Месть зэка

Глава 4

Система геометрически жестких запретов, железной проволоки и решеток, именуемая режимом зоны, несла в себе зыбкость. Никто, ни администрация, ни заключенные не были уверены в своем положении, да и просто в том, что завтра останутся живы. Сегодняшний бригадир, по-местному, бугор, распорядитель десятков жизней и материальных благ вдруг оказывался доходягой в бригаде по сколачиванию ящиков, а удачливый жулик, одетый во все щегольски черное, за строптивость опускался в петушатник. Примеров тому была тьма, и только тот, кто всегда был напряжен и готов к отпору, имел шанс выжить и выдержать.

Но постоянное напряжение расслабляло, и человек, понимающий, что тишина обманчива, все равно поддавался мирному течению дней.

Очередным утром Виктор встал на проверку среди тридцати четырех уголовников из своей бывшей бригады на твердом асфальтовом плацу. Казалось бы, сплошные воры, мошенники, валютчики и налетчики, но если разобраться чуть глубже — среди них найдутся осужденные несправедливо, как сам Виктор, и вовсе случайные люди.

Обычно бригада Виктора шла одной из последних, но сегодня зэки облепили проход между жилой и промышленной зоной, как мухи. Вечно пьяному и злому с похмелья оперу пришла мысль усилить в очередной раз режим.

Виктор брел со скучающим видом, не ожидая подвоха от обычной внутренней проверки, когда взгляд «Режима» упал на него и два рослых прапора потащили его в карцер. Множество лиц, заполнивших темную камеру, поразили его каким-то непонятным внешним сходством и веселым ржанием, каким он был встречен. Ничего веселого в содержании в шизо не было, и факт поголовного веселья был странен и даже как-то походил на массовое сумасшествие.

— Сколько же усатых в зоне! — сказал один зэк, по виду жулик, другому, и тут Виктор ощутил просветление. Что-то он слышал о новых завихрениях «Режима», который еще на прошлом активе колонии заявил, что более не потерпит усатых в зоне, потому что в случае побега зэк может сбрить усы и изменить таким образом внешность.

Тем временем дверь в трюм открылась и «Режим» — лейтенант Голиков появился на пороге.

— Первую десятку — в парикмахерскую!

Ах зона, зона! По прихоти пьяного придурка сбривать усы, знак дотюремного гражданства на лице, придающим благообразность безобразно бритой голове. Только спорить зэку бесполезно. В черед в последнем сборе усатых пошел Виктор под конвоем прапоров к парикмахеру, который тупой казенной бритвой сбрил усы.

Когда все было кончено, Виктор отодвинул замороченного обилием бесплатных клиентов парикмахера и взял лежащее на столике зеркало. На него глянуло искаженное гримасой гнева хмурое, загорелое лицо с белой полоской на месте усов.

Виктор в очередной раз в полной мере почувствовал, что такое унижение и обреченность: солнце через стену, отороченную колючками, справа и слева длинные каменные коробки, пыльный голый асфальт — не город и не завод, отвратительный гибрид, где надо жить долгие годы, есть то что и собака не станет жрать, пить чай, густой как деготь, от которого дуреешь, и ждать своей или чужой смерти.

Праздники в зоне — мертвые дни, любая радость притуплена, и только горе воспринимается остро, как везде.

Шаг за шагом — не быстро и не медленно, в зоне никогда нельзя выказывать настоящие чувства, в том числе и истинное рвение — Виктор шел на свое новое рабочее место, к новой жизни.

Из-за угла вывернулся Юрок. С ним рядом Серый. Виктор не успел среагировать, как они подобрались в плотную.

— Где прогуливаешься? — спросил Юрок без всякого выражения.

Рука его, в которой Виктору чудился нож, раскрылась. Детская рука лживого жестокого ребенка, оторванного рано от любви и семьи, искореженного «взросляком», а еще раньше «малолеткой».

— Пока ты гулял, братва санчасть захватила. Санитаров порезали, а баб пока заложниками захватили.

— И твоя там, — глупо улыбнулся Серый и отодвинулся.

— Из наших кто в изоляторе? — быстро спросил Виктор, не замедлив шага, потому что нужно было в любом случае дойти до места.

Но сегодня в зоне было не до Виктора. Он оказался полностью предоставленным самому себе и смог спокойно обдумать ближайшие действия.

«Надо выйти на санчасть. Пройти через ворота, где сидит сторож. Пройти вахту. Сегодня дежурит Гусь. Все неприятные события происходят именно в его дежурства. Его как бы преследует рок, хотя он один из немногих приличных ментов». — прикидывал Виктор.

Виктор подошел к сторожевой будке, вышел однорукий сторож, молча кивнул.

— В жилзону, — бросил Виктор.

Теперь он имел право свободного прохода. Но сторож отрицательно замычал.

— Гусь запретил, — сообщил он. — Накрепко. Чтобы ни одного человека!

Виктор сунул руку в карман — вытащил пачку сигарет, но сторож только ухмыльнулся:

— Мне мое место дороже. Ты что, только выспался? В зоне кибеш, жулики санчасть захватили, всех на ножи поставили, тебя хозяин заметет на пятнадцать суток в шизо, и меня заодно посадит.

Виктор молча пошел на него, но в дверях вахты вдруг оказался Гусь. Блеснул бешеными глазами на Виктора, побежал к штабу, бросив на ходу сторожу:

— Этого задержать!

Сторож с ненавистью посмотрел ему вслед, потом положил на плечо Виктора здоровую руку.

— Я ничего не слышал, — сказал он, — но пропустить не могу. Мне моя шкура дорога.

Виктор вошел в цех. Там никто не работал. Два прапора механически перерывали зэковские костюмы в углу раздевалки. Так, на всякий случай. Подошел Хмель. Виктор отошел с ним к стенке — тут, без ушей, спросил коротко:

— Есть ход и жилзону?

Хмель кивнул:

— Ход есть, но в санчасть ты не пройдешь. В этом деле не ты банкуешь.

— А кто?

Хмель промолчал.

Виктор тронул его за плечо.

— Санчасть — моя забота, — сказал он. — Проводи меня.

Ермаков ушел, а у Николая Николаевича отчего-то пропало желание самому, как в старые времена, осмотреть квартиру убитого. Визит второго секретаря горкома вскрыл для него какие-то новые пласты в деле, уводящие от убийства, как от обычной уголовщины, хотя и из ряда вон выходящей. И действительно, было о чем задуматься.

— Ведь убийца провел в квартире не менее двух часов. А для того, чтобы открыть дверь домкратом, даже такую навороченную, как у покойника, нужно не более десяти минут. Однако убийцы не любят задерживаться возле трупов. Следовательно, само убийство произошло примерно в полпятого, во всяком случае, не раньше четырех часов. Что же делают убийцы, предположительно их было трое, целый час в чужой квартире? Ищут деньги, естественно. Но как? Вывод однозначен — шантажируют хозяев. Вот и средство шантажа — накладные, завершая построение в мозгу картины преступления, проговорил прокурор.

— Но для этого у них должен быть компромат на убитого, — невозмутимо заметил внезапно появившийся на кухне Боев.

— Или хотя бы на его мебельный комбинат, — поддержал следователя прокурор. — Придется привлекать хозяйственный отдел. Пусть поднимут все договора комбината, в первую очередь с колонией. Потом сделайте в УР запрос насчет побегов из колонии в этом году.

— Могу я внести одно уточнение, — вежливо попросил Боев. — Для моей следственной группы не представляет сомнений тот факт, что пачка документов принесена группой неизвестных, тем более что не найдены отпечатки, принадлежащие членам семьи убитого или ему самому, да и вообще никаких не найдено. Шантаж — как причина появления документов в доме — одна из наиболее достоверных причин. Но удивительно все-таки другое: почему после того, как Шантаж не удался, а он явно не удался, иначе зачем трупы, преступники не забрали документы с собой?

— В панике, — парировал аргументы Боева прокурор. — Именно потому, что предполагали шантаж, а не убийство. Убийство было не преднамеренным, а возникло как реакция на какие-то непредсказуемые действия жертвы. Об этом свидетельствуют и нанесенные раны. Ты лучше скажи вот о чем, — задумчиво продолжил Николай Николаевич. — Наш неожиданный куратор из горкома говорит, что дело может носить политический характер, намекает на демократов. Только не может объяснить, с какой стати им это нужно?

— Думаю, что нахлебаемся мы с этим делом, — зло ответил Боев, теребя свои рыжие волосы. — Не зря эта синяя птичка прилетела. Ох, не зря!

— Он так и сказал: «Это был наш человек. Он нас поддерживал, и мы заинтересованы в том, чтобы отомстить за него. И заодно по возможности нажить политический капитал на «врагах».

— Политика — это ваше дело, — сказал Боев. — Я пока очевидцев допрашивал: ночных бродяг, сомнамбул, владельцев собак, томимых бессонницей старушек…

— А лучше бы ты допрашивал отцов московского рэкета, директоров крупных предприятий, партработников и администрацию колонии, — вздохнул прокурор.

— А что, придется?

— Горишь желанием? — осведомился Николай Николаевич, с явным интересом взглянув на следователя.

— Да что ты. Мне и не по чину. А вообще дело грязное. Что-то в нем есть неправильное. А что, не пойму. Интуиция мне говорит, что мы здесь застрянем, и надолго.

— Да, — вздохнул прокурор. Тут надо еще путь пройти от страдающих бессонницей старушек до окруженного электрической проволокой забора.

— Как бы самим внутрь этого забора не попасть, — словно ненароком обронил Боев. — Ну, да я это к слову, — ответил он на внимательный взгляд прокурора. — То, что мы ничего не найдем в бухгалтерии убитого, я уверен. А вот за забором?! Там могут быть интересные документы, прямо выводящие на след.

— Есть у меня один человечек в управлении лагерей. Держал его в загашнике на всякий случай. А пока — сбор фактов. Хорошо бы найти бухгалтера, чья подпись стоит на накладных, и забрать ее к нам на три дня. Чтобы избежать давления военных. Попробуй с ее помощью разобраться в этой двойной бухгалтерии.

— Хорошие ты мне задачки задаешь.

— Ничего страшного. Фамилия ее стоит на бумаге, живет она наверняка дома, так что все карты у тебя в руках. Кстати, какая сумма по этим накладным набегает?

— Более семисот тысяч. Так что интересно, куда этот товар пошел.

— Не «куда», а кому? — поправил прокурор. — Похоже, товар-то левый. Иначе какой смысл в шантаже? В любом случае против нас встанут все внутренние войска.

Николай Николаевич поднялся. Уже выходя за порог, он вспомнил, что так и не взглянул на трупы, но только махнул рукой и шагнул к лифту.

Боев, как всегда, не терял времени даром. Уже к вечеру того же дня он вышел на одну из трех машин, которые находились у дома Дмитрия Дмитриевича. Какую работу ему пришлось провести, чтобы за кратчайший срок определить «девятку» Вадика, знал только он сам и его следственная группа.

Девятиэтажный дом в глубине на Тринадцатой Парковой, второй этаж, детская коляска у двери, маленький глазок. Боев позвонил, после непродолжительной паузы женский голос спросил:

— Кто?

— Мне бы Барбашева, — спросил Боев того человека, на которого в ГАИ была выписана машина.

Дверь отворилась. На пороге стояла высокая русоволосая женщина с закрученными вокруг головы косами и сарафане а-ля «рюс».

— Барбашевы давно отсюда съехали, — сказала женщина, разглядывая Боева спокойными серыми глазами.

— А куда?

— Вы, собственно, кто? — спросила женщина. — К тому же, они съехали почти год назад, что же, вы их целый год не видели?

— Я их вообще никогда не видел, — откровенно признался Боев. Меня и интересуют не столько они, сколько их машина — коричневая «девятка».

Женщина чуть отошла от дверей, словно давая Боеву возможность войти.

— Вадик, — позвала она, — по-моему, это к тебе.

Вышедший в прихожую человек был на две головы выше Боева и в три раза шире. На нем был спортивный синий костюм и кроссовки. В руках небольшой стальной тросик толщиной с руку, который он машинально сгибал и разгибал.

Виктор и Хмель пересекли двор, не встретив ни одного охранника. Вдалеке, у биржи, кружил незнакомый прапор, но он их не видел. Потом они занырнули в какой-то цех, пол которого был усеян золотистой стружкой. Одна из бригад чифирила на ящиках. Казалось, вся зона не работает. Хмель нырнул в маленькую незаметную дверь. Они прошли коридором, образованным двумя параллельными стальными переборками. Виктор на выходе огляделся.

Стояла непривычная для фабрики тишина. Они выскочили на улицу вплотную к высокому забору. Хмель небрежно нажал на параллельную планку, она медленно подалась, освободив глубокий в человеческий рост проход.

Виктор протиснулся через дыру, и тут же Хмель поставил доску на место.

В первое мгновение Виктор не мог сориентироваться, где он, собственно, очутился, потом узнал по очертаниям хозяйственные пристройки столовой. Каждый раз, когда он пытался представить, что делает Оля, каково ей, внутренняя пелена прикрывала его зрение, мысли тонули и сознание отказывалось служить ему.

К санчасти он вышел неожиданно. Обычно он, как и все, подходил к центральному входу, а сейчас зашел с тыльной стороны и чуть не наткнулся на засаду. Несколько вооруженных автоматами солдат во главе с начальником взвода охраны залегли у стены санчасти, внимательно вглядываясь в темные, закрытые деревянными ставнями окна. Виктор почти отполз к полуразрушенному бараку и вопрос «что же делать?» отчетливо заколотился у него в голове. Не было шанса попасть в тщательно охраняемую, обложенную со всех сторон санчасть.

Если бы его застукали тут, без разговоров изолировали бы на возможно длительное время, поэтому, стараясь не сделать ни одного лишнего движения, он выполз, выдавив оконное стекло и повернул к своему бараку.

Морик — новый дневальный, пришедший на смену Хохлу, — вот кто ему был нужен, с его цыганской хитрецой и ловкостью, которых так не хватало Виктору.

Виктор залетел в барак, увидел приоткрытую дверь каптерки и постоял немного перед ней — Морику не стоило объяснять, как он попал в жилзону, — потом вошел.

Морик вместе с младшим дневальным отряда Серегой в очередной раз чифирили от скуки. Надо признать, что, как ни странно, старшиной Морик оказался отменным. Администрация его почитала как исполнителя песен, петухи, чувствуя его вес в глазах начальства и всерьез принимая замашки, боялись как огня, и чистота в бараке была идеальной.

— Ну что, бродяга, — сказал Морик, улыбаясь и пододвигая Виктору стул, — прибег до старшего братика, бо тот скажет, как должно поступать?

— Расскажи, как все произошло, — попросил Виктор.

Морик приосанился. Он любил показывать свою компетентность и таким образом подыгрывать самому себе.

— Зона была на грани бунта, — важно сказал он, сделав гулкий глоток, и покосился на дневального Серегу. — И я бы не дал за нашу жизнь ни гроша. Если бы не грохнули свои, то всех, не разбирая, перестреляли бы войска подавления.

— Никаких войск не надо, — безапелляционно вмешался в базар Серега. — Когда взбунтовалась строгая зона под Таганрогом, ментов, кто смог выпрыгнуть, вывезли за несколько километров, а зону накрыли ковровом бомбежкой. Там из двух тысяч уцелело не больше сотни зэков.

— Да тут город рядом, — нетерпеливо прервал его Морик и произнес многозначительно: — Москва, и время другое, перестроечное, никто бомбить не будет. Короче, слушай, кибеш произошел за завтраком. — Тут к нему вернулась природная цыганская живость. — Повар сварил такую байду, что не только есть — смотреть невозможно. И по случаю именно это дерьмо досталось столу второй бригады, а там половина жуликов. Братва встряхнулась. Ваську-повара и еще двоих сварили живьем в котле, прапор желторотый вмешался, того просто прикололи. Но Гусь молодец, быстро блокировал все выходы, другие бригады вывели из столовой, а эти успели пробиться в санчасть.

— Сколько их там?

— Восемь человек.

Виктор удивился точности информации Морика. Но принял. Ничего иного ему не оставалось.

— Сгоряча они двух санитаров пришили, когда в санчасть залетели, потом забаррикадировались. Там у них три медсестры, учетчица твоя, да больных человек шесть. К тому же запасы наркоты на полгода. Если они до нее дорвутся…

Морик засмеялся:

— Вся наркота в стальном сейфе, а ключ у начальника санчасти. Тормошить сейф они боятся, побьют ампулы, а открыть пока не сумели. Но если откроют, хана заложникам!

«Ждать совсем нельзя», — с тоской подумал Виктор. Он представил Олю среди пьяной, обреченной на гибель компании. Пока он здесь распивает чифир, с ней могут сделать все что угодно.

— У хозяина одна проблема — заложники. Если бы не медсестры, они бы сожгли санчасть живьем с зэками и больными, а заодно ползоны, а так ему надо вступать в переговоры. А ты зря на рожон лезешь. Войти в санчасть легко, а выйдешь ли живым? — закончил Морик.

— Иди к оперу, — твердо сказал Виктор, скажи, что я согласен быть парламентером.

— Ты спятил! — Морик, словно поперхнувшись, стал заваливаться на сторону. — Ты, зэк, пойдешь базарить от имени ментов, как ты будешь дальше жить в зоне?

— Короче, я пошел. — Виктор обернулся. — Переговори с опером!

— Чего надо, — спросил человек, равнодушно обняв женщину за плечи и положив трос на туалетный столик, рядом с телефоном.

— Коричневая «девятка» его интересует, — как бы вскользь сказала Ирина и, вдруг освободившись из-под руки мужа, ушла в глубь квартиры.

— Я из ГАИ, — сымпровизировал Боев, — вчера совершен наезд на женщину предположительно коричневой «девяткой». Мне бы адрес владельца.

— Удостоверение покажите, — попросил человек в спортивном костюме и подошел вплотную к Боеву, — что вы в самом деле работник ГАИ.

Боев раскрыл удостоверение, мужчина внимательно прочитал его, усмехнулся.

— Обыкновенный цветной мент, — сказал он. — Дураков, что ли, ищешь? Ты к ГАИ имеешь такое же отношение, как к ЦРУ. «Девятка» тебя интересует, пошли поговорим. — Он чуть подтолкнул Боева по направлению к кухне и сам пошел за ним. — У меня «девятка». — сказал спортсмен, — по доверенности, и нечего мозги пудрить наездами. Говори, в чем дело. А то, что я ни на кого не наезжал, ты знаешь не хуже меня.

Боев подумал, что тут надо говорить прямо. Весь его опыт свидетельствовал, что этот великан с открытым лицом не мог совершить подлое убийство, тем более зарезать женщину, да и его холеный вид говорил, что он не томился в зоне. Во всяком случае последние несколько лет.

— Могу я посмотреть вашу машину, — спросил Боев. — Если на ней нет следов, то и говорить не о чем.

— Машина в гараже, иди смотри.

— А как же я в гараж попаду?

— Да он открыт. Там мой брат копошится.

И тут Боев решился.

— Ты вчера ночью был на Пресне? — спросил он. — У дома Высоцкого на Малой Грузинской?

— Хорошо работаете, — засмеялся человек. — По протекторам что ли, вычистили? Да, был.

— В какое время?

— Знаешь что, ты меня вызывай к себе и тогда допрашивай. А у себя дома вопросы задаю я. Понял? Что там произошло на Грузинке?

— Это я тоже хотел бы знать. Может, ты расскажешь?

— Может, и расскажу. — Вадик смотрел куда-то в сторону, за спину Боева. — Ладно, уж так и быть, спрашивай. Все равно к себе будешь вызывать.

Боева насторожила его вдруг обозначившаяся покладистость, но выбирать было не из чего.

— Когда ты уехал с Пресни? И сколько пробыл у дома. Я знаю, ты ни в чем не замешан. Там работали другие люди, и мы их найдем, но следы от твоей машины ночью были идентифицированы нами, и стало быть, ты для нас самый ценный свидетель. Давай определимся по времени, если не хочешь, чтобы мы тебя вызывали к себе.

— Во брательник дает! — вдруг воскликнул Вадик, поднимаясь во весь свой гигантский рост и провожая взглядом видную в окно второго этажа машину. — Слесарь от Бога! За два часа сделал регулировку. Так чего вы там определили, что моя машина была на Пресне? Молодцы ребята, прямо подметки рвете. Только как вы умудрились словчить без машины-то?

— Это пара пустяков, — утешил его Боев. — Ты не волнуйся за нас. Один-два снимка протекторов и заключение эксперта. Так что давай к делу. Я тебя официально спрашиваю…

— Слушай, — прервал его Вадик, — жалость-то какая. Я теперь от переживаний вообще не усну. Что же ты раньше не сказал? Эх, не дай Бог Ирка узнает, она же плакать будет навзрыд. Я и сам сейчас заплачу…

— У тебя чего, понос? — холодно осведомился Боев. — Следы от твоей машины обнаружены у дома, где ночью было совершено преступление. Стоит мне пальцем шевельнуть, и ты уже не свидетель, а подозреваемый. В деле об убийстве. Я уже сейчас могу тебя на трое суток определить в КПЗ.

— Да что ты, не надо! ужаснулся Вадик. — Там, наверное, клопы и крысы. Ты не прав, как тебя зовут? Боев? Ты не прав, Боев. Я тебе сочувствую, а ты меня в КПЗ. Нет, нехороший ты, видно человек. Скучно с тобой разговаривать. Может, ты сам уйдешь? Или тебя вынести через окно?

— Я могу официально вас задержать и препроводить в камеру предварительного заключения, — уже с трудом сдерживая ярость, проскрипел Боев. — И вы не храбритесь, если потребуется, я из уважения к вам целый наряд пришлю. Все ваши габариты не помогут.

— Я за него переживаю, а он угрожает, — возмутился Вадик. — Ты посмотри на меня, прямо слезы наворачиваются. Брат-то, он не только движок перебрал, он еще и колеса сменил, а старые вывез на свалку. Ищи их там, свищи. Как же ты теперь сможешь их щелкнуть, если пропали колеса-то.

Боев понял, что его жестоко провели. Пока он расслаблялся разговорами, машину привели в состояние, не пригодное для идентификации.

— Где брат? — спросил он, вскакивая. — Пошли в гараж быстро!

— Сам иди, — равнодушно сказал Вадик. — Я тебе чего, шнырь камерный, двери открывать. Только быстрей иди. Брат-то на машине в отпуск укатил, будет через месяц. Попробуй, его задержи, когда он уже на окружной.

Несмотря на поздний час, Боев не поехал домой, а вернулся в прокуратуру. Его рассказ, как ни странно, вызвал у Николая Николаевича противоположную ожидаемой реакцию.

— Молодец, — обрадовался прокурор, — просто асс. Отмечу в приказе. За какой-то день выйти на машину, от которой и протекторов не осталось, — криминалистический рекорд!

— Вот именно, не осталось, — буркнул Боев. — Так ведь были колеса. Я их сам прос…л. За разговорами.

— Ты, кстати, пробил этого спортсмена по Цапу? — спросил прокурор — Что-то его поведение не тянет на любителя.

Боев, ни слова не говоря, вышел из кабинета. Прокурор знал, что он не вернется без самой полной информации. Поэтому стук в дверь буквально через несколько минут после ухода Боева удивил его.

— Быстро же ты, — хмуро проговорил Николай Николаевич, потому что невозможно было собрать всю информацию за такое короткое время, и замолчал, вопросительно глядя на высокого мужчину в сером блестящем костюме, тепло улыбающемся ему с порога.

В этом весьма элегантном и представительном мужчине он узнал старого своего приятеля, однокашника по юридическому факультету университета Виктора Ковшова. Правда, отношения их давно прервались из-за полной занятости обоих на своих высоких, но зыбких постах, хотя звонили друг другу регулярно и помогали, чем могли.

— Без чинов, Без чинов, — подмигнул Виктор, плюхаясь в развалистое кресло и оглядывая быстрым своим взглядом просторный прокурорский кабинет, с освеженной Николаем Николаевичем мебелью и большим холодильником в углу.

— Ты какими судьбами в Москве, — спросил несколько удивленный Николай Николаевич, который знал от самого Виктора, что тот с большим повышением был переведен в Волгоград, вроде бы на должность военного прокурора округа.

— За назначением, — охотно ответил посетитель, и поудобнее устроился в к кресле, — два года в провинции, по-моему, крайний срок чтобы не растерять столичные связи. Сватают в Минюст начальником отдела, дай, думаю, прокачаю вопрос со старым другом, больше ведь не с кем посоветоваться, сам знаешь, что лезть наверх долго, всю жизнь на это тратишь, а падение одномоментно и непоправимо.

— Чего же не домой, — спросил Николаи Николаевич, мимолетно взглянув на часы, — там удобнее, без отвлечений. У тебя, дружище должно быть собачий нюх, если ты определил, что я еще на работе.

— Детское время, — утешил его Ковшов, — еще десяти нет. Я вообще раньше часа домой не прихожу. То солдат с автоматом сбежит из части, то прямо в войсковом складе разнесут караул, в общем хватает. Да ты не обращай на меня внимания, закругляйся, а потом махнем куда-нибудь по старой памяти.

Вошел Боев. Прокурор на мгновение забыл о Ковшове.

— Ну что, спросил он, — поймал птичку за хвост?

Николай Николаевич поднял трубку и сразу встал как бы навытяжку. Звонил хозяин. Председатель Моссовета.

— Да, — ответил прокурор, — конечно. Рву и мечу. Как только… — Он повесил трубку и обернулся к Боеву: — Далась им эта мокруха. Сегодня уже Первый звонил, а сейчас вот хозяин. И все по одному делу — твоему, между прочим.

— Удивительно, — сказал Боев. — Один партократ, другой демократ, а приемы игры похожи. Вынь да положь конфиденциальную информацию. Причем раньше, чем она появилась на свет… — Он хотел еще что-то добавить, но увидев, что посторонний обстоятельно угнездился в кабинете, показал прокурору глазами на дверь: мол, гони его. Дело есть.

— Это мой коллега, военный прокурор, — кивнул Николай Николаевич. — говори спокойно.

Боев укоризненно пожал плечами и сделал залп:

— Этот Вадик проходит по картотеке, — сказал он. — Человек вообще не случайный, а доверенное лицо и телохранитель Валерия Ивановича.

Тут уже прокурор послал ему укоризненный взгляд: мол, уймись, приятель, но Боев вроде не понял его.

— Сам факт, что Вадик был ночью у дома убитого, мной зафиксирован непреложно. Однако для задержания не хватает улик. У меня родилась рабочая версия его участия в деле, но она нуждается в проверке, постараюсь завтра связать его ночную поездку с преступлением.

— Задержать нам его не пора? — спросил Николай Николаевич, который во всех оперативных вопросах доверял Боеву больше, чем Господу Богу, который, правда, не работал у него в прокуратуре.

— Оснований нет, — развел руками Боев. — Потом у него компру на себя не выбьешь. Подожди до завтра…

— Извини, что я вмешиваюсь, — вдруг привстал Ковшов, — это вы не дело начальника главка теребите?

— А что, — вскинулся прокурор, — чего нам его не теребить? Ну а при том, друг мой любезный, или водку пить, или о деле говорить. Я предпочитаю первое.

— Ты не суетись, — сказал Ковшов. — Я не зря весь день в Минюсте пробегал. Дело это уже получает известность. Я не завидую твоим ребятам. Ведь параллельно это дело расследует особка. По линии КГБ.

— Ты откуда знаешь? — хмуро спросил Николай Николаевич.

Медведь, все такой же спокойный и гладкий, мельком посмотрел на Виктора, продолжая разговор с молодым крепеньким лейтенантом ОМОНа. Но тот, увидев зэка, недовольно фыркнул вздернутым широким носом и замолчал. Лейтенант был незнакомый, но вел себя нагло. Едва посмотрев на Виктора, он скривил пренебрежительную гримасу и быстро вышел. Опер поднял голову от стола:

— Вовремя ты подошел. — В его тоне Виктор уловил неприязнь. — Через полчаса у нас контрольная сделка. Они должны выработать условия, а мы — доложить о них начальству и уяснить, какие можем принять меры без ущерба для жизни женщин. Ты хочешь пойти разговаривать с жуликами? И что ты за это требуешь? Уйти, наконец, на химию?

— Химия подождет, — отмахнулся Виктор.

Медведь рассмеялся:

— Не верю я в твою бескорыстность. Зэк — альтруист, такое и во сне не приснится. Короче, твой интерес мне ясен, но как на тебя посмотрят твои кенты. Ты во второй бригаде знал кого-нибудь?

Виктор задумался, от его ответа зависело все. На самом деле он знал кое-кого из второй бригады, но не из жуликов, а из обыкновенных мужиков, которые навряд ли сами могли поднять бунт.

— Нет, никого не знаю, — признался он и продолжил: — Гражданин начальник, я не для того рискую жизнью, чтобы вы держали меня за дурачка, и вы и я знаем, зачем мне нужно в санчасть. Никого вы больше не найдете, чтобы за нас сунул голову в пекло. Вы сами, как я понимаю, не слишком туда стремитесь. Конечно, лакомая штука для приговоренных к вышке зэков заполучить живого опера.

Вошел Томилин.

— Ты мне скажи, — услышал Виктор его басистый тягучий голос, — с чего ты взял, что с тобой кто-нибудь будет разговаривать. Ты же недавний бугор, козел, значит, который хочет вернуть полномочия — сунут тебе шабер в горло, да еще и приятельницу на твоем трупе распнут.

Томилин брезгливо поморщился.

«Именно сейчас надо убедить его, пока решение гуляет у него в голове», — лихорадочно думал Виктор.

— Моя задача вывести женщин, — сказал Виктор решительно. — Вообще-то говоря, одну женщину, но вы одну не выпустите, вам нужны все, что вы им можете пообещать?

— Я еще не знаю, что они требуют. Среди моих офицеров добровольцев не нашлось. Сможешь узнать их требования, я их рассмотрю в течение трех часов.

— Ну что ж, пошли, — сказал Виктор. Опасность предприятия не интересовала его, лишь бы скорее оказаться рядом с Ольгой. «Да, Морик прав, пока они не нажрутся наркоты или спирта, скорее всего не станут насиловать женщин, но обожравшись, они способны на все. Тем более надо быть рядом, может быть, разделить участь жуликов, но Олю вытащить», — торопил себя Виктор.

Они пересекли круглую площадь перед штабом, при этом мощная фигура Медведя прикрывала Виктора. На плацу, там, где ограждающая решетка плавно переходила в ограду больничного садика, залегли солдаты. Бараки словно вымерли. Не было видно ни одного черного бушлата.

Войти в санчасть можно было с двух сторон: центральным ходом со стороны жилзоны или через площадь у штаба. Сейчас оба пути были блокированы. Всем зэкам строго-настрого запрещено выходить из бараков. У каждого входа в барак стоял наряд солдат из взвода охраны. Опер и Виктор подошли к группе солдат, свободно расположившихся перед окнами санчасти. Солдаты знали, что у зэков нет стволов, и вели себя очень спокойно. К тому же четырехугольник санчасти был блокирован по всем правилам и только опасения за судьбу заложников удерживали от штурма.

— Это кто? — подозрительно спросил коротконосый лейтенант, не признав Виктора. — Есть приказ: никаких зэков у санчасти! Слышишь, ты, — повернулся он к Виктору, — давай проваливай, пока ребята тебя не отодрали.

— Ты добровольцев вызывал? — спросил лейтенанта, как ни в чем не бывало, Медведь, и только вынужденная улыбка показывала, что он злится. — Сколько их?

Лейтенант снова посмотрел на Виктора: мол, чего ты здесь еще болтаешься, потом пожал плечами:

— Дураков нет!

— Вот он дурак! — Опер показал на Виктора. — Там у него среди заложников баба, любовь с ней крутит. Она из вольных, так что баба эта получается заложницей и для нас. Единственная для него надежда вытащить свою зазнобу живой, это как можно точнее договориться о всех заложниках, и времени у него до тех лор, пока они не откроют сейф.

Опер сунул в карман руку, на раскрытой ладони, чуть прикрывая линию жизни, сиял маленький металлический ключик.

— Ты вот что, — деловито сказал Медведь, — если увидишь, что договориться с ними трудно или вовсе невозможно, — подошедший лейтенант слушал молча, моргая на Виктора внимательными глазами, — …невозможно, — невозмутимо повторил опер, — ты подумай сам, может, есть смысл дать им ключик. Глядишь, пару голов выкупишь.

Виктор молча принял ключ и глубоко заглянул оперу в глаза.

«Додумались, нет предела подлому расчету. Этим ключом все разыгрывается как по картам. Команда набирается наркотиков под завязку и звереет. Обколовшиеся зэки — на две трети смертники — начнут насиловать женщин. Под их вопли группа захвата ворвется в санчасть и перестреляет и насильников и заложниц. И кто посмеет предъявить что-либо доблестным солдатам, если на трупах женщин следы насилия, — невесело думалось Виктору. — Крепкий орешек закручивают менты, подивился он. — Как за два часа, прошедшие с его предложения Морику, успели они так плотно сориентироваться.

— Ты что сел? — тревожно спросил лейтенант, и по взгляду, брошенному на него опером, Виктор еще раз определился.

«Не нашли они среди своих добровольцев на смерть идти. А округ давит, дает указания, ждет результатов. В этой ситуации для них я самый ценный человек. Пропаду, никто и не спросит. Подумаешь, зэка грохнули, а вдруг чего срастется — вся слава им, так что это не мне, а им дрожать, вдруг передумаю.»

То нестерпимое чувство боли и страха, сродни чувству, испытанному при аресте, но еще более острое, заставило его подняться.

— Ну что, пошел? — оживился было лейтенант.

Виктор, не скрываясь, ожег его злобным презрительным взглядом.

— Торопишься, начальник, — сказал он. — Куда пошел, зачем пошел, к кому пошел? Что там за люди? — обратился Виктор к оперу.

— Штрафная бригада, штабеля на бирже катают, стать инвалидом там проще, чем высморкаться, все время под Богом.

— А эти люди, кто они?

— Бугор Муха. Ему надеяться не на что. Ну и подручные у него братья Виноградовы. Все время замостыренные, из больниц не выходят. Наркоманы. Из авторитетных жуликов с ними оказался Равиль. Это серьезный человек, видимо, отступать ему было неудобно.

«Равиль, Равиль», — вспомнил Виктор, гибкий, тонкий татарин, он работал у Виктора в бригаде буквально недели две, контакт они находили.

— Хорошо, — сказал Виктор, — остальные меня не интересуют. Мне с собой нужно две бутылки водки, пачка чая, конфеты, сигарет хороших и ваши условия, черт побери! Что вы им гарантируете, если они отпустят баб и сдадутся.

— Жизнь, — сказал опер и добавил, запнувшись: — и справедливый суд.

— Они же не совсем идиоты, — устало сказал снова подошедший лейтенант. — Кто поверит в твой справедливый суд. Ну, пусть сформулируют свои требования, а мы согласуем с начальником.

Едва отзвучал мегафон: «Осужденный, ваш брат… без кровопролития…», как Виктор поднялся из укрытия и медленно пошел прямо на окна санчасти, бросив через плечо оперу:

— Не дурной встречи боюсь, а пули в спину от ваших болванов. Если через три часа не буду, считайте не договорился.

Если сначала прокурор ничего не находил странного в позднем визите хоть и друга, но несколько отдалившегося за последние пять лет, то теперь удивительная его осведомленность начала настораживать.

— Откуда я знаю? — хохотнул Виктор Ковшов. — Да Федька Майданкин сейчас в управе первым замом, он и рассказал.

— Чего же такое внимание обыкновенному убийству? — удивленно спросил у него Николай Николаевич, — Сколько у нас в городе мебельных комбинатов и строительных главков? — обратился он к Боеву. — Примерно…

— Какая разница? — отозвался Боев. — Остальные-то директора живы. К ним, естественно, нет такого внимания, как к трупу.

— Вот это и плохо, — начальственно проговорил Ковшов. — К живым надо внимание проявлять, к живым. А то ждут, пока человека грохнут, и начинают из него разных собак вытаскивать: не так ел, не так спал, неправедно работал. А я бы за вашей службой оставил один контроль за выполнением, а всю оперативку раздал бы.

— Ты на какой отдел претендуешь? — спросил прокурор, которого охватило вдруг горячее желание узнать у Виктора, не он ли сам представитель таинственной даже для него «особки».

— На тот самый, — резко переводя тембр голоса на самый деловой, несколько таинственно ответил Виктор. — Куратор административных органов Москвы. Так что ты, брат, со мной повежливей. А то прямо с инспекцией приеду…

— Что, уже и приказ есть? — почти не слушая, спросил Николай Николаевич. — Чего же ты на ночь глядя советоваться прикатил, раз вопрос о твоем назначении уже решен.

— Поэтому вот и приехал! Ладно, оставим лирику и перейдем к делу.

— С этого бы и начинал, — удовлетворенно пробурчал прокурор. — В данном разговоре ты кого представляешь? Самого себя или другие структуры, которым напрямую трудно со мной связаться.

— Да что ты, дорогой? — засмеялся Ковшов. — Я сейчас тебе все объясню.

Но почему-то прокурор информации о деле от Виктора так и не дождался. Зато выслушал исчерпывающее повествование о том, как доблестный Минюст борется с коррупцией и почему необходимо держать с ним непрерывную связь и обмениваться фактами именно по этой, ничем не примечательной истории.

Когда, наконец, Виктор ушел, пообещав завтра позвонить, чему Николай Николаевич не противился, поняв, какого рода советы хочет от него получить приятель, прокурор вызвал следователя.

— Слушай, Боев, — обратился он к следователю, который деликатно вышел, уразумев конфиденциальный характер беседы, — что-то я сомневаюсь, чтобы этот спортсмен был замешан в грабеже и мокрухе. По-моему, такого уровня люди не занимаются мелочевкой. При желании он бы мог из покойника каждый месяц сосать, да побольше тех денег, которые забрали воры.

— Мы же не знаем, сколько они забрали, — пожал плечами Боев. — Только по этому делу у меня дурное предчувствие. Какое-то оно неправильное.

На следующий день, только Боев пристроился на краешек стула в своем кабинете, чтобы составить график вызова свидетелей, которых с каждым часом оказывалось все больше и больше, раздался телефонный звонок. Звонили оперативники, которых он послал за Вадиком, надеясь, что тут, на чужой территории, он станет сговорчивее.

Хоть наблюдение за домом Вадика поставлено было еще ночью, оперативники докладывали, что дома его нет, и спрашивали, что им делать: ждать или отправляться восвояси.

— Ветра в поле, что ли, ждать? — выругался Боев. — Давайте приезжайте. — Отводя душу, Боев понимал, что досадовать он должен был только на себя. С таким количеством улик он даже не мог повесить на Вадика районный сторожевик, то есть отдать его в розыск.

В дверь вошли понурые оперативники, которые, однако ж, вели с собой какого-то молодого парня, огрызавшегося хоть и дерзко, но затравлено.

— Звонил в дверь квартиры, видно, приятель Вадика, — отрекомендовал парня старший группы.

Парень бросил безразличный взгляд на Боева, потом более оживленный на фотографию смеющейся голой девицы, конфискованную вместе с тысячами других в прошлом рейде, и снова застыл.

— Ты к кому приходил? — спросил Боев ласково. — Отвечай, сынок, только не ври.

— К тете Моте, — с издевкой ответил парень. — Вы бы хоть для порядка у меня документы спросили, а то вдруг я совсем не тот, кто вам нужен.

«Хотел бы я сам знать, кто нам нужен», — подумал Боев.

— Ты не умничай, — посоветовал он, — а то зубы выплюнешь вон в то ведро. — Только день выпал, видимо, совсем неудачный, потому что парень, не вставая, вдруг ударил ребром ладони по письменному столу и как топором отрубил уголок.

— Как, — спросил он деловито, — вместе будем бить или по одному? Мне как-то все равно, но пары ментов ваша контора не досчитается.

И тут Боев вспомнил, что парня этого видел по телевизору не так давно, чуть ли не на показательных выступлениях по каратэ призеров союзного первенства. Так что со словами о выбитых зубах он явно поспешил. Хотя бы потому, что избиение звезды каратэ придало бы делу нежелательную гласность.

— Ты руками не маши, — все-таки посоветовал он снова застывшему в самой мирной позе посетителю. — Ты нас вовсе не интересуешь. Где Вадик?

— Какой еще Вадик? — невозмутимо спросил каратист, — я не знаю никакого Вадика. Я пришел поздравить с праздником любимую тетю, а меня в «воронок» и на стрелку с тобой. Вы бы хоть извинились или у ментов это не принято?

— Понятно, — сказал Боев, сдерживая ярость.

Он выпроводил парня, даже не спросив документы, потому что понимал, что тот слишком на виду, чтобы прямо состоять в какой-либо группировке. Поработав с полчаса, он уже настроился поехать на мебельный комбинат, как в комнату вошел Николай Николаевич.

— Заколебали, — объяснил прокурор удивленно глянувшему Боеву. — Звонят со всех сторон. Недавно вот председатель городского суда звонил — советовал передать дело военным, раз там зона замешана. Боюсь, Дедуля позвонит, и вообще дело заберет на Союз.

Дедулей звали они между собой заместителя генерального прокурора, который был непосредственным шефом Николая Николаевича.

— Кстати, накладные у тебя? — добавил прокурор, — А то все ими интересуются, — недавно звонили из Управления исправительно-трудовых учреждений, просят отдать им на экспертизу. Ты, кстати, адресок бухгалтерши нашел? А то, может быть, придется накладные выпустить из рук, так хоть допрос успеть по ним провести.

— Жду ее к двенадцати, — ответил Боев, — а до этого хочу прокатиться на мебельные — расспросить коллектив об убиенном шефе. И вообще, в бумагах порыться. Может, прорежутся связи с зоной.

— Ты ориентировку по похищенным вещам подготовил? — спросил Николай Николаевич. — Нам бы на убийц выйти, а хозяйственную сторону мы бы раскручивали не спеша.

— Да, сестра погибшей прекрасно осведомлена обо всем, что было в квартире. Из вещей, представляющих ценность, взяты норковая шуба и серебряная вазочка работы Орешникова. Все остальное практически стандарт — через ювелирку и на столовое серебро не выйти.

— Ко мне звонил вчерашний друг, — сказал Николай Николаевич.

— Да? — сделал удивленные глаза Боев.

— Изложил свой взгляд на нашу работу. Сказал, что главное — найти преступников, что город обеспокоен. Я так понял, что пришел он не по своей инициативе, что он нас курирует по просьбе с хорошего верха. Так что пошевеливайся. Я бы на твоем месте комбинат отложил, а занялся линией зоны. Чутье мне говорит, что убийцы или сбежали оттуда, или их через зону на директора вывели. Действуй, а я занял круговую оборону.

— Приказ начальства не обсуждают, — пожал плечами Боев и стал надевать пиджак.

На «восьмерке» своего любимого сотрудника Владимира Куравлева они быстренько докатили до метро «Академическая» и свернули на тихую, всю в зелени улицу Шверника. Еще утром Боев звонил в ИТУ и получил информацию, что Зотова уже три дня дома по причине гриппа. Корпус, где жила бухгалтер, был в глубине между школьным спортивным уголком и садом.

Виктор прошел мимо окон санчасти. Все занавески были задернуты, но чутье подсказывало, что за ним внимательно следят из каждого окна. Надо было придумать правдоподобную причину своего появления. Правду он им сказать никак не мог, неизвестна была реакция если бы они вдруг озлобились и решили его убить, вместе с ним точно отправили бы и Олю. Но и врать он особенно не мог, потому что мало бы кто ему поверил, что он берет на себя смертельный риск просто от хорошего отношения к Мухе и Равилю.

Знакомым, много раз хоженным путем он подошел к крыльцу и остановился. В этом положении он не был виден сидящим в санчасти зэкам. Виктор вынул руку из кармана, и маленький блестящий предмет соскользнул по брючине на деревянный порог. Виктор спихнул ключ с порожка и движением сапога присыпал его землей.

«Пусть полежит, — подумал он. — Самый последний аргумент и самый опасный.

Он подошел к зеленой деревянной двери, три раза гулко постучал. В ответ где-то далеко внутри скрипнула половица, за ней вторая. Виктор ждал, но тишина более не прерывалась. Тогда он переложил пакет с водкой и закуской в левую руку, а правой, сжатой в кулак, еще раз гулко и крепко ударил по двери. Дверь ухнула и подалась.

Виктор до конца открыл ее и зашел в прихожую. Никто его не встречал.

Он покачал головой, поставил пакет в угол и стал не торопясь, по-хозяйски закреплять дверь. Он замкнул засов, только-что кем-то предусмотрительно открытый, повернул втулку французского замка на два оборота, потом наткнулся на деревянные клинья и, нагнувшись, стал их подбивать один за одним под порожек двери. В этот момент он почувствовал, как к его пояснице прислонилось холодное и тонкое лезвие и чей-то мурлыкающий голос произнес:

— Ты работай, мужик, работай, а мы на тебя поглядим.

Похоже это был Муха. Виктор несколько раз беседовал с ним и вынес впечатление, что это человек осторожный, действующий всегда крайне продуманно. Начальником отряда у Мухи был лейтенант Вихрь, явный шизофреник, и то, что Муха держался при чокнутом лейтенанте почти год, показывало его силу. Вместе с тем было удивительно, что именно Муха встал во главе безнадежного бунта, хотя Виктор знал, как в зоне неожиданно «съезжают» вполне нормальные с виду люди.

Сейчас этот самый Муха прислонил нож к его левой почке, а необыкновенно ловкие Мухины руки играючи лазали по карманам брюк и спине Виктора.

— Ладно, разгибайся, — прозвучал приказ, и Виктор поднялся, не забыв подбить последний клин под дверью.

Муха в самом деле встретил его не один. В коридоре под табличкой «Главный врач» сидел на корточках Равиль. Чуть поодаль стояли двое незнакомых Виктору жулика.

— Здорово, братва, — сказал Виктор и потер поясницу.

Никто ему не ответил. Муха прилег на кожаный низкий диван и рассматривал Виктора как некую диковинку. Молодые здоровые ребята присели на корточки рядом с Равилем и снизу вверх тоже поглядывали довольно строго. Все двери, обычно приоткрытые, были плотно задраены. Виктор тоже присел на порожек, отделяющий прихожую от коридора и стал ждать. Главное он понял, что Муха держит подельников так же крепко, как и бригаду, и жизнь Оли пока что в безопасности.

— Ну что, мент, скажешь? спросил внезапно Равиль, поднимаясь и подходя вплотную к Виктору. — Что твои менты могут нам предложить в обмен на баб?

— Мои кенты, — сказал Виктор протяжно, — чалятся вместе со мной. Чего хотят ментяры, я не знаю, да они сами не знают. Но если за три часа вы не обмозгуете свои реальные предложения, по-моему, они будут штурмовать санчасть.

— Мы всех заложников переколем, как свиней. Или своих им не жалко?

— Не знаю, — сказал Виктор, — по-моему им жалко только себя. Кибеш в зоне с мокрухами, да еще не погашенный — это разжалование.

— Ну, а твой какой интерес? — спросил Муха, потягиваясь. — Менты боятся со мной говорить, а ты чего такой смелый.

— А может, по стакану? — спросил Виктор. — Я когда к вам ломился — дне бутылки заставил выдать. Для разговора.

— Ладно, — сказал Муха. — По зоне за тобой хвостов не было. Могу с тобой за один стол сесть. Потому что, как не крути, ты выходишь на одной стороне с ментами. Ты их человек. Что-то они тебе обещали. Только что?

— Обещали много, — сказал Виктор как бы нехотя. — Только ментам какая вера? В тюрьме сидеть больше не могу, если дело не выгорит, лучше я с вами пробиваться буду. А выгореть может. Надо только правильные условия ментам поставить.

— Значит, и нашим и вашим, — подытожил Муха. — Молодец! Пошли, примем по сто капель.

По длинному плохо освещенному коридору они прошли в кабинет психолога. На письменном столе рядом с песочными часами и молоточком стояли две наполовину опорожненные банки тушенки и хлеб. Муха выставил водку на стол и вдруг закричал:

— Лепила, стаканы где?

К удивлению Виктора, отозвался голос очень знакомый и как бы идущий из стены:

— Возьми в шкафу, идиот!

Муха вовсе не рассердился, а, наоборот, обрадовался. Он подошел к платяному шкафу, куда врач любил вешать свой мундир перед приемом, и открыл створки шкафа… Из глубины его показалась голова сидящего на дне шкафа человека. Руки его были связаны спереди, пониже шеи, на которой была навешена петля, наброшен аккуратно мундирчик лейтенанта внутренних войск. Голова кашлянула и выругалась. Виктор узнал психолога. О том, что он оказался среди заложников, никто его не предупредил. Похоже, что о нем просто забыли.

— Лишний козырь, — кивнул Виктор на шкаф.

Сели втроем. Молча махнули по первой. Опричные ребята за стол не сели. Сквозь окно кабинета Виктор видел двор с рассеянными по нему зелеными фуражками.

— Своих высматриваешь, — хмуро спросил Равиль, перехватывая взгляд Виктора.

— Не дави мне на психику. Мм договорились, что спокойно сядем за стол, чуть бухнем и обговорим варианты ухода. Чего меня попугивать. Если я сюда к вам, смертникам, по своей воле пришел, значит мне сидеть хуже смерти. Лучше пройдемся по делам.

Через два часа я должен передать ментам ваши предложения. Если я на связь не выйду, они считают, что меня грохнули, и больше ни на какой контакт не идут.

— Ну и что?

— Они считают, что если вы грохнете своего брата зэка, то заложникам вообще не на что рассчитывать, значит, и переговоры вести не о чем.

Виктор разлил водку в три стакана, ковырнул ложкой тушенку.

— Давай по последней, — предложил он, а вторую пока не будем.

— Хорошо, — сказал задумчиво Муха. — Ты ждешь, чего мы тебе скажем. А мы и сами не знаем, что делать. Три мокрухи мы себе на уши навесили, сдаваться нам ментам не резон. Они нас просто затопчат без суда и следствия. Значит, надо делать ноги. Только как?

— Понял, — сказал Виктор. — Теперь, если они пойдут на наши требования, как вы отнесетесь к тому, что я присоединюсь к вам. Нет у меня сил дальше сидеть. Я вам тоже откровенно скажу. Голову с вами потерять очень легко. Во-первых, в любой момент может ворваться группа захвата. Разбираться они не будут — полоснут огнем и поминай, как звали раба Виктора.

— Лады, давай выпьем, — сказал Муха. — Мне от тебя чуть полегчало, а то ведь башкой уже на плахе.

Выпили еще по одной. Муха явно повеселел, зато Равиль сидел такой же настороженный и хмурый.

— Машину надо, — сказал Муха. — Чтоб поставили перед воротами «ГАЗ‑24», мы войдем и польем по трассе. Я этот район как свои пять пальцев знаю, угребем на проселочную, а там слиняем по другому шоссе.

— Еще раз спрашиваю: меня с собой берете? Я должен знать, что ментам говорить, как им преподнести, что обратно возвращаюсь.

— Мы без тебя и не можем, — вдруг сказал Равиль. — Не пойдут менты сразу на все наши условия — начнут торговаться. Надо бы для острастки кого-нибудь из баб тряхануть, чтобы завыли на всю зону.

«Где они?» — хотел спросить Виктор и осекся, еще не время было интересоваться заложницами.

— Итак, кто едет? — спросил Виктор. — Вопрос самый серьезный.

Второй вопрос: во сколько стартуем? Куда, я вас не спрашиваю — дорога покажет. Кроме того, нам нужен полный бак бензина и пару канистр на всякий случай.

— А если они подсунут неисправную тачку? — спросил Равиль.

— Слушай, — сказал вдруг Муха. — Давай-ка нальем по второй. У меня есть мысль.

Равиль покачал головой.

— Разговор идет о жизни и смерти, лучше его вести на трезвую голову. Итак, что будем делать с неисправной телегой.

— Ничего не будем делать, — прорвало Муху. На кой ляд нам тачка!

Муха встал, нашел в пакете вторую бутылку и сдернул металлическую фольгу.

— На вертолете мы улетим, — говорил он возбужденно, разливая водку. — Поняли кенты, на вертолете. Другого выбора у нас нет. Куда мы можем на машине свалить? Да нас сверху выпасут как миленьких и свинтят. Летим мы втроем и пилот. С собой берем этого хряка, — он показал на шкаф, в котором держал психолога, — и одну девку.

Остальных отпустим, как только возьмем вертолет.

— Где вертолет-то? — спросил, чуть очумев, Равиль.

— Это его работа, — кивнул Муха на Виктора. — Он сейчас мотанет к ментам и скажет им, что все бабы при последнем издыхании, а лепило висит в шкафу на одном гвозде. Дальше ребята с нами не пойдут. Мы их связанными оставим, будто насильно хотели забрать. Сроки у них маленькие, первые ходки, на кой ляд им под побег подставляться, да еще с мокрухой. Итак, нам нужен вертолет с летчиком в течение суток. Иначе мы начнем уничтожать заложников по одному, закончил Муха.

— Стоит ли это говорить? — осторожно спросил Виктор. — Они еще пустят группу захвата. Лучше скажем так: через двадцать четыре часа всех переколем и сами зарежемся. Вертолет я буду просить на раннее утро. И еще я бы отпустил заложников. Чтобы показать, что они живы-здоровы, да и обстановку они лучше обрисуют.

Муха усмехнулся:

— Для этого не обязательно их отпускать, твоего слова должно хватить. — Муха выглянул в коридор и позвал: — Эй, Золотой, иди сюда.

Вошел худой широкоплечий парень с золотыми зубами и опустился на стул.

— Ты подготовь девицам чего-нибудь похавать, — попросил Муха. — И скажи, чтобы не переживали, я их обменяю.

— Давай я с ним схожу, — вмешался Виктор. — Посмотрю улов. Тем более там моя учетчица.

— Учетчица, говоришь, — усмехнулся Муха, — рыженькая такая. Золотой с утра по ней сохнет — потрясная девка.

По тихой безлюдной лестнице они поднялись на пятый, последний этаж и позвонили в обитую черным дерматином дверь с бронзовой ручкой и аккуратным глазком. Пронзительный звонок ушел в глубину квартиры и там потерялся. Через несколько минут Боев повторил звонок, потом аккуратно постучал. В квартире, казалось, никого нет. Они спустились вниз, вышли из парадной и рядом с крыльцом обнаружили уютно устроившуюся молодую женщину с коляской, стоящей под кустом и с книжкой в руке.

— Вы с какого этажа, — спросил ее Боев, надеясь, что в малонаселенной пятиэтажке все друг друга знают.

— А вы к кому? — в свою очередь спросила женщина шепотом, видимо не желая разбудить дремавшего в коляске человечка.

— Зотовой нет дома?

— Из месткома мы, — добавил Куравлев, который любил наводить тень на ясный день, — навещаем больных…

— Так дома она, — сказала женщина. — Полчаса как из магазина пришла. Я ей еще дверь открывала. Она живет с мужем. Вдвоем. Тот на работе. А Валя дома.

— Так не открывает, — ответил Боев. — Мы уж уходить собрались.

— Может, спит? Вы постучите погромче.

Боев и Куравлев вернулись обратно к той же двери на пятом этаже, хотя что-то говорило Боеву, что никто не отзовется. Слишком пронзительно звучал в тишине дверной звонок, чтобы можно было его не услышать спящему самым крепким сном.

Пару раз позвонив, они собрались было уходить, когда Боев обратил внимание, что глазок за время их отсутствия из темного стал желтым. Он отчетливо помнил, как пытался разглядеть через этот глазок какое-нибудь движение или тени, но это было невозможно в неосвещенной прихожей, а сейчас стекло светилось желтым слабым светом, и значит, в прихожей был зажжен электрический свет.

Шепотом объяснив Куравлеву метаморфозу со светом, Боев послал его на улицу посмотреть, нет ли света в окнах, а сам продолжал звонить.

После серии пронзительных, но ничего не прояснивших звонков, Боев, снова спустился вниз, к парадной, где кроме ранее бывшей женщины уже скапливались и другие соседи: какой-то старичок в синем пиджаке с орденской планкой и две старушки с котом, который все время норовил улизнуть, но не решался.

Все они вполне были в курсе происходящего и смотрели на Боева с интересом, мол, добился он чего-нибудь или нет. Когда выяснилось, что толку от повторного визита Боева наверх никакого, старушки, в четыре руки удерживая кота, завопили, что Валю они совсем недавно видели поднимающейся по лестнице и никто следом за ней не шел…

— …Погодите, погодите, — отмахнулся от них Боев. — Может, мы не в ту квартиру стучимся?

Общими усилиями выяснили, что квартира была та, какая надо, и тогда уже все вместе, обрастая по дороге другими соседями, поднялись в третий раз на последний этаж к знакомой двери.

— Да открыто же, — воскликнула самая нетерпеливая и дальнозоркая старушка, выглядывая из-под руки Боева, — вона щель какая под дверью.

Боев остановился и широко развел руки в стороны, как бы загребая всю компанию себе в объятья.

— Тихо, — приказал он. — Никому дальше не проходить. — И тотчас красная книжица птицей мелькнула перед толпой соседей и скрылась в кармане Боева.

Толпа осела, но недалеко, и Боев, кивнув Куравлеву, чтобы не пускал и ждал, тихонько подошел к двери. Ярко-желтая полоса под дверью, образованная зажженым светом в прихожей, говорила о том, что дверь не заперта. Боев осторожно толкнул ее, она подалась. Он вошел в маленькую, не более трех метров прихожую, в которой помещалась одна вешалка, да трельяж, уставленный флакончиками и статуэтками кошечек, слоников и прочей живности. Дверь из прихожей на кухню была приоткрыта. Он вошел на кухню, всю заставленную столами и шкафчиками. Плита была зажжена. Чайник надрывался, плюя от возмущения паром и кипятком. Боев, прежде чем выключить его, заглянул внутрь, кипящей воды еще было с треть, значит, ставили не так давно.

— Эй, — позвал Боев негромко, — есть кто живой?

Щемящая тишина висела в квартире. Боев открыл дверь в ванную. Там было пусто. Только медленно стекали капли из неплотно прикрытого крана в раковину. Бегло осмотрев кухню однокомнатной квартиры, Боев толкнул дверь и очутился в уютно обставленной комнате с большим ковром на полу и красивом резной стенкой, возле которой располагались два мягких кресла и журнальный столик. Под громадным белым диваном, стоящим у противоположной стены, не могла бы спрятаться и кошка, не говоря уж о человеке. Не было никаких следов борьбы или внезапной суматохи. Боев даже подумал, что вторжение его вовсе неприлично, так явно просматривалась в комнате совсем недавняя жизнь. Но потом он вспомнил, что, когда они с Куравлевым звонили в первым раз, он даже подергал дверь, а Куравлев в досаде двинул по ней кулачищем. Дверь явно отворили после их спуска вниз, что не сулило хозяйке ничего хорошего. Еще сомневаясь, открыл он стенной шкаф, потом секцию стенки, где были носильные вещи — никого. Боев уже хотел выйти из квартиры, когда одна простая мысль пришла ему в голову. Он отдернул заслонившую окно портьеру, перед ним обнаружилась балконная дверь.

Зотова лежала на спине, одна рука ее просовывалась сквозь прутья балкона, другая — едва не касалась ботинка Боева. Глаза были широко открыты и все круглощекое, с яркими губами, полной шеей и подбородком лицо выражало тихое удивление.

Боев наклонился над ней, не дотрагиваясь, прислонил ухо к губам. Дыхания не было. Не было никаких следов насилия, ни крови, ни кровоподтеков или царапин. Только сняв косынку, прикрывавшую полную белую шею, он увидел синюю полосу, словно по шее провели кисточкой с краской. Шея погибшей была разбита безжалостным и точным ударом.

— Ты, лепила, жрать хочешь? — обратился Равиль к психологу который неподвижно сидел, обратясь к ним спиной.

— Хочу.

— Может, он еще и выпить хочет? — спросил Золотой и прикрыл дверцу шкафа.

Они с Виктором вышли в коридор, в кармане пиджака у Золотого бренчали ключи. Коридор кончался отделением для больных зэков. Это отделение, кроме всего прочего, было оборудовано решетками на окнах. И поэтому очень удобно было держать заложников именно здесь за прочными запорами. Когда Золотой стал поворачивать ключ в замке, Виктор остановил его:

— Они у тебя все связаны?

— Да ты с ума сошел. Зачем? — искренне удивился Золотой.

— Вдруг на тебя набросятся.

— Кто набросится? Бабы, что ли? Там еще зэков человек пять. Что ж, зоновские доходяги на меня бросаться будут? Они знают, что в любой зоне их найдут. Да и зачем им подлянку делать. Они как это… Ну, как зрители в театре. Все видят и ничего не теряют.

Золотой открыл дверь отделения, вслед за ним вошел Виктор и обратил внимание на то, что все палаты, кроме одной, были открыты.

— Братва! — крикнул Золотой. — Карантин продолжается. Кто хочет есть от пуза, пошли со мной?

С места поднялись два зэка в больничных халатах.

— На склад пойдешь? — спросил Золотой Виктора. — Там у них все, кроме горючего. Если бы водка была, меня пинками не выгонишь со склада.

— Бабы здесь? — спросил Виктор.

Золотой кивнул.

— Хочешь со своей учетчицей поговорить, — ухмыльнулся он — валяй через дверь. Я без Мухи к ним не вхожу, он меня прибьет. Сейчас мы хавку принесем.

Виктор подошел к двери. Увидел, почувствовал как у окна сидит она. Вся в тревоге. В ужасе. Он трижды громко постучал, за дверями была тишина. Виктор сел на пол.

— Оля, — крикнул он. — Подойди сюда, это я.

Голос отозвался не сразу, как будто она спала и не услышала его или не могла поверить, что кто-нибудь может ее позвать.

— Это ты, — сказала она.

— Подойди поближе к двери. Поторопись.

Он услышал легкие шаги и понял, что она не связана.

— Я здесь, — торопливо шептал он. — Я пришел за тобой. Я заберу тебя, но чуть позже. Тебя не обижают?

— Нет, только этот все время заходит с золотыми зубами. Когда ты меня заберешь?

Она верила в его всемогущество, а он стоял перед замкнутой дверью, ничтожная игрушка между охраной и ворами, и даже не мог выломать эту проклятую дверь.

Послышались шаги. Возвращался нагруженный банками Золотой.

— Держись, — прошептал он. — Я тебя заберу!

Он услышал, как она отходила от двери. И обернулся к Золотому.

— Хавать будешь? — спросил Золотой. — Муха тебя ждет. Надо водку допить.

Муха и Равиль встретили Виктора весело, почти радостно. Лепилу-психолога вывели в другой кабинет и там положили на пол с кляпом во рту. Он лежал привязанный за ноги к батарее, увидев Виктора, бросил на него страдальческий взгляд, словно предупреждая о чем-то.

— Вы его хоть на гальюн-то водите? — спросил Виктор, — а то обделается в кабинете.

— За ним Серега ходит, как за малым ребенком, — усмехнулся Равиль. — Видишь, как перепеленал, чтобы дите не дергалось.

«А ведь лепиле не выжить, — трезво подумал Виктор. — С собой они его возьмут во всяком случае. Если оторвутся на вертолете и сядут укромно, он у них гарантия, что по ним стрелять из засады не будут. А если вчистую уйдут от ментов — то кончат. Оставлять им его не с руки. Одной мокрухой меньше, одной больше, для них роли не играет — и так все руки в крови.»

Но глядя на тихих, радушных жуликов никак нельзя было подумать, что у них руки в крови. Муха заботливо разливал чая, а Равиль с таинственной улыбкой куда-то вышел и принес шоколадку.

— Слышь, ты мне вот что скажи, — спросил Равиль, похлебывая душистый купеческий чаек, — на кой ляд ты головой рискуешь? Осталось тебе сидеть еще четыре года, а не все двадцать, как Мухе. Место у тебе сладкое, грев, правда, с воли не идет, но и с голода не пухнешь. Я тебе больше скажу: и мы с Мухой на такой поворот не рассчитывали. У нас и в голове не было в это утро кибеш устраивать. Когда помои принесли, Myxу и Золотого кантануло. Я и опомниться не успел, как они Ваську-повара в кипящий котел швырнули. Если бы мог удержать — побожусь на педераста — удержал бы. Потом весь отряд поднялся. Стали от ментов отбиваться. Поперлись в санчасть. Захватили этого бугая. И санитарок. Теперь, куда кривая вывезет.

— Вот и странно, зачем ты голову в капкан суешь? — Голос Мухи был ровен и трезв.

— А я и не сую. Смотрите сами. Если менты четко условия выполняют, я лечу с вами. В крайнем случае могу сказать, что вы и меня забрали силой. Этот разговор еще впереди. Я не хотел его заводить раньше времени. Если явный подвох выскочит, то я вас предупреждаю и с вами не лечу. И вы будете знать, что лететь не надо. А так как я все-таки башкой рискую, то в этом случае менты меня на «химию» отправят, потому что риск не малый. И менты могут подстрелить. И вам, согласитесь, терять нечего. По-честному, как ты просишь, ну нет сил сидеть! Или пришью кого-нибудь, или в такой дурацкий побег меня бросит, что костей не соберу.

— Ладно, — сказал Муха. — И вот что, пока они будут наши условия в округе пробивать и валандаться, пусть хоть этилу подгонят, что ли, а то братва дергается.

— Чего же, на складе санчасти наркоты нет?

— Лепила говорит, что наркоты полный сейф. Золотой у нас специалист по замкам, а этот патентованный открыть не может. Если бы ключ достать. Полцарства за ключ.

Улыбнулся Виктор и посерьезнел. Разговор подходил к тому рубежу, который он сознательно планировал.

— Полцарства не полцарства, а одного человека бы выпустили. — Муха пытливо посмотрел на Виктора: — Сможешь ключ достать?

«Сейчас только не переиграть», — сдерживал себя Виктор.

— Я думаю, если ты отпустишь одного человека в обмен на ключ это будет знаком для ментов, что ты ведешь честную игру. Практически станет невозможным для ментов бросить на нас группу захвата.

— Так приноси ключ — мы одну из баб отпустим. — Какую хочешь.

— Отпускай, — сорвалось с губ Виктора.

И это была ошибка.

— Не понял, — сказал Равиль. — У тебя что, ключ с собой? — Он встал. Его глаза смотрели мимо Виктора. В них была угроза. Виктор невозмутимо отхлебнул чай из кружки. Отметил, что рука Мухи осторожно скользнула в карман.

Прикинул свои шансы против двоих. Шансов не было и не было шансов для Оли.

— Ключа у меня нет. Муха обыскивал, знает. Я проверил, насколько вы мне доверяете. Играем в одну игру, рискуем башками, а доверия ни на грош. Далеко мы так улетим. Если тебе так уж нужен ключ, я его тебе гарантирую своей шкурой. Отпусти человека. Он принесет оперу ксиву от меня. Выбирай, кого хочешь из своих кентов по зоне. Он и принесет тебе ключ. А я остаюсь.

— Понял, — присвистнул Муха. — Так не пойдет. Мы тебе верим.

Равиль расслабился, сел.

— Но мы не верим ментам ни на грош. Принеси ключ, и одну сучку мы выпустим.

— Решаем так, — прикинул вслух Виктор. — Я вернусь через час. В окно ты меня свободно увидишь.

— Я им даю двенадцать часов на все про все, — подвел итог разговору Муха. — Чтобы в шесть утра вертолет уже был над крышей санчасти.

— В семь часов я им выброшу голову лепилы в окно, — буднично сказал Равиль. — Через каждый час будем убивать по заложнику. Так им и передай.

— Братве что сказать?

Муха засмеялся:

— Скажи, Муха прикалывает: слабо им с тобой грев передать. Хотя бы мака!

— Просто какой-то сумасшедший дом, — надолго задумался Николай Николаевич, выслушав очередной рапорт Боева. — Нас все время обходят на один шаг. Все, что мы начинаем, как бы наталкивается на стену. Короче, ищи мне, где хочешь, Вадика. Хочешь, сядь на хвост его жене, хочешь, возьми в оборот каратиста, — буркнул он и осекся.

— Интересная мысль, — добавил Боев, который давно научился понимать прокурора без слов. — Надо проверить алиби этого каратиста, как бишь его? Зотову убил профессиональный каратист, который к тому же и неплохой акробат, раз сумел спуститься с балкона пятого этажа и бесследно исчезнуть. Так что найти каратиста, пожалуй что, не менее необходимо, чем пресловутого Вадика.

— Вот и займись, — порекомендовал Николай Николаевич, — а я буду отбиваться от непрошенных советчиков и консультантов. Кстати, накладные вообще убери из прокуратуры, спрячь где хочешь, чтобы я их не видел в своем кабинете.

И Николай Николаевич предъявил Боеву очень красивую на вид бумагу с большой гербовой печатью, где предписывалось ему накладные передать для исследования в экспертную комиссию военной прокуратуры.

— Видишь, вевешники доперли, что мы им ничего не дадим, и прут через вояк, может, у тех чего выгорит. Только мы по другому ведомству, нас такими бумажками со следа не собьешь. — Он швырнул предписание на стол. — С каратистом это интересно. Только брать его надо резко, но в мягких перчатках. Никакого захвата, он тебе еще перекалечит людей. Доброжелательно, мило попросить о встрече и не отпускать. Пришел же он сам к тебе в кабинет.

— Это было до убийства бухгалтера, сказал Боев. — Тогда он был чистенький. А сейчас, если у него рыльце в пушку… Может, вызвать пару рукопашников. Я знаю крепких ребят из военной разведки. Думаю, у него при встрече с ними шансов мало.

— Другое ведомство, — поморщился Николай Николаевич. — Что же, у нас своих ребят не найдется?

— Чтобы скрутить члена сборной, боюсь, наши слабоваты, — возразил Боев. — Потом, возможно, у него есть алиби. А им придется его глушить почти до потери пульса. Иначе не взять.

Отпустив Боева. Николай Николаевич задумался об этом все более расплывающемся деле, к которому вдруг подсоединилось еще убийство, заранее вовсе непросчитываемое.

Снова зазвонил телефон. Он не приносил в последнее время ничего, кроме неприятностей, поэтому Николай Николаевич, поморщившись, не сразу снял трубку и проговорил устало:

— Прокурор слушает.

— Ты что же это, прокурор, моих распоряжений не выполняешь? — услышал он веселый, как всегда, голос Виктора Ковшова, который после назначения звонил ему почти ежедневно. — Меня из-за тебя военная прокуратура совсем затрахала. Они параллельно это дело тоже копают. По линии ИТУ. Отдай им накладные, пусть толком разберутся, кто с какого бока-припека оказался в той квартирке на Грузинской.

— Чужое ведомство, — схитрил Николай Николаевич, — могу рассчитаться с ними только через Генерального Москвы. Помимо него делиться информацией не правомочен. А они прут безо всякой субординации наверх.

— Я для тебя тоже чужое ведомство? — как бы вскользь осведомился Виктор и продолжал: — Ты, наверное, спрашиваешь себя, какого черта я в твою оперативную работу впрягаюсь, а того не возьмешь в толк, что с меня тоже не слезают. Этот убиенный был личным другом чуть ли не половины членов горкома. Я еще тебя оберегаю от звонков, а мне названивают непрерывно. Просто как сбесились… Так отдай им накладные, — предложил он с легким нажимом. — Нам же легче работать будет.

— Не могу, — отклонил его просьбу Николай Николаевич, шеф меня загрызет. Только по его личному письменному приказу.

— Да ты силен! «Только по письменному распоряжению». Хорошо ты свой зад оберегаешь. А если я тебя как друга попрошу, отдашь? У военных затронута честь мундира, со стороны они никакую ревизию не пустят, сам понимаешь, а разобраться и официально доложить наверх о результатах расследования — на это они пойдут. И тебе облегчение.

— Я подумаю, — буркнул Николай Николаевич, вешая трубку.

И тут же звонок зазвенел снова.

— Прокурор? — спросил молодой гнусавый голос. — Ты не вешай трубку, я тебе хочу информацию дать по убийству на Грузинской.

— Ваша фамилия? — спросил Николай Николаевич, протягивая руку к ручке, но смех в трубке заставил его отказаться от своего жеста.

— Фамилию тебе! Слушай сюда, прокурор. В твоей описи есть норковая шуба. Да не ломайся, как целка. Я знаю, что есть. Ты бери людей и шастай на Ленинградский, там в доме тридцать пять в четвертой квартире лежит твоя шуба. Да поторопись, пока ее не пропили. И веселых ребят возьми с собой. Один прядешь, тебя из окна выкинут. — Трубка щелкнула и замолкла.

Хозяин, как всегда, был спокоен. Зато Медведь, хотя и старался не показать своей радости, никак не мог сдержаться, довольство так и сквозило в каждом движении его грузного тела.

— Поди пока ты шел, в штаны наклал, — с усмешкой спросил хозяин.

— И когда возвращался, тоже. От ваших солдат любой блажи можно ожидать. Захотят, да выстрелят.

Опер мягко засмеялся как закашлял:

— Что любовь с человеком делает!

«Сейчас я с тебя собью весь восторг», — решил Виктор.

— Вы знаете, кто у Мухи главный заложник? — спросил он. — Человек, о котором все забыли. Ваш коллега — врач.

— Коллега, — задумался опер и вдруг поперхнулся. — Не может быть, — крикнул он. — Неужели он сам вел прием? Что значит, молодой специалист, прямо подметки рвет на работе.

Виктор, злорадно глядя на опера, рассказал, в каком состоянии он застал молодого специалиста. Во время его рассказа лицо хозяина прямо вспенилось от злости.

— Штурмовать! — рявкнул он, ударив кулаком по своему мощному бедру. — Перестрелять всех мерзавцев на месте. Всю санчасть раскатаю до последнего бревнышка!

— А заложники? — охладил его пыл опер.

Видно было, что он не только не боится гнева хозяина, а даже подпитывает его, как бы еще и забавляясь.

— Ты геройский парень, — обратился хозяин к Виктору, — а этих негодяев всего четверо. Ты говоришь, тебя не обыскивали?

— Нет.

— А если мы дадим тебе пистолет? Ты бы расправился с двумя основными, а шестерки сами сдадутся. Тогда я бы вышел с ходатайством в Верховный Совет о помиловании.

— Дело-то не сложное, — заговорил Медведь как о чем-то вполне простом и хорошо продуманном. — Товарищ полковник самое главное еще не упомянул. Тебе разрешается передать им ключ от сейфа с наркотическими веществами.

«Вот я бы вас спрашивал, — подумал Виктор, — тем более ключ у меня», — одновременно он подивился на сложную игру опера.

— Я так думаю, они накушаются и заснут. Вот тогда вяжи их и сигналь.

— А вы вышлите группу захвата?

— Точно высылаем и берем их тепленькими без жертв. Что, Светлов, толковый план?!

— Толковый, толковый. Только можно вас спросить, гражданин начальник?

— Валяй, — махнул рукой полковник Томилин.

— А что, если, наглотавшись дури, они не заснут, а наоборот, придут в озверелое состояние и порешат лейтенанта, вашего коллегу? Я думаю, так и будет. Потом набросятся на беззащитных женщин и изнасилуют их. А потом притомятся и заснут. И утром вы их возьмете тепленькими и меня вместе с ними. И скорее всего прикончите нас всех при попытке сопротивления, чтобы не мешал лавры срывать. Хороший план? Тем более найдется револьвер с моими отпечатками пальцев. Так дело не пойдет. Условия я вам выложил, но готов вернутся обратно и передать ваше решение. Может быть, я смогу смягчить их реакцию, но сомневаюсь, так что, готовьтесь. Завтра в семь утра вам выбросят голову психолога в форточку.

— Ты! — крикнул полковник. — 3-э-э-к подлый! Иди к себе в барак и жди.

Виктор встал.

— Теперь я вижу, как вы мне благодарны, только не скидывайте настроение братвы. Как бы еще кого в котле не спекли.

Через несколько минут дне машины, битком набитые людьми, развернулись на кольце и взяли курс на Ленинградский проспект.

Как успел выяснить Боев, громадный дом, принадлежащий какому-то заводу, был расселен уже с полгода, в половине квартир никто не жил, другая половина была отдана под офисы разных совместных предприятий и кооперативов.

Машины они поставили на всякий случай у соседнего дома, а сами, рассредоточась, по двое стали продвигаться к парадной дома номер тридцать пять.

Через десять минут и парадный и черный ходы были блокированы спецгруппой захвата. Николай Николаевич сам возглавил операцию. И он, и Боев, не сговариваясь, действовали так, будто информатор был их человеком.

Отдав необходимые распоряжения, они спустились в недостроенный офис ресторана «Мандарин», который занял весь первый этаж расселенного дома.

Боев не торопился штурмовать квартиру, важнее ее было взять под полное наблюдение.

— Ты мне вот что объясни, — спросил Боев, — я с тобой согласен, что только человек, бывший в ту ночь в квартире, мог знать о шубе, но даже если он рассорился при дележе, на кой ему черт подставляться? Ну, сдаст нам других, так на самом мокруха висит.

— Может, не его обидели, а, наоборот, все деньги у него.

И он думает, что, сдав своих дружков, он один останется с барышом.

— И его не пугает, что они дадут на него полный расклад?

Не знаю, не знаю, я таких глупых убийц что-то не встречал. А ты не полагаешь, что это розыгрыш?

— Нет! — твердо ответил Николай Николаевич. — Я уверен, что информация верная. А кто ее нам подсунул и с какой целью, будем решать потом.

— Что же, мы пошли наверх, — сказал Боев после недолгого раздумья.

Тотчас в офис ресторана вошел молодой подтянутый офицер в милицейской форме с двумя парнями в штатском, которые выглядывали из-за его спины.

— Подкрепление вам от ОМОНа, — весело сказал лейтенант, переводя взгляд с Боева на Николая Николаевича и безошибочно определяя в нем старшего, — распоряжением министра.

Николай Николаевич прикусил губу, но ничего не сказал. Опять какие-то таинственные силы вмешались в его работу, причем на таких законных основаниях, что и возразить было нельзя.

— Идите вот с ним, — проговорил он хмуро, да не подставляйтесь, там, возможно, засела банда беглых зэков, разыскиваемых за убийство и разбой.

— Работа такая наша — подставляться, — улыбнулся лейтенант и повернулся к Боеву: — как будем брать?

— Не горячись, лейтенант, — сказал Боев устало, — тут и без тебя народу хватает, блокируй ты лучше со своими орлами чердак, на случай, если мы их не сможем принять на выходе из квартиры. И запомни: брать только живьем. Мне еще с ними поговорить хочется.

— Понял, — ответил лейтенант уважительно, — мы пройдем через следующую парадную и расположимся прямо над квартирой.

Боев осторожно поднялся на последний этаж. В каждом пролете стояло по одному — два человека. Определился с дверью квартиры — плевая, сапогом можно выбить и прислушался. Где-то далеко, возможно, этажом ниже играла музыка, слышались какие-то голоса. Он позвонил. Тотчас музыка стихла.

«Кажись, в яблочко», — подумал Боев и встал чуть левее от двери, чтобы выстрел, пущенный наугад, не мог его задеть.

Никто не подходил, и он позвонил снова. Его все не покидала мысль, что возможно проникнуть внутрь без шума, сойдя за случайного проводчика или слесаря, и он никак не хотел выходить из образа.

Но никто не выходил, только вдалеке в глубине квартиры что-то зашуршало, завозилось и смолкло.