Мёртвый сезон. Конец легенды

В ТЮРЬМЕ НЕ СКУЧНО. Конон Молодый

К своему пребыванию в тюрьме я относился философски. Причины для этого были. Я считал и всегда буду считать, что разведывательная работа дает больше шансов сесть в тюрьму, чем любая другая. От сумы да от тюрьмы не отказывайся… Тоже правильно сказано. И потом, в тюрьме, как нигде, есть время подумать о самой древней проблеме — добре и зле.

Два с половиной месяца, проведенные в следственной тюрьме «Брикстон», дали мне неплохое общее представление об английской карательной системе. Поэтому обстановка в тюрьме «Уормвуд скрабе» не стала полной неожиданностью. Главное — суметь приспособиться к повседневному режиму данного заведения, и тогда жизнь в нем может стать даже терпимой. В принципе все тюрьмы похожи одна на другую. В одних почище, в других немного погрязнее. В одних кормят плохо, в других почти что хорошо. Где-то работают по 10–12 часов в день, где вовсе не работают. И все-таки трудно представить себе что-либо более своеобразное, чем английская тюремная система.

Многие руководители департамента тюрем и британские министры внутренних дел уверяли, что цель тюремного заключения в Англии — перевоспитание человека, совершившего преступление. Однако условия, существующие в тюрьмах, приводят к прямо противоположным результатам. На бумаге все выглядит неплохо. Ну, например, заключенные в возрасте до 21 года должны содержаться отдельно от остальных. Люди, впервые попавшие в тюрьму, так называемые «звезды», должны быть отделены от рецидивистов. «Звезды», заключенные на срок до четырех лет, при хорошем поведении должны направляться в тюрьмы «открытого типа» в сельской местности. Получившие более четырех лет должны содержаться в специальных центральных долгосрочных тюрьмах, коих имеется, однако, только две на всю Англию. Людям с определенными психическими отклонениями или пороками положено пребывание в отдельных тюрьмах, изолированно от всех остальных заключенных, под особым наблюдением…

Однако все эти правила остаются на бумаге, впрочем, как и у меня на родине. Молодые заключенные, общаясь с рецидивистами, быстро совершенствуются в приемах преступной деятельности. В одной из тюрем были раскрыты тайные, но активно функционировавшие курсы медвежатников. На курсах изучались новейшие методы вскрытия сейфов. Обучение вел маститый специалист этого дела. Слушатели платили «профессору» табаком, который с успехом заменяет в тюрьме деньги. Известно много случаев, когда преступники еще в тюрьме договаривались о своем следующем «деле», которое обделывали, едва выйдя на свободу.

Вопреки правилам, только что родившиеся «звезды» содержатся вместе с матерыми рецидивистами, которые оказывают на них весьма пагубное влияние. Среди «звезд» немало таких, которые совершили мелкие преступления, то есть случайно оступившиеся люди. При надлежащей воспитательной работе их можно вернуть к честному труду. Но, попав в тюрьму на два-три месяца, человек заводит связи с преступным миром и часто бесповоротно вступает на путь преступлений. Что касается специальных тюрем для «звезд», то они всегда переполнены и это служит предлогом для оправдания систематического нарушения тюремных правил о раздельном содержании различных категорий заключенных.

Большинство английских тюрем построено по типовому проекту: от круглого центра, как спицы от колеса, расходятся четырехэтажные крылья здания. Таких крыльев бывает от трех до шести. В каждом крыле расположено по 250–300 камер. На территории тюрьмы имеется множество дополнительных построек барачного типа, то есть мастерские, баня, прачечная, котельная, санчасть и тому подобное. Департамент тюрем тоже должен думать о прогрессе. При мне, во всяком случае, английские тюрьмы продвинулись вперед и достигли стадии самоокупаемости. В них имеются мастерские — ткацкие, сапожные и швейные. На тюремных фермах выращивают капусту и картофель. В одной из тюрем, например, даже изготавливалось мыло. В другой имелось издательство, публикующее тюремные правила и всевозможные предупреждения о грозных последствиях, которые влекут за собой нарушения тюремной дисциплины. Даже щетки для мытья параш делаются тут же в тюрьме. В последнее время появилась и более квалифицированная работа, то бишь разборка пришедшей в негодность телефонной аппаратуры и извлечение из нее цветных металлов.

За время пребывания в различных английских тюрьмах довелось познакомиться со многими уголовниками. Прежде мне не приходилось общаться с этим своеобразным миром, и я с большим интересом изучал свое новое окружение. Трудно найти какую-то одну общую черту, характерную для всех преступников. Прежде всего, я отметил бы незначительность, даже бессмысленность преступлений, за которые зачастую попадают в тюрьму в Англии. Помню одного парня, который вернулся в тюрьму буквально через несколько дней после освобождения. Я расспросил его, как это случилось. Он отве-тил, что, придя домой, не застал там никого. Ему очень захотелось выпить. Не теряя времени попусту, он взломал свой газовый счетчик. В счетчике оказалось 25 шиллингов, которые тут же были пропиты. Когда он вернулся домой, его уже ждала полиция, которую вызвала жена. Судья приговорил его к пяти годам лишения свободы. Смешно и грустно. Естественно, далеко не все преступления незначительны. Достаточно вспомнить всемирно известное ограбление почтового поезда, когда преступникам удалось похитить два с половиной миллиона фунтов стерлингов. Один из организаторов этого преступления сидел в соседней камере со мной. Я еще вернусь к встрече с этим гением преступного мира…

Вечерами, когда я вытягивался на своей отнюдь не комфортабельный койке в тюремной камере и мне хотелось отвлечься, я размышлял о своей семье. Как они там? От этих мыслей я неизменно переходил к анализу своей работы. Война вспоминалась редко, главным образом тогда, когда я хотел убедить себя, что бывало в жизни и намного труднее. И все же на память в общем-то больше приходили эпизоды из оперативной работы в Штатах и Англии. Анализируя пережитое в десятый и сотый раз, я находил новые точки зрения на отдельные моменты своей деятельности. Меня прежде всего интересовало, какие ошибки я допустил, что именно могло способствовать неудаче или недостаточно полной удаче тех или иных заданий. Признаюсь, что там, в камере, я находил новые ответы на эти вопросы. Возникал новый, более глубокий анализ удач и провалов. Впрочем, у меня не было повода испытывать угрызения совести. Конечно, мне было досадно, что события так обернулись. Но я выполнил свой долг. Годы работы в разведке приучили меня к опасности, риску. Возможность ареста и наказания я считал частью своей работы. Поэтому, когда оказался в тюряге, сохранил достаточное душевное спокойствие. Было жаль, что работа приостановилась на весьма интересном этапе из-за глупой в общем-то ошибки, связанной с предательством, которое проворонили наши коллеги по соцлагерю…

Об английских тюрьмах написано немало книг. Многие из авторов изучали их, что называется, изнутри. Чтение подобных книг вызывает известный интерес. В основном они написаны объективно, особенно о том, как калечит людей английская тюремная система. Кстати, в тюремных библиотеках можно найти немало подобных книг, и у меня было достаточно времени, чтобы внимательно изучить их. Они дают довольно полную картину тюремной жизни, и вряд ли есть необходимость дополнять их. Тем не менее приведу некоторые собственные впечатления.

Самой поразительной особенностью английских тюрем, безусловно, является полное отсутствие в них нормальных санитарных узлов. Каждое утро начинается с выплескивания параш. Эта ежедневная процедура одинаково ненавистна как заключенным, так и тюремщикам. Правда, разница заключается в том, что рано или поздно заключенные все-таки выходят на свободу и возвращаются в лоно цивилизации. Тюремщики же участвуют в этой операции каждый день своей трудовой жизни. А это составляет не менее четверти века, если они хотят дослужиться до пенсии. После выплескивания параш можно умыться. Для этого у каждого заключенного имеется кувшин с холодной водой и таз, в котором моется все — лицо, ноги, все тело и даже пол в камере. Впрочем, как я узнал позже, у нас на Колыме бывало еще хуже.

SONO LA SPIA ROSSA

Советский разведчик впервые увидел своего годовалого сына Трофима, когда нелегально приехал в «отпуск» в Москву. 1959 г.

Сенсационное сообщение британской газеты «Дейли Экспресс» о приговоре за шпионаж советскому разведчику Лонсдейлу, его коллегам Крогерам и агентам Хаутону и Джи

Извещение Королевской лиги об исключении из оной «дорогого сэра Лонсдейла» в связи с тем, что он оказался… советским шпионом

Фотография с удостоверения полковника Внешней разведки

Собственноручный отчет Конона Молодого о всех своих ипостасях

Конон Молодым у Вечного огня в Волгограде. 1967 г,

«Пикник» в лесу. Крайний слева — К. Молодый, крайний справа — артист В. Тихонов

Друг разведчика Леонид Колосов (справа) с заместителем главного редактора «Известий» Григорием Ошеверовым

Конон Молодый (в центре) в Москве, среди коллег

Разведчик на прогулке

В день чекиста. 1967 г.

Донатас Банионис с прототипом своего героя в перерыве между съемками к/ф «Мертвый сезон»

Конон Молодый в день Победы с друзьями

Маленький Трофим с мамой Галей. Фотографировал отец

Вся семья в сборе: папа, мама, Трофим и Лиза

Трофим и Лиза Молодые. Отец еще жив…

Трофим Молодый с женой Татьяной и сыном Кононом

Питер и Хелен Крогеры с сыном и внуком шефа

Трофим Молодый — начальник погранзаставы

Внук разведчика — тоже Конон Трофимович Молодый

Как-то на прогулке я обратил внимание, что в стенах тюрьмы через определенные промежутки проходят вертикальные полосы более светлого кирпича. При случае я спросил одного из надзирателей, что это такое. Он ответил, что полвека назад какой-то гуманный министр внутренних дел, поглядев раз на выплескивание, дал указание оборудовать камеры унитазами и водопроводом. В порядке эксперимента это было сделано как раз в бирмингемской тюрьме. Устройства эти представляли собой несомненный шаг вперед. Правда, они часто засорялись и доставляли немало хлопот тюремной администрации. При первом удобном случае тюремные власти заявили, что эксперимент себя не оправдал. Камеры были возвращены в свое первобытное состояние. А от всего нововведения остались лишь полосы более свежего кирпича в местах, где проходили трубы.

Выплескивание было неприятной, но весьма кратковременной операцией. Гораздо более серьезным испытанием был постоянный холод в камере. Тюремные правила упорно игнорируют тот факт, что в Англии ежегодно бывает зима. Одни и те же куртки и брюки заключенные носят круглый год. Ни головного убора, ни перчаток им не положено. Дополнять выдаваемую арестантскую форму личным имуществом не разрешается. Поэтому зимой в английских тюрьмах можно наблюдать занятную процессию легко одетых людей, которые рысцой гуляют по кругу, непрерывно потирая руки и растирая уши. Я, естественно, переносил холод лучше других в силу своей российской закалки и за время пребывания в тюрьме ни разу не простудился. Переносить холод в камере гораздо труднее. По утрам я делал физзарядку, а затем большую часть времени проводил за чтением или переводом книг. При температуре близкой к нулю долго находиться в сидячем положении было невозможно. Впервые я столкнулся с этой проблемой в Бирмингеме, куда меня перевели из Манчестера в декабре 1961 года. Расспросив надзирателей, я выяснил, что теоретически тюрьма отапливается горячим воздухом, который подается в камеру через отдушину над дверью. Через вторую отдушину, во внешней стене камеры, подавался свежий воздух. Сие я сразу же заметил, ибо оттуда всегда дуло. Решив, что лучше страдать от недостатка свежего воздуха, чем умереть от холода, я тут же заложил внешнюю отдушину куском картона, который нашел во время прогулки.

Пища в английских тюрьмах снискала себе печальную славу во всем уголовном мире Европы, хотя, насколько мне известно, никто не умер с голоду в тюрьме в тот период, когда я жил за казенный счет. Еда состояла из овсянки, картошки и хлеба. Человек с нормальным здоровьем может прожить около года на подобном рационе без заметного ущерба для здоровья. Тех, кто провел в тюрьме более длительный срок, можно узнать сразу. Первое, что бросается в глаза, это мертвенно-бледные, почти прозрачные руки и уши. Заключенные не всегда худеют, некоторые даже прибавляют в весе, видимо, из-за малоподвижного образа жизни. Еда состоит в основном из крахмалистых веществ, физической нагрузки, по существу, нет, ибо труд в тюрьме нетяжелый. Однообразный рацион особенно сильно сказывается на пожилых людях. Впрочем, опытные рецидивисты говорили мне, что несколько месяцев нормального питания, как правило, восстанавливают здоровье. Я за все время пребывания в тюрьме потерял около десяти килограммов. Примерно через полгода после выхода из тюрьмы мой вес восстановился, и я почувствовал себя совсем здоровым. Посему еще раз спасибо надзирателям, которые помогали мне выжить. Вообще в английских каталажках были тюремщики, чье мнение обо мне отличалось от воззрений их начальников. Кое-кто из них не боялся проявлять свои симпатии на деле. У меня в камере, например, стояла не обычная для английских тюрем металлическая рама, на которой спят заключенные, а настоящая пружинная кровать. Ее подарил мне один дружелюбно относившийся ко мне тюремщик. Не буду называть его фамилии, разумеется…

— Послушайте, Лонсдейл, — сказал он однажды, зайдя в мою камеру, — если хотите, я могу дать вам пружинную кровать. Правда, она из камеры смертников. Возьмете?

— Конечно! Давайте ее сюда. Только без покойника…

Через несколько минут кровать стояла в моей камере. Оказывается, очередной смертник пытался покончить жизнь самоубийством и находился в очень тяжелом состоянии. Были приняты все меры для спасения жизни с тем, чтобы его можно было потом повесить по всем правилам. Лечащий врач счел необходимым поместить его на новую кровать. В тюрьме оказалось лишнее роскошное ложе. И вот благодаря симпатиям смотрителя оно досталось мне…

Камера смертников имелась во всех основных английских тюрьмах. Судья зачитывал смертный приговор, надев на голову специальную черную шапочку. Сразу же после этого осужденный ставил. ся под особое наблюдение. В камере с ним круглосуточно находились два тюремщика. При камере были все удобства цивилизации: ванная комната, уборная и кухня. На прогулки осужденного выводили только тогда, когда все остальные заключенные уже были заперты в своих камерах. Виселица находилась тут же, в соседней с камерой комнате.

Утром перед казнью заключенному предлагали завтрак по его выбору и при желании даже стакан спиртного. Затем на него неожиданно набрасывали мешок, специальными ремнями затягивали руки по швам. Несколько шагов, и он уже у виселицы. Палач накидывал на шею петлю и нажимал кнопку. Срабатывал гидравлический люк, в который проваливался казненный. Петля устроена так, что она сразу ломает шею. Говорят, что смерть наступает мгновенно. При казни присутствуют начальник тюрьмы, тюремный священник, врач и несколько официально приглашенных лиц. После вскрытия тело помещают в фанерный ящик и хоронят на территории тюрьмы, предварительно засыпав его негашеной известью. На время захоронения тюремное кладбище со всех сторон огораживают брезентом, чтобы никто не узнал, где точно похоронен казненный. Выдавать тело родственникам не разрешается. Время казни объявляют заранее. В момент казни в тюрьме поднимается невыносимый гвалт. Большинство заключенных отмечает это событие нечеловеческими воплями, криками, дикими стуками в дверь. Ну, а в принципе все это не так уж страшно. Мне надо было быть готовым и к этому…

…В начале мая была рассмотрена моя апелляция. Ее, как и следовало ожидать, начисто отвергли. Нужно помнить, что нас судил сам верховный судья Англии, он же председатель апелляционного суда. На следующий вечер меня вывели из камеры и доставили на вещевой склад, где выдали новую форму. Я спросил тюремщика, чем это вызвано. Он ответил, что понятия не имеет. Мне выдали комплект специальной формы с тремя большими квадратными заплатами белого цвета. Одна на левой стороне груди, другая — на левой коленке, третья — в сгибе правого колена. Это означало, что меня поставили под так называемый особый надзор. Обычно это делают с теми заключенными, которые бежали или пытались бежать из тюрьмы. Как состоящий под особым надзором, я был помещен в специальную камеру с дополнительными замками на двери и решетками на окне. Всю ночь в камере горел свет. Каждые 15–20 минут в глазок заглядывал тюремщик. На ночь у меня отбирали всю одежду. Пока я находился в «Уормвуд скрабе», меня ежедневно, кроме воскресенья, переводили в новую камеру. Впрочем, это было в некотором роде и развлечением. Вместо того чтобы сидеть в своих одиночках, мы, «особонадзорные», с шумом и гамом менялись камерами, перенося с собой все, в том числе и мебель, то есть стул, подставку для кувшина, зеркало и матрац. Это вносило некоторое разнообразие в наш режим. Специально приставленный ко мне тюремщик сопровождал всюду, даже в баню. В этом было свое преимущество, так как вместо обычных двадцати минут я мог мыться сколько угодно. Дело в том, что, пока я наслаждался душем, мой телохранитель спокойно сидел в предбаннике, попивая чай со старшим надзирателем бани. А, как известно, для англичан чаепитие почти священный обряд, которому они могут предаваться сколько угодно.

На следующее утро после перевода меня под особый надзор я попросил записать меня на прием к начальнику тюрьмы. Часов в одиннадцать утра меня — вывели из камеры и доставили в кабинет начальника, или «губернатора», тюрьмы, как его называют в Англии. Я спросил его, почему со мной обращаются так же, как с заключенными, внесенными в список лиц, совершивших «попытку к бегству», хотя я не предпринимал никаких подобных попыток. Губернатор любезно пообещал мне выяснить все обстоятельства и сообщить о результатах. Это обещание, подобное бесчисленным другим обещаниям, полученным мною в тюрьме от английских официальных лиц, не было выполнено. Мне пришлось несколько раз обращаться к нему, пока он, наконец, не сообщил, что меня взяли под особое наблюдение по личному указанию министра внутренних дел, который ничем не мотивировал это свое указание. Я посчитал это указание актом определенной дискриминации и неоднократно посылал свои протесты всем, кому только возможно, начиная от «моего» члена парламента, то есть члена парламента от округа, в котором я жил в момент ареста, и кончая аж самой королевой.

По тюремным правилам, я должен был бы остаться в «Уормвуд скрабе» и дожидаться своей очереди для перевода в крыло долгосрочников, где условия были несколько лучше. Долгосрочники-«звезды» поступают туда со всех концов Англии. Но меня почему-то перевели из Лондона в Манчестер. Условия там были неизмеримо хуже, чем в «Уормвуд скрабе». Во всяком случае все заключенные были едины во мнении о том, что это худшая тюрьма в Англии. Там я занимался в основном шитьем почтовых мешков из парусины. Работа эта, прямо скажем, однообразная. Судя по всему, английское почтовое ведомство создало стараниями заключенных запас мешков, которого должно хватить до конца текущего столетия…

Тюремные правила строго ограничивают возможность для заключенного жаловаться на тюремную администрацию. Это неудивительно, учитывая условия, царящие в английских тюрьмах. Разрешается подавать петиции министру внутренних дел, писать члену парламента и, наконец, выступать с устными жалобами перед специальной судейской комиссией, которая посещает тюрьмы раз в месяц. Заключенному разрешается писать члену парламента только после получения от министра внутренних дел отрицательного ответа на его петиции. Когда вопрос, поднимаемый заключенным в жалобе, является совершенно бесспорным, а министр не желает удовлетворить ходатайство, министерство внутренних дел старается как можно дольше тянуть с ответом, чтобы не давать возможность заключенному написать члену парламента. Вступает в действие так называемая «красная лента», то есть бюрократическая волокита, проволочки и тактика оттяжек. Через два года после того как попал в тюрьму, я неожиданно узнал, что существует неписаное правило, по которому заключенный может написать члену парламента и, минуя министра внутренних дел, сразу же после обращения к уже упомянутой мною судейской комиссии.

Опыт показал, что обращение к судейской комиссии совершенно бесполезно, так как в состав этой комиссии входят судьи первой инстанции, назначаемые министром внутренних дел. В демократической Англии никому так и не пришло в голову, что судей следовало бы выбирать. Поскольку судьи не только назначаются министром внутренних дел, но и подвластны ему, было бы неразумно рассчитывать на их помощь в борьбе против дискриминации, проводимой их высокопоставленным шефом. Узнав об этом неписаном правиле, я сразу же перестал подавать петиции министру и начал обращаться только к судейской комиссии. Свои устные заявления этой комиссии я обычно заканчивал словами: «Я знаю, что вы не удовлетворите мою просьбу, и обращаюсь к вам только для того, чтобы иметь право написать члену парламента. Я еще вчера написал это письмо, в котором упоминаю, что безуспешно обращался к вам. И я отправлю это письмо, как только выйду, от вас». В Англии совершенно не принято говорить прямо, без обиняков. Подобные заявления крайне раздражали слушающих меня судей, тем более что через несколько минут они действительно неизменно сообщали мне, что не могут удовлетворить моего ходатайства.

К июлю 1961 года я уже успел получить отказ министра внутренних дел освободить меня от особого режима и, таким образом, получил право жаловаться члену парламенту. Я долго размышлял, выбирая подходящего адресата. Из газет мне было известно, что примерно пять членов парламента проявляют большой интерес к условиям содержания заключенных и нередко помогают им. Так как я собирался жаловаться на члена правительства консерваторов, то разумнее было обратиться к члену парламента, находящемуся в оппозиции, то есть к лейбористу. В конце концов я решил написать известной лейбористке госпоже Барбаре Касл. По мнению большинства опытных заключенных, с которыми я советовался, только у нее могло хватить смелости выступить в мою защиту. Оказалось, что это далеко не так. У г-жи Барбары Касл не хватило смелости. Вот ее ответ от 14 июля 1961 года:

«Уважаемый господин Лонсдейл!

Благодарю Вас за письмо. К сожалению, я получаю так много писем из тюрем Ее Величества, что теперь могу заниматься делами лишь тех заключенных, которые раньше жили в моем избирательном округе. Поэтому я вынуждена просить Вас обратиться с Вашим делом к члену парламента Вашего округа.

Искренне Ваша

Барбара Касл».

Оставалось лишь- последовать совету госпожи. Касл. Я попросил своего адвоката переслать мое письмо члену парламента от моего избирательного округа. Им оказался некий Джеффи Джонсон-Смит, консерватор и один из самых молодых членов парламента того созыва. Мне было суждено вступить с ним в длительную и, в общем, почти безрезультатную переписку. 16 сентября я получил от него написанное от руки письмо следующего содержания:

«Уважаемый господин Лонсдейл!

Как только я получил Ваше письмо, пересланное мне госпожой Барбарой Касл и с целью избавить Вас от необходимости писать мне, поскольку мне известно, что Вам разрешено посылать ограниченное число писем, я сам написал господину Майклу Харду с просьбой подтвердить, являетесь ли вы моим избирателем. Господин Хард, который был в отъезде, сейчас сообщил мне, что вы действительно мой избиратель. Настоящим письмом я хочу сообщить Вам, что займусь Вашим делом с властями.

Искренне Ваш

Джеффи Джонсон-Смит».

Однако добрые намерения Джонсона-Смита быстро иссякли. Его обращение к властям не принесло мне сколько-нибудь ощутимой пользы. Не следует думать, что я питал иллюзии по поводу возможности достижения каких-либо улучшений в режиме моего тюремного содержания, ибо прекрасно сознавал, что все нарушения тюремных правил в отношении меня производились по инициативе министра внутренних дел. Моя переписка преследовала двоякую цель. Во-первых, документально доказать, что в отношении меня проводится систематическое нарушение тюремных правил и инструкций. Во-вторых, ничто так не поддерживает, на мой взгляд, морального духа и сил попавшего в трудное положение человека, как борьба с противником. К тому же неуклюжие увертки властей, безуспешно пытавшихся выдать черное за белое, зачастую страшно забавляли меня. А это важный фактор в скучном тюремном существовании…

Чтобы не занимать внимание читателей всеми перипетиями моих посланий, могу сказать, что я, как правило, получал отказ по всем пунктам. Впрочем, однажды в одном из традиционных отказов было упомянуто, что вопросы о моем переводе в центральную тюрьму и разрешении посещать вечерние занятия «находятся на рассмотрении». В конце ответа министр сообщал мне, что разрешает подать на него жалобу королеве. Видимо, для министра это было неплохой, хотя и довольно-таки окольной возможностью обратить внимание Букингемского дворца на рвение, которое он проявляет. Я не питал никаких иллюзий относительно результатов моей жалобы королеве, хотя эта дама должна была бы быть снисходительной ко мне. Ведь я когда-то был членом Королевской заморской лиги, патронессой которой она состоит. Более того, она почти ежегодно обедала с членами лиги. Жалобу королеве я послал, помнится, 10 марта. В ней были изложены мои претензии к полиции и контрразведке. Я также обвинил министра внутренних дел в укрывательстве преступников, укравших у меня деньги и имущество. Ответ королевы был сравнительно быстрым. Прошло всего лишь 38 дней. Нельзя не пожелать, чтобы министры Ее Величества брали с нее пример и не тянули с ответами по восемь месяцев. Ответ Букингемского двора цитирую по памяти, так как он был только зачитан мне. Итак:

«Ваша жалоба была изложена королеве, но поскольку министр внутренних дел не сделал никаких рекомендаций, королева не дала никаких указаний». Другими словами, круг замкнулся. Жалоба на министра внутренних дел не дала никаких результатов, так как министр не сделал никаких рекомендаций в отношении жалобы на него самого.

В январе 1963 года, после того как мне отказали в разрешении дать задание своим адвокатам передать Джонсону-Смиту необходимые сведения, я предложил достопочтенному члену парламента навестить меня в тюрьме. При личной встрече, писал я, он узнает много интересного, о чем мне не разрешается писать. В своем ответе Джонсон-Смит полностью игнорировал мою просьбу о личной встрече с ним. В общей сложности я предлагал ему это пять раз, и он ни разу не среагировал на эти предложения. Я обвинил его в том, что он увиливает от этого вопроса, что ему не хватает мужества открыто отказать мне в моей просьбе. Уважаемый член парламента молча проглатывал различные обидные для него намеки и продолжал упорно обходить этот щекотливый вопрос.

Примерно в это же время моя жена обратилась к министру внутренних дел Англии с просьбой разрешить ей переслать мне продовольственную посылку. При этом она ссылалась на долгий срок моего заключения, а также на недостаток витаминов и жиров в тюремном рационе. Пять месяцев она терпеливо ждала ответа, а я тем временем бомбардировал Джонсона-Смита просьбами заставить министра внутренних дел дать какой-либо ответ на письмо жены. Убедившись, что министр не собирается ей отвечать, жена решила, как говорится, взять быка за рога и отправила мне эту посылку, что называется, де-факто. Ее прибытие вызвало в тюрьме переполох, о котором я узнал через свои «криминальные», связи в тот же день. Прошла неделя. Меня вызвал начальник тюрьмы. Он сообщил, что на мое имя пришла продовольственная посылка, но министр не разрешил ее выдать. Убедившись, что я не собираюсь реагировать на это заявление, начальник добавил, что я должен сказать ему, как с ней поступить. «Пошлите ее журналисту мистеру Фреду Снеллингу», — ответил я. Через неделю Фред, а он был знаком мне, сообщил, что получил посылку, а в августе 1963 года он написал мне, что в Англии снимают фильм «Сеть шпионов», который в ближайшее время должен выйти на экран. В основу фильма была положена наша история. Меня должен был играть специально приглашенный для этой цели канадский актер. Зная нравы буржуазной прессы и кинематографа, я легко мог представить себе, что это будет за фильм. Формально для выпуска в Англии фильма о реальном и живущем человеке требуется его разрешение. На заключенных это положение распространяется лишь теоретически, особенно если у них нет родственников на воле. Я решил сделать все, что было в моих силах, чтобы либо не допустить выхода фильма на экран, либо как-то повлиять на его сценарий.

На следующий день после получения письма Фреда я подал петицию с просьбой разрешить мне проконсультироваться по этому вопросу с моим бирмингемским адвокатом. Указывая, что выпуск фильма ожидается в самом ближайшем будущем, я просил дать мне незамедлительный ответ. Прождав безрезультатно две недели, я вновь прибег к услугам Джонсона-Смита, чтобы подтолкнуть министра. Прошло еще три недели, и я начал думать, что получу ответ уже после выхода фильма. Поэтому решил написать своим адвокатам и попросить их подготовить соответствующие материалы для встречи со мной. Вскоре я получил ответ, в котором мне было отказано в свидании с адвокатом. Однако мне разрешалось написать ему по всем вопросам, связанным с кинокартиной. Я сразу же написал своему адвокату и киностудии^ которая ставила фильм. В своем письме студии я решительно протестовал против того, чтобы кто-нибудь изображал меня в фильме и использовал мое имя в сенсационных целях, и угрожал передать дело в суд. Как это ни странно, хотя, быть может, вполне закономерно, я получил ответ от адвокатской фирмы, представляющей интересы кинокомпании. В ответе говорилось: «Наши клиенты действительно сняли фильм, рассказывающий о событиях, связанных с вашим судебным процессом… События, которые касаются конкретных лиц, во всех своих основных деталях основываются на неопровержимых фактах».

К этому времени в газетах уже появились сообщения о том, что фильм выйдет на экран в конце октября. Фактически фильм вышел лишь через шесть месяцев после этого срока. Как оказалось впоследствии, после моего письма студия была вынуждена подвергнуть фильм «чистке» и он был сокращен на пятнадцать минут. Все; вырезанные сцены в основном касались вымышленных эпизодов из моей личной жизни. Это, конечно, в значительной степени снизило интерес зрителей, которые привыкли видеть на экране «клубничку». Многие мои знакомые, видевшие фильм, высказали единодушное мнение, что в своем окончательном варианте он поражал лишь своим занудством. «Нужно обладать огромным талантом, — писала одна из газет, — чтобы ухитриться выпустить столь скучный фильм о столь интересном деле». В заключение остается только упомянуть, что «Сеть шпионов» была выпущена студией «Британский лев», которая субсидируется правительством. Посему напрашивается вывод о том, что фильм был запущен с благословения, если не по прямому указанию, английского правительства и имел своей целью как-то подлатать серьезно подорванный авторитет английской контрразведки…

Находясь в тюрьме, я некоторое время не сталкивался лицом к лицу со своим главным противником, то бишь с британской контрразведкой, хотя незримо она присутствовала в каждой тюрьме, в которой побывал. Не только присутствовала, но и давила на меня, пытаясь заставить сдаться. Моя борьба с контрразведкой продолжалась и за тюремной решеткой, в условиях, значительно менее благоприятных для меня. Уже во время суда контрразведчики в принципе поняли, что поторопились с моим арестом и упустили возможность раскрутить объем моей секретной работы если не полностью, то во всяком случае шире, чем это им удалось. Осознав ошибку, они усердно пытались исправить ее. Им не давала покоя мысль о том, что человек, буквально начиненный секретными сведениями, находится в их руках, но ничего не говорит. Как хотелось им подобрать ко мне ключи или отмычки!

Служба безопасности не давала мне расслабляться ни на минуту. Сначала это меня не слишком раздражало. Ведь тюремная жизнь скучна и однообразна, а неуклюжие телодвижения противника немного веселили и, конечно же, вносили элемент разнообразия в монотонность тюремных будней. Но со временем эти шпионские игры начали раздражать… После окончания процесса я не без интереса ожидал первого хода противника. Что этот ход будет сделан, я не сомневался. Но как и когда? Не тратя слишком много времени на эти догадки, я занялся выработкой линии своего поведения. Пожалуй, не стоит раскрывать ее даже теперь. Скажу только, что в целом линия эта оказалась правильной, иначе я не написал бы своих заметок, которые, надеюсь, когда-нибудь увидят свет в своем первозданном варианте.

Не прошло и месяца, как контрразведка сделала свой первый ход. В апреле 1961 года меня посетила госпожа Бейкер. Она была одним из пяти партнеров в фирме по производству и продаже электронных замков, тех самых, что получили Большую золотую медаль на выставке в Брюсселе. Это был ее второй визит для обсуждения вопроса о моем выходе из фирмы. Обычно такие встречи проходили в отдельной комнате в присутствии тюремщика. На этот раз меня «по ошибке» провели в зал, где происходила встреча нескольких десятков заключенных с их родственниками и друзьями. Также «случайно» моей экс-партнерше по бизнесу удалось занять скамейку в стороне ото всех этих людей. Обсудив наши коммерческие дела, она сказала, что хотела бы поговорить со мной по очень важному вопросу.

— Пожалуйста. Чем могу служить?

— Несколько дней назад я получила извещение из министерства обороны. Меня просили зайти туда в определенный час и день, позвонив предварительно по телефону.

— Видимо, это касается меня. Иначе вы не стали бы рассказывать мне это.

— Совершенно правильно. Меня провели в кабинет к джентльмену в штатском, который назвался Элтоном. Представившись сотрудником контрразведки, он попросил меня рассказать все, что говорил мне «мистер Лонсдейл» во время предыдущего свидания в тюрьме.

— Ясно, вы, видимо, заметили, что наше прошлое свидание длилось почти час вместо положенных двадцати минут. Кстати, это заслуга Элтона. Поблагодарите его за это, если увидитесь с ним еще раз.

— Да? Но скажу вам честно, я была возмущена столь гнусным предложением и заявила Элтону, что намерена рассказать об этом происшествии вам. И вы знаете, к моему удивлению, Элтон отнюдь не возразил против этого и даже попросил передать вам, что у него есть весьма заманчивые предложения, которые могут сделать вас богатым человеком.

— А почему бы и не поговорить с ним? Я всегда готов обсудить заманчивые предложения. Пусть только он не думает, что я соглашусь на предательство. Что же касается денег, то я в них не нуждаюсь.

Мы расстались. Дня через два меня посетил адвокат Хард, близко знакомый с госпожой Бейкер. Он спросил меня, что я думаю о предложениях контрразведки.

— Да ничего не думаю, — ответил я. — Во-первых, еще не было предложений. А главное, чего я хочу, это чтобы госпожа Бейкер ясно дала понять Элтону, что я не собираюсь покупать свою свободу ценою измены. Если же у Элтона есть другие предложения, то я готов их обсудить.

Прошло несколько недель. За это время власти успели перевести меня на особый режим. Элтон не появлялся. По-видимому, это входило в план психологической подготовки моей особы к встрече с ним. Меня явно пытались «размягчить». Однажды утром последовал вызов заместителя начальника тюрьмы. Он сообщил, что меня хочет видеть джентльмен из службы безопасности. В крыле для свиданий с адвокатами царило необычайное оживление. За приготовлением места встречи следил главный надзиратель. Окна и стеклянные двери были завешены плотной бумагой. Было сделано все, хотя и неумышленно, чтобы привлечь к этой «тайной» встрече внимание всех тюремщиков и заключенных. По моей просьбе на встрече присутствовала госпожа Бейкер. Мне хотелось иметь свидетеля, способного и желающего удостоверить, что встреча действительно произошла. Не успели мы с ней обменяться несколькими словами, как дверь торжественно распахнулась. В комнату вошел типичный английский чиновник. Котелок, черный пиджак. Брюки в полоску. Туго свернутый черный зонтик. Лицо его озаряла лучезарная улыбка. А потом, внимательно приглядевшись к моему гостю, я аж вздрогнул от изумления, ибо сразу же узнал в нем того Элтона, с которым однажды познакомился на вечеринке у канадского дипломата Тома Поупа, когда учился в Лондонском университете. Когда госпожа Бейкер еще в апреле упомянула фамилию «Элтон», мне и в голову не пришло, что этот тот самый человек, с которым я встречался однажды в июле 1956 года.

Познакомив нас, госпожа Бейкер сразу же ушла. Элтон раскрыл свой черный служебный портфель, вынул из него какую-то фотографию и книгу и передал их мне. На фотографии, которая, по его словам, была найдена у меня на квартире, красовался сам Элтон со своей супругой.

— Скажите, пожалуйста, откуда у вас взялась эта фотография?

— Я сфотографировал вас и вашу жену в начале июля 1956 года в гостях у Тома Поупа.

— А что вы сделали с этим снимком?

— Как что сделал? Увидев вас в компании с политическими разведчиками и поговорив с вами, я понял, что вы отнюдь не простой государственный служащий, и направил эту фотографию со всеми вашими данными туда же, куда направил все остальные фотографии, снятые в тот вечер.

— От меня требовали объяснений, каким образом эта фотография оказалась у вас на квартире. Теперь я смогу, наконец, объяснить это.

— Пожалуйста. У меня лично нет никаких возражений…

Криво усмехнувшись, Элтон пожал плечами. Нелегко было ему забыть этот неприятный эпизод в служебной карьере. Беседа еле вязалась. Поговорили об общих знакомых, присутствовавших тогда на вечеринке у Поупа. Затем Элтон передал мне книгу Беллока и Миллера «Шпионская сеть», поздравив меня с тем, что мое имя отныне прочно вошло в историю разведки.

Тюремные правила не разрешают заключенным читать книги, в которых упоминаются их имена. По-видимому, власти опасаются, как бы их подопечные не возомнили слишком высоко о себе. В данном случае мне предоставлялась особая привилегия, в надежде, видимо, на то, что, увидев свое имя напечатанным черным по белому в книге, я приду в восторг и расскажу что-нибудь экстраординарное, чтобы поддержать и продлить сенсацию. Возможно, Элтон надеялся, что я займусь исправлением в книге ошибок ее авторов. Они, естественно, были, эти ошибки, вызванные дикой спешкой при ее издании. Она вышла в свет немногим более чем через месяц после окончания процесса. К сожалению, качество книги было обратно пропорционально быстроте, с которой она была издана…

Но вернемся к Элтону. После вежливой вступительной болтовни он, наконец, перешел к делу.

— Скажите, пожалуйста, господин Лонсдейл, вы готовы договориться с нами о чем-либо?

— Конечно. Если ваши предложения окажутся приемлемыми. Я готов отвечать на вопросы, которые касаются только меня самого, и ни на какие другие. Кстати, никаких денег мне не надо.

Элтон принялся объяснять, что, когда он говорил о деньгах госпоже Бейкер, он имел в виду какую-нибудь пенсию, которая избавила бы меня от финансовых затруднений в будущем.

— К чему мне ваша пенсия? Я не собираюсь оканчивать свои дни на Западе.

— Боже мой! Неужели вы думаете вернуться домой? Да ведь вас немедленно отправят в соляные копи.

Я в шутливой форме порекомендовал Элтону не пугать меня и больше думать о своей пенсии. Он слегка побледнел, видимо, думая, что у меня имеется какой-либо неизвестный доселе компромат на него. Я усмехнулся и добавил, что если бы меня интересовали деньги, то, не становясь изменником, смог бы в любое время получить от английских газет за свои мемуары куда больше, чем все, что могла бы предложить британская контрразведка. Тут я затронул больное место Элтона. В последующих беседах с ним я выяснил, что у него четверо детей и он с трудом сводит концы с концами, хотя родители и оставили ему небольшое состояние. Бедный Элтон никак не мог взять в толк, как это завалившийся разведчик отказывается от дополнительного заработка.

Довольно беззлобно мы препирались еще некоторое время. Я старался найти какую-то приемлемую точку соприкосновения, чтобы провести то, что я уже прозвал про себя «операция Элтон». Припертый к стене, он был вынужден признать, что не может обсуждать никаких конкретных предложений. Тогда я прервал беседу, предложив моему знакомцу явиться тогда, когда у него будет что обсуждать. На этом мы и расстались. Честно говоря, пытаясь выжать из Элтона какие-то предложения, я ожидал услышать от него идею обмена меня на какого-либо человека, в котором были бы заинтересованы англичане. Но противник пока не созрел для этого. Во всяком случае, пока не созрел…

Недели через две после знаменательной беседы меня перевели в манчестерскую тюрьму. Прошло около месяца, и Элтон появился снова. На этот раз вручил мне книгу о моих злоключениях с весьма оригинальным названием. «Советская шпионская сеть» — так называлась эта книга, которую написал некий автор, пришедший к финишу вторым. Поскольку название «Шпионская сеть» было уже использовано, он решил изменить его, добавив одно слово. Как видно, Элтон считал появление этой книги единственным предлогом для приезда в Манчестер, ибо ничего нового он мне так и не сказал. Быть может, рассчитывал, что я сам начну выдвигать какие-то предложения. Я спросил, когда он сможет сказать мне что-нибудь конкретное, но не получил от него никакого вразумительного ответа. При этом Элтон сослался на необходимость обсудить этот вопрос не только с министром внутренних дел, но с генеральным прокурором, верховным судьей и чуть ли не с королевой…

В конце октября или начале ноября 1963 года Элтон вновь появился в Манчестере. И снова привез очередную книгу о нашем деле. Это была «Война изнутри» Комера Кларка. Я не без сарказма заявил ему, что он пока выполняет лишь функции рассыльного книжного магазина. И снова повторил, что со мной бесполезно разговаривать, пока не будет каких-либо конкретных предложений. Элтон ответил, что предложения все еще согласовываются в высших сферах. Он же приехал, боясь, как бы я не подумал, что он бездействует. Затем он, как бы невзначай, сказал, что их служба долго билась над расшифровкой каких-то таинственных записей в найденной у меня записной книжке. Записи состояли из набора цифр и китайских иероглифов. Контрразведка привлекла к их расшифровке профессоров математики, видных синологов и криптографов. После десяти месяцев упорной работы, они будто бы сумели, наконец, разрешить эту сложную проблему. «Служба, — сказал Элтон, — использовала полученные таким путем данные. Все прекрасно сработало». Мой собеседник явно намекал на то, что контрразведка сумела-де установить связь с кем-то из моих коллег. Элтон, видимо, ожидал увидеть ужас на моем лице. Но, к его разочарованию, ужаса у меня на лице не было…

Уже не было никаких сомнений в том, что Элтон ездит не для того, чтобы вручать мне книги. Его цель заключалась в том, чтобы попытаться выведать у меня что-нибудь новенькое. Ведь контрразведка была крайне раздосадована, не найдя у меня на квартире никаких полезных для нее адресов, фамилий, мест и условий встреч, которые мрг-ди бы вывести на след моих коллег. На той встрече Элтон пытался создать впечатление, что благодаря моей небрежности им удалось обнаружить кого-то из моей сети… Нужно было видеть его лицо, когда я лишь усмехнулся в ответ на его «ужасное» известие. Люди, которых имел в виду Элтон, тоже читали газеты и давно уже приняли все необходимые меры после моего провала. К тому же я был убежден, что никакие эксперты не могли решить мою головоломку. Я пользовался произвольной системой кодирования своих записей. Расставаясь с бедолагой, я повторил, что нам не о чем говорить с ним до тех пор, пока он не привезет мне конкретные предложения.

В начале декабря в жизни Элтона наконец-то настал великий день. Когда я пришел на свидание с ним, он приветствовал меня радостной улыбкой. Как только я закрыл за собой дверь, Он воскликнул:

— Наконец-то я добился результатов! — и торжественно протянул мне красивую папку, прошитую голубой шелковой лентой.

Я раскрыл ее. В ней было три страницы отпечатанного на машинке текста.

— Что это? — спросил я широко ухмыляющегося Элтона.

— Наши конкретные предложения. Уверен, вы будете довольны. Поверьте, добиться этого было нелегко.

С первой страницы в глаза бросался поставленный в правом углу трехсантиметровыми буквами красный штемпель: «СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО». Это уже было интересно. За время работы в Англии я, признаться, видел немало документов с подобным интригующим штампом. Но никто из деятелей британских специальных служб не преподносил их мне на блюдечке с голубой каемочкой, а в данном случае в папке с голубой лентой. Они доставались совершенно иным путем и, надо сказать, отнюдь нелегко. Столь удобным и вполне официальным путем я получал совсекретные документы противника впервые. Не часто это случается даже с «мастером шпионажа», как окрестила меня западная пресса.

Внимательно читал я этот удивительный документ. В нем было сказано, что соответствующие инстанции согласились сократить срок моего заключения до пятнадцати лет при условии, если я «подробно и правдиво» отвечу на вопросы, перечисленные в этом документе. Служба безопасности будет решать, можно ли считать мои ответы полными и правдивыми. Как всегда, английские власти хотели выступать и в этом деле в роли обвинителей, судей и присяжных одновременно. Читая вопросы, я понял, что их составитель или составители имели весьма смутное представление о разведывательной работе вообще и о моей деятельности в частности.

Прочитав три страницы, я вернул папку Элтону.

— Дело не пойдет, старина. Ваши предложения я считаю смешными. Во-первых, глупо предполагать, что я выдам какие-либо служебные тайны. Ведь с самого начала я сказал, что буду отвечать только на вопросы о самом себе. Во-вторых, я рассчитываю быть на свободе гораздо раньше, чем через двадцать пять или пятнадцать лет.

— Чего же вы хотите?

— Уж во всяком случае не сидеть пятнадцать лет в этой вонючей дыре.

— Наше правительство не может ни освободить, ни обменять вас в настоящее время. Американцы поднимут вой, что мы заигрываем с коммунистами, а этого у нас никто не может себе позволить.

— Все это глупости. Увидите, что пройдет еще немного времени, и сами американцы обменяют советского полковника Абеля на своего шпиона Пауэрса.

А Элтон продолжал твердить, что этому не бывать. Я не стал спорить с ним, но мне еще до ареста было известно, что первые шаги по организации этого обмена уже предпринимались. Отвлекаясь немного, не могу не упомянуть о том, чта ОД‘ нажды рано утром, еще до подъема, тюремщик отпер мою камеру и сообщил мне, что только что слышал по радио весть об обмене Абеля на Пауэрса. Конечно, мне очень хотелось послать моему «крестному отцу» поздравительную телеграмму, но было абсолютно ясно, что тюремные власти не разрешат мне это сделать. Кстати, Элтон считал обмен нереальным, ибо поведение Пауэрса с точки зрения Центрального разведывательного управления было «предательским». Он не уничтожил свой самолет, не убил себя и разболтал все, что знал. А потом Элтон неожиданно спросил меня:

— А вы согласились бы встретиться с представителем ЦРУ? Это было бы в ваших интересах. Ведь правительство знает, что ваша деятельность была направлена главным образом против США, а не против Англии. Это, возможно, поможет вашему освобождению.

До сих пор мне так и неясно, действовал ли Элтон тогда в соответствии с полученными им указаниями или же импровизировал на ходу. Он явно не ожидал моего негативного ответа на предложения его службы. Кстати, и мое полное равнодушие к выдвинутой им идее переговоров с ЦРУ поставило Элтона в тупик. Мне-то было абсолютно ясно, что ему поручили попытаться добыть сведения о моей работе не только в Англии, но и в Америке.

И вот тогда мой «куратор» сделал попытку запугать меня.

— Американцы, возможно, потребуют вашей выдачи им, поскольку вы работали против США до переезда в Англию, — мрачно буркнул Элтон. — Во всяком случае, вас передадут американцам после того, как вы отбудете свой срок заключения в Англии. Вам было бы гораздо лучше отбывать два наказания сразу.

Элтон в данном случае забыл один немаловажный факт. В США разведчика могут посадить на электрический стул даже в мирное время. Но это сделало бы невозможным отбывание приговора в английской тюрьме по первому сроку. Посему я сказал Элтону, что предпочитаю отбывать приговоры не торопясь, один за другим. На этом мы расстались. Операция «Элтон», затеянная британской контрразведкой, провалилась. С другой стороны, в ходе этой операции мне удалось узнать много интересных деталей о причинах моего провала, а также о степени осведомленности британской контрразведки о деятельности моей группы.

Как ни странно, время в тюрьме бежит быстро. Отдельно взятый день тянется бесконечно долго, но все дни настолько похожи друг на друга, что я всегда удивлялся, когда внезапно приходило воскресенье. Дни тянулись нудно, недели летели быстро, а месяцы еще быстрее. Этот парадокс, видимо, имеет какое-то психологическое объяснение. Отрадой была прогулка. В бирмингемской тюрьме заключенные на особом режиме гуляли вместе со всеми заключенными. Это позволяло мне общаться с теми, с кем я хотел. Обычно я гулял с Доналом Мэрфи, членом Ирландской республиканской армии. Его приговорили к пожизненному заключению за участие в налете на военный арсенал в районе Лондона. Как и всех ирландцев, а их в тюрьме было очень много, Донала все звали Пэдди. В тюрьме он был уже седьмой год. Ему едва исполнилось 30 лет, а волосы у него были совсем седые. Он потерял все зубы и успел нажить язву желудка. Держался молодцом. Его уважали не только все заключенные, но и тюремщики. При налете на арсенал никто не был ни убит, ни ранен. Когда Пэдди отбыл три года, ему разрешили, в соответствии с тюремными правилами, приобрести батарейный радиоприемник. Во время прогулок мы обычно обсуждали радиопередачи, которые он прослушал за предыдущий день, а также обменивались книгами, журналами, газетами…

За время отсидки в тюрьме мне довелось встретиться со многими интересными людьми. Чтобы написать обо всех знакомых мне профессиональных преступниках, потребовалась бы целая книга, а быть может, и несколько. Взять, например, Чарльза Вильсона (о котором я уже обещал рассказать), одного из руководителей знаменитого ограбления почтового поезда в августе 1963 года, которое вошло в историю криминалистики Англии как «ограбление века». Процесс над участниками ограбления, или, вернее, теми из них, кого удалось поймать полиции, закончился лишь в начале апреля 1964 года. Кстати сказать, судили их не за вооруженное ограбление, за которое законом предусмотрено максимальное наказание 14 лет тюремного заключения. Власти обвинили участников налета на поезд в тайном сговоре совершить вооруженное ограбление. Казалось бы, о каком сговоре могла идти речь, когда было совершено само ограбление? Однако в Англии настолько глубоко традиционное уважение к закону, что в особо скандальных случаях закон обходят. Используя это юридическое шулерство, суд приговорил большинство участников ограбления к 30 годам тюрьмы… Вильсон появился в- бирмингемской тюрьме незадолго до моего освобождения и был помещен в соседнюю со мной камеру. Он был сразу же переведен на особый режим. Даже прогулки он совершал ότдельно от других заключенных. Держался он очень независимо, даже мужественно, особенно если учесть, что многие уголовники совершенно теряли человеческий облик, будучи приговоренными к нескольким годам тюрьмы. Глядя на него, я часто думал, что он мог бы добиться очень многого в жизни, избери он иной жизненный путь. Кстати, я знал, что Вильсон был лишен права получать почту. Поэтому я собирал для него газеты с откликами на приговор суда по его и его сотоварищей делу. Через несколько дней мне удалось передать их ему. Он уже успел узнать, кто я. Поэтому, едва мы познакомились, он спросил:

— Слушай, тяжело отбывать такой безумный срок, как двадцать пять лет?

— Ты в тюрьме не первый раз и прекрасно знаешь, как здесь гнусно! Однако терпеть можно. А о сроке я стараюсь не думать. К тому же ведь всякое может случиться…

Вильсон согласился со мной. Как раз на следующий день меня отвезли менять в Западный Берлин, а в начале августа того же года из тюрьмы исчез Вильсон! Лишь в конце января 1968 года он был обнаружен и арестован в Канаде, а затем депортирован в Англию. Не знаю, жив ли он еще. Кстати, больше в шутку, чем всерьез мы договорились с ним встретиться, когда освободимся из тюрьмы, на Красной площади в Москве и пожать друг другу руки. «Я обязательно найду тебя, Лонсдейл, — сказал Чарльз, — и мы выпьем с тобой по стакану водки прямо рядом с вашим Мавзолеем, где лежит Ленин». Смешно, не правда ли? Хотя все в нашей жизни может случиться…