Миллениум, Стиг и я

Мой дневник за 2005 год

Я вела дневник, регулярно записывая свои впечатления, и это помогло мне сохранить чувство реальности. Я заполняла страницу за страницей, не отвлекаясь даже на еду. Теперь, по прошествии времени, мне кажется, это был способ доказать себе, что я живая. Здесь я воспроизвожу только важные даты, мне хочется, чтобы читатель сделал те же открытия, удивился тому же, чему удивлялась я в эти месяцы.

13 января 2005 г., четверг

10 часов, встреча в издательстве «Норстедт». Издательский дом запросил юристов, какова может быть моя роль в управлении литературным наследием Стига. Ознакомившись с их отчетом, я отметила, что в нем нет ни малейшего упоминания о той компании, о которой говорил Стиг. Это был шок! Я поняла, что процесс учреждения компании даже не начинался. Ошарашенная, я повторяла то, что объяснил мне Стиг: незачем подписывать брачный контракт, как мы планировали в марте 2004 года, поскольку мы оба, он и я, станем совладельцами компании, основанной издательством «Норстедт». Сванте Вейлер попытался мне рассказать, что роман уже продан в Норвегию, а с Нидерландами ведутся переговоры… Но мне не хотелось слушать про их бизнес. Я совершенно раздавлена. Как мог Стиг быть настолько наивен?!

Вейлер обещает связаться с моим адвокатом, Малин, которая составляет список наследуемого, а также с отцом и братом Стига, Эрландом и Иоакимом, чтобы прийти к консенсусу. А я думаю: один Бог ведает, что теперь будет!

Вернувшись домой, я послала электронное письмо Иоакиму, где все ему рассказала. Он ответил, что, наверное, должен быть какой-то способ создать эту компанию, согласно пожеланию Стига, пусть даже и после его смерти.

15 января, суббота

Пришло сообщение от Иоакима. Я ему перезвонила и в деталях рассказала о потрясении, пережитом в четверг на встрече, когда поняла, что в действительности ничего не было сделано и никакой компании не существует, а как следствие — меня тоже словно бы и нет. Он со своей стороны сообщил Вейлеру, что у него со Стигом была устная договоренность: все переходит мне. Вейлер запросил Эрланда, и тот не нашелся что ответить. Вечером он сам мне перезвонил и сказал, что согласен с моим мнением: пусть всем, включая взаимоотношения с «Норстедт», занимается Пер Эрик Нильссон, новый ответственный редактор «Экспо».

На следующий день я переговорила с Пером Эриком, и он согласился представлять мои интересы. Я испытала глубочайшее облегчение оттого, что груз, с которым в одиночку мне бы не справиться, взял на себя он, юрист, бывший судья, бывший глава юридической службы Государственного совета при Улофе Пальме, бывший омбудсман[23] парламента.

В первый раз мы встретились 21 января в помещении «Экспо», поскольку с 10 января я возобновила работу в Фалуне и теперь четыре дня в неделю меня не было в Стокгольме.

Я послала письмо Иоакиму, где все ему разъяснила и предупредила, что Пер Эрик свяжется с ним и с Эрландом. Он ответил, что желает мне мужества и что я правильно решила доверить это сложное дело опытному юристу. И повторил, что должна существовать специальная схема для воссоздания ситуации, как если бы мы со Стигом были женаты. В заключение он велел мне себя беречь.

В середине февраля опись наследства была завершена. Ни отец, ни брат Стига на встречу не явились.

22 февраля, вторник

Весь день я довольно успешно поработала и привела в порядок определенное количество материалов. Чтобы найти дополнительную информацию, пришлось долго рыться в европейских инструкциях и уложениях.

А вечером дома было тихо и спокойно, и в сгустившейся надо мной тишине я вдруг расплакалась. Я плакала долго и безутешно. В этой боли сосредоточилось все, что я потеряла, и к чувству утраты примешалось ощущение полной беззащитности. Днем я гнала от себя и тишину, и страдание, им не было места. Но по вечерам снова возвращалась эта мука, потихоньку потягиваясь, почти с нежностью, и снова все заполоняла.

20 марта, воскресенье

Спустя несколько недель я решила обратиться к психотерапевту, специалисту по кризисным состояниям, но все службы экстренной психологической помощи были заняты работой с выжившими после цунами в Юго-Восточной Азии. Только через пять месяцев после смерти Стига я наконец нашла женщину, практиковавшую как частный психотерапевт. Сегодня у нас прошла первая встреча. После стольких месяцев, когда я не могла выплеснуть свою боль, меня вдруг попросили все рассказать. У меня никогда не получалось говорить о таких вещах. Я смогла только нарисовать состояние, в котором пребываю: круглый мяч.

В течение марта я получала многочисленные электронные письма от Иоакима, где сообщалось о расходах по оформлению наследственных дел и сведении счетов. Он написал также, что уже получил от Вейлера первый том трилогии, и спрашивал, есть ли текст у меня. Из его сообщения я ничего не поняла, и после 24 марта от него больше не приходило известий.

29 марта, вторник

После пасхальных праздников я взяла два с половиной дня отпуска, так как мне не хватало мужества ехать на работу в Фалун на столь короткое время. Я осталась в Стокгольме, чтобы сделать кое-какие перестановки в квартире. Мне хотелось убрать книги Стига из его кабинета, который служил одновременно помещением для гостей, и переоборудовать комнату. И снова через мои руки прошла вся его жизнь. Сортируя потрепанные книги, я буквально ощущала пальцами исходящее от них его тепло, его ненасытное любопытство. Пришлось ненадолго прерваться: слезы не давали работать. А когда я опять взялась за дело, меня захлестнуло серое море отчаянной тоски. Стало грустно, бесконечно грустно.

Вечером того же дня я написала Иоакиму и сообщила, что запросила налоговую инспекцию о сроках подачи декларации о налоге с наследства Стига, и мне ответили, что дело может ждать до июня месяца. Более долгая отсрочка потребует письменного запроса. Я также объяснила, что у меня пока не хватает духу разобрать документы Стига, но непременно надо найти все счета и квитанции.

И прибавила, что собираюсь прибегнуть к помощи главного бухгалтера с работы Стига, поскольку надо отделить счета, объединенные с вычетами, от тех, где отражены возмещенные издержки. Он уже однажды помогал с предыдущими декларациями, так что предмет ему знаком.

Я поведала ему также, что вот уже две недели посещаю психотерапевта и это определенно к лучшему, ибо, как он говорил, самопознание — тоже хорошая школа. Может, это даже главное в такой момент, когда сам не понимаешь, кто ты есть.

Я пожаловалась, что в последнее время сильно ослабла и бывают дни, когда мне приходится оставаться дома и не ездить на работу. Невозможно описать, как мне не хватает Стига. Он всегда твердил, что нельзя бросать начатое и дело следует доводить до конца. Но когда от тебя оторвалась половина, это легче сказать, чем сделать.

В заключение своего послания я передала привет Майе, велела ему себя беречь, чтобы не оказаться в такой же ситуации, как Стиг, который тоже не умел говорить «нет».

На свое письмо я ответа не получила и только месяц спустя поняла почему.

9 мая, понедельник

Сегодня утром пришло письмо из налоговой инспекции с грифом «К вашему сведению». Меня информировали, что в результате описи наследуемого имущества и раздела наследства, о которых сообщили в инспекцию 14 апреля Иоаким и Эрланд, им отходит все, включая половину нашей квартиры. Они отдают детям Иоакима по 100 000 крон (10 000 евро) каждому, из расчетов, сделанных издательством «Норстедт», а мне оставляют мебель, которая оценена в 1200 крон (120 евро)! Тогда я вспомнила, что 13 апреля звонила Эрланду узнать, как идут дела, а он ответил, что ничего не знает и мне надо связаться с Иоакимом, который всем этим занимается. Он разговаривал со мной холодно и отстраненно. А 14 апреля они подали налоговую декларацию.

Какое надругательство над памятью Стига! Над его жизнью, над нашей с ним совместной жизнью в течение тридцати лет! Меня раздирали гнев, унижение, отчаяние и паника. Если Эрланд и Иоаким предъявят иск на половину квартиры, я не смогу расплатиться. Куда же мне деваться?

Перед тем как сесть в поезд до Фалуна, я позвонила Перу Эрику Нильссону и рассказала о пресловутом «К вашему сведению». Делать было нечего! И он пообещал вмешаться.

14 мая, суббота

Я позвонила Сванте Вейлеру, чтобы сказать: разбирая бумага, я нашла наконец тот самый контракт, подписанный Стигом, который меня настойчиво просили найти еще в декабре. Любопытно, но теперь этот документ Вейлера нисколько не интересовал. Он высказал совершенно невероятную вещь: будет лучше, если произведениями Стига станет распоряжаться «Норстедт».

В один из последующих дней мне позвонила Бритт. Она хотела принять участие в переговорах с Эрландом об этом письме из налоговой инспекции. Поскольку я не согласилась, она заявила:

— Ева, я знаю кое-что, о чем не знаешь ты. Я не хотела тебе раньше говорить, потому что ты была не в том состоянии, чтобы слушать.

Оказалось, что в день похорон некто подошел к Бритт и сказал:

— Будь начеку, они уже говорят о том, что все заберут себе.

Я застыла с мобильником в руке, как парализованная. Так вот оно что — все было решено еще тогда.

Бритт настояла на том, что сама поговорит с отцом Стига. И он заявил, что я страдаю умственным расстройством. Доказывалось это тем, что якобы я хотела все деньги передать «Экспо» и фонду газеты, который учредил Стиг. «Как тебе это?» — спросил у Бритт Эрланд и надолго замолчал. Было совершенно ясно, что он никому ничего не отдаст. Но тогда напрашивается вывод: Стиг тоже был сумасшедший, поскольку это он планировал перевести деньги «Экспо».

Когда все эти факты выплыли наружу, я получила множество потрясающих писем от друзей. Некоторые предлагали выступить моими поручителями при займе денег на выкуп половины нашей квартиры, отошедшей семейству Стига. И я поняла, что обладаю богатством… Моими друзьями.

Вот уже семь месяцев, как Стиг ушел от нас. Я только-только начинаю приходить в себя. Сегодня мы с Грунстад, моим врачом-психотерапевтом, говорили об идее, которая укоренилась во мне с детства: за большим счастьем неизбежно следует столь же великое горе. Она убеждала меня, что это неверно и я напрасно каждый день боялась кары за то, что мне было хорошо. Домой я вернулась с чувством небольшого (совсем небольшого) облегчения. Достав новую лампу желтого стекла, я поставила ее на белый лакированный подоконник и в первый раз зажгла. Потом перебрала этажерку в кабинете Стига и поставила на нее его детскую черно-белую фотографию, где он изображен с бабушкой и дедом перед их маленьким деревянным домом. Эта фотография висела у них на кухне, и я ее забрала, когда мы вернулись. Рядом я поставила свое фото, посмотрела на Стига и попросила его приглядывать за мной. А потом долго плакала, опустив голову.

7 июня, вторник

Я получила перевод через банк «Фёренинг» в Умео, где обитают Ларссоны: все, что осталось на сберегательной книжке Стига после того, как они ею воспользовались, — 1290,63 кроны (136,56 евро). Какое унижение. Какое презрение. Больше Эрланд и Иоаким никак не давали о себе знать.

10 июня, пятница

Я отправилась в Торговый банк, чтобы снять деньги с нашего общего со Стигом счета и заплатить 8640 крон (914 евро) юристам за составление описи наследства. Из оставшихся 30 000 крон (3174 евро) я сняла 15 000, не уведомляя о наследовании. Пошли они все! Не желаю больше иметь никаких контактов с Ларссонами.

Хорошо бы добиться признания гражданских браков законными. Не хочу, чтобы другие женщины терпели такую же несправедливость. Я позвонила Ронни Эландеру, депутату от партии социал-демократов, и Густаву Фридолину из партии зеленых. Совершенно ошарашенный, Фридолин попросил меня прислать ему подробности по электронной почте.

11 июня, суббота

Чтобы привести в порядок пол в кабинете Стига, я вытащила в гостиную кипы бумаг и нашла документы из банка «Икано». Я совсем забыла, что перевела туда страховку жизни Стига. Значит, я могу снять деньги на дорогу от Фалуна до Стокгольма и присутствовать на заседании дирекции «Экспо» в ближайший четверг. Дневной билет дороже и стоит шестьдесят девять евро вместо двадцати шести. У меня таких денег не было, а ближайшая зарплата только через две недели.

Выравнивание пола — работа нелегкая! Пришлось звонить поставщику мастики для заделывания трещин. Отремонтировать кабинет будет непросто, но я должна это сделать сама. Никому не могу препоручить это — свою боль никому не препоручают. По мере того как я переставляю вещи, оставшиеся от Стига, боль идет за мной по пятам по всей квартире. В памяти всплывает все, чем он интересовался, что делал, чем увлекался… Это мучительно.

Я снова взялась за обработку пола. Эти несколько квадратных метров деревянного покрытия доводят меня до слез. Мои слезы капают и утекают в щели между половицами, по которым я, выбиваясь из сил, ползаю на коленках. Сущий ад. И почему я не сделала этого, пока Стиг был жив? Он бы так порадовался. И теперь я принялась переоборудовать комнату, а еще мне надо закончить книгу о Хальмане и создать фонд Стига Ларссона, который я надеюсь учредить. А еще надо бороться за квартиру! Я живу в совершенно непереносимой тоске и тревоге. Пер Эрик Нильссон предложил Ларссонам и Сванте Вейлеру передать мне право распоряжаться произведениями Стига и поднял вопрос о квартире. В ответ — тишина. С марта месяца никаких вестей ни от Ларссонов, ни от издательства «Норстедт».

В июле я узнала, что уже готова к выходу аудио-версия трилогии. В декабре 2004 года Вейлер мне солгал: все-таки в контракте Стига с «Норстедт» по этому поводу пункта не было.

20 июля, среда

Первая неделя отпуска. До меня дошли сведения, что издательство «Норстедт» отвергло предложение объединения «Стрикс» о передаче прав на экранизацию «Миллениума». Издатели хотят иметь дело с более серьезной компанией. Я просмотрела контракт «Норстедт» на детективы Стига, чтобы убедиться, действительно ли там упомянуты права на экранизацию. Ничего такого нет — речь только об аудиоверсии. На самом деле Стиг говорил друзьям и коллегам, что не хочет иметь «Норстедт» в качестве агента по правам экранизации и что если ему понадобится переработать свои книги для кинематографа, то он решится на это только через два-три года после публикации, то есть не раньше 2007–2008 года. И агента, и кинокомпанию он собирался искать в Соединенных Штатах, чтобы обеспечить съемки высокого качества. Кроме того, что весьма любопытно, помимо соглашения, дающего «Пан эдженси» (компания «Норстедт») право продавать книги за границу, в контракте оговорены только издания в мягкой обложке («покеты»).

Поразмышляв над этой несуразностью, я нашла ей объяснение: Стигу на подпись представили два разных контракта, скрепленные вместе, и он подписал только один, последний, думая, что это все. Этот контракт и касался прав на издание в мягкой обложке. Следовательно, он имеет силу. Таким образом, Стиг прочитал один контракт, а подписал совсем другой — с «Пан эдженси». А основной остался неподписанным. И никто этого не заметил: ни «Норстедт», ни мы.

Я представила себе, что произошло дальше. После смерти Стига, разобравшись в ситуации, издательский дом «Норстедт» дал Эрланду подписать новый контракт, чтобы иметь свободу маневра и как можно скорее выпустить книги. Кроме того, позже им пришлось оформить еще один договор, позволяющий издателю продавать права за границу. Конечно, все это лишь предположения. В любом случае никто не мог подумать, что Стиг позволит семье или издателю распоряжаться своими произведениями и своим имиджем. Полный абсурд. Для такого он был слишком независим! Из-за этого мне так важно получить права на его интеллектуальную собственность. Я говорю прежде всего о статьях для «Экспо» и для «Серчлайта», о книгах о правом экстремизме и тому подобном.

Для второй недели отпуска я собрала чемодан. Завтра уезжаю на острова. Беру с собой пачку чая «Липтон», горчицу и томатную пасту, кускус, соль, смешанную с перцем, растительное масло и уксус, а также походную посуду, которую я уложила в углубления продуктового сундучка.

Еще я взяла свой ноутбук и блокнот в папке из искусственной кожи, формата А4. И, ясное дело, я прикрепила к дорожному костюму от «Клэттер-мусен»[24] компас и нож, а в карман сунула баллончик со слезоточивым газом.

4 августа, четверг

Меня охватила меланхолия. Она поселилась во мне 19 июля, в первую неделю отпуска без Стига, и не уходит. Она повсюду. Ее на ощупь можно почувствовать в вечернем свете, сначала оранжевом, потом охряном, а потом медном. Та жизнь, которую я знала, прошла. Та, о которой я мечтала, не наступит никогда. Скорее бы уж все это кончилось. Так лучше, чем жить, когда больше нечего ждать.

10 августа, среда

Мне позвонил Пер Эрик Нильссон — хотел убедиться, что я внимательно прочла его предложение о соглашении. Он говорит, что делает все для защиты моих интересов.

— Ты уверена, что прежде всего хочешь иметь право на интеллектуальную собственность, а не на деньги?

Я в очередной раз его в этом заверила.

12 августа, пятница

В конце дня Сванте Вейлер наконец ответил на мой вопрос по поводу прав на экранизацию: Эрланд и Иоаким Ларссоны действительно подписали договор с издательством «Норстедт». Окончательно выйдя из себя, я послала сообщение Перу Эрику Нильссону, чтобы предупредить: договор подписан, несмотря на все его уверения относительно «Норстедт».

Прошло несколько дней, и я прочла в «Сюдсвенска дагбладет» заметку, извещающую о том, что вскоре выйдет на экраны фильм, снятый объединением «Йеллоу берд» по роману Стига Ларссона.

16 августа, вторник

Наконец я позвонила Иоакиму, надеясь получить информацию о судьбе квартиры. Он выступил с совершенно невообразимым предложением, заявив, что мы можем жить вместе. Только этого мне не хватало!

Впрочем, потом он объявил, что они отдают квартиру мне. Однако они уже столько намучились с бумагами Стига, что всю волокиту должна взять на себя я. Верить этому или не верить?

На следующей неделе мы с Бритт поехали навестить наших давних соседей в Эннесмарке, неподалеку от Умео, где я выросла. Мы хотели увидеться с отцом и братом Стига, но всякий раз, как Бритт пыталась им позвонить, они заявляли, что очень заняты. Наконец нам удалось встретиться с ними в ресторане. Поскольку они говорили только о погоде, мне пришлось резко оборвать разговор, сказав, что у нас есть более интересный вопрос для обсуждения: как лучше поступить с произведениями Стига. Немного подумав, Иоаким объяснил, что если я попытаюсь по-своему распорядиться творческим наследием Стига, то вступлю в конфликт с кинематографическим объединением «Иеллоу берд», которое купило права на экранизацию. На все наши вопросы он отвечал, что нам следует обратиться к Сванте Вейлеру. Он также подтвердил, что они с Эрландом отдают мне квартиру, но формальностями я должна заниматься сама. На мой вопрос, каковы сроки, он не ответил. Когда мы уже собрались по домам и ждали автобуса, Эрланд принялся мне втолковывать, что я ведь могу рано или поздно выйти замуж, а это повлечет за собой определенные риски для них.

— Но я хотела выйти замуж только за Стига! — ответила я.

Иоаким подхватил тему и предложил мне выйти за Эрланда — тогда вся эта история с дележом наследства разрешится сама собой. Я так и застыла на месте, а Бритт испепелила его взглядом. А он прибавил, что, разумеется, брак был бы фиктивным!

23 августа, вторник

Получила письмо от Сванте Вейлера. Уле Сонберг, продюсер «Йеллоу берд продакшн», кинообъединения, купившего права на экранизацию произведений Стига, очень хочет со мной встретиться. Они уже начали писать сценарий и будут рады любой информации, которая сможет им помочь. Вейлер также извещал, что отзывы о книгах превосходные и лучшего дебюта нельзя себе представить.

Теперь я знаю, что:

— Иоаким ведет двойную игру;

— Эрланд ему подыгрывает: младший сын всегда был отцу гораздо ближе, чем Стиг.

Отсюда следует:

— надо навсегда порвать с Эрландом и Иоакимом;

— поступать, как говорил Стиг, то есть «мстить за друзей»;

— положиться на помощь посторонних людей.

13 сентября, пятница

Сванте Вейлер покидает пост директора издательства «Норстедт». Ему на смену приходит Ева Иедин. От Ларссонов никаких известий.

Вот уже десять месяцев, как умер Стиг. Ни его отец, ни брат ни разу не спросили меня, где он похоронен.

Со дня нашей последней с ними встречи не пришло никакого ответа на запрос моего адвоката о дарственной на квартиру. Если бы Стиг узнал, что издательство хочет, вопреки его желанию, снять фильм по книгам, он был бы в бешенстве и счел бы это предательством. Но если бы он увидел, как его отец и брат поступили со мной, это ранило бы его больнее всего и он начал бы мстить. Напасть на меня означало напасть на него.

7 октября, пятница

Встреча с сотрудниками «Йеллоу берд» в помещении «Пан эдженси».

Сценарист Ларе Бьёркман начинает с прямого вопроса:

— Ты читала четвертый том?

— Нет!

Опа! Одним сюжетом меньше.

Через несколько минут — еще вопрос:

— Стиг должен был много чего накопать. Где все его записи?

Я вытаскиваю тексты Стига, что захватила с собой: книги о правых экстремистах, последнюю статью в «Серчлайте», репортажи для ГРИДА (Центра исследований и информации о демократии и автономии), для Тель-Авивского университета, для КРИСП (Центра исследований и информации по социальной политике) и так далее.

— Желаете ознакомиться?

Пока они бегло просматривали документы, я сказала:

— Там вы найдете все имена, людей, события, размышления… Это жизнь Стига, и здесь все бумаги. Детективы — всего лишь еще одна форма дела его жизни.

И это совсем другой вопрос!

Они уже приступили к исследованию мест действия и адресов трилогии. Я объяснила, что находила их я, поскольку этому способствовала моя профессия. Далее последовали вопросы о персонажах.

— Кроме тех, кого знает весь мир, как, например, боксер Паоло Роберто, есть ли среди них реальные люди? — спросил кто-то.

Ответ:

— Да.

Следующий!

— А откуда такой странный язык?

В этом, пытаюсь я объяснить, атмосфера его книг не похожа на обычную атмосферу детективных романов. Он родом из Вестерботтена, и надо учитывать значение Библии для тех краев.

Тогда одна из присутствующих женщин согласно кивнула и, к моему изумлению, сказала:

— Я дочь Пера Улофа Энквиста.[25]

19 октября, среда

Около восьми вечера позвонил Пер Эрик Нильссон и вслух зачитал мне ответ от Иоакима и Эрланда, который получил через их адвоката из Умео.

На просьбу отдать мне в управление творческое наследие Стига ответ «нет». По договоренности с издательством «Норстедт» этим будут заниматься Ларссоны или их представитель.

По поводу дарственной на квартиру тоже отказ — она будет написана только при условии, что я передам в «Норстедт» рукопись четвертого тома. В этом случае вопрос об управлении творческим наследием будет пересмотрен.

По поводу части кредита на нашу домашнюю обстановку Ларссоны считают, что она должна быть вычтена из страховки жизни Стига.

Итак, они подчеркивают, что «весьма великодушны», поскольку оставили мне деньги покойного, мебель и страховку.

— Вот черт! Вот это да! — и у меня вырвалось непечатное слово.

— Ну да, именно так можно выразиться, — отозвался Пер Эрик.

Эти нежданные новости, собственно, и повлияли на то, что я не особенно была расположена к сотрудничеству с кинематографическим объединением на совещании 7 октября.

И все началось сначала. Я снова потеряла сон. Вставала, курила, опять ложилась и опять вскакивала, чтобы перед рассветом ненадолго задремать. Потом перестала есть. Не знаю, в который раз.

20 октября, четверг

Отправила письмо Еве Йедин в «Норстедт» и Магдалене Хедлунг в «Пан эдженси», в деталях пересказав ответ Эрланда и Иоакима. Разъяснила, что, поскольку мне отказано в обладании правами на интеллектуальную собственность Стига, им надлежит объявить «Иеллоу берд»: за всей информацией студия должна обращаться к Ларссонам, а не ко мне. Ответа не последовало.

21 октября, пятница

Встреча с Пером Эриком Нильссоном меня обескуражила и привела в отчаяние. Ларссоны предлагают мне «подумать над историей с рукописью четвертого тома». Я взорвалась:

— Не будет им никакой рукописи! Компьютер, где она, возможно, хранится, принадлежит «Экспо», и его содержимое защищено Конституцией. Несомненно, там же находятся и все контакты, информация и все источники Стига! И эти основополагающие документы не должны попасть в руки людей, которые не имеют к ним отношения!

Перу Эрику надо было ехать к внукам. Я осталась одна, совершенно измотанная и опустошенная. Никогда еще я не чувствовала себя такой одинокой.

26 октября, среда

Я больше не могу ни думать, ни рассуждать, ни работать. Ходила к директору по персоналу, который был в курсе событий, и он мне сказал:

— Поезжай домой, там тебе будет лучше.

За окном поезда, увозившего мета в Стокгольм, мелькали осенние поля. Они все были словно выбриты и выглядели мрачно. Щедрая усталая земля отливала коричневым, зеленым, охряным и черным. Осень помогла мне собраться с силами. Я была измучена и в то же время полна решимости бороться дальше. За Стига. Как сделал бы он. Как он просил бы меня сделать.

Приехав, я отключила все телефоны и решила в течение нескольких дней не открывать электронную почту. Впервые за год я просто отдыхала, читала стихи, гуляла, смотрела на озеро Меларен. В его водах лежит мое заклятие для Стига. И этим я счастлива. С тишиной Стиг снова вернулся в дом, ведь его место было там. Я плакала, слушая «You are always on my mind». Я начала с ним разговаривать. И чувствовала себя ничтожеством, потому что не сумела отстоять труд всей его жизни. Мне казалось, что я его предала.

31 октября, понедельник

Я проснулась в 10 утра и спустилась к берегу пролива Фурусундледен, к бегущей воде. Я искала камушек, чтобы положить на могилу Стига. Каким он должен быть? Наверное, как увижу, сразу узнаю. У воды подходящего не было. Я пошла дальше, и ноги сами привели меня к большому нагромождению красных скал, на ощупь одновременно гладких и бархатистых, в черных прожилках. Они навели меня на мысль о Стиге — одинаково мужественном и нежном, неколебимо стойком в своих убеждениях и невероятно ранимом, о чем знали только очень близкие люди. У меня не было под рукой ничего, чем можно было бы отколоть камушек. И я подумала, что так и должно быть: эта скала, как Стиг, слишком цельная, чтобы дать себя расколоть. Ну и пусть стоит здесь. В память о Стиге.

Домой я возвращалась поздно. В лесу меня обдало холодом. Я собирала кислую свежую бруснику, чернику, которая уже набрякла водой и мало на что годилась. Сквозь оставшиеся на деревьях желтые листья просвечивало осеннее солнце. Печальная осень для печальной женщины. Я взобралась на невысокий холм, заросший мхом. По мягкому ковру вилась тропа, ведущая в никуда.

Хорошо бы вот так подниматься и подниматься к свету.

Наверху ничего интересного не было, и я остановилась погреться на солнце. И мне подумалось: я крошечное существо, которое ничего не значит в этом мире.

Я проиграла в том, что было единственно важным после смерти Стига: не сумела его защитить. И это поражение я воспринимала как предательство со своей стороны. У меня не было сил идти дальше. Слезы бежали по щекам, по подбородку, начали уже проникать сквозь шерстяную ткань пальто. А я все повторяла: «Прости меня, прости меня».

Вдруг послышался какой-то непонятный звук. Подняв голову, я увидела огромного ворона, который с царственной небрежностью чертил надо мной в воздухе кривые в форме полумесяца, постепенно снижаясь. Можно было подумать, что он собирался сделать круг, но всякий раз возвращался ко мне, словно говоря себе: «Ну ладно, так и быть, если это так уж важно». И, описав дугу, долго что-то ворковал низким мелодичным голосом. И вдруг до меня дошло: ведь я же, произнося нид на берегу Меларена, просила пару воронов Одина, Хугина и Мунина, чтобы они своими клювами продырявили головы, глаза и сердца жестоких и подлых лжецов, из-за которых так страдал Стиг.

От изумления мне в голову пришла невозможная мысль. Без страха и смущения я подумала: «Так это ты прислал своего ворона, Один?»

Не знаю, что отвечала птица, но ее голос достиг моего сердца, усмирил отчаяние и успокоил меня. Ворон будто бы говорил: «Все будет в порядке. Тебе больше не надо тревожиться. А теперь иди домой». На обратном пути меня пошатывало от голода и недосыпания. Но я была уже не одна. Со мной был Стиг. You were always on my mind. Я знаю, милый друг, даже когда у тебя не хватало времени для меня, я всегда присутствовала в твоих мыслях. А ты в моих. В тот вечер я поняла, что сейчас главное — не пойти ко дну.

Вернувшись, я отправила несколько сообщений, что со мной все в порядке и мне просто нужны покой и время, чтобы все осмыслить и передохнуть.

3 ноября, четверг

Сменила номера домашнего и мобильного телефонов. Теперь всем, кроме друзей и членов семьи, придется разыскивать меня через Пера Эрика или другого юриста. Из магазина вышла с чувством огромного облегчения.

И наконец отправилась к нашему семейному врачу. Увидев, в каком я состоянии, она пришла в бешенство. Я не хотела принимать никаких лекарств и отказалась от двухмесячного отпуска, но согласилась в течение месяца работать с частичной нагрузкой. Работа была нужна, во-первых, чтобы чем-то занять разум, а во-вторых, чтобы успокоиться и вернуться к нормальной жизни.

9 ноября, среда

Сегодня день памяти Хрустальной ночи и первая годовщина смерти Стига. Полдня я провела, работая над речью, которую должна была произнести, и решила начать с фотографий. Я надела черные брюки, темно-коричневую блузку, которую купила в Мирорне, замшевое пальто с блошиного рынка в Фалуне, распустила волосы и чуть-чуть накрасилась.

Вечер проходил в ресторане «Крикельн». Разносили кофе и пирожные.

Даниэль Пуль из «Экспо» начал свое выступление с того, что у него не осталось каких-то особенных воспоминаний о Стиге, но он запомнил Стига всегда в состоянии… вслушивания.

— Стиг выслушивал абсолютно всех, даже тех людей, которые нам казались неинтересными. К примеру, ему все время говорили, чтобы он не обращал внимания на этого дурацкого крючкотвора, Яна Мильда из «Блогула фрогур», и не терял с ним времени даром. А что было дальше, вы знаете: Ян Мильд стал секретарем партии «Шведские демократы». Все были ошеломлены, кроме… Стига! Ничего удивительного, что многие руководители партии искренне сожалели о гибели Стига: ведь он к ним прислушивался.[26] Таков уж он был, Стиг, он слушал.

Я оторопела. Даниэль в очередной раз потряс меня своей элегантностью, интеллигентностью и умением убеждать. Когда подошла моя очередь, я взяла слово. Я была очень спокойна.

Начала я с напоминания о том, что мы со Стигом сотрудничали тридцать два года, из которых тридцать прожили вместе. Люди занимаются тем или иным делом не по воле случая, а потому, что жизнь их к этому подталкивает. Затем я сказала, что для понимания творчества Стига надо знать, каким был он сам, и показала черно-белые фотографии, где он еще ребенком изображен с бабушкой и дедом. Затем последовали более поздние, уже цветные: на кухне возле плиты, в механической мастерской деда, где тот, кроме всего прочего, ремонтировал велосипеды. Я объяснила, что эти люди, бедные, живущие почти в отрыве от цивилизации, всегда были для Стига притесняемым меньшинством. И, повинуясь историческим процессам, какое-нибудь из таких меньшинств рано или поздно оказывалось под угрозой уничтожения. Я проследила за передвижением узников шведских (в особенности Сторизена) и датских лагерей для неблагонадежных. Их перевозили в тюрьму Терезиенштадт, где некоторых казнили, а остальных гнали дальше, в Аушвиц или в другие лагеря смерти. Я назвала даты, количество заключенных и погибших. Всю эту информацию я подготовила утром того же дня. Затем вернулась к детской фотографии Стига с дедом. По словам Стига, этот человек побывал узником Сторизена, чудом выжил и смог еще заниматься воспитанием маленького внука, который любил его, как родного отца. Твердые убеждения Стига сформировались в детстве: дед рассказывал ему о событиях Хрустальной ночи, когда он был совсем ребенком.

Я сообщила, что хочу создать фонд памяти Стига. Идея состояла в том, чтобы учредить ежегодную премию для журналистов и фотокорреспондентов, которые не боялись бороться за справедливость. На моей любимой фотографии улыбающийся Стиг, щурясь от яркого солнца, через плечо смотрит в объектив. Под этой фотографией я поместила фразу из передовицы «Экспо» за декабрь 1997 года, никогда не вышедшей в свет: «Мы знаем: все, что сделано, необходимо…»

И в заключение я сказала, что в то время «Экспо» фактически умирала, не располагая частным финансированием, которое помогло бы газете не пойти ко дну. Редакция была совершенно измотана. Теперь я надеюсь, что все наконец поймут, почему Стиг выбрал слово «необходимо».

Я была очень рада, что смогла работать в этот ужасный день. Смогла спокойно говорить, окруженная дружеским теплом, и печаль не захлестнула меня.

На этот раз 9 ноября стало не днем боли, а днем великого воодушевления.

23 ноября, среда

Очередное письмо от адвоката Ларссонов. Он просит подписать соглашение о разделе наследства, в котором официально значится, что я получаю квартиру в обмен на компьютер Стига.

В сопроводительном письме адвокат подчеркнул: Ларссоны сетуют на то, что их не пригласили на годовщину смерти Стига, и о том же сожалеет издательство «Норстедт». Он упомянул мою речь, в которой, по их мнению, говорилось только о Стиге как писателе. Как же они недооценивали его убеждения! Этот день всегда играл в его жизни важную роль. Невозможно вообразить, чтобы Стиг или любой другой оратор говорил о чем-нибудь ином, кроме страшных событий Хрустальной ночи 1938 года. Те же, кто видит в Стиге только автора детективов, ничего о нем не знают.

25 ноября, пятница

Около половины восьмого привезли заказ из «ИКЕА»: кровати, матрасы, простыни и чехлы для мебели.

Я сразу же отправилась в магазин на Фридхемсплан за колесиками для кроватей. У тех, которые я присмотрела, отверстия были слишком близко к краям, и вместо более высоких и тонких, черного дерева, я купила двойные серые.

26 ноября, суббота

Заходила к подруге за дрелью. Чтобы высверлить отверстия, мне пришлось упираться ногами в верстак и взять сверло 3,5 мм и болты 4 мм. Быстро сообразив, что надо сделать риску более длинным болтом, я нашла его в выдвижном ящике. Принялась прикручивать ножки к первому дивану-кровати, который поместила в новой комнате. Сатиновый чехол на матрасе был в черную, белую, серую и желтую клетку. Диван-кровать я подвинула к окну и, подложив под спину подушки, устроилась на нем и долго смотрела на озеро Меларен и воды канала Хаммарбю, текущие внизу.

Собрав второй диван-кровать, я поставила его в угол вдоль стены, напротив первого. Получилось здорово. Теперь у меня есть комната, которая соответствует моей новой жизни. Одновременно и кабинет для работы, и гостиная, где после обеда могут устроиться гости, и комната для приезжих друзей. Книги Стига я расставила на тиковой этажерке у окна.

Потом я улеглась спать в этой комнате. И прекрасно выспалась. Окружавшие меня книги создавали ощущение, что пространство, в котором я уснула, ко мне благоволит.

Декабрь

В декабре Иоаким позвонил Бритт и, кроме всего прочего, заявил, что если я опубликую четвертый том «Миллениума», «Норстедт» не выпустит второй и третий.

Бритт разъяснила ему, что компьютер с рукописью является собственностью «Экспо», а не лично Стига. Видимо, этот несчастный компьютер стал для Ларссонов идеей фикс. Спустя несколько недель их адвокат позвонил в «Экспо» и справился о его местонахождении. (Этот вопрос уже поднимали на собрании директоров издательства в январе 2006 года, и ответ был исчерпывающий: «Неизвестно».)

Ожидая в любой момент, что меня выставят из собственного дома, я принялась рассортировывать свои документы по папкам, а вещи по коробкам. Но ситуацию я контролировала хорошо, и теперь уже меня вряд ли что-нибудь могло испугать или потрясти. Я вновь обрела равновесие и внутренний стержень. Мой психотерапевт утверждала, что я быстро выхожу из кризиса.

Теперь самое время подвести итог уходящему году. Но прежде всего придется подвести итог моей жизни со Стигом. Выводя «Я его любила», я расплакалась. Ведь сейчас это единственное, что имеет значение.

Когда умер Стиг, у меня в жизни была одна цель: «Выжить». Я записала ее на листке бумаги. В 2006 году я написала вот такие слова: «Начать жить заново».