ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГОДЫ ВОЙНЫ
Перед самой войной М. Кашкай вместе с другим видным азербайджанским геологом Ш. Азизбековым был занят выполнением задания Азербайджанского филиала Академии наук СССР и Закавказского отделения Союзредметразведки. Ученым было поручено произвести геолого-петрографические работы в зонах распространения лиственитов. Работу вели две самостоятельные экспедиции: одна в районах Азербайджана, другая в Южной Осетии. Это практически правительственное задание, целью которого было определение и уточнение полезных ископаемых республики, явилось как бы частью научного замысла докторской диссертации.
Листвениты относятся к ультраосновным породам. Этой проблемой занимались и до Кашкая. Однако петрогенетиче-ские вопросы, связанные с ультраосновными породами Азербайджана, должного освещения в геологической литературе к тому времени еще не получили. Точно так же не было достаточных сведений о лиственитах. Это — довольно распространенная порода в районах развития гипербазитов вблизи известняков (Урал, Сибирь, Закавказье, Испания, Силезия, Индия, Калифорния, Бразилия и т. д.). К тому времени термин «лиственит» вошел в европейскую и американскую литературу благодаря исследованиям Г. Розенбуша, Ф. Ю. Левинсона-Лессинга и других ученых. Под этим названием обычно описываются породы различного петрографического состава.
Цель работы ученые сформулировали следующим образом: систематизировать материал по лиственитам, основываясь на личных исследованиях в Закавказье и на литературных данных; дать точную минералого-химическую характеристику лиственитов и, наконец, осветить их генезис.
Кашкай определил зону распространения лиственитов Азербайджана — горные области Карабаха, прилегающие к нему районы Шахдага на Малом Кавказе и подробно их описал. Он разработал и свою классификацию лиственитов, дав геолого-петрографическую характеристику районов их распространения. Об итогах проделанной работы он доложил зимой 1938 года на научном кружке петрографического сектора Академии наук СССР.
Работу высоко оценил учитель Кашкая Франц Юльевич. Похвалив за самостоятельность мышления и подхода к научному поиску, он рекомендовал ему издать работу отдельной книгой, подчеркнув, что объяснение генезиса лиственитов гидротермальным происхождением вызовет интерес.
— Вообще, всякое исследование постарайтесь сохранить в печатном виде. Книга позволит вам выйти на серьезные обобщения, которые пригодятся будущим поколениям геологов. Такова особенность нашего труда, труда геолога. Там, где мы прошли после экспедиционных палаток, после разработчиков остаются «колышки» — научно-теоретические обобщения.
Во время этой встречи Левинсон-Лессинг говорил о важности дела первопроходцев, каковым он считал Мир-Али Кашкая и его соавтора.
— После нас придут другие, они могут пойти дальше, опираясь на то, что мы увидели и нашли под покровом Земли.
Он говорил об огромном практическом значении работы уже в ближайшем будущем, ибо ему и его ученикам выпало счастье составлять первую полноценную геологическую карту страны. Запомнилось из той беседы и другое мудрое напутствие учителя: стратегический гений состоит в умении мгновенно сориентироваться, адаптироваться к непредвиденным обстоятельствам.
— Это не только область чистой науки, практической геологии. Это, если хотите, глубоко патриотическая задача. Помните, руководители будут приходить и уходить, а земля останется нашим потомкам. Они о том, как мы выполнили свой долг, будут судить по нашим трудам. Так что дерзайте, друг мой!
Казалось, учитель прощался со своим учеником. Он был еще крепок, часто выступал с докладами на конференциях, его ждали за рубежом и в союзных республиках, и он спешил успеть повсюду. Намеревался он заглянуть и в Баку, проконсультировать своих молодых коллег в АзФАН…
Мир-Али Кашкай не забыл наказ своего учителя. Через год в соавторстве с Ш. Азизбековым вышла его первая книга «Листвениты Закавказья». Но неожиданно в 1939 году пришла горестная весть — Франца Юльевича не стало.
— Мне не суждено было увидеть своего отца. Судьбе угодно было слишком рано открыть счет дорогих для меня потерь. Со смертью Франца Юльевича я потерял не только учителя — отца.
Утрату невозможно высказать, ее можно только почувствовать…
Портрет учителя висит в его кабинете. Левинсон-Лессинг всегда рядом с ним — спокойный, мудрый, чуть ироничный.
Из воспоминаний заслуженного журналиста Азербайджана Алтая Заидова:
«Собственно говоря, о трудах Левинсона-Лессинга так же, как и других крупнейших геологов современности, мы, геологи послевоенной поры, узнали из лекций и рассказов Кашкая. В смысле знания всемирной геологии он был настоящей энциклопедией. Но дело было не только в исключительных знаниях. Надо было еще и интересно рассказать вчерашним школьникам или вчерашним солдатам, коих тоже немало было на геофаке, придать этим популярным научным сведениям привлекательную форму. Этим искусством — искусством настоящего рассказчика — профессор Кашкай владел в совершенстве. Чаще всего в своих лекциях он ссылался на Левинсона-Лессинга, работы которого он знал, казалось, наизусть…»
Из воспоминаний Васифа Баба-заде, доктора геолого-минералогических наук:
«Эта работа — листвениты Закавказья, как говорят литераторы, — первая проба пера. С ней М. Кашкай как бы обозначил уровень своих знаний, теоретической и практической подготовленности. Пройдет много лет, и М. Кашкай вновь вернется к теме лиственитов. На сей раз, будучи зрелым ученым, он раздвинет теоретические и географические рамки проблемы. Его работа «Листвениты. Их генезис и расположение» станет одним из фундаментальных исследований в геологической науке по данной проблеме. Уже будучи признанным корифеем советской петралогии, он опубликует в соавторстве с Аллахвердиевым Ш. работу о новых данных лиственитовых и хлогранитовых метасоматитах».
Не специалисту мало что говорят эти испещренные терминами отзывы. Очень точно о значении этого направления в творчестве М. Кашкая сказал как-то один из президентов АН Азербайджана, академик Р. Исмайлов. Его понятной для широкой публики оценкой и завершим этот сюжет:
«Велика заслуга Мир-Али Кашкая в исследовании железо-магнезиальных пород Малого Кавказа и открытии ряда месторождений. Он обнаружил в Азербайджане своеобразные породы — листвениты, которые содержат золото, ртуть и никель, представляют интерес и как прекрасный облицовочный и поделочный камень»{51}.
После лиственитов М. Кашкай целиком сосредоточивается на своей докторской. Значительную часть ее занимают теоретические положения, в связи с чем М. Кашкаю приходится бывать в Москве. Впрочем, здесь же сосредоточены и богатейшие материалы по основным и ультраосновным породам Азербайджана. Ученый понимает, какое огромное практическое значение для экономики республики будут иметь его изыскания. Он с головой ушел в работу, и война, которая круто изменила судьбу страны и миллионов людей, застала его в буквальном смысле в лаборатории.
М. Кашкай приехал в Москву для того, чтобы вместе со своим научным руководителем окончательно доработать в целом уже законченный вариант докторской. Суматоха и полная растерянность первых дней войны привели к тому, что первый экземпляр работы остался в Москве, и переносить правку, замечания ему пришлось позже по памяти. Об этом пойдет разговор позже…
Это потом журналисты и писатели придумают версию о том, что война всех застала врасплох. Она была неожиданной разве что для круга людей, которые по своему мышлению и мироощущению были бесконечно далеки от политики (насколько это возможно в стране, где беспощадная борьба с мировым империализмом и внутренними политическими врагами стала повседневностью).
Приближающаяся катастрофа не всегда осознается, потому и кажется полной неожиданностью.
Большинство людей, не говоря уже о руководителях, прекрасно были осведомлены о приближении войны. Другое дело, что оно, это большинство, как и значительная часть руководителей, было убеждено в своем морально-политическом и военном превосходстве. И дело не только в силе сталинской пропаганды. За какие-нибудь двадцать лет советские люди успели пережить несколько войн: Гражданскую, схватку на Халхин-Голе, битву с франкистами в Испании, навалились на Финляндию и, несмотря ни на что, заставили подписать нужный договор, маршем проскакали по Западной Украине, прорвались вновь к Балтике. Как тут не верить в силу советского оружия и непобедимость советского народа?!
К слову, думаю, можно в какой-то степени понять и Сталина. Хотя и поступала информация о точной дате надвигающейся войны, но ведь был и договор о ненападении. И самое главное: гарантом передышки, казалось, выступала сама история и вытекающий из нее один-единственный военно-политический вывод — все военные стратеги предостерегали категорически избегать войны с Россией. Судьба Наполеона наилучшим образом иллюстрировала эту мысль. Общеизвестно было, что Гитлер договорился со Сталиным. Да, его дивизии продвинулись к границам СССР, но немецкий солдат уже рассматривал в бинокль противоположный берег Ла-Манша. Идти войной на СССР, воюя с Великобританией, было бы безумием. Безумцем же Гитлера считали в Советском Союзе фельетонисты и карикатуристы. Так что кинокадры с сурово замершими лицами, как и рассуждения о сталинской глупости, думается, не совсем точно передают в целом палитру политических замыслов, настроений и чувств лета 1941 года.
Наш герой был как раз представителем того незначительного меньшинства, которое менее всего интересовали происки империалистов. Слово «война» выбросило его мгновенно из лаборатории, и он первым делом кинулся на вокзал, наивно полагая, что, как всегда, в скорости окажется среди родных в Баку.
Вот он легко спрыгивает с трамвая у Курского вокзала и… в оцепенении замирает на остановке. Знакомая площадь перед вокзалом запружена человеческой массой. Всеобщий гвалт, шараханье толпищ из стороны в сторону. Крик и неразбериха. Нескончаемые горы мешков, чемоданов. Поезда, застрявшие на подступах к вокзалу. И растерянный взгляд Алекпера, преподавателя геофака, — он с двумя детьми, отчаянно ревущими, и бледной женой, то и дело поглядывающей в небо, словно вот-вот должны показаться немецкие самолеты.
Все людское скопище рыщет в поисках билета. К кассам не подступиться.
— Мне нужен один билет, всего один билет! — как заклинание повторяет Алекпер, вцепившись в Кашкая.
Тот молча протягивает обалдевшему от счастья коллеге свой билет. Мать хватает детей и бросается к вагону. Вагоны берутся приступом. Уже объявлена мобилизация. Командировочные хотят вернуться на свои предприятия, военные — в свои части. Первые дезертиры — бегут подальше от Москвы. Лучше на юг, там тепло, там горы, туда немец не скоро доберется. Все куда-то бегут. В метро — гробовое молчание. И мусор. Словно в московскую подземку ворвался чудовищный вихрь, разметав по перрону клочья бумаги, газеты, окурки, — чего никогда не бывало в мраморной московской подземке, где еще недавно было чисто и празднично.
Это людское смятение в центре Москвы закончится скоро — власть наведет порядок железной рукой военного времени. Однако, прежде чем Мир-Али Кашкай сядет в вагон отъезжающего поезда Москва — Баку, ему придется еще несколько дней курсировать между Академией и Курским вокзалом, окунуться в море слухов, которые, казалось, преследовали поезд, несущийся по просторам объятой войной страны. «Немцы взяли Киев и Харьков!», «Дорога на юг перерезана!», «Поезд возвращают в Москву!» — чего только не наслышались пассажиры в вагонах, в одном из которых добирался до Баку Кашкай в июле 1941 года.
Дома его уже и не ждали. «Нам сказали, что ты уже в действующей армии. Мобилизовали прямо в Академии», — сообщила ему Рахшанде, еще не оправившаяся от перенесенного потрясения.
УРОКИ ИСТОРИИ
Страхи домашних, при всей своей реалистичности, оказались изрядно преувеличенными.
— С учеными будут разбираться потом. Сейчас не до вас. Нужно будет, пришлем повестку, — отрывисто отрапортовал мрачного вида, с воспаленными от бессонницы глазами военком, к которому явился Кашкай сразу по прибытии в Баку.
В военкоматах — столпотворение. У каждой двери длиннющая очередь. На улице играет духовой оркестр. Под медь труб рыдают старушки. Мужчины, одетые кто во что, растерянно утешают провожающих. Улицы как-то сразу обезлюдели.
Слезы, всхлипы и рыдания в домах, на работе — ушел на фронт муж, сын, брат. Потускневшие лица, глаза, полные безнадежного ожидания. И вновь слезы, всхлипы и рыдания — пришла «похоронка». Сначала одна, две, десять, потом счет пошел на сотни и тысячи.
Счет потерям в войне для Кашкаев открылся в семье среднего брата Мир-Таги. Один за другим ушли в действующую армию все пять братьев Султан-ханум, жены Мир-Таги. И до конца войны стучалась в дверь Мир-Таги черная весть: то с Керчи, то из Сталинграда. Последняя пришла из Польши…
В 1942 году проводил на фронт Мир-Али Кашкай своего любимого племянника, сына Рахшанде-беим — Салахаддина. Он после третьего курса медицинского института сразу оказался в армии Рокоссовского. Вместе со своим полевым госпиталем офицер Салахаддин Рафибейли прошагал дорогами войны до самого Берлина. Дни считались праздничными, когда Совинформбюро сообщало об удачных военных операциях Красной армии, а также, когда с фронта поступали письма. По письмам Салахаддина его мать, Рахшанде, угадывала, как ее сын рос, мужал, становился первоклассным врачом. Он вернулся с войны опытным хирургом, капитаном медицины, стал известен в Баку как один из лучших хирургов, удостоился почетного звания «Заслуженный врач Азербайджана».
Иная участь была уготована его младшему брату Мирзе, также готовившемуся стать врачом. Холодной зимой 1942 года он простудился и слег. Тогда многие умирали от недоедания, туберкулеза, обыкновенного воспаления легких. Лекарств не хватало, их просто не было. Переломы и вывихи выправляли костоправы, а от всех остальных хворей лечили знахари и бабушки, никогда не расстававшиеся с травами, цветками, диковинными ягодками и корнеплодами. Двустороннее воспаление легких, которое свалило семнадцатилетнего юношу, можно было одолеть только пенициллином. Его нигде не нашлось, даже в правительственной клинике, в которой состоял на учете Мир-Али. Однажды поздно вечером бедная Рахшанде позвонила брату: «Мирза хочет тебя видеть».
Бледный и исхудавший, он лежал на узкой железной кровати, накрывшись тонким одеялом, и, казалось, спал. Его лицо не выражало никаких чувств. На всем его облике лежала печать отрешенности, отчего у молча вошедшего в комнату Мир-Али возникло ощущение потусторонности происходящего.
— Дядя Мир-Али, сыграйте мне на скрипке, — попросил юноша слабым голосом. Кашкай бросился домой за инструментом, который давненько не брал в руки. Вскоре он был у кровати больного. Он знал, какую мелодию хотел услышать в последние минуты своей жизни юноша. Когда-то Мир-Али любил играть над колыбелью маленького Мирзы сонатину № 12 Паганини, отчего она и запомнилась ему. С ней, полюбившейся ему мелодией, Мирза и покинул этот мир…
Спустя полгода смерть также неожиданно забрала Мир-Таги, среднего брата, преподававшего в индустриальном институте. Он приехал в Шеки, где находился в экспедиции М. Кашкай, захотел повидаться, но…
С того скорбного дня и влились в семью Кашкаев Солмаз и Рена, дочери Мир-Таги. Они выросли вместе с детьми М. Кашкая, стали учеными. Многие до сих пор полагают, что это дочери покойного академика.
Словом, война косила с одинаковой беспощадностью и на фронте, и в тылу. Иногда Кашкаю казалось, что она целилась прежде всего в самых молодых и самых лучших. В те дни, может, и окрепло в Кашкае полное и абсолютное неприятие войны. В его понимании всечеловеческого побоища было что-то толстовское. Он воспринимал войну как массовое безумие человечества, ослепление человеческого разума. Позже он придет к мысли о необходимости избавить любым способом эту атавистическую склонность человека — решать мировые проблемы с помощью силы, массовых убийств, бессмысленных в своей сущности, какими бы высокими целями их ни облагораживали политики.
Эта позиция приведет его в ряды Пагуошского движения, выступая перед участниками которого М. Кашкай скажет: «На одном из дворцов в Генуе сохранилась надпись, которую никогда не пытались стереть, хотя слова надписи принадлежат самому Бенито Муссолини. Может быть, потому, что его афоризм не лишен здравого смысла: «Война — это урок истории, который народы никогда не могут до конца усвоить».
Над бакинской бухтой повисли дирижабли — к радости мальчишек. У Волчьих ворот уставились в небо зенитки (они, кажется, простояли там чуть ли не до 70-х годов!).
В один из дней на Николаевской (так по старой привычке бакинцы называли улицу Коммунистическую, ту, что нынче переименована на Истиглалийат — Независимость) появился Мир-Джафар Багиров. Просто одетый, в сапогах, по-сталински он прошелся от Губернаторского сада до музея Низами. Здесь его обступили горожане.
— Все будет хорошо. Гитлер сломает зубы о нашу землю. Мы победим. Никто в этом не должен сомневаться. А наш народ должен показать свой героизм, мужество и отвагу.
Никакой паники! Фронт ждет бакинскую нефть, и он получит горючее в нужном количестве, — сказал якобы партийный вождь.
Говорили также, что на вопросы бакинцев, кому теперь добывать нефть, перерабатывать ее, если всех забирают в армию, Багиров ответил: «Партия найдет ответы на все нужные вопросы. Товарищ Сталин в курсе всех наших дел. Все, кто знаком с военным делом, в первую очередь будут отправлены в действующую армию. Для остальных фронтом станет рабочее место».
Эти рассказы — живые примеры городского фольклора — нашли своеобразное продолжение в академической среде. По кабинетам ползли слухи о встрече Багирова с руководством АзФАН. «У нас не так уж много ученых, чтобы бросать их в окопы. Их место — в Академии», — сказал будто бы «Хозяин». Было оно так или не было вовсе этого разговора, но Кашкай, как и многие его коллеги, вскоре оказался в воинском эшелоне, направляющемся на фронт. «Бронь» — так называлась строго секретная инструкция, в соответствии с которой определенная категория граждан освобождалась от призыва в армию в военное время, — догнала его уже в Моздоке.
Бронь не просто освобождала от воинского долга — она сберегла для Азербайджана тысячи высококлассных специалистов, наиболее выдающихся представителей науки, литературы и искусства, обязав их с полной отдачей, не жалея сил и здоровья, работать на общую победу.
Об этом тщательно продуманном подходе к сбережению интеллектуальных ресурсов стоит тут сказать, ибо без него многих имен недосчитались бы азербайджанская наука и культура, многие исторические проекты пришлось бы отложить на «потом».
Долгие, мучительно тяжелые, поразительные своим грозным однообразием годы жизни людей, больших и малых, начинались с боя кремлевских курантов — голоса Москвы, напряженным слушанием и вчитыванием в каждую строчку, в каждое слово и в каждую запятую и точку сообщений Совинформбюро. Звучный баритон Левитана стал незабываемым голосом тех лет. Под него люди с ожиданием поднимались к новому дню и падали в полуобморочные сны после напряженных, без единой минуты отдыха, трудовых дней, которые язык не поворачивается называть каторжными, ибо был в тех днях, в той эпохе искренний порыв, свойственный исключительному состоянию человеческого духа, именуемому патриотизмом.
Страна перешла на карточную систему. Потерял карточку на хлеб — спеши на Кубинку, там можно купить всё: и хлеб, и карточки, и калоши. Впрочем, семья Кашкая, как и семьи многих партийных, советских работников, видных представителей науки и культуры, находилась на особом положении. Через спецраспределитель тогдашняя правящая и творческая элита поддерживалась продуктами питания. Нельзя сказать, что эта социальная прослойка была завалена хлебом и маслом. Но она была избавлена от необходимости стоять в очередях, мучиться в поисках самого необходимого. Люди, относящиеся к ней, выжили и помогли выжить окружающим. Таково было государственное внимание к тем, кого советская власть оставила работать в тылу. Работать для победы над общим врагом. Отдача от бакинского тыла для Советского Союза была огромной.
«Мы должны немедленно перестроить всю нашу работу на военный лад, всё подчинив интересам фронта и задачам разгрома врага» — эти сталинские слова, как и краткий, ясный патриотический призыв «Все для фронта, все для победы», стали программой действий для всей страны.
О подвигах азербайджанских нефтяников, бесперебойно снабжавших фронт горючим, написаны многие тома книг. Некоторые историки вообще полагают, что, по большому счету, без бакинской нефти Москве трудно было бы вообще одолеть немецкую военную машину, опиравшуюся на ресурсы всей Европы. Не будем спорить по этому поводу. Скажем только, что бронь, выданная государством нефтяникам, машиностроителям, ученым, окупилась сторицей.
Каков был труд миллионов простых людей в глубоком тылу? Кашкай, которому в эти тяжелые годы не раз приходилось жить бок о бок с нефтяниками, нефтепереработчиками и вместе с ними делать всё для снабжения фронта горючим, считал труд бакинцев подвигом. Чапай Султанов, доктор геолого-минералогических наук, в своей книге «Выстояли бы СССР и Европа против фашизма в случае потери бакинской нефти?» приводит рассказ одного из старейших бакинских нефтяников:
«Начиная с сентября 1941 года и до конца 1942 года я жил в маленькой будке на балаханском промысле — дома практически не бывал. На моем участке половина действующих скважин фонтанировала, и я боялся оставить их даже на небольшое время — из-за значительного пескопроявления при максимальных дебитах скважин штуцеры быстро изнашивались, и в любой момент могла произойти авария. Иногда мне казалось, особенно по ночам, что я начинаю сходить с ума, — я начал по ночам приговаривать скважинам: «Еще немного добавьте, родные, нефти, я очень прошу. Красной Армии надо, советскому народу надо»{52}.
С начала войны на бакинских промыслах была введена трехсменная работа — две смены были обязательными. Многие как бы работали еще и за тех, кто ушел на фронт, в третью смену. По ночам повсеместно вводилась маскировка — на промыслах включались синие лампочки. Спали и ели — долька черного хлеба и щепотка американского яичного порошка — в наспех сколоченных, беспощадно продуваемых пронизывающим северным ветром (хазри) дощатых будках.
Началась охота за «вредителями». Однако рассказывали и о провокаторах. Рабочие по утрам находили на промыслах листовки, в которых говорилось: «Господа нефтяники! С приходом наших войск ваша рабская жизнь закончится и вы будете жить как люди…»{53}
Фашистская пропаганда на простых бакинцев не действовала. В первый год войны они пробурили 930 тысяч метров. Иными словами, ввели в эксплуатацию 752 нефтяные скважины. Страна своевременно получила крайне необходимые 23 миллиона 541 тысячу тонн нефти. Эта была рекордная цифра за всю историю нефтяной промышленности Азербайджана. К слову, в следующем 1942 году в СССР было добыто 22 миллиона тонн нефти. Из них азербайджанская нефть составила 19,8 миллиона тонн{54}.
Бакинцы придумали заправку машин прямо из… скважин. Это делалось в поселке Сураханы, где добывалась так называемая «белая» нефть, известная тем, что она дает очень высокий выход бензина. Так вот, во время войны к сураханским скважинам подъезжали автомашины и заправлялись прямо из устья. Суточная добыча «белой» нефти была доведена до 2 тысяч тонн! В 1941 году ее добыли больше, чем за 20 предыдущих лет{55}.
Последний сталинский нарком, бакинец Н. Байбаков, позже вспоминал, что в первые годы войны в Азербайджане сложилась парадоксальная ситуация: все емкости оказались заполненными. Девать нефть было некуда. Что было делать с излишками? «И в этой обстановке вносятся невероятные, с точки зрения здравого смысла, предложения: нефть добывать, гнать ее по трубопроводу на нефтеперегонные заводы в «Черный» город; снимать верхушку (бензин), а остаток отправлять обратно и закачивать в пласт»{56}.
Разумеется, коллегам Кашкая — геологам-нефтяникам — было куда проще работать на фронт. А что мог сделать он — минералог-петрограф?
Оказалось, что может, и немало.
«Роль геологии и стратегического сырья в современной войне» — эта небольшая книжица — особая в творчестве М. Кашкая. Ее сейчас можно разыскать разве что в Академической библиотеке. По сравнению с его минералогическими изысканиями работа, написанная буквально в первые месяцы войны, не претендует на высокую теоретичность. Тем не менее она точно отражает особенность характера ученого — стремление быть нужным и полезным Родине.
За короткое время он перелопатил огромную литературу, прослеживая роль геологии в условиях подготовки и ведения войны со времен Чингисхана и до Второй мировой войны. Представляя широкому читателю наиболее важные книги в этом плане, такие как «Военная геология», «Минеральное сырье и война» и ряд других, Кашкай особое внимание уделяет значению стратегического сырья на войне. Кстати, во время Великой Отечественной войны руды и другие материалы, необходимые для изготовления, вооружения и боеприпасов, получили название «стратегическое сырье», а остродефицитные ископаемые — «критическое сырье».
«Опыт Первой мировой войны показал, что общие запасы и эксплуатационные возможности нефти, угля и других полезных ископаемых в метрополиях и в колониях антигерманского блока — США, Англии и Франции — значительно выше, чем в Германии. СССР с его необъятной территорией, огромными запасами промышленного и стратегического сырья в нынешней войне имеет значительные преимущества перед противником», — писал М. Кашкай, по-своему мобилизуя соотечественников на борьбу с врагом, поддерживая в них уверенность в конечной победе{57}.
Это уже был, если хотите, военно-политический прогноз, основанный на тщательном изучении сырьевых ресурсов воюющих блоков. Не каждый геолог способен связать воедино факторы полезных ископаемых и их значение в условиях военного противостояния.
Выполнял М. Кашкай в годы войны и оперативные практические правительственные поручения. С началом боевых действий выяснилось, что бакинские сажевые заводы испытывают затруднения в связи с нехваткой так называемых лавовых наконечников, которые поступали в основном из Белоруссии. С учетом того, что сажа широко стала применяться в резиновой промышленности, особенно при изготовлении покрышек, значение этой отрасли промышленности Азербайджана в условиях войны возросло. М. Кашкай с Ш. Азизбековым предложили использовать при изготовлении лавовых головок каолиниты, которые были обнаружены в Азербайджане. Исследования, проведенные учеными, показали, что и чардахлинские каолины, и огнеупорные глины являются ценным материалом для изготовления лавовых головок. В качестве наиболее подходящего минерала был рекомендован каолинит из Загликского месторождения. Производство их, согласно постановлению Совета народных комиссаров Азербайджанской ССР, было вскоре поручено одной из фабрик в Баку. Уже в декабре 1941 года производительность фабрики по выпуску этих головок достигла требуемого уровня.
Кашкай вместе со своими коллегами, учеными-нефтехимиками, немало времени провел на нефтеперерабатывающих предприятиях Баку. Именно в те годы на бакинских нефтеперегонных заводах прошли обкатку новые методы переработки нефти, в частности комбинированная очистка и вторичная перегонка, позволившие резко увеличить получение авиационных бензинов.
Его восхищал трудовой подвиг нефтепереработчиков, проявлявших в те годы чудеса изобретательности. Благодаря разработке и применению новых технологий они добились того, что при резком сокращении добычи сырой нефти общая выработка авиабензина держалась на довоенном уровне, а выработка наиболее высококачественных авиабензинов даже возросла.
Заместитель председателя Президиума Азербайджанского филиала Академии наук СССР Г. Гусейнов в те дни на страницах бакинской печати счел нужным особо выделить работу геологов, которые активно помогали промышленным предприятиям наладить производство из местных ресурсов «того, что в мирное время завозилось из других областей Советского Союза». В качестве примера он приводит производство упомянутых выше лавовых головок для сажевых заводов, работавших на нужды войны. И далее пишет: «Были предложены в качестве заменителей теплоизоляционных материалов, ранее завозившихся с Урала, вулканические пеплы, имеющиеся в большом количестве на территории Азербайджана. Это мероприятие, одобренное и принятое трестом «Союзизоляция», дало возможность полностью обеспечить бакинскую и грозненскую нефтяную промышленность теплоизоляционными материалами, разгрузило транспорт. Исследованные месторождения фосфоритов показали возможность получения в Азербайджане суперфосфатных удобрений и фосфора для производства спичек»{58}.
Мелочь, скажет современный читатель. И будет прав. Только следует вернуться к той далекой ситуации военного лихолетья, когда производство даже спичек являлось непростым делом — достижением.
О том, как на фронтах Второй мировой войны решалась судьба не только СССР, но и всей человеческой цивилизации, написано много. Несоизмеримо мало сказано о тех, кто жил и работал в тылу. И это притом что судьбу общей мировой схватки определяли не только героизм солдат, совершенство военной машины, но и способность государства мобилизовать все ресурсы во имя победы. Вот в этом-то, в умении железной рукой заставить страну работать как один единый организм, напрягая все силы, всю мощь, все имеющиеся жизненные соки, коммунистическая власть умела, как никакая другая.
Однако было бы грубой ошибкой объяснять героический порыв миллионов людей одним лишь страхом наказания. Какой бы несправедливостью ни обернулась советская жизнь для интеллигенции, простые люди успели почувствовать себя хозяевами в новом государстве. Впервые за всю свою историю Азербайджан обрел государственность. Какой бы усеченной она ни была, это была их страна, которой управляли сами азербайджанцы.
Многое в жизни Азербайджана и его народа позволяло сознавать себя частью великой советской державы. Что греха таить, были и такие, кто со злорадством внимал сообщениям о стремительном броске гитлеровской армады к Москве, затаившись, ждал, когда прорвется немецкая армия к Кавказским горам. Живы были многие из тех, кого советская власть лишила собственности, власти и будущего. Те, кто все эти 20 с лишним лет жил мечтою о реванше, и сообщениям Совинформбюро о падении Киева, Харькова, Минска, Смоленска, о боях на Северном Кавказе внимал как признакам отмщения за все пережитые горести и потери. Сообщалось о бывших муллах и кулаках, припрятавших запасы зерна, картошки, продовольствия. В ответ ползли слухи, что в Азербайджан вместе с немцами движется некий имам. Спецслужбы быстро и решительно положили конец этим провокационным поползновениям. Да и что они могли значить в общей атмосфере отмобилизованности, самопожертвования?
В Баку беспрестанно прибывали поезда с теми, кто покинул свои жилища на просторах необъятной страны. Бакинцам пришлось потесниться, чтобы принять бесконечные потоки людей, бегущих с оккупированных территорий. Так большая политика вторглась в мир учености, в которой до того так комфортно чувствовал себя Мир-Али Кашкай.
Он никак не мог понять того, каким образом Германия, образец порядка, учености и культуры, могла утвердиться в мысли о мировом господстве и столь чудовищным образом двигаться к этой своей цели. В Баку в те дни прибыло много евреев — из Польши, Украины, Белоруссии. В глазах у каждого из этих несчастных гонимых был ужас, в душах надолго поселился страх. Информации о крематориях тогда еще не было, но о методичном физическом уничтожении евреев бакинцы узнавали из рассказов своих новых соседей, сослуживцев.
Кашкай, как и многие мыслящие люди того времени, искал ответ на вопрос о том, как могли с такой бесчеловечной доктриной нацизма смириться европейские государства. Почему Великобритания и Франция отвергли советские предложения о совместном противодействии Гитлеру? Мысль о том, что ведущие европейские державы вынашивали идею столкновения нацистской Германии с Советским Союзом, напрашивалась сама собой, она лежала на поверхности и многое объясняла. Но удовлетворения не приносила.
Политика с ее скрытыми и явными идеологическими мотивациями находилась вне сферы привычного мышления ученого-естествоиспытателя. Это была особая область человеческой деятельности, годами накапливающая черную, злую, беспощадную энергию, которая выплескивалась в чудовищное столкновение государств, сравнимое с апокалипсисом…
Где-то в первые дни войны и появилась в АзФАН Дора Соломоновна Зелинская. Аккуратная, исполнительная, грамотная машинистка сразу привлекла внимание Кашкая. Он взял ее в свой отдел петрографии, минералогии и геохимии, где бывшая харьковчанка стала его незаменимым помощником. Среди беженцев-евреев было немало классных специалистов, нашедших применение своим силам в науке, медицине, промышленности, в сфере культуры.
В один из дней у Кашкая в кабинете появился пожилой мужчина, оказавшийся графологом. Пришел он по совету знакомого обратиться именно к профессору, хотя и понимал, что тот вряд ли нуждается в специалисте столь редкой профессии. После нескольких звонков, переговоров с начальством графолога определили работать в архив, а затем его знания понадобились в органах безопасности и в милиции.
Об этой встрече в бумагах М. Кашкая осталось несколько пожелтевших страниц — текст графологического исследования Р. Гиком его почерка: «Не ветвистые, но архитектурные буквы, не быстрые, с нажимом внизу, местами печатные, характеризуют Вас как человека энергичной, кропотливой натуры, самолюбивого, проявляющего упорство и последовательность в действиях». В архитектуре кашкаевского почерка графологу летом 1946 года привиделось «замечательное будущее, дорога и спокойствие»{59}.
Всё, в общем-то, сошлось, кроме разве «спокойствия», но это уже, как говорится, объяснимые издержки производства. С кем не случается…
Задумываясь над людскими судьбами, покалеченными жизнями миллионов, Кашкай, как и многие интеллигенты, зажатые неумолимым стечением обстоятельств, порой ощущал себя абсолютно беспомощным. Но это ему никогда не мешало в конкретных жизненных ситуациях вести себя согласно толстовской заповеди — круто направлять лодку вверх, в сторону «положительных сил добра и света», чтобы река жизни, реальная психология людей, темная основа нашей природы, демоническое начало истории не снесли ее вниз по течению.
Во времена Кашкая опыт совместного проживания народов одной семьей объяснялся одним, ставшим надолго звучным словом — интернационализм. Со временем оно приелось, стерлось, как и многие другие слова из идейного багажа коммунистов. Но в повседневности люди свыклись соседствовать, общаться, жить вместе, не оглядываясь на цвет волос или разрез глаз…
Характерная газетная информация начала войны. На первой странице «Вышки» (была такая газета нефтяников) фото нашего героя. Под ней текст: «Мир-Али Кашкай, старший научный сотрудник АзФАН. Он успешно работает по изысканию заменителей дефицитных материалов». Это сообщение было в ноябрьском номере газеты, а через месяц М. Кашкай участвует в организации выставки АзФАН, которую посетили руководители республики, дабы посмотреть, что сделано учеными для реализации лозунга «Всё для фронта, всё для победы»{60}.
«Небольшая и скромно оформленная выставка дает яркое представление о том, как много делается в научных лабораториях. Давно уже известны масазырские месторождения вулканического пепла. Но применение им не находилось. После многих опытов, изысканий он рекомендован в качестве хорошего теплоизоляционного материала. Он же оказался отличным заменителем привозной пемзы, мела и др.
Вот небольшие пробирки с красным и золотистым песком, — говорится в репортаже. — Это широко употребляемая минеральная краска — охра, найденная геологом М. Кашкаем в Азербайджане. Раньше охра поступала в Баку из Уфы…»{61}
Таковы будни ученого. Будни военных лет. Поступает сообщение: в ряде мест Хизинского района произошли крупные оползни. Совнарком и ЦК(б) Азербайджана создают правительственную комиссию. В ее составе деятельное участие принимает и М. Кашкай. Он уже заведует геохимической лабораторией сектора геологии и является вероятнейшим кандидатом в руководители Отдела минералогии, петрографии и геохимии АзФАН.
Было известно, что обвалы и оползни в этом районе происходят довольно часто, но явления эти в Азербайджане не были изучены. Крупное стихийное бедствие как раз произошло в начале войны, похоронив под землей сразу несколько сел. В задачу комиссии входило изучить причины этого природного явления, посеявшего панику среди населения, и дать обоснованные выводы на будущее. Ученые быстро поставили «диагноз» — из-за сильных дождей пришла в движение глинистая толща. Есть опасность подвижек и на подступах к Баку — предупредили исследователи.
В статье «Крупные оползни в Хизинском районе», подготовленной геологами А. А. Ализаде, М.-А. Кашкаем, М. Д. Заири и опубликованной в бюллетенях АзФАН, содержится вывод, не потерявший своей актуальности и поныне: «После сильных снегопадов и дождей, когда накопившаяся обильная вода проникает в пластичные глинистые породы, разжижает их наносную массу», следует опасаться, что определенная часть склона может сползать по наклону возвышенной части района от Хизи и до нагорной части Баку. Именно тогда, по предложению ученых, строительство в этой части азербайджанской столицы стало осуществляться при помощи специальных бетонированных площадок и укреплений.
Много лет спустя, уже в начале XXI века, когда оползни стерли с лица земли заправочную станцию ЛУКойла за старым «Интуристом», а затем пришла «в движение» Южно-советская площадь, угрожая выдавить к морю многоэтажки «новых азербайджанцев», было много споров относительно опасности игры, которую затеяли отцы города в верхней части Баку. В конце концов им удалось убедить общественность в том, что страхи бакинцев напрасны.
Как знать… В брошюре, вышедшей в свет в грозном 1943 году, Кашкай предупреждал, что глинистая толща будет периодически «просыпаться» и пренебрегать опытом искусственного укрепления почвы не следует…
Из воспоминаний Будага Будагова, академика АН Азербайджана:
«По своей геологической специализации Мир-Али Кашкай был классическим петрографом. Но, как и все выдающиеся ученые, он не ограничивал круг своих научных интересов рамками своей специализации. Ему пришлось заниматься, например, вопросами термальных вод, вулканологии и сейсмики. И во всех этих направлениях науки о Земле он оставил глубокий след. После известного случая с оползнями в Хизинском районе он занялся сейсмикой вплотную. Он определил сейсмические зоны республики, создал, по-сущест-ву, школу сейсмологов. Такая разноплановость в науке, во всяком случае, у нас в Азербайджане, встречается нечасто. Он был пионером многих начинаний. Про него говорили: Кашкай — универсальный ученый. А ведь в геологии непросто утвердиться».
И все же главной научной задачей остается докторская. Он ее должен завершить как можно быстрее — война не оставляет времени на раскачку.
Правительство торопит геологов. Полной ясности о недрах республики еще нет, а значит, нет и представления об общей картине основных пород и залегания полезных ископаемых. Над конструированием этого своеобразного геологического ключа Кашкай и трудился все последние годы.
И вот «Бакинский рабочий» в начале мая 1942 года извещает о том, что «5 июня в 6 часов вечера в зале заседаний АзФАН (Коммунистическая, 10) состоится публичная защита диссертации на соискание ученой степени доктора геолого-минералогических наук старшим научным сотрудником института, кандидатом наук, доцентом Мир-Али Кашкаем на тему: «Минералого-петрографические исследования в области основных и ультраосновных пород Азербайджана». Официальные оппоненты — академик А. А. Твалчрелидзе, член-корреспондент Академии наук СССР Д. И. Щербаков и доктор геологических наук, заслуженный деятель науки С. А. Ковалевский».
В зале — члены ученого совета Геологического института им. И. М. Губкина АзФАН, известные ученые-геологи, преподаватели и студенты Азгосуниверситета, представители научной общественности. Председатель совета объявляет о наличии кворума и дает слово ученому секретарю совета института Я. Д. Козину для оглашения документов, касающихся диссертанта, согласно статье 19 Инструкции об ученых степенях и званиях.
К этому моменту М. Кашкай уже хорошо известен в научном мире. Оппоненты отмечают серьезную теоретическую основу работы, богатый практический материал, подкрепленный лабораторными анализами, самостоятельность научных выводов. Академик из Грузии А. А. Твалчрелидзе отметил, что азербайджанский ученый и его грузинский коллега Н. И. Схиртладзе, опираясь на материалы, добытые в Талыше и Грузии, пришли к сходным выводам в отношении тешенитовых пород. «Это также указывает на то, что минералого-петрографические исследования значительно близко стоят к прецизионным методам».
Соискатель докторского звания в связи с этим внес уточнение, что упомянутый грузинский геолог закончил свою работу в 1940 году, а исследования по Талышу были оформлены двумя годами ранее.
Вопросы о тешенитах чрезвычайно интересны в петрологии и, понятно, вызвали оживленную полемику.
«Я собрал всю мировую литературу по данному вопросу, — говорил Кашкай, — чтобы, кратко охарактеризовав тешениты различных стран, иметь возможность более убедительно высказать свои соображения о механизме и форме образования тешенит-пикритовых пород, оттенить остроту спорного вопроса о наличии в этих породах нефелина и, наконец, установить место пикрито-тешенитовых пород Талыша в системе Малого и Большого Кавказа»{62}.
С интересом было встречено и следующее сообщение диссертанта:
«Мною изучены все рудопроявления в ультраосновных породах Азербайджана. Разведка велась по линии Азгеоуправления, были организованы специальные научные экспедиции, возглавляемые мною. В результате мне посчастливилось открыть новое месторождение хромитов на Шахдаге».
В связи с этим возник вопрос и о генезисе платины, обнаруженной исследователем. Вот его заключение:
«Нахождение небольшого самородка платины и рассеянного, как показали штуфные пробы, позволяет оптимистически относиться к платиноносности гипербазитов Закавказья»{63}.
Постановление ученого совета Геологического института им. И. М. Губкина АзФАН об успешной защите и присуждении соискателю М. А. Кашкаю степени доктора геолого-минералогических наук было подписано в мае 1942 года. Через год решением Высшей аттестационной комиссии «гражданину Кашкай Мир-Али Сеид Али оглы присуждена ученая степень доктора геолого-минералогических наук».
Диплом же доктора наук за номером ГМ № 000016 он получил уже после войны, весной 1946 года.
Это, несомненно, был крупный шаг в научной карьере М. Кашкая.
ПОСЛЕДНИЙ БАРЬЕР
Рождение в ту пору доктора наук, к тому же естествоиспытателя, к тому же азербайджанца да еще и столь молодого — тридцати пяти лет, стало событием. АзФАН не случайно доложил об этом своем достижении во все инстанции, в первую очередь в ЦК АКП(б), где делались соответствующие пометки в соответствующих справках, записках, докладах.
Газеты, заполненные сводками о боях на фронтах Великой Отечественной войны и рапортами о трудовых буднях нефтяников, машиностроителей, химиков, тем не менее сочли нужным оповестить читателей о крупном событии в научной жизни республики — азербайджанец стал доктором геолого-минералогических наук: «Это еще один весомый вклад в победу над гитлеровскими захватчиками!»
Словом, речь шла о факте, находящемся в центре внимания прежде всего партийного руководства, широких кругов научной и творческой интеллигенции. И те и другие не могли не обратить внимания на то, что молодой ученый, занявший заметное место в структурирующейся академической сфере, был беспартийным.
Собственно, в самом этом факте для меня, как исследователя жизни выдающегося ученого, ничего неожиданного не было. М. Кашкай следовал внутренней жизненной установке — «держаться подальше от политики». И, несколько забегая вперед, отметим, что в этом он всегда стремился сохранять последовательность.
В 1935 году в Ленинграде среди корифеев русской геологической школы нежелание начинающего ученого вступить в ряды правящей партии могло восприниматься как вполне допустимая интеллигентская вольность. Но в 1942 году, в разгар кровопролитнейшей из войн, исход которой был не ясен, прочерк в анкете перед графой «партийность» мог вызвать вопросы, на которые не так-то просто было найти убедительный, а самое главное — приемлемый ответ. К тому же непосредственное начальство Кашкая, руководство АзФАН, не скрывало, что имеет виды на молодого, перспективного ученого.
Советская номенклатурная система к тому времени уже была сформирована. Партийное руководство республики держало под неусыпным контролем все ключевые должности вне партийной советской иерархии. Представить себе сколько-нибудь серьезное продвижение в академической системе, да к тому же в геологии, непосредственно связанной с производственными ресурсами, практически было невозможно. И тем не менее доктор геолого-минералогических наук, старший научный сотрудник АзФАН, заведующий геохимической лабораторией сектора геологии Мир-Али Кашкай оставался беспартийным. Это не мешало ему быть на виду, пользоваться преференциями, которые предоставлялись видным деятелям науки, литературы и искусства: дополнительный паек, медицинское обслуживание, путевки в здравницы и т. д. Так что есть основание полагать, что карьера его несильно бы пострадала, если бы и далее он оставался вне партии большевиков.
Мировая война, изменившая судьбы целых народов и континентов, смертельная схватка с фашизмом вносили свои коррективы в позиции людей, коренным образом отражаясь на их мироощущениях, мировосприятии, мировоззрении. М. Кашкай, как и многие представители интеллигенции, особенно те из них, кто по разным причинам в глубине души сохранял претензии к большевикам, советской власти, не мог не видеть серьезных общественных сдвигов, произошедших в жизни азербайджанского народа. Он находился в числе тех, на плечи которых само время возложило грандиозную задачу создания Азербайджанской академии — центра национальной научной мысли. Ничего подобного не знала история его народа. И вот все то, что было с таким трудом сохранено, развито, построено, создано — база социального и культурного подъема народа, — могло в одночасье развеяться в прах.
Кашкай, как и многие другие его современники, не сомневался, что фашизм не ограничится одним лишь уничтожением евреев. Их судьбу должны были разделить и многие другие народы. И вряд ли азербайджанцы с их нефтью, золотом и другими богатствами могли рассчитывать на лучшую долю, окажись немцы на Апшероне. Он не мог не видеть, что с Советским Союзом солидаризировались США, Великобритания, оккупированная Франция. Сталину рукоплескали лучшие умы современности: Ромен Роллан, Лион Фейхтвангер, Альберт Эйнштейн…
Сталин вел трудные переговоры с союзниками о совместной борьбе с фашизмом. Кашкай не понаслышке знал о той огромной помощи, которая шла через океан, из Великобритании. Борьба с нацизмом, разгром фашистской Германии вывел Советский Союз и его лидера, генералиссимуса И. Сталина, в авангард прогрессивных сил того времени. Роль СССР в установлении нового миропорядка вынуждены были признать тогдашние великие державы. Перед народами всего мира Советский Союз предстал в качестве страны-освободителя, страны, покончившей с коричневой чумой, с теми, кто мечтал о порабощении всей планеты. И эта слава еще долго питала идейно-политический потенциал СССР, компартии, оказывая огромное, определяющее влияние на умы и настроения человечества, по крайней мере вплоть до 1956 года.
Вот почему, думается, в суровом 1943 году М. Кашкай написал заявление о вступлении в ряды ВКП(б). Убежден, что менее всего им тогда двигали карьерные соображения или, грубо говоря, шкурнические: «А что подумают? А вдруг не так поймут?» Во всем он любил ясность, точность, определенность. И этим своим шагом внес полную ясность в свою гражданскую позицию. Он с теми, кто воюет с гитлеризмом, фашизмом. Напомним, этот шаг он сделал в 1943 году, когда еще не было ни второго фронта, ни громовых раскатов грядущей победы.
К удивлению многих, личная жизнь Кашкая не сложилась.
Трудно сказать, когда подумалось нашему герою, что его супруга, возможно, и чудный бриллиант, но, увы, не предназначен украсить их совместную жизнь.
Она была молода, хороша собой, любила внимание к себе и мало интересовалась работой своего мужа. Возможно, ее стали раздражать его частые и, как правило, длительные командировки, необходимости которых не понимала, а может, напротив, начала привыкать к ним, освобождаясь тем самым от казавшихся обременительными походных хлопот.
Может быть, с этого, а может быть, с чего-то другого и началось их раздельное плавание. С недопонимания, с уходом каждого из них в себя, что неизбежно сопровождается охлаждением чувств.
Не дано знать никому истинных причин, разводящих часто еще вчера близких людей, тем более что и сам М. Кашкай, вспоминая свою неудавшуюся женитьбу, ограничивался цитатой из Александра Дюма-сына о том, что надо бы остерегаться тех восхитительных женщин, которые проводят жизнь, наряжаясь то колокольчиком, то тыковкой.
Смысл этих слов туманен, но ясно, что причина была основательной и развод устраивал обоих: они расстались хотя и неожиданно, но мирно, без сцен и тягучей невыносимой ненависти, которая обычно сопровождает в Азербайджане такого рода семейные драмы.
Правда, развестись в ту пору, даже имея убедительные свидетельства невозможности совместной жизни, для рядового человека было делом непростым, а уж для ученого-секретаря АзФАН — тем более. Советское государство считало своим долгом оберегать семьи своих граждан. С этой точки зрения, если семейная жизнь известных обществу людей не складывалась, то считалось, что они подают дурной пример рядовым коммунистам и беспартийным.
Не раз и не два приглашал в те же годы к себе на беседу Самеда Вургуна сам «Хозяин», уговаривал оставить мысли о разводе: «Что подумают о нас люди?» Все помнили, что сказал М.-Дж. Багиров об одном сильном наркоме, которого выдвигали на еще более высокую должность: «Если он женой не может руководить, как ему республику можно доверить?!»
Пришлось и М. Кашкаю объясняться с хозяином высокого кабинета.
Холодный равнодушный взгляд. Сквозь толстые стекла очков. Сквозь сидящего напротив собеседника. Глухой, доносящийся как бы издалека голос:
— Когда разводятся артисты — я это понимаю. Они в жизни, как на сцене: влюбиться и разлюбить — им раз плюнуть. Но вы-то ученый, умный человек. Вы должны уметь просчитывать каждый свой шаг. Тем более что вступили в партию. Вы несете ответственность не только перед собой, детьми, семьей. На вас смотрит вся республика. Именно вы — молодой, перспективный ученый должны являть пример для подрастающего поколения. Имейте в виду, партийная организация республики о вас положительного мнения…
Трудно сказать, что повлияло на некоторую благосклонность, проявленную аскетичным Мир-Джафаром Багировым в отношении молодого ученого, но этим монологом всё и закончилось.
И вот о чем еще хотелось бы сказать в связи с этим.
Листая книги о геологии и знаменитых геологах современности, я обратил внимание на один весьма показательный факт. Рассказывая о совместных экспедициях, научной деятельности своего великого учителя Александра Яншина, его ученики — едва ли не каждый из них — сочли необходимым вставить несколько строк о его супруге, Фидан Тауфиковне Биккениной.
Вот, например, один из фрагментов:
«Они были очень хорошей парой и до конца сохранили верность друг другу. Более того, всю их совместную жизнь Фидан была ангелом-хранителем своего мужа, по состоянию здоровья нуждавшегося в помощи и участии близкого человека. Она строго выполняла медицинские предписания для Александра Леонидовича и в случае отклонения от режима становилась суровой, даже гневной, но ненадолго. В том, что последние три десятилетия жизни Александра Леонидовича были творчески насыщенными и очень плодотворными, немалая заслуга Фидан Тауфиковны. Она была ему опорой и поддержкой. После страшного падения Яншина в шурф Фидан Тауфиковна в буквальном смысле поставила его на ноги, забыла надолго о себе и всю свою жизнь посвятила служению тому, чему служил Яншин — геологии»{64}.
Надо ли еще что-либо добавлять к этому печальному сюжету из жизни нашего героя?
НЕЗАБЫВАЕМЫЙ МАЙ 1945-ГО
Так уж получилось, что эти, сколь досадные, столь и отвлекающие от научной деятельности семейные проблемы совпали по времени с самым масштабным делом, которым когда-либо приходилось заниматься М. Кашкаю.
В конце беседы с партийным руководителем республики тот на прощание предупредил его: «Все внимание, все силы и знания вам необходимо ныне сосредоточить на главном — строительстве Академии наук Азербайджана. По тому, как вы справитесь с этим серьезнейшим поручением, будем судить о вас в дальнейшем…» А впервые об этом грандиозном проекте — создании национальной Академии наук с Кашка-ем говорил еще Ф. Ю. Левинсон-Лессинг.
«Филиал — это лишь переходная форма к формированию самостоятельной, крупной научной академической организации. В Москве, в дальнейшем, планируют создание республиканских академий, вполне самостоятельных центров научной мысли, — говорил Левинсон-Лессинг своему ученику. — Силенок на местах пока маловато, Азербайджан, пожалуй, находится в преимущественном положении. Баку с его продвинутой экономикой и культурой — исключительное явление. И все же становление и развитие как традиционных, так и современных направлений науки вам можно обеспечить, только опираясь на серьезные научные кадры, необязательно национального происхождения. Помните, организация Академии наук — дело масштабное. В чем-то вы находитесь в том же положении, что и Петр Великий, когда принял решение о создании Российской академии. Россия долго питалась европейской научной мыслью. Нашим славянофилам не нравилось засилье немцев, французов, а потом и евреев. А куда без них двинешься? Науки, теории ведь, особенно естественные, привязаны не к этносам, а к земле, Космосу, Вселенной…»
Полностью разделял М. Кашкай и соображения своего учителя о культурном значении национального научного очага. Он представлял его как центр, объединяющий интеллектуальную элиту Азербайджана, существующего и развивающегося вполне автономно, формируя свои традиции, новые нормы, включая этические, принципы выборности и свободного независимого мнения, как основы жизнедеятельности новой организации. Что-то в этом видении было от молодости, что-то от интеллигентности старой петербургской научной школы. С тем большим рвением он в качестве ученого-секретаря АзФАН взялся сводить воедино разрозненные научно-исследовательские институты, многочисленные лаборатории, исследовательские центры.
Сверху, как всегда, торопили, ориентируя организаторов Академии то на седьмое ноября — День Великого Октября, то на декабрь — день рождения великого Сталина, то к Первомаю. Война, однако, вносила свои коррективы. М.-Дж. Багиров был членом военного совета Кавказского фронта, часто отлучался, учреждение Академии с партийной точки зрения было делом важным, но не первостепенным. Предложение Президиума Академии наук СССР и Совнаркома Азербайджанской ССР о реорганизации Азербайджанского филиала Академии наук СССР в Академию наук Азербайджанской ССР было направлено в Москву где-то еще в середине 1944 года. И вот 23 января 1945 года вышло постановление Совета народных комиссаров Союза ССР о принятии указанного предложения.
В постановлении, подписанном Молотовым, говорилось: «Поручить Совнаркому Азербайджанской ССР и Президиуму Академии наук СССР провести всю подготовительную работу по организации Академии наук Азербайджанской ССР». В связи с организацией Академии в Баку прибыла комиссия Президиума Академии наук СССР. В ее составе — известнейшие имена: академики Д. Прянишников, И. Мещанинов, наш старый знакомец Д. Белянкин, друг и научный руководитель Кашкая.
Мнение членов комиссии стало решающим при разработке и утверждении Устава и структуры АН Азербайджанской ССР и, само собой, при формировании первого состава его действительных членов. Уже через два месяца, а если быть точным, 27 марта 1945 года, вышло постановление Совнаркома Азербайджанской ССР об учреждении Академии наук Азербайджанской ССР. Новая Академия наук состояла из четырех отделений: геолого-химических наук и нефти; физико-технических наук и нефти; биологических и сельскохозяйственных наук; общественных наук.
Из числа выдвинутых научно-исследовательскими учреждениями, вузами и общественными организациями кандидатов в количестве 41 доктора наук — профессоров, а также деятелей литературы и искусства утвержден состав действительных членов Академии наук Азербайджанской ССР. Ими стали: Азизбеков Шамиль Абдул Рагим оглы, доктор геолого-минералогических наук, профессор — по отделению геолого-химических наук и нефти; Али-заде Али-Ашраф Абдул Гусейн оглы, доктор геолого-минералогических наук, профессор, лауреат Сталинской премии — по отделению геолого-химических наук и нефти; Векилов Самед Вургун Юсуф оглы, поэт, заслуженный деятель искусств, дважды лауреат Сталинской премии — по отделению общественных наук; Гаджибеков Узеир Абдул Гусейн оглы, профессор, заслуженный деятель искусств, лауреат Сталинской премии — по отделению общественных наук; Гроссгейм Александр Альфонсович, член-корреспондент Академии наук СССР, доктор биологических наук, профессор — по отделению биологических и сельскохозяйственных наук; Гусейнов Гейдар Наджаф оглы, доктор философских наук, профессор — по отделению общественных наук; Дадашев Садых Алекпер оглы, член-корреспондент Академии архитектуры СССР, профессор, лауреат Сталинской премии — по отделению физико-технических наук и нефти; Есьман Иосиф Гаврилович, доктор технических наук, заслуженный деятель науки, профессор — по отделению физико-технических наук и нефти; Ибрагимов Мирза Аждар оглы, писатель, заслуженный деятель искусств — по отделению общественных наук; Кашкай Мир-Али Сеид-Али оглы, доктор геолого-минералогических наук, профессор — по отделению геолого-химических наук и нефти; Мамедалиев Юсуф Гейдар оглы, доктор химических наук, профессор — по отделению геолого-химических наук и нефти; Мир-Касимов Мир Асадулла Мир Алескер оглы, доктор медицинских наук, заслуженный деятель науки, профессор — по отделению биологических и сельскохозяйственных наук; Топчибашев Мустафа Агабек оглы, доктор медицинских наук, заслуженный деятель науки, профессор, лауреат Сталинской премии — по отделению биологических и сельскохозяйственных наук; Усейнов Микаил Алескер оглы, член-корреспондент Академии архитектуры СССР, профессор, лауреат Сталинской премии — по отделению физико-технических наук и нефти; Широкогоров Иван Иванович, действительный член Академии медицинских наук СССР, доктор медицинских наук, профессор — по отделению биологических и сельскохозяйственных наук{65}.
Первым президентом национальной Академии наук был избран М. А. Мир-Касимов — известный медик, человек высочайшей культуры. В те дни, делясь своими мыслями о судьбах азербайджанской интеллигенции, он писал в «Известиях»:
«Организация Азербайджанской Академии наук знаменует собою новый этап в культурном строительстве Советского Азербайджана. Огромный путь прошел Азербайджан за четверть века своего советского существования. Из колониального придатка царской России, где промышленный Баку был как бы изолированным островком, наша республика превратилась в индустриальную страну с передовым сельским хозяйством. Параллельно происходил и духовный рост азербайджанского народа, стремительными темпами преодолевавшего свою вынужденную отсталость. Одним из наглядных выражений этого роста являются успехи в области знаний, увенчавшиеся созданием республиканской Академии наук»{66}.
Правительственным решением Академии наук передается знаменитое «Исмаиллийе» в центре города — одно из красивейших зданий азербайджанской столицы, построенное до революции миллионером-нефтепромышленником Мусой Нагиевым. Впрочем, знаменит дом более тем, что здесь когда-то заседал «эфемерный парламент мифической независимой республики Азербайджан» — так считала внучка миллионера, французская писательница Банин. С 1945 года здесь заседает Президиум Академии наук Азербайджана…
Президент предложил Кашкаю пост академика-секретаря. Выбор патриарха азербайджанской науки был поддержан.
31 марта в главном здании Академии наук Азербайджанской ССР (ныне на улице Истиглалийат) собирается первое общее собрание действительных членов Академии. Зачитывается поздравительная телеграмма президента Академии наук СССР академика В. Л. Комарова: «Уверен, что Азербайджанская Академия наук еще шире и глубже поведет работу по изучению и мобилизации природных ресурсов Азербайджана для дальнейшего развития народного хозяйства республики и всего Советского Союза, содействию расцвету национальной культуры»{67}.
С теплой приветственной речью выступает академик Д. С. Белянкин. Он говорит: «На геологической карте Азербайджана практически не осталось ни одного белого пятна. Наши ученые открыли новые нефтяные бассейны. Не ограничиваясь сушей, они «докопались» до мощных нефтяных пластов, залегающих под морским дном. Найдены и изучены залежи хромита, барита, кобальта, алунитов. Проведено систематическое обследование источников минеральных вод»{68}.
Это оценка и его, М. Кашкая, труда. Как программу действия он воспринимает слова первого президента Академии М. А. Мир-Касимова: «Вся работа Академии наук Азербайджана должна служить интересам народа, дальнейшему развитию производительных сил и культуры нашей республики и всего Советского Союза, интересам скорейшей победы над врагом»{69}.
Газеты переполнены откликами трудящихся. Расул Рза, Мамед Сеид Ордубади, Абдулла Шаик поздравляют собратьев по перу Самеда Вургуна и Мирзу Ибрагимова.
Поступило приветственное послание из Южного Азербайджана за подписями доктора экономики Никджу, старейшего поэта Сафвета, преподавательницы женской гимназии Тебриза Ханум-Шоджай. В нем каждое слово дышит гордостью за Азербайджан, за его людей, за азербайджанскую науку.
Известные ученые В. Гутыря, лауреат Сталинской премии, Б. Дадашев, кандидат технических наук, А. Кулиев, кандидат химических наук, и другие с гордостью пишут: «В славной плеяде первых академиков нашей республики сотрудник АзНИИ, доктор химических наук, профессор Ю. Г. Мамедалиев. Профессор Мамедалиев вырос в выдающегося ученого, труды которого отмечены высокими правительственными наградами»{70}.
«В самом деле, сколько новых имен! Литераторов, особенно поэтов, и прежде было немало, даже очень хороших. Но химики, математики, геологи, профессора медицины — это безусловное достижение советского периода» — так думает М. Кашкай.
Прав академик И. И. Мещанинов, сказавший в тот замечательный вечер: «Преобразование Азербайджанского филиала Академии наук Союза ССР в Академию наук Азербайджанской ССР является венцом пройденного пути за 25 лет, открывает пути для еще более интенсивного экономического и культурного развития Азербайджанской ССР»{71}.
Это был звездный час азербайджанской науки. А значит, и его, Мир-Али Кашкая, звездный час. Его жизненный выбор оказался правильным. Он успешно шагает по жизни, уверенный, что его, как и страну, как и весь народ, ждет лучшее будущее.
Незабываемый май 1945-го. Бакинская филармония в праздничном убранстве. Правительство Азербайджана дает прием в честь исторической победы советского народа над фашистской Германией. Во главе собрания — Мир-Джафар Багиров. Рядом — члены правительства, представители рабочего класса. На видном месте — большая группа представителей интеллигенции Азербайджана. От ее имени с речью выступает академик Мир-Али Кашкай.
Вместе с президентом М. Мир-Касимовым они строят планы структуризации Академии наук, создания новых институтов. Азербайджанской науке повезло, что у ее истоков стояли такие личности, как Мир-Али Кашкай и Мир-Асадулла Мир-Касимов. О дружбе этих двух личностей, их плодотворной совместной работе мы еще расскажем на последующих страницах нашего повествования. Мы вернемся к этой теме чуть позже — в те далекие дни наш герой оказался вовлеченным в события, разворачивающиеся по ту сторону Араза — в Тебризе.
Азербайджанцы издавна, почти два столетия, были разделенным народом. Так угодно было истории, на крутых поворотах которой то загоралась, то гасла надежда на воссоединение.
Никогда эти надежды и мечты не казались столь реальными, как в ту весну 1945 года…
МИССИЯ В ТЕБРИЗЕ
В Баку мало кто, в том числе и наш герой, знал или догадывался о том, что уже начиная с 1940 года Южный Азербайджан был включен Москвой в военно-стратегические планы Советского Союза. У Кремля были свои расчеты и резоны для такой политики: возможность присоединения этой части Ирана к Азербайджанской ССР, расширение плацдарма стратегического влияния в средневосточном регионе, опережение германских стратегов, рассчитывавших взять под свой контроль экономику Ирана.
Главным, разумеется, была нефть. На утро 26 августа, то есть спустя всего два месяца с начала войны, по Баку поползли слухи: Красная армия ночью перешла иранскую границу. Первоначально этим разговорам мало кто верил. Но в штаб-квартире ЦК Компартии Азербайджана, где Багиров провел бессонную ночь, было известно: в 2 часа ночи 25 августа передовые части Красной армии приступили к осуществлению военной операции. С 5 до 7 часов утра по всей линии от Нахичевани до Южного побережья Каспия пограничные войска СССР, 44-я и 47-я армии, Каспийский флот, 8-й Закавказский корпус, 132-я Евлахская авиадивизия начали боевые действия в Южном Азербайджане и на юге Каспия. Локальное сопротивление иранцев продолжалось до 13 часов дня. Иранская армия сразу же капитулировала. Советские войска взяли Южный Азербайджан, Гилян, Мазандаран и Хоросан.
Знал хозяин кабинета М. Багиров и другое, чем, собственно, и было вызвано его беспокойство: Британия своими 12 индийскими дивизиями вышла на линию Кирманшах, Абадан, Хоромабад, Меджиди-Сулеймание, Хормуз, Бендер-Дейлим.
Ситуация один к одному напоминала события, имевшие место годом раньше на востоке СССР, на этапе реализации пакта Молотова — Риббентропа.
На сей раз Советский Союз действовал в соответствии с известной «чичеринской» статьей советско-иранского договора. В душах азербайджанцев по обе стороны реки затеплилась никогда не угасающая — то вспыхивающая, то затухающая — надежда на воссоединение. Простые люди, наученные недавней историей, воспринимали действия Москвы вполне буквально, полагая, что раз Красная армия вступила в Тебриз, значит, быть там горкому партии, а за сим и советизации Южного Азербайджана.
Развитие событий вроде бы подтверждало этот незатейливый вывод.
Мимо внимания многих тогда прошло сообщение о подписании несколькими месяцами позже, а если быть точным, 29 января 1942 года, трехстороннего советско-англо-иранского соглашения о территориальной целостности Ирана. Сталин пошел на эту дипломатическую уступку в крайне невыгодных для СССР условиях: немцы хотя и были отброшены от Москвы, но держали под контролем промышленно развитую часть страны и готовились к весенней кампании. В Европе так же, как за океаном, сильно сомневались в способности СССР выстоять под напором первоклассной армии Гитлера.
Теперь-то все хорошо знают суть сталинской тактики. Она, проще говоря, состояла в полном пренебрежении к достигнутым договорам. Можно не сомневаться, что, соглашаясь на формулировку о территориальной целостности иранского государства, Сталин предполагал при удачном исходе войны продиктовать свою волю южному соседу и союзникам в полном соответствии со стратегией советской экспансии. Это подтверждало и развитие событий в Южном Азербайджане.
М. Кашкай, как и многие видные представители азербайджанской интеллигенции, располагал определенной информацией о скрытой от внешнего взгляда политической борьбе, развернувшейся между союзниками за контроль над Ираном, точнее, над ее богатейшими природными ресурсами и прежде всего иранской нефтью.
В конце августа 1941 года по Баку пронесся новый слух: Багиров в Тебризе. Пока люди думали и гадали, М.-Дж. Багиров, как ни в чем не бывало, объявился уже в Баку. Однако позже, на совещании в ЦК, на которое были приглашены и видные представители интеллигенции, он сам поведал об этой своей тайной поездке: «Будучи в Нахичевани, я на 3 часа посетил Тебриз. Решил ознакомиться с ситуацией в Южном Азербайджане на месте».
Его рассказ о прогулке, которую совершил коммунистический руководитель Северного Азербайджана в главном городе в южной части географической Родины и во время которой он общался с простыми азербайджанцами, интересен для историков своей концовкой. «Земля Южного Азербайджана — наша настоящая Родина», — этими словами заключил он свое сообщение и показал собравшимся на карте территории, которые, по его мнению, являются исторически азербайджанскими{72}.
Мог ли ученый-патриот оставаться в стороне от идеи воссоединения своего народа, которое казалось реальностью? Практически каждый день после знаменитого совещания у М.-Дж. Багирова проходили встречи с направляемыми в Южный Азербайджан работниками. Первый отряд состоял из 500 человек. Однако очень скоро число посланцев Советского Азербайджана в Тебризе и в других городах Южного Азербайджана перевалило за 3 тысячи. Частыми гостями в Баку были и люди из Тебриза. Уже в ноябре 1941 года на приеме у Багирова побывали вожди шахсеванских племен, представители тебризской интеллигенции. «Хозяин» на эти встречи приглашал и видных азербайджанских писателей и поэтов — Сулеймана Рустама, Сулеймана Рагимова, Мирзу Ибрагимова и др. Знакомил их с тебризскими коллегами. В Тебризе стала распространяться газета «За Родину» на азербайджанском языке.
М. Кашкай, как и многие в Баку, с интересом ловит информацию о событиях в Тебризе. Он дружен с писателем Мирзой Ибрагимовым, который совершает челночные поездки между Баку и Тебризом и, в конце концов, остается там с особой миссией, помогая налаживать культурную жизнь, создавать опорные общественные организации будущей автономии. Обо всем этом он узнает из бесед с ним. Как ученый-секретарь АзФАН он участвует в подборе и отправке группы геологов-нефтяников в Тебриз. Их задача — разведка нефтяных запасов на севере Ирана. Позже М. Кашкай подведет итоги миссии своих коллег: «Первичные поиски показали, что нефтегазовые запасы в иранском Азербайджане, Гиляне, Мазандаране, Астарабаде, в Северном Хорасане отнюдь не уступают запасам подконтрольных англичанам районов Южного Ирана»{73}.
Начиная с 1943 года советская активность в Южном Азербайджане серьезно усилилась. Создается Народная партия Ирана, ряд обществ, которые участвуют в выборах в Иранский меджлис. Весной 1944 года «десант» литераторов, полиграфистов и журналистов из Баку налаживает выпуск газеты «За Родину», в Тебризе открывается Дом культуры в качестве филиала Всесоюзного общества культурных связей.
М. Ибрагимов во время своих частых и кратковременных заездов в Баку, рассказывая о проделанной работе, трудностях, нищете крестьянского населения Южного Азербайджана, говорил и об интригах иранского правительства, его заигрываниях с англичанами и американцами.
В июле 1944 года в Вашингтоне состоялась англо-американская конференция, посвященная нефтяному вопросу, в ходе которой обсуждались проблемы, связанные с иранской нефтью. В те же дни в Тегеране иранское правительство приступило к секретным переговорам с американцами. К этому времени советское правительство начинает вплотную заниматься Северным Ираном. Соотношение сил на фронтах изменилось. Сталин превратился в лидера мирового масштаба, с которым вынуждены считаться и Черчилль, и Рузвельт.
Ученые АзФАН все чаще привлекаются властями для составления различного рода записок и разработок по проблемам экономики Южного Азербайджана, его полезных ископаемых и прежде всего нефти. Так возникла идея выбить у иранского правительства право на нефтяную концессию в Северном Иране. В сентябре того же года иранскому правительству было вручено советское предложение о концессии на разведку и разработку нефтяных месторождений Северного Ирана с включением провинций: Семнан, Горган, Мазандаран, Гилян и Азербайджан. Через месяц в Тегеран прибыла советская делегация, которой, однако, не удалось добиться желаемого. Иранцы всячески тормозили подписание соглашения о концессиях{74}.
К 1945 году Баку, можно сказать, жил сообщениями с двух фронтов — с западного, где советские войска неумолимо приближались к Берлину, и иранского, где, казалось, становилось явью создание независимой Азербайджанской народно-демократической республики.
В Южном Азербайджане действовала АДП (Азербайджанская демократическая партия), и ее лидеру Мир-Сеиду Пишевари суждено было стать первым и последним премьером Азербайджанской народно-демократической республики.
Это имя тогда многие в Тебризе и Баку произносили с надеждой. Мало кто знал, что еще в 1927 году М. Пишевари был направлен Коминтерном в Иран, где через некоторое время был схвачен шахской полицией. Просидев в шахской тюрьме почти 10 лет, он вышел на свободу только в результате ввода советских войск в Иран.
Вскоре было сформировано правительство демократической республики Южный Азербайджан, в его руководстве ключевые позиции занимали надежные коммунисты из Баку. Партийные, советские работники, военспецы, представители интеллигенции были частыми гостями в Тебризе, где помогали налаживать обучение грамоте местных жителей, выпускать газеты, книги, словом, обустраивать жизнь по меркам Азербайджанской ССР. Так что М. Кашкай был в курсе многих перемен за Араксом и знал немало о политических ходах Москвы и Баку.
Особое значение, в смысле наведения культурных мостов между Севером и Югом, азербайджанское руководство придавало визиту большой группы поэтов, писателей, ученых, художников, композиторов, артистов и музыкантов в Южный Азербайджан. Незадолго до визита в Академии случился очередной переполох — звонил Сам. Оказалось, главных фигурантов делегации Багиров пригласил к себе на беседу. Среди приглашенных и академик Мир-Али Кашкай. Надолго запомнился ему продолговатый, чуть затемненный кабинет партийного вождя, его неулыбчивое лицо, большие роговые очки, сквозь которые он пристально вглядывался в каждого, кто протягивал ему руку. А тут представлен был весь цвет азербайджанской культуры — поэты и писатели Самед Вургун, Сулейман Рустам, Сулейман Рагимов, Мирза Ибрагимов, ученые Мир-Касимов, Топчибашев, Кашкай. Обрисовав ситуацию в Иране и изложив задачи, которые возлагались на участников культурной акции в Южном Азербайджане, Багиров подчеркнул, что речь идет о будущем азербайджанского народа, его землях: никогда еще мечта нашего народа о единстве, создании мощного государства не была так близка.
Он знал, конечно, что Москва планирует полное отделение Южного Азербайджана от Ирана. Но этот замысел прикрывался разговорами об автономии, самоуправлении, некоем особом месте Южного Азербайджана в составе Иранского государства. Как понял Мир-Али Кашкай и как он потом рассказывал, важно было простым жителям Тебриза и всех других мест, где предстояло им побывать, показать культурный и экономический рывок, который совершили азербайджанцы на севере, в Советском Азербайджане.
— Они должны понять и почувствовать преимущества социализма, ибо будущее наше навсегда связано с Советским Союзом.
В конце встречи партийный руководитель республики попросил ученых задержаться. «У меня несколько слов по части науки», — пояснил он.
Суть той конфиденциальной беседы сводилась к следующему: в Тебриз уже направлялись группы нефтяников, в том числе и бакинских. По их прогнозам, запасы нефти в этой части Ирана значительны. Москва уже поставила перед иранским правительством вопрос о создании советской нефтяной концессии, которая, по мысли советских руководителей, должна была конкурировать с аналогичной структурой Великобритании. Однако нефтью не ограничивались интересы советской стороны. По словам Багирова, руководители Южного Азербайджана сообщают о наличии в северной части Ирана богатых залежей других ценных полезных ископаемых. Говорили о меда, свинце и даже богатых запасах золота и серебра.
— Но всё это суждения политиков, далеких от геологии, — заключил свою беседу Багиров, которая, судя по всему, представлялась ему особо важной, и остановил свой взгляд на сидевшем с краю стола Мир-Али Кашкае.
Тот дипломатично заметил, что территория Северного Ирана геологически является продолжением структур, берущих начало на нашей, советской стороне. Залежи золота и серебра установлены, хотя и не уточнены их запасы в Нахичевани. Так что логично предположить наличие этих и других металлов и в Южном Азербайджане. Однако окончательную точку зрения по данному вопросу можно высказать после соответствующих геологических изысканий, сказал молодой академик, благоразумно решив, что не стоит утруждать партийного вождя малопонятной профессиональной терминологией.
Франц Юльевич, наверное, оценил бы этот дипломатический пассаж своего ученика на пять.
— Вы, если не ошибаюсь, ведь специалист по петрографии, рудам и прочим минералам, — начал Багиров после некоторого молчания. (Разумеется, Багиров мало что смыслил в геологии. Но у него был отработанный партийный стиль — прежде чем принять нового для него человека, он тщательно изучает его «Личное дело».) Вот вам и карты в руки. Что касается геологических изысканий, то в вашем распоряжении достаточно времени. Кроме того, вы побываете практически во всех крупных центрах Южного Азербайджана. От вас требуется первое предварительное заключение. Экспедиции же с конкретными целями направим потом.
Академик хотел было добавить, что сроки для столь серьезной задачи отпущены недостаточные — что-то около месяца — и неизвестно, как получится с выездом для полевых работ, но Багиров решительно поднялся, показывая, что время вышло, и на том встреча закончилась.
Возглавляемая председателем Общества культурных связей с Ираном Самедом Вургуном делегация побывала в Тебризе, Урмие, Ардебиле, Марате, Казвине. Маститые азербайджанские ученые М. Мир-Касимов, М. Топчибашев, М. Кашкай встречались с представителями местной интеллигенции, выступали с докладами о научных достижениях Советского Азербайджана. В ходе этой поездки Мир-Али Кашкай, как говорится, воочию убедился в огромном культурном отрыве Баку от южной части его родины. По просьбе академика южноазербайджанские власти проработали для него отдельный маршрут с выездом в те районы, которые ученый-геолог считал наиболее перспективными. В то время как другие члены делегации оставались в отеле Тебриза, Кашкай колесил по предгорьям Южного Азербайджана, иногда пересекая маршруты концертных бригад из Баку, выступавших в Марате, Урмие, Ардебиле{75}.
Командировка уже приближалась к концу, когда в Тебриз поступила телеграмма из Баку, уведомлявшая советскую миссию, что пребывание академика М. Кашкая продлевается. Формальное объяснение сему было простое. Телеграмма сообщала, что Министерство цветной металлургии СССР командирует М.-А. Кашкая сроком на пять месяцев в Северный Иран для изучения геологии, петрографии и рудных месторождений. По возвращении ему рекомендовано было прочесть «ряд лекций для ученых и студентов по геологии Карадага, юго-восточного продолжения Мегри-Ордубадского Плутона и других областей Южного Азербайджана». Это надо было понимать так, что в оставшееся время М. Кашкай должен был произвести соответствующие геологические исследования в перечисленных районах, что и было им сделано на должном профессиональном уровне.
По возвращении он вместе с президентом Академии наук отправляет пространную записку руководителю республики М.-Дж. Багирову с целым рядом предложений и выводов, вытекающих из его наблюдений в ходе пребывания в Иране. Важнейшее из них — предложение организовать «научные экспедиции в Южный Азербайджан с целью комплексного изучения ее геологии, ботаники, зоологии, медицины, археологии, истории культуры». Ученые полагали, что близость и общность Советского и Иранского Азербайджана связаны не только с их историей и культурой, но и природными ресурсами и физической географией. Авторы письма предполагали, что археологические раскопки вокруг озера Урмия помогут вскрыть новые пласты в древней истории азербайджанского народа.
Особое место в письме занимают соображения, связанные с полезными ископаемыми Южного Азербайджана, минералами и растительностью.
Интересна реакция М.-Дж. Багирова на письмо ученых. Он тут же дал указание председателю Совета народных комиссаров Т. Кулиеву обратить внимание на предложения академиков М. Мир-Касимова и М. Кашкая: «По-моему, мы могли бы сами здесь укомплектовать такую экспедицию. Думаю, что и на расходы найдем некоторые средства. На самом деле, мы не имеем ясного представления по всем тем вопросам, которые затрагиваются в данной записке… После договоренности с национальным правительством Иранского Азербайджана… можно было бы направить такую экспедицию…»{76}
По согласованию с народным комиссариатом цветной металлургии СССР в конце января в Южный Азербайджан была отправлена геологическая экспедиция под руководством главного инженера Управления геологии А. Амирасланова для изучения медных залежей.
Багиров тут же дает распоряжение председателю Совета народных комиссаров Т. Кулиеву о необходимости срочно рассмотреть предложения ученых, подчеркнув, что они достойны внимания и скорейшей реализации. К слову, уже в конце января геологическая экспедиция по изучению медных месторождений Южного Азербайджана была в пути{77}.
Столь же динамично разворачивались действия советского правительства в отношении Ирана. Известно, что уже в середине лета 1945 года, а конкретно — с 7 июня по 6 июля — советское руководство приняло ряд решений по Ирану. 10 июня И. Сталин подписал секретное постановление «Об организации советских промышленных предприятий в Северном Иране». Спустя десять дней, 21 июня, он подписывает постановление Государственного Комитета Обороны за № 9168 «О геолого-разведочных работах на нефть в Северном Иране».
Этот документ с грифом «Совершенно секретно» можно считать началом борьбы за контроль над иранской нефтью, которая имела долгую и трагическую историю. Особая страница — свержение правительства Моссадыка, попытавшегося национализировать иранскую нефть{78}. Угроза американского вторжения в ИРИ в наше время под шумок о ядерной программе является лишь фазой этой нескончаемой битвы.
В ноябре 1945 года Москва предприняла ряд практических шагов для укрепления своих позиций в Иранском Азербайджане. Чтобы нейтрализовать экономическую блокаду, организованную иранским правительством, Совет народных комиссаров СССР принял постановление «О развитии торговли с Иранским Азербайджаном». Через некоторое время, в начале декабря, М.-Дж. Багиров направляет советскому руководству проект повестки сессии Национального собрания Иранского Азербайджана и Национального правительства на базе Азербайджанской демократической партии. Через три дня в Баку из Москвы поступает телеграмма, в которой В. Молотов от имени Политбюро сообщает о своем согласии с предложениями Баку. Через неделю миллимеджлис Иранского Азербайджана начал свою работу и было образовано Национальное правительство во главе с С.-Дж. Пи-шевари.
Все эти события М. Кашкай, как и многие азербайджанские интеллектуалы, не мог не воспринимать как официальное одобрение движения за автономию в Южном Азербайджане. Политическая наивность азербайджанских ученых, связанная с их ожиданиями относительно воссоединения народа, вполне понятна и даже простительна. Понятно и их желание как-то участвовать в этом процессе, способствовать его ускорению. Ни Кашкай, ни Мир-Касимов не были политиками. Более того, они всегда сторонились ее. Другое дело, что круговорот мировых процессов не мог не затянуть их и в начавшемся переделе мира им не мог не грезиться шанс для Родины. Этот шанс вполне реальным представлялся и для людей куда более информированных, считавших политику своим кровным делом.
М.-Дж. Багиров, рассчитывавший, наверное, стать хозяином не только Азербайджанской ССР, но и Южного Азербайджана, был безжалостно принесен в жертву вместе с тысячами азербайджанцев — реализаторами этой идеи. Ошиблись, кстати сказать, и мусаватисты, которые, собравшись в ту пору в Стамбуле, заявили буквально, что одной из важных задач программы Мусавата являлось и является создание Большого Азербайджана, то есть объединение Кавказского и Иранского Азербайджана в одну Национальную Азербайджанскую Республику. Поэтому установление территории Национального автономного азербайджанского правительства, даже в пределах Иранского государства, наши партийные товарищи, каждый азербайджанец и турок должны поощрять и приветствовать завершение начатого в Иранском Азербайджане Национального дела{79}.
После этой памятной поездки Кашкай жил вестями из Тебриза. Ему, как и всем азербайджанцам, казалось логичным и естественным, что после великой Победы 1945 года над фашистской Германией должен пробить час победы в Тебризе.
Наконец, после длительной подготовки и согласований с Москвой, 12 декабря 1945 года (21 Азера 1324 года) в тебризском кинотеатре «Дидабан» открылась первая сессия Азербайджанского миллимеджлиса. В Баку все газеты опубликовали сообщения азербайджанского телеграфного агентства из Тебриза: «Памятные даты бывают в биографии каждого человека, их много в истории каждого народа и государства. Для 5 миллионов азербайджанцев, живущих в Северном Иране, навсегда будет памятен день 21 Азера (12 декабря)»{80}.
События разворачивались стремительно. 12 декабря было сформировано Азербайджанское национальное правительство, премьером утвержден Сеид-Джафар Пишевари (вообще-то говоря, на Родине, в Агдаше, он когда-то работал под именем Мир-Джафар. Но после того как ему удалось легализоваться в Тебризе, он стал именоваться Сеид-Джафаром, дабы избежать ненужных аналогий с бакинским вождем. Через пару недель в Баку с упоением читали послание С.-Дж. Пишевари секретарю ЦК КП(б) Азербайджана М.-Дж. Багирову. В нем, в частности, говорилось: «Наряду с разрешением азербайджанскому народу воспользоваться своими законными правами на создание независимого национального государства просим Вас оказать содействие и создать условия для осуществления сокровенной мечты нашего народа, состоящей в объединении в ближайшем будущем этих двух братских республик»{81}.
С трепетом читал М. Кашкай важнейший документ южноазербайджанского правительства, названный «Требованием азербайджанского народа»: «Мы, руководствуясь историческими, географическими и этнографическими данными создаваемой нами Азербайджанской национально-демократической республики, включаем в свой состав следующие основные города: Тавриз, Ардебиль, Урмия, Минадоаб, Марага, Салмас, Хой, Маранд, Миане, Энзели, Маку, Ахар, Херовабад, Зенджан, Казеин и Хамадан. Мы границы нашей республики определяем согласно прилагаемой карты, ибо население указанных в карте городов и сел в настоящее время более чем на 95 процентов состоит из азербайджанцев»{82}.
Однако оптимистические сообщения вскоре сменились тревожными. Мирза Ибрагимов, один из главных советников независимого правительства республики Южный Азербайджан, все реже появлялся в Академии. Его коллеги-ученые таинственно перешептывались: «Теперь, наверное, он задержится надолго. А может быть, навсегда…»
Их бы устами да мед пить… Во время одной из последних встреч писатель, находившийся в Иране с серьезной политико-дипломатической миссией, задумчиво поделился своими соображениями с Кашкаем. Ибрагимов полагал, что на иранском плацдарме появился новый игрок — США. Их усилиями Южный Азербайджан превращается в поле для большой международной дипломатической дуэли. Американцам явно не нравилась сталинская экспансия в Иране. Они прекрасно видели ее далеко идущие цели: взятие под контроль богатейших нефтяных залежей, а заодно и политическое будущее всего Ирана, усиление влияния Советского Союза на всем Ближнем Востоке, осуществление петровского завещания о прорыве к теплым морям, к Индии.
Однако для собеседника писателя, знатока Ирана, прекрасно осведомленного о тайных механизмах советского проникновения в Тегеран и Тебриз, хотя и представляли интерес его широкие геополитические размышления, все же более интересовала судьба Южного Азербайджана, мечта о воссоединении народа. Вот тут-то всё складывалось не совсем однозначно и, можно сказать, даже противоречиво и запутанно.
Правительство в Иране возглавил хитроватый Кавам-эс-Салтане, который одновременно вел тайные переговоры со Сталиным и Трумэном. Некоторые советские дипломаты считали, что Кавам-эс-Салтане наиболее подходящая фигура, с ним можно работать, но М. Ибрагимов ему не доверял. Впрочем, не доверяли ему и Пишевари, и многие другие руководители Азербайджанской республики: «Чего от него ждать, если он уже сейчас подвел «научную» базу под ликвидацию азербайджанской автономии, открыто объявив, что тюркский язык навязали населению Северного Азербайджана монголы, а до того их родным языком был якобы персидский»{83}.
Весь 1945 год для Кашкая, как и, впрочем, для большинства азербайджанцев, прошел в ожидании 2 марта 1946 года. В этот день Советский Союз, следуя своим международным обязательствам, должен был вывести войска из Ирана. 3 марта стало известно, что советские танки покидают Тебриз. Но потом пришло другое сообщение — советские войска движутся в направлении Тегерана. В воздухе запахло войной и кровью. Эти ощущения еще более усилились, когда поползли слухи о том, что в Тебриз прибыла группа советских военачальников. Точной информацией о том, что происходит в соседней стране, в Баку мало кто обладал. Ясность внесло совершенно неожиданно правительство Ирана, обратившееся в ООН за помощью. Под давлением США и Великобритании иранская жалоба на Советский Союз была включена в повестку дня Совета Безопасности ООН. Этот демарш как бы приоткрыл завесу секретности над ситуацией в Южном Азербайджане, поскольку вместе с комментариями о происках США в ООН хлынула и информация о действиях советских войск и дипломатов в Тебризе и Тегеране.
24 марта 1946 года запомнилось Кашкаю на всю жизнь. Он называл этот день черным днем в новейшей истории Азербайджана. В этот день Москва опубликовала неожиданное заявление о выводе советских войск из Ирана. Стало ясно: дни республики азербайджанцев в Иране сочтены. Мечтам о воссоединении азербайджанского народа не суждено было сбыться.
Он будет помнить тот день всю оставшуюся жизнь. Как наступила опустошенность. Как по спине его пробежал холодок. То же самое он испытал когда-то в далеком детстве, когда чья-то злая рука с грохотом растворила их ворота и прогремели выстрелы…
Тот мартовский день был днем величайшего разочарования, за которым приходит прозрение. Когда в очередной раз приходится расставаться с иллюзиями.
С того самого далекого дня гуляет по бакинским интеллектуальным кабинетам молва о предательстве Сталина, не пожелавшего постоять за Южный Азербайджан. Говорят также о причине, побудившей генералиссимуса бросить на произвол судьбы тысячи азербайджанских федаинов, патриотов, политических деятелей, рекрутированных Советским Союзом для развертывания сепаратистского движения в Иране, создания азербайджанской автономии и в конечном счете присоединения ее к Азербайджанской ССР, — ультиматум, направленный Трумэном Сталину. Много лет спустя в одном из зарубежных изданий Кашкай нашел подтверждение этим предположениям в книге ведущего историка США Артура М. Шлезингера. Он даже перевел фрагмент из исследования историка о том, как ультиматум Трумэна заставил Сталина одуматься и в спешном порядке начать вывод войск, окончательно завершенный уже в мае 1946 года.
Любопытно, что М. Кашкай практически до конца своей жизни собирал материалы о военно-политической борьбе за Южный Азербайджан. В отдельной папке у него сложены газетные вырезки, переводы из зарубежных изданий, заявления ТАСС того времени. Подборка материалов начинается с публикации на фарси одной из газет, издававшихся в Тебризе. В ней рассказывается о пребывании в Южном Азербайджане известного азербайджанского ученого Мир-Али Кашкая. Далее — информационные сообщения о событиях в Южном Азербайджане.
Есть тут и отрывок из статьи Трумэна, опубликованный в «Нью-Йорк тайме» в 1957 году, в которой экс-президент США пишет: «Я видел, что Сталину известно о моем приказе командующим наземными, морскими и воздушными силами быть в полной боевой готовности… Когда Сталин отказался вывести войска в установленное время, я известил его, что в противном случае я сам приплыву в Персидский залив»{84}.
Нет в этой папке только публикаций о последующих горестных событиях, о тысячах людей, бросившихся вплавь через Араз, сотнях азербайджанцев, погибших в боях с правительственными войсками Ирана, тысячах патриотов, членов демократической партии, замученных в шахских застенках.
Вслед за беженцами, хлынувшими в Советский Азербайджан, в Баку появились Мирза Ибрагимов, С.-Дж. Пишевари, генерал Гулам Яхья, сотни других активистов бывшей азербайджанской автономии. Их всех стали почему-то называть демократами, даже тех, кто были коммунистами. Вернувшись в Баку, они вновь стали членами своих партийных организаций. Кашкаю не терпелось познакомиться с Пишевари, поговорить о потерпевшей фиаско революции азербайджанцев. Мирза Ибрагимов пообещал: «Скоро соберемся вместе. Нам сейчас не до воспоминаний — надо размещать, обустраивать беженцев».
Этому обещанию писателя, друга Кашкая, не суждено было сбыться. Осенью 1947 года машина Пишевари, возвращавшегося из Гянджи, врезалась в каменную глыбу у евлах-ского моста — водитель задремал. Гулам Яхья, находившийся на переднем сиденье, чудом остался жив, хотя и получил тяжелейшие увечья. Ушибами и ранами отделался офицер-чекист Нури Кулиев, тот самый, который еще недавно в Тебризе числился вице-консулом, являясь одной из ключевых фигур советской резидентуры в Южном Азербайджане. Сеид-Джафара Пишевари срочно доставили в евлахскую больницу, где Салман Самедов, замминистра здравоохранения республики, случайно оказавшийся в Евлахе, настоял на хирургической операции. Она закончилась кончиной этого удивительного человека, единственного азербайджанца — коминтерновца, с чьим мнением считался Багиров и которому в начале иранского кризиса счел нужным направить личное письмо сам Сталин.
Иранская страница в биографии Мир-Али Кашкая, так удачно начатая, завершилась куда как печально. Обстоятельства вторглись в его жизнь, неумолимо перечеркнув его юношеское кредо — никогда не ввязываться в политику. Он был вынужден изменить своему святому правилу. Возможно, исход азербайджанцев из Ирана, гибель Пишевари и прощание с мечтой о едином азербайджанском народе были суровой расплатой за эту измену. А может, предостережением судьбы?
Крушение Южного Азербайджана было одним из самых больших разочарований в жизни Мир-Али Кашкая. Он помогал как мог «демократам», поступившим на работу в Академию наук, устраивал их детей на геофак. В те дни он еще не знал, что судьба готовит для него и его страны еще один удар, что его ждет разочарование в политике властей, которые оставят новый рубец на его, уже уставшем от политических потрясений, сердце.
1948 год. Обмануты не только ожидания азербайджанцев. Обмануты и надежды Армении и Грузии, поскольку, затеяв сложную международную интригу из-за турецких проливов, Кремль не скрывает своих претензий на Карс, Ардаган, Артвин и другие прилегающие к советским республикам территории. Но Москва продолжает свою игру, окончательные цели которой известны ей одной. Сталину внушают, что тысячи армян готовы покинуть свои насиженные места в Европе, в США, на Ближнем Востоке. Советским стратегам кажется, что репатриация армян сулит огромный политический выигрыш в противостоянии с империалистическим Западом. Под шумок «о потоках» репатриантов, хлынувших в Ереван, принимается постановление Совета народных комиссаров СССР о переселении 100 тысяч азербайджанцев из Армении в Азербайджан.
Багиров проиграл свой раунд подковерной схватки с Кремлем, не помогли ему ни дружба с Берия, ни особое отношение к нему вождя. А вместе с ним проиграл и Азербайджан. В наибольшем же кризисе в конечном счете окажется сам Союз. Только это станет ясно спустя четыре десятилетия, когда разразится карабахский кризис, ибо с очередного возгорания давней армяно-азербайджанской вражды начнется развал великой державы. Но к этому времени Кашкая уже не будет на земле. В памяти его близких останутся лишь его слова: «У нас в стране, как в большой семье, — решающее слово за главой семьи. Дети малые, конечно, могут всякое натворить, рассориться, передраться даже. Но глава на то и глава, чтобы поддерживать в семье порядок, будучи суровым, оставаться справедливым. Тяжела эта ноша, да ничего не поделаешь. Помнить бы ему всегда: даже маленькая ошибка может в масштабах огромной страны обернуться величайшими народными бедами…»
СКАЗАВШИЙ БАГИРОВУ «НЕТ!»
Какое счастье, что он родился ученым. Какая радость иметь лабораторию, часами рассматривать минералы под лупой микроскопа, не уставая удивляться мастерству природы…
А на улицах — унылость, хлебные очереди, убого одетые люди с мрачными, худыми лицами. Однако все живут, как и он, академик Кашкай, с надеждой на лучшее. И, кажется, эти настроения, неистребимая вера человеческая на лучшее завтра, совсем небеспочвенны. Советское правительство отменило карточки. Каждый год объявляется об очередном снижении цен. В магазинах появилось мыло, а потом сахар, мука… Нет, что бы ни говорили, а жизнь налаживается. Налаживается и работа Академии. Об этом М. Кашкай пишет в канун нового, 1947 года в праздничном номере «Бакинского рабочего». (Это своеобразная советская традиция — отчитываться перед трудящимися о проделанной в прошедшем году работе. Газетные страницы пестрели сообщениями министров, руководителей заводов, колхозов, ученых. Кашкай неукосительно соблюдал эту традицию — с первых дней работы в АзФАН и до самой кончины. Об этом свидетельствуют пожелтевшие страницы газетных вырезок…)
«В 1946 году мною, совместно с научным сотрудником Института Г. Эфендиевым, было начато изучение минералов класса сульфидов в Ордубадском районе. Нашей экспедицией обнаружен здесь ряд интересных минералов, установлен генезис месторождения и типы медно-молибденовых оруденений. Составлены геолого-географические карты. Все это дает возможность наметить пути дальнейших поисков редких полезных ископаемых — вольфрама, олова, радиоактивных элементов.
Параллельно с изучением распространения в недрах Азербайджана сернистых соединений металлов мною на протяжении долгого времени собирались и систематизировались материалы об отдельных месторождениях. Результатом этих трудов явилось издание «Очерка геохимического и металлогенического районирования Азербайджана». С докладом на эту тему я собираюсь выступить на созываемой Академией наук СССР в Москве первой геохимической конференции».
С первым президентом ему, Мир-Али Кашкаю, повезло. Мир-Касимов — милейший человек, степенный, умный, умудренный богатым жизненным опытом медик. Он немногословен. Даже, можно сказать, молчун. Во всяком случае, не большой охотник до торжественных собраний с обязательными докладами и патетическими речами. Но отстаивать свои принципы и идеи умеет. И делает это так же немногословно, но твердо и решительно.
Мир-Асадулла Мир-Алескер оглу Мир-Касимов был представителем известного и очень уважаемого в Баку рода. Известность этому роду принесла ученость его представителей — отец Мир-Алескер был крупным священнослужителем, знатоком арабского и персидского языков. В родстве с Мир-Касимовыми был почитаемый в Азербайджане святым Мир-Мовсум Ага, а также первый Шейх-уль ислам Советского Азербайджана Ага Ализаде, выдающийся азербайджанский композитор Кара Караев. Получив религиозное образование, М. Мир-Касимов окончил классическую русскую гимназию, молодым человеком совершил путешествие по странам Западной Европы и Балкан. В 1913 году он окончил медицинский университет в Одессе. К моменту создания Академии наук М. Мир-Касимов был безусловным авторитетом в азербайджанской науке: первый азербайджанец-хирург, первый профессиональный уролог, первый доктор медицинских наук. Судьбе угодно было сделать его и первым президентом Национальной академии.
У них, у Кашкая и Мир-Касимова, взаимная тяга друг к другу. Сказываются происхождение, общие культурные истоки и особенности образования. М. Мир-Касимов любит подолгу обсуждать с академиком-секретарем академические дела. Они мыслят Академию как некий центр интеллектуальной мысли республики, который формирующим образом призван влиять на становление и развитие всех направлений науки. Но не только. Национальная академия должна стать и своеобразным аккумулятором культуры.
Работая с историческими источниками, Кашкай обратил внимание на то, как тщательно сохранялась в прошлом преемственность в подходах к формированию Академии, которая с первых дней существования рассматривалась как главный очаг научной мысли и культуры. Начиная с «Регламента Академии наук», составленного еще при Екатерине II, основные положения переходили из одного устава в другой. Президенты Академии назначались императором, определялось и количество академиков — в царское время их было 18; кроме того, было 20 адъюнктов и несколько экстраординарных (полных) академиков.
Кашкай предложил президенту и своим коллегам изучить собранные им материалы. Он считал, что и советским ученым было бы небесполезно разработать свой «Регламент Академии наук», который вобрал бы в себя обязанности Академии и задачи в соответствии с духом нового времени.
Для многих такой подход — экстраполяция структур царских времен на научно-организационные проекты советского времени — выглядел слишком уж оригинальным, чуть ли не отказом от партийного взгляда на существующий порядок вещей. Однако Кашкай видел в этом прежде всего стремление сохранять преемственность основополагающих традиций, дорожить связью времен. И кое-что удавалось в этом плане делать.
В самом деле, и в советское время кандидатуры руководителей Академии подбирались руководством страны с учетом общественного мнения. Окончательное же слово принадлежало общему собранию Академии, которое выбирало рекомендованного властями президента и членов президиума. Но в укреплении связи с государством, жизнью и потребностями общества советская академия пошла дальше. Она все более активно стала участвовать в разработке перспективных планов развития страны. Причем особое внимание всегда уделялось фундаментальным наукам, на что нацеливал своих коллег и первый президент АН Азербайджана М. Мир-Касимов. Однажды он заставил призадуматься членов президиума над следующим соображением:
— За исключением Мир-Али нам всем за пятьдесят. Ждать великих открытий в этом возрасте невозможно. Известно, что они делаются до 35 лет. Наша Академия, разумеется, нуждается в мудрости аксакалов. Но нужна и активная творческая молодежь. Нужно разработать механизм подготовки молодых ученых, продвижения их трудов, создания условий для научной карьеры.
Так создавалась программа действий на будущее, закладывались основы будущей структуры Национальной академии. Тогда же Мир-Касимов, Кашкай, Топчибашев, Гусейнов и другие отцы-основатели Академии сформулировали отношение к фундаментальным наукам. Они исходили из того, что отличие фундаментальной науки от других отраслей деятельности заключается в том, что ее нельзя планировать. Полная свобода фундаментальной науки совершенно необходима, считал М. Кашкай и упорно отстаивал свою точку зрения на всех встречах в ЦК или Совмине. При этом мог и иронизировать: «Прогнозирование научных процессов тем отличается от гадания на кофейной гуще, что последнее порой сбывается».
Первый состав академиков, представляющих цвет нации, может и должен заложить новые академические традиции, стиль работы, этику взаимоотношений, что в целом предполагает некую автономность жизнедеятельности, известную степень демократичности принимаемых решений. Так полагали Мир-Касимов и академик-секретарь Мир-Али Кашкай. Вместе с достойнейшим Узеиром Гаджибековым, вдохновенным Самедом Вургуном, мудрым Мирзой Ибрагимовым, непоколебимым Гейдаром Гусейновым, преданным науке Юсифом Мамедалиевым они не только декларируют свои высокие цели и намерения. Своим примером они на практике учат своих молодых коллег следовать провозглашаемым целям.
Из воспоминаний Исмаила Ибрагимова, старейшего академика АН Азербайджана (автор проинтервьюировал его в 2007 году, когда академику минул 91 год):
«В самом конце войны меня вдруг вызвали в штаб армии, и я получил приказ следовать в Баку. Как оказалось, со всех фронтов отзывают воинов-азербайджанцев, имеющих какое-то отношение к науке. Обо всем этом мы, группа молодых солдат и офицеров, узнали уже в высоких инстанциях Баку. Определить место нашей новой службы предстояло уже в самой Академии наук. Так мы оказались в кабинете президента АН Азербайджана Мир-Асадулла Мир-Касимова. Пожав каждому из нас руку, расспросив о фронтовых делах и нашей прежней жизни в вузах и лабораториях, президент повел беседу об Академии, научно-исследовательских институтах, нехватке кадров и о том, какие надежды в связи с этим возлагаются на нас, бывших фронтовиков, людей привыкших к дисциплине, умеющих добиваться поставленных Родиной высоких целей. Тут зазвонил телефон. Подняв трубку, Мир-Касимов несколько раз ответил своему собеседнику односложно: «Да». Затем, молча послушав, так же односложно возразил: «Нет». Ответ, судя по тому, что на другом конце провода тирада продолжилась, не удовлетворил собеседника. После длительной паузы Мир-Касимов в той же тональности, спокойно произнес фразу, от которой мы похолодели: «Мир-Джафар, я сказал, что не могу этого сделать!» Тут-то мы сообразили, что телефон-то был не обычный — правительственный и разговаривал президент с Самим. С Багировым. Ни в те тяжелые времена, ни позже, когда также не просто все было, мне не приходилось быть свидетелем такой твердости, непреклонности, умения с достоинством оградить академический мир от навязчивой партийной «опеки».
Возглавив Академию, ежедневно занимаясь совершенствованием его структур и субструктур, Мир-Касимов, Кашкай, как и другие представители «могучей кучки» отцов-основателей Азербайджанской национальной академии, проявляли поразительную принципиальность в подготовке и продвижении высококвалифицированных научных кадров, сохраняя объективность и беспристрастность. Учили ценить людей по их делам. А если уж приходилось высказываться критически, то они это делали невзирая на лица, авторитеты и занимаемые должности. Пожалуй, в памяти ученых М. Мир-Касимов остался первым и единственным президентом Академии наук, который категорически не допускал вмешательства высоких партийных или правительственных органов в научный процесс и дела. Однажды ему пришлось указать место и одному из высокопоставленных функционеров ЦК Компартии Азербайджана.
Случилось это на заседании президиума, но присутствие достаточно широкого круга людей не остановило президента, вынужденного, как и все, выслушать длинную речь представителя партийного руководства, полную грубых и необоснованных обвинений, мелких придирок к ряду руководителей академических институтов и членов президиума. Высокое партийное лицо полагало, что сама его должность позволяет высказываться по любому вопросу и учить, как вести исследовательскую работу даже ученых, на которых он смотрел как на подчиненных.
Неожиданно Мир-Касимов прервал его выступление, обратившись к нему с вопросом: «Кто вы? Представьтесь для начала членам президиума».
Пикантность ситуации заключалась в том, что профессор Мир-Касимов прекрасно знал самого партийного чиновника и даже был знаком с его отцом. И это было известно присутствующим.
После некоторого замешательства чиновник объявил: «Я третий секретарь ЦК Компартии». Ответная реакция президента Академии была еще более неожиданной. Связавшись по правительственному телефону с самим Багировым, после обычного обмена приветствиями Мир-Касимов отчеканил: «Если вы доверяете мне и членам президиума Академии наук, прошу вас избавить нас от мелкой опеки и вмешательства «третьестепенных лиц» в дела Академии наук».
После короткого разговора по телефону с шефом секретарь ЦК собрал свои бумаги и молча покинул заседание.
Не такой человек был Мир-Джафар Багиров, чтобы упускать что-либо, а тем более Академию наук, из-под своего жесткого контроля. Не терпел он и возражений, не умел прощать непокорных. В бурном потоке нелегких трудовых буден инцидент стал уже было забываться, и все уже решили, что президент Академии наук настоял на своем, как… Произошло это в 1947 году в здании Азербайджанской государственной филармонии, где, как обычно, проводилось важное партийно-правительственное мероприятие. После его окончания, покидая филармонию, М. Багиров внезапно повернулся к стоявшему поодаль президенту АН, и сквозь его роговые очки недобро сверкнули глаза: «Товарищ Мир-Касимов, довольно вам быть беспартийным. Давно уже настало время вступить в ряды партии». Филармония замерла. И в наступившей тишине раздался спокойный голос президента: «Это невозможно, товарищ Багиров».
Рассказывают, что, приехав через несколько минут на работу (Академия тогда располагалась не на проспекте Нариманова, а в двух шагах от филармонии, там, где ныне располагается Президиум АН Азербайджана), М. Мир-Касимов увидел коридоры помещения опустевшими — ни научных, ни технических работников, двери же собственного кабинета опечатанными. Так Национальная академия лишилась своего первого президента.
Что двигало 64-летним ученым, без колебаний возразившим всесильному партийному диктатору? Что означало его непреклонное «Это невозможно!»?
Учти, читатель, время, когда происходит это поистине драматургическое действо, послевоенное, место — партийное правительственное собрание и главное действующее лицо — Мир-Джафар Багиров в зените славы и всесилия. Имел ли в виду Мир-Асадулла Мир-Алескер оглы Мир-Касимов свое сеидское происхождение? Для главы азербайджанских большевиков Багирова это звучало бы вызовом — потомок Магомета не может быть большевиком! А может, он имел в виду, что на седьмом десятке лет, прожив вне политики несколько бурных эпох, трудно стать партийным человеком?
Может, и подумал бы Мир-Касимов о вступлении в партию, если бы к этому непростому решению пришел сам, а не вследствие сурового, унижающего человеческое достоинство предостережения «Хозяина». Как и все люди с развитым чувством собственного достоинства, Мир-Касимов не любил, когда на него давили, и в этих случаях действовал наперекор всему.
На следующий день Кашкай молча пожал руку своему другу и единомышленнику. А тот, прочтя в его глазах застывший вопрос, просто сказал: «Я не мог поступить иначе. Вы бы первым перестали меня уважать».
Позже многие ученые оказывались в положении Мир-Касимова. Не всем удавалось достойно выбраться из опасной ситуации. Легендой стал один из ответов М. Кашкая все тому же Багирову. Выступая на представительном собрании, на котором обсуждалась работа Президиума АН Азербайджана, академик-секретарь, говоря о нехватке кадров, заметил, что для подготовки классного ученого требуется минимум лет 15–20.
— Что же, следует годами ждать, пока вы раскачаетесь? — раздался суровый голос из президиума.
Зал замер. Смолк и оратор.
— Вам надо подумать о том, как сократить сроки подготовки научных кадров. Уверен, что достаточно и трех-четырех лет! Что вы на это скажете?
— Конечно, можно поступить и таким образом. Но что нам скажут за такую подготовку через пятнадцать лет — вот в чем вопрос. Брак из-за низкой квалификации инженера измеряется сотнями рублей. Неточность в научном исследовании может стоить миллионов. А то и больше.
Эти сюжеты я решил ввести в свое повествование не только для того, чтобы показать вольнолюбие отцов-основателей Национальной академии наук Азербайджана. Разные люди возглавляли ее в последующем. Были среди них и выдающиеся фигуры, и не очень. Всякое им приходилось выслушивать и сносить от общения с партийными вождями. Но тот уровень независимости, автономности, демократичности, который прививался в описываемые времена, так и остался воспоминанием о золотом веке азербайджанской академии. Он так и не получил своего развития. Увы… Хотя, справедливости ради, надо сказать и о том, что качество научных исследований и количество научных организаций, масштабы научного поиска выросли в последующие четыре десятилетия (до перестройки!) неизмеримо. Но это уже другой разговор.
«Вы уже умеете летать, набрали высоту. Так научите же этому искусству — летать высоко — ваших соотечественников…» — это был наказ Франца Юльевича своему любимому ученику.
«Да, это птица высокого полета!» — не раз говорил Кашкай, вспоминая первого президента Академии. Он летал действительно высоко и если учил людей чему-то, то прежде всего подниматься высоко над мелочами жизни, засасывающими даже очень сильных людей.
Тишина в Академии — не академическая. Молчание притаившегося страха. Опечатанные двери кабинета. Представляют нового президента — Юсифа Мамедалиева».
Багиров, однако, не стал преследовать заносчивого, как ему казалось, ученого. М. Мир-Касимов продолжал работать в качестве ученого, хирурга, уролога, избирался даже депутатом Верховного Совета СССР. Уберегли ли его высокий авторитет, положение, умение, находясь в большой номенклатуре, сохранять независимость? А может, заговорило в глубинах секретарской души сеидское родство? Бог его знает. Во всяком случае поводов до 1953 года рассчитаться с ученым было немало. «Хозяин» подверг его суровой экзекуции, но пощадил. Нужен был, наверное, стране, людям. Стоит сказать и об этом…
И о том еще, что именно в эти годы Академия наук стала подлинным штабом научной мысли и координации научных исследований в Азербайджане. Этот период в ее истории характеризуется не только разрешением организационных вопросов, как, например, хозяйственное и финансовое обеспечение, подбор кадров, но и расширением, углублением фундаментальных естественных, общественных наук, становлением и развитием новых оригинальных направлений в науке. В многочисленных научно-исследовательских профильных институтах, лабораториях развернулась творческая, серьезная и глубоко научная работа, выросла плеяда талантливых ученых, обогативших своими исследованиями отечественную науку[2].
Позже об этом, первом этапе самостоятельного существования Национальной академии будут вспоминать как о времени плодотворной и эффективной работы.
Из воспоминаний Исмаила Ибрагимова, старейшего академика:
«Часто говорят — учредили Академию. Но Академию мало было создать, мало было подобрать членов ее руководства, ученых. Надо было объединить в одно целое все научные центры и организации, надо было повседневно заниматься структурированием новой организации, не имевшей аналогов в истории Азербайджана. Да, советские ученые, Академия наук СССР делились опытом, помогали кадрами, способствовали подготовке ученых практически по всем направлениям академической науки. Но всю эту многоплановую работу следовало координировать, ежедневно заниматься перепиской с огромным количеством научно-исследовательских институтов, выбивать у властей помещения для вновь беспрерывно растущих и размножающихся научных отделов, управлений, лабораторий.
Сразу после учреждения АН Азербайджана начались работы по проектированию и строительству академгородка. И это огромной важности дело приходилось держать под контролем. А ведь была еще собственно научная работа — иссследования, публикации, выпуск монографий, ученых записок, подготовка диссертаций. Вся эта многоплановая работа управлялась из одного мозгового центра — президиума Академии, где «рабочей лошадкой» практически при всех президентах был академик Кашкай. Он был доступен для всех, всегда приветлив, всегда открыт для совета, помощи, содействия. Такой человек был истинной находкой для Академии.
Я думаю, Мир-Асадулла Мир-Касимов, подбирая кандидатуру на должность академика-секретаря, неслучайно остановил свой выбор на сравнительно молодом Кашкае — ему тогда не было и сорока. Он был самым молодым членом президиума, учитывались не только его работоспособность, перспективность как геолога-исследователя широкого масштаба и мышления, но и два других обстоятельства. А именно: огромный авторитет, которым он пользовался в советских академических кругах, и особая доброжелательность к людям, прежде всего молодым, начинающим ученым, которая не покидала его даже в часы нездоровья и служебных неприятностей, которыми полна, к сожалению, академическая жизнь».
Был такой эпизод в биографии академика-секретаря. В 1962 году он неожиданно для многих решил отойти от академических дел. Что подвело его к этому решению, никто сейчас и припомнить не может. То ли уж слишком много работы навалилось на него, то ли интрига какая-то подковерная имела место.
Из воспоминаний доктора геолого-минералогических наук Джебраила Азадалиева, ученика М. Кашкая:
«Я хорошо помню этот эпизод, потому что в те годы под руководством профессора (мы обращались к нему только так — профессор, не иначе) завершал кандидатскую. Запомнилось мне, что работа моя пошла споро, быстрее. Особенно лабораторные исследования. На что профессор сказал: «Видишь, как легко работается, когда нет писанины, совещаний, заседаний, связанных с должностью. Помни: должность в нашем деле, как деньги, — на втором месте после науки. Без нее, без должности, можно прожить, а как ученому настоящему без науки? Не проживешь…»
Слова, конечно, замечательные. Да только все мы вдруг разом ощутили: без профессора Академия как бы опустела. Его не хватало и президенту, и руководителям институтов, и нам, начинающим ученым. И самое главное — работа страдала. Налаженный им механизм координации научных исследований рушился на глазах. Кончилась эта история тем, что в 1965 году вновь пригласили его в АН на должность академика-секретаря. Конечно, правы те, кто говорит, мол, незаменимых нет. А все же профессор стал как бы частью академического организма, без чего этот организм работал со сбоями…»
В первые дни руководством АН была подготовлена записка об основных направлениях научно-исследовательских работ. Для реализации этой программы требовались исполнители — опытные эксперты-гуманитарии и естественники. Потенциал Академии включал не так уж много докторов и кандидатов наук. Не хватало научных сотрудников, лаборантов. Всех поглотила война.
«Война пожирает лучших», — горестно думал М. Кашкай, знакомясь с печальной статистикой.
Ушедшие на фронт юноши возвращались зрелыми мужами, и не каждого из них манили студенческая аудитория или исследовательские лаборатории. Меньше всего было охотников до геологических экспедиций, которые мечтал наладить Кашкай. Наибольшими кадрами в Институте геологии располагали нефтяники — они во время войны имели бронь, чего нельзя было сказать о минерологах, палеонтологах, петрографах. Так что геологическую науку в этом смысле приходилось создавать едва ли не с нулевой отметки. Кашкай вместе с другими учеными и преподавателями каждый год выезжал в Нахичевань, Гянджу, дальние районы — агитировал выпускников поступать на геолого-географический факультет университета.
Из воспоминаний заслуженного журналиста Азербайджана Алтая Заидова:
«Кашкай увлек меня своими удивительными рассказами о земле, строении минералов, о своих путешествиях по Сибири, Уралу, Кавказу…
Сразу после первого курса Кашкай предложил студентам: «Желающие летом поработать в экспедициях — напишите заявление». Я первым явился к академику. И эта экспедиция, первая в моей жизни, запомнилась навсегда.
Кашкай повез нас через Махачкалу, Главный Кавказский хребет, потом завернул в Закаталы, Гянджу. Палатки разбили мы, наконец, в Чайкенде».
Та полевая партия запомнилась А. Заидову не только находками минералов, романтикой ночных костров и увлекательными рассказами Кашкая. На деньги, заработанные летом, он купил себе к осенней сессии обновку: костюм, туфли, пальто. И еще запомнились на всю жизнь слова учителя: «Кто-то из философов, кажется, Бердяев, говорил, что забота о хлебе для себя — это материальная забота, забота о хлебе для другого — это духовная забота».
«Они были настоящими педагогами, наши наставники, высокоинтеллектуальными людьми, которые научили нас поведению в обществе, учили правильной речи, — вспоминает А. Заидов. — Например, Мир-Али Кашкай преподавал нам не только свой предмет, но и читал, по-существу, лекции по культурологии. Впервые о Блоке я услышал от него. Не только о нем! Он мог часами читать Пушкина, Шекспира, Пастернака… Удивительный человек…
Он был тогда старше меня лет на 30. Я, 21-летний юноша, не успевал за ним, так как на полевых работах он постоянно был в движении, ходил с рюкзаком. Он не давал нам пить по 4–5 часов, так как после этого трудно ходить, таким вот образом учил нас особенностям геологической жизни. Он был очень обаятельный и мягкий. Вечерами мы сидели у костра, пили чай, он рассказывал нам удивительные истории, читал стихи, иногда играл на таре. Это надо было видеть и слушать.
Кашкай-муаллим умел как никто другой выслушать студента, он с интересом расспрашивал о нашей жизни, охотно брался помочь, если возникали какие-либо проблемы».
По окончании университета Кашкай пригласил любознательного паренька на работу в свою геохимическую лабораторию в Институте геологии. Продолжал брать в экспедиции, определил тему научной работы.
А дела на геофаке Азгосуниверситета шли неплохо. М. Кашкай с гордостью рассказывал, что состоялся первый выпуск молодых географов, успешно идет подготовка и ученых геологов, и географов, многие защитили кандидатские диссертации. Профессор как бы ненавязчиво открывал перед своими питомцами перспективы их возможного роста, приглашая всерьез заняться научно-исследовательской работой.
И довольно быстро лаборант А. Заидов дорос до старшего научного сотрудника. Да только увлекла вдруг молодого человека радиожурналистика. В те годы радио было столь же популярно, как и ныне телевидение. Только-только в домах появились первые советские радиоприемники — «Рекорд», «Балтика», «Москва». Да и заработать на радио можно было больше, чем в лаборатории. Словом, стал замечать заведующий лабораторией М. Кашкай, что старший научный сотрудник А. Заидов то и дело названивает то в министерство, то народным артистам, то футболистам. А однажды включил радиоприемник, а там диктор порадовал: «Передаем микрофон нашему корреспонденту Алтаю Заидову. Слушайте его репортаж о самой грандиозной стройке Баку — строительстве здания Дома правительства».
Репортаж был хорош. Порадовался академик и за своего научного работника, и за республику. А потом узнал — в воскресенье Алтай будет вести репортаж с футбольного матча. Таким вот оказался мастером на все руки. Пока размышлял академик, что теперь делать со своим сотрудником, явился ученый-репортер собственной персоной.
Какой разговор у них получился в тот памятный для Алтая Заидова день, он вспоминает так:
«Я долго колебался, прежде чем подойти к академику. Знал, что он человек хоть и деликатный, но и требовательный. Влюбленный в свою профессию, в геологию и чрезвычайно уважающий каждого, кто трудился на этом поприще. Думалось мне — воспримет он мое бегство на Азрадио, куда меня пригласили на постоянную работу корреспондентом, как измену, предательство. И по большому счету будет прав.
Он строго, можно сказать, с непроницаемым видом выслушал меня, задумался, потом вдруг огорошил вопросом:
— Ты любишь это занятие — репортерство?
Я согласно кивнул головой, не решаясь что-либо добавить в свое оправдание.
— Ну, коли так, займись любимым делом. Иначе получится так: будешь числиться геологом, а работать радиожурналистом. Из этого ничего путного не получится. Коли охладел к геологии, лучше распрощайся с ней. — И добавил с улыбкой: — А репортаж по радио ведешь совсем неплохо, особенно футбольный. Успехов тебе!
Так я расстался со своим учителем Кашкаем. Убежден, что если бы на его месте оказался кто-либо другой, то непременно пришлось бы мне услышать слова упрека, мол, я вложил в тебя столько сил, времени, продвигал по службе, а ты черной неблагодарностью отвечаешь. И я морально готовился к такой отповеди. Кашкай же понял меня так, как понял бы, наверное, только родной и близкий человек, — да не сгладится память о нем в сердцах живых».
А вот будущего доктора наук, Джебраила Азадалиева, паренька из Зангезура, учившегося на геологическом факультете Азгосуниверситета, М. Кашкай никак не хотел отпускать на вольные хлеба.
Из воспоминаний доктора геолого-минералогических наук Джебраила Азадалиева:
«Я был прилежным студентом, и, как мне казалось, моя старательность, пытливость нравились профессору. В его умении похвалить за правильно выполненную работу и, не обижая студенческого самолюбия, пожурить за нерадивость было что-то отцовское. Случилось так, что к окончанию университета у меня завязались хорошие отношения с республиканским Управлением геологии, в экспедициях которого мне не раз довелось участвовать. Не скрою, мне, молодому геологу, нравилась и другая сторона практической геологической работы — она хорошо оплачивалась в то время. Так что к тому времени, когда, как я и ожидал, профессор пригласил меня на работу в свою геохимическую лабораторию, у меня уже имелось заманчивое предложение Управления геологии, о чем мои сокурсники могли только мечтать. Открыто, ничего не утаивая, я и поведал о своем намерении поработать, как тогда говорили, на производстве, сулившем мне не только высокую зарплату, но и квартиру, рост по службе, что тоже было немаловажно.
— Расчеты у тебя, может, и правильные. И я бы их, пожалуй, одобрил, если б не одно «но», — сказал профессор, выслушав меня, и задумчиво добавил: — Видно, не все из моих лекций ты усвоил.
Я даже обиделся в первое мгновение от этих слов. А профессор продолжил:
— Сколько раз я говорил вам — не гоняйтесь за деньгами, погонишься — больше потеряешь. Вот ты, например, науку на деньги меняешь. Сам подумай, достойная ли сделка? Я ведь изучил тебя, знаю твои способности. Покрутишься на производстве, на месторождениях, и вновь потянет тебя к серьезной научной работе — у тебя склад ума такой. Уверен, опомнишься через несколько лет, придешь ко мне, а время уже упущено.
Надо ли говорить, что я уважал мнение своего учителя, но мне надо было как-то устраивать свою жизнь. Этим доводом я и пытался защитить свое желание менять геохимическую лабораторию на практическую геологию.
Наша беседа затянулась, и вдруг профессор спрашивает:
— Ты сейчас едешь на каникулы в родные края. Посоветуйся с тамошними аксакалами. Как скажут, так и поступи.
Собрал я на совет своих старших братьев, наиболее почитаемых родственников, как только приехал в Зангезур. Они удивились: «Тебя сам Кашкай, академик, человек, которого знает весь мир, приглашает к себе на работу! А ты ему о зарплате толкуешь! Тут и говорить не о чем. Поезжай, извинись перед академиком, скажи — по молодости сглупил. Придет время — спасибо скажешь ему за науку, за то, что он, чужой для нас, в общем-то, человек, о будущем твоем думал».
С тем и вернулся я к профессору. Защитил кандидатскую, докторскую, занял свое место в науке.
Людям в жизни, даже очень умным и опытным, часто не хватает простого совета. Совета человека, которому он верит больше, чем отцу, брату. Это — совет наставника. Жизнь, ведь, она тем и интересна, что задает вопросы, на которые самому не ответить. Вот тут-то и нужно слово мудрого наставника. Судьба не к каждому оказывается благосклонна в этом плане. Мне повезло. Оглядываясь на свой жизненный путь, я всегда думаю о том, сумел бы найти свое место в жизни, науке, если б не он, мой наставник — Мир-Али Кашкай?»
Заметим кстати, что, начав зарабатывать себе на жизнь еще мальчиком, Кашкай в дальнейшем не испытывал недостатка в деньгах. Некоторые это относили на счет особой удачливости Мир-Али. Ему действительно часто везло в жизни — в плане карьеры, личного благополучия, обеспеченности. Но сказать, чтобы деньги были для него самоцелью, значило бы сильно погрешить против истины. «Не бегай за деньгами, а работай так, чтобы деньги сами тебя находили», — наставлял он своих детей и многочисленных учеников. О богатстве своих предков, семейном достатке он знал лишь по рассказам стариков. О таких в народе говорят: сыт от рождения. Может, сказалась на характере будущего ученого одна семейная черта — не скопидомничали его предки, а занимались делом. Деньги при таком подходе являлись чем-то вторичным, естественным результатом образа жизни. Впрочем, такое наблюдается и у людей, одержимых идеей. Для Мир-Али Кашкая такой идеей стала геология, его наука. Он многого добился в ней, а власть со временем научилась ценить труд ученого. Вот и окрепло в нем убеждение: «Не бегай за деньгами…»
Есть еще одна история, о которой и сегодня вспоминают в Институте геологии АН Азербайджана.
Как-то в один из послевоенных дней, придя в лабораторию, профессор обнаружил за своим микроскопом худосочного малыша, с интересом разглядывавшего прибор.
— Нравится? — спросил Кашкай. — Это микроскоп, и он умеет заглядывать внутрь вещей.
Он усадил мальчика вновь за стол, и они вместе стали рассматривать структуру только что доставленных пород. За этим занятием и застала их Зейнаб, уборщица, чьим сыном, как оказалось, и был Ибрагим — так звали малыша.
Мальчик, как и многие дети в ту пору, рос без отца, который погиб на войне. М. Кашкай как бы взял шефство над ним: покупал обновки по праздникам, помогал материально, а когда тот подрос — стал брать в экспедиции вместе со своими детьми. Впрочем, Ибрагим к тому времени стал чем-то вроде помощника профессора. К окончанию школы он уже знал и умел многое из того, что еще только постигали студенты геофака, куда он, не раздумывая, поступил по рекомендации своего покровителя. Учился он хорошо, писал вполне зрелые статьи. И, когда поступил в аспирантуру, профессор стал его научным руководителем.
Первая его статья о термических исследованиях и фазовых превращениях алунита вышла в соавторстве с М. Каш-каем. Учитель помог не только практическими советами, но и счел нужным поставить свою подпись под статьей. Для академика Кашкая эта была не бог весть какая работа, но для научного признания аспиранта она значила многое. Успешно защитив кандидатскую диссертацию, он опубликовал впоследствии несколько серьезных исследований. Он был из тех, кто находился рядом с учителем до последних дней, а когда его не стало — стал собирать по крупицам архив М. Кашкая, пробивал вместе с другими учениками идею создания музея академика.
Учеников у Кашкая было немало, в том числе и достаточно именитых академиков, докторов, профессоров. Но только Ибрагим Бабаев остался в памяти своих коллег как «Бала-Кашкай», что можно перевести и как «Маленький Кашкай», и как «Дитя Кашкая». Он не надолго пережил своего учителя. В смутные годы «демократического» безвременья пожар спалил то, чем он занимался всю оставшуюся часть своей недолгой жизни, — архив Кашкая, который он фактически превратил в музей. И сердце его не выдержало…
К сорока годам на Востоке редко кто остается холостым, а азербайджанскому академику это вообще как-то не пристало. В таком возрасте мужчины часто ударяются в бурную жизнь, упиваясь неожиданной свободой. Другие, пережив первый неудавшийся брак, начинают строить новую жизнь с учетом сделанных ошибок и увлечений молодости. У Кашкая был маленький сын, росший без матери, и именно это обстоятельство сподвигло его решать эту проблему кардинально. По меркам советского времени он был весьма обеспеченным человеком, имел не только персональную, но и личную машину, хорошую квартиру в центре города, на улице Азизбекова, и, несмотря на молодость, был одним из самых известных людей Азербайджана.
Так что ничто, казалось, не мешало ему заняться своей личной жизнью. Разве вот только душа…
А душа, освободившись, наконец, из-под пресса рассудка, стала смотреть по сторонам и скоро выглядела среди сотен людей, пришедших в Театр оперы и балета, обаятельную девушку по имени Улдуз.
Это была дочь Мир-Дамата Сеид-Гусейн оглу, скромного бухгалтера из Гянджи. О разнице в возрасте в 18 лет не думалось — он чувствовал себя молодым. На красивого академика бросала взгляды не одна студентка мединститута, куда зачастил Кашкай после упомянутого случайного знакомства.
Азербайджанские народные обычаи хороши тем, что ухаживания, предшествующие союзу молодых, не могут продолжаться бесконечно долго. Будущий жених обязан как можно быстрее легализовать свое отношение, подтвердив серьезность намерений. Иными словами, если она тебе по душе и не сторонится тебя — засылай сватов.
Свое сорокалетие Кашкай отметит свадьбой.
Душа не обманула его — брак оказался долгим и счастливым.
Улдуз-ханум пройдет с ним тропами всех его экспедиций: в Дашкесане, Кельбаджаре, Шуше, Лачине. Она будет всегда рядом — и в радости, и в печали. Будет любящей и любимой, надежной и верной. Она возьмет на себя все заботы о доме, семье и о нем, более всего нуждавшемся в спокойной и размеренной жизни.
Старшей дочери он даст имя своей матери — Хабибы, младшую назовет Айбениз. Чингиз будет расти вместе с ними.
Он с головой погрузится в работу, зная, что за его спиной — все лучшее, что у него сейчас есть.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги