Место под солнцем

Он прожил жизнь (какая жалость!),

Ничем и никогда не славясь.

Одно ему и оставалось—

Макать перо воронье в зависть.

И столько кляуз сочинил

В псевдовоинствующем раже,

Что цвета черного чернил

Не стало в розничной продаже.

По телефону днями и ночами

Все новости мирские слушал он.

И вот теперь (точь-в-точь по завещанью!)

Стоит над ним гранитный телефон.

Вошла Фемида.

Встали на весы

Матерый вор и пара молодая.

И вор сказал с усмешкою лисы:

— Я взял у них всего одни часы—

Счастливые часов не наблюдают!..

Язык — твой враг.

Но я заметил—

От болтунов бывает толк.

Ты столько слов бросал на ветер,

Что тот под грузом их умолк!

За что стихи твои любить?

Из них и песенки не сложишь.

«Поэтом можешь ты не быть…»

А быть поэтом ты не можешь.

Ты видим был — пылал пожаром.

Ты слышим был — всех громче пел.

И вот теперь ты стал Икаром.

Так почему ж ты уцелел?!

Он прочитал всего Аполлинера.

За Байроном последовал Шекспир.

Штудировал Петрарку и Гомера.

Но след в душе оставил «Мойдодыр».

Все в том театре удивляет—

Партер! Балкон! Парадный вход!

Там кто поет — тот не играет.

А кто играет — не поет.

Не жалуйся на склочную жену.

И тещу слишком часто не брани.

Ну разве можно ставить им в вину

То, что с тобой несчастливы они?!

Ты можешь все. Ты знаешь всех —

Кто черт, кто богородица.

К кому и как пришел успех

И кто когда разводится.

Твои достоинства ценя,

Скажу тебе в напутствие:

Ты можешь все! Избавь меня

От своего присутствия!!!

Он не щадил свои больные нервы,

Завидуя удачливой судьбе.

Но так как в зависти считался самым первым,

То больше всех завидовал себе!

— Он — Дон Гуан!

Он — сердцеед с бульдожьей хваткой!

— Он — Мефистофель!

Сколько душ он развратил!!!

— Менял он женщин,

тим-тирь-ям-пам,

как перчатки!..

(А он, чудак,

всю жизнь жену свою любил.)

Я в курсе всех твоих интриг.

Их можно уважать за лихость.

Представь себе, что я постиг

Твою врожденную двуликость.

Но знаешь ты, готовя мне

Скоропостижное крушенье,

Что и тебе гореть в огне

Святого жертвоприношенья?!

Познав все сленги, все наречья,

Общалась (и вполне удачно!)

С любимым псом — по-человечьи,

С детьми и мужем — по-собачьи.

Как страус, важен и высок,

Ходил ты.

Но беда случилась—

Ты спрятал голову в песок.

И нам лицо твое открылось.

Ты всем хорош — ума палата.

Глаза Шекспира. Руки Будды.

Торс Аполлона. Лоб Сократа.

Жаль только вот душа Иуды.

Ты был, Поэт, судьей и адвокатом,

Ты жить учил. Ты отпускал грехи.

Прошу тебя: на миг стань Геростратом—

Сожги свои нетленные стихи!

Никто твоих творений не поет.

Но выступишь — и глохнет медь оркестра.

И хоть известно всем, что в музыке семь нот,

Я шлю тебе еще одну — протеста!

Талантлив был, хваля свои победы.

Считал себя избранником судьбы.

Нередко восклицал: «Я — Грибоедов!»

И в самом деле — часто ел грибы!

Вхожу. И у выхода робко стою.

— Кто будет последний из вас? — говорю.

И мне отвечает писательский рой:

— Мы первые все! А ты будешь второй!

Умом ты быстр, акселерат.

И смел, как гладиатор.

Я за тобой угнаться б рад,

Да сел акселератор.

О сколько выставка творений собрала,

Написанных свежо, свободно, лихо!

Но самою прекрасною была

Картинка под простым названьем «ВЫХОД».

Из-за тебя постылы ночи.

Из-за тебя унылы дни.

Ну, что уставилась мне в очи?

Оставь меня. Устань. Усни.

Он был породист, пародист,

По роду службы — маг, артист.

Врагов имел две тыщи дюжин,

Но сердцем был пред богом чист.

Не плачьте громко —

он все слышит.

Цветы качаются —

он дышит.

Пройдет мгновение —

и он

На смерть пародию напишет.

Не стал певцом. Не стал поэтом.

Так кем же стал он, наконец?!

Во всех жюри и худсоветах

Он царь, и бог, и Главный Жрец.

Стерпеть кантату вашу было нелегко.

Но все ж к концу ее осталось четверть зала —

Администрация за вредность выдавала

Всем досидевшим до финала молоко!

Как слепца через дорогу,

Переводишь ты поэта.

Переводишь боль, тревогу

Ближе к сердцу, ближе к свету.

А в счастливую минуту

Вдруг прозреет тот слепец,

Он увидит твои путы

И терновый твой венец.