Метла и металлический шарик

Глава 14. ПРОШЛОЕ

Жил-был в Лондоне во времена короля Карла II один чернокнижник****** (эти шесть звездочек для того, чтобы дать тебе время разузнать, кто такой чернокнижник, а теперь, когда ты это узнал, пошли дальше). Жил он в Крипплгейте в маленьком домишке в комнате под самой крышей, куда вела узкая лестница. Был он очень нервный и не любил дневного света. На то у него были две веские причины, я расскажу тебе о первой.

Мальчиком он попал в ученье к другому чернокнижнику — старику, дело которого он потом унаследовал. Старый колдун был в частной жизни веселым толстяком, но во время визитов клиентов он прятал свои белые телеса в длинный черный плащ с меховой опушкой, напускал на себя угрюмость — все для того, чтобы внушить посетителям страх и почтение. Без улыбки, в долгополом черном одеянии, он выглядел солидно, словно мэр, и не менее мрачно, чем помощник стряпчего.

Молодой чернокнижник, которого звали Эмелиус Джонс, старательно учился своему ремеслу. Часов в десять-двенадцать ночи в холодном лунном сиянии он ловил котов на кладбище, а в серых сумерках рыскал по пустынному берегу в поисках семи одинаковых белых камушков, омытых последней волной отлива. Он растирал пестиком в ступе сушеные травы и охотился на крыс в сточных канавах.

А тем временем старый чернокнижник грелся у очага, водрузив ноги на скамеечку, попивал подогретое белое вино с корицей и, покачивая головой, приговаривал: «Молодчина, мой мальчик, молодчина…»

Часами при свече молодой чернокнижник мог изучать карту звездного неба или вертеть глобус на подставке из черного дерева, пока у него самого мозги не начинали вращаться вокруг собственной оси. Знойными вечерами его посылали босым за город прочесывать заросли увядшего вереска в поисках веретениц, гадюк и полосатых улиток.

Ему приходилось взбираться на колокольни за летучими мышами, таскать воск из церквей и дуть через стеклянные трубки на зеленую слизь до тех пор, пока кровь не начинала шуметь в ушах, а глаза не вылезали из орбит. Умирая, старый колдун послал за своим учеником и сказал:

— Мой мальчик, я хочу тебе кое-что сказать. Эмелиус сложил свои покрытые пятнами руки на коленях и почтительно опустил глаза.

— Да, сэр, — пробормотал он.

Старик повернул голову, чтобы поудобнее улечься на подушке.

— Я о колдовстве, — начал он.

— Да, сэр, — повторил Эмелиус.

Старый чернокнижник поднял глаза к потолку и слегка улыбнулся:

— Его не существует.

Эмелиус в изумлении уставился на учителя.

— Вы имеете в виду… — начал было он.

— Я имею в виду, — невозмутимо продолжал старик, — то, что говорю.

Когда Эмелиус слегка оправился от потрясения (впрочем, он так никогда и не оправился до конца), старик продолжил:

— Но все же это занятие прибыльное. Я смог содержать жену и четырех дочерей в Дептфорде (куда меня завтра отвезут), имел карету с четверкой лошадей, пятнадцать слуг и француза, учителя музыки, да еще и барку на реке. Трех дочерей я удачно выдал замуж. Два моих зятя служат в суде, а третий на Ломбард-стрит. — Колдун вздохнул. — Твой бедный отец, упокой господь его душу, щедро платил мне за твое обучение, и если я был строг с тобой, то лишь из чувства долга перед тем, кого уже нет с нами. Мои дела идут успешно, семья моя обеспечена, так что дело мое и этот дом завещаю тебе. — Он сложил руки на груди и замолчал.

— Но, — пробормотал Эмелиус, — я ничего не знаю. Приворотные зелья…

— Подкрашенная вода, — устало объяснил старик.

— А предсказание будущего?

— Детская игра. Если не очень вдаваться в детали, что бы ты ни напредсказывал, рано или поздно сбудется, а что не сбудется, люди рано или поздно забудут. Держись построже, убирай комнату не чаще раза в год, зубри латынь, смазывай глобус, чтобы плавно вращался, и успех тебе обеспечен.

Вот первая причина, по которой Эмелиус стал таким нервным. А вторая состояла в том, что во времена доброго короля Карла Второго жив еще был обычай казнить колдунов, волшебников — всех, кто имел дело с магией, и Эмелиус, случись ему ошибиться или нажить себе врага, стараниями раздосадованного клиента мог окончить жизнь весьма неприятным образом.

Будь Эмелиус посмелее, он бы бросил это опасное ремесло, но отцовские деньги все ушли на его обучение колдовству, а сам молодой человек был слишком слабохарактерен, чтобы решиться начать все сначала.

В 1666 году Эмелиусу исполнилось тридцать пять лет, но он состарился раньше срока, был худым и нервным. Он подпрыгивал от малейшего писка, бледнел, если лунный луч падал ему на лицо, и вздрагивал при появлении собственного слуги.

Заслышав шаги на лестнице, Эмелиус принимался твердить коротенькое заклинание, которое помнил наизусть, чтобы произвести впечатление на посетителя своими познаниями.

Опасаясь королевских соглядатаев, он выдавал себя за музыканта-мечтателя, получившего в наследство дом колдуна, и в любую минуту, услышав подозрительный шум, бросался к клавикордам.

В тот вечер, заслышав шаги в узком коридоре под лестницей, Эмелиус выпрыгнул из кресла, в котором дремал у камина (ночи в конце августа уже несли первую осеннюю прохладу), наступил на кошку, издавшую душераздирающий вопль, зажег фитиль, плававший в плошке с маслом, предварительно посыпав его желтым порошком, чтобы пламя стало синим, схватил пару сушеных лягушек и пучок белены и, застыв на миг, торопливо, не унимая дрожащих рук, выпалил коротенькое заклинание, при этом одним глазом он глядел на клавикорды, а другой не сводил с двери. Раздался стук в дверь, неуверенный, нерешительный стук.

— Кто там? — спросил колдун, готовый, если что, сразу же задуть голубое пламя.

Послышался шепот и какое-то шарканье, а затем голос, чистый и звонкий, словно серебряный колокольчик, произнес: «Трое потерявшихся детей».

Эмелиус опешил. Он кинулся было к клавикордам, затем метнулся назад к голубому огоньку, да так и застыл на полпути, положив одну руку на глобус, а другой сжимая ноты. «Войдите», — сказал он угрюмо.

Дверь медленно распахнулась, и в темноте коридора чернокнижник разглядел фигуры трех детей в странной одежде. Они были ослепительно прекрасны. На них были балахоны вроде тех, что носили лондонские подмастерья, но подпоясанные шелковыми шнурами, а их чистота жителю Лондона XVII века показалась просто неземной. Кожа их блестела. Нос Эмелиуса уловил нежный запах — свежий и пряный цветочный аромат.

Эмелиус задрожал, ноги его подкашивались, ему захотелось сесть. Он с изумлением уставился на свой колдовской инвентарь. Неужели два сушеных лягушонка и пучок белены дали такой удивительный результат? Колдун попытался припомнить набор латинских слов, которые он над ними произнес.

— Мы потерялись, — произнесла девочка необычным иностранным голосом, чистым, как горный хрусталь. — Мы заметили свет в вашем окне, входная дверь была не заперта, и мы решили зайти спросить дорогу.

— Куда? — спросил Эмелиус дрожащим голосом.

— Все равно куда, — ответила девочка. — Мы совсем потерялись, даже не представляем, где мы сейчас находимся.

Эмелиус откашлялся.

— Вы в Крипплгейте, — выдавил он.

— Крипплгейт? — удивилась девочка. — В Лондоне?

— Да, в Лондоне, — прошептал Эмелиус, отступая к камину. Он ужасно перепугался. Откуда они взялись, если даже не знают, что находятся в Лондоне?

Старший мальчик выступил на шаг вперед.

— Извините, — начал он вежливо, — не могли бы вы нам сказать, в каком мы находимся веке?

Эмелиус взмахнул дрожащими руками, словно стараясь отогнать детей.

— Сгинь! Отправляйтесь туда, откуда пожаловали! — взмолился он.

Девочка покраснела и быстро-быстро заморгала. Она оглядела темную неприбранную комнату: пожелтевшие пергаменты, стеклянные пузырьки, череп на столе, свечи на клавикордах.

— Извините, — пролепетала она, — если мы вам помешали. Эмелиус метнулся к столу, схватил плошку с маслом, двух лягушек, пучок белены и с проклятиями швырнул все в очаг. Они зашипели и вспыхнули. Глядя в огонь, колдун потер пальцы, словно очищая их от грязи, затем обернулся, глаза его расширились так, что показались белки. Он уставился на детей.

— Все еще здесь! — прохрипел он.

Девочка еще чаще заморгала.

— Мы сразу же уйдем, — заверила она, — только скажите сначала, какой сейчас год?

— Двадцать седьмое августа одна тысяча шестьсот шестьдесят шестого года от рождества Христова.

— Тысяча шестьсот шестьдесят шестой год, — повторил мальчик. — Правление короля Карла II.

— Через неделю случится Лондонский пожар! — радостно заявила девочка.

Лицо старшего мальчика просияло.

— Крипплгейт? — обрадовался он. — Может, и этот дом сгорит. Пожар начнется в королевской пекарне на Пуддинг-лейн, пламя перекинется на соседнюю улицу.

Эмелиус вдруг упал на колени. Он сжал руки. Лицо его исказилось, словно от боли.

— Я понял вас, — вскричал он, — продолжайте!

Девочка посмотрела на колдуна и вдруг улыбнулась по-доброму, словно угадала его страхи.

— Мы не причиним вам зла, — сказала она и подошла к нему. — Мы просто дети — потрогайте мою руку.

Кэри дотронулась до сжатых рук Эмелиуса. Рука ее была теплой и мягкой, человеческой.

— Мы просто дети, — повторила она и добавила: — Из будущего.

Она улыбнулась своим спутникам, словно сказала что-то очень умное.

— Ага, — подтвердил старший мальчик, он, казалось, был удивлен и польщен. — Это правда. Мы прилетели из будущего.

— Это все? — вяло поинтересовался Эмелиус. Колдун поднялся. Он был потрясен. В голосе его звучала горечь.

Теперь вперед выступил самый младший, похожий на ангела: густые золотистые локоны спадали на белое чело.

— Можно мне посмотреть ваше чучело аллигатора? — попросил малыш вежливо.

Эмелиус снял чучело с крючков, которыми оно крепилось к потолку, и без слов положил аллигатора на стол. Колдун сел в кресло у камина: его била дрожь.

— Что еще нас ожидает, кроме пожара, который уничтожит этот дом? — мрачно поинтересовался он.

Девочка присела на скамеечку напротив него.

— Мы не очень-то сильны в истории, — призналась она, — но мне кажется, что короля казнят…

— Это Карла I казнили, — поправил ее старший брат.

— Ах да, — согласилась девочка. — Извините. Мы можем вернуться к себе и разузнать все хорошенько.

— Не стоит беспокоиться, — угрюмо заметил Эмелиус. Все немного помолчали. Потом девочка заговорила снова.

— А чума у вас уже была? — попыталась она поддери жать беседу.

Эмелиус пожал плечами:

— Нет, Господь миловал.

— Тоже было забавное событие, — искренне воскликнул мальчик.

Девочка, спросив позволения, разворошила угли в камине, чтобы они ярче горели. Эмелиус подбросил еще одно полено. Грустно смотрел он на разбитую плошку. Старый колдун обманул его дважды, ведь он, Эмелиус, совершенно случайно нашел заклинание, которое подействовало. Эти дети кажутся совершенно неопасными, но иная смесь, брошенная с такой же безответственной легкостью, могла вызвать к жизни все, что угодно — от стада чертей до самого Старика Ника.

А рассеивать собственные чары он не умел — не знал заклинаний. Чтобы ни получилось — так бы и осталось навсегда, и прощай безопасность. Никогда впредь он не осмелится с проклятиями бросить серу на огонь, никогда не посмеет варить суп из лягушачьей икры и наперстянки, никогда не разразится латинскими проклятиями, не станет больше вертеть звездный глобус. Клиенты заметят его неуверенность. Практика развалится. Его жертвы ополчатся на него. Тогда ему придется бежать, спрятаться в какой-нибудь убогой лачуге или кишащем крысами подвале, а может обернуться тюрьмой, позорным столбом или веревкой.

Чернокнижник застонал и уронил голову на руки.

— Вам нездоровится? — заботливо спросила девочка. Эмелиус пропихнул бревно подальше в камин, а затем дико взглянул в нежное лицо девочки.

— Ребенок, — произнес он с изумлением, — я никогда не знал, — в его голосе зазвучали грустные нотки, — что значит быть ребенком.

— Что вы, вы не можете этого не знать! — возразил старший мальчик.

— Вы всегда жили в городе? — поинтересовалась девочка.

— Нет, — признался Эмелиус. — Сначала я жил в деревне. Я хотел сказать, что я забыл, что значит быть ребенком, — поправился он.

— Ну, вы уж не такой и старенький! — поспешил утешить его мальчик.

Эмелиус, казалось, был уязвлен.

— Мне всего тридцать пять, — заметил он.

— Наверное, у вас была тяжелая жизнь? — посочувствовала девочка.

Чернокнижник поднял глаза. «Тяжелая жизнь? Ах, вот в чем дело! — подумал он про себя. — У меня была тяжелая жизнь». Внезапно ему захотелось рассказать детям о себе: годы бесплодного труда, риск, связанный с его профессией, одиночество. Он мог без опаски разговаривать с этими странными детьми, которые, если он сумеет подобрать верное заклинание, вскоре снова вернутся в будущее. Колдун подобрал на колени отороченный мехом плащ: подальше от огня. Из-под плаща выглянули ноги в желтых спущенных чулках.

— Мало чья жизнь, — начал он мрачно, — может сравниться с моей.

Затем в витиеватых фразах чернокнижник поведал детям о своем детстве, которое он, казалось, успел забыть: о том, как его совсем маленького посылали собирать целебные травы и как его однажды выпороли за попытку украсть засахаренные сливы, о майских праздниках, о бедняке, заточенном в колодки за браконьерство, о старом школьном наставнике, который заставлял Эмелиуса носить позорный бумажный колпак в наказание за «неуд» по латыни, и о том, как он ненавидел таблицу умножения. А затем его отдали в ученье в Лондон: лишения и разочарования, боязнь начинать собственное дело, жизнь в постоянном страхе, да еще клиенты-должники!

Пока дети слушали рассказ чернокнижника, свечи почти совсем растаяли и потухли. Ребята так увлеклись, что не слышали криков ночного сторожа, объявлявшего время, и Re заметили, как за окном забрезжил рассвет.

— Так вот, — заключил со вздохом Эмелиус, — честолюбие моего отца обернулось мучениями для его сына. Сказать по чести, хоть я и скопил немного золота, но лучше бы мне оставаться ветеринаром в Пеппериндж Ай.

— В Пеппериндж Ай? — изумилась девочка. — Да ведь по соседству с тем местом, где мы живем!

— Это в Бедфордшире, — уточнил Эмелиус, мысли его все еще были в прошлом.

— Ну да, возле Мач Фрэншем.

— Мач Фрэншем, — повторил Эмелиус. — Ярмарки Мач Фрэншем! Что это были за деньки!

— Ярмарки там и до сих пор устраивают, — радостно поведала девочка. — Там, конечно, понастроили много новых домов, но главное шоссе проходит в стороне от новостроек, так что с виду кажется, что ничего не изменилось.

Они принялись обмениваться впечатлениями. Эмелиус признался, что любил купаться в ручье. Ферма Лоубоди и в его времена так называлась. «Прекрасное новое хозяйство», — отозвался о нем Эмелиус. Оказалось, что и он не раз бродил у Римских развалин.

— Пять часов, — прокричал сторож, проходя мимо окна. Они раздвинули занавески. Замечательное ясное утро.

Утренний свет прогнал темноту, и пыль затанцевала в солнечном луче, проникшем в комнату.

— Вот бы сейчас снова оказаться в Пеппериндж Ай! — воскликнула девочка. — Как бы мне хотелось его увидеть.

Потом дети, в свою очередь, рассказали колдуну о себе и о волшебной кровати. Они объяснили, что оставили кровать неподалеку за церковной оградой. И тут-то дети вспомнили про авоську, привязанную к спинке кровати; в ней остались бутерброды с сыром и термос с какао. Эмелиус попытался сам отыскать что-нибудь съестное для гостей, пока служанка почивала, и извлек из буфета две холодные ноги жареного зайца и кувшин с пивом. Он был несказанно рад, что, как оказалось, не его заклятья вызвали из далекого будущего этих ребятишек, и ему не терпелось отправиться на церковный двор подивиться на чудодейственную кровать.

Они выступили в путь. Это была странная процессия: Эмелиус с кувшином пива в руках и жареными заячьими ногами, аккуратно завернутыми в бумагу. Ворота на церковный двор были открыты, и там за самой большой; могилой они нашли свою кровать целой и невредимой с авоськой, полной всякой всячины.

Они подкрепились в компании голодных котов. Тем временем город XVII века медленно просыпался и готовился к дневному гомону и суете. Именно там, на церковном дворе, не упоминая имен, дети поведали Эмелиусу о мисс Прайс