Милый Каин

Глава семнадцатая Пешка становится ферзем

От операции под кодовым названием «check mate», проведенной Нико, веяло могильным холодом. Оказывается, все это он затеял, чтобы загнать Хулио в ловушку, из которой нет выхода. Омедас с огромным трудом заставил себя поверить в то, что случилось. Вышло так, что он обнаруживал лишь те факты и улики, которые предоставлял Нико, видел лишь то, что ему специально подсунули и оставили на видном месте.

«Убить короля».

Что ж, по крайней мере, противник наконец полностью раскрыл свои карты и степень собственной низости. Теперь он к тому же еще и предлагал Хулио заключить пакт о ненападении и молчать о том, что случилось. В интересах Нико было оставить все как есть. Он нанес страшнейший удар по совести и профессиональной гордости Хулио, поэтому чувствовал себя победителем в этой партии. Мальчишка втягивал Омедаса в свою игру, причем на весьма невыгодных условиях. Стоило Хулио отказаться от участия в ней, как он немедленно — скорее всего, в тот же день — потерял бы Кораль, причем на этот раз действительно навсегда.

Продолжать же игру можно было лишь на условиях и по правилам, предложенным Николасом, что заведомо ставило Омедаса в невыгодное, фактически лакейское положение. Да уж, выбор между плохим и худшим. С чисто технической точки зрения ситуация напоминала такое положение на доске, которое по-немецки называется «цугцванг». При нем любой ход становится проигрышным, хотя минуту назад обстановка и казалась игроку более-менее стабильной.

Николас действительно сумел связать концы с концами и весьма творчески переосмыслить полученную информацию. Он прочитал дневник Хулио, оказавшийся у него в руках, поймал ход мыслей психолога, сумел забежать вперед, поставить капкан и снабдить его вполне убедительной приманкой. Хулио искал внутренний скрытый конфликт в этой вроде бы добропорядочной семье, и он его нашел.

Ему казалось, что странности в поведении Нико являлись проявлением его защитной реакции, стремлением оградить сестру от чего-то странного и неприятного. Что ж, получите то, что вашей душе угодно. Карлос попал под подозрение — ради бога, вот вам главный злодей, не достойный ни сожаления, ни снисхождения.

Весь этот монтаж был тщательно выстроен, безошибочно просчитан и сработал, следовало признать, просто безукоризненно. Хулио увидел и узнал именно то, что хотел. Вершиной же актерского мастерства Николаса можно было считать потрясающий спектакль, разыгранный им в «Макдоналдсе» — с едва сдержанной истерикой, со слезами на глазах и с вырванным у него признанием в верности чудовищных подозрений психолога.

Хулио был не просто унижен, а фактически растоптан, размазан по полу. Больше всего на свете ему теперь хотелось оторвать голову этому маленькому белокурому мерзавцу.

Ошибка, совершенная им, была непростительна. Считается, что психолог сам кого хочешь запутает, умело подведет к нужному ему решению, навяжет свое мнение. На этот же раз Хулио Омедаса, дипломированного специалиста, просто оставили в дураках. Издевательский смех Николаса не переставая звучал у него в ушах. Действуя холодно, расчетливо и цинично, подросток сумел переиграть взрослого человека, вложил Хулио в руки топор и предложил ему нанести разящий удар. Потом, сразу после того, как непоправимое уже произошло, он сообщил, что жертва была невиновна.

Кто бы мог подумать, что именно Карлос окажется прав в оценке сложившейся ситуации, что именно его восприятие странностей в поведении Нико окажется самым близким к истине. Хулио старался даже не думать о том, как он, сам того не желая, поступил по отношению к Карлосу. Если бы кто-нибудь еще совсем недавно сказал ему, что он обманет и предаст человека, который считает его своим другом, то Хулио только рассмеялся бы в ответ на такое предсказание. Теперь выяснилось, что он оказался способен и на такую подлость, хотя и неосознанно.

Там, в баре, Карлос, наверное, почувствовал, что Омедас ему как минимум чего-то недоговаривал, но обо всей глубине предательства, на которое пошел Хулио, он, судя по всему, даже не подозревал. Разумеется, помимо Карлоса пострадавшей стороной во всей этой ситуации была и Диана, которую лишили общения с любящим отцом, по-видимому, без малейших на то разумных оснований.

Омедас обдумывал случившееся и мысленно расписывался в том, что натворил много совершенно непростительных вещей. С другой стороны, еще большей глупостью было бы продолжать жить как ни в чем не бывало, продолжать играть в ту же игру, но уже по чужим правилам. С каждым шагом, с каждым ходом он только попадал бы во все более полную зависимость от мальчишки, переигравшего его по всем статьям.

Нико удалось то, о чем он давно мечтал, — стать маленьким омерзительным божком, управляющим как видимой, так и невидимой стороной этого мира. Он с полным основанием мог рассчитывать, что Хулио не решится развенчать этот языческий культ. Ведь психологу было что терять в этом случае. Нико явно был уверен в том, что отрезал противнику все пути к отступлению угрозой возможного разрыва столь дорогой для него связи с Кораль Арсе.

«Трахнуть королеву».

Хулио заперся у себя в квартире с твердым намерением не выходить на улицу до тех пор, пока ему не удастся что-то придумать, принять для себя какое-то решение. Положа руку на сердце, он признался себе, что его отношения с Кораль дурно пахли с самого начала. Какие бы глубокие и искренние чувства он ни испытывал к этой женщине, уважать себя самого в сложившемся положении ему было не за что. Не за что хвалить так называемого психотерапевта, который вознамерился спасти несчастного ребенка от издевательств отца-извращенца, для чего устроил настоящую клоунаду, этакую пародию на интеллектуальный детектив.

Вся эта история с подброшенными уликами чем-то напоминала американский триллер из тех, что «основаны на реальных событиях, имена героев изменены». В какой-то момент Омедас даже предположил, что Нико, вполне возможно, использовал сюжет когда-то просмотренного фильма для разработки собственного сценария, который затем сам же и срежиссировал, надо сказать, вполне успешно.

Хулио чувствовал себя разбитым и измученным. Он не знал, что делать. Попытка проанализировать ситуацию с точки зрения Кораль тоже не дала сколько-нибудь полезных результатов. Да, конечно, ее обманули, но в основном по той простой причине, что она с превеликой готовностью позволила это сделать. Все происходящее вполне ее устраивало.

Образ извращенца Карлоса пришелся как нельзя кстати. Кораль все равно уже давно жила с ним просто по инерции. Ни о какой любви с ее стороны уже долгие годы не было и речи. Рядом с этим мужчиной ее удерживало лишь одно желание, вполне оправданное с житейской точки зрения. Женщина хотела сохранить видимость семьи ради поддержания стабильности в этой сложной и достаточно жесткой жизни.

Ловушка, хитро подстроенная Николасом, парадоксальным образом позволила Кораль и Хулио пойти на поводу у собственных чувств и желаний. В результате семья была разрушена, а влюбленные воссоединились после долгих лет разлуки.

Хулио размышлял над тем, как выйти из столь неприятной ситуации, не потеряв того, что стало для него едва ли не самым важным в жизни. Отношениями с Кораль он не готов был жертвовать ни при каких обстоятельствах. По всему выходило, что в какой-то момент жизнь рассчиталась с ним за его труды фальшивым чеком.

Больше всего на свете Омедас ненавидел ситуации, когда он оказывался ведомым, пешкой или пусть даже значимой фигурой, но в чужой игре. Сейчас он мог лишь заявить маленькому мерзавцу, что тому не удастся разрушить столь светлые и искренние отношения, которые связали с его матерью психолога, жестоко подставленного им.

Вот только, судя по всему, Хулио и Кораль в дальнейшем придется мириться с присутствием в их жизни этого чудовища с ангелоподобным лицом, на котором так отвратительно выглядела циничная, жестокая ухмылка. Более того, Омедас с ужасом понял, что ему придется делать вид, будто все хорошо, мальчик явно идет на поправку. Все ради того, чтобы Кораль ничего не заподозрила и не обвинила его в том, что он предвзято относится к ее сыну, прижитому от бывшего мужа.

Хулио ходил по квартире из комнаты в комнату, не в силах найти выход из сложившейся ситуации. Адреналин уже почти сочился через поры его кожи и пропитал воздух во всем доме. В какой-то момент Омедас непроизвольно подметил, что старается тщательно обходить все имевшиеся в квартире зеркала и не заглядывать в них.

Его первым безотчетным порывом было высказать Кораль в лицо все как есть, признаться во всех своих невольных грехах и ошибках, а затем уйти, скрыться раз и навсегда. Он прекрасно понимал, что при таком раскладе ему останется только смириться с окончательной потерей любимой женщины.

Но самое смешное заключалось в том, что в глубине души Омедас прекрасно знал, что он ни в коем разе не заставит себя рассказать Кораль всю правду. Ну разве возможно признаться ей, что мальчишка переиграл его и все они уже давно пляшут под чужую дудку? Хулио просто представить себе не мог, как он придет к Кораль и скажет ей, что во всех несчастьях виноват ее собственный сын — хитрое, изворотливое чудовище. Как можно бросить это в лицо женщине, любящей матери?

Нет, такая правда была бы для Кораль неприемлема, она оказалась бы страшнее любой лжи, которой Хулио мог бы постараться прикрыть ее. Такую вот истину она ни за что не признала бы. Если бы Омедас рассказал ей все начистоту, то он только раз и навсегда подорвал бы всякое доверие Кораль к себе. Она на всю жизнь разуверилась бы в нем, не только в мужчине, но и в человеке, который мог бы стать для нее зашитой и опорой в жизни. Кроме того, расписаться в том, что его так хитро и вместе с тем примитивно обвел вокруг пальца тринадцатилетний подросток, было равносильно признанию полной собственной профессиональной и личностной несостоятельности.

«Если я расскажу ей всю правду, открою глаза на то, что происходит на самом деле, то она все равно не поверит мне и будет инстинктивно защищать своего ребенка, — рассуждал он. — Убеждать мать в том, что ее сын мерзавец, задача неблагодарная, особенно с учетом того, что Нико тоже не станет сидеть сложа руки. Он предпримет все необходимые шаги, чтобы выглядеть в глазах Кораль этаким ангелом, несправедливо обвиненным во всех смертных грехах. Нет, Кораль явно не поверит мне ни как психологу, ни как любимому мужчине. Она не согласится с тем, что ее сын вырос нечистоплотным манипулятором, у которого в сознании абсолютно стерта граница между добром и злом. В общем, рассчитывать на ее поддержку при таком раскладе не приходится».

Хулио в очередной раз пришел к выводу, что если он не хочет разрушить то, что было выстроено в его жизни собственными руками, то до поры до времени сообщать Кораль о том, что происходит, было бы неразумно. В этих невеселых раздумьях он провел практически всю ночь.

На следующее утро Омедас съездил в университет. В кабинете его ждали две увесистые стопки экзаменационных работ, написанных его студентами, в большинстве своем совершенно безграмотными, не умеющими излагать свои мысли. Хулио с огромным трудом удалось сосредоточиться на проверке этой писанины. Он то и дело ловил себя на том, что опять думает не о студентах и экзаменах, а вновь и вновь возвращается к своим личным проблемам — «убить короля, трахнуть королеву», check mate.

Он наскоро пообедал, вернулся домой с пачкой все тех же экзаменационных работ и потрудился еще пару часов. Затем Омедас принял душ, открыл бутылку виски и вышел на террасу. Здесь он немного посидел в шезлонге, созерцая дом напротив и поток машин, разбегавшихся в обе стороны по улице.

Позвонила Патрисия и поинтересовалась, как у него дела. О своих личных проблемах Хулио говорить не стал, сославшись на то, что должен срочно закончить проверку студенческих работ.

Отвязавшись от неприятного семейного разговора, он вернулся в комнату, устроился поудобнее на диванчике и зачем-то включил телевизор без звука. Алкоголь, усталость и отчаяние делали свое дело. Мысли Хулио становились все более запутанными и беспорядочными. Голова у него просто раскалывалась, и в какой-то момент он решил прибегнуть к проверенному и вместе с тем весьма жесткому средству.

Омедас дотянулся до музыкального центра, надел наушники и включил на полную громкость Шестую симфонию Малера. Прекрасная музыка, знакомая с детства, на время заглушила чувство отчаяния, притупила душевную боль. Через некоторое время Хулио, истерзанный за последние два дня мрачными мыслями и переживаниями, сумел наконец уснуть.

При этом ему снилось что-то странное. Он перевоплотился в Густава Малера, переживающего самый разгар семейного кризиса, и вошел в какой-то необычный подвальный магазинчик, где продавалось абсолютно все, что только можно себе представить. Хулио Малер немного подумал и прикупил себе маленький чемоданчик, в котором уютно расположилась парочка дуэльных пистолетов.

В качестве продавца за прилавком стоял Карлос. Он, естественно, поинтересовался, с кем собрался стреляться покупатель и по какой причине.

«Моя Альма изменяет мне», — ответил ему Хулио.

Вот уж действительно превосходный материал для психоаналитика.

Он впервые заметил, что внутри его происходят какие-то изменения, когда начал писать на доске вопросы к зачетной работе по детской психологии. В какой-то момент Омедас, не поворачиваясь, а лишь оглянувшись через плечо, сообщил студентам, что те, кто сидит на четных местах, будут отвечать на четные вопросы из списка. Это была привычная практика, позволявшая в какой-то мере избегать повального списывания студентами ответов друг у друга.

Начиная с этой секунды и вплоть до того мгновения, когда был дописан последний вопрос, за спиной Хулио слышались голоса, шум шагов и стук убираемых откидных столиков. Студенты читали вопросы и пытались занять более выгодные, с их точки зрения, места в аудитории. Сначала сменой диспозиции озаботились наиболее дерзкие учащиеся, но, почувствовав, что преподавателю нет дела до того, что происходит у него за спиной, на выгодные для себя места пересели и самые робкие и нерешительные.

Все это броуновское движение сопровождалось смешками и приглушенными ироническими комментариями. Когда список вопросов подошел к концу, все уже сидели на своих новых местах. К тому моменту, как Хулио обернулся к аудитории, студенты уже затихли и теперь лишь преданно смотрели преподавателю в глаза. В аудитории стояла полная тишина.

Хулио обвел взглядом студентов, почесал в затылке и со столь же невинным видом произнес:

— Я, кажется, ошибся, сказав, что сидящие на четных местах будут отвечать на четные вопросы. Прошу прощения, все наоборот. Четные вопросы достаются тем, кто сидит на нечетных местах.

Под пристальным взглядом преподавателя никто не осмелился пересесть. Выражение ангельской невинности на студенческих лицах сменилось тоской и унынием.

Через полтора часа Хулио заперся в своем кабинете с собранными зачетными работами. Он смотрел на пачку исписанной бумаги и никак не мог заставить себя приступить к проверке.

В этот момент ему позвонила Кораль, которая сегодня была на дежурстве и освобождалась лишь ближе к вечеру. Чуть приглушенным голосом — судя по всему, чтобы не слышали коллеги — она призналась Хулио, что больше всего желает вновь оказаться рядом с ним. Он мечтал лишь о том же и на какое-то мгновение забыл обо всем на свете, кроме своего желания опять встретиться с Кораль. Они договорились увидеться после работы в знакомом им ресторане, расположенном в центре города.

Хулио повесил трубку, почувствовал, как блаженная улыбка сходит с его губ, и в ужасе подумал: «Что же я делаю?»

Он начал проверять студенческие работы, надеясь, что это рутинное занятие отвлечет его от мрачных мыслей. Красная ручка скользила в потных пальцах, взгляд никак не хотел фиксироваться на сбивчивых мыслях, изложенных в неграмотных словах, написанных к тому же с кучей орфографических ошибок и по большей части очень неразборчивым почерком.

Вскоре Хулио понял, что думал не о том, как разобрать студенческие каракули. Он не знал, зачем согласился на ужин в ресторане именно сегодня. Более неподходящий день для светского вечера с Кораль и придумать было трудно. Омедас чувствовал, что переставал не только быть хозяином положения, но и вообще сколько-нибудь здраво отвечать за свои поступки.

На каждые несколько строчек, написанных очередным малограмотным, не умеющим излагать свои мысли студентом, у него уходило не меньше четверти часа. В конце концов Хулио собрал работы, начертанные особенно неразборчиво, поставил рядом с подписями красные нули и снабдил их краткой припиской: «Неразборчиво». Так часто поступали многие его коллеги-преподаватели, когда приходили к выводу, что тратили непропорционально много времени на расшифровку студенческих каракулей и мыслей, но сам Хулио Омедас воспользовался этим правом впервые в жизни.

Его одолевали мрачные, весьма неприятные мысли. Судя по всему, токсины аморальности Нико оказались заразными. Хулио Омедас еще никогда не прибегал ко всякого рода трюкам, не использовал своих формальных преимуществ для манипулирования людьми и достижения нужного результата.

Психолог размышлял над этим, обдумывал все свои поступки начиная со дня знакомства с Нико и встречи с Кораль, как шахматист анализирует проигранную партию, вспоминает каждый ход и пытается понять, на какой именно клетке он поскользнулся, в какой момент его рука коснулась не той фигуры, которой следовало. Судя по всему, одной из серьезнейших ошибок, допущенных им в работе, была слепая вера в свидетельства и улики, подсунутые ему Николасом.

Он не удосужился проверить их хотя бы самым элементарным образом, не сопоставил с тем, что могла бы сказать Диана. Омедас даже не нашел времени на то, чтобы пообщаться с малышкой и осторожно расспросить ее на эту щекотливую тему. Более того, он, как неопытный игрок, попался в ловушку противника, когда во время разговора в «Макдоналдсе» фактически вынудил Нико сказать то, что сам хотел услышать.

Если бы все оказалось не так, как он предполагал, то Хулио почувствовал бы себя даже разочарованным и обманутым. Мол, как же так? Все замечательно складывается, вписывается в картину, нарисованную им, прямо как в кино. Вот тебе злодей, вот тебе жертва. Свой план он начал выстраивать и реализовывать, даже не заметив, что помимо него в процессе написания сценария и постановки спектакля участвует другой не менее талантливый режиссер, к тому же озаботившийся тем, чтобы скрыть свое присутствие в кадре.

В общем, дела обстояли настолько плохо, что Хулио понимал бессмысленность каких бы то ни было попыток выстроить свои планы на долгую перспективу. Нужно было сосредоточиться и понять, как сейчас или в самое ближайшее время выйти из этой ситуации, откровенно говоря весьма неприятной. Омедас вновь и вновь спрашивал себя, готов ли отказаться от Кораль, от своей близости с нею именно сейчас, когда он, как ему казалось, вплотную приблизился к тому состоянию, которое описывается простым и в то же время непостижимым словом «счастье».

«Нет, — сказал он себе. — Остаться сейчас без нее я не смогу».

Неожиданно раздавшийся звонок мобильника не сразу вернул Хулио к реальности из мира мрачных размышлений. Еще некоторое время он потратил на то, чтобы разыскать телефон в карманах пиджака, висевшего на стуле. В аппарате послышался незнакомый мужской голос. Спрашивали Кораль Арсе. Первым делом Хулио подумал, что этот звонок может быть так или иначе связан с Карлосом.

«Вполне возможно, что звонит его адвокат», — прикинул он и приготовился к неприятному разговору.

— Кораль Арсе? А кто ее спрашивает?

— Видите ли, меня зовут Рамон Вальс. Я председатель жюри, присуждающего премию Хуана Гриса.[22]

— Простите?

— Премия Хуана Гриса, присуждаемая Центром современного искусства. Мы только что вскрыли конверт с данными об авторе картины, названной «Огни». В нем указано упомянутое имя и этот номер телефона.

Несколько секунд Хулио переваривал услышанное. Да, все сходилось. Он действительно послал спасенную из помойки картину Кораль на этот конкурс. Омедас сделал это, повинуясь минутному порыву, и, даже не особо задумываясь, написал в графе «название» первое слово, пришедшее ему на ум.

Естественно, ни по поводу названия, ни по самому факту отправки картины на конкурс он не советовался с Кораль. Она ни за что не согласилась бы на это и, более того, вполне возможно, восприняла бы такое предложение как закамуфлированную издевку, если не явное оскорбление. Вот почему Хулио на всякий случай указал в качестве контактного свой мобильный телефон, не желая, чтобы устроители по какой бы то ни было причине беспокоили Кораль. По правде говоря, Омедас отправил картину почтовой посылкой и едва ли не на следующий же день начисто забыл об этом.

— Да-да, все правильно. К сожалению, Кораль сейчас не может подойти. А что, ее картина вышла в финал?

— Не совсем так. Она получила первую премию.

Эта новость ошеломила Хулио.

«Не может такого быть! Неужели правда? Это ведь очень престижный конкурс».

— Она очень-очень обрадуется, — сказал он в трубку сдавленным от восторга голосом.

— Должен признаться, что мы открыли конверт и немало удивились. Дело в том, что имя художницы, указанное в анкете, оказалось нам совершенно незнакомым.

«Еще бы, — подумал Хулио. — Откуда вам ее знать. Она же никогда нигде не выставлялась и не участвовала ни в каких художественных тусовках».

— Да, она и в самом деле мало выставляет свои работы, — сказал он, просто чтобы заполнить паузу в разговоре. — Но уверяю вас, Кораль работает много и упорно.

— Мне остается только надеяться, что полученная премия станет для нее трамплином, позволит сделать качественный скачок как в творчестве, так и в признании у публики и критики.

После этого собеседник оставил Хулио номер телефона, по которому Кораль должна была позвонить и подтвердить свое участие в церемонии вручения призов на торжественном приеме, который устраивался в гала-зале мадридского казино. Хулио заверил председателя жюри, что передаст всю информацию по назначению в самое ближайшее время.

Он предпочел взять на себя эту приятную миссию, не стал давать организаторам телефонный номер Кораль, потому что не был уверен в том, что она адекватно отреагирует на известие о своей победе в конкурсе, в котором вовсе не собиралась принимать участие. Нет, к этой новости ее следовало осторожно подготовить. Ужин в ресторане, назначенный на этот вечер, подходил для этой цели как нельзя лучше.

На свидание он пришел взволнованный, как студент на экзамен, к которому не успел толком подготовиться. Больше всего Хулио боялся, что Кораль сразу же заметит, как он что-то скрывает от нее. Она уже ждала его за столиком в глубине зала. Стоило Омедасу увидеть ее, поймать взгляд и улыбку, как ему сразу же стало легче. Большую часть напряжения как рукой сняло.

— Нико и Диана у моей мамы. Так что весь вечер в нашем распоряжении!

— Как Нико?

— Его просто не узнать. Кстати, все это только благодаря тебе. Он мне все уши прожужжал со своим турниром. Для него это сейчас главное дело жизни! Еще две недели впереди, а сын уже ни о чем другом и думать не может. Готовится дни и ночи! Я даже волноваться стала, глядя на него!

Хулио было видно, что Кораль пребывала в отличном настроении. При этом главная хорошая новость еще только ждала ее.

— Давай поговорим о живописи, — совершенно неожиданно предложил он. — Я тут вспомнил картину, которую ты мне подарила. Впрочем, если выражаться точнее, я просто присвоил ее себе, потому что ты собралась выбросить холст на помойку.

Он собирался тотчас же обрадовать Кораль новостями о победе на конкурсе, но она даже не дала ему договорить:

— Да забудь ты про эту мазню! Нашел о чем вспоминать! Я тебе таких сколько угодно намалюю, даже лучше. Нет, я серьезно! Мне действительно хочется снова заняться живописью.

— Позволю себе не согласиться с этим мнением, — сказал Хулио, выждал, когда недовольство на лице Кораль сменится выражением удивления, и пояснил свои слова: — Я имею в виду твою оценку этой картины. Не понимаю, почему ты себя недооцениваешь, отзываешься о своей работе столь строго.

— Это еще что такое? — со смехом воскликнула Кораль. — Вечерний сеанс психоанализа?

Официант принес заказ. За салатом из авокадо и холодным гаспачо Хулио поведал Кораль, что взял на себя смелость послать ее картину на конкурс Хуана Гриса, разумеется — от ее имени. Новость о победе он решил приберечь если не до десерта в прямом смысле слова, то по крайней мере на сладкое в переносном.

Кораль явно не оценила благородного порыва Хулио. Было похоже, что она восприняла его рассказ как дурную шутку. На всякий случай женщина попросила его повторить то, что он только что сказал. Хулио выполнил ее просьбу и понял, что со второго раза эта история понравилась Кораль еще меньше.

— Да по какому праву ты решаешь за меня, какие картины показывать людям, а какие выбрасывать на помойку? Я, может быть, не хочу, чтобы всякая мазня ассоциировалась у посторонних людей с моим именем!

Она явно не на шутку рассердилась, смотрела на Хулио уже не как на близкого человека. Такими взглядами одаривают лишь пришельцев из иного, враждебного мира.

— Я просто подумал, что ты в этом случае ничего не потеряешь, но сможешь что-то приобрести, — попытался оправдаться Омедас.

Ледяной взгляд Кораль стер с лица Хулио даже подобие улыбки.

Едва не царапая ногтями стол, она сказала:

— Какого черта ты вообще полез в эту помойку? Если я что-то выбросила, значит, так тому и быть. Это моя вещь, и я сама решу, где ей находиться — у меня дома или на свалке. Твою мать, неужели так трудно вбить себе это в голову?

Омедас беспокойно заерзал на стуле, словно вдруг почувствовал острую кнопку, неожиданно вынырнувшую из глубины сиденья. В первый раз за все время знакомства Кораль ругалась при нем нецензурно, и вообще прежде любые ее злые слова никогда не были адресованы именно ему.

Впрочем, такая реакция не обескуражила его. Одаренная и темпераментная художница имеет полное право, быть может, на несколько излишне эмоциональную оценку вторжения в ее, скажем так, творческую мастерскую, пусть и со стороны близкого человека.

— Я прекрасно это понимаю и точно так же думал, когда взял на себя смелость послать твою картину на конкурс. Ты, кстати, тоже могла бы уразуметь, что если я решил вытащить картину из помойки, то, наверное, потому, что она показалась мне чем-то большим, чем просто творческой неудачей или пробой кисти после долгого перерыва. Я, конечно, не вхожу в состав жюри конкурса. Лишь раз, как ты помнишь, мне пришлось сделать вид, что я принадлежу к кругу вершителей юных судеб, ради того, чтобы поближе познакомиться с тобой. Но мое художественное чутье подсказывает, что эта картина заслуживает как минимум участия в финале любого художественного конкурса.

— Тоже мне, охотник за талантами нашелся! Пойми ты наконец, что вся твоя самодеятельность ни в коей мере не поможет мне быстрее взяться за кисти и уж тем более тому, чтобы я стала писать лучше, чем могу.

Хулио с легкостью воспринимал все оскорбительные и язвительные замечания в свой адрес, поскольку помнил, что у него в запасе остается еще главный козырь — известие о победе картины Кораль на конкурсе.

Он немного подумал и решил перейти в контрнаступление.

— Интересно, что ты скажешь, если твоя картина с моей подачи победит на этом конкурсе?

Кораль недовольно фыркнула и заявила:

— С какой стати эта мазня может кого-то заинтересовать? Я не хочу, чтобы плохая картина побеждала на известном и достойном конкурсе.

— А ты хоть раз выставляла свою картину, неважно, хорошую или плохую, на какой-нибудь конкурс — хороший или плохой?

Кораль с недовольным видом сложила руки на груди и отвернулась.

— Я к этому пока не готова, — сухо заявила она. — Нарисую что-нибудь интересное и достойное, вот тогда и сообщу тебе. А пока что, сделай одолжение, воздержись от копания в моем мусорном ведре.

В первый раз за весь вечер Хулио вдруг подумал, что главная новость может и не исправить ситуацию. Но тянуть дальше было бессмысленно, и он решил перейти к делу.

С самым серьезным видом, чтобы она не подумала, будто это опять шутка, Омедас сказал:

— Кораль, мне только что звонил председатель жюри конкурса Хуана Гриса. Так уж вышло, твоя картина получила первую премию.

В течение нескольких секунд женщина сидела неподвижно, все с тем же недовольным выражением лица, как будто не расслышала, что ей сказал Хулио. Ему пришлось повторить свои слова еще дважды. Недовольство на лице Кораль постепенно сменилось выражением искреннего изумления.

— Эта, как ты изволила выразиться, мазня, недостойная посторонних глаз, была по достоинству оценена профессиональным жюри. Помимо почетного звания победителя конкурса ты получишь за нее внушительную денежную премию, а самое главное — эта мазня будет экспонироваться в выставочном зале Центра современного искусства в Севилье.

Кораль так и застыла с бокалом в руке, не успев поднести его к губам. Некоторое время она сидела неподвижно, лишь ошарашенно моргала изящно подкрашенными ресницами, затем словно очнулась, глубоко вдохнула, выпила вино из бокала и даже плеснула себе еще. Хулио наблюдал за ней и улыбался. Он с удовольствием наблюдал, как она оттаивает, ее раздраженность и недовольство улетучивались.

Омедас протянул ей мобильник и сказал:

— Можешь прямо сейчас позвонить председателю жюри Рамону Вальсу и сказать ему, что отказываешься от премии, потому что не заслуживаешь ее и не хочешь, чтобы эта мазня ассоциировалась с твоим именем. Давай звони! Вот его номер. — Он протянул Кораль записку.

Не совсем понимая, что происходит, она несколько секунд разглядывала бумажку, а затем переспросила:

— Кому? Рамону Вальсу?

Это имя было ей хорошо знакомо. Она не раз читала статьи и рецензии этого известного искусствоведа.

— Согласись, что у современных критиков на редкость плохой вкус. Надо же, какой ерунде они отдали первый приз! Это же просто позор какой-то!

Наконец на губах Кораль заиграла едва заметная улыбка.

— Нет, подожди. Ты не шутишь? Это всерьез? Поклянись, что все это не розыгрыш!

— Нет, конечно. Все это на самом деле правда.

Кораль взяла Хулио за руку, поднесла ее к своим губам, словно собиралась поцеловать, но в последний момент озорно улыбнулась и довольно чувствительно укусила его между большим и указательным пальцами. Хулио непроизвольно вскрикнул, отчего все посетители ресторана на миг повернули головы в их сторону.

Она весело рассмеялась.

— Это за то, что ты меня не послушался и сделал все это назло мне.

На руке Хулио отпечаталась дуга, след зубов Кораль. Он картинно потряс ладонью, словно этим нехитрым способом можно было ослабить боль от укуса любимой женщины.

— Значит, мы квиты. Ты больше не сердишься на меня за эту дерзкую выходку?

— Не сержусь? Да я просто счастлива!

После ужина они вышли на вечернюю улицу, пустынную и посвежевшую, и погуляли по ближайшим кварталам. Оба все время шутили. Кораль даже назначила Хулио своим агентом, которому надлежало представлять ее интересы на всех будущих выставках.

Он тоже был счастлив, вернее — почти счастлив, потому что полностью забыть о том, что давило на него, ему, естественно, не удавалось. Само собой, в тот вечер Омедас не собирался говорить с Кораль о Николасе. Эта серебряная пуля оставалась в барабане его револьвера и ждала своей очереди, явно не зная, в кого и когда будет выпущена.

В какой-то момент Хулио вспомнил Карлоса и попытался представить, где тот сейчас, что делает и о чем думает. Скорее всего, он ходил по тому же замкнутому кругу, не в силах догадаться, почему Кораль ушла от него так внезапно. Хулио прекрасно понимал его смятение и отчаяние. Много лет назад он сам пережил такое же потрясение, когда от него столь же неожиданно ушла та самая женщина.

На церемонию вручения премии, проводимую в мадридском казино, Кораль приехала в черном платье, державшемся на одних лишь тоненьких бретельках. Если вырез спереди еще можно было назвать всего лишь достаточно смелым, то ее спина была просто-напросто полностью открыта. В этом платье Кораль выглядела роскошно. Хулио был в пиджаке с галстуком и в черных кожаных брюках, пожалуй, несколько узковатых ему в бедрах.

Прием, проводимый в Центре современного искусства, организаторы посвятили не только вручению премий. В программу входил торжественный отчет о прошедшем сезоне — обо всех выставках, презентациях и прочих акциях, организованных центром. Кроме того, представитель местных властей обнародовал календарь на следующий сезон.

Всю неделю Хулио собирался с силами, чтобы поведать Кораль свою страшную тайну, но в конце концов так и не решился на это. О Карлосе по-прежнему ничего не было слышно. Его сын вел себя безупречно, как и полагается хорошему мальчику, которого вместе с сестрой вырвали из мерзких лап отца-извращенца. Подросток полностью сменил модель поведения в этом мире. Это произошло, конечно же, благодаря стараниям психолога.

Нико держался так, словно был чрезвычайно признателен Хулио как за помощь, оказанную ему лично, так и за поддержку его матери в трудный период жизни. Видимо, мальчишка решил любой ценой убедить окружающих в том, что ложь, придуманная им от начала до конца, является истиной, и, похоже, преуспел в достижении поставленной цели.

Дополнительным неприятным обстоятельством во всей этой ситуации было то, что отношения Хулио и Дианы заметно ухудшились с того самого дня переезда. Видимо, девочка на своем детском уровне осознала, что между дядей Хулио и мамой установились какие-то иные, особые отношения.

В общем, неделя выдалась не из легких, и на церемонию награждения Хулио приехал далеко не в лучшем настроении. Совсем добивали его знаки внимания со стороны Кораль, ее благодарные взгляды и нежность. Он прекрасно понимал, что на самом деле не заслужил ни такого внимания, ни столь благодарного отношения к своей персоне. Больше всего на свете ему хотелось раскрыть перед любимой все карты, но он понимал, что этот вечер ей портить нельзя ни в коем случае.

Для Кораль это событие было действительно очень важным. Впервые в жизни ее официально признали как художницу, причем люди весьма уважаемые и известные в мире живописи. Это признание, полученное именно сейчас, было нужно ей как воздух. Теперь она была уверена в том, что сумеет заставить себя взяться за кисти и, если повезет, наладит свою творческую жизнь. Первое признание со стороны критиков просто потрясло ее.

Похвалы Хулио, разумеется, всегда были ей приятны, но не производили подобного эффекта. Добрые слова любящего человека всегда трогают эмоционально, но практически никогда не кажутся убедительными.

Вот почему Омедас посчитал для себя обязательным присутствовать на банкете, хотя в глубине души предпочел бы остаться дома и подумать над тем, что делать дальше. Как «порадовать» Кораль своим вердиктом, сообщить ей, что зло из ее любимого сына никуда не делось. Стереть, удалить, вырвать его просто невозможно, потому что Николас — это и есть само воплощение зла в этом мире.

«Разумеется, рано или поздно правда должна открыться, — повторял про себя Хулио. — Это лишь вопрос времени — нескольких дней, может быть — пары недель. В самом ближайшем будущем мне придется взять себя в руки и сделать наконец это признание, самое тяжелое и мучительное в жизни».

Хулио ловил себя на том, что всячески искал повод отложить принятие столь неприятного решения. Так, например, он задумался над тем, что Кораль тоже имела право на свою частичку счастья в этой жизни.

«Наверное, я просто не должен разрушать то, к чему она тайно стремилась столько лет, поэтому не могу принимать столь серьезное решение, хорошенько не взвесив все „за“ и „против“, не продумав последствия не только для себя, но и для любимой женщины».

Затем Хулио начинал мысленно бичевать себя за то, что никак не хотел смириться с очевидным поражением. Жизнь оказалась сложнее любой шахматной партии, а ставки в ней — выше, чем в ответственном турнире. У Омедаса обычно хватало духа сдать партию в безнадежном положении, не доводя дело до мата. Теперь же, оказавшись перед лицом совершенно реального чудовищного поражения, он всячески пытался замаскировать свои «не могу» и «не хочу» под бесконечными «ладно, не сегодня» и «как-нибудь в другой раз».

«Фактически я просто тяну время. На самом деле я не заслужил того счастья, которое на меня обрушилось, потому что пришел к нему не в открытой борьбе, а окольными и не вполне чистоплотными путями», — признался себе Хулио.

Особое очарование сложившейся ситуации добавлял тот факт, что сама идея послать спасенную из помойки картину Кораль на конкурс принадлежала не Хулио, а все тому же Нико. Он предложил сделать это втайне от мамы. Омедаса просто бесила мысль о том, что этот мальчишка оказался так или иначе замешан во всем, что касалось их отношений с Кораль.

«Неужели в нашей любви, в этом вот счастье нет ничего такого, к чему не прикасались бы его грязные жестокие лапы, что не было бы сделано по его тайной указке, а состоялось бы просто по нашему свободному желанию?»

Их соседями по столику оказались два критика из Севильи, кроме того, некая пожилая дама, входящая в жюри, одна из основных меценаток Центра современного искусства, и еще художник, финалист конкурса. Разговор зашел о роли цвета в живописи, о бесконечном разнообразии колорита окружающего мира и о возможности отразить его на холсте при помощи красок. Разумеется, не обошлось без многочисленных ссылок на Кандинского[23] и других великих теоретиков и практиков живописи.

Хулио оставалось только порадоваться, что собеседники не слишком настаивали на его активном участии в разговоре. Они и без того были самодостаточны, просто купались в собственной эрудиции. Сам же он в этот момент видел мир в черно-белой гамме. Одним полюсом для него было черное как ночь платье Кораль, а другим — белоснежные стены, на фоне которых, как на экране, передвигались силуэты официантов. Звуковую дорожку этого черно-белого фильма составлял гул множества голосов и звон столовых приборов.

Один из эрудитов, собравшихся за столом, предпринял настоящую словесную атаку на формальный конструктивизм. Защитников этой концепции среди присутствующих не наблюдалось, однако это не остановило лихого революционера-теоретика, который с пеной у рта был готов доказывать правоту и состоятельность своей собственной концепции, которую он гордо именовал семиотической перспективой.

Критик с какой-то клоунской плешью, при этом в галстуке-бабочке, завел разговор о теории магической метафизики, давно волновавшей его. В общем, когда соседи по столу стали всерьез расспрашивать Кораль о том, какова же ее теоретическая концепция живописи, она оказалась в затруднительном положении. Впрочем, ей удалось весьма изящно из него выйти. Художница многозначительно сообщила собеседникам, что пишет она, руководствуясь не теоретическими умозаключениями, а одной лишь интуицией.

— Сам процесс написания картины — это и есть поиск интуитивно верного художественного решения, — с важным видом произнес Хулио, поясняя окружающим подлинный смысл слов Кораль.

Эта мысль дала участникам беседы новую почву для рассуждений. Посыпались глубокомысленные замечания о том, что интуиция — это истина и что истина заключена в интуиции. Были высказаны весьма конструктивные соображения насчет того, что творить интуитивно, конечно, нелегко, но еще труднее поймать саму творческую интуицию. К моменту, когда был подан десерт, а вино сделало свое дело, эта весьма содержательная беседа завертелась вокруг вопроса о том, как живописать живопись, как рассматривать ее и взгляд, рассматривающий живопись.

На протяжении всего банкета Кораль то и дело пинала Хулио ногой под столом. Некоторое время тот терпел, затем ощутил на себе всю убийственную остроту изящного каблука-шпильки и просто убрал ногу подальше.

Настало время вручения главной премии.

Председатель зачитал основные пункты решения:

— Жюри высоко оценило неожиданный и рискованный подход автора к воссозданию в своем полотне органических метафор пламени в сочетании с активными поисками новых художественных выразительных средств и собственного формального языка для решения нерешаемой задачи формализации неформализуемого и постижения непостижимого.

Кораль наклонилась к Хулио и шепотом сказала ему на ухо:

— Я что-то не поняла. Это означает, что им понравилось или же нет?

Под гром аплодисментов победительница, все еще пребывающая в смущении от формулировки решения жюри, показавшейся ей весьма двусмысленной, поднялась на сцену и произнесла в микрофон слова благодарности, положенные в таких случаях. В первую очередь они были адресованы Хулио и во вторую — организаторам конкурса и членам жюри.

Председатель этого самого жюри пожал ей руку, пожелал успехов и вручил памятный приз и премиальный чек. Потом началось что-то невообразимое. Фотографы щелкали вспышками, Кораль едва успевала пожимать протянутые руки и отвечать на поздравления. Затем ее просто похитили журналисты. Они фактически на себе утащили лауреатку в зал для проведения пресс-конференции.

Вся эта суета продолжалась более получаса. Хулио было скучно. Не зная, чем заняться, он решил прогуляться до туалета. Здесь, в этой волшебной комнатке с пиктограммой на двери, изображающей джентльмена в цилиндре, Омедасу стало лучше. Он смог немного прийти в себя.

Чистота в этом заведении оказалась просто абсолютной. От пола исходил легкий запах дезинфицирующего средства, нигде не было ни окурка, ни обрывка бумаги, сушилка для рук вычищена до зеркального блеска. Дизайн помещения был выдержан в минималистском стиле, что не мешало ему оставаться пошлым и вульгарным. Холодные лампы дневного света сияли буквально со всех сторон, не оставляя теней, как в операционной. Это освещение только подчеркивало и без того режущий глаз контраст между белоснежными и угольно-черными плитками, которыми были выложены пол и стены. Все пространство над раковинами занимало огромное зеркало без рамы.

Хулио наклонился над краном, изогнутым в виде вопросительного знака, и включил холодную воду. От прозрачного флакона с жидким мылом исходил легкий аромат ежевики. Омедас ополоснул лицо, руки, послушал, как журчит вода в трубе.

Потом он еще раз взглянул на себя в зеркало, ощутил, что весь шум и суета торжественного приема остались где-то позади, опять с тоской посмотрел на свое отражение и подумал: «Ты-то что здесь делаешь? Какого черта тебя вообще сюда занесло, глупое животное?»

Он всегда считал честность одним из своих главных достоинств. Начав работать с Нико, психолог также пытался играть по своим старым правилам, соблюдать все этические нормы и неписаные законы.

«Порой я просто упивался своей честностью и благородством, но не замечал, что в этом нарциссизме тоже крылось что-то нездоровое», — вспомнил Хулио.

Вот и сейчас такое привычное собственное лицо честного и благородного человека показалось ему на редкость неприятным и даже отталкивающим. Он знал, что Кораль ждет, собирается провести с ним романтический вечер с подобающими случаю вином и розами.

При одной мысли об этом ужин, съеденный на банкете, в знак протеста рванулся наружу. Хулио чуть не вывернуло наизнанку. Так противны были ему ложь и необходимость скрывать очевидное от самого близкого человека.

«Неужели у меня так и не хватит силы духа на то, чтобы вернуть в реальность Кораль, воспарившую к небесам? — подумал он. — Нет, не сейчас. Но когда?»

Омедас не знал, что делать дальше, но оставаться здесь, среди людей и рядом с Кораль, тоже было выше его сил. Оставался один выход — бежать, скрыться.

Эта мысль даже несколько облегчила его страдания.

«Может, действительно надо уйти по-английски, не прощаясь и без каких бы то ни было объяснений даже с Кораль? Это, конечно, будет не слишком вежливо с моей стороны, но извиниться и как-нибудь уладить эту маленькую неувязочку я, несомненно, сумею. По сравнению с тем, что мне предстоит сообщить Кораль, это просто сущая мелочь».

Пресс-конференция закончилась. Кораль вернулась в банкетный зал, но Хулио там уже не было.

Она сразу погрустнела, никак не могла понять, что произошло, и раз за разом спрашивала себя: «Какого черта? Почему он себе такое позволяет?»