Метель в преисподней

Эпилог

Уже минуло несколько дней с тех пор, как я выписался из больницы (хотя, чего уж тут — сбежал, а то бравые врачи уже хотели разобрать меня на запчасти и посмотреть, с какого перепугу я так быстро вылечился), и целая неделя с момента моего ранения. Воспоминания постепенно поистёрлись, и я уже мало что помню из того, что творилось в том проклятом доме, а так же сразу после него, остались одни только ощущения да эмоции, которые, бьюсь об заклад, пройдут далеко не так скоро. Истерзанный живот был девственно чист, даже шрамов не осталось, сломанная нога заросла тоже очень быстро и не ныла даже в прескверную погоду, расковырянное плечо тоже зажило без проблем. И единственным напоминанием о том, что меня действительно чуть не прикончили тогда, был мой глаз, вернее, его полное отсутствие. Если честно, то я довольно долгое время надеялся, что благодаря RD я смогу если не восстановить его, то хотя бы приживить обратно, но меня сначала врачи назвали идиотом и посоветовали не думать о таких глупостях и смириться, а потом и Паша попробовал меня убедить, что препарат здесь меня не спасёт. Видите ли, он только заживляет повреждённые ткани, при этом он совершенно не восстанавливает их, если они были полностью утрачены, закрывает дырки, так сказать. Я долго не верил в это, всё пытался найти хоть какое-нибудь решение, но, в конце концов, я таки осознал, что глаз я потерял бесповоротно, когда мне предложили задуматься о нормальной повязке на глаз, а не о куске стерильной марлевой ткани.

Я подолгу разглядывал своё отражение в зеркале, сначала в больнице, а потом и дома, пытаясь привыкнуть к своему новому образу, но удавалось это плохо. В последнее время у меня вообще что-то ничего не получается, как я успел заметить. Пустая глазница выглядела откровенно страшно, даже если веко было закрыто — отсутствие глаза сразу было заметно, и, как мне кажется, даже левая бровь немного опустилась вниз, хотя, быть может, это всего лишь зеркало такое кривое.

Папа ещё некоторое время пробыл в городе, улаживая «старые дела», затем окончательно порвал с Наумовым все отношения (только благодаря моим долгим и нудным уговорам; сам отец этого не желал по вполне понятным причинам) и вернулся обратно домой. Я проводил его на автобусный рейс лично. Все те дни, пока папа гостил у меня, мы разговаривали очень мало, да и сами разговоры выходили сухими, пустыми и никчёмными, типа «ты как, нормально? Рад это слышать». Я видел, что он всякий раз хотел поднять тему моего глаза, но я старался вообще не думать об этом, поэтому заранее и, быть может, чересчур резко прерывал беседу, либо же переводил её в другое русло. В конце концов, мы оба не выдержали, и папа уехал. Очень надеюсь, что в следующий раз он приедет в открытую и не будет следить за мной, хотя, как оказалось в итоге, его слежка спасла мне жизнь.

Паша, едва залечив ожоги, в срочном порядке выписался из больницы и отправился обратно на службу, а спустя пару дней я снова услышал по радио о том, что неизвестный ночной герой спас ещё одного человека от грабежа. Если честно, то я относился неодобрительно к этим его ночным вылазкам, считая, что Паша очень сильно рискует не только своей карьерой, но и жизнью. Ладно, если с него только сорвут его маску и узнают, кто он такой — Паша ведь может один раз крепко нарваться на тех, у кого будет огнестрельное оружие, и ему хватит одной единственной пули, чтобы не успеть принять RD вовремя. Или же его пырнут ножом в сердце, или сделают галстук — способов много. Сам Павел при этом меня внимательно выслушал, после чего заметил, что я просто ему завидую, ведь он безо всяких способностей борется с преступностью, а я при всём моём арсенале тихо сижу в уютном уголке и только и делаю, что либо бухаю, либо жалею себя. Так же он добавил, что с тем же успехом на него может упасть кирпич с крыши дома, когда он пойдёт в магазин за хлебом. Естественно, я был вынужден проглотить своё мнение и больше его ему не показывать.

После того, как папа уехал обратно в деревню, я дозвонился до мамы и попросил её перезвонить мне, когда папа доберётся до дома, под предлогом «хочу убедиться, что он благополучно доехал», хотя на самом деле я хотел удостовериться, что отец не сошёл на первой же остановке и не вернулся в город. Он вполне мог это сделать.

Папа, уезжая, оставил мне ключи от моей квартиры, после чего я всерьёз задумался о том, чтобы переехать в апартаменты чуть менее фешенебельные, под стать моим текущим доходам (на работу я в итоге вернулся), а также ещё по целому ряду причин, главными среди которых были: моя убеждённость в том, что теперь каждая собака знает, где я живу, и при этом она может спокойно войти в мой дом без моего дозволения. А вторая — я снова выслушал от своей соседки длинную тираду о том, что я из себя представляю, что она думает о моих ночных гостях, которые ей не дают спать, о моём страшилище, поселившимся на балконе, а так же о том, что ей очень грустно видеть то, что я с собой делаю (при этом она очень внимательно посмотрела на мою пустую левую глазницу). Я терпел это, как я считал, достаточно долго для того, чтобы теперь со спокойной душой начать искать новое жильё, правда, это оказалось не так-то и легко.

Так-с, я, вроде бы, рассказал уже обо всех моих завершённых делах и подведённых итогах, где это было возможно, кроме трёх.

Первое. Нашли труп старушки с сиреневыми волосами, но, насколько мне известно, зацепок у следственной группы никаких не было, и в результате я смог больше уже об этом не беспокоиться, по крайней мере, когда бодрствовал. Другое дело — ночные кошмары, но к этому я уже привык. А к трупу Артура я сам привёл следственную группу, и в результате это дело повесили на меня и Семёна. Конверт с деньгами изъяли и обнаружили, что те в нём фальшивые (а я-то считал Артура порядочным человеком!), и я поблагодарил себя за свою честность, из-за которой не присвоил себе этот конверт. После того, как я вкратце поведал Семёну о моих последних приключениях, он обозвал меня полным кретином, а потом мы вместе благополучно и слаженно завели это дело в тупик. Да, да, так работают нечестные сотрудники наших следственных органов, но Вы должны понимать как никто другой, что иного выхода у меня не было: та горстка людей, которая знала правду или могла в неё поверить, либо ни на что не влияла, либо находилась по другую сторону баррикады, а всем остальным я правды рассказать не мог, я это уже проходил. На меня и без того раньше косились как на сумасшедшего, а после недавнего моего появления на месте одного из самоубийств вообще поползли слухи о моей невменяемости, благо, из-за моей травмы разговоры за моей спиной велись достаточно тихо, хотя я всё равно их слышал. В результате вся та моя репутация «крутого и многообещающего следователя» быстро обернулась в «будешь много работать — сам станешь таким же, как Николай Айдарин». Я забил на это — поддержку Семёна я всё равно чувствовал, с Пашей мы вообще основательно закорешились, Роме было на всё плевать до тех пор, пока я приносил выгоду, как, собственно, и моему боссу, хотя я подозреваю, что это явление весьма спорное. Посмотрим, что будет дальше.

Второе. «Светлый Путь» прислал мне деньги и письменную благодарность за проделанную работу в виде двух конвертов (один с банковскими реквизитами, другой с самим текстом благодарности), а так же большой грамоты «Благодарность за качественное выполнение следственно-розыскных мероприятий» с всякими подписями и печатями и рекомендацией повесить её себе на стену. Я долго ломал голову над тем, что бы такое с ней сделать, после чего она отправилась в дальний ящик, чтобы быть там погребённой под слоем пыли до определённого момента. Деньги я благополучно снял со счёта и, взяв из них лишь небольшую часть для оплаты моих текущих долгов, всё остальное тщательно упаковал в специально купленную маленькую сумку, после чего совершил весьма странный поступок, наверное, один из самых необычных в моей жизни. Я отдал все деньги семье Инессы, конечно, тайно — просто подкараулил момент, когда те будут у себя дома, оставил сумку с напечатанной принтером запиской «Я сожалею и надеюсь хотя бы частично загладить свою вину перед вами» возле калитки, после чего позвонил в звонок и торопливо скрылся за углом соседского кирпичного забора. Выглянул оттуда и убедился, что дочь Инессы взяла сумку, а затем я со спокойной душой ушёл прочь. Видите ли, я считал, что им нужны эти деньги гораздо больше, чем мне — я разгромил половину их дома, убил их родственника, к тому же мальчику требовалась срочная операция на позвоночнике (я узнал это чисто случайно, когда невзначай решил копнуть поглубже в историю семьи Инессы — честно говоря, я опасался и до сих пор опасаюсь, что кто-то из её потомков унаследовал её страшный дар, но, вроде бы, всё обошлось). Так что мне глубоко наплевать с высокой колокольни на то, что Вы там теперь обо мне думаете. Но ведь Вы же меня понимаете, да?

Третье. Собственно, за третьим-то я и пришёл сюда.

Я стоял возле могильной плиты моего младшего брата, вдыхал холодный кладбищенский воздух и наслаждался тишиной, которая окутывала всё в округе. Снега здесь было не так уж и много — плотно стоящие густые кроны высоченных сосен здорово защищали от него, удерживая его в воздухе, и в результате тот плотной шапкой теперь лежал высоко над головой, угрожая рухнуть в первую же оттепель. Но и под ногами его было предостаточно — там, где его не чистил ни местный дворник, ни кто-либо из посетителей, он лежал нетронутым высотой примерно мне по колено. Как, например, на могиле Сашки. Мне стоило больших трудов выкопать её на свет божий, я потратил на это целую уйму сил и времени, но остался вполне доволен результатом — плита оказалась очищена, и подойти к ней не составляло проблем.

— Ну, привет, — устало сказал я, скользя ладонью в перчатке по холодному и шершавому обледенелому камню. — Как ты здесь? Соседи не слишком шумные?

Если честно, то я понятия не имел, кто лежит по соседству. Единственной знакомой могилой помимо Сашкиной была могила Дмитрия, сына Наумова. Её нашла Анна и показала мне ещё в самом начале зимы, но с тех пор я ни разу не был на кладбище, и поэтому сейчас немного нервничал и стеснялся. Хотя, здесь только мёртвые лежат — что перед ними стесняться?

— Ладно, раз уж ты молчишь, тогда я буду говорить в два раза больше, — сдался я. — С тех пор, как тебя не стало, моя жизнь круто поменялась. Я зарабатываю себе новых врагов и практически теряю старых друзей, слишком уж натянутые отношения с ними становятся, я каждый раз словно хожу по лезвию ножа. Я влез в долги, хотя смог расплатиться, но, как мне кажется, это ненадолго. С работой у меня очень тухло, Семён чересчур сильно меня опекает, и мне это уже изрядно надоело, босс кидает меня в основном на мелкие дела, а коллеги ещё немного и начнут в открытую называть меня сумасшедшим. Порой мне начинает казаться, что всё, за что я берусь, обречено на провал. Вот, видишь, я даже левый глаз умудрился профукать, и, если бы не вовремя подоспевшие друзья, то я точно бы лежал здесь, рядом с тобой.

Я замолчал, обдумывая, с чего бы это я так разоткровенничался. Видно, сильно сказывался недостаток общения с действительно близкими людьми, недостаток банального человеческого внимания к моей скромной персоне — вот и прорвало.

Я прислонился спиной к соседней сосне и закрыл глаза, начав вслушиваться в звуки этого места. Гул далёкого города, шипение пролетающего в небе самолёта да редкие перекрикивания снегирей. При особом желании можно даже расслышать, как мёртвые перешёптываются друг с другом в своих могилах.

— Я скучаю по тебе, — пробормотал я, не открывая глаз. — Скучаю настолько сильно, что я даже вижу порой твой призрак, хотя тот и утверждает, что он — всего лишь плод моего воображения, но я ему не больно-то верю.

— Почему? — раздался Сашкин тоненький голосок поблизости от меня.

Я вздрогнул и открыл глаза.

Он стоял возле собственной могилы и задумчиво рассматривал свою фотографию на плите.

— Странный ты какой-то для призрака, — пояснил я. — Но на порождение моего подсознания не тянешь — планка находится гораздо выше того, чего ты можешь достигнуть.

— Да? — опешил он. — Тогда кто же я? Или, быть может, ты неверно ставишь вопрос? Не «кто же я», а «кто же ты»?

— Вот об этом я и говорю, — я ткнул в него пальцем. — Наш диалог больше похож на игру в шашки с самим собой — я делаю ход, а потом я же на него реагирую, но при этом прикидываюсь другим человеком. Пинг-понг собственными мозгами.

Сашка не ответил — то ли попытался осознать, что же это я имел в виду, когда сказал это, то ли ему просто было больше интересно собственное изображение. Я некоторое время понаблюдал за ним, а потом не вытерпел.

— Отец всегда любил тебя больше, чем меня, — проговорил я. — Ты знал?

— Нет, — Сашка покачал головой. — Это не так, с тобой он по времени возился куда больше, чем со мной.

— Да, — согласился я. — Но при этом с тобой он играл и развлекался, а я от него слышал одни лишь нотации и нравоучения. Хотя, я не скажу, что это было мне так уж неприятно. Видно, правду говорят те, кто утверждает, что в семьях с двумя детьми обычно младшие ходят в любимчиках, поскольку они были запланированы.

Саша совсем нахмурился и, прекратив разглядывать собственную фотографию на куске камня, подошёл ко мне вплотную и не по-детски рявкнул:

— Так ты поэтому на меня так реагируешь?!

— Не городи ерунды, — отмахнулся я и прошёл сквозь него.

— Эй! — он тут же отшатнулся, поэтому угодил в сугроб, оставив в нём глубокий след.

Я посмотрел на это и рассмеялся — нервы не выдержали. Я смеялся так долго, что в итоге начал банально задыхаться, к тому же, изрядно подмёрз, активно вдыхая холодный лесной воздух.

— У тебя истерика, — с твёрдым знанием дела заявил Саша, отряхиваясь от снега.

— Ума не приложу, зачем тебе это изображать? — спросил я у него. — Ты же не обладаешь физической оболочкой! Да тебя только я вижу — так зачем передо мной так кривляться, изображать, что ты, типа, здесь?

— Потому что тебя бы покоробило ещё сильнее, если бы я этого не делал, — попытался оправдаться он.

Я усмехнулся:

— Ну да, как же!

Я мысленно напрягся и, пару раз моргнув, убрал из своего воображения усилием воли след, оставленный моим братом, в сугробе. Конечно, тот пропал — сугроб стоял целый и невредимый, а сам мальчишка стряхивал со своей одежды непонятно что.

— Видишь? — спросил я у него. — Ты — не что иное, как обычная картинка в моём мозгу, паразит, поселившийся в сознании. Нет, даже не так, я уточняю: ты, скорее, сигнал, трансляция в мой мозг, попытка связаться со мной.

Теперь вздрогнул уже Саша. Он разом прекратил отряхиваться и встал по стойке смирно, а его каменное лицо стало воистину непробиваемым.

— Что ты сказал? — ошарашенно спросил он. — Трансляция? То есть, ты считаешь, что твой брат действительно пытается с тобой связаться с потустороннего мира?

— Не городи ерунды, — я поморщился. — Нет никакого «потустороннего мира», это всё — религиозные сказки, придуманные, чтобы запугивать народ. Но ты же прекрасно знаешь, что я имею в виду, ведь ты являешься, по твоим словам, частью моего подсознания!

— Не всё так просто, — Сашка завёл руки за спину.

Так он всегда делал, когда пытался мне объяснить очередную простую истину, которую он почерпнул из какой-нибудь новой манги. Я обычно и половины не понимал из того, что он говорил, и дело было вовсе не в сложности этих истин или идей, а в том, что Сашка в силу своего малого возраста совершенно не умел объяснять.

— Подсознание и сознание разделены гораздо сильнее, чем все считают, — сказал он. — Они практически не соприкасаются, живя обособленно друг от друга, но при этом одновременно. И контактируют друг с другом, обмениваясь информацией, лишь в некоторых, особых случаях. Например, сны…

Я делал вид, что слушаю его, но гораздо интересней было наблюдать за ним, за его реакцией на мои слова и за тем, чего ещё не последовало. Именно это подтверждало возникшее у меня несколько дней назад подозрение, впоследствии развившееся в целую теорию. И мне приходилось тщательно следить за тем, чтобы много не размышлять над этим, чтобы он ничего не заподозрил раньше времени — именно так и только так я мог выяснить всё, что мне было нужно, и тогда, когда бы я этого захотел. Например, через несколько секунд.

— Во снах отражаются наши фантазии, а человек прямо кишит фантазиями, — продолжал он. — Тебе ли не знать, как часто ты фантазируешь и на какие темы, при этом у тебя есть уникальная возможность сравнить самого себя с другими людьми, с их сутью, а не внешними масками. Фантазии — чуть ли не единственная вещь, которая перетекает из сознания в подсознание, а иногда и обратно. И я знаю, о чём ты мечтаешь, вернее, о ком.

— Что..?

Его последнее предложение смыло с моего лица ставшую, было, наплывать самодовольную ухмылку.

Конечно, будь он действительно частью моего подсознания, он бы знал такие вещи, но так же он бы знал и ещё много чего, но, поскольку это было не так, то некоторых нюансов он просто не мог знать. И всё же его осведомлённость относительно моей внутренней части персоны поражала воображение. Мне казалось, что свои чувства я запихнул так глубоко, что об их наличии не знало даже подсознание подсознания.

— Это нормально, — поспешно выпалил Саша. — Ты — здоровый мужчина, а она — весьма красивая женщина, к тому же, вас очень многое объединяет, но при этом вы достаточно разные для того, чтобы в вас возникло желание узнать друг друга…

— Заткнись, — прошипел я. — Это личное!

— Извини, — Саша послушно поднял руки и склонил голову. — Я не хотел, просто…

— Просто ты — не тот, за кого себя выдаёшь, — ответил я за него. — И мне чертовски хочется знать, кто ты есть на самом деле.

— В смысле? — снова опешил он.

Но он не удивился, а именно опешил, испугался, что ли. Теперь я гораздо лучше читаю его лицо, а оно согласно моим же законам вынуждено ему повиноваться даже в таких мелочах, и он с этим ничего не может поделать. Стоило только окончательно отмести мысль, что передо мной сейчас стоит совершенно незнакомый человек, нацепивший маску моего брата, как у меня на многие мелочи открылись глаза. Например, у него совершенно другая мимика, другая манера говорить, другие слова использует в речи, по-другому реагирует на мои подколки и неумелые шутки, но это ещё не всё.

— Ты не прошёл проверку, которую я тебе устроил, — пояснил я, внимательно за ним наблюдая.

Я не знал, как он себя поведёт теперь, и мне следовало бы быть готовым ко всему. Он по-прежнему только картинка в моём мозге, хоть и дьявольски реалистичная, но он — отнюдь не дьявол (надеюсь, поскольку я пытаюсь в него не верить, но иногда творящиеся вокруг вещи ничем иначе, кроме как его проделками, не назовёшь), следовательно, действительно ранить меня он не в состоянии, но вот создать видимость в ранении может. И мне потребуется много сил, чтобы разубедить в этом себя. Если он враг, то выковырять так глубоко засевшего неприятеля будет ой как не просто, придётся вырывать вместе с кусками мяса.

— Какую? — спросил он, тоже внимательно наблюдая за мной, словно бы решая, признаваться или дальше ломать комедию.

— Когда я сказал, что отец любил тебя больше, чем меня, — ответил я. — Точнее, часть фразы про проводимое им время с тобой и мной.

Он нахмурился, и я в этот самый момент почувствовал, как у меня против моей воли разворачивается цепочка мыслей. Точнее, их разворачивала чья-то почти не ощущаемая рука, но теперь я знал, на что именно мне нужно обращать внимание.

— Верно, — спустя секунду кивнул тот, что был в обличье моего брата. — Отец и со мной не играл и тоже читал свои нотации. Поэтому я и уехал вслед за тобой, почувствовал, что в городе я смогу получить толику свободы.

— Раскрывай карты, — приказал я, вложив в свой голос как можно больше командных ноток. — Кто ты, и что тебе нужно от меня? Я уже засёк твою руку у себя в сознании, так что ты больше не можешь прикидываться частью меня.

Сашка вздохнул. Затем ещё раз, после чего виновато опустил взгляд на мои ботинки.

Я мрачно смотрел на него сверху вниз, словно на нашкодившего мальчишку, и внезапно мне стало как-то не по себе, словно я перегнул палку, пытаясь проучить пацана. Ложное чувство. Он меня теперь не проведёт.

— Я — источник твоих проблем, — признался он. — И не только твоих. Я глубоко сожалею об этом, я могу бесконечно извиняться, но лучше я попытаюсь хоть что-то сделать. Ты понимаешь меня?

— Не совсем.

Он поднял взгляд на меня, и я невольно отступил на шаг назад. Это был взгляд старого человека, умудрённого бесчисленным количеством сделанных ошибок, за каждую из которых ему приходилось дорого расплачиваться.

— Я виновен в распространении RD, — ответил он. — Вообще в его появлении.

— Что? — я не поверил своим ушам.

— Если быть точным, то не только я, но… — тот, что прикидывался моим братом, развёл руками. — Один из Изначальных — так они нас называют. Они выкачивают из нашей крови какой-то специфический белок, и на его основе синтезируют эту сыворотку, которую потом распространяют как наркотик по России и ближнему зарубежью, но это только пока…

Что он, дятел его задолбай, несёт? Изначальные, белки…

— Кто… — я почувствовал у себя в горле комок и с большим усилием проглотил его. — Кто — они?

Он пожал плечами.

— Для меня «они» всегда были «они». Сначала подданные Екатерины Второй, потом декабристы, потом коммунисты, а теперь — какие-то учёные, додумавшиеся о том, как же можно использовать нас так, чтобы не убивать нашей кровью обычных людей.

— Екатерины? — не поверил я. — Это сколько же тебе лет тогда?

— Много, — с уверенностью сумасшедшего заявил он. — У Екатерины я был в плену не долго, равно как и остальных до прихода к власти Хрущёва. Нет, обо мне он не знал, всем заправлял узкий круг специально отобранных лиц — оно и сейчас примерно так же.

— Наумов, — догадался я. — Вот кого ты подразумеваешь.

Он кивнул, но, к моему удивлению, слегка улыбнулся.

— Наумов — лишь верхушка айсберга, — проговорил он. — Во всех операциях участвует действительно он, как и руководит ими, но он тоже подчиняется тем, кто действительно стоит у власти.

— Кто они? — я в очередной раз ощутил, как во мне растёт ярость.

— Не знаю. Они закрыты даже от меня, секретность высшего уровня. К тому же, они все знают о моих способностях.

— Способностях? — нахмурился я. — Проникновение в чужой разум… чтение воспоминаний… да ты такой же, как я!

Он снова усмехнулся моей наивности.

— Скорее, наоборот, — ответил он. — Я твой, как вы сейчас говорите, «прапрапра» много раз «дедушка», предок, если позволишь. Ты же знаешь, что способности передаются по наследству, вот только у всех моих потомков они значительно слабее, чем у меня.

Я кивнул. Вся информация, которую он мне так обильно скидывал, жадно впитывалась в подготовленную заранее многочисленными вопросами почву, на которой всходили семена, порождающие новые вопросы в большем количестве, но не настолько фундаментальными.

— Расстояние всегда убивало меня при чтении мыслей, — сказал я.

— Верно, — согласился он. — Оно и меня убивает, вот только я не скован такими сильными ограничениями, как ты. Моя клетка куда больше. Но и твой дар стремительно развивается, как ты уже успел заметить, особенно в последние несколько ночей.

— Сова! — задохнулся я. — Так это ты её послал!

— Верно. Но всё остальное — твои придумки, сова лишь катализатор для тебя. Не волнуйся, здесь только психология, никакой наркоты! Ну и я немножечко помог тебе, чтобы ты справился с возложенной на тебя миссией.

Ему, похоже, надоело стоять просто так, поэтому он взял да и сел на голый снег, по-турецки скрестив ноги. Я пожал плечами и присел «по-пацански» на корточки — в отличие от моего воображаемого друга, жопу я вполне мог застудить.

— Очень важно было, чтобы девочка не досталась, как ты говоришь, «плохим парням», — продолжил он. — Настолько важно, что я даже допускаю мысль, что вместо «хороших парней» её в итоге заполучил Наумов и его ребята.

— То есть, Наумов — не злодей? — удивился я. — Он же тебя, как я понял, в плену держит, все соки высасывает…

— Не всё так просто, — смутился он. — Методы, которыми он добивается своих целей, жёстки и жестоки (тебе ли не знать), но цели несколько совпадают с нашими.

— «Светлый Путь», — снова озарило меня. — Это их ты подразумеваешь, когда говоришь «хорошие парни»?

— Именно, — кивнул он. — Если условно, то существуют три могущественные фракции: «Светлый Путь», Наумов (по сути, теневое мировое правительство) и Анархи. Есть и более мелкие, но они играют роли пешек в этом противостоянии.

— Инесса, — я медленно и отчётливо проговорил имя, уже ставшее мне ненавистным до глубины души. — Она из Анархов?

— Верно, — снова подтвердил он.

— Чего они хотят? — спросил я.

Я почувствовал, как у меня онемели руки — верный признак, что меня сковал ужас. Если Инесса действовала не одна, и есть ещё подобные ей маньяки, то я просто обязан приложить все усилия для того, чтобы в будущем больше подобных этим нескольким дням не происходило.

— Власть, — мой собеседник пожал плечами. — Могущество, свержение всех текущих режимов и установление их версии системы контроля общества по принципу «кто сильнее, тот и прав». Полная анархия. И, что гораздо хуже — в рядах Анархов много тех, у кого есть особые способности. Анархи умеют уговаривать людей, в том числе и тех, которые раньше были в других лагерях. Твой старый знакомый Алексей тому пример.

— Чёрт, — выдохнул я.

Вопросов было целое море, но я чувствовал одним местом, что беседа наша уже подходит к концу, поскольку облик Изначального начинал понемногу бледнеть и растворяться. Мне следовало тщательно выбирать свои вопросы.

— Ты из «Светлого Пути»? — спросил я.

— Когда не в плену — да. В противном случае просто пытаюсь быть полезным, насколько это возможно, если учесть, что я могу общаться только так.

— Почему ты не сбежишь? Это так сложно?

— Они держат меня на психотропных препаратах постоянно. Я бы давно умер, если бы не был Изначальным, но, к моему сожалению, они это тоже знают.

— Чего вы добиваетесь? Чего ты добиваешься со мной?

— Противоположных целей Анархов, — Изначального было видно уже наполовину. — Разумное сосуществование обычных людей и нас, если кратко. Наумов хочет искоренить нас в итоге, но сначала заставить нас перебить друг друга, поэтому он и собирает собственную армию, поэтому он и распространяет RD.

— А я?

— Я проверял тебя, — немного нехотя ответил он. — Думал, сможешь ли ты стать нашим союзником.

— И как? — замер я. — Гожусь я в ваши ряды?

— Может быть, когда-нибудь, — ответил он. — Сейчас слишком рано, ты пока ещё слаб и не развит. Если ввяжешься в эту борьбу слишком рано, то тебя сотрут в порошок.

— Уже чуть не стёрли.

При этих словах я потрогал марлевую повязку на левой глазнице, и та тут же отозвалась фантомной болью. На самом деле, глазница уже давно зажила, но иногда я чувствовал, что она у меня огнём полыхает, даже среди ночи пару раз вскакивал. Мне до сих пор кажется, что это — дурной сон, и стоит мне проснуться, как я увижу, что я цел и невредим. Но, к сожалению, я храню формалиновую банку с собственным глазом между банкой с кофе и банкой с мукой.

— Цветочки, — заверил меня Изначальный.

— Меня мучает ещё один вопрос, — проговорил я. — Инесса… ты знаешь что-нибудь про неё? Зачем ей были нужны такие сложности с вселением в Пашу и всех этих бедолаг? Она могла десять раз вселиться в меня, особенно тогда, когда у меня была девочка!

— Не всё так просто, — ответил он. — Она не могла вселиться в тебя из-за твоих способностей. Ни в тебя, ни в Анну, ни в Алексея и уж тем более в меня. Некоторые из наших способностей не действуют на таких же, как мы.

Он уже почти совсем пропал, и времени мне оставалось всего на один вопрос. Этот вопрос должен быть самым важным, самым правильным, но, к сожалению, в такие моменты мне всегда лезет только хрень в голову. И, всё же, и из неё возможно вычленить что-нибудь нормальное:

— Мы снова увидимся?

— Не скоро, — голос Изначального был еле различим. — Я потратил слишком много сил на твою проверку. Совет: держись в стороне ото всех заварушек, даже если тебя попытаются втянуть в них силой или обманом. Анархи умеют и то, и другое, будь внимателен. А потом, когда я свяжусь с тобой, мы решим, что тебе делать дальше. Идёт?

И тут он пропал. Всё это время, оказывается, я ощущал его как личного ангела-хранителя у себя на плече, а теперь оно пустовало. Стало тихо, грустно и как-то легко, словно избавился, наконец, от замучившей занозы в ступне, но при этом продолжаешь по привычке хромать. Хотя, более точное сравнение — как первый мобильник, подаренный тебе мамой. Убогий, дешёвый, ничего не умеющий и ненавистный. А когда теряешь его — готов весь мир продать, только чтобы подержать его в руках ещё минуту.

Изначальный всё это время следил за мной и, похоже, оберегал, помогал мне в трудные минуты, иногда я замечал его присутствие, особенно после моих рваных снов. Тот кошмар, где я сдираю кожу с собственного лица перед зеркалом и обнаруживаю, что у меня под одним лицом находится совсем другое — разве не подтверждение?

Мне помогал отец, тоже незримой рукой оберегая меня, спасая от неприятностей.

А теперь они все ушли.

Пора взрослеть.

Я решительно встал, размял затёкшие ноги и приблизился к могильной плите моего настоящего брата, не фальшивого и не выдуманного. Достал из кармана ампулу с наркотой и поставил её на плиту.

— Не леденеет, скотина! — прошипел я через некоторое время.

Оглянулся и поднял из-под ног небольшую сосновую шишку, положил её рядом с ампулой. Отошёл на пару шагов назад и сосредоточился на шишке, протянув к ней руку. Я был переполнен решимостью доказать сначала себе, а затем и всему миру, что я вовсе не молокосос и не слабак, что я тоже чего-то стою, и не надо ждать десять лет, чтобы я созрел для вступления в ряды в какой-то там путь. Мне казалось, что я сейчас могу всё.

Спустя десять минут решимость полностью сменилась горьким ощущением разочарования и досады — шишка не двигалась.

— Проклятье, я уже замёрз! — простучал я зубами.

И перевёл взгляд на ампулу с RD. Чуть сдвинул в сторону руку, представил, как ампула срывается с места и летит ко мне в ладонь. И сначала увидел, как она действительно срывается словно в нетерпении с места и, пролетая эту пару метров, аккуратно ложится мне в ладонь, а затем уже и ощутил в собственном воображении её ледяное прикосновение. RD действительно не замерзал при минус семи. То ли химическая обработка так повлияла на этот неизвестный белок, который литрами выкачивают из Изначального, то ли всё дело в белке и в том, что Изначальный такой живучий, как он говорит.

А сказал он много, и у меня нет возможности проверить ни одно его слово. Я по-прежнему ни в чём не уверен. Кроме, разве что, одной единственной вещи.

— Значит, всё дело в психологии, да?

Я задумчиво повертел ампулу у себя перед глазами. При этом ампула свободно вращалась в воздухе в нескольких сантиметрах над моей ладонью, повинуясь одной только моей мысли.

А потом я пошёл прочь.

Конец.

Апрель — июль 2013.

Рагнарок в германо-скандинавской мифологии — гибель богов (судьба богов) и всего мира, следующая за последней битвой между богами и хтоническими чудовищами.

Фенрир — в германо-скандинавской мифологии огромный волк, сын Локи и Ангрбоды. Согласно пророчеству, в день Рагнарока он проглотит Солнце, погрузив мир во тьму.

Валькирия — в германо-скандинавской мифологии дочь славного воина, которая реет на крылатом коне над полем битвы и подбирает павших воинов. Погибшие отправляются в небесный чертог — Вальгаллу.