Место, названное зимой

Глава 4

Вскоре миссис Уэллс пригласила Гарри и Джека на обед, где им предстояло познакомиться с двумя братьями из трёх.

Роберт, самый старший, возможно, красивый, если бы не его неприятно густая борода, был склонен к высокопарной хвастливости глупого человека, возомнившего себя умным. Фрэнк, младше на шесть лет, успешно отстоял право сделаться вторым партнёром после смерти отца. Он говорил тихо, был наблюдателен, но ему явно не хватало навыков поведения, и общение с ним, честно говоря, пугало. Винифред предупредила Гарри, что Фрэнк очень умён. Конечно, к семье, где родился и вырос, он относился с разочарованным пренебрежением. Гарри был рад, что между ними сидела дружелюбная супруга пастора.

По левую руку Гарри расположилась миссис Уэллс, с мягким любопытством расспрашивавшая его о родственниках со стороны матери и немного встревоженно – об отце. По оплошности или из озорства Винифред она посадила напротив, так что Гарри мог восхищаться красотой девушки, но не мог с ней заговорить. Он начал понимать, что миссис Уэллс умеет и любит манипулировать людьми.

– Миссис Уэллс говорила, вы выросли в небольшой семье, – сказала жена пастора.

– Да, – ответил Гарри, – только я и брат.

– Я была единственным ребёнком, – она вздохнула. – Отношения между членами большой семьи для нас – загадка. Мы не всегда правильно понимаем, как они влияют друг на друга. И ещё мы, конечно, рискуем слишком сильно привязаться.

– К чему?

– К тем, кого мы любим! Те же, кто вырос в большой семье, больше всего на свете ценят свободу и личное пространство. Уж я-то знаю; отец моего Бенедикта был настоящим мистером Куиверфулом.

– Кем, простите?

– Был такой персонаж из книги Троллопа[10], у которого полным-полно детей. Я говорю Бенедикту, что лучше бы ему было выбрать жену поспокойнее, а он мне отвечает, что ещё не поздно. Ой! Обед уже кончился, а мы только начали такой интересный разговор!

Правильно истолковав намёк хозяйки, она поднялась, он, конечно, тоже; чуть улыбнувшись ему, она вышла из комнаты вслед за другими дамами. Пятеро мужчин сидели молча, пока в передней звучали разговоры и смех женщин, затем переместившихся в гостиную.

Гарри казалось, что сигары на вкус отдают чем-то мясным и мертвечиной, а от портвейна у него, как обычно, разболелась голова, потому что от волнения и из вежливости он пил его как воду. Уже не в первый раз за вечер он ощутил малодушное желание выбежать отсюда вслед за дамами.

Ему хватило мужества отмахнуться от сигары, предложенной Робертом; выбрав меньшее из зол, он собирался налить себе маленький стаканчик портвейна, решив не притрагиваться к нему, чтобы не напиться ещё сильнее, но тут Фрэнк сказал:

– Может, выпьете со мной скотча? От портвейна у меня всегда голова трещит. Скверный напиток, скажу я вам. Как испорченное вино. Всегда был на стороне виски.

– Хорошо, – сказал Гарри, – выпью. Спасибо, – и, довольный, что ему удалось выговорить «Р», передал бокал с портвейном Роберту, недовольно фыркнувшему. Может быть, виски дороже стоит? Гарри не знал.

– Рад наконец встретить знаменитых братьев Зоунтов, – сказал Роберт. – Девчонки, кроме вас, ни о чём другом и говорить не желают.

– Вам, должно быть, это ужасно надоело, – сказал Гарри, точнее, хотел сказать, но заметил, что Роберт пытается поддеть его в той же манере, в какой всегда поддевал главный задира Харроу, о котором он не вспоминал до этого момента, поэтому ему удалось выговорить только «вам-вам-вам…». Привыкший к такому положению дел Джек тут же пришёл на помощь.

– Вам, должно быть, очень приятно видеть, какие мы обыкновенные. Отличная сигара, – прибавил он. – Кубинские? Гарри мне такие дома курить не разрешает, – он знал, что проще всего вывести Гарри из ступора, задев его чувства некорректным или несправедливым утверждением.

– Только потому что при доходах студента такая роскошь непозволительна, – сказал Гарри без малейшего заикания.

– Трогательно, что вы так заботитесь о благосостоянии младшего брата, – сказал пастор. Он не стал отказываться ни от сигары, ни от портвейна, но сигару приберёг на потом. – Джек рассказал мне, что вы были ему как отец.

– Конечно, сэр – и, уверен, наш хозяин согласится, – старший брат всегда несёт некую ответственность.

– Ха, – сказал Роберт Уэллс.

– Простите за любопытство, но меня всегда интересовали случаи наподобие вашего. Моя жена говорит, я мог бы стать писателем, но, боюсь, для этого мне недостаёт лёгкости. Если вы всё своё детство только и делали, что старались удержать Джека в узде, то кто же присматривал за вами?

Гарри был симпатичен пастор, как была симпатична его жена. Он совсем не походил на префекта – такое простое, доброе лицо.

– Ну… Джек, конечно, – ответил он, и оба рассмеялись.

– За Гарри нужен глаз да глаз, – добавил Джек.

Роберт Уэллс был из тех людей, что никогда не оставляют вопрос неотвеченным, а разговор – неоконченным.

– Они из Африки, – резко сказал он Джеку. – Их присылает наш брат Баррингтон. На вкус напоминают кубинские, но значительно дешевле и выращены в империи.

Гарри внезапно забеспокоился, что Фрэнк сейчас заговорит о чём-то личном.

– Вы всегда так заикались? – тихо спросил он.

– Абсолютно, – ответил Гарри, уйдя от необходимости начинать фразу с согласной. – Это случается время от времени. И, к сожалению, часто бывает в общении с незнакомцами.

Он представил себе Фрэнка, мучающего птиц в клетках из чисто научного интереса.

– Забавно. Винни об этом не говорила.

– С ней я не нервничал, – сказал Гарри, и Роберт заржал.

– Это в твой огород, Фрэнк. Может, она не говорила и о том, что её братья такие грубые? А?

В комнате напротив кто-то заиграл на пианино, и Роберт тяжело вздохнул.

– Думаю, это намёк, что нас ждут дивные наслаждения.

– Не могу пропустить игру крестницы, – сказал пастор, – я дал молчаливый обет.

– Винифред – ваша крестница? – спросил Гарри.

– Нет, нет. Не Винифред, а Патрисия. Думаю, она попросила разрешения спуститься, чтобы порадовать нас.

– В разрешениях она не нуждается, – заметил Фрэнк, когда они, неохотно вынув изо рта сигары, поднялись из-за стола.

– Боюсь, мы незнакомы с Патрисией, – сказал Гарри.

– Ну, все знакомятся с Патти почти сразу, – ответил Роберт. – Как там говорит мамзель Вейнс?

– Миис Паати – аг’тистическая натуг’а, – сказал Фрэнк.

Они прошли переднюю; издалека, с кухни, слышался звон тарелок, из полумрака лестничной площадки – уже знакомое хихиканье. Гарри заметил, как Роберт поднимает глаза вверх, в шутку изображая бешенство, а потом ухмыляется и делает вид, будто наставляет на сестёр ружьё. Стать главой такого семейства в двадцать с небольшим, или сколько ему там было, когда умер Роберт Уэллс-старший, – это кого угодно превратит в чудовище. Помпезность. Суровость. Снобизм. Всё это были маски, за которыми скрывался страх. Видеть, как его вытесняет младший, более умный брат, прятавшийся за непритязательной ролью второго партнёра, было ещё тяжелее. Гарри решил, что в дальнейшем не будет судить его так строго.

После довольно сдержанных красок обеденного зала – полированное красное дерево, тёмные стены, непроглядные, покрытые тёмным лаком картины – гостиная казалась такой же полной женственности, как платье, висящее возле фрака – кругом кружева, цветы и зеркала. Миссис Уэллс и жена пастора сидели на диване нос к носу. На соседнем диване Джорджи листала нотную тетрадь. Девушка, у которой были округлые плечи и тёмные волосы, густым каскадом спадавшие на спину, играла на пианино. Гарри заметил то, на что не обратил внимания в прошлый раз: длинный ряд детских портретов в рамочках вдоль беломраморной каминной полки, галерею плодовитости миссис Уэллс. В углу рамки десятого портрета шла чёрная бархатная ленточка.

Винифред, как оказалось, наблюдала за ними с веранды, куда, вероятно, вышла подышать свежим воздухом, потому что в комнате было жарко и душно, как в парнике. Когда вошли мужчины, она вернулась в комнату и без улыбки подала им кофе в маленьких чашечках. Джек уселся на диван рядом с Джорджи, пастор подошёл выразить восхищение своей крестнице у пианино, а Уэллсы, избавленные наконец от необходимости развлекать гостей, направились на веранду, где вскоре снова зажгли сигары.

Гарри остался стоять рядом с Винифред, которая немного раскраснелась, но от неё приятно пахло розами.

– Вы нам споёте? – спросил он. Игра на пианино подошла к концу, и речь зашла о песнях.

– Нет, что вы! У меня совсем нет слуха. Выступать будет Патти. Тсс! Сейчас.

Повернувшись, он увидел, что Джорджи перебралась за пианино, а девушка, до этого сидевшая к нему спиной, прислонилась к изгибу инструмента, вытянув одну руку вдоль – жест, полный артистизма.

Если Джорджи была несколько мужеподобной, а Винифред – хорошенькой, то Патти оказалась просто ослепительно красива. Огромные зелёные глаза, губы цвета свежих фруктов и фигура, которая, родись она в бедной семье, помогла бы ей продать что угодно, от корсетов до мыла. Он не слышал слов песни – какая-то чепуха про стены обители и шёпот медлительный, – но, пока она длилась, не мог заставить себя перевести взгляд на что-нибудь другое.

Она была полна потрясающего магнетизма, как пантера.

Когда она станет достаточно взрослой, чтобы носить высокую причёску – а это случится считаные месяцы спустя, – она будет держаться как королева. Ничего удивительного, что её крёстный отец, не имевший своих детей, был так ей одурманен, а мать так настаивала, чтобы отдать её на воспитание монахиням.

Когда песня закончилась, все похлопали, а Патти сделала реверанс и покорно опустилась на скамеечку у ног матери, Гарри повернулся к Винифред и с удивлением увидел на её милом лице выражение неясной печали. Она легко смахнула это выражение, как горничная смахивает паутину, но именно в тот момент он решил сделать всё, что в его силах, чтобы она была счастлива.