Милый мой Игнатиус

Глава пятая, в которой я продолжаю познавать Мир

– Так вот об артефактах, – заговорил жабоид, когда мы ступили на лесную дорожку и пошли вдоль бесконечной череды убелённых снегом елей. – Конёк Горбунок один из самых древнейших артефактов, созданный аж… Я даже затрудняюсь сказать, сколько лет тому назад это было.

– Тысячу, – осмелился предположить я.

– Если бы, – усмехнулся жабоид. – Но не будем гадать. По предположению некоторых учёных из НИИ магии и Мировых проблем, создал его не иначе как сам Великий Боян. Если ты ещё не в курсе, то Великий Боян – это самый могущественный волшебник и основатель Мира. Предание гласит, что был он волхвом при князе Богумире7 и жене его княгине Славе8. Истинное его имя история не сохранила, а Боян, значит, певец и сказитель. Сила его была настолько велика, что мог он поспорить с Богами и остаться целым. В помощь себе он создал несколько могущественных артефактов, но что это были за артефакты и какова их реальная сила, до сих пор остаётся предметом учёных дискуссий. Однако доподлинно известно, что в подражании его искусству некоторые маги позволили себе сотворить подобие таких артефактов. Лично я, кстати, считаю, что Горбунок и его братишка Сивка Бурка как раз и есть подобия. А вот Змей Горыныч самое что ни на есть настоящее творение Бояна…

Навстречу нам вылетела волна грохота и лязга, и из-за деревьев показался бульдозер, ярко-красный и пыхтящий, словно сказочный дракон. Пришлось забираться по колено в сугроб, чтобы не попасть под его гусеницы. Когда он проезжал мимо, я мельком заглянул в кабину. За рычагами сидел подросток, мальчишка лет пятнадцати. Позади бульдозера тянулись гружёные смёрзшимся песком сани.

– Разъездились тут, – в раздражении плюнул жабоид, когда мы выбрались обратно на дорогу.

– Ну, и чего там дальше? – в нетерпении затеребил его я.

– Да чего там может быть дальше… Если взнуздаем Горбунка, считай, половина дела сделана, – он мечтательно закатил глаза. – Это такая, я тебе скажу брат Игнатиус, сила! И не важно, кто его создал – Боян или иной кто, но с этим артефактом нам сам Константин Константинович нестрашен.

– А как взнуздать будем?

– А так и будем. Ты, главное, не суетись. Приходим, разговариваем и по ходу событий решаем вопрос в положительную сторону. Тут основная проблема заключается в том, что Горбунка ещё найти надо, он просто так в руки не дастся. И вот что: про обрез не забывай. Чует моё сердце, без него не обойдётся.

– Опять гномы?

– Если бы, – скривился жабоид, и повторил тише и злее. – Если бы.

Оставшийся путь мы проделали молча. Я пытался разговорить жабоида, выспрашивая у него новые подробности о Мире, но тот лишь хмурил брови и отнекивался. Не до разговоров ему было. Единственное, что мне ещё удалось из него вытянуть, так это то, что по слухам великий маг и волшебник, учитель и волхв Боян до сих пор жив, и как прежде ходит между людьми, прячась от них под разными обличьями. Наступит день, когда он во второй раз явится Миру, и уж тогда каждому воздастся по заслугам его. И лягут неверующие костьми, а верующие сядут пировать с ним за один стол.

Но это всё вымыслы, сказки, а реальность заключалась в том, что мороз крепчал, а дорога с каждым пройденным километром становилась более непроходимой, как будто кто-то специально подкидывал нам под ноги ледяные глыбы и стряхивал на головы снег с еловых лап. Я чертыхался, а жабоид ёжился, втягивал голову в плечи и вздыхал.

Часа через два мы добрались до большого рукотворного оврага, въезд в который перекрывали две деревянные створки, имитирующие ворота. Чья-то не особо грамотная рука намалевала на них синей краской: «Писёчный кырьер». Так вот откуда взялась Песочная яма. Сразу за воротами стоял строительный вагончик, из трубы которого поднимался дымок. Я сунулся было к воротам, но жабоид придержал меня за рукав.

– Не спеши.

Он толкнул одну створку, шагнул вперёд. Из карьера выскочила свора облезлых шавок, и давай поливать нас гневным лаем. Некоторые подскочили совсем близко и вздумали ухватить жабоида за брючину. Дмитрий Анатольевич щёлкнул пальцами – я успел разглядеть проскочившую искру – и шавки с истошным воплем кинулись прочь. Только одна, похожая на болонку, спокойно отошла в сторону и продолжила простужено тявкать.

На шум из вагончика выглянул мужик.

– Чего опять надобно? Песку что ль? Так я давеча сказал, чтоб завтре приезжали, седни боле не дам!

Голос его походил на рокот того бульдозера, который встретился нам по дороге. Впрочем, и внешним видом мужик мало чем от него отличался – крупный, косматый и рыжий, на правом глазу чёрная повязка. Когда он высунулся, я ненароком подумал – медведь, и рука сама собой полезла за пазуху за обрезом.

– Что ж ты, Никодим Аристархович, гостей так недружелюбно встречаешь? – жабоид сделал ещё шаг вперёд и закачал головой. – Ай-я-яй. Собак, вон, натравил.

Мужик прищурился, присмотрелся к нам.

– Энто ты что ль там, жаба болотная, квакаешь? – прорычал он. – Вот уж нечаял снова рожу твою поганую лицезреть. Каким ветром тебя сызнова надуло?

В тоне Никодима Аристарховича радости не чувствовалось, из чего я сделал вывод, что Дмитрия Анатольевича он не любит.

– Да вот мимо шёл, в гости решил заглянуть. Чаем-то напоишь?

– Ты – мимо? Однако, новость. Кому скажу, смеяться будут.

– А кому тут рассказывать, Никодим Аристархович? Один ты в глуши своей сидишь, как пень замшелый.

– Что ж один-то? Вовсе не один. Почитай, кажной день людины за песком приезжают. А то бывает, лесовик в гости заглянет, аль кикимора какая с посёлку придёт. Их нынче в посёлку понабралось жуть сколько много. Не иначе, собор у них случился.

Жабоид вытянулся, словно загадку надоедливую разгадал, и обрадовано засверкал зубами.

– Так и есть, дорогой Никодим Аристархович! Так и есть! Собор! Мир таких соборов ещё не видывал.

– Вот ведь окоянство, ох… – завздыхал мужичина. – Не иначе кикиморы вдругорядь непотребство задумали. И снова у меня под боком…

– Именно так! Об этом я и хотел с тобой поговорить. Даже человека специального из города привёз, – жабоид указал на меня. – Ну так что, пустишь?

Никодим Аристархович пускать нас не хотел. Он недоверчиво сморщился и закусил губищу. Но любопытство перебороло недоверие, и он махнул рукой:

– А-а-а-а… непутный ты, непутный. Заходь, ладно. Но если что… – он потряс пальцем.

Палец походил на снаряд от ста пятидесяти двух миллиметровой гаубицы, и мне стало не по себе. Мой обрез в сравнении с этим пальцем обычный сувенир.

Однако дело важнее страха, и мы направились к вагончику. Возле двери я на секунду придержал жабоида.

– А чего там кикиморы задумали?

– Ничего они не задумали. Это так, для связки разговору. Ты мне поддакивай и головой кивай, остальное я решу.

– А что это за мужик вообще?

– Верлиока.

Вот как? В сказках мне попадалось это имя. Грубиян, уголовник, неимоверно жестокий тип. У деда какого-то двух внучек и бабку порешил – полный неадекват. Чтобы воскресить родственников, деду пришлось Верлиоку убить. Так неужели и жабоид задумал ужасное…

– Ты завалить его хочешь? – зашептал я. – Ты чем думаешь? Да его ни один обрез в мире не возьмёт!

– Почему завалить? Ты о чём? На такого богатырь нужен. Витязь! А то и два. Мы пойдём другим путём.

Другим путём… Это я тоже где-то слышал. Ну хорошо, попробуем.

Внутри вагончик оказался не лучше квартиры моего соседа снизу – грязь, вонь, бардак. Нет, не так: вонь, грязь, вонь, бардак, вонь. Меня едва не стошнило. На загаженном столе лежала посуда с останками протухшей пищи – я даже стесняюсь подумать, что это была за пища – под низким потолком висели портянки, на полу валялись старые кости, тряпьё, собачьи хвосты. Это мы здесь чай пить собрались?

Я протиснулся ближе к печке. Ни к какой еде я здесь не притронусь разумеется, но хоть согреюсь немного, а то замёрз совсем. Жабоид сел на табурет возле стола, Верлиока притулился напротив. В узкой обстановке вагончика он выглядел ещё опаснее. На улице от него можно было убежать, а здесь и увернуться не получится. Зря я, наверное, к печке пробрался, надо было у порога оставаться.

– Вам чаю, аль чаво другого? – строя из себя радушного хозяина, предложил Верлиока. – А то и поесть осталось, – кивнул он на стол.

У меня снова начались рвотные позывы, а жабоид сдвинул объедки в сторону и увалился локтями на столешницу.

– Не беспокойся Никодим Аристархович, сыты мы, спасибо.

– Ну гляди, гляди… Так чаво там кикиморы удумали?

Жабоид не стал размениваться по мелочам и сразу выдал:

– В нетрадиционную ориентацию подались. В ЛГБТ, так сказать. Все разом.

Я аж присел. Чего он болтает? За такие шутки этот здоровяк нам такую ЛГБТ устроит, что мы сами в неё подадимся. Нашёл тему! Я завертел пальцем у виска, дескать, чего говоришь, придурок, и одновременно начал продвигаться к выходу.

Но Верлиока не понял. Для него что ЛГБТ, что АБВГД – один бес дремучий лес.

– Это что ж за оринтация? Никак опять к колдовству потянулись?

– Именно, – мотнул головой жабоид. – К колдовству. Зачаровывают кого ни попадя, и творят всякие непотребства. Вроде даже кровь пьют.

– Вон оно как, – присвистнул Верлиока. – Ко мне тут одна захаживат, ничего из себя, полненька, а я и стелюсь перед нею. А оно вон как. Зачаровывают…

Он опёрся подбородком о ладонь, застыл, и было в его позе что-то роденовское: опущенная долу голова, сплюснутые губы, размытый взгляд. Жабоид помахал возле его рожи пальцами – никакой реакции.

– Всё, завис. У нас теперь часа два есть. Идём.

– Что ты с ним сделал?

– Информацию дал к размышлению. Он теперь из этой позы долго не выберется, слабость у него к мыслительному процессу.

На улице к нам вновь подскочила собачья свора, залаяла, оскалилась. Жабоид поддел одну псину носком ботинка, отшвырнул, остальные отбежали сами.

– Видишь болонку? – спросил он.

– Где?

– С краешку, ближе к оврагу.

Там и в самом деле суетилась вислоухая блондинка с кудряшками. Оригинальная псина, я приметил её, едва мы зашли в ворота. Своим хриплым лаем она как бы показывала всей стае, я с вами, но в то же время держалась особнячком.

– Вижу. И что?

– Иди прямо на неё и подманивай.

– Как подманивать?

– Как собак подманивают? Кутя, кутя… Да по любому подманивай, лишь бы она на тебя смотрела. Если подпустит – хватай.

– А ты?

– А я сзади зайду.

Что меня более всего бесило в Дмитрии Анатольевиче, так это его скрытность. Никогда ничего толком не объяснит, но иди делай. И я пошёл. А куда денешься? Он старший.

– Кутя, кутя, кутя, – запричитал я дурацким образом и протянул руку, как будто в ней был запрятан кусок колбасы. – Собачечка, собачечка. Милая моя… На-ка вот, на-ка вот.

Однако подманивание не помогло. То ли в голосе моём отсутствовали нотки достоверности, то ли блондинка не любила колбасу, но вместо того, чтобы умильно смотреть на меня и вилять хвостом, она заскулила и начала пятиться. Я прибавил шаг, она начала пятиться быстрее. Между нами всё время оставалось не менее пяти шагов. Видимо, на этом расстоянии собака чувствовала себя в безопасности.

Но план жабоида сработал. Каким-то чудом он пробрался по сугробам к спуску в овраг и прыгнул на болонку сзади. Она завизжала и дёрнулась, но Дмитрий Анатольевич успел схватить её за шкирку и в победном рывке вскинул руки над головой.

– Бежим!

Болонка завизжала громче, а мы бегом бросились за ворота.

Честно говоря, я уже задолбался бегать – это от души. В армии старшина каждое утро выгонял нас из казармы, и по буеракам, через кусты, наперекор ветру, независимо от времени года и прогноза синоптиков – непременных три километра. Думал, вернусь на гражданку, забуду эту канитель. И вот вам снова: вместо буераков – зимний лес, вместо старшины – жабоид.

Бежали мы быстро, как от гномов. Жабоид прижимал болонку к груди, болонка подскуливала, я чертыхался. Через пару километров я запросил пощады.

– Дмитрий Анатольевич… будь ты проклят… Давай передохнём.

Жабоид смилостивился. Он остановился, присел на корточки, а я рухнул на снег и задышал часто-часто. Как же хорошо просто лежать, просто дышать, просто не бегать…

– Лучше бы Горбунка искали.

– А это по-твоему кто? – он погладил болонку.

– Собака?

– А ты думал, он тебе в натуральном обличье явится? Кукиш! Перед кем он настоящим встанет, тому и служить будет, и пока он в себя настоящего не обратился, Никодим Аристархович нас в покое не оставит. Поэтому времени у нас мало. Вставай. Если успеем дойти до посёлка, будем считать повезло. Там он нас не тронет.

– Уверен? Или как с гномами?

– Уверен. Он из леса выйти не может. Оковы на нём…

Позади затрещали сучья, послышался скрежет. Кто-то большой и тяжёлый рвался напрямую по лесу.

– Жабоид! – послышался жуткий медвежий рык.

Похоже, времени у нас оставалось ещё меньше. Между деревьями мелькнула громадная рыжая тень, затрепыхались от страха еловые стволы. Мгновенье – тень выскочила на дорогу и обрела очертанья. Я содрогнулся. Нет, это не могло быть Никодимом Аристарховичем. Никодим Аристархович добрый, приветливый мужчина и по-своему красивый, а это был ужас, нечто среднее между медведем и человеком. Он поднялся на задние лапы и взревел:

– Аррр-ды-ааа-й!

И эхо разлетелось по лесной крепи:

– Отдай!

– Обрез! Обрез доставай! – возопил Дмитрий Анатольевич.

Он попятился, болонка заплакала, под её плач Верлиока заревел ещё яростнее, и скакнул к нам, как заправская лошадь. Я понял – это… Всё! Господи, лучше бы полицейские арестовали меня за ношение огнестрельного оружия, и сидел бы я сейчас в кутузке, хлебал баланду, грустный и здоровый.

Я выхватил обрез, внутренне понимая, что дробь лишь раззадорит оборотня. Не надо быть охотником, чтобы понимать, что такую шкуру прошибёт разве что бронебойная пуля. Да и то вряд ли…

– Игнаша, стреля-я-я-яй! – завизжал жабоид.

Я выстрелил дуплетом. Верлиока споткнулся, проехал мордой по снегу. Я преломил стволы, вставил новые патроны. Верлиока поднялся, растопырил лапы. Жабоид прижал Горбунка к груди и замотал головой:

– Не надо… не надо… не надо…

Я снова выстрелил. Картечь выбила кровь из медвежьей грудины. Я увидел, как дробины входят в плоть, как рвут её и разлетаются по сторонам алыми брызгами. Верлиока замер. Он больше не шёл. Он опустился на зад, удивлённый и уже совсем не злой. И для него, и для меня стало потрясением, что мелкие свинцовые шарики встали между нами неодолимой преградой, словно это и в самом деле бронебойные пули. Что же получается, ещё одно чудо? На этом обрезе не только заклятие скрытности, но и нечто более сильное, более… Волшебное?

Верлиока завалился набок, вздохнул устало и закрыл глаза. Уж не знаю, что с ним случилось: умер или снова задумался, подходить и проверять я не стал – побоялся. Вместо этого я нарочито медленно перезарядил обрез, посмотрел на жабоида и скрипнул фальцетом:

– А ты говорил, два витязя…

Прав оказался девелопер насчёт убойной силы. Вот она магии! Держитесь теперь, гномы.

Изменение базовых параметров

Стрелковый бой: 0 + 1 = 1

Меткость: 0 + 3 = 3

Выносливость: 2 + 1 = 3

Ловкость: 0 + 1 = 1

Репутация: 0 – 10 = -10

Болонка перестала плакать. Дмитрий Анатольевич разжал пальцы; она выпорхнула из его рук, отряхнулась, будто от воды, и заискрилась молниями. Снег на дороге начал плавиться, запахло гнилыми фруктами. Защёлкали, зароились голубые вспышки. Вокруг болонки образовалось электростатическое поле, вылившееся в большой шар из розовых, зелёных, жёлтых линий, и болонка на наших глазах начала расти. Осыпалась и растаяла шерсть, вытянулись уши, ударили копыта – и вот уже не болонка перед нами, но осёл, только горбатый и с лошадиной мордой.

Жабоид сложил молитвенно ладони и прошептал:

– Уподобился.