Место, названное зимой

Глава 1

Санитаров к нему, как обычно, пришло двое. Некоторые были добрыми и хотели помочь. Некоторые были напуганы и, как неопытные фермеры, впервые клеймившие быка, прятали свой страх за руганью и грубостью. Но эти двое оказались самого неприятного толка – они попросту не обращали на него внимания. Войдя к нему, разговаривали друг с другом и продолжали разговаривать, закрепляя наручники на его запястьях и таща его по коридору в процедурный кабинет.

Сегодня он был первым на очереди, поэтому в комнате с отличной изоляцией, где даже тихий разговор казался криком, стояла тишина, если не считать звука наполняемых ванн. Восемь ванн стояли в ряд, ещё три – поодаль. Издалека они казались самыми обыкновенными. При ближайшем рассмотрении было видно, что в воду опускалось нечто вроде гамаков.

– Мне не нужен гамак, – сказал он им. – И наручники тоже. Если хотите, чтобы я лёг в ванну и лежал, я не против. Мне не нужен гамак. Ладно?

Не обращая на него внимания, санитары оборвали свой невнятный разговор. Один расстегнул пуговицы на пижамной кофте Гарри. Другой развязал верёвку, державшую его пижамные штаны, и они упали на пол.

– Это нужно, чтобы вас успокоить, – сказал один, словно зачитывая служебное уведомление. – Вы слишком раздражительны, и это нужно, чтобы вас успокоить, – он сдёрнул пижамную кофту с плеч Гарри. – Забирайтесь.

– Я бы лучше принял обычную ванну. Пожалуйста, не нужно этих ремней.

Отточенным движением один из санитаров ухватил его за лодыжки, другой взял за плечи, и они погрузили его в ближайшую ванну, так чтобы гамак удерживал его в горячей воде. Температура была высокой, но нельзя сказать, чтобы неприятной. Неприятна была потеря контроля над собственным телом. Один санитар удерживал запястья Гарри на уровне его живота, другой в это время застегнул толстый кожаный ремень поперёк его груди. Ноги они стянули вместе ещё одним ремнём, затем туго натянули плотную брезентовую ткань, наподобие палатки, чтобы закрыть ванну полностью. В ткани было отверстие, куда они просунули его голову и тонкими ремешками стянули шею, чтобы не дать пару выйти. Теперь он, обездвиженный, был погружён в горячую воду, и на поверхности торчала лишь его голова.

– Пожалуйста, – попросил он, – не бросайте меня.

Санитары вышли, на ходу продолжая разговор. Им навстречу шли двое других, таща пациента, вопившего, что его хотят убить. Когда его раздели, он умудрился помочиться на санитара, сидевшего перед ним на корточках, и последовавший за этим переполох дал ему возможность убежать. Из коридора слышались проклятия, вопли, свист, а потом – сдавленное мычание избиваемого.

Спокойствие этого человека, когда его втащили обратно и погрузили в ванну напротив Гарри, было страшнее любых воплей. Когда их оставили наедине, по горло в воде, он повернул голову и уставился на Гарри, что ещё больше усилило его нервное напряжение. Гарри рассматривал краны сквозь толщу пара и пытался сделать вид, что его здесь нет.

– Я тебя знаю, – сказал человек тихо, но настойчиво. – Я тебя знаю, я тебя знаю, я тебя…

Гарри проснулся, дрожа, и услышал собственный крик, который его и разбудил. Он был не в своей палате, где стояло столько коек, что многие из них, включая кровать Гарри, оказались посреди комнаты. Изголовье кровати здесь тоже было железным, белого цвета, но на этом сходство заканчивалось.

Он лежал в маленькой, обитой деревом комнатке, выкрашенной в безмятежный небесно-голубой цвет; с маленького окна свисали плотные белые занавески. Обстановка была простой. Лоскутный коврик на полу, прикроватный столик, на нём – светильник и спички. Ботинки стояли на полу, пальто висело над ними на крючке. На соседнем гвозде свисал с вешалки чей-то чужой костюм. На простом деревянном стуле лежала аккуратная стопка белья, рубашек и носков, тоже не принадлежавших Гарри.

Окончательно проснувшись, он увидел на умывальнике кувшин с водой и умылся. Посмотрел на своё отражение в маленьком заляпанном зеркальце на стене. На него взирал угрюмый незнакомец. Он не помнил, когда успела отрасти борода, но она, конечно же, отросла, потому что там, откуда он приехал, не было ни бритв, ни зеркал, ничего, чем можно было бы пораниться или обжечься.

Одевшись в безукоризненно чистый костюм, идеально севший – должно быть, с Гарри сняли мерки, пока он спал, – он постарался взять себя в руки. Дыши, сказал он себе. Не забывай дышать. Потом воскресил в своей памяти голос другого человека, говорившего ему те же самые слова, и резко сел на маленькую кровать, чтобы успокоиться – таким острым и противоречивым оказалось пробуждённое воспоминание.

Рискнув наконец выйти на ослепительный утренний свет, он мог бы подумать, будто проснулся в своего рода раю, если бы не томительное чувство, что ад просто скрылся из поля зрения и вновь предстанет его глазам, если он отведёт их чуть в сторону. Он знал, что явился сюда из ада. На запястьях и лодыжках ещё не сошли синевато-серые следы, там, где ремни и наручники впивались в его тело, а выпрямив спину, он вновь почувствовал боль от ударов и пинков, в избытке выпавших на её долю.

Происходившее до всего этого, до ада, он помнил ещё более смутно. Старые воспоминания хранились в комнатах, куда он не мог войти. В моменты тишины и ясности, между процедурами, ему удавалось подобраться достаточно близко, чтобы ощутить – они окутаны таким сильным чувством утраты, что даже коснувшись ручки двери в одну из этих комнат, он обожжёт себе кожу.

Теперь он был в долине, поросшей густой травой, которую щипали овцы и парочка вялых коров; долина сбегала к широкой бурой реке, и в её сильном течении он разглядел несколько поваленных деревьев, плывущих от левого берега к правому. По обеим сторонам возвышались бесконечные ряды голубых обледенелых гор, их пологие склоны заросли лесом. Откуда-то слева доносился звон церковного колокола. Красота увиденного, яркость красок и тишина на миг ошеломили его, и он присел на маленькую скамеечку, чтобы прийти в себя.

Он не был сумасшедшим, хотя ему казалось, что, если с ним продолжат обращаться, как с психически больным, он скоро и впрямь лишится разума. Его внимание привлёк крик сарыча, и он поднял глаза. Я ещё могу отличить сокола от цапли[1], подумал он. Это была психбольница, а не тюрьма, откуда он прибыл, но свободы его лишили, насколько ему было известно, без судебного процесса.

Санитары пришли к нему, как обычно, после завтрака; он уже смирился, что бесконечные, выматывающие душу попытки утихомирить его с помощью воды продолжались снова и снова. Холодное обёртывание он все же предпочитал полноценной ванне, но только потому, что оно проводилось в палате поменьше, где царили желанные тишина и покой, где он твёрдо знал, что не станет кричать в приступе паники. Во всём остальном эта процедура была ещё хуже ванны: его туго заворачивали в простыню, смоченную холодной водой, сверху наматывали ещё две простыни, резиновый коврик и одеяло, а потом оставляли его, привязанного к каркасу кровати, иногда часа на три, тихо истекать сначала водой, затем по´том.

Но в тот день лечить его не стали.

– Вы отправитесь в путешествие, – сообщил ему один из санитаров. – Молодой мистер Ормшо выбрал вас, чтобы вы помогли ему в научном исследовании, поэтому ведите себя хорошо и смирно.

Они закатали рукав его пижамы и ввели инъекцию – очевидно, сильное успокоительное, потому что, к тому времени как ему выдали носки, вернули старые ботинки и пальто, в голове у него так помутилось, что он не мог задать ни один из вопросов, толкавшихся в его мозгу.

С одной стороны его маленького домика была затенённая терраса, одна из тех, что, пристроенные полукругом к бревенчатому дому, вызывают в памяти мысли о тирольских шале, так что Гарри не удивился бы, появись на ней хор девушек, одетых в народные платья, с венками бумажных цветов в руках, распевающих песни о любви и весне.

Да, была весна, поэтому река так сильно и вышла из берегов. Зеленеющие леса позади дома наполнились птичьим пением, и, сидя на террасе, Гарри наблюдал, как птицы, бурундуки и белки носятся в траве туда-сюда, озабоченные трудными весенними делами – нагуливанием жира и поисками пары.

Он не знал, где находится, как далеко они с молчаливым санитаром уехали. Необходимость ехать поездом вызвала у него столь бурный протест, что пришлось вколоть ему вторую дозу успокоительного, поэтому большую часть путешествия он проспал пьяным сном. Остальное скрыла тьма. Всё, что он запомнил, – как его запихнули в кровать, простыни которой были прохладны от морозного горного воздуха, и какое облегчение он ощутил, оказавшись в своей собственной кровати, слушая лишь своё прерывистое дыхание, а не крики и рыдания других.

Из главного корпуса раздались звуки гонга. Гарри вздрогнул, ожидая, что сейчас идиллию нарушат санитары или медсёстры, но, оглянувшись, увидел лишь девушку в простой униформе, стоявшую у открытой двери. Заметив его, девушка подняла руку в знак приветствия, ещё несколько раз ударила в гонг, словно исключительно ради Гарри, и вновь скрылась в главном корпусе. Дверь соседнего домика распахнулась, и оттуда вышла стройная блондинка, прилично, но старомодно одетая.

– Доброе утро. – Её голос был высоким, и Гарри поднялся, чтобы поздороваться. Когда она протянула ему маленькую руку в кружевах, он заметил, что женщина значительно старше, чем он предположил сначала, окинув взглядом её фигуру.

– Приятно познакомиться, – сказал он.

– Идёте завтракать?

– Я… думаю, да.

– Вы наверняка проголодались после долгой поездки. – У неё был голос маленькой девочки, за которым часто скрывается напористый характер. – Мы слышали, что вы приехали, но нам строго-настрого велели вас не беспокоить. Я – Мейбл. Мы зовём друг друга по именам, никаких фамилий и должностей. Хороший врач в своих предпочтениях – квакер, – она нервно рассмеялась.

– Я – Гарри, – сказал он.

– Очень приятно. Гарри, позвольте проводить вас на завтрак.

– Это больница? – начал было он, но женщина вновь рассмеялась.

– Это слово у нас тоже под запретом. Да я вижу, вы бунтарь! Это сообщество. Терапевтическое сообщество. А вот и Бруно.

Из третьего домика вышла мужеподобная женщина в строгом костюме. Пожав Гарри руку, она сразу же засыпала его вопросами о том, как прошла поездка, на которые он был не в состоянии ответить, поскольку даже не мог точно сказать, откуда прибыл. Мейбл мягко укорила её за это, Бруно не обиделась, и все вместе продолжили путь. Открывались всё новые двери, выходили всё новые люди, и вскоре их стало восемь. Кроме Мейбл и Бруно, больше женщин среди них не было. Чернокожий мужчина, по предположению Гарри, прислужник, сразу же почтительно отошёл в сторону, никем не замеченный, и терпеливо ждал, пока пройдут остальные.

Когда они дошли до главного корпуса, открылась дверь ближайшего к нему домика и вышла высокая женщина-кри[2] в ненавязчиво элегантной национальной одежде. Поймав взгляд Гарри, она быстро опустила голову, продемонстрировав каскад густых чёрных волос. Мейбл чуть слышно кашлянула, вновь переводя его внимание на себя.

Здесь было две комнаты, обе с видом на реку, – уютная библиотека, на которую Гарри взглянул лишь мельком, и столовая, хозяин которой пожелал всем доброго утра, прежде чем поприветствовать новичка.

Гарри увидел в нём одного из тех врачей, что время от времени проводили опросы в психбольнице. Это был высокий, темноволосый молодой человек, его густые усы привлекали внимание к грустным, влажным глазам. Гарри инстинктивно напрягся.

– Всё в порядке, Гарри. Вы в кругу друзей, – сказал врач и, зажав его руку в ладонях, выразительно потряс. – Удалось выспаться в оглушительной тишине?

– Да, спасибо, доктор… мистер Ормшо.

– Называйте меня Гидеоном, Гарри. Дайте-ка подумать… – он взглянул на карманные часы. – В десять часов приходите, пожалуйста, в мой кабинет.

Завтрак стоял на столике – целый ряд дымящихся блюд.

– Никакого мяса и алкоголя, – шепнула Мейбл. – Гидеон считает, они выводят из равновесия.

– Слава богу, хоть кофе можно, – добавила Бруно. Заметив, что Гарри так и стоит, уставившись на блюда, она спросила:

– Всё в порядке?

– Разве мы… – Он запнулся, и Бруно ласково посмотрела на него.

– Не торопись, – пробормотала она.

– Разве мы сами едим? – выговорил он наконец.

– Ну да.

– А где… а где санитары?

– Господи помилуй, нет здесь никаких санитаров.

Они спокойно, без лишних формальностей, выбрали, кому где сесть. К удивлению Гарри, краснокожая женщина и негр тоже к ним присоединились. Как и следовало ожидать, ели они в одиночестве. Один из мужчин нервно хихикал. Мейбл не переставала болтать, даже когда никто с ней не разговаривал. Гарри задумался, почему она так себя ведёт, если больше никто не поддерживает столь оживлённую беседу. Бруно подобострастно повторяла за ней каждое слово, но Мейбл не замечала её, явно не слишком высоко оценивая внимание женщины.

Мужчины в красивых весенних костюмах, не лишённых элегантных деталей – там шёлковый платочек, тут карманные часы, – сбившись в кучу в конце стола, кого-то напомнили Гарри. Только в конце завтрака, когда они сняли салфетки, он вспомнил кого. Хор Гайети-театра. В Лондоне. Целую вечность назад.

У каждого было особенное кольцо для салфетки. Гарри досталось с узором в виде ивовых листьев. Чувствуя под пальцами тяжёлый белый дамаст, он пытался вспомнить, когда последний раз пользовался салфеткой.

– Не то что в гадюшнике, верно? – спросил один из мужчин, и его тут же перебила Мейбл.

– Мы здесь не говорим об этом, – сказала она, затем ласково посмотрела на Гарри. – Гидеон верит в целительную силу цивилизованного поведения.

Краснокожая и чернокожий незаметно вышли из столовой. Наевшись булочек, мягких и бледных, Гарри вышел на террасу и увидел, что мужчина уже работает в саду – выравнивает лопатой края дорожки и бросает мусор в тележку. Возможно, мистер Ормшо был не только квакером, но ещё и социалистом, раз позволял прислуге завтракать с пациентами.

Маленький ара, сидя на насесте, наслаждался солнцем. По-видимому, он был прикован к своему месту. При виде Гарри он в знак приветствия помахал крылышками, блеснув перьями столь яркими, что эта яркость резала глаз, а потом вынул из мисочки орех и принялся прихорашиваться. Гарри, уже второй раз за сегодня ощутив ясность и красоту всего этого, почувствовал, что вот-вот расплачется.

– Смотри, только не трогай. – Он услышал за спиной голос Бруно. – Гидеон забрал его у девушки, которой он раскусил палец на две части. У всех нас здесь тёмное прошлое, – и, кончиками пальцев отдав ему честь, она большими шагами направилась в парк, воздух которого был так полезен для организма.

Издалека послышался пронзительный свист; обернувшись, Гарри увидел дымный столб от паровоза, прокладывавшего путь сквозь рощу; потом вспыхнула его яркая раскраска. Это зрелище вызвало болезненный спазм, и лицо Гарри резко дёрнулось. Часы с кукушкой – явная ирония! – висевшие в зале, пробили десять, и к нему подошёл мистер Ормшо.

– Пойдёмте, Гарри, – сказал он.

При всей неформальности здешних порядков, завтракал Гидеон не с пациентами. Может быть, несмотря на свой социализм, он всё же считал нужным держать некоторую дистанцию? Пройдя библиотеку, где несколько человек читали и писали, и нечто вроде оранжереи, они вошли наконец в кабинет на правой стороне; его стены чуть выпирали, так что открывался превосходный вид на реку.

С минуту Гидеон постоял рядом с Гарри, любуясь водоворотом.

– Могучая Атабаска, – сказал он.

– Бывают наводнения? – спросил Гарри.

– Да, случаются. Прошлой зимой унесло моего пса.

– Как грустно.

– Глупое животное заинтересовалось водой, плещущей из трещины во льду. Бегал туда и бегал, так что я вынужден был его привязать. Но потом кое-кто добрый отпустил его, пёс провалился в трещину раньше, чем мы успели его остановить, и утонул.

– Вы простили тех, кто это сделал?

Доктор улыбнулся.

– Нет ещё, – ответил он. – Пациентку я простил сразу же – она так сильно расстроилась. Но на реку всё ещё в обиде.

Они уселись по разные стороны стола из красного дерева, на котором лежала открытая папка.

– Ну что же, Гарри, добро пожаловать в Вефиль. Как вам завтрак?

– Замечательный, спасибо.

– Очень хорошо. Здесь не сумасшедший дом, хотя мои коллеги из Эссондейла, откуда вы прибыли, сочли бы всех здешних обитателей психически нездоровыми. Все вы вели себя неподобающим образом или высказывали суждения, которые и привели к тому, что с вами поступили подобным образом. Я изучаю такие особенности поведения. В отличие от моих коллег, я рассматриваю их не как обусловленные болезнью, а как присущие тому или иному типу. Моё исследование заслужило достаточно доверия, чтобы мне разрешили привезти сюда несколько человек, которые помогут мне в работе над ним. Вам не придётся сидеть взаперти. Вы спокойно можете гулять по саду, бродить по лесным тропинкам, даже отправиться в Хинтон, если захотите. Всё, о чём я прошу, – не покидать этих пределов в одиночестве и всегда оставлять запись в журнале на столике в зале, чтобы я знал о вашем отъезде. Ещё я прошу не нарушать личного пространства друг друга. У каждого из нас своя история, но я хотел бы, чтобы люди рассказывали эти истории по собственной воле, а не по причине вмешательства. Кроме того, я прошу уважать особенности других. Возможно, вы уже заметили – наверняка заметили, – что некоторые из здешних обитателей ведут себя странно или даже неправильно. Но не забывайте, что, с точки зрения санитаров Эссондейла, или откуда вы приехали, ваше поведение также странно и неправильно. Ну вот, нравоучениям конец. У вас есть вопросы, Гарри?

– Только, – начал Гарри, – тут совсем не похоже на… Это словно бы частный дом.

– Это и есть частный дом, – Гидеон улыбнулся. – Мой дом.

– Мы платим за проживание?

– Все вы здесь – мои гости. Если, когда вы уедете отсюда, вам захочется внести некоторую сумму в пользу моего исследования, я буду не против. Но я получил в наследство от отца достаточно средств, и мне нравится тратить их подобным образом.

Гарри почувствовал, что у доброго доктора не слишком тёплые отношения с отцом.

– Итак. Прежде чем мы начнём, я хотел бы кое о чём вас спросить…

Он засыпал Гарри вопросами. Как его фамилия и когда он родился, где он жил, кто был монархом и кто – премьер-министром, как бы он поступил, увидев слизняка под ногами, кота, которого мучают мальчишки, обнажённую женщину в общественном месте. Гарри решил раздавить слизняка, прогнать мальчишек и прикрыть женщину одеялом.

– Итак, – вновь сказал Гидеон. – Грубо говоря, мы выяснили, что вы не сумасшедший и не опасны для других. Вы стали жертвой травмы, не сильно отличающейся от тех травм, какие получило множество мужчин во Фландрии – от душевных боевых ран. Гарри, я намерен провести с вами сеанс гипноза, чтобы раскрыть двери вашего разума, которые вы так стараетесь держать закрытыми. Вы когда-нибудь подвергались гипнозу?

– Нет.

– Не волнуйтесь. Вы вполне будете отдавать себе отчёт в происходящем, и если я увижу, что вам нехорошо, я сразу же прекращу. Идёт?

Гарри кивнул.

– Трудно отвести взгляд от реки, не правда ли?

– Да.

– Вот и хорошо. Мне нужно, чтобы вы сидели здесь, в кресле. Вот так. Садитесь. Глубоко вдохните несколько раз. Расслабьтесь. Почему вы смеётесь?

– Извините. Просто… вы напомнили мне человека, которого я знал когда-то.

– Надеюсь, это приятные воспоминания?

– Да, – ответил Гарри, ошеломлённый воспоминаниями о том, как, лёжа на узкой кровати, он слушал полуденный шум Джермин-стрит за раскрытым окном. – С такого расстояния, думаю, они приятны.

– Хорошо. Глубоко дышите. Вот так. Расслабьтесь. И сосредоточьте взгляд на реке. Смотрите на середину, где течение самое сильное. Представьте, что оно проходит сквозь вас. Оно проходит сквозь ваш разум, очищая все ваши мысли. Ваш разум – комната. Пустая комната, белая, очень спокойная. Здесь нет никаких правил. Вы можете высказать все свои мысли, и никто не узнает. Никто вас не осудит. Вы понимаете, о чём я?

– Да.

– Хорошо. Гарри?

– Да?

– Расскажите мне, кого вы любите.