Мера отчаяния

1

Женщина медленно вышла на безлюдную кампо.^[1] Слева от нее возвышалось здание, на первом этаже которого располагался банк, — окна были забраны решетками. В это время в здании царили пустота и крепкий сон первых утренних часов. Она дошла до середины площади и встала перед ограждением из низко висящих железных цепей, окружавших памятник Даниэле Манину^[2] — человеку, посвятившему жизнь борьбе за свободу своего города. «Как символично», — подумала она.

За спиной послышался звук шагов, и она обернулась: полицейский с немецкой овчаркой. Пес с раскрытой, будто улыбающейся пастью выглядел слишком дружелюбным и молодым, чтобы представлять какую-либо реальную угрозу ворам. Если даже полицейскому и показалось странным, что женщина средних лет неподвижно стоит посреди кампо Манин в три часа пятнадцать минут пополуночи, он никак этого не выразил и удалился, занятый своим делом. Он засовывал прямоугольнички оранжевой бумаги в щели между косяками и дверями магазинов в подтверждение того, что прошел здесь с дозором и обнаружил все в целости и сохранности.

Когда полицейский с собакой пропали из виду, женщина перестала созерцать цепи вокруг памятника и подошла к большой витрине здания, высившегося в дальнем конце площади. Изнутри лился тусклый свет, в его лучах она разглядывала ценники, читала рекламные плакаты, объявление о том, что здесь принимаются кредитные карточки «Мастер Кард», «Виза» и «Америкэн Экспресс». На левом плече у нее висела синяя холщовая пляжная сумка. Она чуть склонилась к витрине, и сумка, увлекаемая тяжестью лежавшего в ней груза, переместилась вперед. Женщина опустила ее на землю, заглянула внутрь и сунула туда правую руку.

Но достать она ничего не успела: ее спугнул шум, раздавшийся сзади, — она отдернула руку и выпрямилась. Ложная тревога: всего лишь четверо мужчин и женщина, сошедшие, должно быть, с водного трамвайчика — вапоретто — маршрута № 1, останавливающегося у моста Риальто в три четырнадцать; теперь они брели через площадь, направляясь в какую-то другую часть города. Никто из них не обратил на женщину ни малейшего внимания. Они прошли мимо, поднялись по мосту, ведущему на Кале-делла-Мандола, и их шаги замерли вдалеке.

Она снова нагнулась, сунула руку в сумку и на сей раз достала оттуда большой камень — он долгие годы пролежал у нее в кабинете на письменном столе. Она привезла его с пляжа в штате Мэн, где проводила отпуск десять лет назад. Камень был размером с грейпфрут и идеально лег ей в ладонь на мягкий материал перчатки. Она взглянула на камень, приподняла руку, несколько раз подбросила его вверх-вниз, словно это был теннисный мячик и настал ее черед подавать. Она переводила взгляд с камня на витрину и обратно.

Женщина отошла от здания метров на десять и повернулась боком, по-прежнему глядя на витрину. Потом отвела правую руку назад на уровне головы и подняла левую для противовеса — точно так, как однажды летом показывал ей сын, пытаясь научить ее кидать по-мужски, а не по-женски. На мгновение ей показалось, что предстоящий бросок, вероятно, может стать поступком, который навсегда отделит ее прошлую жизнь от будущей, но она отогнала эту мысль, сочтя ее мелодраматичной и мелочной.

Рука женщины со всей силы устремилась вперед — она метнула камень и сделала шаг вперед, не справившись с инерцией, при этом невольно опустила голову, а потому осколки запутались в ее волосах и не причинили вреда.

Должно быть, камень попал в какую-то слабую точку в стекле — вместо небольшого отверстия он пробил в витрине треугольную брешь в два метра высотой и примерно такой же ширины в основании. Она дождалась, пока смолкнет звон осыпающихся осколков, но тут из дальней комнаты помещения, перед которым она стояла, раздалось пронзительное завывание сигнализации, вспоровшее утреннюю тишину. Она выпрямилась и с отсутствующим взглядом стряхнула осколки с пальто, потом потрясла головой, чтобы избавиться от стекла, застрявшего в волосах, — так, словно только что вынырнула из воды. Сделала шаг назад, подобрала сумку, повесила ее на плечо, а потом, ощутив внезапную слабость в коленях, отошла к памятнику и села на один из низких столбиков, державших тяжелые цепи.

Она не задумывалась, каким получится отверстие, но не ожидала, что оно будет таким огромным: сквозь него вполне мог пройти человек. От пролома к углам витрины бежали трещины; вокруг бреши стекло стало матовым, молочного цвета, однако острые края выглядели от этого не менее зловещими.

За ее спиной, в квартире на верхнем этаже, располагавшейся слева от банка, а потом и в той, что находилась прямо над помещением, откуда по-прежнему доносились завывания сигнализации, зажегся свет. Время шло, но женщина вела себя на удивление безразлично: случится то, что должно случиться, и неважно, как скоро здесь появится полиция. Однако звук раздражал ее. Этот резкий двухтактный вопль нарушал утренний покой. Но тут она подумала, что в этом и заключается смысл ее поступка: нарушить покой.

Повсюду распахивались ставни, трое жильцов выглянули в окна и торопливо скрылись, в одной квартире за другой зажигался свет — люди проснулись, поскольку сигнализация продолжала выть, сообщая всем, что в городе совершено преступление. Минут через десять на кампо прибежали двое полицейских, один из них держал в руке пистолет. Он подскочил к витрине и позвал через пробитую в ней брешь:

— Эй, кто там, выходи! Полиция!

Но реакции не последовало. Сигнализация орала по-прежнему.

Он снова позвал и, вновь не получив ответа, повернулся к своему напарнику — тот пожал плечами и покачал головой. Первый полицейский убрал пистолет в кобуру и сделал шаг к разбитой витрине. Над его головой открылось окно, и кто-то прокричал:

— Вы что, не можете выключить эту чертову штуку?!

Еще один разозленный голос начал вторить ему:

— Я хотел бы немного поспать!

Второй полицейский подошел к напарнику, и они вместе стали вглядываться в полумрак, царивший внутри помещения. Первый ногой сшиб длинные сталагмиты стекла, опасно торчавшие из основания витрины, они вместе пробрались внутрь и пропали. Прошло несколько минут, ничего не происходило. Затем свет в помещении погас, и одновременно умолк сигнал тревоги.

Полицейские вернулись в главный зал, один освещал себе путь фонариком. Они огляделись в поисках следов кражи или каких-нибудь еще разрушений, а потом вышли на площадь через дыру в витрине. И тут они заметили женщину, сидящую на каменном столбике.

Тот, что размахивал пистолетом, подошел к ней:

— Синьора, вы видели, что случилось?

— Да.

Другой полицейский, услышав ответ, приблизился к ним, радуясь, что свидетель нашелся так легко. Это ускорит дело, им не придется звонить во все двери и задавать вопросы. Сейчас они составят портрет подозреваемого и, распрощавшись с промозглой осенней сыростью, вернутся в теплое здание полицейского управления — квестуры, где напишут рапорт.

— Так что случилось? — повторил первый.

— Человек бросил в стекло камень.

— Как он выглядел?

— Это был не мужчина, — ответила она.

— Женщина? — вмешался второй, и она едва удержалась, чтобы не поинтересоваться: а что, разве существует какой-то третий вариант, о котором ей неизвестно? Но никаких шуток. Больше никаких шуток, по крайней мере до тех пор, пока все это не кончится.

— Да, женщина.

Первый взглянул на своего напарника и снова приступил к допросу:

— Как она выглядела?

— Лет сорок с небольшим, блондинка, волосы до плеч.

Ее волосы скрывал платок, так что полицейский сначала не понял.

— Как она была одета? — поинтересовался он.

— Желтовато-коричневое пальто, коричневые ботинки.

Он заметил цвет ее пальто, потом взглянул на обувь:

— Нам не до шуток, синьора. Мы хотим знать, как она выглядела.

Она пристально посмотрела на него, и при свете уличных фонарей он увидел в ее глазах отблеск какой-то тайной страсти.

— Я вовсе не шучу, офицер. Я сообщила вам, во что она была одета.

— Но вы описываете саму себя, синьора.

Внутренний датчик, срабатывавший при первых признаках мелодраматизма, помешал ей ответить: «Ты говоришь».^[3] Вместо этого она кивнула.

— Так это сделали вы? — спросил первый полицейский не в силах скрыть изумления.

Она еще раз кивнула.

Второй уточнил:

— Вы бросили камень в витрину?

Она кивнула в третий раз.

Полицейские, не сговариваясь, отошли подальше, туда, откуда она не могла их услышать, но по-прежнему не спускали с нее глаз. Они встали голова к голове и какое-то время переговаривались тихонько, потом один из них достал сотовый и позвонил в квестуру. Над ними распахнулось окно, оттуда высунулась какая-то фигура и тут же скрылась. Окно захлопнулось.

Полицейский говорил несколько минут, передавая начальству информацию о происшествии, сообщил, что виновный уже схвачен. Когда дежурный сержант велел привести «его» в квестуру, полицейский не стал поправлять. Он сложил телефон и убрал его в карман куртки.

— Даниэли приказал привести ее в квестуру, — сказал он напарнику.

— Это значит, что мне придется остаться здесь? — спросил тот, нисколько не скрывая раздражения, ведь ему придется торчать на холоде.

— Можешь подождать внутри. Даниэли сейчас позвонит владельцу. Думаю, он живет где-нибудь неподалеку. — Полицейский протянул телефон напарнику. — Звякни, если он не появится.

Тот взял телефон с улыбкой, стараясь быть любезным.

— Я его дождусь. Но в следующий раз подозреваемого повезу в квестуру я.

Первый улыбнулся и кивнул. Мир был восстановлен, и они подошли к женщине, не шелохнувшейся на всем протяжении их беседы: она сидела на столбике, разглядывая разбитую витрину и осколки, лежавшие перед ней полукругом как одноцветная радуга.

— Прошу следовать за мной, — сказал первый полицейский.

Она беззвучно встала со столбика и двинулась по узкой калле — так на венецианском диалекте называются улочки, — уходившей налево от здания с разбитой витриной. Ни один из полицейских не обратил внимания на то обстоятельство, что ей известно, как пройти в квестуру кратчайшим путем.

Они добрались туда за десять минут, за это время ни женщина, ни полицейский не проронили ни слова. Если бы кто-нибудь из редких прохожих, попавшихся им навстречу, пока они шли по осененной сном огромной площади Сан-Марко, а потом по узкой улочке, ведущей к каналу Сан-Лоренцо и к квестуре, обратил на них внимание, он увидел бы перед собой привлекательную, хорошо одетую женщину в сопровождении полицейского в форме. Странно встретить такую парочку в четыре часа утра, но быть может, ее дом обокрали или же ее сопровождают в квестуру опознать непутевого ребенка.

Их никто не ждал, так что сопровождающему пришлось долго жать на кнопку звонка, прежде чем в окне комнаты дежурного, справа от двери, показалось заспанное лицо молодого полицейского. Увидев их, он нырнул обратно, а через несколько секунд появился снова, натягивая на ходу форменную куртку, и открыл дверь, бормоча извинения.

— Меня не предупредили, что вы придете, Руберти, — сказал он.

Тот не стал слушать извинений и махнул рукой, отпуская его обратно в постель, поскольку еще помнил, каково это — быть новичком в полиции и как ему самому до смерти хотелось тогда спать.

Сопровождающий проводил женщину до лестницы на второй этаж, и они поднялись в комнату для младшего офицерского состава. Он открыл перед ней дверь, учтиво придержал, пока та заходила в комнату, последовал за ней внутрь и сел за стол. Выдвинув правый ящик, он вытащил толстую стопку каких-то бланков, швырнул их перед собой, взглянул на женщину и жестом предложил ей сесть напротив.

Пока она устраивалась поудобнее и расстегивала пальто, он заполнил верхнюю часть рапорта о задержании, обозначив дату, время, свое имя и звание. Когда дело дошло до графы «Преступление», он немного помедлил и записал в пустом прямоугольнике: «Вандализм».

Тут он поднял на задержанную глаза и в первый раз за все это утро разглядел ее как следует. Его поразило некое обстоятельство, никак не укладывавшееся в голове: все в ней — одежда, волосы, даже манера держаться, — выдавало уверенность в себе, свойственную лишь людям, имеющим деньги, много денег. «Боже, только бы она не оказалась сумасшедшей», — взмолился он про себя.

— У вас есть carta d'identità,^[4] синьора?

Она кивнула и полезла в сумку. У полицейского даже мысли не возникло, что опасно позволять женщине, только что арестованной за совершение преступления, рыться в огромной сумке — мало ли что она может оттуда достать.

Ее рука появилась из недр сумки, сжимая кожаное портмоне. Она вытащила из него бежевое удостоверение личности, открыла и положила на стол перед полицейским.

Он взглянул на фото, отметил, что его, должно быть, сделали некоторое время назад, когда она была просто настоящей красавицей. И тут увидел имя.

— Паола Брунетти? — спросил он с изумлением.

Она кивнула.

— Господи Иисусе! Жена комиссара Брунетти!