. Но я считал необходимым предусмотреть и меры для спасения личного состава на случай прорыва противником нашей обороны. Все командиры получили конкретные указания о том, как надлежит действовать в случае окружения или потери связи с Центром.

Хотя на первый взгляд, учитывая атмосферу неуверенности, созданную капитулянтской пропагандой, подобные распоряжения могут показаться деморализующими, в действительности это была забота о людях. Я понимал, что, если республиканский летчик попадет в руки фашистов, его ждет неминуемая смерть.

Увы, мои опасения подтвердились. Как только фашисты вступали на территорию аэродромов, начиналась зверская расправа над республиканскими летчиками.

Одной из жертв этих бесчеловечных преступлений стал полковник Мануэль Каскон - командир аэродрома в Альбасете. После отступления наших войск он добровольно остался в Испании. Когда в Альбасете пришли франкисты, Каскон выстроил оставшийся на аэродроме личный состав и попытался официально передать базу, представившись командиру фашистской части и протягивая ему свой пистолет. Его немедленно, не считаясь с должностью, посадили в тюрьму, как уголовного преступника, а через некоторое время после [424] инсценированного суда приговорили к смерти за «военный мятеж» и расстреляли.

Один из очевидцев этой расправы рассказал мне, с каким бесстрашием и достоинством сумел умереть Манолильо Каскон, один из моих лучших друзей.

* * *

Как- то мне позвонил полковник Касадо, командующий армией Центра, и, сказав, что ему необходимо переговорить со мной, пригласил пообедать на его командном пункте в Аламеда-де-Осуна -имении в окрестностях Мадрида. Поскольку меня интересовало мнение Касадо о сложившейся ситуации и атмосфера, царящая в его штаб-квартире, я принял приглашение.

Естественно, с первой же минуты темой нашего разговора был вопрос о положении Мадрида и Республиканской зоны. Касадо был настроен пессимистически и стремился заразить меня своим настроением, доказывая, что с военной точки зрения мы не в силах противостоять любому франкистскому наступлению. Затем он намекнул, что лучший выход из подобной ситуации - заключение почетного мира с Франко, мира, в котором не было бы ни победителей, ни побежденных и при котором любому, кто этого пожелает, разрешалось бы выехать из Испании.

Я ответил, что его соображения абсурдны, ибо, зная Франко, бессмысленно надеяться хоть на малейшую уступку с его стороны.

Касадо, выяснив мое мнение, стал нервничать, стремясь, однако, во что бы то ни стало переубедить меня. Подчеркивая каждое слово, он сказал: «Возможны не только те уступки, о которых я сказал. Могу тебя заверить, что профессиональным военным будут сохранены чины. Я располагаю серьезными гарантиями этого».

Я поинтересовался, кто обеспечит эти гарантии. Касадо торжественно заявил, что все вопросы могла бы урегулировать Англия, он имел несколько встреч с английским представителем, которому Франко обещал выполнить все, но при одном условии: профессиональные военные должны взять власть в свои руки и вступить с ним в непосредственный контакт.

Откровенно говоря, этот разговор не столько насторожил, сколько удивил меня. Я предполагал, что все сказанное Касадо - его фантастические планы, а не широко подготовленный заговор. [425]

Я сообщил о нашем разговоре Негрину, но не придал своей информации должного значения. Мы оба не допускали мысли, что Касадо и Миаха могут организовать заговор против законного республиканского правительства.

Я настолько недооценивал опасности удара в спину, что утром в день восстания, возглавленного Касадо, отправился в Валенсию, чтобы встретиться с генералом Миаха, командующим Республиканской зоны. В его штабе царило необычайное оживление, туда прибыло несколько крупных военачальников. Загадочное поведение Миаха по отношению ко мне, враждебность подавляющего большинства окружавших его офицеров к правительству очень встревожили меня. Я понял: здесь затевается что-то грязное, но не допускал и мысли о вооруженном восстании против республиканской власти.

Никто не помешал мне выйти из штаба, сесть в самолет и вернуться в Альбасете. До сих пор не понимаю, почему я не был задержан.

Прибыв в Альбасете, я связался по телефону с Негрином, сказав, что у меня есть для него срочное сообщение. Он предложил мне приехать в деревню Эльда, близ Аликанте, где временно обосновался. На этот раз, сообщая Негрину о том, что мне стало известно, я обратил его внимание на крайнюю серьезность положения.

Негрин вызвал Миаха, но тот не явился. Он повторил вызов. Результат был тот же. Тогда он решил сам ехать к нему. Я вернулся в Альбасете, но не успел прибыть туда, как получил записку от Негрина, в которой он предлагал мне срочно возвратиться в Эльда. Видимо, произошло что-то серьезное. Действительно, Негрин сообщил о восстании Касадо против правительства и о создании хунты, названной «Советом обороны», которую возглавили Бестейро{157} и Касадо. Негрин старался казаться спокойным, но я видел, что он обеспокоен. Отовсюду поступали плохие вести. Многие примкнули к Касадо. Генерал Миаха, прибыв в Мадрид, немедленно выступил по радио и заявил, что присоединяется к восставшим. В своих обращениях по мадридскому радио Касадо и Миаха резко обрушились на Негрина, пытаясь оправдать свое предательство нелепыми измышлениями. Они утверждали, что Негрин и коммунисты, которым-де наплевать на жизни тысяч испанцев, хотят установить «большевистскую диктатуру» для продолжения войны. [426]

Их утверждения о том, что коммунисты хотели захватить власть, были абсолютно беспочвенны.

Испанские коммунисты никогда не стремились к перевороту с целью захвата власти. Если бы у них было подобное намерение, они попытались бы осуществить его еще в 1937 году, когда все благоприятствовало им, а не в тех условиях, в которых находилась Центральная зона республики в 1939 году.

Организаторы нового мятежа против правительства республики не были оригинальны. Предатели народа всегда используют антикоммунизм для оправдания своей подлости.

В своих выступлениях Касадо и Миаха обещали также заключить с Франко «почетный мир», который разом покончит с кошмаром войны. К несчастью, военные успехи противника, потеря Каталонии и усталость от войны создали в Республиканской зоне благоприятную обстановку для обмана людей разговорами о «почетном мире». Если к этому добавить, что наиболее дисциплинированные боевые части республиканской армии, руководимые коммунистами и преданными республике военными, были интернированы во Франции, после того как, героически жертвуя собой, прикрывали отступление к границе более полутора миллионов испанцев, нетрудно понять причины столь быстрого успеха восстания Касадо.

Из своей резиденции в Эльда президент Негрин позвонил Касадо и пытался воззвать к его чести и патриотическим чувствам. Негрин считал необходимым как можно быстрее достичь соглашения с восставшими, чтобы не дать войскам Франко воспользоваться разладом в нашем лагере. Он послал Касадо соответствующую телеграмму, но все было напрасно. Вскоре восставшие вообще прекратили с нами телефонную связь.

Рано утром в доме председателя совета министров состоялось заседание, на котором было принято решение о том, что правительство должно покинуть Испанию. Через несколько часов Негрин и члены его кабинета вылетели во Францию.

Только министры-коммунисты Висенте Урибе и Хосе Моис решили остаться в Эльда со своими товарищами из руководства партии. Там же находился и Пальмиро Тольятти. Он прошел с нами весь путь отступления из Каталонии, а затем приехал в Мадрид, чтобы разделить с испанскими коммунистами все трудности и опасности.

После отъезда правительства товарищи из руководства коммунистической партии решили попытаться удержать под [427] своим контролем Картахену, Мурсию и Аликанте, чтобы как можно больше людей переправить за границу по морю. Однако было поздно: силы Касадо уже контролировали этот район.

С каждой минутой положение в Эльда становилось все более опасным. К вечеру патрули НКТ и некоторые части Касадо оцепили шоссе. Касадо, знавший об отъезде правительства, был весьма заинтересован в том, чтобы захватить республиканских военачальников и руководителей коммунистической партии: это было бы хорошим подарком для Франко.

Было решено покинуть Эльда. На небольшом временном аэродроме у нас стояло два самолета, охранявшихся несколькими солдатами авиации и двадцатью дружинниками.

В полночь стали прибывать грузовики с войсками, которые получили приказ Касадо захватить нас живыми или мертвыми. По свету фар мы определили, что нас окружают, заняв позиции близ аэродрома.

Я был очень встревожен, ибо считал себя в какой-то степени морально ответственным за жизнь своих товарищей. Ведь враг мог легко привести в негодность наши самолеты выстрелом из обычной винтовки.

Я объяснил товарищам, что, если они хотят спасти хотя бы некоторых, нельзя терять ни минуты. Я стал свидетелем сцены, которую никогда не забуду. Она явилась для меня прекрасным примером того, как должны поступать коммунисты в трудные и опасные минуты. Окончательное решение о том, кто должен улететь, а кто остаться в Испании, было принято после тщательного обсуждения, на котором совершенно хладнокровно анализировалось создавшееся положение. Казалось, что совещание происходит в самом безопасном и спокойном месте на земле. Было три часа ночи. Светать начинало в половине пятого. Если к тому времени самолеты не улетят, все будет кончено. Однако совещание продолжалось.

Я все время смотрел на часы, считая минуты. Меня охватили противоречивые чувства. Понимая всю серьезность ситуации, я возмущался спокойствием товарищей. Но в то же время испытывал к ним огромное уважение. Они прежде всего заботились о том, чтобы до конца выполнить свой долг коммунистов. Наконец было принято следующее решение: части членов руководства партии необходимо присоединиться к тем, кто остался в Республиканской зоне, чтобы помочь ориентироваться в создавшейся обстановке. Оставаться всем - значило отдать себя в руки касадистов и, следовательно, [428] Франко, а партия не может остаться без руководства. Поэтому часть товарищей должна отправиться во Францию.

До рассвета оставалось полчаса, а товарищи с тем же приводящим меня в отчаяние спокойствием стали обсуждать вопрос, кому оставаться, а кому лететь. Наконец были отобраны люди для отъезда. Все согласились с этим решением без всяких возражений. Выполняя его, одна группа вылетела в Тулузу. Остальные должны были попытаться выйти из окружения.

Однако на рассвете касадисты захватили аэродром и взяли в плен большинство оставшихся товарищей. Касадо отдал приказ перевезти их в Мадрид. К счастью, по дороге им удалось ускользнуть от полицейской охраны и рассеяться по стране для выполнения полученных от партии заданий.

Мы взлетели, когда окружавшие аэродром войска развертывались для атаки. Самолеты набрали высоту. Испания осталась внизу, она исчезала в стелющемся тумане…

Так началось второе изгнание. Первое, связанное с республиканским восстанием на «Каутро виентос» и наметившее изменение моего жизненного курса, было несравненно короче.

Второе изгнание длится очень долго. Как и страдания испанского народа, оно продолжается значительно дольше, чем можно было ожидать.

Бедствия второй мировой войны и последующая «холодная война» явились причинами того, что многие люди до сих пор не знают всего, что произошло в Испании после весны 1939 года, с тех пор, как было сломлено республиканское сопротивление. Но рассказать об этом должен уже не я, и поэтому я ставлю здесь точку.

Моя вера в испанский народ осталась непоколебимой. Я узнал его в период защиты свободы. Этот народ не дал сломить себя, не дал подкупить фашистам.

По окончании гражданской войны я обосновался в Мексике. Позднее жил в разных европейских странах. Расстояния не отдалили меня духовно от моего народа, и ничто никогда не сможет отдалить меня от него. Я по-прежнему с теми, кто самоотверженно борется за счастье испанского народа.

У меня нет намерения продолжать в дальнейшем писать мемуары. Я неоднократно подчеркивал, что не являюсь писателем. Я взялся за перо потому, что принимал участие в важнейших событиях и общался с людьми, которые сыграли в них решающую роль. И поскольку надо, чтобы люди знали правду, которую искажают и скрывают у меня на родине, я подумал, [429] что мой рассказ поможет познанию этой правды. Мне кажется, что страницы, которые я посвятил бы описаниям своей жизни в эмиграции, не представили бы такого интереса, как то, о чем я написал в этой книге.

Для меня очень важно знать, что в Испании все больше растет стремление к демократическим идеалам, за которые мы боролись. Битва за демократию продолжается теперь в других условиях.

Если то, о чем я рассказал, послужит предотвращению ошибок, которыми в свое время воспользовалась реакция, и поможет понять справедливость стремлений народа к свободе и достойной человека жизни, я буду счастлив, ибо добился своей цели.

1962-1964

Примечания

{1}Игнасио Идальго де Сиснерос родился в 1894 году. (Здесь и дальше примечания переводчика.)

{2}Карлисты - представители реакционного клерикально-абсолютистского течения в Испании. Группировались вокруг претендента на испанский престол дона Карлоса.

{3}В результате неудачных войн с США в 1898 году Испания вынуждена была отдать США Пуэрто-Рико, Гуам и Филиппины, а также предоставить Кубе самостоятельность под протекторатом Соединенных Штатов.

{4}Столица провинции Алава.

{5}Автор имеет в виду гражданскую войну в Испании в 1936-1939 годах.

{6}Маристы - монашеский католический орден.

{7}Кармелиты - монашеский католический орден.

{8}Детская организация при монашеском католическом ордене кармелитов.

{9}Насна - топор (исп.). Употребляется в разговорной речи в значении, близком к русскому выражению «ловкий парень» или «мировой парень».

{10}Сковорода (исп.).

{11}Старинный американский танец.

{12}Малыш (исп.).

{13}Матадор, или тореадор, - главное действующее лицо в корриде.

{14}Короткие пики с небольшим пороховым зарядом.

{15}Всадник с пикой, участвующий в бое быков. Его задача - приводить быка в ярость уколами пики.

{16}Во всех городах Испании имеются монастыри, принимающие детей-подкидышей. Для этого в стене монастыря сделана ниша, в которой вращается корзина. Женщина, желающая отделаться от ребенка, кладет его в корзину и звонит в колокольчик. Дежурная монахиня поворачивает корзину и забирает ребенка.

{17}«Четыре ветра» - название одного из аэродромов под Мадридом.

{18}Призывники, которые за соответствующую сумму служат половину положенного срока и могут выбирать род войск,

{19}Военное управление по закупке лошадей.

{20}Здесь - оливковое масло.

{21}Писать в таких случаях два «р» в Испании считается грубейшей орфографической ошибкой.

{22}Андалузский тип ресторана-кабаре.

{23}Андалузские песни.

{24}Дуро - серебряная монета достоинством в 5 песет.

{25}Искусство боя быков.

{26}Внутренний двор в испанских домах.

{27}Севильские танцы.

{28}Религиозный и военный орден, основанный в XII веке для борьбы с мавританцами.

{29}По обычаю, существующему в провинциях Испании, жених может разговаривать со своей невестой только через окно.

{30}Сид- Воитель (Кампеадор) -Родриго Диас де Бивар, полуисторический-полулегендарный персонаж испанской истории второго тысячелетия нашей эры. Родился в Бургосе в 1030 году, умер в 1099 году. Прославился своими необычайными подвигами в борьбе против мавританцев и во время войн кастильских королей.

{31}В 1917 году в Испании сложилась революционная ситуация, вызванная ростом производительных сил и обострением внутренних противоречий испанского общества за годы первой мировой войны. На повестке дня стоял вопрос о неизбежности буржуазно-демократической революции.

В августе 1917 года испанский рабочий класс провел всеобщую революционную стачку. Она носила политический характер и была направлена против правительства помещиков. В Астурии и Бискайе произошли вооруженные столкновения рабочих с полицией. Несмотря на героизм трудящихся, эти выступления потерпели поражение из-за позиции буржуазных партий, отказавшихся поддержать пролетариат.

{32}Офицерские союзы, созданные для защиты офицерских прав и привилегий.

{33}Насмешливое прозвище реакционеров.

{34}В то время германская колония в Африке.

{35}Быстро разбогатевшие во время войны спекулянты.

{36}Азартная картежная игра.

{37}Имеется в виду крупное поражение испанской армии в войне с марокканцами.

{38}Парусиновая обувь на веревочной подошве.

{39}Кляча (исп.).

{40}Здесь испанские войска потерпели второе крупное поражение в Марокко.

{41}По существующему в Испании обычаю, первая фамилия - отца, вторая - матери.

{42}Племя бедуинов.

{43}Испанский летчик, брат диктатора Франсиско Франко.

{44}Дворцовая организация, включавшая охрану короля, его военный штаб и др.

{45}Книга «Вместо роскоши» написана Констанцией де ла Мора, женой Сиснероса. На русском языке издана в 1943 году.

{46}Мэр.

{47}Знаменитый в то время тореадор.

{48}Каретный сарай (исп.).

{49}Гараж (исп.).

{50}Женский монашеский орден, имевший свои школы.

{51}Абелардо - французский философ (1079-1142), известный своей несчастной любовью к Элоизе.

{52}Теперешний диктатор Испании.

{53}Примерно батальон в составе Иностранного легиона.

{54}В 1907 году Испания развязала захватническую войну против марокканских племен. По франко-испанскому договору 1912 года о разделе Марокко область Риф отошла к Испании. Попытка Испании в 1921 году оккупировать ее натолкнулась на героическое сопротивление рифских племен, во главе которых встал Абд-эль-Керим. В сентябре 1921 года Риф провозгласила себя республикой. Абд-эль-Керим стал ее президентом. 8 1926 году испанские и французские колонизаторы, действуя совместно и используя свое военное превосходство, разгромили рифские войска. Республика Риф пала.

{55}Во время Трафальгарского сражения, происходившего в 1805 году, английский адмирал Нельсон нанес поражение объединенному франко-испанскому флоту.

{56}Золотое руно - первый рыцарский орден, учрежденный в 1429 году в Бургундии.

{57}Хосе Санхурхо - один из главарей двух восстаний против республики в 1932 и в 1936 годах. Погиб при авиационной катастрофе на второй день фашистского мятежа Франко.

{58}Атакующая группа войск (арабск.).

{59}На ломаном испанском языке означает нечто вроде «Мы за Испанию!».

{60}Федерация анархистов Иберии.

{61}Генерал, в настоящее время первый заместитель испанского диктатора Франко. В период второй мировой войны командовал на советско-германском фронте так называемой «Голубой дивизией».

{62}Нисето Алькала Самора - первый премьер-министр Второй республики в Испании, один из лидеров консервативной партии.

{63}Знаменитый тореадор Испании.

{64}Марш тореадоров.

{65}Участники корриды, вонзающие в холку быка короткие пики.

{66}Кусок красной материи с вшитой в край палкой. Берется матадором взамен плаща, перед тем как убить быка.

{67}Квадрат шириной не больше шести сантиметров в основании шеи, где сходятся лопатки.

{68}По решению председателя корриды матадор за смелый бой награждается ухом быка.

{69}Принц.

{70}Известный испанский генерал, командовавший войсками Испании на Кубе во время войны с США в 1896 году.

{71}Род французской колониальной конницы в Северной Африке.

{72}В русском переводе «Южный почтовый».

{73}Золотая Река - испанская колония в Западной Сахаре.

{74}Популярный французский певец.

{75}Мелкие съедобные морские животные; рачки, креветки, моллюски и т. д.

{76}Вождь племени туарегов в Сахаре, называющих себя синим народом.

{77}1 квинтал равен 100 фунтам, или 46 кг. Здесь употребляется в переносном смысле.

{78}Дословно «апельсиновый дворик» - знаменитые декоративные сады, сохранившиеся со времен владычества мавританцев.

{79}Неудачная попытка восстания нескольких артиллерийских частей против диктатуры Примо де Ривера в ночь св. Сан-Хуана 24 июня 1926 года.

{80}Имеется в виду первый перелет из Европы в Южную Америку.

{81}Военная свита короля, состоявшая из представителей всех родов войск и сопровождавшая его в поездках по стране.

{82}Свободный порт беспошлинного ввоза товаров.

{83}Индалесио Прието - один из лидеров испанской социалистической партии, Марселино Доминго - умеренный буржуазный националист, представитель либеральной буржуазии, Мигель Маура - лидер испанской консервативной партии.

{84}Мануэль Асанья - лидер партии левых республиканцев, выражавшей интересы средней и мелкой буржуазии.

{85}Сантьяго Касарес Кирога - лидер партии галисийских автономистов.

{86}Военный городок близ Мадрида.

{87}Часто встречающееся название отелей. В данном случае употребляется иронически.

{88}«Да здравствует!» (исп.).

{89}Расстрелян франкистами 18 июля 1936 года, в первый день гражданской войны.

{90}Знаменитый монастырь к северу от Мадрида, построенный королем Филиппом II. В нем находится усыпальница испанских королей.

{91}Полковник Франсиско Масья - глава каталонских националистов-сепаратистов левого толка.

{92}6 февраля 1936 года демократическая общественность Франции организовала демонстрацию против вылазок французских фашистов. Полиция разогнала ее с помощью оружия.

{93}Старинная испанская пьеса, в которой все действующие лица умирают.

{94}Лидер партии радикалов в Испании, представлявших реакционные силы в республиканском лагере. Пользовался репутацией грязного политикана.

{95}Крупный французский банк.

{96}Один из лидеров консервативной партии.

{97}Пограничный с Испанией город на атлантическом побережье.

{98}Иллюстрированный журнал либерального толка. Во время войны 1936-1939 годов находился в ведении Коммунистической партии Испании.

{99}Рабочее предместье Севильи.

{100}Главная организация масонов.

{101}Национальное испанское блюдо из риса.

{102}Хуан Висенте Гомес - глава правительства Венесуэлы в 1903 - 1933 годах.

{103}Алькала Самора.

{104}Карлистская реакционная организация, примкнувшая к мятежу Франко в 1936-1939 годах.

{105}Социалист, последний премьер-министр испанского республиканского правительства 1938 - 1939 годов.

{106}Один из лидеров испанской социалистической партии.

{107}Объединенная федерация студентов.

{108}Известный испанский поэт, умер в 1939 году во французском концлагере.

{109}Драма на библейскую тему.

{110}Левый социалист, министр иностранных дел в двух республиканских правительствах.

{111}Рафаэль Альберти - известный испанский поэт, коммунист, лауреат Ленинской премии мира.

Мария Тереза Леон - известная испанская поэтессе, коммунистка.

{112}Ударные части Управления безопасности республики.

{113}Носик (исп.).

{114}Длинный матерчатый пояс.

{115}Королевский дворец.

{116}Советник посольстве в ранге посланника.

{117}Главная аристократическая улица Рима.

{118}Дипломатический корпус.

{119}Хосе Ортега - известный испанский писатель, прозаик и журналист, родившийся на Кубе. Умер в 1922 году.

{120}Многие государства, значительная часть населения которых состоит из католиков, имеют в Риме два самостоятельных посольства: одно - при итальянском правительстве, другое - при Ватикане.

{121}Пехотинец-стрелок итальянской армии.

{122}Ноябрь 1933 года.

{123}16 декабря 1933 года.

{124}Хосе Мария Хиль Роблес - руководитель клерикально-реакционной «Испанской конфедерации правых автономистов» (СЭДА). В 1933 - 1935 годах играла руководящую роль в лагере контрреволюции.

{125}Баскская территориальная милиция.

{126}Крупнейшая германская авиакомпания.

{127}Имеется в виду пытка, применявшаяся фашистами, - насильственное вливание арестованному касторки.

{128}Испанский аристократический курорт на берегу Бискайского залива, пользующийся большой известностью в Европе.

{129}Спекуляция (исп.).

{130}Наемные убийцы.

{131}Офицер, сделавший карьеру в период службы в колониях.

{132}Инициатором его создания была Коммунистическая партия Испании.

{133}Музыкант - гитарист, исполнитель народных песен (исп.).

{134}«Правительственный вестник», в котором публикуются официальные постановления.

{135}Домик наследника (исп.).

{136}Наиболее благоприятное для нас соотношение сил в воздухе на протяжении всей войны, за исключением первых недель, - шесть фашистских самолетов на один республиканский. Эти цифры приведены в официальных заявлениях германского и итальянского правительств, предъявивших по окончании войны свой счет Франко. - Авт.

{137}Автор ошибается. Первый таран в воздушном бою осуществил русский летчик капитан Нестеров в 1914 году, в период первой мировой войны, на русско-австрийском фронте.

{138}Международный комитет по невмешательству был создан в августе 1936 года для контроля за соглашением о невмешательстве, которое подписали 27 европейских государств. Советский Союз принял приглашение участвовать в нем с условием, что все участники соглашения, особенно Германия, Италия и Португалия, будут строго его соблюдать. Советское правительство рассчитывало на то, что, если франкисты не получат помощи, они будут быстро разгромлены. Когда же «невмешательство» вылилось в открытую помощь интервентам и мятежникам, Советский Союз заявил, что считает «себя свободным от обязательств, вытекающих из соглашения».

{139}Полковник Б. Свешников.

{140}Франко назначил вступление своих войск в Мадрид на 7 ноября 1936 года.

{141}«Ворота солнца», главная площадь Мадрида.

{142}В Мадриде всегда стояло четыре пехотных полка. Коммунисты назвали свое формирование Пятым полком, желая подчеркнуть, что новая воинская организация не имеет ничего общего со старой испанской армией.

{143}Муха (исп).

{144}Советский истребитель того времени.

{145}Книга издана на русском языке в 1962 году Государственным издательством политической литературы.

{146}Черная жидкость, выпускаемая кальмаром, когда его преследует враг.

{147}ПОУМ - так называемая «Рабочая партия марксистского объединения» - троцкистская организация.

{148}Буржуазная печать именовала так зону, захваченную Франко.

{149}Германское авиационное соединение, присланное Гитлером в помощь испанским мятежникам.

{150}29 мая 1937 года бомбардировщик «СБ», пилотируемый советским летчиком-добровольцем Н. А. Остряковым, встретил в Средиземном море германский «карманный» линкор «Дейчланд», открывший по его самолету зенитный огонь. Остряков решил, что это корабль мятежников, вступил с ним в бой и сбросил на него две бомбы. В результате «Дейчланд» был серьезно поврежден, 22 человека из его экипажа было убито и 83 ранено.

{151}Мартин Луна - подполковник авиации, командующий ВВС Северного фронта.

{152}«Мессершмитты», «Хейнкели» - типы немецких военных самолетов.

{153}Пескадилья - дословно «рыбное блюдо», в данном случае построение один за другим.

{154}Этим аэродромом уже не пользовались, так как он был под артиллерийским обстрелом фашистов.

{155}Черный и красный - цвета анархического флага ФАИ.

{156}План эвакуации иностранных частей из армий обеих воюющих сторон был согласован в Лондонском комитете по невмешательству в июле 1938 года. Республиканское правительство приняло этот план, но Франко и фашистские державы игнорировали его.

{157}Правый социалист.

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

24.09.2015