Место, названное зимой

Глава 5

Больше всего в их маленьком домике в Херн-Бэй Гарри нравилось завтракать. С одной стороны дома располагалась оранжерея с видом прямо на море. Винни посадила там несколько папоротников и пальм и полушутя называла её зимним садом. Даже в холодные месяцы здесь было просто прекрасно встречать новый день, поэтому каждое утро их ожидал здесь накрытый столик. По утрам у Винни было плохое настроение, хотя она никогда этого не показывала. И если уж на то пошло, такой расклад вполне устраивал Гарри, потому что по утрам он был молчалив. (Одна из нескольких причин, по которым они поняли, что подходят друг другу, – возможность для каждого из них побыть наедине с собой, не оскорбив другого и будучи уверенным, что он не воспримет молчание как обиду.)

Как все любители писать письма, она получала множество ответов. Она читала их за завтраком, методично открывая каждый конверт ножом, ещё не вымазанным в масле, и через час или два после завтрака возвращалась за свой маленький столик, чтобы ответить, пока мысли ещё свежи.

Он тоже писал письма, но только одному Джеку. Братьям редко удавалось выдать хотя бы по письму в неделю. Поэтому обычно горничная клала с той стороны обеденного стола, где сидел Гарри, только газету.

В то утро Винни спустилась вниз раньше него, чему он удивился, потому что ночью им не удалось выспаться ввиду нежелания ребёнка, разбуженного зубной болью, снова уснуть, и Гарри счёл, что она захочет провести лишний час в постели и, может быть, даже попросит принести завтрак туда.

– Доброе утро, милая, – сказал он и поцеловал руку, которую она протянула ему, читая письмо Патти из Льежа.

Вверху стопки лежало письма, предназначенное Гарри и подписанное незнакомым почерком. Он открыл его, когда горничная внесла копчёную лососину и тосты. Письмо было от брата Винни, Фрэнка Бескровного, как за глаза окрестил его Джек, что стало причиной ссоры с Джорджи, вопреки всему, очень высоко ценившей умственные способности брата. Фрэнк писал на казённой бумаге, содержание было настолько же поразительно, насколько немногословно.

Я должен обсудить с тобой неотложный вопрос. Я приеду в Херн-Бэй сегодня утром, чуть после одиннадцати. Винифред, пожалуйста, ни слова. Сразу же после этого я вернусь в город.

Гарри засунул письмо под газету, но Винифред уже разглядела почерк.

– У Фрэнка всё в порядке? – спросила она.

– Ну, ты же знаешь Фрэнка. Он никогда не скажет. Так, скучный вопрос по поводу денег.

Облегчение, которое испытала Винифред, вырвавшись из дома, где бо´льшая часть напряжённых вопросов, беспокоивших всех, но никогда не обсуждавшихся, касалась денег, и оказавшись там, где эти вопросы попросту никогда не поднимались, было ещё слишком сильно, поэтому он знал, что легко сможет отвлечь её от этой темы. Она сказала только «Угу» и взяла ещё кусочек тоста, которым очаровательно прикрыла неглубокий зевок. Увидев, что Гарри заметил это движение, она посмотрела на него, от удовольствия прищурив глаза.

– Бедняжка, – сказал он, – ну и ночка же выдалась.

– Это я виновата, – сказала она. – Надо было отправить к ней няню – в конце концов, для этого они и нужны, – но, когда я просыпаюсь и слышу её плач, я уже ничего не могу с собой поделать. Няня сегодня отправится с ней на отличную утомительную прогулку по побережью.

Винифред всегда хотела жить у моря, что было удобнее и намного дешевле, чем поселиться в центре города. После нескольких визитов туда, куда советовали то сёстры, то мать, они сняли дом в Херн-Бэй. Затем началась настоящая вакханалия покупок. Вопрос денег никогда не обсуждался, но Гарри он никогда и не беспокоил так, как теперь, когда они с удивительной быстротой уплывали у него из рук.

Они поженились в Туикенеме; венчал их тот пастор, с которым Гарри познакомился на первом из множества семейных обедов. Винни настояла, что сама сошьёт свадебное платье – оказалось, что она обладает большим талантом и вкусом по этой части и бо´льшую часть собственных нарядов и нарядов сестёр сшила сама.

Медовый месяц прошёл в Венеции, где они прилежно изучали путеводитель и за три недели увидели больше соборов и картин, чем оба видели за всю свою жизнь до этого. Много времени они проводили и на одном месте, потому что Винни была старательной акварелисткой. Их окружала такая нелепая, экзотическая красота, такие очаровательные, не скрывавшие своей чувственности местные жители, что, по праву, здесь было идеальное место для праздника любви.

Но с той самой минуты, как родственники Винни шумно проводили их на поезд, отправлявшийся от Виктории, а Джек пробежал мимо окон, выкрикивая бесцеремонные пожелания, и они остались наконец совершенно одни, между ними нависло напряжение. Когда Гарри тянулся к ней, она принимала его поцелуи покорно, но так равнодушно, что он утратил всякую решимость, сочтя, что ей это неприятно. Он боялся вновь увидеть её несчастной и ещё больше боялся стать тому причиной.

На свежем воздухе, на площадях, на мостах, в извилистых переулках, она брала его под руку или даже за руку. Положила голову ему на плечо, когда их фотографировали в окружении голубей на площади Святого Марка. Всё это, казалось, ей нравилось; но стоило им остаться наедине, на неё словно находила чёрная туча, и Гарри смутно чувствовал свою вину.

Потом выдался особенно хороший день, первый, когда они решили обойтись без экскурсий. Ветер стих, было слишком знойно, чтобы гулять, и целый день они провели возле своей гостиницы в Лидо, купались, читали, наблюдали за парочками, тихо разговаривали ни о чём и лакомились угощениями, которые им приносил отечески добродушный официант. Она выпила чуть больше привычного бокала вина за ужином и неожиданно решила выговориться.

В двух словах, она была влюблена в другого, некоего Тома Уайтакра. Он был школьным приятелем Роберта и Фрэнка, поэтому много времени проводил у них дома и, взрослея вместе с ней, стал для неё тоже чуть ли не братом. Но не совсем. Выйти за него ей не разрешили. Братья сочли, что он недостаточно хорош. Доход ему приносил универсальный магазин, носивший его имя, что слишком явно указывало на его род занятий.

– Но ведь и мне приносит доход торговля, – удивился Гарри, с трудом веря, что они обсуждают эту тему в обеденном зале гостиницы, пока люди справа и слева от них болтают и смеются. – Чем омнибусы лучше универсального магазина? Я думал, это ещё хуже.

Оказалось, разница существенная, потому что отец Гарри умер и потому что омнибусы, в отличие от магазина, не носят его имени. Кроме того, впоследствии она поняла, что позорное пятно на деньгах Тома стало лишь предлогом – настоящей противницей брака выступила её мать, которая, хотя и рада была видеть Тома Уайтакра сидящим на диване в гостиной, замечала в нём достаточно склонностей, от которых его спасали её сыновья, чтобы понять, что он слишком напоминает её покойного мужа – домашний тиран и, возможно, так же волочится за каждой юбкой.

– А теперь я всё испортила, признавшись тебе, – сказала Винни, едва не смеясь от облегчения, что наконец сбросила камень с души. – Можешь отправить меня домой завтра же, первым утренним поездом, и быть благодарным за потраченное время.

– Выходит, ты совсем меня не любишь? – спросил он, когда официант принёс им по маленькому щербету в кожуре лимона.

– Что ты! – воскликнула она, явно поражённая. – Я очень тебя люблю. Просто я… я любила его до тебя и, ну… иначе.

– Больше?

– Нет.

– Но?..

– Да, – ответила она. – «Но». Неужели ты не в бешенстве? Большинство мужчин пришли бы в бешенство. Я никому об этом не говорила, только тебе.

Но, внимательно прислушавшись к своим чувствам, Гарри понял, что не ощущает злости, только жалость к ней, жалость, что ей пришлось всё это пережить, и мрачное удивление, что её добропорядочная семья обвела его вокруг пальца.

Той ночью она наконец отдалась ему, расслабившись, может быть, благодаря алкоголю, но больше – от облегчения, что во всём призналась. Он был совершенно неопытен, в отличие, надо полагать, от Джека и, несомненно, от своего таинственного соперника Тома Уайтакра, но оказалось проще, чем он опасался. Поначалу неловкие, постепенно они оба, что называется, раскрепостились. Путеводитель, заброшенный, лежал на балконе, и никто больше к нему не возвращался. Гарри сомневался, что сумел вытеснить из её памяти все мысли о Томе Уайтакре, несомненно, носившем очарование запретного плода, но с ним она краснела, и ахала, и хихикала, и улыбалась уже безо всякой грусти, которую он в те дни, когда ухаживал за ней, по наивности принял за неизменное выражение её лица.

Прежде чем они отправились домой, он купил для неё жемчужное ожерелье и наедине с ней, застёгивая замочек на её хорошенькой шейке, почувствовал себя женатым куда более явно, чем в день, когда при свидетелях надел ей на палец кольцо. К тому времени, как они вернулись поездом в Викторию, она уже была в положении и сообщила ему радостную новость, как только новый доктор в Херн-Бэй это подтвердил.

В собственном доме Винифред расцвела. Ей больше не досаждала постоянная шумная компания. Она наслаждалась морем. Она читала. Она гуляла. Она рисовала. Жизнь они вели довольно скромную, наняли только горничную и нянечку. Каждый день приходили повар и девушка, выполнявшая грубую работу. Гарри и Винни подружились с доктором и его женой, научившими их играть в бридж. Ещё ходили в церковь, пусть и не особенно часто.

В целом Гарри вёл прежнюю холостяцкую жизнь, по-прежнему читая, гуляя, посещая библиотеку, катаясь верхом. Единственное, чего ему не хватало, – бань на Джермин-стрит. Он посетил местные, где предлагались те же услуги, но из женской половины здания постоянно доносилась болтовня, и самому зданию не хватало экзотического шарма и мрачного очарования лондонских бань. Во время прогулок верхом – которые часто затягивались часа на три, если он отправлялся к далёкому острову, – он рассматривал местные фермы и понемногу понял, что питает фантазии о фермерстве. Занятия на свежем воздухе и простые обязанности сильно манили его, но он не знал, с чего начать, и в конце концов решил, что фермером нужно родиться. Его дед со стороны матери был близок к земле, но он родился, чтобы работать с ней, а не на ней; он не делал ничего, чтобы расширять акры, доверив это управляющим, посредникам и арендатором.

Гарри начинал чувствовать себя бесполезным. Прогуливаясь взад-вперёд по маршрутам маленького города, до часовой башни и обратно или вдоль пристани, он замечал взгляды мужчин и женщин, скользившие по нему, словно он был инвалидом. Херн-Бэй был весьма популярен среди молодых родителей, за что его прозвали Беби-Бэйн, и во время полуденных прогулок по Саус-Парад ему то и дело приходилось пробираться сквозь толпы нянечек и гувернанток, толкавших коляски или контролирующих неуклюжие шаги маленьких человечков. В воплях детей, играющих на каменистом побережье, ему слышались насмешки. Вот идёт лентяй! Бесполезный человек!

Он немного посидел в оранжерее, внимательно изучая газету; Винифред тем временем вернулась за свой рабочий стол, а горничная принялась убирать со стола. Потом, поднявшись, он быстро зашагал на другой конец набережной, чтобы оттуда пройти на станцию. Он всегда приходил рано – такова была его привычка. Ожидая поезда из Лондона, он ощутил нечто наподобие родственных чувств.

Он по-прежнему не испытывал теплоты к Роберту и до сих пор не познакомился с таинственным Баррингтоном, но по прошествии нескольких месяцев начал осознавать, что почти полюбил Фрэнка. Фрэнка Бескровного. Фрэнк со стыда сгорел бы, услышав это прозвище. Гарри жалел его. Всегда находясь в окружении людей настолько глупее него, он, должно быть, чувствовал себя представителем иной расы, даже иного вида. То, что Гарри вначале принял за холодность, на поверку оказалось нелепым сочетанием терпеливости, непонимания и ужасной неловкости. Фрэнк мог просклонять сколько угодно греческих глаголов и с ходу выпалить ряд неделимых чисел, но не мог предвидеть нелогичного хода разговора обычных людей, поэтому всегда казался им странным, что ещё больше усугубляла неспособность смолчать, когда того требовала элементарная вежливость, или поговорить о чём-то незначительном, чтобы собеседник расслабился. Гарри был застенчив, а Фрэнк – неловок; по мнению Гарри, в этом заключалось некое родство. Фрэнк, по всей видимости, тоже это почувствовал и в свою очередь стал теплее относиться к Гарри, но проявлял это в своей нелепой, колючей манере. Спустя пару недель после помолвки с Винни Гарри удостоился чести посетить контору Фрэнка, по официальной версии – чтобы пообедать с Фрэнком (Роберт уехал в деревню по делам), но на самом деле – чтобы с обескураживающей откровенностью обсудить вопрос денег.

Друг из Сити рассказал Фрэнку о компании, которую вот-вот откроют; он точно знал – дело верное. Он уже вложил туда кое-какие сбережения миссис Уэллс и не хотел, чтобы Гарри оставался в стороне. Гарри не решился продать что-то из недвижимости, но бо´льшая часть его капитала была вложена в акции и облигации, которые он легко мог задействовать в сделках. Поддавшись убеждениям Фрэнка, он именно так и поступил, вложив треть капитала в акции нового выпуска.

– Ты не пожалеешь, – заверил Фрэнк. – Будь у меня половина твоих денег, я бы именно это и сделал. Через полгода ты удвоишь своё состояние, сможешь забрать половину суммы и вложить куда-нибудь ещё, если вдруг засомневаешься.

Фрэнку можно было этого и не делать. Это был добрый поступок, лишённый теплоты, но всё же добрый. Акции себя оправдали.

С откровенностью, какую давало семейное положение, они с Винни часто обсуждали будущую женитьбу её братьев. Роберт, по мнению обоих, подражая покойному отцу и, возможно, королю, питал слабость к актрисам. Баррингтон был загадкой, хотя никто не сомневался, что мораль и манеры в дальних уголках империи не столь строги, и, вполне возможно, он вступил в какой-нибудь неофициальный туземный союз, который дома никогда не признают. Но Фрэнку повезло больше всех. Сёстры, довольно злобно подшучивая, придумали для него идеальную спутницу, напрочь лишённую чувства юмора суфражистку по имени Эльфина. На вечеринках они развлекались, соревнуясь, кто первый увидит девушку в очках – чем толще, тем лучше, – и крича друг другу: «Смотри, смотри, Эльфина!»

Гарри боялся, что ситуация сложится ещё хуже и приведёт к мезальянсу. У таких Фрэнков редко хватает здравого смысла и знаний о себе, чтобы выбрать Эльфину; они куда более склонны бросить своё сердце под ноги светской красавицы, какой-нибудь Дульчи или Кларабель, красота которой наскучит им так же скоро, как выведет из себя недостаток образования. Понемногу он начал и сам присматривать для Фрэнка Эльфин.

Поезд Фрэнка прибыл поздно, и это, казалось, совершенно выбило его из колеи. Гарри успокоил его, соврав, что ждал совсем недолго.

– В город я должен вернуться на поезде, который пойдёт в одиннадцать сорок семь, значит, у нас есть в лучшем случае полчаса, – сказал Фрэнк.

– Пойдём. Я знаю тут неподалёку хорошую гостиницу. У тебя печальный вид, Фрэнк.

– Расскажу всё, когда присядем, – коротко ответил он. Вид у него был ещё более измождённым, чем обычно, особенно в такой жизнерадостной обстановке.

Гарри перебрал в голове все возможные плохие новости, о которых нельзя было сообщать в письме, но ему на ум шли только случаи внезапной смерти – кто-нибудь из девочек утонул, катаясь на лодке, или Роберта задавил трамвай – но в таком случае он не понимал, почему Фрэнк – ведь это меньше всего походило на Фрэнка – решил пощадить чувства Винни и не говорить ей ни о чём. К тому времени как они уселись в тени поросшего пальмами дворика, где, по счастью, ещё не начали играть неутомимые музыканты, Гарри уже нервничал не меньше Фрэнка.

Был слишком ранний час, чтобы заказывать обед. Официантка принесла им два стакана лимонада и маленькую розовую тарелочку с печеньем. Фрэнк быстро заглотил два печенья подряд и залпом выпил бо´льшую часть лимонада. Он весь взмок, и причиной тому была не жара.

– Фрэнк, ради всего святого, что случилось?

– Наше верное дело, – только и сказал он.

– Уэйкфилдские акции?

– Да. Они рухнули. Ты не следил за ними? – Фрэнк наморщил лоб; его женоподобное лицо сильно напоминало монашеское. Если у него родятся дети, им трудно будет вынести разочарование отца.

– Поначалу следил, но дела тогда шли просто замечательно.

– Ты их не обналичил, как я тебе сказал?

– Ты сказал, что можно, Фрэнк, но не сказал, что нужно…

– Чёрт побери, ты же не ребёнок!

Прежде Фрэнк никогда не ругался.

– Рухнули вплоть до полупенса за акцию, – сказал он. – Я навёл справки о своём приятеле, том, который убедил нас их покупать, и, судя по всему, он уехал из страны, перед этим выбросив все свои активы на рынок, пока цена была на высоте. Гарри… мне очень жаль.

– Ты не виноват, – заверил Гарри. – Может, они ещё поднимутся. С акциями всегда так.

– Не в этот раз.

– Какую часть капитала ты в них вложил? – спросил Гарри, и Фрэнк снова выругался.

– Я, чёрт возьми, адвокат, – сказал он. – Не биржевой брокер. Зачем ты вообще стал слушать мои глупые советы?

– Это был хороший совет. Очень хороший. Я сам виноват, что не следил за ними последнюю неделю. А как поступила твоя мать?

– Не лучше тебя.

– Она знает?

– Она мне доверяет. Я должен был ей сказать.

– Она выдаст Патти замуж по расчёту, оглянуться не успеешь. Только подожди.

– Как ты можешь шутить в такой момент?

– Извини. Просто я не могу в это поверить.

– Поверишь, когда придётся оплачивать счета, – Фрэнк посмотрел на часы и вздохнул. – Сам решишь, как рассказать Винни. Лучшее решение, на мой взгляд, – отказаться от аренды этого дома и перебраться в Ма Турейн. Я могу переселиться в комнату Барри, вам достанется комната Винни и моя. Ещё есть домик кучера за стойлами. На вид лучше, чем звучит. Во всяком случае, немного личного пространства. Я понимаю, Винни расстроится. Но переезд убережёт вас от лишних издержек, пока… пока дела не наладятся.

– Да. Конечно. Хорошо. Спасибо. Мы посмотрим, да?

– Мне пора.

Гарри бросил на стол несколько монеток – плату за лимонад, – думая, как так вышло, что деньги всегда казались ему чем-то ненастоящим, наподобие фишек в игре. Беспощадные музыканты вновь вернулись на свои места и начали играть, как раз когда он нагнал Фрэнка. Провожая, Гарри с чувством пожал ему руку.

– Спасибо, что приехал и рассказал мне обо всём лично, – сказал он.

– Меньшее, что я мог сделать. У Винни всё в порядке?

– Да. И у малышки тоже.

– Филлис, да?

– Верно.

– Ты обдумаешь мои слова?

– Конечно же.

Фрэнк повернулся со свойственной ему резкостью и ушёл. Идя обратно мимо контрольного барьера, Гарри чуть не столкнулся с серьёзной молодой женщиной, спешившей на тот же поезд – в руке книга, на носу очки толщиной в донышки бутылки. Эльфина, подумал он, ощущая лёгкий порыв нежности к вспыльчивому молодому человеку, взявшему на себя труд сообщить ему срочные новости.

С детства, может быть, с самой смерти матери, он время от времени предавался фантазиям о том, как внезапная катастрофа даст ему вырваться на волю. Разразится война, революция, чума, землетрясение, цунами, что-нибудь стихийное и грандиозное, что сметёт с лица земли всю определённость и устойчивость, подарив ему внезапную, головокружительную свободу.

Став мужем и отцом, он заметил, как изменились эти фантазии, обретя жестокую конкретность. Он вернётся домой после недолгой отлучки и обнаружит, что Винни и Филлис – и горничные, конечно, – задохнулись из-за внезапной утечки газа. Или, повернув за угол красивой улицы Саус-Парад, как сейчас, увидит вопящие от ужаса толпы, пожарных и дымящийся кратер на месте дома. Эти образы ужасали его. Он убеждал себя, что это признак любви, который ничем не отличается от тревожных мыслей матери, чьи дети находятся не у неё на виду, но держал их при себе.

Винни стояла в оранжерее, держа Филлис на руках и показывая ей вид на море. Увидев Гарри, идущего по тропинке, рассмеялась и замахала ему пухленькой ручкой дочери.

После её признания в медовый месяц он решил, что и сам должен в свою очередь всегда быть с ней откровенным. Он обо всём расскажет ей после ланча.