Мещанин Адамейко

ГЛАВА VII

Девятого сентября после обеда, уходя на Клинский, Елизавета Григорьевна поручила Ардальону Порфирьевичу зайти через час к вдове Пострунковой — отдать взятые взаймы деньги, о чем еще дня два тому назад условлено было с Варварой Семеновной. И, когда после ухода жены пришел обусловленный час, в течение которого, как знала Елизавета Григорьевна, вдова еще должна была отдыхать, — Ардальон Порфирьевич, закрыв квартиру на французский замок, направился через площадку к дверям соседки.

Звонка в квартире Пострунковой не было, — и он кулаком постучал в дверь. Слышно было, как в глубине квартиры залаяла тотчас же собака Варвары Семеновны, — потом в одну секунду, скачками, лай этот уж пронесся по всей квартире — и громко уже раздался рядом с Ардальоном Порфирьевичем: теперь его отделяла от собаки только дверь.

Поведение собаки было совершенно обычным и таким же, как всегда, когда кто-либо хотел перешагнуть порог квартиры Варвары Семеновны: всегда Рекс стремглав бросался к дверям и визгливо лаял, а вслед за ним шла уже сбрасывать дверную цепочку его неторопливая хозяйка. На площадке всегда были слышны в таких случаях ее шаги и звук шлепающих по полу туфель.

Ардальон Порфирьевич сейчас ясно представлял себе, как вдова, потревоженная стуком в дверь и визгливым лаем собаки, встает теперь со своей широкой деревянной двуспальной кровати, на которой любила всегда отдыхать после обеда, как сбрасывает при этом с ног покрывавший их полосатый коричневый плед и, спустив их с кровати, всовывает в стоящие тут же остроносые шлепанцы; как проходит потом, почти неслышно, по зеленому ковру своей маленькой гостиной, где, срезывая углы, стоят симметрично, друг против друга, два таких же маленьких зеленых диванчика, письменный стол покойного Николая Матвеевича и другой стол — черный лакированный, покрытый бархатной скатертью, на котором стоит розовая просвечивающая ваза и на дне ее — несколько пуговиц, сломанный короткий карандаш, две-три царских монеты и прошлогодние квитанции домоуправа, — и лежат дна толстых, в желтой коже, альбома с приклеенной на них серебряной дощечкой, имеющей форму визитной карточки с загнутым впереди верхним левым углом, и где на каждой дощечке вырезано тонко: «Н. М. Пострунков»; как после гостиной хозяйка попадает сразу в прихожую, где увидит на ходу свое лицо в зеркале, стоящем у стены против вешалки, и, подойдя уже к самой двери и задев ногой юлящего тут же Рекса, спросит, как всегда: «Кого надо?…»

Все это Адамейко, пока стоял у закрытой двери, совершенно ясно себе представлял — так же, как и знал, что на вопрос соседки должен будет ответить: «Откройте, Варвара Семенов-па: это я — Ардальон Порфирьевич».

Он ждал теперь терпеливо ее шлепающих шагов и знакомого голоса за дверью.

Когда прошла почти минута, а дверь все-таки оставалась закрытой и по другую сторону ее был слышен только порой визгливый, порой неприятно завывающий лай собаки, — Адамейко снова постучал в дверь, но уже продолжительней и сильней.

Собака прыгала по прихожей и неистово, с охрипом, лаяла… К дверям же никто не подходил…

Тогда Адамейко обоими кулаками затарабанил по двери, сильно подергал ее, схватившись за немного отставший ее край, снова начал колотить в нее так, что уже было слышно но всех трех этажах флигеля.

Привлеченные шумом наверху, выскочили на площадку жильцы второго этажа, да и в самом низу кое-кто тоже подал свой удивленный голос.

— Не отворяет наша адвокатша-то, а? — спросил жилец второго этажа, молодой краснощекий кассир, известный всему дому тем, что платил алименты одновременно троим сотрудницам одного и того же учреждения.

Он поднялся на несколько ступенек вверх и, задрав свою кучерявую русую голову, посмотрел на Ардальона Порфирьевича.

— Не отворяет! — посмотрел вниз Адамейко. — Будто оглохла она…

— Дома, значит, нету, — отозвался чей-то женский голос со второй площадки. — А иначе такой трескотни — как не услышать!

— Не должно быть! — раздался оттуда же голос старухи, прислуги из соседней квартиры. — Как это дома их нет, когда всем тут жильцам доподлинно известно, что в это время Варваре Семеновне встать только что и полагается после отдыху?… Всем известно. Завсегда она в этот час к чаю приготовляется и коржики на стол выставляет, а вы, гражданка, говорите — дома нету! Нет, прости, Господи, за мысли, как бы тут несчастью не случиться или происшествию даже! Вот, правду говорю, под пятницу на той неделе видала я сновиденье черное… Лежу это будто я в бане…

— Эх ты, Палагея Ивановна, не говоря плохого слова!… — непонятно и весело прервал ее кудрявый краснощекий кассир и громко расхохотался.

Адамейко еще раз постучал в дверь. Шум заглушил россказни словоохотливой старухи-прислуги.

— Не отворяет? — спросил вновь кассир.

— Не слыхать что-то…

— Вот я и говорю про черное-то сновиденье, — вмешалась опять старуха, обращаясь к кассиру. — А вы, господин Жичкин, как при советской службе состоите, — так вам Бог уже будто и ни к чему! А я, прости, Господи, опасаюсь теперь даже за их — за Варвару Семеновну: или заболели очень, или…

— Ах, черт! — И Ардальон Порфирьевич что было силы затарабанил в дверь.

— И слушать меня не хочет, словно и сам за нее испугался! — продолжала она. — К тому же, слышите все, как собака надрывается…

— Это верно, Петинька, собака лает ужасно, бедная! — воскликнул молодой женский голос. — Пойдем, Петинька, я боюсь…

— …А коли собака ихняя в квартире, значит, и хозяйка должна там быть. Иначе как, по вашему? Собаку Варвара Семеновна завсегда с собой забирает, куды б ни шла.

— Это верно, — подтвердил Адамейко. — Но, может, действительно куда-нибудь вдруг ушла, а Рекса и оставила? Исключительный, может, случай… Негостеприимная, заметьте, дверь! — улыбался он уже, спускаясь вниз. — Дверь — не человек: не поймет и не расскажет, — продолжал Ардальон Порфирьевич шутить, — а то разве была б так глупа: я, заметьте, Варваре Семеновне долг сторублевый своей жены принес, денежки, а дерево глупое принять меня не хочет…

И он невзначай вынул тоненькую пачку червонцев и опять положил ее в карман.

— Да-с! — весело моргнул краснощекий Жичкин. — Пребывает в существовании женщина без неприятностей и без служебных обязанностей… Индивид! — направился он уже к своим входным дверям.

— Пойду в булочную… — как-то неожиданно и вяло сказал Адамейко. — Когда возвращаться буду, занесу уж ей деньги…

И он медленно начал спускаться по лестнице.

Обе двери на площадке захлопнулись. В квартире Варвары Семеновны нудно и отрывисто повизгивала собачонка.

Камень ступенек был прохладен и освежающ, — Ардальон Порфирьевич вытер платком мелкие капельки легкого пота, набежавшего на лоб.

Внизу, на подоконнике, поджав под себя лапы, вперив полузакрытые глаза в одну точку, лежал чей-то серый большой кот. Адамейко остановился подле, несколько раз погладил его, почесал его за ухом… и вдруг, отняв руку, больно ударил его по спине. Кот спрыгнул и, взбежав на несколько ступенек вверх, оглянулся и посмотрел боязливо и недоумевающе на человека.

— Вот тебе! — сказал вслух Ардальон Порфирьевич и неожиданно для самого себя… показал коту фигу!…

Выйдя за ворота, он увидел трехлетнего карапуза, сынишку дворника, без присмотра возившегося на панели. Адамейко остановился и, словно вспомнив о чем-то, быстро подошел к нему и, вытащив поспешно из левого кармана брюк липкий и полураздавленный яблочный пирожок, протянул его мальчугану; запачканные сладким густым соком пальцы Ардальон Порфирьевич тут же облизал языком.

— Бери, бери — кушай… — совал он пирожок к пухлогубому мяконькому рту карапуза. — Не бойсь…

Мальчуган молчаливо взял пирожок и, как за минуту до того серый кот, непонятливо посмотрел на незнакомого ему взрослого. Но тот уже отдалялся от него.

Пройдя несколько шагов, Адамейко вдруг остановился и поспешно повернул обратно.

Мальчуган, стоя у канавки, с удовольствием уже жевал пирожок.

— Отдай… ты! — тихо и коротко сказал Ардальон Порфирьевич и быстро выхватил остаток пирожка из маленьких рук. Затем он так же быстро вытер их тут же, на панели, поднятым клочком газетной бумаги и продолжал свой путь, не оглядываясь.

— Кхе-кхы… — теперь только заплакал ребенок, но взрослый человек был уже далеко.

Почти ровно через час Ардальон Порфирьевич подходил опять к воротам своего дома, неся в бумажном мешочке вкусно пахнущие кондитерские рогальки. Он вошел во двор.

— А что, господин Адамейко, впустила вас Варвара Семеновна, или не стучались еще раз?

Он оглянулся — рядом с ним стояла старуха-прислуга из второго этажа. От неожиданности он вздрогнул.

— Нет… нет. Иду вот только. А что — вернулась она, что ли? — спросил Ардальон Порфирьевич и равнодушно откусил больший, чем следовало, кусок рогальки: почувствовав, что от этого дыханию стало тесно.

— Какой — вернулась! Мы вот втрех и разговариваем… — Старуха кивнула на двоих женщин, стоявших поодаль. Чего ей возвращаться-то, коли, по-нашему, она и не уходила. А собака ейная за дверью все плачет, да и только. Собака чувствие имеет…

— Это верно, верно она говорит! — в один голос поспешили теперь поддержать старуху обе женщины. — Я уже мужу моему — Сергею, дворнику, значит, — говорила про подозрение наше… — продолжала одна из них. — Так он говорит: «Как она, — Пострункова вдова, значит, — до вечера не откроет и собака визгу своего не прекратит, так я, — говорит, — управдому доложу — и все тут, потому что не иначе, как происшествие и в мое, — говорит, — дежурство даже…» Так и сказал!

— Ерунда! — прервал ее Ардальон Порфирьевич, с трудом проглотив рогальку. — Никаких не может быть таких случаев… Никаких подозрений. Ваших подозрений, бабьих, простите!… — уже весело и спокойно добавил он. — Вот я иду домой и опять постучусь к ней…

Он направился к флигелю; женщины в сопровождении нескольких ребятишек, прислушивавшихся к разговору, пошли вслед за Адамейко.

С той же беспечностью, даже напевая что-то, он быстро вбежал по лестнице, шагая сразу через две и три ступеньки, и согнувшееся и сильно наклонившееся вперед тело его, словно отталкиваемое при каждом движении пружиной, — было остро и упрямо, как у велосипедного гонщика.

На последней площадке, где помещались его и Варвары Семеновны квартиры, Адамейко мигом остановился, открыл французским ключом дверь к себе и, не закрывая ее, прошел быстро в столовую…

Через минуту, когда сопровождавшие его со двора женщины и несколько ребятишек были уже на площадке, они и застали Ардальона Порфирьевича стоящим у дверей соседки.

— Ну-ка-сь, с Божьей помощью, постучимся! — сказала прислуга-старуха и перекрестилась.

Адамейко нанес в дверь несколько громких и коротких ударов. В ответ — жалобный лай и — потом — скулящий визг собаки.

— Ах ты, Господи, Господи!… — для чего-то начали креститься все три женщины, а дети, облепив дверь, всячески колотили по ней кулаками.

— Вот вам и сон-то мой черный! Будто лежу это я в бане…

— Да, уж не знаю, что думать!… — как-то вяло вдруг и глухо сказал Адамейко. — Дворника, что ли, позвать? Ведь скоро семь часов… Пора ведь…

— Дворника, дворника… Сергея моего, да!… — всполошилась его жена. — Ванюшка, поди позови мужа моего… живо только! Может, нужно и Павла Родионыча — председателя, да управдома, да милицию?!

— Все… все будут!… — усмехнулся, глядя на нее, Ардальон Порфирьевич и отошел к перилам.

Облокотившись на них и свесив голову вниз, он заглянул в глубь пролета, точно высматривая, не идет ли уже дворник. Женщины шушукались возле дверей.

Пролет был широк, и образовавшие его лестницы казались теперь сверху изломанными наподобие многоугольной буквы зет, каменными зубчатыми полосами, которые вот-вот с грохотом обвалятся при первом, даже легком ударе по одной из них; а то уже и наоборот: упорные и крепкие, прочно прилаженные к каменным сцепкам площадок, лестницы эти, оставив между собой скосившийся вбок колодец пустоты, давили теперь сознание Ардальона Порфирьевича своей тяжестью и крепостью, а зигзагообразный пролет неожиданно притягивал теперь облокотившееся на перила его легкое тело.

Ардальон Порфирьевич мысленно увидел уже, как летит»но мелким куском вниз, как ударяются его плечи, руки, колени о холодные тупые ребра ступенек, а потом — плашмя падает он наземь, на твердые плиты вестибюля…

— Ух, черт!… — отпрянул он, вздрогнув, назад и невольно зашатался.

— Идем, дяденька!… — Дворник идет, и милиционер под воротами курит!… — раздалось несколько детских голосов снизу. — Вот сейчас… Мы с дворником… — И через несколько секунд, в сопровождении ребятишек, он появился на площадке.

Становилось уже тесно, и ребятишек согнали на несколько ступенек вниз.

— В чем тут дело, граждане?

— Я ж тебе, Сергей, рассказывала: про вдову-то, гражданку Пострункову… Уж сколько времени, как не отвечает никто, окромя собаки. И подозрительно, Сережа!…

Дворник окинул взглядом присутствующих, сказал «здрасьте» Ардальону Порфирьевичу и почему-то вытер при этом правую руку своим сшитым из мешка передником.

Потом он, не говоря ни слова, сделал шаг по направлению к двери и, — словно у него не было доверия к бабьим словам или считая, что нужно и полагается самому попробовать, — несколько раз подряд громко постучал в дверь.

И вновь тот же ответ: приближающийся визгливый лай собаки.

Он взглянул в замочную скважину — в ней торчал изнури ключ. Хотел потрясти верхнюю половинку дверей — она почти не поддавалась.

— Так и есть, — деловито произнес дворник. — Дверь на крюк взята и на ключ тоже. Все как полагается, честь честью!

— Слесаря, мастерового позвать надо, в третьем номере проживает! — торопливо подсказала ему жена.

— Как есть ты — без всякого хозяйского соображения, баба! — угрюмо посмотрел в ее сторону дворник. — Прикинула бы ты только в уме своем: замок тут портить надо? — Надо. Окромя — французский сломать, крюк выламывать да еще, может, цепочку спиливать, а!… Как уже входить насильственно и без лишней порчи, — так чрез черный только следует. Там что? — Один крюк да французский: всего два предмета у двери! Эх, бабы, а еще тоже в коммунальный профсоюзный, бывает, суются!… — иронически и презрительно сплюнул он и начал спускаться вниз.

Все, в том числе и Ардальон Порфирьевич, последовали за ним.

Через десять минут к квартире Варвары Семеновны Пострунковой по черному ходу направлялась почти вся домовая администрация во главе с председателем правления и управдомом, а также и Адамейко и приглашенный с улицы постовой милиционер.

— Сначала французский выключай!… — отдавал распоряжение слесарю посасывавший трубку председатель правления дома. — Может быть, дверь сразу же и откроется… А собачонка, собачонка-то как заливается!

Так оно и случилось; как только замок был снят, дверь легонько приоткрылась и жалобно визжащая собака выскочила на площадку.

— Ну… посмотрим, что ли?… — с волнением оглянулся на всех председатель. — Проходите, товарищ… — пригласил он учтивым жестом плечистого милиционера. — Дворник! Сергей! проходи!…

Дворник и милиционер первыми вошли в квартиру, за ними и все остальные.

Первые живые существа, увиденные здесь, кроме собаки, были мыши… Несколько зверьков юркнули по кухне, бросились в маленький коридорчик, в дыру возле уборной.

— Фу ты, отродье! — брезгливо сплюнул председатель.

— Одна нечисть тут, клянусь! — вырвалось у Ардальона Порфирьевича. — Все, заметьте, «Николаи Матвеевичи» бегают, — усмехнулся он, напомнив тем присутствующим о странностях вдовы Пострунковой.

Из маленького коридорчика все потянулись за милиционером, открывавшим уже дверь в спальню хозяйки квартиры.

Он фазу же увидел: на коврике, у самой кровати, лежало бездыханное тело Варвары Семеновны…

— Ух… ты! — вскрикнуло сразу несколько голосов.

Руки и ноги Варвары Семеновны были неумело связаны полотенцами; голова безжизненно спадала набок. Веки — напряженно сжаты, и из-под них, как из-под плохо спущенных штор, смотрел стеклянный краешек тускло-серых глаз.

— Налет! — кратко и выразительно сказал милиционер и вынул из кармана записную книжечку с вложенным в нее огрызком чернильного карандаша. — Какой это номер квартиры? — спросил он.

— Двадцать седьмой…

— Прошу вас, граждане, никак до нее не прикасаться, потому инструкция не позволяет. Дворник, не впускай сюда никого постороннего с улицы, слышь! Товарищ управдом, пишите маленький протокол, а я вызову по телефону угрозыск…

Пока выполнялись необходимые в таких случаях формальности, Ардальон Порфирьевич внимательно оглядывал комнату.

— На полу разбросаны были различные вещи покойной — ворох носовых платков разных размеров, два платья, кружева, какие-то бумаги, поломанные счеты, мотки спутанных ниток, серебряный портсигар и многое другое.

Адамейко осторожно, стараясь не наступить на каждую из этих вещей, направился в гостиную, где так недавно еще был и разговаривал с Варварой Семеновной.

Неожиданно взгляд его остановился на маленьком предмете, лежавшем у ножки зеленого диванчика. Ардальон Порфирьевич вздрогнул и, быстро оглянувшись, не видит ли кто-нибудь, так же быстро и проворно поднял его с пола.

Если бы в этот момент кто-либо посмотрел на Ардальона Порфирьевича, то увидел бы, как мало крови было сейчас в его лице и как жадно и изумленно светились его воспаленные глаза!

Но никто за ним не следил, и Адамейко незаметно для всех положил найденный предмет в боковой карман своего пиджака и вернулся в спальню покойной вдовы.

Из чувства справедливости и уважения к внимательному читателю нашему следует тут же, хотя бы очень кратко, объяснить неожиданное удивление и волнение Ардальона Порфирьевича в тот момент, когда взгляд его упал на упомянутый выше предмет.

Мы это и делаем: поднятый им возле диванчика темно-розовый батистовый платочек с круглой выжженной дыркой посредине — принадлежал Ольге Самсоновне! Совпадения не могло быть, а самый платочек этот хорошо уж был знаком Ардальону Порфирьевичу.

…Через четверть часа прибыли два агента уголовного розыска, осмотрели внимательно всю квартиру, записали фамилии всех присутствующих, — и начался опрос их, как будущих свидетелей по «делу об убийстве 9 сентября 192… года гражданки Варвары Семеновны Пострунковой, проживавшей в доме № 14, в квартире № 27 по С-ской улице».

Когда дошла очередь до Ардальона Порфирьевича, он подробно рассказал, как несколько раз в течение этого дня стучался в квартиру убитой и как помогали ему в этом некоторые жильцы и соседи по дому.

— Больше ничего не можете сообщить? — спросил один из агентов.

— Больше ничего, к сожалению!… — ответил Адамейко и поставил под показаниями обычный свой завитушечный росчерк, загнувший длинненький хвост свой в середину круглой, как арбуз, заглавной буквы «А» его фамилии…