Милый Каин

Глава тринадцатая «Check mate»[18]

«Ну и ладно, значит, так тому и быть, — мысленно успокаивал он сам себя. — Все кончено, но ведь клиент всегда прав».

Самым обидным было прекращать работу, не закончив ее, оставив загадку неразгаданной, причем в тот самый момент, когда между ним и Николасом установилась какая-то связь, возникло ощущение, что он вот-вот сможет благотворно воздействовать на мальчишку. Нужно было только немного подождать, пока тот привыкнет к нему и проникнется доверием. Хулио был уверен, что Нико вот-вот порадует его каким-нибудь признанием или же нестандартным поступком, который засвидетельствует перемены, реально произошедшие в его душе. Увы, по всему выходило, что этому не суждено было сбыться.

Внутренне он соглашался с тем, что Карлос оказался во многом прав, когда высказывал ему свои личные претензии. Хулио действительно совершил одну очень серьезную ошибку. В разработанной им схеме психотерапии отцу Николаса не только не отводилось сколько-нибудь активной, самостоятельной роли, ему вообще там не было места. Более того, своими словами и действиями он всячески препятствовал тому, чтобы тот хоть как-то участвовал в поисках решений семейной проблемы. Все доводы и планы главы семьи Хулио категорически отвергал.

Вполне возможно, что он поступал так, основываясь на каких-то подсознательных подозрениях и сомнениях. Ему давно казалось, что именно в конфликте с отцом крылись причины столь странного поведения Нико.

Психологу можно было быть уверенным в том, что эти сомнения заронила в его душу Кораль. Ее намеки, невысказанные претензии, супружеские, сексуальные и даже материнские проблемы сделали свое дело. Хулио стал предвзято относиться к Карлосу, вполне может быть, совершенно необоснованно.

На этом фоне ему казались вполне естественными раздражение Карлоса, его отказ признавать результативность лечения и нежелание видеть положительную динамику в поведении Нико. В ответ Хулио стал, сам того не замечая, все больше накручивать себя. Он вбил себе в голову, что именно присутствие Карлоса является не только отрицательным стимулом для Николаса, но и угрозой его психическому состоянию, может быть скрытой, но от этого не менее серьезной.

При всем этом Хулио был вынужден признаться себе, что у него не имелось ни единого доказательства правоты этого тезиса. Все предположения, выдвигаемые им, основывались на интуиции, догадках и трактовке каких-то мелких, незначительных фактов. Несмотря на то что в его планы вовсе не входило дискредитировать Карлоса перед Кораль, в одном он оказался абсолютно неправ. Нельзя было переступать некий символический порог.

Ну а дальше все пошло в соответствии с законами системной логики. Как только психотерапевт перестает поддерживать необходимую дистанцию, отделяющую его от проблемы, он сам становится ее частью. Она втягивает его в свое поле притяжения и в конце концов поглощаете головой. Вполне возможно, что Карлос не только не преувеличивал, но даже, наоборот, приуменьшал степень воздействия Хулио на его жену.

Поначалу психолог, конечно, считал, что полностью контролирует свои чувства, в любой момент может прервать работу с Николасом, исчезнуть раз и навсегда из поля зрения Кораль Арсе. К сожалению, он и сам не заметил, как его отношение к проблеме изменилось. В последние недели он настолько погрузился в это дело, что прервать работу самостоятельно было уже выше его сил.

Пожалуй, теперь Хулио оказался в весьма комичном положении. Он был тем самым типом, который менее всего подходил на роль психотерапевта в данном конкретном случае. Один человек не может вытащить другого из зыбучего песка, если самого спасателя засосало в него по самые уши. Слишком многое связывало его с этой семьей, очень уж сильным было эмоциональное напряжение и чересчур интенсивной — внутренняя связь с этими людьми.

«Интересно, как воспримет Нико мое исчезновение? Карлос, естественно, не поинтересовался мнением сына по поводу продолжения занятий с психологом».

В последнее время Хулио стал воспринимать мальчишку совсем иначе, не тем хитрым и жестоким эгоистом, каким тот показался ему в самом начале знакомства, а хрупким и ранимым созданием, живущим в постоянном напряжении, вынужденным защищаться от какой-то очень серьезной опасности. У этого парня явно была тайна, которая мучила его и заставляла испытывать страшные страдания. Хулио почти вплотную подошел к разгадке этого секрета, но, увы, это случилось слишком поздно.

«Угроза, висящая над Нико, так и останется с ним. Решение Карлоса исключить меня из круга лиц, пытающихся решить проблему Нико, поставило крест на всех моих стремлениях помочь его сыну».

Хулио задумался над проблемой, оставшейся нерешенной, и стал искать по дому блокнот, в котором записывал свои соображения и наблюдения, сделанные по ходу работы. В какой-то момент его сердце просто оборвалось. Он вспомнил, что оставил блокнот в «Римской вилле», прямо на журнальном столике, стоявшем в гостиной.

Записи психолога о пациенте, оказавшиеся в распоряжении последнего, — это то же самое, что взрывчатка, попавшая в руки потенциального террориста. От одной мысли о том, что Нико может прочесть все комментарии в свой адрес, у Хулио волосы встали дыбом. Нужно было срочно ехать туда, в дом Кораль и Карлоса, и забирать блокнот. По предварительным прикидкам выходило, что если по дороге не будет пробок, то часам к девяти он окажется в Ла Моралехе.

Настроение у него было не из лучших. Сидя в машине, он представлял себе, как ему придется звонить в дверь на ночь глядя и объясняться с хозяевами насчет того, что он, видите ли, соизволил забыть у них в доме кое-что важное, то, что ни в коем случае не должно попасть в руки Нико. Еще страшнее ему становилось оттого, что внимательный и любопытный парень сразу же мог заметить блокнот, оставленный на столе, и успел ознакомиться с его содержанием.

Вечерний час пик уже миновал, но машин на улице по-прежнему было довольно много. Хулио выбрал не самую короткую дорогу, а ту, на которой, по его расчетам, было наименее напряженное движение. Он очень надеялся, что успеет добраться до цели раньше, чем Карлос вернется домой, поэтому на педаль газа давил так, словно хотел оторваться от навязчивой мысли, преследовавшей его.

Ему не повезло. Карлос Альберт, уже в халате, сам открыл ему дверь. По выражению его лица сразу стало понятно, что хозяина дома этот поздний визит ничуть не обрадовал. Впрочем, Карлос взял себя в руки и внешне держался очень любезно. Для начала он предложил гостю что-нибудь выпить, но тот отказался, явно не желая задерживаться в этом доме ни на секунду дольше, чем это было необходимо.

Карлос Альберт понятия не имел ни о каком блокноте, а Кораль Арсе еще не вернулась с работы, потому что на ее смену была назначена сложная хирургическая операция. Дети ужинали на кухне вместе с Арасели. Она вышла на минутку в гостиную и поздоровалась с психологом. К сожалению, служанка также ничем не могла ему помочь. Никаких незнакомых вещей, в том числе и блокнотов, она в доме не видела.

Хулио наскоро осмотрел гостиную и, мучимый самыми худшими предположениями, попросил разрешения пройти в комнату Нико. Он получил согласие хозяина, поднялся на второй этаж и буквально через минуту обнаружил свой блокнот на полке между учебниками Николаса.

Худшие опасения Омедаса подтвердились. Мальчишка явно успел ознакомиться с его записями. Теперь у него появилось серьезное преимущество. Он лучше знал, что думал о нем Хулио, чем тот, в свою очередь, представлял себе, какого мнения о нем придерживался его подопечный.

«Похоже, все пропало», — подумал Хулио, попрощался с Карлосом и направился к выходу из дома. Хозяин явно обрадовался, что гость нашел потерянную вещь, теперь уже куда более искренне и даже, пожалуй, слишком настойчиво стал предлагать выпить с ним рюмочку-другую. Настроение Хулио не располагало к беседам с Карлосом. Он поблагодарил, еще раз попрощался и вышел на улицу.

Когда калитка захлопнулась за его спиной, Хулио наконец смог вздохнуть спокойнее и хотя бы немного расслабиться. Сначала он хотел было даже прогуляться по кварталу, но понял, что сейчас — не лучшее время для этого. Кроме того, блокнот просто жег ему руки. Омедас сильно подозревал, что Нико не только успел прочесть большую часть записей, но и наверняка оставил в блокноте какой-нибудь знак, свидетельствующий о том, что он успел ознакомиться с его содержанием. Это было бы вполне в его духе — дать Хулио знать, что преимущество теперь на его стороне, постараться зацепить оппонента, заставить понервничать и попереживать.

Хулио сел в машину и уже собрался было отъезжать от тротуара, как вдруг кто-то постучал в окно. Он резко обернулся и увидел Кораль Арсе, стоявшую на тротуаре. Она только что приехала с работы и, судя по портфелю в руках, домой еще не заходила. Хулио открыл ей дверцу. Они перекинулись буквально парой слов и решили отъехать подальше от дома, чтобы не попадаться на глаза Карлосу.

Кораль не стала скрывать чувства, которые вызвано у нее единоличное решение мужа прекратить психотерапию, начатую Хулио. Женщину разозлил как сам отказ от дальнейших занятий, так и то, что Карлос проделал все у нее за спиной, не спросив совета. Она сама узнала о его решении лишь несколько часов назад, когда он позвонил ей в обеденный перерыв. В голосе Кораль слышались раздражение и обида. Она явно была уверена в том, что Карлос действовал так на основании каких-то своих умозаключений, доводов и аргументов, вполне возможно, совершенно субъективных. Ведь не мог же он не видеть, что занятия с психологом, особенно посещения шахматного клуба, начали давать эффект и положительно сказались на поведении их сына.

— Я так понимаю, отношения у вас не совсем безоблачные, — негромко произнес Хулио, постаравшись подобрать как можно более деликатную формулировку.

— Да мы с ним как ноготь и мясо, живая плоть, в которую он впился.

Они подъехали к торговому центру и нашли в его недрах почти пустой кафетерий. Чтобы прийти в себя после работы, Кораль заказала какой-то травяной чай. День у нее выдался тяжелый, оказался одним из тех, когда все валится из рук, идет не так, как хотелось бы. Хулио наблюдал за Кораль, смотрел в ее усталые глаза, и она казалась ему еще красивее, чем обычно, именно вот такая, с растрепанной за день прической, не накрашенная и не желающая тратить последние силы на то, чтобы соблюдать видимость хороших манер или просто ради того, чтобы произвести благоприятное впечатление.

— Хорошо, что мы встретились. Я как раз хотела с тобой поговорить, причем не по телефону, а с глазу на глаз. Пойми, нельзя бросать Нико прямо сейчас, на полпути. Ты ему нужен, я в этом просто уверена.

Он внимательно выслушал ее, затем переспросил:

— Что, по-твоему, я должен теперь делать? Ты не забывай, меня уволили.

— Теперь будешь работать на меня. По-моему, разницы никакой. Или я не права?

— Понимаешь, я утратил объективность отношения к этому делу и не могу посмотреть на ситуацию со стороны. В общем, все это довольно неожиданно стало касаться меня лично. С профессиональной точки зрения это совершенно недопустимо.

Хулио вовсе не был уверен в том, что правильно выразил свои соображения по этому поводу, а Кораль верно их поняла. Но если она и была удивлена таким ответом, то скрыть свои чувства ей вполне удалось. Что-либо возражать и вообще как-то комментировать его слова она не стала.

В наступившей тишине Омедас размышлял над тем, зачем ей понадобилось, чтобы именно он, а не кто-то другой продолжал заниматься с ее сыном.

— Уже поздно, — негромко сказал он, чтобы вернуть Кораль к реальности.

— Ты что, вправду вот так возьмешь и уйдешь?

— Понимаешь, дело вышло из-под контроля. Мне действительно не следует продолжать заниматься им.

— Но почему?

— Это же очевидно. Врач не должен вмешиваться в жизнь пациента.

— Можешь не повторять. Я хорошо знаю кодекс врачебной этики.

— Да, это одно из наших профессиональных правил.

Кораль внимательно посмотрела на него и сказала:

— Я, между прочим, и другое правило помню. Никогда не бросай то, что начал. Особенно если этим шагом ты можешь разбить сердце женщины.

Теперь Хулио был абсолютно уверен в том, что их отношения зашли слишком далеко. Ему пришлось прибегнуть к иным доводам:

— Я не могу продолжать заниматься с твоим сыном без согласия Карлоса, тем более — втайне от него. Сама подумай! Если он об этом узнает, то наши отношения станут, скажем так, еще более напряженными.

Кораль только грустно вздохнула. Они оба снова замолчали и задумались каждый о своем. Хулио размышлял о том, что Кораль, видимо, почувствовала его внутреннее нежелание бросать это дело, и только поэтому решилась предложить ему поработать с Нико втайне от Карлоса. В ее предложении явно сквозил какой-то личный интерес.

— А тебе не кажется странным это совпадение? Стоило нам заподозрить его в чем-то, как муж тотчас же решил уволить тебя! Похоже, он действительно не хочет, чтобы ты докопался до сути происходящего.

Для Хулио оказалось неожиданностью то, что Кораль могла трактовать случившееся именно с этой точки зрения. Судя по всему, она давно затаила какую-то обиду на Карлоса и теперь была готова высказать все, что она о нем думает.

— Думаешь, он что-то заподозрил? Интересно, что именно?

Кораль жестом дала понять Хулио, что ответ на этот вопрос ему придется искать самому. Она не хотела или же не имела права говорить ему на эту тему что бы то ни было. Вот почему, следуя ее логике, он не мог бросить это дело сейчас, не доведя его до конца.

— Ты имеешь в виду те причины, по которым твой сын его ненавидит? — предположил Хулио.

Кораль все так же молча кивнула.

— Между прочим, мы с Карлосом едва знакомы, — заметил он.

Кораль взяла в руки чашку и сделала большой глоток. Она понимала, что нельзя сбрасывать со счетов и такую простую очевидную причину, как ревность. Карлос наверняка заметил, что между психологом и его женой установились какие-то странные и, пожалуй, излишне доверительные отношения. Желание поскорее избавиться от возможного соперника вполне логично объясняло решение отказаться от услуг Хулио, принятое им.

— Про нас с тобой он ничего не знает, — сказала Кораль, продолжая рассуждать вслух. — Я имею в виду, про то, что когда-то было между нами.

— Ты уверена?

Кораль вновь молча кивнула.

— А Нико? Ему что-нибудь известно?

— Нет, ничего.

Хулио Омедас посмотрел через витрину на темную улицу, понаблюдал за машинами, проезжающими мимо кафе, повернулся к Кораль и коротко сказал:

— Ладно, согласен. Сделаю, что смогу.

— Нет, так дело не пойдет. Ты будешь выполнять работу не так, как она будет получаться, а доведешь дело до конца.

Официант принес им счет. Кораль и Хулио огляделись и увидели, что остались последними клиентами в пустом кафе. Здесь, в этом безлюдном помещении, Хулио вдруг почувствовал, насколько близки они с Кораль. В первую очередь физически. Их сейчас разделял только крохотный квадратный столик, какие-то две чашки, подставка для салфеток и яркая стойка с рекламой сэндвичей, продающихся по специальной цене. Чтобы прикоснуться к Кораль, нужно было лишь протянуть руку.

Хулио находился так близко от нее, что чувствовал себя абсолютно безоружным. Ему действительно нужна была Кораль, ее любовь. Он был безмерно счастлив, даже просто находясь рядом с нею. Порой ему начинало казаться, что этих двенадцати лет просто не было, они с Кораль встретились после нескольких дней разлуки. В этой жизни ему не нужен был никто, кроме нее.

Он вдруг почувствовал непреодолимое желание наклониться к Кораль и поцеловать ее, при этом был практически уверен в том, что ее в эти мгновения обуревали точно такие же чувства. Тем не менее они не сделали этого рискованного шага — не из стыда, не из робости, а скорее из чувства ответственности друг перед другом. Решиться на такое сейчас, в этих странных обстоятельствах, было бы полным безрассудством.

Хулио ощущал, что здравый смысл и чувство ответственности пока еще разделяют их, но стоит ему лишь позвать Кораль, ту самую, единственную и неповторимую, которую он вспоминал все эти годы, и она откликнется на его зов. Одно прикосновение, единственный взмах волшебной палочки — и она сбросит печальную маску, вновь улыбнется ему прекрасной, счастливой улыбкой.

Они вышли на ночную улицу, напоенную ароматами близлежащих садов, и немного прогулялись по соседнему кварталу. В какой-то момент Кораль показалось, что из-за ближайшей ограды к ним метнулась безмолвная черная тень. Она непроизвольно вздрогнула и прижалась к Хулио, стараясь спрятаться за него. В следующую секунду женщина вновь отшатнулась, но уже не отпускала руку Омедаса до тех пор, пока они не подошли к его машине.

Подъезжая к дому Кораль. Хулио понял, что не отпустит ее просто так и, будь что будет, поцелует в губы. Кораль опередила его. Едва машина остановилась, как она наклонилась к нему, обняла и ткнулась лицом в плечо. Губы Кораль приятно обожгли шею Хулио. При этом она негромко застонала, как будто очнулась от тяжелого сна. Хулио окончательно убедился в том, что не смеет противостоять этому блаженству. Через минуту Кораль заставила себя оторваться от него и выйти из машины.

Прежде чем скрыться за калиткой, она обернулась к Хулио и заговорщицким шепотом произнесла:

— Надеюсь, мое вмешательство не повлияет на… объективность твоих исследований.

Хулио остался сидеть за рулем. Он тяжело дышал. Наступившая ночь открывалась ему как обещание высшего блаженства еще здесь, в этой жизни. Омедас по-прежнему чувствовал Кораль, ощущал на своей коже ее прикосновение.

Он сидел неподвижно, глядя куда-то вдаль перед собой, и неожиданно периферическим зрением заметил рядом с машиной две горящие точки. Хулио вздрогнул, сфокусировал взгляд на этом странном явлении, понял, что происходит, и не мог не улыбнуться. Из-под ближайшего мусорного контейнера на машину настороженно поглядывала кошка.

Хулио вдруг заинтересовало, какой источник света, направленный под нужным углом, мог заставить кошачьи глаза так засверкать там, в самой глубине помойки. Он огляделся и внезапно увидел через заднее стекло машины, как из темного окна комнаты Нико, расположенной на втором этаже, к его машине протянулся тонкий луч света от карманного фонаря.

«Впрочем, это могло мне и показаться», — убеждал себя Омедас.

Для человека, ведущего дневник, самое страшное — когда его записи попадают в руки посторонних. Нико получил доступ к сокровенным мыслям Хулио. Теперь психолог был во многом открыт для него и оказался в весьма уязвимом положении. В общем-то, этот досадный случай мог считаться еще одной уважительной причиной для того, чтобы отказаться от продолжения работы с Николасом. Но бросить все на половине дороги означало для него только одно — потерять Кораль. Ее просьбы, мольбы значили для Хулио гораздо больше, чем все запреты Карлоса.

Омедас открыл блокнот только дома. Он перечитывал свои записи страницу за страницей, чтобы понять, насколько глубоко раскрылся перед Нико, и вдруг наткнулся на то, от чего вздрогнул, как от электрического разряда.

На полях очередной страницы он увидел карандашную приписку Нико, краткое примечание к его заметкам: «Check mate». Эти слова находились как раз напротив записей, датированных пятнадцатым мая. В тот день Хулио спросил сам себя: «Что заставляет мальчишку вести себя именно так? Какова его цель?» Напротив этих коротких фраз Нико и добавил свою приписку.

Хулио Омедас терялся в догадках, ему не терпелось понять, что Николас хотел сказать этими словами. Психологу показалось, что мальчик предложил ему очередную хитрую загадку.

«Почему шах и мат, причем именно по-английски?»

Хулио приготовил себе виски со льдом, сел в кресло и прислушался к тому, как потрескивали в стакане кубики льда, залитые спиртным, куда более теплым, чем они сами. Омедас представил себе, что поднимает тост за то, чтобы скорее найти ключ к этой загадке. Английское «check mate» было для Николаса столь же знакомым выражением, как для других детей его возраста сочетание слов «Game over».[19]

«Так заканчивалось большинство партий, которые он играл против компьютерных программ. „Checkmate“ — вполне возможно, что это действительно ключ к пониманию всех странностей в поведении Нико. Что он хотел этим сказать? Может быть, надеялся показать, что объявляет шах отцу, а то и всей семье? Или он таким образом говорил, что ставит окружающим мат?»

Хулио даже поморщился от столь пессимистичной трактовки двух английских слов, написанных ребенком. Нужно было постараться найти другое объяснение.

«Что такое шах и мат? Это развязка партии, в которой один из соперников одерживает чистую победу, а второй терпит сокрушительное поражение. Один побеждает, другой проигрывает. Не зря о человеке, попавшем в безвыходное положение, загнанном в угол, говорят, что ему поставили мат, что он, если это выразить по-английски, „checkmated“. Эта версия никак не вяжется с Николасом, больше всего на свете не любящим признавать свои поражения. Нет, „check mate“ прозвучало дерзко и вызывающе. Вполне вероятно, что эти слова как-то связаны с отношениями мальчишки со мной, с той виртуальной партией, которую мы разыгрывали не на шахматной доске, а в жизни».

Может быть, со стороны такое толкование и не выглядело очень логичным, но Хулио достаточно хорошо знал Николаса, чтобы предположить, что тот воспользуется терминами из мира шахмат для выражения каких-то своих подсознательных желаний и мыслей. Люди часто пишут те или иные фразы по наитию, не слишком глубоко анализируя то, какой смысл они несут в себе.

«Неужели эти слова — просто своего рода выстрел из стартового пистолета и ничего больше?»

Хулио вовсе не был в этом уверен. В конце концов, период вызовов и, говоря шахматным языком, дебюта их партии давно миновал. В какой-то мере Нико уже принял его предложение и был готов вести с ним игру.

Размышляя об этом и о шахах, поставленных ему жизнью, он углубился в воспоминания о своей карьере мастера, которому так и не суждено было стать ни международным, ни тем более гроссмейстером, хотя некоторых из них в минуты вдохновения ему удавалось обыгрывать. Эти шахи и маты надолго оставляли в его памяти пьянящее ощущение большой победы.

Постепенно мысли Омедаса сконцентрировались на перспективах карьеры Лауры, победы которой он в глубине души считал и своими. При этом Хулио прощал себе этот тайный нарциссизм, в общем-то совершенно безобидный. Он вспомнил Патрисию, многое другое и в конце концов совсем потерял последовательную нить рассуждений. Чтобы встряхнуться, Омедас налил себе еще виски.

Ему нужно было возвращаться к самому началу, оттолкнуться от исходной формулы — «check mate». Впервые в жизни он задумался над тем, почему в английском языке для описания этого шахматного хода прижилось слово «check», обозначающее проверку, выяснение каких-либо обстоятельств.

Впрочем, по-испански выражение «шах и мат» тоже звучало достаточно странно. Хулио покопался в словарях и обнаружил, что этимологически этот термин восходит к персидскому выражению «шах мат» — «король мертв».

Прочитав это, психолог не мог не вспомнить, что ответил ему Николас, когда он спросил его, в чем состоит смысл игры. «Убить короля», — сказал ему мальчишка. Что ж, король мертв. Из персидского это выражение перешло сначала в старофранцузский, где приобрело иное звучание и написание: «eschac mat». Затем оно распространилось по всем европейским языкам: «jaque mate», «шах и мат», «check mate».

Хулио еще раз пролистал все словари и справочники, имевшиеся в его распоряжении, и не нашел никакой зацепки. Все то, о чем говорилось в книгах, не давало ему никакой здравой пищи для размышлений. Наоборот, все эти этимологические курьезы уводили психолога в сторону, не давали сосредоточиться на подлинном смысле короткой заметки, оставленной ему Николасом.

В какой-то момент Хулио задумался, почему, собственно, Нико решил написать «шах и мат» именно по-английски? Чем, спрашивается, его не устроили испанские слова, обозначающие то же самое?

Омедас сосредоточился на слове «check». Он прекрасно знал, что этот глагол многозначен, подумал и решил остановиться на одном из наиболее распространенных значений: «расследовать», «выяснять что-либо». На всякий случай Хулио решил заглянуть в словарь. Вполне авторитетный Коллинз подтвердил правильность его догадок, выдав в качестве одного из значений глагола «to check» испанские эквиваленты «проводить расследование», «проверять», «выяснять».

Настал черед попробовать найти другие значения этой фразы, не связанные с шахматами.

«„Проверь мат“. „Будь осторожен, когда ставишь мат“. Нет, ерунда какая-то получается», — признался себе Хулио.

Настала очередь второго слова. Первое значение глагола «to mate», которое пришло ему в голову, было «спариваться», «совокупляться», «находить себе пару». Эта версия никак не увязывалась с подобранным значением слова «check». «Проверь, не спариваешься ли ты?» звучало слишком уж натянуто, хотя, учитывая вполне конкретные обстоятельства, полным абсурдом такое толкование назвать было нельзя. С другой стороны, слово «mate» можно было перевести как «коллега», «товарищ» или «приятель». При этом обычно речь шла о человеке того же пола, к которому принадлежал и тот, кто это говорил.

Хулио стало не по себе, когда он, сам того не ожидая, представил себе эту английскую фразу в совершенно ином переводе на испанский: «Проверь приятеля». Неужели сын Кораль, в общем-то, еще совсем мальчишка, смог передать ему столь умело зашифрованное послание? Впрочем, для этого он обладал двумя необходимыми качествами. Во-первых, восемь лет, проведенных в английском колледже, прошли не зря. Нико был практически двуязычным ребенком. Во-вторых, помимо отличного знания английских идиоматических выражений, он всегда отличался умением играть словами и любовью ко всякого рода шарадам и загадкам.

На всякий случай Хулио решил поискать еще какое-нибудь толкование этих английских слов. «Расследуй, коллега» было очень быстро отброшено как несостоятельная версия. Нико ни за что не пропустил бы запятую перед обращением. Следовательно, в качестве коллеги, партнера или приятеля он имел в виду не самого Хулио, а кого-то другого. Долго раздумывать над тем, кого же именно, Омедасу не пришлось.

Карлос! Именно Карлос был для мальчика приятелем психолога, но никак не отцом или папой. Хулио прекрасно помнил, как Нико, рассказывая о Карлосе, говорил о нем в третьем лице и несколько пренебрежительно назвал его «твой друг», вкладывая в эти слова иронию. Николас ясно понимал, что психолог занимался с ним вовсе не из дружеских отношений с Карлосом, а потому что его «друг» платил ему деньги.

«Проверь Карлоса».

Хулио был просто потрясен. Послание Нико наконец обрело смысл. Это была в некотором роде зашифрованная просьба о помощи.

«Вот только интересно, почему он не попросил об этом раньше?»

Впрочем, все объяснялось достаточно просто. Нико не доверял тем людям, которые работали на его отца, боялся рисковать, открыв свою тайну человеку, который запросто мог рассказать обо всем. Мальчик перелистал дневник психолога и понял, что тот уже давно подозревал Карлоса. Эта новость заставила его рискнуть и сделать свой ход. Само собой, всего он рассказывать не собирался, но хотя бы дал Хулио пищу для размышлений и, более того, обозначил нужное направление. Что ж, судя по всему, Нико решил проверить, насколько можно доверять Хулио Омедасу.

Теперь психолог вновь и вновь задавался вопросом, какое конкретное наполнение могут иметь догадки и подозрения Кораль Арсе касательно какой-то темной стороны отношений ее мужа и их общего сына. Даже она сама не смогла бы точно выразить в словах все то, что ее пугало и настораживало. Тот факт, что Кораль была в этом отношении на стороне Хулио, не делал его задачу сколько-нибудь легче. Он вместе с ней вынужден был гадать на кофейной гуще, пытаясь вычленить истину из океана сомнений и подозрений.

Учитывая сложившиеся обстоятельства, Хулио решил, что просто обязан расследовать этот случай. Он даже был готов пойти на некоторый риск. Омедас надеялся, что, получив доступ к личным вещам Карлоса, он сумеет найти след, столь нужный ему.

На следующее утро психолог вновь приехал в Ла Моралеху, улицы которой за это время изучил как свои пять пальцев. В ответ на его звонок на пороге показалась Арасели. Она как раз заканчивала убираться в вестибюле виллы.

— Привет, Арасели. Как дела?

— Спасибо, хорошо. Дома никого нет. Если хотите, можете подождать здесь, в гостиной. Нико скоро вернется из школы.

Арасели проводила его в гостиную. Он сделал вид, что собирается присесть на диван, но стоило служанке выйти за дверь, как Хулио немедленно поднялся на второй этаж.

В спальню Кораль он вошел как археолог, впервые спускающийся в священный могильник, раскопанный им. На старинный ковер Омедас ступил не без опаски. Ему казалось, что по этому антикварному изделию можно ходить только босиком.

Хулио окинул помещение беглым взглядом и убедился в том, что и здесь все было оформлено богато, но со вкусом. На полочке трюмо стояли духи Кораль. Этот запах он безошибочно узнал бы среди тысяч других. Рядом пристроилась рамка с фотографией, на которой Кораль и Карлос были запечатлены в вечерних нарядах, судя по всему, на каком-то банкете. Открытая серебряная шкатулка с украшениями не слишком привлекла его внимание, хотя ювелирные изделия, сверкавшие в ней, привели бы в трепет любого вора, проникшего в дом. Хулио же куда больше заинтересовала ночная рубашка Кораль. Он взял ее в руки, нежно погладил и поднес к лицу, чтобы вдохнуть едва уловимый аромат тела этой женщины.

По обе стороны кровати стояли столики. На стороне Кораль Хулио обнаружил несколько номеров «Нэшнл джиографик» и какие-то медицинские журналы. Карлос, судя по всему, читал в постели экономические бюллетени и справочники по программному обеспечению.

На маленьком столике в противоположном углу комнаты Хулио заметил хорошо знакомую ему вещицу. Эту дешевую музыкальную шкатулку с морячком Попаем, склонившимся в учтивом поклоне перед своей возлюбленной Оливией, он получил в качестве приза за меткую стрельбу в тире на какой-то ярмарке. Точь-в-точь как диснеевский Попай, он тогда всячески пытался поразить свою избранницу и честно заработал эту простенькую жестянку, расстреляв из пневматической винтовки чуть ли не целый коробок спичек.

Хулио непроизвольно открыл шкатулку. Из нее на пружинке выскочила Оливия и закружилась перед Попаем в смешном, нескладном танце. Дерганые механические движения сопровождало негромкое металлическое треньканье и звон.

Эти звуки сработали как волшебное заклинание. Хулио на время забыл о том, что привело его в эту комнату, и погрузился в воспоминания. Простенькая мелодия вызвала в его памяти целый поток образов — зрительных, слуховых и осязательных. На минуту-другую воспоминания обрели для него даже большую реальность, чем окружающие предметы и пространство. Ему хотелось смеяться и плакать одновременно. Казалось, еще немного, и он перенесется в то далекое, безвозвратно ушедшее время, будет вспоминать о годах разлуки с Кораль, как о кошмарном сне.

Невероятным усилием воли Хулио заставил себя захлопнуть крышку музыкальной шкатулки. Как только стихла музыка, с него спало оцепенение. В последний раз взглянув на Оливию, замершую перед своим поклонником, он поставил шкатулку на место и, проклиная себя за то, что так бездарно тратит драгоценное время, спустился в кабинет Карлоса.

Повсюду на столах и полках здесь лежали кипы документов, биржевые сводки, какие-то таблицы, книги, названия которых ничего не говорили Хулио. Самую большую пачку бумаг прижимало увесистое пресс-папье. В центре стола гордо лежал ежедневник в дорогом кожаном переплете.

В общем, в этом помещении ничего интересного для Хулио, судя по всему, не было. Все эти бумаги, с его точки зрения, совершенно бесполезные, не добавляли ни одной новой черты образу Карлоса, сложившемуся в его сознании. Об этом человеке ничего не сказали ни фотография Кораль, стоявшая на письменном столе, ни полка с записями классической музыки, ни маленькая фигурка ведьмы с головой в виде хеллоуинской тыквы, закрепленная на мониторе компьютера.

Хулио не нашел ничего интересного в кабинете главы семьи и решил заглянуть в комнату Нико, втайне рассчитывая обнаружить там что-то вроде дневника. Это дало бы ему возможность проникнуть во внутренний мир Николаса, даже, образно выражаясь, украсть у него какую-то часть личных мыслей и переживаний. Точь-в-точь так сделал мальчишка, прочитав его рабочий дневник. После этого поступка своего подопечного Хулио чувствовал себя вправе использовать в работе подобные, не совсем корректные приемы.

На письменном столе Николаса, как, впрочем, и во всей комнате, был полный порядок. Хулио осторожно открыл папку, лежавшую на видном месте. В ней оказались какие-то школьные записи и несколько рисунков — машины, космические корабли… Рисовал Нико действительно хорошо. Хулио было приятно думать, что этот дар мальчик унаследовал от матери.

Психолог покопался в ящиках стола и нашел еще один альбом, меньший по формату, изрисованный почти полностью, вплоть до последних страниц. Эти рисунки разительно отличались от тех, что лежали в папке, которую Нико носил в школу. Мрачные картинки в альбоме были выполнены в основном углем, почти без добавления других цветов и красок. Одна из них не на шутку удивила и даже напугала Хулио. На ней был изображен человек на виселице. При этом сама картинка находилась в центре небольшого белого круга, а остальная часть листа была плотно закрашена черным.

На другом рисунке, заинтересовавшем Хулио, был изображен мужчина в костюме и галстуке. Он чем-то неуловимо напомнил Омедасу Карлоса. Мужчина сидел на краю кровати, в которой лежала маленькая девочка. В ней Хулио безошибочно узнал Диану. Этот рисунок походил на предыдущий тем, что тоже был помещен в белый круг на черном фоне. В фигуре мужчины угадывалось что-то неприятное и зловещее. Чего стоили только его руки, засунутые под одеяло и тянущиеся к девочке. Больше всего это изображение напоминало наскоро сделанную зарисовку кошмарного сна.

Эта находка просто потрясла Хулио. Некоторое время он внимательно рассматривал оба рисунка, сравнивал и сопоставлял их. Белый круг в черном обрамлении придавал обоим изображениям вид картинки, подсмотренной через какое-то узкое отверстие, например замочную скважину. Такое сходство, естественно, не могло быть случайным. На всякий пожарный Омедас даже свернул лист бумаги в трубочку и посмотрел через нее на рисунки.

«Так и есть! Кажется, что я сам подсматриваю за нарисованными персонажами через какой-то глазок или маленький иллюминатор. Неужели это просто каприз малолетнего художника? Или в таком изобразительном решении кроется нечто большее?.. Неужели эти картинки изображают то, что было увидено или могло быть подсмотрено именно в таком странном ракурсе?

Напрашивается предположение, что содержание рисунков не является порождением болезненной фантазии мальчика. Скорее всего, он действительно видел нечто подобное через какое-то узкое отверстие. Знать бы еще, где именно Нико мог это видеть. Где, черт возьми, может находиться эта дырка?»

Размышляя над этими вопросами, Хулио попытался сопоставить картинку, изображавшую неприятного мужчину, с реальной планировкой дома.

«Если предположить, что Нико зарисовал то, что происходило в комнате Дианы, то нужно выяснить, откуда он мог видеть происходящее именно в этом ракурсе. Комнаты детей размещаются одна рядом с другой. В двери комнаты Дианы нет ни замка, ни каких бы то ни было других запоров. Кроме того, со стороны двери Нико увидел бы комнату под другим углом. Кровать была бы повернута к нему изголовьем, Карлос сидел бы на ней к нему в профиль. Нет, если бы Нико решил нарисовать то, что он увидел в комнате Дианы с порога, то у него получился бы совсем другой рисунок».

Хулио снова присмотрелся к альбомной странице. Судя по расположению кровати, складывалось странное впечатление. Эту неприятную картину Нико будто бы увидел прямо из своей комнаты, более того, примерно с того места, где располагалась его собственная кровать.

«Бред какой-то, — подумал Омедас. — Какая же замочная скважина может быть в стене?»

Тем не менее он все-таки решил подойти поближе к кровати Николаса и осмотреть стену за ней. Поначалу психолог не обнаружил ничего необычного. Лишь при внимательном рассмотрении он увидел, что плакат с Дани Педросой, занимавший немалую часть стены, был приколот к обоям лишь тремя кнопками. Угол, остававшийся свободным, судя по всему, не раз и не два загибали и разгибали, отчего на нем образовалась достаточно отчетливая складка.

Сердце Хулио бешено колотилось в груди.

«Неужели там, за этим уголком плаката, и кроется разгадка страшной тайны этой семьи?»

Он протянул руку к плакату точно так же, как, бывало, тянулся к шахматной фигуре, чтобы сделать ход, самый важный во всей партии, причем тот, который был подсказан ему не трезвым расчетом, а интуицией, к сожалению так редко выручавшей его за шахматной доской.

«Ну вот, так и есть!»

В стене была проделана дырочка диаметром с вишневую косточку. Судя по неровным краям, она была просверлена каким-то грубым инструментом, чем-то вроде ручной дрели. Перегородка между соседними комнатами оказалась тонкой, и Нико не составило особого труда все это устроить.

Хулио наклонился и посмотрел в дырочку. Прямо перед ним оказалась кровать Дианы, именно в том ракурсе, в котором она была изображена на рисунке. Последние сомнения рассеялись. Омедас осознал происшедшее и почувствовал, что у него волосы становятся дыбом. Он не хотел верить в то, что твердил ему разум, но и опровергнуть собственные умозаключения ничем не мог. Перед ним была та самая кровать, в том же самом ракурсе, с тем же темным контуром вокруг узкого отверстия.

К счастью, сейчас комната оказалась пустой. Дианы на кровати не было.