Мёртвый сезон. Конец легенды

ОШИБКА РЕЗИДЕНТА. Леонид Колосов

Мне тоже повезло дважды с Рудольфом Ивановичем Абелем. В том смысле, что удалось дважды встретиться с ним в качестве корреспондента «Известий» для того, чтобы подготовить о нем очерк, с разрешения тогдашнего пресс-бюро КГБ разумеется. Абель знал, что я из «конторы», сижу под «крышей» газеты, и посему беседовал со мной более или менее раскованно. Первое впечатление о нем было странным. Он совсем не походил на представителя нашей древнейшей профессии. Какой-то неконтактный, неудобный для разговора человек, из которого надо было все время вытягивать фразы и даже отдельные слова. Материал тогда по каким-то соображениям не напечатали. Он был опубликован значительно позже в одной из моих книг о разведке и разведчиках. Опубликован, конечно же, с большими купюрами, ибо тогда еще царствовал отдел пропаганды КПСС. Но я возвращаюсь к этой фигуре только потому, что он был, так сказать, «крестным отцом» моего друга Конона Молодого, который в беседах наедине не пел ему привычных дифирамбов, а однажды бросил странную, но запомнившуюся мне фразу: «Абель мой давний друг и первый начальник в «нелегалке», которому я обязан «продвижением» в Англию… К тому же мало кто знает, что Рудольф Иванович был великолепным художником. И, наверное, было бы лучше для всех, если бы он стал действительным членом Академии художеств. Он не авантюрист, а без этого разведчиком быть трудновато…»

Противоречивая фигура, ничего не скажешь. Прежде всего Абель — это не Абель, а Фишер. И не Рудольф Иванович, а Вильям Генрихович. Чужое имя, отчество и фамилию Фишер взял на всякий случай, когда его арестовали в Нью-Йорке. Чтобы запудрить судьям мозги, так сказать. Кстати, Рудольф Иванович Абель существовал когда-то, был приятелем Фишера и помер в России в сороковых годах.

А сам наш герой, то бишь Вильям Генрихович, родился 11 июля 1903 года в городе Ньюкасл-на-Тайне в Англии в семье русских политэмигрантов. Его отец — уроженец Ярославской губернии, из семьи обрусевших немцев. В 16 лет он приехал в Петербург в поисках работы и сразу же активно включился в революционную деятельность. Со своей женой, уроженкой Саратова, русской, он познакомился, находясь в ссылке в Саратовской губернии. Помимо чувств, их объединяла общность политических взглядов. В 1901 году супруги Фишер за революционную деятельность были выдворены из России в Англию. Однако в 1920 году они вновь возвращаются в Москву вместе со взрослым сыном Вилли и получают советское гражданство.

В 1924 году Вилли поступает на индостанское отделение Института востоковедения в Москве и успешно заканчивает первый курс. Но дальше учиться не пришлось. Его призывают на воинскую службу и зачисляют в радиотелеграфный полк Московского военного округа. Здесь он получает профессию радиста, сыгравшую в его дальнейшей судьбе важную роль. После демобилизации Вилли поступает на работу в Научно-исследовательский институт военно-воздушных сил РККА. Вскоре он знакомится с Леной Лебедевой, студенткой Московской консерватории по классу арфы. Вилли хорошо играл на пианино, гитаре, мандолине, и любовь к музыке сблизила молодых людей. Через два года у них родилась дочь, которую назвали Эвелиной.

В иностранный отдел ОГПУ Вилли поступил в 1927 году. Он был назначен на должность помощника уполномоченного центрального аппарата. Руководство доверило ему выполнение важных поручений по линии нелегальной разведки в двух европейских странах в качестве радиста. По возвращении в Москву он получил повышение по службе, звание лейтенанта государственной безопасности. Будущее казалось безоблачным. И вдруг в последний день уходящего 1938 года ему сообщили, что руководство НКВД СССР без объяснения причин приняло решение об освобождении его от работы в органах. Однако в сентябре 1941 года Вилли предложили вернуться в НКВД. Он дал согласие и был зачислен во вновь созданное подразделение, занимавшееся организацией боевых разведывательно-диверсионных групп и партизанских отрядов в тылу врага. Именно в этот период Вилли сблизился с товарищем по работе Рудольфом Ивановичем Абелем.

Вскоре после окончания войны Вильям Генрихович вновь становится сотрудником внешней разведки. Учитывая его личные и деловые качества, оперативный опыт и степень подготовки, руководство приняло решение направить Фишера (оперативный псевдоним Марк) на самый ответственный участок — в США. В ноябре 1948 года Марк выехал в командировку, которой было суждено продлиться 14 лет. Марк очень быстро и уверенно вошел в местную среду. К концу мая 1949 года все организационные вопросы были решены, и он доложил о готовности приступить к выполнению разведывательных задач. Началась кропотливая работа по сбору интересующей Центр политической информации, созданию устойчивых нелегальных каналов связи с Москвой. Некоторое время Марк поддерживал контакт с руководителем группы «Волонтеры» Луисом и связником Лесли — сотрудниками советской внешней разведки, гражданами США, а затем СССР, ставшими впоследствии известными всему миру как Питер и Хелен Крогеры. Они сумели обеспечить передачу в Центр сверхсекретной информации о разработках американской атомной бомбы. В 1952 году в помощь Марку был направлен кадровый сотрудник внешней разведки Рейно Хейханнен (псевдоним Вик), который прошел подготовку в качестве радиста нелегальной резидентуры. К сожалению, Вик оказался слабым человеком. Четыре года работы в Америке развратили его, превратили в алкоголика и конечном итоге привели к предательству. Вик выдал Марка американцам, и спустя некоторое время тот был арестован. Провал не сломил Марка. Надо было как можно скорее уведомить Центр о своем аресте. Тогда-то у него и возникла идея выдать себя за покойного друга — Рудольфа Ивановича Абеля. В Центре хорошо знали об их дружбе, и можно было рассчитывать, что, как только появится сообщение об аресте Абеля, коллеги сразу же поймут, что речь идет о Марке. В ходе следствия Марк категорически отрицал свою принадлежность к разведке, отказался от дачи каких-либо показаний на суде и отклонил все попытки работников американских спецслужб склонить его к сотрудничеству. После объявления приговора Марк сначала находился в одиночной камере следственной тюрьмы в Нью-Йорке, а затем был переведен в федеральную исправительную тюрьму в Атланте.

Марка не оставили в беде. 10 февраля 1962 года на мосту Глинике, через который проходила гра-ница между Западным Берлином и ГДР, был произведен обмен Рудольфа Ивановича Абеля на осужденного в СССР американского летчика Ф. Пауэрса.

Такова версия «органов», которую я взял из справочника Службы внешней разведки Российской Федерации. Довольно безоблачная история о Вилли… Правда, опущена небольшая деталь: после «освобождения от работы в органах» довольно длительное время Фишер провел в тюрьме на Лубянке…

Попробую немного оживить эту справку. Вот, например, характеристика, которую дал Рудольфу Абелю его адвокат Джеймс Донован, защищавший его после ареста в Нью-Йорке. «Абель — культурный человек, подготовленный как для той работы, которой он занимался, так и для любой другой. Он свободно говорит по-английски и прекрасно ориентируется в американских идиоматических выражениях, знает еще пять языков, имеет специальность инженера-электроника, знаком с химией и ядерной физикой, был музыкантом и художником, математиком и криптографом… Вред, нанесенный Абелем американской безопасности, оценивается обвинителями на уровне ниже среднего…»

А вот что рассказывал Рудольф Иванович Абель — будем для простоты называть его впредь этим именем — мне лично во время интервью:

— Можно считать, что ваш покорный слуга получил революционную закваску уже в детстве. Все, кто окружал отца, отличались жизнерадостностью и неистощимой энергией. Они были людьми идейными, бескорыстными, честными. Особенно мне нравился Василий Андреевич Шелгунов. С ним отец работал еще в девяностых годах прошлого столетия. Несмотря на утрату зрения, Шелгунов обладал стойкостью, живо интересовался всем, что происходило вокруг. Я восхищался тем, что этих людей постоянно окружает ореол таинственности в каждодневно совершаемом подвиге. Они своим примером воспитали во мне уважение к старшим, любовь к труду, преданность делу. Немалое значение имела также служба в Красной Армии, куда я ушел по призыву в 1925 году. Ну и, наконец, должен подчеркнуть влияние старых чекистов, с которыми я начинал работу в ВЧК. Среди них были самые разные люди, в том числе и участники гражданской войны. И если уже говорить совершенно откровенно до конца — в органы я двинул не только по идеологическим соображениям. Надо было на что-то жить, а там неплохо платили, по сравнению с другими учреждениями. Так вот и началась моя длительная работа в разведке, включая ее последний, самый сложный этап в Соединенных Штатах. Кстати, мало кто знает, что работал я там не под одним именем, а под тремя. В отеле «Латам» я числился как Мартин Коллинз. Появлялся там регулярно, претензий ко мне со стороны гостиничной администрации не было. А постоянно, с конца 1953 года, я проживал в Бруклине, на Фултон-стрит, 252, под именем Эмиля Голдфуса. Хозяин считал, что я профессиональный художник, и отвел мне традиционный верхний этаж, где разрешил оборудовать мастерскую. Иногда я прирабатывал фотографией. За угол платил исправно, с соседями ладил. Они иногда заходили посмотреть новые этюды, которые я делал преимущественно в кварталах бедняков. Было у меня и третье имя — чекистский псевдоним — Марк.

Во время интервью я спросил Рудольфа Ивановича:

— О вас слывет молва, что вы совмещаете в себе мастерство художника с прекрасными знаниями математики и криптографии. Существует ли связь между искусством и точными науками?

Он немного задержался с ответом, на какую-то долю секунды прикрыл глаза и четко ответил:

— Если угодно — да, существует. В криптографии, в математике, в живописи можно обнаружить общее явление: процесс кодирования. Шифровать — значит кодировать. Математическая формула есть код, то есть предельная сжатость информации. А возьмите древних художников, которые создавали наскальные росписи где-нибудь в Китае или на Цейлоне. Линии контуров людей, животных, начертанные древними живописцами на стенах примитивных храмов, жилищ, переданы в спрессованной форме, в форме видения того или иного предмета. Иными словами — кодирование. Вообще контур, мне думается, и в современной живописи, рисунке — это как бы выделение, выпячивание основного элемента сюжета на холсте или картоне. Техника оконтуривания помогает зрителю ухватить главное. К ней прибегали художники эпохи классицизма, ее не чураются и деятели современного искусства. А что такое шифр, код? Передача информации в сжатом виде. Код облегчает читающему быстро «выуживать» существо вопроса. Хотя, разумеется, шифровальщик существует еще и для того, чтобы посланное им донесение смог прочитать лишь тот, кто знает ключ для его расшифровки. Шифровальщик работает с секретными документами…

— Рудольф Иванович, извините за отнюдь не деликатный вопрос: за свою деятельность разведчика-нелегала вы не совершили ни одной оплошности?

— Живет в нашем народе глубокая, даже философская мудрость: «Не покраснев ни разу — лица не износишь». Оплошности совершал. Мне надо было, например, более тщательно присматриваться и проверять свое окружение. Взять хотя бы того же Рейно Хейханнена, который меня предал… В этом печальном эпизоде я виню только самого себя. И второе. Я хранил письма жены и дочери в микропленках, естественно, в своей квартире. Их довольно легко обнаружили агенты ФБР во время обыска после моего ареста. Сначала эти послания приняли даже за шифровки и радости американским сыщикам они доставили немало. Но все равно письма близких были неопровержимым доказательством моей принадлежности к нелегальной работе в США. Эта сентиментальность, если хотите, была самой непростительной ошибкой для профессионального разведчика…

— А какова была дальнейшая судьба предателя Хейханнена?

— После суда он запил. А потом… Потом я прочитал в газете «Нью-Йорк джорнел америкен», что главный свидетель по делу советского шпиона полковника Абеля погиб в таинственной автомобильной катастрофе… Это случилось, по-моему, где-то в середине февраля 1964 года.

А вот на мой последний вопрос — о совместной работе с Кононом Молодым — Абель, улыбаясь, ответил:

— Посмотрите, мой дорогой, еще раз фильм «Мертвый сезон». Там все рассказано, что можно рассказать. А что нельзя, то когда-нибудь доскажет мой друг Конон. Во всяком случае, от меня он уплыл в Англию для прохождения уже самостоятельного курса своих «университетов»…