Мир приключений, 1967 (№13)

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Олег очнулся не сразу. Сперва он увидел плавающую в матовом мареве лампочку. Марево таяло. Из него проступали нависшая над головой верхняя койка, иллюминатор, под ним столик, покрытый серым пластикатом. В углу — черное распятие. На противоположной стене — вырезанные из журналов цветные фотографии. С одной из них девушка в купальном костюме, улыбаясь, подмигнула ему из-под кружевного зонтика да так и замерла с плутовато прищуренным глазом. Внимание Олега задержалось на календаре. Почему на нем десятка? Сегодня же воскресенье, девятое ноября.

Не сразу дошло до все еще мутного сознания: каюта незнакомая, чужая. Где он? Как попал сюда? Олег приподнялся. Закружилась голова. Пришлось снова лечь. Стоило закрыть глаза, и сознание прояснилось. С необычайной четкостью ожили в памяти события последнего часа, минут, незабываемых страшных секунд.

… «Воскресенск» шел по Зундскому проливу малым ходом. Сквозь клубившийся мокрый снег справа просвечивал мутным белым пятном маяк. Олег стоял, опираясь обеими руками на планшир. С утра он чувствовал себя неважно: познабливало, болела голова. Пришлось выйти на палубу, освежиться. На ветру головная боль затихла. Олег стряхнул налипший на стеганку снег и вернулся в салон.

— Где ты бродишь? — окликнул его старшина вахты. — Поднимись к капитану.

Олег был доволен, что старшина избавил его от тягостного безделья. Быстро взбежал он в ходовую рубку, с обычной молодцеватостью вытянулся перед капитаном.

— Смени впередсмотрящего, — приказал капитан.

— Да не засни там, — добавил стоящий в стороне старший помощник Нестерюк. — В проливе суда, что кильки, толкутся во все стороны.

Сказал бы тогда Олег, что неважно чувствует себя, капитан вызвал бы другого, и не произошло того, о чем страшно теперь вспоминать. Но не в характере Олега было уклоняться от работы, да еще такой! На промысле в любую погоду — в волну и мороз, под дождем и снежными зарядами — стоял он у качающегося длинного стола, ни на минуту не прекращая разделки улова. К тому же не в меру осторожный Нестерюк, сам того не замечая, задел самолюбие молодого матроса. И не впервые. Еще год назад вахтенный штурман поставил Олега на перегоне к рулю. Вошел в рубку Нестерюк и сделал замечание, что не положено ставить рулевым матроса второго класса. В ответ штурман значительно напомнил, что по уставу можно ставить матроса второго класса к рулю с разрешения капитана.

Старший помощник пожал плечами и ушел недовольный. А дурной осадок остался у Олега надолго. Уже давно он, матрос первого класса, не раз стоял впередсмотрящим, а Нестерюк… «Не засни там»! Олег с достоинством развернул плечи и, отчеканив: «Есть сменить впередсмотрящего!», вышел из рубки.

Быстро спустился он в каюту, натянул поверх стеганки проолифенный рокон и поднялся на полубак. Пробираясь в темноте между сложенными досками для трюмных чердаков, бочками и рыборазделочными столами, вышел на небольшую площадку у брашпиля, где сгорбился промерзший Антон Сваха.

— Беги, беги, старик! — Олег надвинул шапку поглубже. — В каюте оттаешь.

Нелегко вести наблюдение, когда судно окружено снежной мглой. Утомительно смотреть и смотреть в однообразно колышущуюся белую завесу, время от времени вытирая мокрое от растаявшего снега лицо. Разнообразил томительное дежурство ревевший за спиной через ровные промежутки гудок траулера да голоса с каких-то судов. В густом снегопаде они звучали обманчиво: чаще приглушенно, будто издалека. А то вдруг прорвется вместе с порывом ветра чужой гудок. Впередсмотрящий замрет, не отрывая взгляда от клубящейся мглы, а гудок уже отошел в сторону, заглох.

Время тянулось медленно. На высоком, открытом ветру полубаке было холоднее, чем на палубе. Олег достал сигареты. Укрываясь от порывистого ветра, зашел за брашпиль. Вспыхнула спичка и погасла. Скорчившись в заветерке, Олег прикурил и зажмурился, настолько ярок показался в темноте огонек спички. А когда он выпрямился и открыл глаза, из клубящейся белесой мглы на полубак надвинулась темная масса. Это было невероятно, страшно так, что руки окостенели. Олег сломил короткое оцепенение. Уже понимая, что несчастье неотвратимо, вскинул к губам свисток. Тревожную трель оборвал удар. Железный грохот. Треск. Олега подбросило…

Очнулся он в чужой каюте. Снова и снова возвращалась мысль все к тому же: как он попал сюда? Неужели его вытащили из невидной под колышущимся снегом воды? Невероятно! Возможно, сняли с гибнущего траулера?.. Гибнущего! Слово это обожгло сознание. «Воскресенск» потонул! По вине впередсмотрящего, который на минуту отвлекся от фарватера. Откуда вывернулось навстречу чужое судно? Как не заметили?.. Что теперь рассуждать — откуда и как? Удар-то был. Столкновение было. Лежит Олег в чужой каюте, на чужой койке…

Растущая тревога пересилила слабость. Надо было сейчас же, немедленно выяснить, где он и что с «Воскресенском». Должен же кто-то объяснить, что произошло в проливе.

Время шло. Никто не приходил. Не слышно за дверью ни голоса, ни шагов. Лишь мерный стук машины под палубой. Если б не он, можно было подумать, что судно безлюдное.

Лежать больше Олег не мог. Он поднялся с постели. Преодолевая головокружение, постоял с закрытыми глазами. Осторожно, придерживаясь руками за стойку коек, за стену, подошел к двери. Нажал на ручку. Дверь не поддалась. Нажал сильнее и почувствовал, как лоб его покрылся потом.

Он был заперт! Заперт, хотя в рейсе запирать двери кают запрещено. Заперт или арестован? Да. Арестован впередсмотрящий, по вине которого произошло столкновение, возможно даже, погиб траулер. Вот как оказался он в чужой каюте, под замком…

Ноги ослабели. Койки, иллюминатор со столиком, улыбающаяся купальщица пошли кругом. К горлу подступила тошнота. С трудом добрался Олег до постели. Его трясло. Не помогло и натянутое до подбородка одеяло. Снова и снова в замкнутом кругу скользили одни и те же мысли: Нестерюк, «не засни там», яркое до боли в глазах пламя спички, удар и снова Нестерюк, «не засни там»…

В скважине лязгнул ключ. Дверь открылась. Вошел матрос. Сухощавый и гибкий, он показался сперва молодым. Позднее Олег увидел его волосы — курчавые, черные, с густой проседью — и лицо в глубоких резких морщинах, с запавшими щеками и тонким носом с горбинкою. «Не наш, — отметил про себя Олег. — Не русский».

Матрос поставил на столик небольшой поднос и внимательно всмотрелся в Олега — неподвижного, с неплотно смеженными веками. Насвистывая какую-то песенку, матрос стянул с себя голландку. В привычной морской тельняшке он стал ближе, доступнее. Олег открыл глаза.

— Где я? — спросил он. — Как сюда попал?

— Прежде кушать надо, мой мальчик, — ответил матрос по-русски и назидательно поднял палец. — Кушай, потом я все расскажу.

Короткий спор ни к чему не привел. Олег был настойчив, матрос непоколебим. Не отвечая па вопросы Олега, он твердо стоял на своем: больному надо кушать. Проще было поесть, чем тянуть время, продолжая бесполезный спор.

Маленькие обжаренные и круто наперченные колбаски с рисом оказались очень вкусными. Пока Олег ел, матрос смотрел на него с благодушной улыбкой, время от времени приговаривая: «Кушать надо больше. Больше кушать». Попутно он рассказал, что зовут его Баттисто Риччи. Около пяти лет он пробыл в плену, за Уралом. В лагере Баттисто почти три года проработал на русской кухне, где готовили для охраны, потом больше двух лет был переводчиком. Сейчас он, конечно, подзабыл русский язык, хотя совсем еще недавно ему довелось плавать на «Чезаре» с русским парнем.

Слушая его, Олег покончил с колбасками, кофе. Баттисто взял у него кружку и, не дожидаясь напоминаний, сказал:

— Теперь я все тебе расскажу.

Говорил Баттисто по-русски совсем не плохо, но с сильным акцентом. Иногда ему не хватало нужного слова, и он щелкал пальцами над головой, будто ловил его в воздухе.

Прежде всего он ответил на вопрос Олега, куда он попал. Находились они на португальском пароходе «Святой Себастьян». Посудина старая, тихоходная. Трампшип! Бродит по морю, ищет груз, не спеша доставляет его. Но в море и такие нужны. Вчера в восемнадцать сорок «Святой Себастьян» столкнулся в проливе с траулером. Столкновение оказалось на редкость неудачным. Когда «Святой Себастьян» отвалил от траулера, у того сразу образовался сильный дифферент на нос. Вода заплескивала в шпигаты, на палубу…

На помощь «Воскресенску» подошел следовавший за ним танкер. Разглядывать, что там происходило, особенно не пришлось. У «Святого Себастьяна» разошлась обшивка носовой части и появилась течь. Матросы заводили на нее пластырь. Олег молчал. Разум его все еще не мог охватить размеры обрушившегося несчастья. «Воскресенск» возвращался с промысла с полным грузом. В волну вода захлестывала через фальшборт, гуляла по палубе. Дифферент для тяжело нагруженного судна — гибель.

— А как я попал сюда? — опомнился наконец Олег.

Баттисто рассказал не спеша, осторожно, явно щадя больного. Иногда он останавливался, припоминая подробности или стараясь смягчить свой рассказ. Олега нашли на баке «Святого Себастьяна» после отбоя водяной тревоги. Видимо, перебросило его сюда силой удара. Он лежал без сознания. Старший помощник (он умеет немного лечить) нашел у русского парня сотрясение мозга. Больному нужен был полный покой, неподвижность, а он бредил, рвался из рук. Пришлось сделать ему укол. Старпом перестарался, и Олег проспал очень долго. Зато сейчас самое опасное миновало.

— Тебе надо лежать, — закончил свой рассказ Баттисто и для большей убедительности показал пальцем на койку. — И кушать. — Палец постучал по столику с подносом. — Много кушать.

— «Лежать, лежать»! — вырвалось у Олега. — А что с «Воскресенском»?

— Не надо бояться, — раздумчиво произнес Баттисто. — Я понимаю… Когда тебя принесли в каюту, ты кричал: «Я смотрел хорошо! Только нагнулся прикурить». — Он пожевал губами и, успокаивая больного, закончил: — Ничего. Капитан больше виноват, чем ты. Пускай его судят.

«Пускай его судят»! Успокоил! Да разве дело лишь в том, кого будут судить? На траулере были люди, товарищи. Все ли они живы, целы? На это Баттисто не мог ответить. Сам он не видел траулера, слишком был занят.

Некоторое время они молчали. Первым заговорил Олег:

— Баттисто!

— Да, мой мальчик.

— Передай капитану: я прошу его связаться по радио с каким-либо советским судном. Пускай меня снимут со «Святого Себастьяна».

— Я передам, — сказал Баттисто. — Но не думай, что так просто найти в море советское судно. Надо еще, чтоб оно было у нас на пути. Капитан не может сворачивать с курса. Итак, мы идем с пластырем, самым тихим ходом.

— Я понимаю, — кивнул Олег. — Все понимаю. Все же пускай радист свяжется с нашими.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Баттисто уделял больному много внимания, даже в рабочее время забегал проведать его. И все же в долгие часы одиночества думы Олега были однообразны, тягостны и сводились к одному: что делать? Надо действовать. Решительно. А куда может приложить свою решимость больной, прикованный к чужой койке? Даже когда ему станет лучше, все будет не просто. Ведь он не дома и даже не на «Воскресенске», где можно в чем-то ошибиться, зная, что его поправят, в худшем случае даже накажут. А вот случилось же, что и ошибся-то он чуть-чуть, закурил не вовремя, а получилось такое… разумом не охватишь. Нет. Ошибаться в его положении нельзя. Надо действовать только наверняка. А для этого хорошо бы знать, с кем его свела судьба. Олег подолгу вслушивался в доносившиеся с палубы голоса, силясь понять, что там за люди. И он обрадовался, когда в каюту вошел незнакомый матрос. Коренастый, с широкими плотными плечами и всклокоченной шевелюрой над полным подвижным лицом, он подошел к койке и ткнул пальцем в свою грудь.

— Педро!

— Олег! — Больной показал обеими руками па себя.

— Ольег, Ольег! — подхватил Педро. По широкому лицу его разбежались частые добрые морщинки. — Ольег карош.

Вся их беседа состояла из жестов и нескольких слов. Нехитрая беседа! Педро к месту и не к месту ввертывал «карош», «давай-давай» и «шайбу». Это было все, что он знал по-русски. И все же собеседники остались довольны друг другом: поговорили.

Разбудил Олега шум за иллюминатором. Знакомый шум. Настороженный слух выделил из него шипение стравливаемого пара, потом лязг крана, далекий гудок. Порт!

Олег откинул одеяло. Поискал глазами ботинки.

Очень не вовремя заглянул в каюту Баттисто. От него Олег узнал, что «Святой Себастьян» зашел в небольшой западногерманский порт Эмден. Через час закончится маленькая погрузка, и пароход выйдет в море. Следующий порт будет повеселее. Баттисто весело подмигнул. Бордо! Франция!

Едва Баттисто прикрыл за собой дверь, как Олег поднялся. Борясь с легким головокружением, снял с вешалки пиджак, шапку, проверил документы. Все на месте. Тяжело дыша от волнения, взял он брюки и до боли прикусил губу. Правая штанина была разорвана снизу и почти до кармана. Сойти в таких брюках в чужом порту нечего и думать — сразу обратят внимание на оборванца. Задержат. Влипнешь похуже, чем на «Святом Себастьяне». Визы-то заграничной у рыбака нет, да и вряд ли встретишь в небольшом западногерманском порту советское судно. А если голова закружится посильнее да свалится он на причале? Припомнилось Олегу прочитанное в газете, как весной, после выхода из Кильского канала, на «Ростове Великом» были найдены антисоветские листовки. В клубе рыбаков рассказывали, как в Гамбурге какой-то подонок зазывал наших моряков перейти в «свободный мир», соблазнял привольной и богатой жизнью, потом даже на своей машине въехал на причал: смотрите, как я живу, и вы так же заживете. В Эмдене увязнешь такой — оборванный, больной, без гроша в кармане — и не выберешься. Ошибаться в его положении нельзя.

Олег осмотрел брюки. Как их надеть? Борясь с усилившимся от волнения головокружением, он повесил брюки на место и вернулся на койку.

Назавтра Олегу стало лучше.

Заходил старший помощник. С помощью Баттисто расспросил больного и строго наказал: лежать, меньше двигаться.

Вечером Олег попросил у Баттисто иголку, нитки и принялся зашивать брюки. После починки одна штанина оказалась на палец уже второй. Не брюки — смех! Но все же теперь было в чем выйти из каюты. Иначе и в Бордо не выберешься с парохода.

Не зная, как убить время, Олег достал из кармана пиджака блокнот и записал запомнившиеся португальские слова. Набралось их немного, всего двенадцать. Хорошо бы теперь проверить, правильно ли он записал их.

Олег с трудом дождался Баттисто. Заглядывая в блокнот, он составил первую фразу. Получилась она неуклюжая: «Я смотреть ты». Баттисто улыбнулся и что-то ответил по-португальски. Олег осмелел: составил вторую фразу. Скроить из немногих слов еще фразу ему не удалось. Глядя на его усилия, Баттисто посмеялся от души, но затем не только поправил произношение Олега, но и продиктовал ему около тридцати новых слов.

Одиночество теперь стало легче. Оставаясь один, Олег заучивал незнакомые слова, составляя из них фразы…

Хоть и неказисто выглядели брюки после починки, а все же они выручили. Утром Олег впервые вышел на палубу, посидел на люке, подставляя лицо солнцу и любуясь морем. Бескрайнее, меняющее с расстоянием окраску — от золотисто-зеленой под бортом до синевато-стальной у горизонта, — оно не походило на привычные воды Балтики и Северной Атлантики.

Трудно пришлось Олегу с матросами, желавшими побеседовать с русским парнем. Искать нужные слова в блокноте и составлять из них фразы оказалось очень сложно. Куда проще было объясняться жестами. И совсем просто стало, когда Олег начал показывать фокусы: вдруг достал из уха Педро монету, с размаху вбил ее в голову соседа и тут же выхватил из-под подбородка. Зрители шумно одобряли манипуляции фокусника. Из нестройного гомона выделялся восторженный голос Педро:

— Шайбу! Давай-давай!

За недолгое знакомство с Олегом познания его в русском языке несколько обогатились. Особенно полюбилось ему слово «бродяга», которое он произносил с раскатистым «р-р» — «бр-родяга», вкладывая в него самый разнообразный смысл. К вечеру Олег успел познакомиться с грубоватым кочегаром Фернандо, долговязым рулевым Мигуэлем и машинистом Марио. Последнее знакомство Олег завязал с боцманом Родриго. Окончилось оно неожиданно: боцман усадил его чинить брезенты.

Олег схватился за работу с жадностью. Она несколько отвлекала от мучительного ожидания: скоро ли Бордо? Расположился он с брезентом на юте, в тени спасательной шлюпки. Иногда к нему подходили новые приятели — Педро, Фернандо, Мигуэль, дружелюбно похлопывали по плечу, приговаривая: «Карош, карош!» Слово это быстро привилось на пароходе. Желая сделать приятное этим улыбчивым парням, Олег отвечал им по-португальски. Два — три десятка наспех заученных слов мало помогали ему. Да и в произношении Олега были серьезные изъяны. Слушая его, матросы бесцеремонно хохотали. Смеялся с ними и сам Олег. Пользуясь своим блокнотом-словариком, он составлял новую фразу. Снова хохот. И так, пока кто-либо не догадается поправить Олега. Тогда и остальные принимались, перебивая друг друга, помогать русскому парню.

Трудно понять португальца. Вместо того чтобы сказать несколько слов, он произносит длинную речь. Попутно он обратится за одобрением к слушателям. Кто-то из них так же пространно и многословно поддержит его. А там разговор пойдет вкруговую. А Олег сидит посредине и смотрит на спорящих, не понимая, с чего они так расходились.

Чаще других навещал Олега толстощекий Педро. Он не только помогал ему, но и сам интересовался русскими словами. Делалось это очень просто. Поднимет Педро руку и спросит:

— Это?

— Рука, — подскажет Олег.

— Рука, рука, рука, — повторит Педро и ткнет пальцем в ногу: — Это?

— Нога, — ответит Олег. Педро уйдет, громко повторяя:

— Рука-нога, рука-нога…

Спустя какое-то время забежит он в каюту, скажет «Рука-нога. Давай-давай!» и, довольный, отправится по своим делам.

Всего лишь раз Олег увидел капитана, по милости которого он не только оказался на «Святом Себастьяне», но и плыл на каком-то странном положении: не матрос и не пассажир. Капитан — высокий, худой, с изжелта-бледным лицом и припухшими дряблыми веками — Олегу не понравился. Во всей его внешности было нечто заносчивое, особенно в чуть опущенных углах тонкого рта, придававшего лицу брезгливое выражение. Даже имя у капитана было длинное, как фигура и лицо: Эмильо Алонсо Эскапо да Альва.

Не раз порывался Олег поговорить с капитаном начистоту, попросить передать его на встречное советское судно до прихода в порт. Неужели ничего подходящего нет на ближних морских трассах? По стоило увидеть длинное, с нездоровой желтизной лицо, брезгливо поджатые губы, и желание поговорить с ним исчезало. Лучше дождаться прихода в Бордо, а там без лишних разговоров унести ноги с чужого парохода.

Все же Олег не выдержал и напомнил Баттисто о своей просьбе.

— Море, мой мальчик, не улица, — ответил Баттисто. — Не так легко найти в нем нужное судно и чтоб оно находилось на нужном курсе.

— Хоть какое-либо советское судно отвечало нам? — не унимался Олег.

— Зачем тебе какое-нибудь? — удивился Баттисто. — Надо найти такое, чтобы оно сняло тебя со «Святого Себастьяна». А его нет!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Олег поправлялся быстро. Не раз он мысленно сходил в Бордо на берег и шел в город. Что будет с ним дальше, он представлял себе весьма смутно. Нелегко в чужой стране, не зная языка, найти нужных людей. Без гроша в кармане. И продать-то нечего. Разве часы с руки. Купят ли их у оборванца? Возможно, Баттисто соблазнится или Педро? Все же «Вымпел»! Часики плоские, модные… Стоит ли думать об этом? Решение принято: домой, к своим, что бы там ни ждало виновника аварии.

Мысли о возвращении поднимали в памяти давние споры с отцом, не хотевшим, чтобы сын уходил в море. Споры шли долгие, упорные. Вмешивалась в них и мать. Зачем Алику ехать куда-то? Чем плохо в Пскове? Город, конечно, небольшой, но красивый. Со всей страны, даже с Украины, с далекого Кавказа, приезжают сюда полюбоваться древним кремлем, Мирожским монастырем, поклониться пушкинским местам… Но тут и отец сердито отмахивался от нее. Разве обязан парень сидеть возле родителей? Пускай поищет свое место: едет в Ригу, в Ленинград, даже на Ангару. Но море!.. Отец сам рыбачил на Чудском озере. В памяти его сохранились лишь теневые стороны промысловой жизни. А застарелый ревматизм постоянно и злобно напоминал о них.

Олег развязал затянувшиеся споры просто: как только ему исполнилось восемнадцать лет, он уехал из Пскова в Калининград и поступил на комсомольско-молодежный траулер «Воскресенск». За полтора года Олег стал опытным рыбаком. Признали его новую профессию и дома.

И теперь все рухнуло. Он барахтался под обломками, силясь выбраться из-под них.

Особенно почувствовал он это после встречи с итальянским танкером, направлявшимся из Палермо в Дублин. Капитан «Святого Себастьяна» сел в катер и отправился с целой свитой на танкер. Попал в нее и Баттисто. А вечером он принес в каюту итальянскую газету.

Прежде всего Баттисто запер дверь на ключ. Предосторожность его стала понятна, когда он развернул газету. Это была коммунистическая «Унита». Баттисто прочитал заметку о столкновении «Воскресенска» и «Святого Себастьяна». Перегруженный траулер получил тяжелое повреждение и затонул. Четыре рыбака, спавшие в носовых каютах, погибли.

В эти минуты Олег — ссутулившийся, с серым лицом — походил на тяжелобольного. Едва ли он и сам понимал сейчас, что где-то в глубине сознания все еще теплилась надежда, что «Воскресенск» цел и отвечать придется только за халатное несение службы. А тут явное преступление. Тяжкое! Люди погибли. Кто жил в носовых каютах? Леха Моргунов, хмурый консервщик Паялин, отец троих мальчишек, Антон Сваха… Побежал в каюту. Согреться хотел!

Олег взял газету. Всмотрелся в незнакомый текст. Прочитать удалось всего два слова: «Воскресенск» и «Сан-Себастьяно». Но и этого было достаточно. Робкие сомнения развеялись. В каюте стало душно, сумрачно.

— Капитан жив? — спросил Олег, с трудом шевеля жесткими губами.

— Шивой! — беспечно ответил Баттисто, поджигая газету. — Плохо ему будет, но все-таки живой остался.

Олег не мог опомниться после обрушившегося на него удара. Он хотел представить себе будущее, искал в нем какие-то проблески светлого и не находил…

Баттисто понимал его состояние. Он кончил жечь газету. Собирая со столика в кулек сморщенные ломкие листки пепла, он заговорил осторожно, старательно подбирая слово к слову. Когда в море случается несчастье и гибнут люди, принято кого-то карать. Нужно ли это? Самое страшное наказание никогда еще не оживляло и не оживит погибших, не утешит их близких. И все же матери, потерявшей сына, жене, ставшей вдовой, или осиротевшим детям любое возмездие кажется малым. Был как-то Баттисто на таком суде, слышал плач и проклятье в зале, видел, как женщины — молодые и старухи, — отталкивая полицейских, рвались к осужденным, готовые растерзать их.

— Что же делать? — Впервые Олег произнес эти слова вслух. — Что делать?

Баттисто ответил без размышлений: надо держаться подальше от тюрьмы. Зачем садиться за решетку? Земля велика! Пять континентов! Тысячи городов! Молодой, сильный парень всегда найдет себе в них место. Почему бы Олегу пока не остаться на «Святом Себастьяне»? Платят здесь хорошо. Плавают на пароходе не только португальцы, но и испанцы, итальянцы. Есть даже два араба. Будет и один русский. Куда он пойдет с судна, не имея в кармане ни гроша? А подкопит за несколько рейсов на пароходе, тогда можно будет спокойно подумать, как устроить свою жизнь. Деньги! Баттисто значительно поднял широкие плотные брови. Когда они есть, мы их не ценим, разбрасываем по кабакам, тратим на пустяки. А без денег?..

Слушая его, Олег растерялся. Все, что говорил Баттисто, вызывало в нем бурный протест. Отрезать себя на всю жизнь от земли, где он получил жизнь, от родных! Никогда не увидеть тех, с кем мальчишкой дружил и дрался, юношей танцевал в городском саду… Но все они уже, в любом случае, отделены от него непреодолимой преградой. Олег никогда не видел тюрьмы, но сейчас четко, почти зримо представлял себе ее…

Взгляд Олега задержался на спокойном море. Зеленая вода теплого океана, повисшие над ним в бескрайнем море розоватые перышки облачков, горячее солнце… Сменять все это на тюремную камеру, где даже электрическая лампочка и та заключена в железную решетку. Стоило подумать об этом, и становилось зябко, появлялось желание оттянуть неизбежное наказание.

Больше Олег не заводил разговора о будущем. Не говорил об этом и Баттисто.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Сменился Олег в двадцать часов. Черное небо усеяли звезды, такие крупные, тяжелые, что, казалось, дунь ветерок посильнее — и они посыплются в море. Устало облокотись на планшир, Олег смотрел на черную лоснящуюся воду, мерцающие в ней отражения звезд.

— Ольег!

Педро подошел к нему, осмотрелся — вблизи никого не было — и заговорил тихо и быстро, помогая себе жестами. Руки его хватали одна другую за запястья, скрещивались, потом он сгреб себя за воротник и сделал вид, что ведет куда-то силой. Закончил Педро всемирно известным жестом: изобразил пальцами обеих рук зарешеченное оконце. Олег вспомнил, что Педро несколько раз произнес слово, похожее на «полиция», и насторожился. Но ничего больше понять ему не удалось.

Предупреждение Педро припомнилось скоро. «Святой Себастьян» подходил к порту. С берега спускались к морю стройные ряды белых домов. Разрывы между ними заполняла весело клубящаяся зелень. Над городом выделялись острые шпили соборов. В узких оконцах колоколен кострами полыхали лучи заходящего солнца.

Олега не радовала красота берега, города. Сетубал! Португалия! Вот куда зашвырнуло его! Шли в Бордо, а прибыли в Сетубал. Все это очень усложняло положение Олега. В Бордо можно было встретить советское судно, друзей нашей страны, на худой конец, всеми правдами и неправдами, хоть пешком, добраться до Парижа и разыскать там посольство Советского Союза. В Сетубале не к кому обратиться, даже посоветоваться не с кем. А нужда в добром совете становилась все острее.

«Святой Себастьян» протяжно прогудел и лег курсом на порт. Приближались стоящие у причалов суда, белая пассажирская пристань с голубым куполом.

Олег стоял у фальшборта, когда его окликнул Баттисто.

— Капитан зовет, — сказал он.

Как ни ждал Олег развязки затянувшегося пребывания на «Святом Себастьяне», как ни хотел поговорить с капитаном начистоту, попросить передать его на встречное советское судно, но сейчас неприятный холодок стиснул грудь. Не здесь, у порога чужой страны, фашистской Португалии, хотелось ему потолковать с капитаном. Сетубал похуже Эмдена. Если в маленьком западногерманском порту почти безнадежно было искать советское судно, то в Сетубале об этом и думать нелепо.

В каюту капитана, отделанную красным деревом и бронзой, Баттисто вошел первым. Сдернув в дверях вязаную шапочку, он почтительно выслушал капитана и перевел Олегу.

Капитан чувствует себя невольным виновником того, что произошло с русским парнем, поэтому он хотел дать ему возможность поправиться, а затем высадить на берег. Но «Святой Себастьян» задержался в пути из-за аварии. Пришлось идти в порт назначения без захода в Бордо. А здесь, в Сетубале, при проверке экипажа Олега снимет с парохода портовая полиция («Не стоит иметь с ней дело», — предостерегающе добавил от себя Баттисто).

— Разве капитан не знал, что пароход идет в Сетубал без захода в Бордо? — спросил Олег, желая выиграть время, подумать, как ему держаться.

— Не знал, — ответил за капитана Баттисто. — Ты забыл, мой мальчик, что «Святой Себастьян» — трампшип: идет туда, где его ждет груз. В пути нас задержала авария. Груз из Бордо отправили другим пароходом. Пришлось нам идти прямо в Сетубал.

Капитан нетерпеливо перебил его и что-то сказал.

— Подпиши контракт на три месяца, — продолжал Баттисто, — тогда капитан сможет защитить тебя от портовой полиции. Но на берег не сходи. Там могут придраться к русскому… Мало ли что может случиться. Полиция есть полиция! На пароходе капитан — король. На берегу он ничего не может сделать. Решай быстро. Когда подойдем к причалу, будет поздно.

Капитан раздраженно спросил что-то. Тонкие белые руки его перебирали на письменном столе какие-то бумажки.

— Говори сразу, — поторопил Олега Баттисто, — да или нет. Капитан спешит. — Он показал в иллюминатор. — Видишь?

Олег взглянул в иллюминатор. На причале, особняком от небольшой группы встречающих пароход, стояли трое в морской форме и два полицейских в серых мундирах со спускающимися из-под погон белыми аксельбантами. Что делать? Сказать «нет» — попасть в фашистскую полицию. Подписать контракт — вырваться из Португалии. Будет еще время, другие порты. Но и в другом порту не сойдешь с парохода в рваных титанах, канареечно-желтом роконе, нелепой здесь стеганке и меховой шапке. Олег вспомнил предупреждение Педро, его скрещенные в запястьях руки, пальцы, изобразившие тюремную решетку, и решился.

Из капитанской каюты Олег вышел с мутной головой. Как ни убеждал он себя, что подписал контракт вынужденно, что иного выхода в его положении не было, все же дико звучало: Олег Рубцов — португальский матрос. Он спустился в пустой салон, оттуда в свою каюту. А в голове настойчиво повторялись четыре слова: Олег Рубцов — португальский матрос! Олег Рубцов — португальский матрос!..

ГЛАВА ПЯТАЯ

Причал медленно надвигался на «Святого Себастьяна». Уже можно было разглядеть лица встречающих пароход женщин, их одежду.

На палубе шла знакомая предстояночная суета. Матросы в выходных костюмах сбивались в компании, о чем-то оживленно сговаривались. Были и такие, что искали на причале знакомые лица. Стоящий рядом с Олегом здоровенный детина, судя по ногтям, окаймленным въевшейся угольной пылью, кочегар, сложив руки рупором, истошно завопил:

— Мария-а!

Ему ответила тоненькая девчушка с алым цветком в черных волосах. Кто она? Сестра кочегара, невеста или, может быть, подружка?

Снова закричал кочегар. На причале почему-то засмеялись и стали аплодировать. А девушка вытащила из волос гвоздику и бросила кочегару. Тот рванулся навстречу всем телом, вытянул руки, но цветок упал между причалом и бортом парохода. Кочегар огорченно развел руками. Но тут вахтенные взялись за сходни, и он побежал вниз.

Скоро на «Святом Себастьяне» не осталось никого, кроме вахтенных. Олег бесцельно слонялся по палубе, посматривая на близкий, но недоступный для него берег. Он не мог сойти даже на причал, послушать мандолину, постоять рядом с горластой смуглой девчонкой: около нее торчал здоровенный полицейский.

Второй, заложив руки за спину, важно разгуливал по причалу.

Над морем, портом нависла черная теплая ночь. Огни города, уходя вдаль, сливались в мерцающие наплывы. В них вплетались мигающие цветные рекламы. За ними угадывались веселые и шумные южные улицы, витрины магазинов и кафе, ярко освещенные фасады кинотеатров. Хоть посмотреть бы на все это!

Стоять одному на палубе надоело. Олег спустился в каюту. От нечего делать прибрал ее, полюбовался красавицей под кружевным зонтиком и лег спать.

Утром, сразу после завтрака, в каюту вошли двое: молодой рыхловатый толстяк с лоснящимся пробором и тусклый человечек с измятым лицом.

— Корреспондент газеты «Полемико» сеньор Рибейра, — тусклый человечек показал на толстяка, — хочет побеседовать с вами.

— Но я не желаю беседовать ни с ним, ни с вами, — резко бросил Олег и подумал: «Что это за птицы? Зачем я им понадобился?»

— Я переводчик… — начал пожилой.

— А мне все равно, — оборвал его Олег. — Я вас не знаю и знать не хочу.

Посетители ему не понравились, и он решил отделаться от них любыми средствами, хотя бы грубостью. Но молодой уже сидел за столиком и быстро писал что-то в блокноте, иногда шевеля большими красными ушами.

— Сеньор Рибейра просит вас рассказать, как вы попали на «Святого Себастьяна», — невозмутимо продолжал переводчик.

— Я уже ответил на все ваши вопросы сразу. — Скуластое смуглое лицо Олега застыло в показном безразличии.

— Понимаю. — Переводчик опустил вялые, слегка припухшие веки. — Вы опасаетесь, что беседа ваша, опубликованная в португальской газете, вызовет гонения советских властей на ваших престарелых родителей.

Олег с трудом сдерживал желание выбросить назойливых посетителей за дверь. Кисти рук его набрякли, стали тяжелы.

— Нравится ли вам служба на «Святом Себастьяне»? — Переводчик держался так, как будто не замечал колючего вида Олега, не слышал грубостей.

Не отвечая ему, Олег подошел к иллюминатору и с деланным интересом уставился на пустые сходни и видящего на планшире одинокого вахтенного.

— У вас не было неприятностей с портовой полицией? — В голосе переводчика прозвучала угроза.

Олег оторвался от иллюминатора. Оказывается, здесь участь его зависит не только от капитана, портовых властей, но даже от назойливых писак. Таких не вытолкаешь из каюты. Возможно, они и хотят, чтобы он сорвался, учинил скандал. Не выйдет.

— Что ж вы молчите? — спросил его переводчик.

Олег отвернулся к иллюминатору и увидел у сходен полицейского.

— Нет, — с усилием произнес Олег. — Не было.

— Мы очень рады за вас. — Угрожающие ноты в голосе переводчика окрепли. — В таком случае, расскажите, кто был виноват в столкновении «Святого Себастьяна» с «Воскресенском»?

Вот почему так быстро появились на пароходе господа журналисты! Они хотят, чтобы Олег, спасая свою шкуру, свалил вину за столкновение на капитана траулера. Не выйдет! Олег отвернулся от переводчика и всмотрелся в стоящего у сходен полицейского. Зачем он тут торчит? Чего ждет?

— Мы ждем ответа. — Переводчик уставился на него водянистыми глазами. — Слышите?

— Я слабо разбираюсь в навигационных правилах, — осторожно произнес Олег.

— Но вы же матрос первого класса, — теснил его переводчик.

— Матрос, но не штурман, — отбивался Олег.

— Вы стояли впередсмотрящим и не могли не видеть, как произошло столкновение.

— Не видел, — с неожиданной твердостью ответил Олег. — В момент столкновения я смотрел в другую сторону.

— В таком случае, вина за столкновение ложится на вас, — подхватил переводчик. — Вы обязаны были…

Закончить фразу он не успел. Олег обеими руками отодвинул его, как куклу, от двери и вышел из каюты. Почти пробежав по узкому проходу, он задержался в дверях. Где бы укрыться от опасных посетителей? Внимание его привлек открытый люк. Палуба была пуста. Вахтенный по-прежнему сидел на планшире лицом к причалу, болтая с полицейским. Олег быстро прошел к люку и спустился по отвесному, похожему на стремянку железному трапу в трюм. Осторожно, нащупывая выставленными вперед руками шершавые ящики, пробрался в темную глубину.

Остановился он в тупике. Сердце колотилось часто и сильно. Не вышло, господа журналисты! Ничего не выжали из меня. Сидите сейчас, должно быть, у капитана и советуетесь, как вытянуть у русского парня нужные ответы, обвиняющие «Воскресенск» в катастрофе. Теперь-то понятно, почему ваш радист не связался с советским судном. Боитесь упустить опасного свидетеля… В задорные мысли врезались новые, тревожные. Как отнесется к поведению несговорчивого русского матроса капитан? Возможно, захочет избавиться от него? Только бы не в Сетубале, не в Португалии. Короткое знакомство с журналистами вызвало у Олега глубокое отвращение к городу, который совсем еще недавно привлекал его, манил. Если таковы в нем журналисты, так что же тут за полицейские? А есть еще и охранка!

Сидя в трюме, Олег желал лишь одного: в море, скорее в море. В темноте и тишине время, казалось, замерло. Конечно, укрылся он очень наивно. Прикажет капитан — разыщут его. Да и не пересидишь в трюме до отхода. Все это было так, но выходить отсюда не хотелось.

На палубе послышались шаги, голоса. Наверху, в ярком квадрате люка, появилась голова и исчезла. Гулко зарокотала лебедка. Готовят стрелу. Сейчас начнется погрузка. Оставаться в трюме больше было невозможно.

Олег выбрался на палубу. По рельсам, проложенным по причалу, к «Святому Себастьяну» подогнали кран. С десяток автомашин ожидали разгрузки. Двое рабочих с переносной люстрой шли к открытому люку.

Олег скитался по пароходу, не находил себе места. Ему казалось, что погрузка идет нестерпимо медленно, стрела еле движется. А впереди еще ремонт. На баке рабочие сваривали разорванный фальшборт. Искрилось пламя электросварки. А повреждение в подводной части? Не пойдет же «Святой Себастьян» в рейс с пластырем. Впервые у Олега появилось сомнение: а есть ли такой пластырь?

Ночь Олег спал плохо: просыпался, несколько раз выходил на палубу.

Облегчение пришло лишь после того, как «Святой Себастьян» отдал швартовы. Медленно отодвигался от борта причал, потом он плавно повернул и оказался за кормой.

Опасность уходила вместе с берегом. Еще раз показался причал, провожающие. Выделялись среди них серые мундиры полицейских. Олег не выдержал и озорно помахал берегу рукой.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Опасения Олега, что работать на «Святом Себастьяне», не зная португальского языка, будет трудно, не оправдались. Баттисто почти все время был рядом. Если русский не понимал приказания, на помощь приходил итальянец. Да и запас португальских слов у Олега увеличивался с каждым днем. Выручали и общепринятые во всех флотах мира названия частей судна, инвентаря.

Изводила Олега усиливающаяся с каждым днем жара. Работать приходилось в трусах и ковбойке. К полудню палуба раскалялась, жгла босые ноги. Зной чувствовался даже в тени. Все желания сводились к одному: пить, пить, пить. Но в тропиках, сколько ни пей, все мало. Спасибо Баттисто: научил подливать в воду немного сухого вина. После такой смеси жажда на время отступала.

Мирный и несколько дремотный тропический рейс нарушило событие, взбудоражившее всех, от матроса до капитана. Утром матросы увидели в гальюне наклеенный на стене лубочный плакат с изображением святого Себастьяна. Голову его украсила пририсованная чернилами солдатская каска. На груди стоящего в грозной позе обличителя святого висели также пририсованные ящики, из-за плеча выглядывал ствол винтовки. С поднятой руки свисали авиабомбы. И всюду — возле ящиков, авиабомб и винтовки — были надписи, которые понял даже Олег: «Для черных! Для черных!»

На пароходе все были возмущены. Страсти накалялись. Наклеить изображение покровителя судна, святого Себастьяна, в гальюне! Такое святотатство не мог сделать благочестивый португалец. Вспыхнула перебранка между португальцами и столь же набожными испанцами и итальянцами. Бурно возмущаясь кощунством, каждый из них отводил от себя возможное подозрение. В конце концов общая злость обрушилась на двух арабов: худощавого мрачного Ахмета и юркого Омара. Как ни отбивались они от наседающих на них католиков, как ни уверяли, что не видели плаката и даже не разбираются в чуждых их вере святых, убеждение матросов, что святотатство совершено ими, росло, крепло, каждую минуту могло перейти в кулачную расправу. Спас арабов от избиения спустившийся из рубки штурман. Властный голос его заставил матросов разойтись с палубы. Омар и Ахмет были отправлены мыть палубу в штурманской рубке. Там они были в безопасности.

Вот когда оказалось выгодным положение Олега, не знающего португальского языка и не сходившего в Сетубале на берег. Никто в этот бурный день не обращал на него внимания. Не заметили на пароходе и его подавленного состояния. Еще бы! Попался же он!.. «Святой Себастьян», оказывается, шел в Мозамбик с грузом оружия для карателей. В хорошей компании оказался Олег Рубцов, матрос комсомольско-молодежного траулера!

Ночью Олега душили кошмары. Снилось ему, что он убежал со «Святого Себастьяна». Откуда-то появились африканцы. Они звали русского к себе. Олег припустил к ним, убегая неизвестно от кого, но увяз в болоте. Липкая жижа плотно охватила ноги, руки, плечи. Не шелохнуться. Головы не повернуть. Хотелось крикнуть, позвать на помощь куда-то исчезнувших африканцев… и не было голоса. А из болота поднимались змеиные головы, тянулись к беспомощному Олегу. Постепенно приближаясь, они превращались в знакомые лица. Очень знакомые! Но узнать их почему-то Олег не мог.

Олег проснулся. Поднял сброшенное во сне одеяло. Но и наяву самочувствие его оставалось неважным. Действительно, увяз в болоте. И хуже всего, что погружается в него все больше и больше. Сперва мелкий проступок обернулся в тяжкое преступление, привел к гибели траулера и четырех товарищей. Затем он оказался на пароходе, плавающем под флагом фашистской страны. Зачем-то путали его в Сетубале журналисты. И, наконец, он, комсомолец Олег Рубцов, везет боеприпасы и оружие, которым будут уничтожать тех, кто борется за право не только называться людьми, но и жить по-человечески. И просвета никакого впереди нет. Куда зайдет трампшип до Мозамбика? Говорят, в какой-то порт Сан-Томе, на маленькой португальский остров. Опять португальский! А после Мозамбика? Пока «Святой Себастьян» попадет в порт, где можно будет сбежать с него, на черном счету Олега такое накопится!..

К Сан-Томе «Святой Себастьян» подошел ранним утром. Сперва из моря поднялся розовый купол горы, затем сизый от леса склон и наконец раскинувшийся у ее подошвы город, портовые сооружения, приветливо поднятые руки кранов.

На этот раз Олег был осмотрительнее и заранее расспросил Баттисто о стоянке. Утешительного он услышал мало. Сан-Томе — порт на небольшом острове, где много чернокожих и мало белых.

— Какие суда заходят в него? — переспросил Баттисто. — Советского флага здесь еще не видели. Скорее всего, ты первый из красной России смотришь на этот остров.

Слабая надежда погасла. На побережье Африки есть немало портов, где можно было унести ноги со «Святого Себастьяна». В рейсе моряки толковали о Либерии, Гвинее, Нигерии. Но мог ли зайти в эти страны «Святой Себастьян» со своим грузом? Стоило африканцам проведать, чем набиты его трюмы, и не получит он там ни угля, ни воды. Иное дело Сан-Томе. Колония!

Пароход развернулся на виду у города, утонувшего в зелени по самые крыши, прошел мимо набережной с любопытно склонившимися к морю кокосовыми пальмами и направился к выделяющемуся на зеленом берегу угольному причалу.

Перед швартовкой боцман объявил команде: на берег никто не сойдет.

В ответ послышались недовольные голоса. Боцман выждал, пока они затихнут, и объяснил:

— Черные заварили какую-то кашу. Работать не хотят. Придется нам ворочаться поживее, чтобы не застрять тут.

На причале «Святого Себастьяна» встретили запорошенные угольной пылью полицейские. Они казались Олегу столь же обязательной частью португальского пейзажа, как и зелень, вода. Стояли полицейские так, что ни уйти с парохода, ни пробраться к нему с берега было невозможно.

Стоянка сразу потеряла для команды всякий интерес. Матросы, отчаянно чертыхаясь, работали быстро, сноровисто. Хотелось скорее отойти от острова, обманувшего их надежды, привлекательного и в то же время недоступного. Немного радости посматривать с палубы на набережную, где чинно прохаживаются полицейские…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Тягучий тропический рейс закончился в яркий полдень. С палубы «Святого Себастьяна» открылся величественный вид. Кейптаун! Город-красавец, с выделяющимися на его стройных улицах высокими зданиями, манящий зеленью парков, особенно привлекательной на фоне горы с плоской, будто срезанной вершиной, покрытой бурой выгоревшей растительностью.

Любуясь берегом, Олег впервые за долгий рейс готовился к решительным действиям. План его был прост. В огромном городе с шестисоттысячным населением не могло не быть русских. Надо найти кого-либо из них, поделиться своей бедой, попросить совета, помощи.

— Не надо думать, мой мальчик! — окликнул его проходивший мимо Баттисто. — Пойдем деньги получать.

У каюты второго штурмана было оживленно. Матросы выходили из нее, пересчитывали деньги. Что это было? Получка? Аванс? А не все ли равно? На «Святом Себастьяне» Олег был всего лишь временным жильцом. Возможно, уже сегодня он не вернется на пароход.

— На берег сойдешь? — спросил Баттисто.

— Обязательно! — подхватил Олег. — Надо посмотреть город.

Пока матросы готовились сойти на берег, Олег уточнил свой план. В городе надо под каким-нибудь предлогом отбиться от остальных. По вывескам можно будет найти русских… Да! В чем он пойдет искать земляков? В потертой ковбойке и драных брюках? Такого оборванца и в дом-то не впустят. Вот когда Олег оценил правоту Баттисто! В бумажнике лежали деньги. Прежде всего надо приодеться. Куда бы ни занесло его, а в выгоревшей ковбойке не разгуляешься.

На берег моряки сошли шумной гурьбой. За воротами порта они разбились. Более нетерпеливые свернули в первый же бар, остальные двинулись дальше. Они хотели помочь Олегу приодеться. А затем?.. В компании люди подобрались с опытом, знали, как отдыхают в хорошем порту.

В магазине готового платья юркий маленький продавец вился вокруг Олега: помогал примерять, расправлял складки, советовал, восторгался товаром, фирмой. Куда бы ни повернулся Олег, всегда продавец оказывался перед его глазами. Казалось, что он одновременно находится со всех сторон.

Олег не спешил. Отказался от одного костюма. Не подошел ему и второй, не понравился третий. Не выбрал он ничего и в следующем магазине. Спутники его были явно озадачены столь неожиданной разборчивостью. Лица их поскучнели. Хоть они и вызвались помочь ему выбрать костюм, но бродить из магазина в магазин в такую жару, с пересохшим горлом — мало приятного.

Остановила их своеобразная вывеска. Над тротуаром висел вырезанный из жести забулдыга моряк с бутылкой в руке. Рядом с ним столбцом шли надписи «Ресторан „Моряк“» на английском, немецком, французском и каких-то непонятных Олегу языках. Не было на вывеске только русской надписи… Недолго думая Олег остановился у вывески и предложил зайти выпить пива.

Компания оживилась. Матросы охотно свернули в широкую зеркальную дверь. В зале их встретил железный грохот джаза, хмельной говор. Моряки сдвинули два столика. Заказали пива. Фернандо нерешительно вспомнил о роме. Остальные поддержали его.

Расчет Олега оказался правильным. Стоило морякам сесть за столик, и никакая сила не могла уже их поднять. И, когда Олег допил пиво и сказал, что сходит в соседний магазин один, все охотно согласились с ним, лишь взяли с него слово, что он придет вспрыснуть покупку.

Олег вернулся в магазин, из которого только что вышел. Выбор был сделан заранее: светло-серые шорты, рубашка с короткими рукавами и шляпа с простроченными полями. Дополнили наряд высокие носки на резинке и легкие туфли.

Пока он переодевался, ковбойка его и брюки были упакованы в фирменную бумагу, перевязаны ленточкой. Что ж! Старая одежонка пригодится для работы. А пакет придаст ему на улице солидности.

Олег неторопливо шел по бойкой улице, читая вывески. Были на них английские фамилии, голландские, немецкие. Изредка встречались итальянские, французские. И ни одной русской. Появилось даже сомнение: возможно, он неправильно читает? Труден английский язык! Пишется одно, а читается…

У конца улицы Олег увидел величественного полицейского. Справа у него как символ власти висел тяжелый пистолет и рядом покачивались вороненые наручники. Настоящие наручники!

Нарядная, залитая солнцем улица словно потускнела. Но отступать было некуда. Олег, боясь взглядом выдать свои чувства, отвернулся от полицейского и пошел направо.

Обливаясь потом, он читал вывески, таблички с фамилиями владельцев домов. Все чужое, чужое…

Олег уже отчаялся найти соотечественников, когда внимание его задержалось на прибитой к парадному бронзовой дощечке с надписью:

Кем был этот Николай Попов, Олег не разобрал. Да это и не интересовало его. Важно было, что в Кейптауне нашелся русский. С трудом сдерживая радостную улыбку, он нажал кнопку звонка.

Парадное открылось. На пороге стояла молоденькая черная служанка в переднике и накрахмаленной наколке.

— Мне нужен Николай Попов, — сказал Олег.

Служанка ответила что-то по-английски.

— Попов мне нужен, — повторил озадаченный Олег и для большей убедительности добавил: — Мистер Попов.

Служанка что-то сказала и закрыла парадное.

«Постою две минуты, — решил Олег, вслушиваясь в быстро удаляющиеся за дверью шаги, — и снова позвоню. Раз тут живет Попов, должен же кто-то в доме знать русский язык. Буду звонить, пока не выйдет сам Попов. Костьми лягу, но увижу его».

Секундная стрелка обегала второй круг, когда за дверью послышались грузные шаги.

Парадное распахнулось. На пороге стояла полная женщина с большим обрюзгшим лицом. Она внимательно осмотрела посетителя и спросила:

— Зачем вам Попов?

С трудом сдерживая волнение, Олег извинился за беспокойство и коротко рассказал, кто он и почему рискнул обратиться к незнакомым людям.

— Что вы, что вы! — Обрюзгшее лицо хозяйки оживилось, стало приветливым. — Мы так редко слышим русскую речь, что одно это уже для нас большая радость. Я не говорю уж о том, что каждый из нас обязан помочь земляку. Жаль, что Николай Платонович в отъезде. Вот бы порадовался он, наговорился бы досыта, вспомнил Россию!

Слушая ее, Олег поднялся по ступенькам в просторный холл, обставленный легкой бамбуковой мебелью.

Попова движением руки пригласила гостя сесть и что-то сказала молчаливо ожидавшей в дверях служанке. Та поклонилась и вышла из холла.

— А теперь расскажите мне, кто вы, откуда и как попали в Кейптаун? — Попова устроилась поудобнее на низком диванчике и приготовилась слушать.

Олег назвал себя и осторожно рассказал, как после столкновения в проливе он оказался на португальском пароходе.

— Олег Рубцов! — Хозяйка прижала холеные белые пальцы к вискам. — Олег Рубцов!.. «Воскресенск»! «Святой Себастьян»! До чего знакомо!.. — Лицо ее помолодело от радости. — Боже, что с моей памятью! На днях я читала о вас. Да, да, читала. Очень хорошо написали.

— Кто написал? — Олег выпрямился на стуле.

— Какой-то португалец. Но читала я в нашей, русской газете «Голос». Дрянная газетенка. Но русская! — Попова вздохнула. — Приходится выписывать, чтобы не забыть родной язык. Меня вывезли из России ребенком. Конечно, в нашей семье и здесь говорили по-русски. Но как давно все это было! Давно! — Она качнула головой. — Теперь мы и дома говорим на африкаанс. — Хозяйка перехватила непонимающий взгляд гостя и пояснила: — Так называется местный язык — английский с примесью голландского. Право, я и сама теперь не знаю, русские мы или кто-то другие.

— Нельзя ли посмотреть эту газету? — попросил Олег. Услышав о португальском журналисте, он больше ни о чем другом не мог думать.

— Ради бога!

Попова вышла из холла. Вернулась она с газетой. Разыскала в ней нужную статью и подала гостю:

— Коротко написали, но мило. Очень мило!

Олег взял газету. Волнение его было так велико, что он даже забыл поблагодарить хозяйку.

Некоторое время Олег сидел, не отрывая взгляда от заметки. На глаза ему попалось слово «Кале». «Это, кажется, во Франции, — подумал он. — Да, да. Во Франции».

— Не правда ли, мило? — не выдержала Попова.

Не зная, что ответить, Олег снова уставился в газету.

Выручила его служанка. Она внесла на маленьком подносе подстаканник и чашку. Подавая гостю чай, она неловко наклонила поднос. Тонкая струйка юркнула в прорезь подстаканника и рассыпалась каплями по новому костюму. Олег подскочил. Темные капельки скатились с шорт на ковер.

Хозяйка подозвала служанку, что-то сказала ей. Африканка нагнулась. Глаза ее округлились, остекленели. Попова коротко взмахнула полной рукой и дала ей пощечину. Сделала она это спокойно; с таким же невозмутимым лицом положила в чашку сахар и принялась размешивать его.

Служанка выпрямилась и по-прежнему бесшумной походкой вышла из холла.

— Ужасные скоты эти черные! — пожаловалась Попова, передавая гостю сахарницу. — Надеюсь, она не испортила ваши шорты?

— Нет, нет! — растерянно пробормотал Олег. — Что вы?

— Просто не знаю, как с ней обращаться. — Попова развела руками. — Не понимаю. Пробовала по-хорошему. Теперь наказываю за каждую провинность. Ничего не прощаю, ни одного пустяка. Не помогает!

— А она не обидится? — неловко спросил Олег.

— Обидится? — не поняла хозяйка. — Как — обидится?

— Уйдет…

— Куда уйдет? Мы платим этой девчонке больше, чем получает здоровенный негр за каторжную работу в шахте. Она живет в хорошем доме, рядом с белыми. Уйдет! — Попова снисходительно улыбнулась. — Вы не знаете местных условий.

— Нет, — поспешил согласиться Олег, думая, как бы поскорее уйти отсюда, — не знаю.

Теперь говорила одна хозяйка. Она восторгалась решимостью юноши, мужественно порвавшего с кошмарным миром красных, сулила ему прекрасное будущее. Не стоит только связываться с профессией военного или полицейского. Сейчас их положение ужасно. Никакие деньги не могут его скрасить. У самой Поповой отец был подполковником, и она знает, что за жизнь была у него даже в хорошее время, до революции.

— В каких войсках служил ваш отец? — спросил Олег, желая как-то скрыть растущее в нем отвращение к хозяйке, к ее нарядному и жестокому дому.

Попова почему-то не ответила на вопрос гостя.

— Как бы я хотела увидеть Охотный ряд! — Она мечтательно прикрыла глаза. — В детстве у меня не было большей радости, как пройтись с мамой по Охотному ряду. А что творилось там перед большими праздниками! Несут поросят, кур, окорока… Сейчас можно купить в Охотном поросенка?

— Нет, — мотнул головой Олег. Он хотел объяснить, как выглядит теперь Охотный ряд, и не успел.

— Я так и знала! — воскликнула Попова. — Какие теперь поросята в Охотном!

Больше Олег не пробовал поддерживать беседу. Он хотел одного: поскорее выбраться из этого дома. Разве от того, что он объяснит Поповой, как выглядит сейчас Охотный ряд, здесь что-либо изменится?

А хозяйка говорила и говорила, не замечая состояния гостя.

— Мне пора, — не выдержал Олег. — Скоро на вахту.

Прощаясь с гостом, Попова сказала, что с большим удовольствием попрактиковалась в русском языке, и еще раз пожалела, что Николай Платонович в отъезде.

До парадного Олега проводила черная служанка.

— До свиданья, — сказал Олег, но взглянуть ей в глаза не решился.

Ведь и он тоже был причастен к разыгравшейся в холле омерзительной сцене, даже в какой-то мере оказался ее виновником. Больше всего осталась в его памяти даже не полученная девушкой пощечина и не ее остекленевшие в ожидании удара круглые глаза, а будничное лицо Поповой. Она ударила служанку так, как поправляют морщину на скатерти или смахивают крошки. Попова исправила маленькое упущение в своем хозяйстве, и только.

Служанка ответила Олегу по-английски. Улыбнулась. Но глаза ее оставались настороженными. Она жила в чужом мире и беспрекословно подчинялась его требованиям. Даже улыбка у нее была служебная. Она входила в круг обязанностей служанки. Хозяева платили хорошо, а потому хотели видеть ее приветливой, улыбающейся. Лишь сейчас Олег понял, что для черной служанки он, со своими шортами, шляпой и пакетом, был из того же враждебного ей мира белых.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Трудно стало Олегу без Баттисто. По-прежнему жили они в одной каюте, в работе оставались неразлучны, а небольшая заметка в «Голосе» поднялась между ними глухой стеной. Особенно запомнились Олегу слова: «Баттисто Риччи… поделился с корреспондентом впечатлениями о своем юном друге». Друг! Слово это емкое, вбирающее все лучшее, наиболее чистое, что есть в человеческих отношениях. И оттого, что оно стояло рядом с предательством, в каюте стало душно. Особенно трудно было оставаться с глазу на глаз с Баттисто, слушать его, отвечать на шутки…

Баттисто заметил, как изменился Олег.

— Что с тобой, мой мальчик? — спросил он как-то. — Скучный ты стал. Много думаешь.

— Ничего, — Олег безучастно повел плечом.

«Ничего» прозвучало у него так, что смутные предположения Баттисто перешли в уверенность: Олег изменился. Почему?

Желая выяснить, что же произошло с Олегом, Баттисто незаметно направлял его к объяснению. При случае обнимет Олега и примется говорить о дружбе. Ответить ему тем же Олег не мог. А молчание его походило на безмолвное возражение. Или пошутит Баттисто и, не встретив привычного отклика, удивится. Снова приходилось отмалчиваться.

Олег понимал, что в его положении не следовало быть откровенным. И все же он не выдержал. Впервые в жизни столкнулся Олег с предательством и переносил его очень болезненно. На «Святом Себастьяне» Баттисто был единственным, с кем можно было перемолвиться. Приходилось постоянно общаться с человеком, подавляя растущее желание спросить: «Кто ты, Баттисто?» Но тяжелее всего становилось оттого, что негде было укрыться от его глаз, настолько внимательных, искренних, что Олегу хотелось верить: Баттисто не при чем. Переврал же красноухий журналист из Сетубала сказанное самим Олегом. Мог он так же приврать и за Баттисто. А стоянка в Кале?

С этого и началось неизбежное объяснение.

— Скажи, Баттисто, — спросил как-то Олег, — мы стояли в Кале?

Баттисто внимательно посмотрел на него, подумал.

— Да. Стояли.

— Почему же ты сказал мне, что пароход зашел в Эмден?

— Для твоей же пользы, мой мальчик. — Баттисто смотрел спокойно. — Ты хотел больной бежать с парохода. В чужом порту. Это было бы для тебя гибелью. Поверь мне, старому моряку. Я-то знаю, что такое один, без денег и языка, в чужом порту. А ты был еще и болен.

— Гибелью, — повторил Олег и вспомнил порванные почти до самого кармана брюки, удержавшие его в каюте. Можно ли было так порвать их в падении? Он хотел спросить об этом и не успел.

— Надо было прежде вылечить тебя, — убежденно продолжал Баттисто, — поставить на ноги.

— Вылечить? — переспросил Олег. — Разве не проще было сообщить на «Ташкент» о том, что на борту у вас лежит больной матрос с «Воскресенска»?

— Проще… Да. — Несмотря на всю свою выдержку, Баттисто, услышав о «Ташкенте», заметно изменился в лице, но тут же справился с замешательством. — Я хотел сделать для тебя лучше.

— И для этого ты наговорил обо мне журналисту из «Полемико» черт знает что! — вырвалось у Олега.

— Кто это сказал? — Впервые голос Баттисто прозвучал требовательно, почти властно. — Кто? Я спрашиваю!

— Я сам читал, — резко бросил Олег. — Сам! Читал в Кейптауне, в русской газете. Железный занавес! Властители красной России! Привитый с детства страх… Мало? Еще напомню. Ты, Баттисто, фашист.

— Да, фашист, — неожиданно спокойно согласился Баттисто. — Ты удивлен, мой мальчик? У вас фашиста изображают зверем, убийцей и обязательно капиталистом. Смотри. — Он протянул к Олегу ладони, покрытые темными бугорками мозолей. — Это руки богача? Таких, как я, много в Италии. Но нам приходится молчать. Да. Пока мы молчим. Ведь в профсоюзах, печати, рабочих домах хозяйничают коммунисты и социалисты. На нас взваливают выдуманные преступления. А мы люди. Верующие! Стал бы коммунист лечить больного фашиста? А мы сделали для тебя все, что могли… Э! Что говорить! Поживешь, сам увидишь, кто из нас прав.

Олег слушал Баттисто молча. Стоило ли спорить с ним? Возражения могут только насторожить его. А Олегу податься некуда. Впереди Мозамбик, дальше — неизвестность.

— Я обещаю тебе, — Баттисто клятвенно поднял руку, — что, если ты прослужишь шесть месяцев на «Святом Себастьяне» и захочешь вернуться домой, я помогу тебе. Помогу, мой мальчик. Ради того, чтобы ты пришел к своим и рассказал им правду о нас. Но полгода проживи с нами. Присмотрись к людям, которыми тебя запугали с детства, и ты сам не захочешь возвратиться туда, где тебя ждет тюрьма.

— Почему полгода? — Олег поднял голову. — Контракт я подписал на три месяца.

— Договорился ты с капитаном на три месяца, — объяснил Баттисто. — Но у него не оказалось нужных бланков. Были только полугодовые. Заключать контракт было нужно… Ты же помнишь, как пришлось спешить?

— И мне даже не сказали об этом? — не сдержался Олег.

— Зачем? — Баттисто поднял широкие брови. — Чтобы ты снова думал, тянул время. Все равно пришлось бы тебе подписать контракт. Хоть на год!

Олег принял это известие с удивившим его самого спокойствием. Теперь его ничем нельзя было поразить или возмутить. Надули его. Подсунули полугодовой контракт вместо трехмесячного. Не все ли равно? Плавать на «Святом Себастьяне» он не собирается. Дождаться бы случая!..

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

После бурного ночного разговора ничто внешне в отношениях Олега и Баттисто не изменилось. Облегчало положение поведение Баттисто: разговоров о политике он больше ни разу не заводил.

По-прежнему старательно нес Олег вахту, быстро и точно выполнял все, что ему поручали. В свободное время он забирался на свое любимое место на юте. Сидя в тени, падающей от лодки, он подолгу смотрел на пенящуюся за кормой воду. Каждый день, час все больше удаляли его от родных мест; все сложнее становилось возвращение, временами даже появлялись сомнения: удастся ли одному, без денег и знания языка преодолеть тысячи и тысячи миль, отделяющих его от советских берегов? Думы об этом заслоняли все, даже страх перед ответственностью за совершенное преступление, ожидающее на родине наказание.

Оставаясь в одиночестве, Олег не раз представлял себе будущее: возвращение на родину, суд. Понятия о суде и законах у него были очень смутные. И тем не менее в его воображении почти зримо проходил допрос подсудимого. Что ответить на вопрос о столкновении в проливе, было ясно: виновен. Зато все последующее, сколько ни думал Олег, оставалось крайне сложным.

«… „Святой Себастьян“ заходил в Кале, — говорил Судья. — Вы не сошли с него, не попытались найти своих».

«Мне сказали, что пароход стоит в Эмдене, — отвечал Олег. — А я был болен, мог свалиться на причале и остаться в чужом порту».

«Вам известны случаи, когда человек исполнял свой долг не только больным, но и тяжело раненным, истекающим кровью, — строго напомнил Судья, — не размышляя о том, свалится он или нет».

Олег искал возражения и не находил. Смалодушничал. Должен был выйти на причал в любом виде, пускай даже в располосованных брюках, обязан был рискнуть. А там увидел бы «Ташкент»…

«Хорошо! — продолжал Судья. — Допустим, что в Кале вы не смогли сойти на причал по болезни. Но, когда вы поняли, что находитесь на фашистском пароходе, что было сделано вами, чтобы уйти с него?»

«Я попросил связаться с ближайшим советским судном, — ответил Олег. — Что можно было еще сделать?»

«Попросили, — повторил Судья. — Вам ответили, что радисту не удается это сделать. И вы не потребовали, не настояли на своем».

«Как настоять? — оправдывался Олег. — В открытом море с капитаном не поспоришь».

«Больше того, — продолжал Судья. — Вы подписали непрочитанный контракт. Вы уверены в том, что в нем нет ничего порочащего вас как советского гражданина?»

Теперь Олег не был в этом уверен. Мысли о контракте беспокоили его все чаще. Но что мог он сделать? Выбирать-то было не из чего: либо контракт, либо португальская полиция…

«В Сетубале вы увидели, что вас обманули — „Святой Себастьян“ не имел ни пробоины в носовой части, ни пластыря, — и поняли, что в Зундском проливе капитан его сбился с фарватера, вышел навстречу „Воскресенску“ и ударил его».

«Понял», — ответил Олег.

«И тем не менее не сделали всего возможного, чтобы вырваться со „Святого Себастьяна“ и помочь нам привлечь капитана к ответственности за столкновение в проливе».

Вопросы, задаваемые воображаемым Судьей, менялись весьма причудливо. Все они были трудны. Неубедительно звучали ответы Олега: не мог, не знал… Судья его был больше чем строг — беспощаден. Олег не знал законов, процессуальных тонкостей, а потому и возражать ему было невозможно. Едва ли и сам Олег понимал, почему так трудно было ему с Судьей. Ведь судила-то его собственная Совесть…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В Лоренцо-Маркесе Олег сошел на берег лишь потому, что не хотел выделяться. Останешься на судне — еще вызовешь подозрения. К тому же как ни любит моряк море, но после длительного рейса тянет его побродить по твердой земле, посмотреть незнакомый город, людей.

Еще в море Олег не раз вспоминал о Кейптауне. Побывал он в огромном порту, а что осталось в памяти? Юркий продавец готового платья, бесконечные вывески, полицейский с болтающимися на ремне наручниками, остекленевшие от страха глаза африканки да омерзительная госпожа Попова.

На этот раз Олег твердо решил держаться на берегу подальше от Баттисто. А тот еще до прихода в порт не раз говорил о том, как они погуляют в шикарном кабачке, посмотрят город.

Олег не спорил с Баттисто. Но, как только они вышли из порта, он отбился от компании. Сделать это оказалось очень легко. Стоило морякам выйти из высоких арочных ворот, как их обступила пестрая толпа торговцев. Расхваливая свои товары — бананы, жареных кур, печеный маис, фрукты, — они силились перекричать друг друга, хватали прохожих за одежду.

Мужчины и женщины, старухи и полуголые девчонки, все одеяние которых состояло из дыр с некоторым количеством выцветшей материи, настойчиво предлагали диковинные раковины, кокосовые орехи, грязноватые на вид лепешки, политые каким-то сиропом. Над корзинами с товаром роились мухи. Торговцы не отгоняли их. Привыкли. Спокойно относились к ним и покупатели.

Черные лица, ищущие глаза… На шее у девушек дешевенькие бусы, ожерелья из раковин или просто красная нитка. Серые от пыли ноги с медными браслетами на лодыжках.

Тут же покупатели и ели, бросая шкурки от бананов и маисовые кочерыжки на землю — грязь на улице от этого не становилась заметнее.

Олегу хотелось вырваться из разноголосо галдящей толпы, где каждый стремился накормить покупателя, а сам смотрел голодными глазами.

С трудом выбрался Олег из живого водоворота. Крутой улочкой поднялся он к центру города.

Солнце пекло нещадно. Иногда казалось, что голова ощущает тяжесть отвесно падающих горячих лучей. Олег старался держаться в тени пальм, отделявших тротуар от проезжей части улицы. Одни пальмы имели листья, похожие на перья гигантской птицы, у других они были настолько широки и плотны, что под таким листом мог укрыться от дождя или солнца человек. Непривычно выглядели и стволы: гладкие, по ним рука скользила, не ощущая шероховатостей, или мохнатые, будто завернутые в войлок…

Но больше всего поразили Олега африканцы в португальской военной форме. Их было четверо. Один с сержантскими нашивками на погонах и с серебряной серьгой в ухе. На могучей груди его соседа покачивалась медаль на зеленой ленточке. За какие подвиги его наградили? Олег остановился и проводил глазами черных солдат, пока они не затерялись в толпе.

Слоняться по улицам скоро надоело. Пригляделись пальмы и пестрая толпа. Все больше донимали невыносимый зной и духота.

Спасаясь от духоты, Олег вошел в магазин сувениров. Покупать он ничего не собирался. Зачем ему сувениры? Неизвестно еще, как придется уносить ноги со «Святого Себастьяна». Да и деньги следует приберечь. И все же, не желая выделяться в команде, он купил лук и стрелы. Так и ходил Олег по городу: в шортах и модной рубашке, с луком и колчаном за плечами.

Когда он вернулся в порт, причал почему-то был оцеплен солдатами. Стоящий рядом со «Святым Себастьяном» кран опускал в трюм огромную сетку и доставал ее полную небольших, но тяжелых ящиков. Грузовик за грузовиком уходили от парохода под охраной вооруженных солдат. А кран все спускал в трюм сетку и поднимал. Казалось, не будет конца грубо сбитым ящикам. Что было в них? Снаряды, патроны, разобранные пулеметы или автоматы?..

Поздно вечером к сходням подошли два джипа, а между ними черная машина с сетчатыми решетками на оконцах. По команде офицера солдаты соскочили с джипов. Большая часть их растянулась цепочкой вдоль причала. Они стояли с автоматами наготове спиной к пароходу, готовые отразить нападение с берега.

Из полицейской машины вывели четверых африканцев. Последней вышла черная девушка. Она оглянулась на берег. Ее подхватили под руки два солдата и толкнули к сходням.

Разглядеть арестованных Олегу не удалось. Слишком быстро провели их по сходням. Запомнились ему лишь наручники. Впервые в жизни увидел он схваченные сталью черные запястья и натянутую между ними вороненую цепочку.

Что это за люди? За что их заковали и куда везут? Думы об этом не оставляли Олега. Еще больше забеспокоился он, когда перед ужином боцман предупредил команду: завтра с берега никто не сходит, пароход уйдет в небольшой рейс, на четыре — пять суток. Куда? В Форт-Торраго.

Узнать что-либо о Форт-Торраго Олегу не удалось… В ответ на его расспросы Педро лишь пожимал плечами. Неужели он не слышал о нем? Обращаться к Баттисто не хотелось, хотя тот последние дни явно стремился восстановить прежние отношения. Вот и сегодня он завел обстоятельный разговор о виденном в Лоренцо-Маркесе, потом долго читал.

Не спалось и Олегу. Из памяти не уходили четверо африканцев и особенно девушка в наручниках. Заперли их в каюте третьего штурмана. Там же, наверху, расположилась и охрана.

Не так, оказывается, спокойна Африка, как выглядели улицы Кейптауна и Лоренцо-Маркеса. Для кого-то носил на поясе наручники величественный полицейский в Кейптауне. Кому-то везли оружие в Мозамбик. От кого-то охраняли причалы во время разгрузки «Святого Себастьяна» солдаты. Не зря в скованных африканцев доставили на пароход почти ночью, в темноте, и под такой охраной. Но где люди, от которых так старательно оберегались хозяева Кейптауна и Лоренцо-Маркеса? Сколько ни перебирал Олег в памяти виденных им африканцев — торговцев, носильщиков, солдат, прохожих, — никого похожего на борца, повстанца припомнить не удавалось.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Олег сменился с вахты и отдыхал около шлюпки, наблюдая за неровным полетом чаек. Они кружили за кормой и кричали жалобными голосами, напоминающими торговцев из Лоренцо-Маркеса. Иногда чайки пролетали рядом с пароходом, посматривая на палубу жадными глазами. Одна из них, часто взмахивая крыльями, повисла в воздухе и вдруг резко свалилась на воду и выхватила из нее рыбешку. Еще громче, отчаяннее заголосили остальные. Возможно, они завидовали удачнице, уносившей добычу в сторону? Провожая глазами чайку, Олег обернулся и увидел выходящего из надстройки старшего штурмана. За ним, с усилием переставляя ноги, шел Педро. Последним появился в дверях мрачный боцман.

Олег замер. Кожа на лице стянулась, стала жесткой, как маска. Он не мог оторвать взгляда от Педро. Что с ним? Голова опущена. Поникшие плечи и вяло повисшие руки… Педро посмотрел на него, коротко, почти незаметно. И все стало понятно. Арестован! За что? Олег перехватил на себе взгляд боцмана и отвернулся. Не следовало выдавать себя. Но и сидя спиной к надстройке, невозможно было избавиться от ощущения, что глаза Педро о чем-то просили его.

Хорошо, что в эти минуты никто не видел Олега. Палуба была пуста. В тишине из каюты третьего штурмана, где помещались африканцы, слышалось заунывное пение и ритмичные удары в ладони.

Олег взглянул почему-то на часы и направился в каюту.

Баттисто сидел на койке и сосредоточенно чинил тельняшку. Наложив на локоть заплату, он откинулся назад и прищурился. С иголкой, отведенной в сторону, он походил на художника с кистью, оценивающего первые мазки.

— Что там Педро начудесил? — спросил Олег возможно равнодушнее.

— Педро! — Баттисто оторвался от шитья. — Педро маленький человек. Педро вот… — Он показал кусочек ногтя. — Коммунисты в Сетубале дали ему плакат святого Себастьяна.

— Педро?! — искренне удивился Олег. — Он сам сказал это?

— Педро сказал! — криво усмехнулся Баттисто. — В каюте у него нашли клей. Зачем матросу в рейсе клей? Нашли и еще кое-что.

— А если ему подсунули этот клей? — сам того не замечая, заступился за Педро Олег. — Кто-то прилепил святого Себастьяна в гальюне, а клей и еще что-то, как ты говоришь, подсунул в чужую каюту.

— Не думай, что капитан наш такой глупый, — не уступал Баттисто. — Увидел клей и арестовал матроса. Он много знает, наш капитан.

— За Педро следили? — понял Олег.

— У нас этого нет, — резко бросил Баттисто. — Никто здесь не следит за матросами.

Горячность его прозвучала как утверждение. Олег притих. Возможно, следят и за ним? Быть может, тот же Баттисто и присматривает за русским парнем, благо обстоятельства превратили их в неразлучников. Припомнилось, как Баттисто расспрашивал, куда исчез Олег в Лоренцо-Маркесе, где был и что видел.

Ругая себя за несдержанность — надо же было вступать в бесполезный спор! — Олег разделся и полез на свою койку. Еще вчера Педро был для него таким же, как и многие в команде. Выделял его незлобивый, легкий характер да неуемная любознательность. Все интересовало Педро, даже русский язык. Сегодня Олег увидел его другим. Согнутая спина, поникшие плечи, непривычно серьезный взгляд… Надо помочь ему. Необходимо помочь. Но как?

Планы освобождения Педро возникали один другого смелее, фантастичнее. Пробраться в трюм и открыть кингстон. Объявят водяную тревогу. Оставить арестованного под замком не посмеют… Но попробуй проберись в трюм. Люк задраен плотно, по-походному. Да и находится он под окнами рубки, на глазах у вахтенного штурмана. Если раздобыть ножовку и распилить дужку замка на кладовой… А куда денется Педро на пароходе? Шлюпку-то на ходу не спустишь. Если перебить штуртрос?.. Пароход потеряет управление. Ну и что? Долго ли исправить штуртрос? Новое «если» вспыхивало искоркой и тут же гасло, не успевая оформиться в более или менее связный замысел.

Выручил случай. Олег подобрал на палубе забытый кем-то старый журнал. Просматривая фотографии, он остановился на одной из них. Если бы Баттисто не был с ним в одной вахте! Не вырваться из-под надзора. А вырваться хотелось. Потом это стало нужно, просто необходимо.

Олег искал, как бы ему остаться одному в каюте. Не получалось. Повезло после обеда. Боцман поручил ему прибрать одну из кладовок. Вдвоем в тесном и пыльном помещении делать было нечего.

Едва боцман вышел из кладовки, Олег, заставил дверь подвернувшимися под руку банками с суриком, взвалил на них тяжелый сверток пластика. Достал из-под ковбойки журнал. Быстро вырезал из него нужные фотографии и принялся за уборку.

Никогда еще Олег не работал на «Святом Себастьяне» с таким увлечением, как сегодня. С растущим нетерпением ждал он прихода вечера, ночи.

Олег проснулся. Взглянул на часы. Половина третьего. Хорошее время. До смены вахт далеко. Приподняв голову, он прислушался к дыханию Баттисто. Спит. Олег достал из наволочки вырезанные из журнала фотографии и прихваченный в кладовке клей. Осторожно спустился с койки и юркнул в дверь.

Все было сделано если и не очень умело, зато быстро. Не прошло и пяти минут, как на стене гальюна появился монтаж из фотографий. В центре его — сияющий отеческой улыбкой Салазар. Старческая рука его с темными прожилками приветливо поднята, а под ней… крадущиеся по саванне в высокой, по плечи, траве с застывшими от напряжения лицами солдаты. Танки уставились пушками в приклеенную рядом деревушку с копающимися в пыли черными ребятишками. Сбоку кротко смотрит на все это поднявший над головой крест сухощавый прелат.

Второпях фотографии были наклеены неровно, местами перепачканы клеем. Неважно. Пускай капитан спит, полагая, что возмутитель спокойствия сидит под замком и на борту «Святого Себастьяна» наведен порядок. Утром матросы увидят монтаж. Тогда и упорство Педро, не признающего своей вины, получит убедительное подтверждение.

Утром Фернандо удивился, когда у дверей гальюна его остановил строгий окрик боцмана:

— Нельзя!

— Почему нельзя? — спросил проходивший мимо машинист.

Очень не вовремя показалась из-за двери лохматая голова Омара.

— Боцман! — сказал он. — Скребок тупой. Плохо берет.

Моряки переглянулись. Поняли: опять за дверью что-то соскабливают со стены. Раз сам боцман стоит у входа, никого не впускает, значит, что-то серьезное. Да и Омар — правая рука боцмана. Недаром он несколько лет прослужил в иностранном легионе, а сейчас ни в одной из арабских стран на берег не сходит.

Когда боцман и Омар ушли, матросы увидели уже на второй стене гальюна исцарапанную скребком краску. Начались пересуды: что же тут было изображено и кто мог это сделать? Педро сидит под замком, а порядка на судне опять нет. Выходит, напрасно заперли парня?..

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Это Торраго? — удивленно спросил Олег. — Форт-Торраго?

Вместо ответа стоявший рядом Фернандо только вздохнул. Он и сам смотрел на берег с откровенным огорчением.

Выжженный, почти белый под отвесными лучами солнца песчаный берег полуострова упирался вдалеке в темно-зеленый лесистый материк. Выступая в море, полуостров круто раздваивался, и оконечности его походили на клешни краба. Между клешнями выделялся пустынный причал. Ни привычных взгляду моряка складов на нем, ни готовых к отправке грузов; лишь одинокий кран да небольшой навес и рядом с ним дощатая будка в два окна. За причалом, на высоком берегу, вытянулись в одну улицу стандартные дома под шиферными крышами. В центре улицы врезался в голубое небо острый шпиль маленькой церковки. Рядом с ней дома выглядели приземистыми, скучными. Вправо от поселка виднелись в глубине полуострова глиняные хижины, покрытые пальмовыми листьями, без окон, с прямоугольными отверстиями вместо дверей. На конце правой клешни выделялся зеленый конус маяка; левую, более возвышенную и широкую, занимала старинная крепость. Сложенные из крупного камня стены ее выветрились. Темные оконца угловых башен недоверчиво уставились в море. Крепость выглядела бы заброшенной, пустынной, если б не флаг, повисший в полном безветрии над аркой ворот, да прижавшаяся к ним полосатая будка часового.

— Страшное место! — Баттисто показал головой в сторону берега, крепости. — Триста лет назад здесь торговали рабами. Отсюда их увозили в Бразилию, Венесуэлу, на Антильские острова. Потом царек черных Мбамба или Моамба, не могу запомнить эти имена, решил, что грабить выгоднее, чем торговать. Ночью воины Мбамбы напали на португальцев, перебили их, захватили все товары, дома сожгли. Три дня веселились черные: пили, плясали, пели. Такого праздника берег еще не видел. После этого сеньор Балтасар да Торраго построил эту крепость. Говорят, что вице-король приказал ему истребить всех черных на пятьдесят миль от берега. Но сеньор Торраго — старая лиса! — знал, что забраться в эти леса трудно, но выбраться из них!.. Построил он тут крепость, церковь, факторию. Опять стали пригонять сюда рабов, торговать. Появились в заливе корабли с товарами. Не выдержал Мбамба. Прислал своих воинов с захваченными у соседнего племени людьми. Торраго их не тронул. Вернулись они с товарами раз, другой, третий. Мбамба осмелел и сам приехал сюда с огромным караваном. Вот тут-то сеньор Балтасар да Торраго и выпустил когти. Ночью он разгромил лагерь черных, захватил Мбамбу вместе с главным колдуном и старейшинами племени и приковал их к вершине скалы. Видишь серую скалу за крепостью? На ней Мбамба и его приближенные умерли от жажды. Кости их много лет оставались на скале. А остатки цепей все еще лежат там.

— А сейчас? — спросил Олег. — Что это такое? Порт не порт. И на городок не похоже.

— Посмотри кругом. — Баттисто обвел рукой залив от маяка и до крепости. — Отсюда бежать нельзя. Из крепости не вырваться. А если кому и повезет, тот погибнет в лесу.

— Это тюрьма? — понял Олег.

— Военная тюрьма, — уточнил Баттисто. — Во всем Мозамбике нет худшего места, чем те леса. Португальцы зовут их «гнилые леса». Мы с тобой попали на край ада. Ад там, в лесу. Змеи, москиты, ядовитые растения, хищные звери, непроходимые болота и заросли… — Он увидел потускневшее лицо собеседника и поспешил успокоить его: — «Святой Себастьян» простоит здесь недолго. В Форт-Торраго ни одно судно не задерживается.

— А потом, — как можно безразличнее спросил Олег, — куда мы пойдем отсюда?

— Не все ли равно матросу, куда идет пароход? Вернемся в Мозамбик, а там капитан скажет.

«Святой Себастьян» сближался с причалом. Вахтенные вывалили за борт кранцы.

Впервые видел Олег такой подход судна. На палубе нет обычного оживления, не видно принарядившихся матросов. Тишина. Слышна лишь бурлящая под винтом вода, иногда возгласы вахтенных да сверху доносится заунывное пение африканцев и ритмичные удары в ладони. Возможно, арестанты знали, что их привезли в ад.

Пустынно и на причале. Несколько солдат в расстегнутых до пояса рубашках сидели в тени навеса. Какой-то береговой служака в кургузых штанах на лямках, в туфлях на босу ногу и выгоревшей фуражке с «крабом» покрикивал на черных парней, принимавших швартовы. С десяток африканцев — мужчин и женщин — наблюдали с берега за подходом «Святого Себастьяна».

— Гнусная дыра! — громко вздохнул Фернандо. — Есть ли тут хоть пиво?

Едва поставили сходни, как на причал въехала легковая машина. Из нее вышел увешанный орденами пожилой полковник.

— Комендант! Комендант! — донеслось с причала.

Уже по тому, как исчезли с берега африканцы и даже солдаты, застегивая на ходу рубашки, убрались из-под навеса, видно было, что комендант Форт-Торраго — грозная сила.

Капитан встретил полковника на трапе. Вскинув два пальца к козырьку фуражки, он учтиво пригласил гостя в каюту.

Как ни непригляден был берег, но сидеть на пароходе матросам не хотелось. Вахта раскрывала носовой трюм На палубу поднялись грузчики-африканцы и офицер с солдатами. Предстояла разгрузка. Чем скучать на палубе, лучше сойти на берег, размяться на твердой земле. Собрался и Олег. Переоделся в выходной костюм.

Стоило Олегу отойти от причала, как он понял, что приятного в предстоящей прогулке будет мало. Накаленная солнцем земля жгла ноги сквозь подошвы. Теплый ветерок не освежал лицо, а горячил. Рубашка взмокла от пота, липла к спине. Немногим лучше чувствовали себя и южане португальцы. Все чаще поминали они святых и дьяволов, отирали платками лица.

Смотреть в поселке было нечего. Однообразные скучные дома-близнецы, магазин, круглый павильон под серебристой крышей…

В конце улицы моряки остановились. Издали посмотрели на крепость. Обжигающий зной отбил желание продолжать прогулку.

— А теперь… — Фернандо осмотрел поникших товарищей, — пойдемте.

Они вернулись к круглому павильону на высоком каменном фундаменте. В открытые со всех сторон окна, затянутые вьющимися растениями, тянул легкий сквознячок. Неожиданная прохлада, уютная обстановка бара, чистые столики и уставленная бутылками стойка привлекли внимание матросов. Послышались шутки. Один Олег не видел хлопочущего Фернандо, не слышал оживленных голосов. Он заметил в стекло верхней фрамуги окна две круглые дырочки в сеточке тонких трещин. Пули! Откуда они могли залететь в павильон? Кто стрелял в поселке, где не видно никого, кроме солдат, немногих женщин, видимо жен военных, и приниженных, робких африканцев?

— Пива! — командовал Фернандо. — Нет пива? Святая Мадонна! Как тут люди живут?

Подбежавший бармен еле успевал выполнять заказы уставших и голодных матросов.

Олег заказал жареную рыбу. Зная, что его станут уговаривать выпить, он взял сухого вина.

С приходом моряков полупустой бар оживился. Заиграла радиола. Песенка о бедных, но веселых влюбленных подняла настроение.

После прогулки по жаре легкое вино ударило в голову. Захотелось побеседовать. Путая португальские слова с русскими, Олег расспрашивал сидящего рядом Марио об оставшейся в Оппорто невесте, когда на плечо его легла тяжелая рука. Олег взглянул на нее. Бросился в глаза массивный серебряный перстень с черепом и скрещенными костями. Олег оборвал вопрос на полуслове. Чего угодно ожидал он, только не этого.

За спиной у него стоял коренастый плотный сержант с короткой красной шеей и почти квадратным лицом. Мясистое лицо его с шишковатым носом в фиолетовых прожилках выражало откровенную неприязнь.

— Русский? — Сержант уставился на Олега.

Олег молча, движением плеча, сбросил его руку и взял поданную Марио фотографию девушки.

— Я спросиль… ты есть русский? — повторил сержант.

И снова Олег не ответил. Поздно вспомнилось давнее предупреждение Баттисто: не сходить на берег в Сетубале, о португальской полиции. Мысль работала быстро: как бы уйти отсюда, вернуться на пароход. В эту минуту «Святой Себастьян» сразу превратился в единственное убежище, где можно было укрыться от непонятной еще, но грозной опасности.

Сержант постоял за спиной Олега и, четко печатая шаг, неторопливо вышел из бара.

Олег незаметно, краешком глаза, проследил, пока дверь закрылась за сержантом, и поднялся. Удивленные его непонятной торопливостью захмелевшие матросы удерживали, соблазняли выпивкой.

— Жарко! — Олег обмахнулся платком. Действительно, ему сейчас было очень жарко. — На пароходе лучше.

Как на грех, и бармен забегался, не подходил к столику. Расплатиться с ним Олег не успеп. В бар вернулся сержант, за ним вошли двое в солдатской форме с аксельбантами.

— Документы! — Сухопарый верзила заложил руку за белый шнур, величественно осмотрел посетителей бара. — Попрошу, сеньоры, предъявить документы.

Матросы рылись в карманах, проклиная полицию, умеющую даже в такой дыре испортить отдых моряка.

— Военная полиция! — Марио показал глазами на верзилу в аксельбантах.

Олег уже понял это и вместо ответа с вымученной улыбкой пожал плечами.

— Документ! — На этот раз верзила обратился только к Олегу.

Все заметили это. Движение за столиками, говор затихли. Все поняли, за кем явился в бар полицейский. Фернандо приподнялся со стула и что-то сказал, помянув капитана. На него шикнули, и он притих, отвернулся от Олега и стоящего против него в выжидательной позе полицейского.

Дальше все было как в тяжелом сне. Знакомая пыльная улочка. Мощенная камнями дорога, ведущая в крепость. Одуряющий зной, мешающий думать, понять, что же с ним происходит…

Тяжелые, окованные железными полосами ворота крепости распахнулись с режущим уши скрежетом. За воротами открылся вымощенный булыжником просторный двор с понуро свесившим ветви одиноким деревом посредине. Справа вытянулось длинное каменное здание с большими окнами. Из-за него поднималась церковь. Слева — крепостная стена с прижавшимися к ней чахлыми кустами. Впереди стояли три похожих на склады каменных строения — низких, с поднятыми почти под застрехи крыш маленькими оконцами. И тишина. Мертвая тишина. Лишь из левой угловой башни слышалось размеренное пыхтение. В оконце выходила изогнутая углом железная труба, постреливавшая прозрачными на солнце клубами дыма.

Один из полицейских остался в воротах, второй повернул Олега направо, к длинному дому с большими окнами. Они вошли в просторную комнату. За высоким дощатым барьером сидел дежурный офицер. Выслушав рапорт полицейского, он оживился и спросил что-то у Олега.

— Не понимаю, — четко ответил Олег по-русски.

— Фамилия? — спросил офицер.

И снова Олег, сам не замечая прозвучавшего в его голосе вызова, произнес:

— Не понимаю.

Глаза офицера из любопытных стали злыми. Он горячо обсуждал что-то с полицейским. Как ни вслушивался Олег, понять из их быстрой речи ему удалось очень немногое. Задержали его как русского, коммуниста, и только.

Наконец-то прозвучало ставшее уже привычным «буэно». Что-то порешили.

Полицейский поднял руки Олега и принялся его обыскивать. Вытащил из карманов деньги, мелочи, документы. Долго и старательно прощупывал он одежду задержанного, каждый шов рубашки, шорт.

Как ни усердствовал долговязый, обыск ничего не дал. Олегу разрешили опустить затекшие руки. Полицейский выдернул из шорт ремешок, снял с руки часы и показал на дверь:

— Выходи!

Так Олег из португальского матроса превратился в арестанта военной тюрьмы.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

И вот он в камере или… черт знает, как можно назвать низкий каменный ящик размером четыре шага на шесть, куда загнали семерых заключенных. Почти треть его занимала груда сухих маисовых стеблей. Видимо, на ночь их расстилали по полу. Стены и пол были выложены из грубо отесанных камней, схваченных каким-то раствором. С веками он затвердел так, что по прочности не уступал цементу. Небольшое оконце, пробитое почти под потолком, забрано тремя толстыми железными полосами. Свет падал из него расширяющимся клином, и оттого под оконцем было почти темно. Усиливала мрачное впечатление и массивная дверь, укрепленная коваными угольниками и полосами. Все было сделано тут прочно, на века.

— Ольег!

Из темного угла под окном с маисовой соломы поднялась знакомая коренастая фигура с большой всклокоченной головой.

— Педро!

Они обнялись и заговорили, перебивая друг друга. Олегу даже стало легче оттого, что в каменном ящике нашелся человек, которого так не хватало ему на «Святом Себастьяне», — единомышленник, как решил Олег.

— Как ты попал сюда? — опомнился наконец Олег.

— Вы ушли на берег, — объяснил Педро. — На причал пришла машина. — Он изобразил пальцами тюремную решетку.

— Полицейская, — понял Олег.

— Да, да! — закивал Педро. — Меня посадили в авто, вместе с черными…

Прервал его лязг отпираемого замка. Вошел солдат с большим деревянным подносом, поставил на стол алюминиевые миски с маисовой кашей и куском печеной тыквы. Затем он принес по кружке водянистого кофе.

Окинув придирчивым взглядом помещение, решетку на оконце и заключенных, солдат, так же не спеша, вышел. Тяжко лязгнул за дверью засов.

Заключенные разобрали миски. В каше, сдобренной мучнистой подливкой, попадались мелкие кусочки мяса.

Олег ел молча, присматриваясь к соседям по камере. С кем заперли его в каменном ящике? Кто эти так не похожие друг на друга люди? Военная тюрьма! Скорее всего, тут сидят дезертиры, которым опостылела война в тропических лесах и саваннах. Хотя… привезли ведь сюда африканцев со «Святого Себастьяна». А Педро! Какой он дезертир?..

Олег присматривался к заключенным, но никаких попыток завести с ними знакомство не делал. После того как его проучили на «Святом Себастьяне» — со стоянкой в Кале, с мнимым пластырем в носовой части, наконец, с контрактом, — осторожность его в тюрьме перешла в недоверчивость. Как бы здесь не запутали похуже, чем на пароходе. Прежде всего надо было решить, как держаться с тюремщиками. Во-первых, ничего и ни в коем случае не подписывать. Никаким обещаниям не верить. Но одно запирательство не принесет свободы…

Лишь к утру Олег принял твердое решение. Отвечать на вопросы тюремщиков он не станет. Будут бить? Что ж! Отвечая им, от побоев не спасешься, а только дашь возможность запутать себя. Впрочем, один ответ у него будет. О чем бы ни спросили его тюремщики, они услышат только одно: «Отвечать я буду только в присутствии советского консула». Конечно, это нелепость. Откуда в такой яме советский консул, если его нет даже в Португалии? Неважно. Пускай сообщат консулу соседней страны. В общем, не станет же он думать за них!..

Утром Педро рассказал Олегу о соседях по камере. Выделялся среди них высокий юноша с тонким и несколько высокомерным лицом. Заключенные почтительно называли его сеньор да Эксплосиво. На рубашке его виднелись оставшиеся от погон темные прямоугольники. Сеньор да Эксплосиво, командуя взводом, отказался уничтожить деревушку, из которой ушли все мужчины. «Я солдат, а не мясник», — ответил он разгневанному генералу. Его разжаловали, и теперь он ждет военного суда. За отказ от выполнения приказа в боевых условиях ему грозила каторга, а быть может, и смертная казнь. Для родовитого дворянина и то и другое было одинаково — бесчестье, гибель. Остальные в камере были дезертиры и солдаты, отказавшиеся воевать, что считалось преступлением, не менее серьезным.

После завтрака Олега вывели из камеры. Во дворе от мягкого утреннего тепла и пахнущего морем ветерка слегка закружилась голова. Хотелось побыть на солнце, не спешить, но конвоир подтолкнул его прикладом в спину и заставил ускорить шаг.

Олега провели через знакомое помещение с деревянным барьером в просторный кабинет с голыми белеными стенами и большим письменным столом. Стоящий в углу застекленный шкаф, забитый разноцветными папками, еще больше подчеркивал запустение и неуютный вид комнаты.

За столом сидел в кресле сам комендант. Белый отутюженный костюм, ордена и золотое шитье делали его здесь пришельцем из иного мира — властного, всемогущего.

У конца стола вытянулся на стуле с деревянно прямой спиной писарь — солдат с темным, изрытым оспинами лицом. Он заметно волновался, не знал, куда девать руки. Еще бы! Записывать показания заключенного придется рядом со всесильным комендантом. В стороне стоял навытяжку знакомый Олегу сержант с перстнем на указательном пальце.

Комендант что-то сказал.

— Фамилий? — спросил сержант.

— Меня задержали незаконно, — ответил Олег заранее подготовленной фразой, — а потому отвечать я буду только в присутствии советского консула.

Некоторое время сержант ошалело смотрел на него водянистыми круглыми глазками, потом пожевал губами и перевел ответ задержанного внимательно слушавшему коменданту. От удивления тот приподнял тонкие подбритые брови и слегка улыбнулся. Писарь растерянно уставился на полковника, не понимая, можно ли записывать такое. Спросить коменданта он не посмел.

— Фамилий давай! — прикрикнул на Олега сержант.

— Я сказал, — как можно тверже произнес Олег, не отводя взгляда от выпученных глаз переводчика, — отвечать буду только в присутствии советского консула.

— Твой фамилий есть Рубцофф! — Сержант с трудом сдерживал растущую злость. — Нам известно, кто ты есть, зачем пришель сюда. Да!

— Известно, так нечего меня и спрашивать, — отрезал Олег.

Квадратное лицо переводчика вспыхнуло. Сам того не замечая, он стиснул кулаки, но вовремя спохватился. Хозяином здесь был комендант. Кулаки разжались.

— Ты есть агент, — сказал он.

Вместо ответа Олег пренебрежительно усмехнулся.

— Не забывайт, что ты есть на военный тюрьма, — внушительно напомнил переводчик. — Военный тюрьма имеет один суд — военный. Да. Военный суд имеет один наказанье — смерть!

— Даже для невиновных? — спросил Олег.

— Русский на этот земля есть сильно виновный, — отрубил сержант.

— Скажите, — подчеркнуто вежливо спросил Олег, — Майданек и Освенцим были военными тюрьмами или гражданскими?

— Мольшать! — Лицо сержанта побагровело. — Что ты думаешь? Где твой надежда жить?

— Надежда? — переспросил Олег и неожиданно для себя сказал: — Из Кейптауна я послал письмо в советское Министерство иностранных дел. Сообщил, что после крушения попал на «Святой Себастьян». Меня и здесь найдут. И до тебя доберутся, фашистская образина!

Полковник, выслушав перевод, недоумевающе развел руками и что-то сказал. Переводчик угодливо захохотал. Хихикнул и писарь, но тут же покосился на полковника: не разгневала ли того такая вольность рядового?

— Какой правительства ты сказал? — издевательски переспросил переводчик. — Мы не знаем такой консул на Лисабон. Такой правительство для наша страна нет.

— Есть международное право, — твердо сказал Олег. — Когда в прошлом году наши моряки спасли у Фарерских островов ваших рыбаков, их сразу передали на встречное судно. А ваши моряки сунули меня в военную тюрьму.

«А не слишком ли я разговорился? — спохватился Олег. — Могут же, гады, перевернуть мои слова так же, как журналист из Сетубала».

— С какой судно спасаль тебя «Сан Себастьяно»? — продолжал допрашивать переводчик.

— Пригласите консула, и я отвечу.

— Комендант надо знать, правда ты сказаль или нет, — не отступал сержант. — Когда тебя спасаль «Сан Себастьяно»?

— Это я скажу только консулу.

— Ты не хочешь отвечайт господину коменданту? — В голосе переводчика прозвучали угрожающие нотки.

— Коменданту… — Олег коротко задумался. Не стоило бесить шершней в их гнезде, но и уступать им нельзя. — Все отвечу. В присутствии консула. — И неожиданно даже для себя добавил: — Письмо мое в министерстве уже получили. Найдут меня.

Переводчик бился, силясь сломить упорство мальчишки. Чем больше нарастала у сержанта злость, тем хуже говорил он по-русски, чаще запинался.

— Ты будешь сидеть, сидеть… — Он уже не мог скрыть ярости. — На такой тюрьма долго жить никто не может. Смотри!

Олег невольно проследил за рукой сержанта и увидел в окно кладбище — под крепостной стеной выстроились однообразные деревянные кресты.

— А тем, кто бегут с родины и нанимаются в солдаты, — Олег дерзко уставился в лицо переводчика, — такие кресты ставят или крашеные?

Сержант побагровел, даже уши его налились краской.

— Отвечать не будешь? — спросил он и, уже по внешнему виду Олега предугадывая ответ, показал рукой на дверь: — Пошель!

На этот раз Олег не заметил ни свежего воздуха, ни палящего уже солнца. Он все еще думал о недавнем допросе. Он полностью во власти тюремщиков. Письмо из Кейптауна он не посылал. И не мог послать: адрес-то надо было написать по-английски, а его познаний английского еле хватало на то, чтобы с грехом пополам читать вывески. Да, но комендант этого не знает. Пока нет ничего лучшего, придется твердо стоять на своем: письмо послано, Олега найдут. Все!

Пока конвоир провел его сводчатым прохладным коридором, со скрежетом отодвинул засов, Олег горестно прикинул: рассчитывать на побег тут нечего — стены, оконная решетка и засов непреодолимы. А если не рассчитывать на побег? Остаться на краю ада без надежды?..

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Ночью в крепости лаяли собаки. Зычные голоса их разбудили заключенных. Сперва в камере слышался шорох грубых стеблей под ворочающимися телами, потом негромкий говор. Постепенно беседа стала общей. Чаще других слышался голос общительного Педро. Олегу хотелось спросить у него, что произошло за стенами каменного ящика, но он сдержал себя. Педро в крепости такой же новичок, как и он сам. Пускай потолкует с более знающими людьми. Расспросить его не поздно будет и утром.

Лай за стеной и громкие голоса не умолкали. Через оконце пробивался сильный свет: двор освещали прожекторами.

Олег лежал на спине, закинув руки под голову. Положение его все ухудшалось. Бежать из тюрьмы невозможно. Ждать помощи с родины нечего. В лучшем случае там считают его погибшим во время столкновения в канале. Но могли в каких-то организациях и прочитать статью в «Голосе» или в «Полемико». Наверняка прочли. «Вырвался за железный занавес…», «Олег Рубцов счастлив…», «С прошлым порвал решительно и бесповоротно…», «Стоящий на причале танкер „Ташкент“…» Такого разыскивать? Беспокоиться за участь парня, который сбежал с судна, а теперь поносит в фашистской газете свою страну?..

От одной мысли, что его считают предателем, Олег готов был на любой риск. Но если он погибнет, то так и останется для всех, кто знает его, дезертиром, предателем… Все это так. Пока рассуждаешь — просто. Но где же выход? Бежать невозможно. На помощь с родины рассчитывать нечего. А третьей-то возможности нет!..

Как ни плохо понимал Олег по-португальски, все же Педро для него оказался незаменимым собеседником. Времени у заключенных хватало, терпения у Педро тоже. Он повторял нужную фразу, помогая себе жестами и мимикой. Выручали и немногие заученные им русские слова.

Сведения, полученные Олегом от Педро, были полезны, хотя и малоутешительны. Оказывается, жизнь крепости была совсем не такой сонной, как казалось на первый взгляд. Полгода назад черные подобрались ночью к крепости, перерезали электропровода и телефонную линию. В темноте они перелезли через стену и освободили несколько десятков пленных и арестованных. После этого комендант построил в крепости маленькую электростанцию, работающую на нефти.

Усилили охрану крепости и недавно привезенные из Лоренцо-Маркеса сторожевые собаки. Страшные псы! Овчарки и мастифы, специально обученные охоте на людей. Ночью овчарок выпускают во двор. Более крупные и сильные мастифы со своими проводниками патрулируют крепость снаружи. Теперь черным не добраться до заключенных. Все же они иногда пробуют. Вот и этой ночью они, видимо, хотели кому-то помочь бежать. Скорее всего, тем пятерым, которых привезли на «Святом Себастьяне».

— Выходит, из крепости все же можно бежать? — подхватил Олег.

— Нет. — Педро решительно отмахнулся. — Черный может жить в гнилых лесах, белый там погибнет.

— А если белый найдет в лесу черных?

— Они убьют его.

— Но есть же среди черных понимающие по-португальски? — не уступал Олег. — Можно сказать им: я ваш друг.

— О-о! — Педро закрутил головой. — Мы все говорим неграм «друг, друг». И я говорю, и комендант крепости, и сам Салазар. Бр-родяга! Черные не верят слову «друг». Для них белый и черт — одно и то же.

Спор шел долго. Олегу так и не удалось поколебать уверенность Педро в том, что вражда африканцев к белым настолько сильна, что о каком-либо сближении не может быть и речи.

— Из этого леса ни один белый еще живым не выходил, — настаивал Педро. — Там кругом смерть: в зелени, в воде, в воздухе.

— Ты был там? — горячился Олег. — Был?

— Спаси меня, пресвятая дева, — воскликнул Педро и поднял руку, — от африканского леса, от черных!

В голосе его, в непривычно посерьезневшем лице было столько убежденности, что Олег не стал больше настаивать на своем.

Все же он решил изучить расположение крепости, установленные в ней порядки. Помог ему все тот же Педро. Потолковал он со старожилами каменного ящика, расспросил их. К вечеру Олег знал, что по стенам крепости проложены сигнальные линии. Стоит коснуться одной из них, и зальются тревожным воем звонки, поднимут охрану. Во двор выпустят овчарок. Включенные на башнях прожекторы осветят не только двор, но и подступы к крепости — песчаные, голые. Под лучом прожектора там и мышь не укроется. Все было тщательно продумано, проверено многолетним опытом.

И все же мысль о побеге не оставляла Олега. Направляясь на допрос, он внимательно всматривался во двор, старался запомнить места в стене, где обвалились камни и образовались уступы. Приметил он и внутренние посты охраны. Хорошо бы угнать толком, как охраняется крепость снаружи. Но как узнать?

На обратном пути Олег шел не спеша. Хотелось посмотреть своими глазами все то, о чем удалось ему узнать от более сведущих заключенных. Сигнальные линии на стенах разглядеть не удалось. Запрятали их. Шли они, вероятно, от электростанции. Вход в нее был виден издали: узкая дверь в основании башни, тоже окованная. Наверху рядом с выходившей из оконца железной трубой выделялись белые изоляторы. Провода тянулись от них к столбу, а от него уже разбегались в разных направлениях. Под столбом, на дощатом щите, висели пожарные каски, огнетушители, топоры и лопаты. Над ними скрещивались длинные красные багры. А вот подводов к сигнальным линиям Олег так и не нашел.

За два дня Олег узнал немало. Докопается и до остального. И в крепостных стенах бывают трещины. А что Педро твердит, будто бежать отсюда невозможно… Если не думать о побеге, тогда что же остается? Невольно Олег покосился в сторону кладбища с деревянными крестами, почерневшими, ветхими и совсем еще свежими.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Утром вместо приевшейся маисовой каши с мучнистой подливкой заключенные получили рисовую, с куском мяса. В кружках был не водянистый кофе, а жиденький компот.

Олег взял миску и вопросительно посмотрел на Педро: что это значит?

— Воскресенье! — Педро сделал значительную мину. — Сегодня нас поведут молиться. Давай-давай! За сеньора коменданта! За отца нашего Салазара! За тех, кто кормит нас здесь маисовой кашей, оберегает в этом ящике от жары и ветра.

В отношении Педро к религии были совершенно необъяснимые зигзаги. В нем уживалось почтительное отношение к деве Марии и насмешки над служителями церкви, ее обрядами, суеверия — с вольнодумством.

Впрочем, посещение церкви было обставлено так, что едва ли могло настроить на молитвенный лад. Из камеры заключенных вызывали по одному. В узком сводчатом коридоре их тщательно обыскивали и строили в колонну по два. Озабоченно-внимательные лица конвоиров, грозные окрики, сверкающие штыки… Какие после этого молитвы?

В небольшой церкви заключенных расставили двумя группами, оставив между ними довольно широкий проход. Справа стояли белые, слева — африканцы в наручниках.

— Мы с тобой знаем, что бежать нам отсюда некуда, — объяснил Педро. — А они, — он кивнул в сторону африканцев, — им только добраться до леса…

Патер в легкой шелковой сутане поднял руки, благословляя свою паству. Отдельно он благословил стоящих перед ним офицеров и свободных от службы солдат.

Скрестив выделяющиеся на черной сутане тонкие белые кисти рук, он замер с опущенной головой, готовясь начать проповедь. В церкви стояла такая тишина, что звякнувшие в стороне наручники прозвучали неестественно громко.

Патер поднял голову. Глаза его остановились на чем-то, видном только ему одному. Говорил он вдохновенно. На его тонком, выразительном лице скорбь сменилась мягким отеческим выражением, затем гневом. За спиной у него запел хор. Стройные голоса звучали светло, трогательно, иногда затихая до еле слышного хрустально чистого звука, и, снова нарастая, заполняли все помещение, гремели под сводами. Олег почувствовал, как на глаза его набежали слезы. Что это? Откуда в этом трижды проклятом углу такой хор? Чистые детские голоса молили о чем-то хорошем, добром. И, отвечая им, патер покорно опускал голову и певуче заключал:

— Амен!

Хор замолк. Олег широко раскрыл удивленные глаза и тут же пригнулся, скрывая улыбку. Настороженный слух его уловил еле слышное шипение. Радиола!

Олег с усилием подавил улыбку и осмотрелся. Его окружали люди с застывшими лицами, беззвучно шевелящимися губами.

Мысли Олега обратились к другому, далекому от того, что происходило в церкви. Окна тут высокие, зарешеченные. У входа и между двумя группами заключенных — белых и африканцев — расположилась вооруженная охрана. (Интересно, как она сочетала свои обязанности с молитвой?) За спиной падре виднелась резная деревянная дверь; кажется, единственная неокованная в крепости. Заинтересовали Олега провода. Высоковато протянули их. Зачистить бы два провода, соединить. А там короткое замыкание, огонь, паника… Не добраться к ним на глазах у охраны. И здесь рассчитывать на побег нечего. Интерес Олега к окружающему сразу упал. Снова появилось ощущение, что его стиснули со всех сторон мертвые камни крепости. И нет силы, которая могла бы раздвинуть их, открыть для заключенного небо, землю, свободу.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Опять на допрос! Олег невесело усмехнулся. Что ж! Пройдемся. Подышим свежим воздухом. Помолчим. В крайнем случае ответим: «Вызовите консула». Переводчик побагровеет до ушей. Начнет путать русские слова…

Олег вышел из корпуса и привычно повернул к административному зданию.

— Стой! — прикрикнул конвоир и показал винтовкой в противоположную сторону.

Это было нечто новое. Обычное перед допросом возбуждение перешло в смутное беспокойство. Что они еще придумали? Куда ведут? Быть может, переводят в соседний корпус? Но ведь там держат только африканцев…

«Черный» корпус остался в стороне. Миновали приземистый каменный склад, кухню и подошли к прилепившемуся к крепостной стене небольшому флигельку с высокой трубой.

— Вперед! — прикрикнул конвоир.

Олег толкнул болтающуюся на расшатанных петлях низкую дверь. В лицо пахнуло затхлым парным воздухом. Угол просторного помещения с решетками на окнах занимала печь с вмазанным в нее баком с большим краном. Возле него висели на стене жестяные корыта. Длинный стол. На стенах и низком потолке серые, с прозеленью пятна, как лишаи.

Конвоир больше руками, чем словами, объяснил, что Олег должен постирать рубашку, шорты и высушить их электрическим утюгом. Показал штепсель и вышел. Оставаться в духоте и вони ему не хотелось. Да и заключенный бежать отсюда не мог.

Изумление и беспокойство Олега нарастали с каждой минутой. Зачем все это? Не готовятся ли судить его? Возможно, хотят показать русского приезжему начальству? А если… Олег даже вздрогнул. Освободят? Черта с два! Жди от них!..

Размышляя так, он не терял времени: быстро разделся, замочил в корыте одежду. Наполнил второе корыто теплой водой из бака и стал мыться.

В прачечную вернулся конвоир и стал объяснять, что надо стирать, а не мыться. Олег согласно покивал головой, а когда тот вышел, все же вымылся до пояса — не терять же такой случай! — и принялся за стирку.

Стирал Олег старательно, не жалея ни сил, ни мыла. Сушил утюгом еще усерднее. Несколько раз в прачечную заглядывал конвоир. Во всем его облике было нетерпение, затем негодование и, наконец, с трудом сдерживаемая злость. Кому понравится торчать с винтовкой у входа в вонючую прачечную! Но он явно сдерживал себя, покрикивал в меру, не угрожал.

Волнение Олега все усиливалось. Что все это значит? Не забота же о внешнем виде заключенного. Все настойчивее становились мысли, от которых радостно хмелела голова. Как ни отмахивался от них Олег, они возвращались снова и снова, скоро вытеснили все остальные. Освободят. А если освободят, то куда отправят? «Святой Себастьян» давно ушел из Форт-Торраго…

Олег оделся. Чистая сыроватая майка приятно освежила вымытое тело. Одеваясь, Олег приметил на припечке коробку спичек. Сунул ее в карман. Пригодятся. Хотел было прихватить и валяющийся у ножки стола железный кружок, но не успел.

Вошел конвоир. Увидев заключенного одетым, он достал из кармана свитый в кольцо ремешок и вручил ему.

Олег застыл с ремешком. Руки его дрожали. Перед глазами появилась мутная пелена. Как ни молод он был, но знал: первое, что вручают освобождаемому из-под ареста, — ремень. Значит, свобода?..

На этот раз конвоир еле поспевал за Олегом. И молчал. Ни разу не обругал его, даже не прикрикнул, и от этого Олег чувствовал себя почти свободным.

Знакомое помещение с дощатым барьером выглядело чище, светлее. Или так кажется? От радости! И, словно отвечая на его сомнения, дежурный офицер, увидев Олега, встал. Вскинув два пальцы к берету, он щелкнул каблуками и пригласил его пройти в соседнюю комнату.

С трудом сдерживая участившееся дыхание, Олег толкнул дверь. За знакомым письменным столом сидел рослый седой мужчина.

— Рад вас видеть! — Он стремительно пошел навстречу Олегу с протянутыми руками, крепко обнял его. — Очень рад! Родина оценит вашу стойкость и преданность. — И, вспомнив, представился: — Советник посольства в Танзании Евгений Николаевич Серебряков. Садись, дружок, садись. — Он усадил Олега и откинулся на спинку кресла, всматриваясь в него сияющими глазами. — Добился своего. Молодец! Просто молодец!

Такой радости Олег в жизни не помнил. Она захватила его до темноты в глазах, оттеснила все пережитое. Советник посольства! Свобода! Прощай, трижды проклятый Форт-Торраго с его тюрьмой, пеклом и наручниками! Прощай, чужбина! Какими мелкими казались сейчас недавние тревоги за ответ, что придется держать на родине за совершенное на «Воскресенске», а затем и на «Святом Себастьяне»!..

— Я веду переговоры о твоем освобождении, — сказал Серебряков. — К счастью, ты держался так, что никаких поводов для дальнейшего задержания у местных властей нет. Ни словом, ни намеком ты не выдал себя. Это тебя и выручило.

Услышанное не сразу дошло до затуманенного радостью сознания. Широкая мальчишеская улыбка застыла на лице Олега, окаменела. Значит, еще не свобода? Пока только переговоры об освобождении. А он-то мысленно был уже далеко от Форт-Торраго. Трудно было даже представить себе возвращение в ненавистный каменный ящик…

— Мне нужно, чтобы ты и в дальнейшем вел себя так же стойко и достойно, — продолжал Серебряков. — Ни в коем случае не называй им, — он кивнул в сторону закрытой двери, — своих друзей на «Святом Себастьяне».

— Есть не называть! — бездумно пробормотал все еще не опомнившийся Олег.

— Надеюсь, что и в тюрьме ты сумел завести друзей, — сказал Серебряков. — Надо им помочь. Я предложу обменять их на португальских солдат, сдавшихся повстанцам. Кого ты считаешь нужным обменять из тех, что сидят здесь?

Олег поднял голову. Сейчас он походил на трудно просыпающегося человека.

— Друзей, — повторил он. Замутившая сознание радость развеялась. Появилось тягостное ощущение, будто он впервые видит эту комнату с голыми стенами — неприятную, враждебную. — Вы получили мое письмо?

— Нет.

— Не получили? — глухо повторил Олег.

— Нас известили о том, что в министерство пришло твое письмо, — сказал Серебряков, — но не переслали его нам.

Комната сразу потемнела. Радостное волнение перешло в глухую злость. Советник посольства! Гад!

— Нам предложили принять срочные меры, чтобы вытянуть тебя из этой ямы, — добавил для большей убедительности Серебряков, заметив, как изменилось лицо Олега. — И мы сделаем это. Указание министерства будет выполнено.

— И в какую же другую яму вы меня сунете? — Глаза Олега сузились, смотрели из-под падающей на глаза челки враждебно.

— Что с тобой? — опешил Серебряков.

— Давайте говорить начистоту. — Олег не отводил горячего взгляда от лица провокатора. — Кто вас интересует: Олег Рубцов или его друзья? Молчите? Так вот, запомните: нет у меня в тюрьме друзей. Ясно?

— Как вы разговариваете с человеком, прибывшим по поручению министерства? — опомнился Серебряков.

— Хватит! — оборвал его Олег. — Вы такой же советский дипломат, как я африканец.

— Ты с ума сошел? — воскликнул Серебряков. — Откуда такая подозрительность? Я могу показать служебное удостоверение.

— Липа!

— Я…

— Будем говорить начистоту, — перебил его Олег, — или я опять заведу свою волынку про консула.

— Вот это лучше! — подхватил Серебряков, пропустив мимо ушей вторую половину фразы, о консуле. Он был явно озадачен, никак не мог понять, каким образом этот зеленый мальчуган с такой уверенностью, чуть ли не с первых фраз, понял его. Возможно, в письме был какой-то пароль?

— С советником посольства кончено, — отрывисто сказал Олег. — Кто вы и почему оказались здесь?

— Требовать у меня ты ничего не можешь… — начал было Серебряков.

— Я не требую, — перебил его Олег, — прошу.

Но в голосе его, внешности не было и тени просьбы.

Серебряков прошелся по комнате. Мальчишка каким-то непостижимым образом раскрыл его. Сидит ссутулившийся, не спуская с него сощуренных злых глаз. Продолжать выдавать себя за советского дипломата бессмысленно. А если круто сменить фронт, ошарашить его откровенностью?

— Хочешь знать, кто я такой?

— Да.

— Русский человек, попавший много лет назад в такую же беду, как и ты сейчас.

— И чего вы хотите?

— Выручить тебя.

— Как выручить?

— Дать тебе свободу.

— И куда потом меня… свободного?

— Можно устроить тебя на службу здесь.

— Полицейским?.. — Олег сдержался, не закончил фразу.

— Об этом надо подумать, — ответил Серебряков, будто не замечая многозначительной заминки собеседника. — Приятной работенки здесь не найдешь. Зато свобода. Из поселка легче унести ноги, чем из этих стен.

— Унести ноги, — повторил Олег. — Куда?

— Возможно, удастся помочь тебе бежать к черным.

— Бежать к черным!..

Очень хотелось Олегу высказать упитанному негодяю с сияющими глазами все, что он думал о нем, но осторожность взяла верх. Стоит ли спешить? Допустим, обругает он провокатора. Что от этого изменится? Совесть, что ли, появится у этого типа? Пускай лучше он доложит начальству, что миссия его не совсем неудачна. Возможно, это как-то повернется в пользу заключенного. Ведь поверили они в существование мнимого письма, якобы посланного Олегом в Министерство иностранных дел. «Вот тебе, парень, и выход!» — с горечью подумал Олег. Пойти в наемники, стать рядом с сержантом. Надевать на руки холодные наручники. Водить закованных людей. Обыскивать их и думать о побеге… Добрые намерения земляка! Хватит. Побыл Олег Рубцов португальским матросом. До сих пор ног не вытащить.

— Что ж ты молчишь? — поторопил его Серебряков. — Выход только один. Ничего другого я придумать не могу.

— Не так-то просто, — угрюмо протянул Олег, избегая встречаться с его взглядом, — решиться на такое.

— Думай. — Серебряков помолчал. Возможно, ему припомнилось, что и сам он колебался, прежде чем порвал со всем, что было привычно и дорого с детства. — Думай, но не затягивай.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

— Так вот, дорогуша! — Серебряков встретил Олега так, словно и не было у них недавнего резкого разговора. — Завтра я уезжаю. Дела! Перед отъездом придется мне доложить местному начальству, о чем мы с тобой порешили. Что ж ты молчишь? — спросил он и, не дождавшись ответа, закончил: — Выбор у тебя небольшой — свобода в Форт-Торраго или тюрьма. Тут же.

— Не могу я сразу… — с трудом выжал из себя Олег.

— Опять «сразу»! — воскликнул Серебряков. — У тебя были сутки на раздумье.

— А что я видел за эти сутки? — отбивался Олег. — Каменный ящик, решетку да конвоиров!

— Итак, ты отказываешься. — Серебряков смотрел сочувственно. — Предпочитаешь ответить за шпионаж в военной зоне?

— Какой шпионаж? — вспыхнул Олег. — Нечего меня путать!

— Пойми, дурья голова! — с подкупающей отеческой грубоватостью произнес Серебряков. — Обстоятельства сложились так, что ты оказался в укрытой от чужих глаз военной тюрьме. Тебе известно, кого привезли сюда на «Святом Себастьяне». Ты знаешь режим тюрьмы и многое другое. Кладбище видел! Допустим на минуту, что тебя отпустили. Вернулся ты в Россию. Там ты наверняка выложишь все, что видел здесь, знаешь. Ваши газеты поднимут трезвон на весь мир, что колонизаторы уничтожают африканских лидеров. Да еще добавят, сгустят краски. Зашумят негры в ООН. Как же тебя отпустить?

— Не знаю.

— Вот и я тоже не знаю, — ответил в тон Олегу Серебряков. — А если ты наденешь форму с аксельбантами, то перестанешь быть опасным для португальцев, даже если спустя три месяца уволишься или просто удерешь от них к черным.

— Не могу сейчас ответить, — упорно повторил Олег. — Не могу.

— Утром я уезжаю. — Серебряков встал. — Последнее, что я постараюсь сделать для тебя: попрошу коменданта дать тебе время подумать.

— А если я откажусь? — спросил Олег. — Откажусь и потребую, чтобы меня отправили на родину или хотя бы выпустили из Мозамбика? Что тогда?

— Плохо.

— Меня будут судить?

— Не думаю.

— Тогда чем же плохо?

— Не знаю. Одно могу сказать: отсюда ты не выйдешь.

— Не станут же держать меня в тюрьме без конца? — спросил Олег.

— Ничто не тянется бесконечно, — пожал плечами Серебряков. — Климат здесь плохой. Заключенные болеют. Случаются между ними и драки. Пока подоспеет охрана…

— Понял.

— Прощай, Олег! — Серебряков вздохнул. — Будь благоразумен. В твои годы надо беречь жизнь, здоровье, свободу. Все остальное со временем уладится, затрется в памяти.

«Уладится! — сердито думал Олег. — У тебя, может, и уладилось. Но для меня твоя жизнь — могила заживо».

В камере он как сумел передал Педро свой разговор с Серебряковым. Хотелось знать, что скажет единомышленник.

Педро выслушал его внимательно и ответил, не задумываясь:

— Не верь ему. Хороший человек сюда не придет. Не пустят сюда хорошего человека. Это… бр-родяга! — Он подумал и добавил: — Тебе помогут бежать к черным. Это хорошо. А если тебя поймают вместе с черными? Тогда ты отсюда не выйдешь.

«А их журналисты поднимут трезвон на весь мир, — добавил мысленно Олег: — „Русские коммунисты командуют повстанцами в Мозамбике“, или что-либо в этом духе».

Ему вспомнились самодовольные физиономии черных солдат в португальской военной форме. Тоже ведь африканцы! Не привезли же Серебрякова в Форт-Торраго только для того, чтобы завербовать Олега в полицейские или в солдаты. А вот подкинуть его к черным да тут же поймать… Ради этого стоило потратиться.

Олегу стало легче оттого, что друг подкрепил убежденность в его правоте. Верно, Педро! Никому нельзя тут верить. Баттисто устроил так, что его удержали на «Святом Себастьяне». Капитан явно не хотел отпускать с парохода опасного свидетеля. Теперь он спокоен. Знает, куда привез и пристроил впередсмотрящего с «Воскресенска». Прочно пристроил. А уж если сбежит, то недалеко…

Тихую беседу оборвал знакомый топот в коридоре.

Дверь открылась. Вошел надзиратель:

— Заключенный да Эксплосиво! На выход!

Даже в сумеречной камере было видно, как побледнел разжалованный офицер. Догадался, зачем его вызывают… Но вышел он из камеры неторопливо, с достоинством человека, сознающего свою правоту.

Заключенные проводили его добрыми напутствиями и принялись обсуждать: кто вызвал сеньора да Эксплосиво? Зачем? Мнения высказывались разные, но все сходились на одном: хорошего не жди.

Вернулся сеньор да Эксплосиво не скоро. Нарочито твердая походка, плотно сжатые губы, неподвижное лицо без слов подтвердили опасения заключенных. Плохо!

Не замечая встретившей его в камере сочувственной тишины, сеньор да Эксплосиво развернул какую-то бумагу. Стоя в падающей из оконца полосе света, он внимательно читал ее, иногда отчеркивая что-то ногтем.

Скоро все узнали, что читал сеньор да Эксплосиво. Обвинительное заключение! Приехал из Лоренцо-Маркеса военный прокурор, с ним два журналиста. Суд назначен на завтра. Открытый суд! И ни малейшей надежды на побег или счастливую случайность. Обвиняли сеньора да Эксплосиво в отказе от выполнения приказа в боевых условиях, в пособничестве преступным мятежникам, в действиях, направленных против безопасности страны, и позорной для офицера трусости. Две статьи из пяти, по которым обвинялся сеньор да Эксплосиво, предусматривали высшее наказание — смертную казнь.

Ночью в камере почти не спали.

Сеньор да Эксплосиво ходил по крохотному пятачку, оставшемуся свободным у двери, останавливался, снова и снова вчитывался в обвинительное заключение и опять ходил.

Днем его дважды вызывали. Возвращался он бледный, с красными пятнами на скулах и принимался ходить по камера что-то обдумывая. Заключенные сбились в плотную кучку под оконцем, не желая метать обреченному.

— Дорого обойдется вам, господин военный прокурор!.. — воскликнул сеньор да Эксплосиво.

Никто ничего не понял из его бессвязного восклицания. Чем мог грозить разжалованный офицер всесильному прокурору? Обращением к общественной защите, к сильным друзьям или родовитой родне? Из крепости это невозможно. Вечером суд, а там… На кладбище появится еще один некрашеный крест.

Заключенные перешептывались. А сеньор да Эксплосиво, никого и ничего не замечая, все ходил по камере, ходил.

Смеркалось. Вспыхнула под потолком запыленная лампочка.

В коридоре послышались шаги; не обычные, неторопливые, а четкие, строевые. Грохнули об пол приклады винтовок.

Обвиняемого вывели из камеры.

Невольно каждый из оставшихся в камере задумался над тем, что ожидает его здесь: как придут за ним, выведут…

Один из дезертиров достал крохотную записную книжку и огрызок карандаша. Оторвал каждому по листку. Все по очереди написали на них свою фамилию, имя и адреса своих близких. Последней стояла запись: «Москва. Министерство рыбной промышленности. Матрос траулера „Воскресенск“ Олег Рубцов». Заключенные договорились, что если удастся кому-либо из них вырваться из крепости, пусть счастливец известит семьи остальных. Олег спросил имена африканцев, привезенных в Форт-Торраго на «Святом Себастьяне». Некоторые удивились прихоти русского парня, но спорить не стали. Припомнили двоих — лидеров Фронта Национального Освобождения. Олегу показалось, что он неправильно записывает их имена. Педро отобрал у него листок и сам записал по-португальски все, что интересовало товарища.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Обычно пустынный и скучный двор тюрьмы стал неузнаваем. Установленные на башнях прожекторы ярко освещали выстроенный за день помост, стоящие на нем столы: длинный, покрытый зеленым сукном, и по сторонам от него два небольших, один из них также под сукном и второй некрашеный. Перед помостом сидели на земле заключенные: слева африканцы, справа белые.

В мертвенном освещении прожекторов лица африканцев стали серыми, у белых они походили на отлитые из гипса маски. Мощные лучи прожекторов погасили подвешенные на столбах электрические фонари. Видны в них были только желтые нити. Лишь на стенах крепости они тускло освещали каменные зубцы и оплетенный колючей проволокой пролом. А под ними держался сумрак, настолько густой, что основание башни сливалось со стеной и землей.

Олег осмотрелся. За спиной у него стоял немолодой солдат с приплюснутым носом и тупым лицом. Служака! Шагах в пяти — следующий. Возле закованных африканцев конвоиры стояли вдвое чаще, чем за белыми. Велика же была уверенность тюремщиков в том, что белому бежать из крепости безнадежно.

— Встать!

Зычная команда всколыхнула заключенных. Все поднялись.

Из административного здания вышли судьи: комендант крепости, два майора и прокурор. В некотором отдалении от них шел секретарь суда с пухлыми папками. Белые костюмы, золотое шитье и погоны, величавая поступь судей — все было рассчитано и продумано, а на сером фоне скучившихся перед помостом заключенных выглядело даже несколько театрально.

Судьи поднялись на помост, разместились за длинным столом. Прокурор остался справа, за небольшим столиком, покрытым зеленым сукном.

— Введите обвиняемого, — приказал председательствующий — комендант.

Сеньора да Эксплосиво привели под охраной двух солдат и сержанта с обнаженной саблей. Клинок ее и широкие лезвия штыков, вспыхивая под лучами прожекторов, казалось, уже предвещали суровый приговор.

У судейского стола обвиняемый перешел на строевой шаг. Прижав руки по швам, он четким поворотом головы приветствовал старших по званию офицеров. Никто из них ни словом, ни взглядом не ответил ему. В приветствии обвиняемого они увидели не только дерзость не признающего разжалования бывшего офицера, но и вызов, готовность отстаивать свою честь.

Чтение непонятного для Олега обвинительного заключения тянулось бесконечно. От нечего делать он всматривался в сосредоточенные лица соседей, конвоиров. Потом внимание его переключилось на крепостную стену, но и там ничего нового, интересного не было.

Еще более тягучим был допрос обвиняемого. Единственное, что осталось в памяти Олега от бесконечно длинной процедуры, это решительное «нет» сеньора да Эксплосиво и энергичный жест рукой, словно отбрасывающий обвинение.

В голосе обвиняемого, в том, как он держался, называл себя офицером, в гордо поднятой голове было что-то вызывающее. Это заметно раздражало судей, в особенности прокурора. Его голос становился все более властным, иногда срывался на командный тон.

Заинтересованные разгоревшейся борьбой между прокурором и обвиняемым заключенные вытягивали шеи, стараясь не упустить ни одного слова на помосте, движения. Даже охрана потеряла обычную для нее ленивую бесстрастность, все больше и больше внимания уделяла поединку у судейского стола.

А там становилось все жарче. Уже вопросы задавал сеньор да Эксплосиво. Каждое слово его звучало требовательно, громко, на весь двор.

В спор вмешался председатель суда и протянул обвиняемому какой-то документ.

Сеньор да Эксплосиво взял бумагу. Найдя в ней нужное место, он подошел к прокурору и громко прочитал несколько фраз. И тут произошло такое, что все — судьи, конвоиры, заключенные, сидевшие рядом с помостом журналисты — оцепенели. Обвиняемый коротко размахнулся и хлестко ударил по лицу прокурора. В наступившей тишине звонкая пощечина прозвучала оглушительно.

Прокурор отшатнулся, трясущейся рукой вытащил из кобуры пистолет. Один из судей успел выскочить из-за стола и перехватить его руку. Председатель суда грохнул кулаком по столу, что-то крикнул. Конвоиры опомнились, подскочили к обвиняемому и силой уволокли его в сторону.

— Вы больше не прокурор! — нервно хохотал сеньор да Эксплосиво. — Вы полковник, публично получивший пощечину! Вы такой же, как и я, опозоренный офицер. Вы не имеете права судить меня…

Опомнились, загудели заключенные. Но смятение охраны в эту минуту было настолько велико, что никто не обращал на них внимания. Кто-то впереди громко объяснял соседям, что офицер, получивший пощечину, должен уйти из армии…

Олег обернулся. Стоящий за ним солдат широко раскрытыми глазами уставился на то, что происходило на судейском помосте.

Такого случая больше не будет. Олег плавным кошачьим движением скользнул мимо остолбеневшего конвоира и, напрягая все силы, побежал к вывалившимся из крепостной стены крупным камням. Шум за спиной стремительно нарастал. Слышались какие-то возгласы. Еще усилие, и Олег вырвался из ярко освещенного прожекторами пространства и нырнул в сумрак. Перед ним появилась из мрака доска с противопожарным инвентарем. Олег сорвал с крючьев длинный багор и бросился к крепостной стене.

Опираясь на багор, он легко вскочил на большой камень, с него перепрыгнул на выступ в стене. Мельком увидел зубцы ее, освещенные электрическими фонарями. Не проскочить там. Снимут пулей. И, словно подтверждая его опасения, позади грохнул выстрел. Брызнули в лицо осколки камня. Еще выстрел. Освещенные ярким светом прожекторов конвоиры стреляли в сумрак под стеной почти вслепую. Но на стене фонари… Олег увидел над головой изогнутую железную трубу, выделяющиеся в темноте белые изоляторы. Стиснув зубы, он широко размахнулся и что было сил ударил по выбегавшим из оконца башни проводам. Погасли прожекторы. Крик за спиной, сумятица усилилась. Еще размах багром и еще… Оборван последний провод. Погасли фонари на стенах, башнях, во дворе. В темноте шум, крики, угрожающие возгласы слились в сплошной гул. Опираясь на багор, Олег взобрался на вершину стены. Несколько сильных ударов режущей стороной багра, и колючая проволока разрублена. Темная глубина под стеной выглядела бездонной. Трудно было заставить себя прыгнуть в темноту!..

Снова выручил багор. Олег опустил его за стену, зацепил крюком за вмятину в камне. Быстро перебирая руками по прохладному древку, скользнул вниз и прыгнул…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Земля была гораздо ближе, чем казалось с вершины стены. От неожиданного толчка Олег едва устоял на ногах. Сгоряча он не мог даже сразу сообразить, где море и где материк, в какую сторону бежать. Тяжело дыша, прижался он спиной к еще теплой стене. Осмотрелся. Совсем невдалеке поблескивала вода. Между стеной и слабо освещенным крупными звездами морем тянулась узкая полоса земли.

Олег повернул направо, к материку. Он бежал вдоль стены, увязая в рыхлом песке. Разрыв между стеной и морем сузился. Ноги скользили на песчаном склоне. Олег забыл о поднятой в крепости сумятице. Ему казалось, что сейчас выбегут из крепости солдаты, перекроют путь на материк…

Опомнился он, услышав глухое рычание. Перед ним стоял огромный пес мастиф. Таких собак Олег в жизни не видел. Широкая, могучая грудь, слегка сплюснутая морда с выступающими из-под верхней губы клыками, каких не увидишь и у волка.

Олег прижался спиной к стене и застыл беззащитный, беспомощный, не отводя глаз от страшного пса. Даже камня не найдешь в песке. Да что камень на такого зверя!

Мастиф уставился на него круглыми блестящими глазками, не проявляя ни враждебности, ни дружелюбия. Потом он потянулся к замершему Олегу, внимательно обнюхал его ноги…

У воды кто-то тихо свистнул. Пес взглянул на окаменевшего беглеца и неторопливо рысцой направился на зов.

Опомнился Олег, услышав негромкий разговор. Надо уходить от приближающегося дозора. Бежать можно только к концу клешни, к морю. Там негде укрыться. Но и здесь не спасешься от солдат с псом-чудовищем, не разминуться с ними на узкой полосе под крепостной стеной.

Прижимаясь к стене, Олег отступал от солдат. Иногда он останавливался, вслушиваясь: не повернули ли они обратно? Нет, идут. Сами того не зная, они теснили беглеца от материка к морю.

Остановился Олег около угловой башни. Слева, над воротами, горел аварийный ацетиленовый фонарь. В падающем из-под белого козырька светлом полукруге выделялась будка часового. Возле нее стояли три солдата.

Позади послышались негромкие голоса. Пришлось уходить берегом, к концу клешни, окруженной со всех сторон морем.

Остановился Олег у огороженного металлической сеткой бассейна для купания. Рядом с ним виднелись мостики с привязанными лодками. На корме одной из них выделялся белый подвесной мотор. Олег спустился к мосткам и скрипнул зубами от обиды. Цепи от лодок были прихвачены надежными замками к ввинченным в помост железным кольцам. Невдалеке вспыхнул электрический фонарик. Луч его скользнул над головой Олега и растаял в темноте. Невольно Олег присел и вслушался. Шагов не слышно. Он уже понял, почему его пощадил мастиф. В камере рассказывали, что собаки были натасканы на поиск африканцев. Все же встречаться еще раз с мастифом было рискованно. Зарычит еще, набегут солдаты. А тех-то натаскали хватать любого, кто приблизится к крепости-тюрьме.

Выход оставался один: обогнуть крепость вплавь. Олег вошел в теплую воду и замер, чувствуя, как знобящая дрожь расплывается по спине, сползает к ногам. На воде скользнула светящаяся полоса. Акула!

Заминка показалась Олегу бесконечной. Подогнал его вспыхнувший на берегу тонкий лучик. Олег забрался в лодку с мотором. Ощупью нашел цепь. Попробовал вырвать кольцо из мостков. Прочно, не шевельнешь.

Олег много раз думал о риске, готовил себя к нему. И вот пришло время проверить свою решимость. Он набрал из мотора горючего — бензина с какой-то едко пахнущей примесью, — смочил ноги, руки, шею. Не пожалел он одежду и шляпу, смочил и их. Уже ступив в теплую воду, Олег вспомнил о спичках и переложил коробку из кармана под шляпу. Надвинул ее поглубже. Чувствуя, как гулко колотится сердце, отдает в висках, он вошел в воду.

Плыл Олег брассом, мягко, без всплесков, разгребая перед собой воду. Обогнув бассейн, он свернул в сторону материка, когда на пути появилась знакомая светящаяся полоса. Дыхание зачастило. Руки и ноги стали вялыми, отказывались двигаться…

Акула сделала круг рядом с пловцом и направилась в открытое море. Действительно ли отогнал ее запах смазки или просто хищница была сыта, но больше она не появлялась.

Снова окрепли руки и ноги. Движения стали уверенными. Олег держался ближе к берегу. Так было спокойнее. Крепость осталась позади, но выйти на берег было рискованно. Намокшие туфли становились все тяжелее, мешали плыть. Но и сбросить их нельзя: недалеко уйдешь босиком по лесу или по раскаленному песку.

Под крепостной стеной вспыхивали яркие глазки фонариков. Острые серебристые лучики выхватывали из темноты полоски песчаного берега и гасли, подгоняя одинокого пловца. «Ищут следы беглеца, — догадался он. — Ищут, чтобы пустить по ним собак. Долго придется вам искать…»

Неожиданно рука задела песок. Олег встал на ноги. Лишь сейчас почувствовал он, как устал.

Олег отдохнул немного и мелководьем направился к материку. Прошел он немного. Остановил его выступивший из темноты большой камень, обрывистый в сторону берега и с мягким, зализанным волнами спуском к океану. С трудом вскарабкался Олег на вершину его. Ощупью нашел там неглубокую вмятину и, тяжело дыша, вытянулся в ней. Лежал он так недолго. С трудом пересиливая сковывающую все тело тяжесть, стянул с головы шляпу и проверил спрятанные под ней спички. Сухие. Успокоенный, Олег прижался грудью к теплому камню и замер, наслаждаясь отдыхом. Лишь сейчас почувствовал он, какого напряжения стоил побег, встреча с мастифом, соседство с акулой.

На башнях и стенах вспыхнули огни. Над крепостью повисло желтоватое марево. На его фоне четко вырисовывались стена, башни. Опомнились. Исправили электричество.

Лучи прожекторов шарили по берегу. Ослабевшие, тусклые, раза два добрались они до одинокого камня, скользнули по нему и вернулись на берег. Все еще ищут! Ищут сбежавшего кандидата в полицейские. Подумав так, Олег невольно посмотрел на руки. Вздохнул. До свободы еще далеко. Очень далеко!

На теплом, прогретом за день камне одежда подсыхала быстро, как на доброй русской печи. Олег перевернулся на спину. Утомление охватывало его все больше. Глаза слипались. С берега его здесь не увидят. Кому взбредет в голову искать беглеца на стоящем в море одиноком камне? Это было последнее, что он подумал…

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Разбудило Олега раннее солнце. Прежде всего он извлек из кармана и бережно развернул сложенный вчетверо маленький листок. Записанные карандашом шесть адресов и имена африканцев не пострадали от длительного пребывания в воде. Листок был тут же бережно уложен за кожаную подкладку шляпы. Потом Олег пересчитал спички. Семнадцать штук. Небогато.

Под стенами крепости и на видимой с камня части полуострова было пустынно. Угомонились. Это хорошо. Олег взглянул под камень и озадаченно протянул:

— Да-а!

Вместо воды он увидел песчаное дно. А чего, собственно, удивляться? Отлив!

Олег сполз с камня. Укрываясь за ним, направился он к курчавившейся на материковом берегу зелени. По пути ему попалась выброшенная морем суковатая палка, увесистая, отполированная волнами. Конечно, это не оружие, но все же спокойнее, когда в руках дубина.

Хорошо бы найти что-либо съедобное. Направо и налево тянулся, насколько хватал глаз, однообразный, в крупных застругах желтый песок. Кое-где блестели полосы воды. Впереди выделялся широкий пласт полегших водорослей. По нему бродила крупная бело-розовая птица с длинным острым хвостом.

Олег знал, что морское дно в отлив вовсе не безжизненно, как кажется на первый взгляд. Внимание его привлекли еле приметные воронки. Оглянувшись на прикрывающий его от полуострова камень, он принялся разрывать песок палкой. Скоро он поддел его и выбросил на песок крупного, толщиной с палец, щетинистого червя. Оставив его, Олег разрыл небольшой бугорок. В песке блеснул укрывшийся от солнца двустворчатый моллюск. Съедобен ли он? Олегу были известны некоторые ядовитые рыбы, а вот о ядовитых моллюсках ему слышать не приходилось. Моллюск походил на морской гребешок. Значит, съедобен. Сноровисто работая палкой, Олег наполнил шляпу добычей и направился к лесу.

На материковом берегу его встретили странные деревья — с высоко поднятыми над землей корнями и плотными, будто покрытыми воском листьями. Песок здесь перешел в вязкий черный ил. На нем виднелись какие-то следы: неровные полосы, отпечатки птичьих лапок. И ничего напоминающего о человеке. Да и зачем он забредет сюда?

Прибрежные заросли незаметно переходили в лес. Появились крупные деревья. Выделялись среди них гладкие стволы пальм с высоко поднятыми перистыми кронами. Все больше слышалось птичьих голосов, сильнее трещали цикады. Растительность под деревьями становилась гуще, разнообразнее. Мешали идти какие-то вьющиеся растения с шершавыми листьями; их цепкие стебли путались в ногах, местами сплетались так, что приходилось двигаться, как по скрытой в траве сети.

Пробиваться через заросли с палкой и шляпой, полной моллюсков, становилось все труднее. На небольшой поляне Олег наломал сушняка. Развел костерок и принялся жарить моллюсков. Еда получилась странная. От большого моллюска на раскрывшейся, похожей на блюдце раковине оставался сморщенный бурый кусочек. На вкус действительно ни рыба ни мясо, но есть можно.

Внимание Олега остановилось на кусте, осыпанном красными сочными ягодами. Олег внимательно осмотрел их, но не нашел на ягодах птичьих поклевок. Он не рискнул попробовать их и вернулся дожаривать оставшихся моллюсков. Покончив с ними, Олег зарыл раковины в золу, завалил кострище сушняком — не следовало оставлять за собой бросающиеся в глаза следы — и отправился дальше.

Чем больше углублялся он в лес, тем труднее становилось идти. Плотно сбившиеся под ногами кусты и густая рослая трава скрывали палые деревья, корневища. Задерживали движение и завалы сушняка, оплетенные вьющимися растениями. Из них пробивались широкие и острые, как мечи, зубчатые листья — круглые, с причудливыми вырезами и светло-зеленые с молочными узорами. Все чужое, незнакомое, если не считать стрельчатых ирисов и редких папоротников. Да что с них толку? Появились москиты и крохотные безобидные, но очень назойливые мушки. Они лезли в глаза, в рот, забирались в уши…

Почва под травой стала податливой, упругой. Все чаще под ногами чавкала вода. Впереди открылось небольшое болотце, покрытое у закраин красной пузырящейся накипью. Оно теснило беглеца обратно, в сторону моря, крепости. Олег подумал, не обойти ли его, и, с трудом вытаскивая ноги из вязкого ила, вошел в мутно-зеленую воду. После каждого шага под ногой вскипали со дна пузырьки, в лицо бил сильный аммиачный запах, настолько резкий, что щипал глаза.

Во всем этом была и своя хорошая сторона. В таких дебрях можно отсидеться, пока в тюрьме успокоятся, махнут рукой на беглеца. Потом он примется за поиски людей. Пускай Педро твердит свое о черных. Можно с ними поладить. Люди же!

Мысли о будущей встрече с людьми появлялись все чаще, настойчивее. Казался враждебным чужой, непонятный лес. Как ни буйно растут тут деревья, кусты и травы, а найти что-либо съедобное не просто. Конечно, лес кишит птицами. Со всех сторон трещат они, трезвонят на разные голоса. Только голыми руками их не возьмешь. И палкой не подшибешь. На глаза они почти не показываются. Мелькнут в воздухе пестрые или сизые подкрылки и скроются в чаще.

Олег остановился и невольно задержал дыхание от радости. Глаза его удивленно уставились на вершину дерева. Аист! Самый настоящий аист! Землячок! Сидит на развилке и деловито прихорашивается, перебирая длинным клювом перья. Как на Псковщине. Встречу с доброй птицей Олег воспринял как хорошую примету и дальше пошел бодрее.

А есть хотелось все сильнее. Моллюски оказались слишком легкой пищей для такого перехода. Олег принялся шарить в кустах, искать гнезда. Да какие гнезда в декабре? Хотя, если в поле стоит почти зрелый маис, а кусты осыпаны ягодами, так почему бы и птицам не нестись в декабре?

Впереди лианы сплелись в узорчатую непроходимую стену. Зеленые гибкие и серые древовидные, они теснили одинокого беглеца в сторону. Опутанные ими голые стволы выглядели здесь чужими, случайными. Кроны деревьев сомкнулись наверху. В редкие разрывы проглядывали клочья чистого синего неба. Внизу стало сумрачно, сыро, крепко пахло чем-то затхлым. Все сильнее нарастало беспокойство Олега. Из головы не выходили слова Баттисто: «Ад там, в гнилом лесу. Змеи, москиты, ядовитые растения, хищные звери, непроходимые болота и заросли… Если кто и вырвется из крепости, тот погибнет в лесу». И Педро твердил примерно то же: «Из гнилого леса ни один белый еще живым не выходил. Там кругом смерть: в зелени, в воздухе, в воде…» И, хотя ничего дурного пока не произошло, слова Баттисто и Педро не давали покоя, сковывали каждый шаг, движение в этом чужом и непонятном лесу.

Усталость, голод давали чувствовать себя все сильнее. Олег выбрал сухой пригорок, поросщий густой травой, и прилег отдохнуть. Захотелось спать. Глаза слипались, но не давала заснуть мошкара. Олег отмахивался от нее, фыркал, но назойливая мелочь не унималась: ползала по потному лицу и шее, забиралась в уши, в нос, липла на губах…

Предупредила Олега об опасности легкая тошнота. Он открыл глаза. Деревья повалились над головой и пошли кругом, потом выпрямились и, не переставая кружить, склонились на другую сторону.

С трудом, опираясь на дрожащие почему-то руки, поднял Олег отяжелевшее, вялое тело. Покачиваясь на ослабевших ногах, грузно зашагал с опасного места. Чуть позже он пожалел, что не присмотрелся к обманчиво приветливым кустам, к траве, на которой он лежал. Не до того было. Хорошо, что хоть ноги унес.

Олег присел на упавшее дерево. Вот и оправдались слова Педро. Встретился со смертью, таившейся в зелени. Если б не мошкара да москиты, лежать бы ему там…

Впереди чуть зашевелилась листва. Олег замер, стиснув обеими руками палку. Из кустов вышла крупная пятнистая кошка на высоких ногах. В зубах она волочила большую птицу. Олег сорвался с места, замахнулся дубиной и… закричал изо всех сил.

Ударить он не успел. Кошка бросила птицу и, прижав уши, длинным прыжком нырнула в кусты.

Олег стоял неподвижно, крепко сжимая палку. Кошка не возвращалась. Снова засвистали, затрещали в зелени пичуги, оповестили, что в лесу все спокойно, опасности нет. Олег поднял птицу за длинные голенастые ноги. Цапля. Розовая. Не наша. Осмотреть неожиданную добычу внимательнее помешал вспыхнувший с новой силой голод.

Вытоптать место для костра и развести огонь было недолго. Сушняка кругом достаточно. Куда труднее оказалось дождаться обеда.

Запеченная цапля получилась сочной, мягкой. Олег наелся до отвала и блаженно отдыхал, привалившись спиной к стволу. Хотелось спокойно обдумать, что делать дальше, как искать людей в этом непролазном лесу.

Под вечер мошкара исчезла, зато москитов становилось все больше. Отмахиваясь от них веткой с длинными жесткими листьями, Олег ускорил шаг. Надо было найти уголок, пригодный для ночлега. Ничего подходящего в сыром лесу не встречалось. Да и искать становилось все труднее. Стоило остановиться, и сейчас же к нему липли москиты.

Ночь пришла быстро, почти без сумерек. С темнотой лес ожил. Незнакомые голоса слышались со всех сторон, даже сверху, с деревьев. Кто кричал — птицы, звери? Лес из чужого стал враждебным, полным опасностей. И подумать о том, как уберечься от них, невозможно. Москитов становилось все больше. Особенно болезненными были укусы в уши и под коленями. Как ни отмахивался Олег, как ни хлестал во все стороны веткой, натиск их становился все ожесточеннее.

Ветка выскользнула из рук. Искать ее в темноте было безнадежно. Безмолвные палачи доводили Олега до исступления. Он клял непроглядную тропическую ночь, Африку, «Святого Себастьяна», москитов. Все тело пылало, словно облитое чем-то едким. Особенно горели уши. Олег тер их до боли, бил обеими руками по лицу, извивался всем телом, чтобы движением рубашки оторвать облепивших спину кровопийц. Слова Баттисто «там кругом смерть» воплотились в невидимых крохотных убийц, настойчивых, неистребимых. Они были опаснее хищной пантеры, ядовитой змеи. Сытая пантера не тронет человека, змея уходит от шума.

Москиты не бывают сытыми, шумом или движением их не отгонишь.

Выдержать такую пытку до утра невозможно. Надо возвращаться к морю. Там ветерок, вода. Будь что будет. Пока есть силы, надо идти. Джунгли из спасителя стали врагом.

Олег сделал несколько неуверенных шагов и напоролся грудью на сук. Обходя засохшее дерево, он провалился в подгнивший хворост. Ноги его увязли в жидком иле. Олег ухватился обеими руками за подвернувшуюся ветвь, с усилием вытянул из вязкого ила одну ногу, другую и двинулся вправо. Осторожно ступая по корневищам, податливым палым ветвям, сделал несколько шагов и уперся руками в жесткие лианы. Джунгли окружили его со всех сторон, стиснули, держали мертвой хваткой.

В поисках выхода из леса Олег бросался из стороны в сторону, натыкался на новые и новые препятствия. Уже невозможно было понять, что задерживало его, цепляясь за рубашку, путалось в ногах, хлестало по лицу и голове. А москиты!.. Кровожадные твари! Они как будто слетелись со всего леса, чтобы терзать затерявшегося в темноте одинокого, измученного человека.

Снова и снова пытался Олег пробиться через охвативший его плотным кольцом лес к морю. Не раз он, измученный, обессилевший, оставлял свои попытки и опускался на землю. И снова, гонимый москитами, бросался в темноту, ломился очертя голову неизвестно куда и зачем. Казалось, воздух в лесу был напоен жгучим ядом и он осыпался крохотными огненными капельками на обожженную кожу. От усталости и страданий Олег давно потерял ориентировку — где море и в какой стороне материк. Отбиваясь от своих мучителей, он шептал искусанными в кровь губами: «Хочешь жить — терпи. Стисни зубы. Облейся кровью, но терпи».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Утро ворвалось в лес стремительно. Клочья неба в разрывах между кронами деревьев быстро светлели. Невидное за чащобой солнце разбросало по вершинам веселых золотистых зайчиков.

Измученный Олег пробивался к солнцу, к морю напрямик, разрывая руками и телом листву и ветви, перебираясь через палые деревья и завалы. Лишь непролазная чащоба да сплетения жестких древовидных лиан вынуждали его отклоняться от прямого пути. Но стоило обойти препятствие, и он упорно продолжал двигаться на восток, на солнце, к морю.

Москитов становилось все меньше, но зуд в истерзанном ими теле по-прежнему не давал покоя. Желание поскорее вырваться из цепкого враждебного леса, где все непонятно, опасно, заглушало голод, жажду, даже усталость.

Заросли оборвались неожиданно. Олег чуть не рухнул с крутого бережка в ручей. Помогло устоять на ногах подвернувшееся под руку деревце.

Дрожащая на камнях чистая струя напомнила о том, что со вчерашнего дня он ничего не пил. Зачерпнув в горсти воды, Олег увидел свои руки — грязные, в крови и ссадинах.

Олег ополоснул руки. Отдохнув на камне, он разулся, старательно отмыл набившийся в туфли мусор, ил, постирал носки, одежду и лег в ручей. Прохладная вода ослабила мучительный зуд, освежила утомленное тело.

Ручей бежал на солнце. Возможно, он и выведет к берегу моря? Стоит ли ломиться лесом, где каждый шаг дается с напряжением, если можно пройти руслом?

Олег натянул сырую одежду, туфли и двинулся по ручью, разгоняя ногами стайки дерзких рыбешек. Растущие по берегам деревца сближались все больше. Скоро они сомкнулись над головой, сплелись ветвями в плотный, почти непроницаемый для света навес. Под ним было прохладно, тихо. Слышалась лишь журчавшая под коленями вода да откуда-то издалека доносились птичьи голоса.

Ручей петлял, огибая то подмытый крутой бережок, то островок, бурлил на встречных камнях.

Зеленый навес над головой постепенно поднимался, редел. Ручей вырвался из-под него, словно обрадованный открывшимся простором, слал шире, спокойнее. Скоро он перешел в большой мелкий бочаг. Впереди, сквозь вершины деревьев, блеснуло солнце. Над водой легкими облачками клубилась мошкара.

Справа, у пологого травянистого берега, звучно шлепнулась в воду черепаха. Часто работая кривыми ногами, она пересекла бочаг и скрылась под свисающими с высокого, левого берега растениями. Вторая черепаха грелась на сухой кочке, повернув тупую морду в сторону солнца.

Беззвучно переставляя ноги, Олег подкрался к ней сзади. Черепаха с неожиданной ловкостью выскользнула из-под ею руки и бросилась в воду. Уйти под спасительные кусты ей не удалось. Олег прыгал перед ней, ногами и руками теснил к низкому, правому берегу. Черепаха металась на мелководье, задевая ногами дно и поднимая за собой вспышки мути. Желая вырваться на глубину, она описала крутой полукруг и наткнулась па бугорок. Зеленовато-серый панцирь приподнялся над водой. Тут рука Олега и настигла его, прижала ко дну.

Печеная черепаха оказалась куда вкуснее цапли. После еды Олега разморило. Сказалась утомительная бессонная ночь. Памятуя о необходимой в его положении осторожности, он с трудом поднялся, разбросал по кустам обломки панциря, повалил на кострище подточенное каким-то грызуном деревце. Совсем в дикаря превратился!

Скорее бы из леса! Хватит с него одурманивающих растений и москитов. В джунглях наверняка встретишь и кое-что похуже. А вот людей найти не просто. Можно пройти в десяти шагах от человека и не заметить его. Надо держаться ближе к морю. Там все привычнее. Мысль о море вызвала другую. Олег вспоминал расположение Форт-Торраго. Это было нетрудно. Весь поселок-то был с деревушку. А где стоят там лодки? Не может быть, чтобы люди жили у моря и не имели лодок. Конечно, привязаны там лодки, как и в крепости, надежно. Но проще отбить камнем кольцо от причальных мостков, чем пройти несколько километров по гнилому лесу…

Олег проснулся. Солнце поднялось высоко. Сухое деревце у воды почти не отбрасывало тени. Хорошо поспал!

Прежде чем двинуться дальше, Олег нашел в сушняке крепкую палку. Заложив ее в развилку деревца, отломал вершину. Теперь можно идти.

За бочагом ручей быстро сузился и юркнул в лес. Олег двинулся в зеленом гроте с выступающими из его мохнатых стен ветвями. Течение заметно замедлилось. На глубинке разрослись путавшиеся в ногах водяные растения, между ними мелькали серебристые россыпи мальков.

Сквозь прибрежные заросли прорывался еле ощутимый ветерок. Олег насторожился. Море совсем близко, рядом. Выходит, что вчера он недалеко отошел от берега. Он не столько углублялся в лес, сколько путался в зарослях и завалах. Возможно, он и не был в гнилом лесу, откуда, как уверял Педро, «ни один белый еще живым не выходил». Знали тюремщики, что джунгли оберегают крепость и заключенных надежнее любой охраны, сигнализации и колючей проволоки.

Хватит шлепать по воде. Олег пробрался через окаймляющие ручей кустарники и вышел на открытое место. Впереди, за редкими деревьями, виднелись желтые песчаные гряды. Дальше переливалось под солнцем, слепило глаза море. У горизонта оно таяло в легкой синеватой дымке. Слева, на конце низкой желтой косы, виднелся еле приметный отсюда зеленый конус маяка. Олег вышел с другой стороны полуострова, противоположной крепости. Это хорошо. Дальше от тюрьмы — спокойнее.

Олег внимательно осмотрел берег. Теперь он имел более полное представление обо всем полуострове. Дороги с него или даже заметной тропы на материк не было. Неширокий, покрытый выгоревшей травой перешеек просматривался из башен крепости. Днем незамеченным здесь не пройдешь. Дальше полуостров резко расширялся. Поля желтеющего маиса и каких-то темно-зеленых кустов занимали гораздо больше места, чем показалось с палубы «Святого Себастьяна». На худой конец, в рослом маисе можно отсидеться, понаблюдать из него за поселком, морем. Левее, у края полей виднелись стоящие у берега хижины. Растянулась деревушка. Есть ли в ней лодки? Должны быть, раз на материк нет ни дороги, ни тропы. Придется до темноты переждать на окраине леса. Или вернуться к ручью? Возможно, удастся там поймать черепаху на ужин?..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Вечер пришел тихий, безветренный. После ночи в джунглях на берегу казалось не очень темно. По привычке, Олег посмотрел на небо, хотел найти знакомые ориентиры. Чужое небо! Нет на нем ни привычного с детства ковша Большой Медведицы, ни верной путеводительницы моряков Полярной звезды. Зато был здесь другой ориентир. Глухо гудел прибой, выплескивая на берег пологие длинные волны. С мягким шипением накатывались они и уходили обратно, оставляя на песке грязные клочья пены.

В стороне деревни ни огонька, ни отсвета. Неужели там уже спят? Олег миновал перешеек. Осторожно раздвигая перед собой тихо шуршащие стебли маиса, пересек поле. Впереди светились окна Форт-Торраго. Единственная улочка его освещалась тремя фонарями. За ней черный провал до причала, где над въездом тускло светила лампочка. Да что там освещать? Ни грузов на причале, ни людей.

Где же в поселке могут быть лодки? Размышляя об этом, Олег обошел окраинные дома и двинулся по берегу. Ничего похожего на причальные мостки. За четкой полосой берега переливалось под звездами, искрилось море. Слева неутомимо трудился маяк-мигалка.

Совсем недалеко оставалось до причала, уже четко виднелись контуры знакомого навеса и будки, когда Олега остановил ленивый низкий лай. Простой и ясный замысел сразу превратился в неосуществимый. В темноте можно обойти сторожа, скрыться от него, на худой конец. Собаку не обойдешь, от нее и темнота не укроет.

Пес расходился все больше. Возможно, он почуял человека. Пришлось Олегу повернуть обратно. На возвышенном месте он лег на землю — так лучше видно — и стал наблюдать за поселком. Прошло немного времени, и от крайнего дома отделилась светящаяся точка. Покачиваясь, спускалась она к взморью. Послышались негромкие голоса. Кто-то шел с электрическим фонариком. Остановились они за причалом. Тонкий луч осветил лодку и погас. Чуть позднее вспыхнул фонарь на мачте, проложил по морю переливающуюся дорожку. Необычайно громко прозвучали в тишине выхлопы мотора. Фонарь скользнул от берега. Кататься поехали.

Плохо! К лодкам не пробраться. И плот не сколотишь голыми руками. Обратиться за помощью к африканцам? Это было крайнее средство. Пережитое многому научило Олега и прежде всего — осторожности. В том, что между местными жителями и их белолицыми владыками пролегла пропасть, сомнений быть не могло. Но память цепко хранила испуганные лица африканцев, разбежавшихся с берега при появлении коменданта. Поймут ли они беглеца? Не увидят ли в нем белого и только белого, как было в Кейптауне со служанкой Поповой?

У причала больше делать было нечего. О нем следовало забыть. Возвращаясь к полю, Олег прислушался к выхлопам электростанции. Несколько позднее он заметил стоящий на отлете от поселка домик. Висевшая над входом лампочка бросала желтое полукружье света на каменный порожек, утоптанную землю перед ним. В отблесках его виднелась наполовину вкопанная в землю цистерна с горючим. На электростанции должны быть инструменты. Подобраться бы к ним!..

— Стой! — крикнул невидимый в темноте человек. — Пароль!

Олег бросился на землю, распластался. Неприятный холодок подкатил к горлу, мешал дышать.

— Фару! — ответил из темноты молодой голос.

— Проходи, — разрешил часовой.

В освещенном полукруге перед входом появился парень с засученными по локоть рукавами, прошел в домик.

Небо на востоке заалело. Зная, как быстро светает здесь, Олег заторопился в укрытие. Пока он обошел поселок и набрел на знакомую стежку, небо стало синим, прозрачным. Мелкие звезды растаяли в нем, крупные поблекли, словно тонули в синей глубине.

Олег прошел стежкой в глубь поля. Выбрал подходящее местечко. Лег. Отбросил подвернувшиеся под бок комья.

Спал он чутко, просыпаясь от малейшего шороха и снова забываясь в медленно тянущемся полусне.

Разбудило его солнце. Олег размял затекшие руки, протер глаза. Спешить было некуда. Впереди предстоял томительный день в убежище. Размышляя, как убить время, он выломал несколько незрелых початков маиса. Зерна в них были сырые, сочные, Маис, конечно, похуже печеной черепахи, но все же утоляет голод. Или обманывает его. Олег зарыл в рыхлую землю объеденные початки, крадучись пробрался к краю поля и принялся наблюдать за деревней.

У разбросанных по берегу хижин возились полуголые ребятишки, рылись в пыли куры. Тощая собачонка жадно уставилась на хозяйку, стряпающую на сложенном под открытым небом очаге. В тени ветвистого дерева сидели несколько мужчин. Неторопливое сонное житье. Времени у людей много, дел мало. Живут не спеша. Кто тут поймет беглеца из страшной для любого здесь тюрьмы, захочет помочь ему, зная, какой опасности подвергает он себя и свою семью в случае неудачи?

Захотелось пить. Олег пожевал сочную сердцевину початка. Она обманула жажду, но не утолила. В поисках более тенистого места Олег выбрался на поле, покрытое крупными растениями с длинными узкими листьями. Ни плодов на них, ни ягод не было. Попробовал Олег листья и тут же, морщась, выплюнул. Горечь!

Отсюда хорошо просматривался весь поселок, зеленая крыша будки на причале, стоящая несколько на отшибе от окраинных домов электростанция.

Не было видно лишь самого нужного — круто снижающейся к морю прибрежной полосы.

В полуденные часы поселок выглядел мертвым. Даже в круглый павильон никто не заходил. При одном воспоминании об открытых окнах, сквознячке, а главное, бутылках с прохладительными напитками жажда стала невыносимой. Куда бы ни смотрел Олег, о чем бы ни думал, мысли его возвращались все к тому же: пить!

Солнце поднялось, нависло над головой, пекло между свисающими со стеблей листьями маиса все сильнее. До вечера еще долго, бесконечно долго. Желая обмануть жажду, Олег грыз сочные початки. Облегчение наступало ненадолго. В поисках лишнего клочка тени он забирался все глубже в заросли маиса и неожиданно оказался у края поля. Совсем близко увидел крайнюю хижину деревни.

— Пойду напьюсь, — подумал вслух Олег и добавил: — Надо же узнать, есть ли тут лодки.

Он вышел из укрытия. Подгоняемый обжигающим спину и затылок солнцем, вошел в хижину.

После ослепительно яркого солнца в хижине, не имеющей окон, показалось очень темно. Кто-то заворочался в углу. С циновки поднялась курчавая женская голова и испуганно уставилась на пришельца.

— Воды, — попросил Олег по-португальски. — Дай воды.

Женщина проворно вскочила с циновки. Зачерпнув деревянным ковшиком в большом кувшине, подала его гостю.

Олег жадно выпил тепловатую воду.

— Еще, — попросил он, не замечая сжавшихся, будто в ожидании удара, плеч хозяйки.

Все с той же испуганной готовностью она зачерпнула еще ковшик.

Пока Олег пил, в хижину вошел старик в полосатых бумажных штанах и желтой майке. Осмотрев посетителя, он спросил что-то у женщины. Она, оправдываясь, прижимала к груди жилистые сильные руки. Голос старика становился все резче. Говорили они на незнакомом языке, и все же Олег понял, что речь идет о нем. Женщина заплакала и вышла из хижины. Старик презрительно посмотрел вслед ей и обернулся к Олегу.

— Кто ты? — спросил он по-португальски. — Откуда пришел?

— Я русский, — ответил Олег. — Мне нужна лодка.

— Лодка? — переспросил старик и показал рукой на циновку. — Отдыхай. Лодка будет.

Пока он беседовал с Олегом, в хижину вошли два крепких парня. Старик подождал, пока Олег опустился на циновку, потом вытащил подвешенные к перекрытиям крыши мотыги, прихватил лежавший у входа топор и вышел с парнями из хижины.

Старик Олегу не понравился. Слишком легко обещал он лодку. Даже не поинтересовался, зачем она пришельцу. Тревожило и другое. Откуда так быстро появились в хижине эти парни? Видимо, старик послал за ними женщину. Оба парня присели у входа на корточки. Один из них рослый, мускулистый, с жилистой шеей — настоящий богатырь. Второй пониже, но тоже широкий в плечах, крепко сбитый. Похоже, что их оставили сторожить пришельца. Возможно, поэтому старик и унес из хижины мотыги и топор. Оружие!

Олег осмотрел стоящие у стен плетенные из травы сосуды, кувшин с водой, висящий на деревянном крюке моток ржавой проволоки, выдолбленный внутри камень с увесистым деревянным пестом. Прямо против двери на небольшом бочонке стояла ярко раскрашенная мадонна.

Осмотреться толком Олег не успел. В хижину бурно ворвалась старуха с дохлым цыпленком. Продетые в мочки ушей глиняные трубки оттягивали их почти до плеч. Громко причитая, она схватила мадонну и принялась хлестать ее дохлым цыпленком. Закончив расправу, старуха, задыхаясь от злости, отчитала наказанную богородицу, ткнула ее носом в цыпленка и поставила лицом в угол. Лишь сейчас она заметила лежащего на циновке белого и испуганно попятилась. Опомнившись, старуха стала креститься. Потом она перенесла мадонну обратно на бочонок, низко поклонилась ей и выбежала из хижины.

Олег поднялся с циновки, когда в хижину вбежал мальчуган лет четырнадцати, снял с деревянного крюка тыквенную бутылку и, оглядываясь на не видных из угла сторожей, зашептал что-то Олегу на ломаном португальском языке. Из его торопливого шепота Олег разобрал слова «плохой человек» и «придет полиция». Но и этого было достаточно. Недаром так не хотелось заходить в деревню. Да и старик внушал недоверие. Рухнула и последняя надежда. Надо поскорее уносить ноги отсюда. И чем скорее, тем лучше.

Олег выпил на дорогу воды и направился к выходу. Оба парня поднялись перед ним, загородили выход. Позы у них были явно угрожающие.

Олег попробовал отстранить одного из них, но получил в ответ такой толчок в грудь, что отлетел в глубину хижины.

Вступать в открытую схватку было бессмысленно. Слишком неравны силы. К тому же эти парни не одни. Они у себя дома. Мысль работала быстро. От окраины деревни до поселка хорошим шагом можно дойти за двадцать пять минут. Обратно столько же. Приведет гнусный старик полицейских — от них не уйдешь. Взгляд Олега остановился на тяжелом песте. Грохнуть бы одного сторожа, а другого — этой колотушкой и дать ходу… Но тогда вся деревня бросится в погоню. От местных жителей не скроешься и в лесу, не то что в маисе.

Ищущий взгляд Олега остановился на наказанной мадонне. Он подумал, чуть заметно усмехнулся. Маловероятно, но попробовать можно.

Олег отломил от мотка проволоки небольшой кусочек, выгнул его посредине острым углом и смело направился к выходу. Снова оба парня встали у него на пути. Олег поднял высоко над головой руку с проволокой, как бы показывая ее солнцу, и вдруг на глазах у своих сторожей сильным движением «проткнул» ею свой язык. Выставив вперед руки, он двинулся с торчащей в языке проволокой на испуганно сжавшегося богатыря. Глаза сторожа округлились, рот приоткрылся. Олег таким же резким движением вырвал проволоку из языка и потянулся к богатырю, как бы желая проколоть его язык, а быть может, и голову. Перепуганный сторож попятился еще. Олег наступал, не сводя с него сощуренных глаз. Богатырь не выдержал: сделал огромный скачок в сторону и припустил к поселку. Олег быстро обернулся. Второго сторожа уже но было видно.

Минуту спустя Олег был в маисе. Спасибо тебе, злющая бабка с дохлым цыпленком. Надоумила!..

Радость Олега была недолгой. И в маисе он сидел, как в завязанном мешке. Вырваться с полуострова днем нечего и думать. Заметят на перешейке. Пустят по следу собак. Ждать здесь?.. Надо присматривать за деревней, поселком, чтобы увидеть, когда придут полицейские. Прихватят ли они собак? Лучше всего наблюдать за тропинкой, прорезавшей поле от деревни к поселку. Тогда оп увидит полицейских задолго до того, как они дойдут до деревушки.

Наблюдать пришлось недолго. Со стороны поселка вышли двое: старик и один из сторожей. Парень покорно втянул голову в плечи, по которым старик нещадно дубасил палкой. По искаженному злостью лицу старика и его выкрикам нетрудно было догадаться, что он уже знал о побеге Олега.

Немного времени спустя со стороны деревни появился мальчуган, предупредивший Олега о готовящемся предательстве. Громко напевая, он нес тыквенную бутылку и какой-то зеленый сверток. За ним широко шагал рослый парень в синих штанах и выгоревшей рубашке.

Олег всмотрелся в них. Мальчуган — явный друг. Идет спокойно. Всматривается в рослый маис. Похоже, что ищет кого-то. Если же спутник его захочет задержать беглеца — один на один не выйдет.

Олег смело вышел на тропинку.

Увидев его, подросток оборвал песенку и радостно заулыбался.

— Кушай. — Мальчуган подал тыквенную бутылку с молоком. Развернул завернутые в листья лепешки: — Это маниока. Хорошо!

Парень говорил по-португальски более уверенно. Пока Олег ел лепешки, запивая их молоком, он сказал, что зовут его Мигель, а парнишку Исидоро, объяснил, что полицейские не придут. Плохого старика — старшину деревни — догнал у самого поселка сторож и сказал, что белый колдун скрылся в море. Сообщить полиции об исчезновении беглеца из крепости старшина не мог — за это попало бы ему, — и он побил палкой глупых сторожей и приказал им молчать.

— Лодки у вас есть? — спросил Олег.

— Не-ет! — протянул Мигель. — Нет лодок.

И объяснил, что жителям деревни нельзя иметь лодки, нельзя общаться с материком… Остальные «нельзя» Олег не понял. Но и этих хватило. Жители деревни, расположенной у Форт-Торраго, были своеобразными заключенными, только имевшими хижины, поля и кое-какую живность. Португальцы терпели их лишь потому, что нуждались в людях, выполняющих тяжелую и грязную работу. Вот почему перепугалась женщина, увидев белого с опухшими от укусов москитов ушами, еле переставляющего ноги от жажды. Поняла, кто это? А старик заподозрил ее в укрывательстве.

— Сиди здесь, — сказал, прощаясь, Мигель. — Все будет хорошо. Сам увидишь, как хорошо будет.

— Когда? — спросил Олег.

— Не знаю. — Мигель мотнул головой в крепких завитках черных волос — Сегодня или завтра. Может быть, потом. Жди здесь. Будет хорошо.

— Да, да! Будет хорошо, — повторил за Мигелем Исидоро. — Хорошо будет.

Блестящие глаза его смотрели уверенно, ломкий мальчишеский голос звучал убежденно.

Олегу очень хотелось чем-то отблагодарить славного мальчугана, оставить какую-то память о себе. Но что мог он подарить?.. И вдруг Олег радостно улыбнулся и достал из кармана смятую проволочку. Распрямив ее, он опять «проткнул» свой язык.

Мигель и Исидоро испуганно шарахнулись от него. Они стояли изумленные, не веря своим глазам.

Олег выдернул проволоку и кивком подозвал к себе Исидоро. Мальчуган не тронулся с места. Олег не стал настаивать. Он показал, как надо изогнуть проволоку и медленно захватил ее углом язык. Затем он проделал то же самое, но быстрее.

Испуганное выражение лиц Мигеля и Исидоро сменилось сияющим. От восторга они били ладонями по коленям, что-то говорили по-своему, забыв, что белый не понимает их языка.

Олег подарил проволоку Исидоро. Тот немедленно «проткнул» свой язык и скорчил страшную мину. А Мигель смотрел на мальчугана с откровенной завистью. Исидоро великодушно передал ему проволочку. Мигель торопливо повторил фокус. Исидоро тут же ревниво отобрал у него подарок и заторопился в деревню.

Черные друзья ушли. Глядя вслед им, Олег представлял себе физиономии битых сторожей, когда они увидят «колдуна» Исидоро. Ничего, это пойдет им на пользу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Стемнело. С моря пахнуло освежающим ветерком. Олег отдохнул после изнурительного дневного зноя. Все чаще мысль возвращалась к недавнему разговору. Мигель и Исидоро твердили в один голос, что все будет хорошо. Но что это за «хорошо» и когда оно придет? Мигель сказал «сегодня или завтра». Что может быть хорошего без лодки? Возможно, ребята проведут его в джунгли? При одном воспоминании о ночи, проведенной в гнилом лесу, по спине побежали мурашки.

Бездействие тяготило Олега все больше. Сидеть в темноте и тишине, ждать неизвестно чего он больше не мог. Надо действовать. Пробраться бы к лодкам, стоящим у крепости. Они не охраняются. Зато дозоры стерегут узкую полоску земли между морем и стенами крепости. Конечно, солдат можно обойти. Ночи стоят безлунные. Но мастифы!.. А если проплыть к лодкам? Припомнилась стремительно движущаяся по воде голубоватая светящаяся полоса. Но другого выхода не было. А если раздобыть мазута из цистерны, стоящей у электростанции, вымазаться с ног до головы и проплыть до причальных мостков? Пожалуй, это единственная возможность захватить лодку. Все это так, но и мазут тоже охраняется.

Размышляя, Олег выбрался из маиса и остановился на открытом месте недалеко от электростанции. Несмотря на поздний час, кое-где в поселке светились окна… Еще несколько часов, и придет рассвет, а за ним изнурительный день, зной, жажда…

Неожиданно в стороне крепости прозвучал выстрел. И сразу, как из мешка, посыпало. Черное небо прорезали яркие трассы пулеметных очередей. Пули стлались в сторону перешейка. Иногда трассы направлялись к морю. Что это? Внезапное нападение с нескольких сторон или растерянность, когда захваченным врасплох обороняющимся кажется, что опасность обрушилась отовсюду и они палят, больше пугая себя, чем нападающих?

Все это произошло настолько внезапно, что Олег замер, не отводя взгляда от крепости, мелькающих вдалеке огненных вспышек, полосующих темноту пулеметных трасс. Одна из них круто вильнула вверх и оборвалась. Светящая цепочка пуль устремилась в небо, замедлила движение, сбилась в стайку и затерялась в звездах. Сразу представилась схватка на стене, у пулемета…

Бой возле крепости разгорался быстро. Светили почему-то только два прожектора из четырех. Неужели черным удалось захватить две башни? Но тогда они наверняка ворвутся в крепости. А дозоры с мастифами, сигнальные линии на стенах, овчарки во дворе?..

Олег опомнился. Лишь сейчас он заметил, что в поселке погасли фонари, окна. Улица потемнела, слилась с мраком. Но это была не сонная ночная тишина, а грозная, готовая к отпору.

Первой мыслью Олега было: «Что же я стою? Нельзя терять ни минуты. Надо бежать к тем, кто напали на крепость». Но поймут ли повстанцы, кто он? Скорее всего, что в горячке боя они встретят неожиданно появившегося из темноты белого пулей. А если крикнуть им: «Я ваш друг!..» Не привыкли черные в Мозамбике видеть в белом друга, да еще в таких условиях. Могут заподозрить в этом уловку. Да и пока проберешься к ним через полуостров, бой может кончиться так же внезапно, как и начался. Повстанцы скроются в джунглях. Останешься опять один… Сейчас можно пробраться к морю, к лодкам. Это походило на бегство, на трусость. Хотелось помочь друзьям, которых он искал в джунглях, в деревне; помочь Педро, сеньору Эксплосиво, африканцам в наручниках. Хотя бы отвлечь внимание тюремщиков от нападающих. Надо отвлечь. Необходимо. Можно это сделать.

На звездном фоне совсем близко вырисовывались контуры электростанции и цистерны. Олег двигался к ней осторожно; напрягая зрение, всматривался в темноту. Где часовой? Возможно, он бежал? Каменные нервы нужны, чтобы стоять одному, окруженному мраком, зная, что каждую минуту тебя может поразить удар прикладом или копьем.

Впереди что-то блеснуло. Олег всмотрелся в мрак. По еле приметному движению увидел часового. Тот прижался к выкрашенной в серебристую краску цистерне, забыв, что на светлом фоне заметить его легче.

Олег подползал к цистерне все ближе, не отрывая взгляда от часового. Совсем немного оставалось до солдата, когда тот отошел в сторону. Постоял там и вернулся к цистерне. Олег пропустил его мимо себя, бесшумно поднялся и резко ударил ребром ладони по затылку. Часовой рухнул без звука. Олег быстро снял с него брючный ремешок, скрутил сзади руки, потом оторвал от рубахи солдата длинную полосу и плотно забинтовал его рот. Часовой опомнился, замычал, но Олег уже связывал его ноги. Выстрелы, сверкающие вдалеке искорки пуль торопили Олега.

Проверив узлы на связанном часовом, Олег ощупью нашел длинную деревянную ручку крана цистерны. Повернул ее. Плотная струя мазута ударила в углубление, залитое цементом, забурлила на дне. Олег нетерпеливо выдернул кран и вернулся к связанному часовому. Подобрал винтовку. Пригодится. Когда он вернулся к цистерне, зацементированная выемка под краном была почти полна.

Олег вытащил из кармана носовой платок. Пропитал его мазутом. Лег на бок, прикрывая своим телом выемку под краном от ближайших домов, поджег платок и бросил его в жирно лоснящийся мазут. От вялого огонька побежали синеватые легкие язычки. Постепенно они крепли, светлели, словно прилипали к мазуту.

Олег подхватил винтовку и побежал к причалу. Найти его, а затем и обогнуть было легко: рядом раздавался яростный лай встревоженной стрельбой собаки.

Олег уверенно вышел к мосткам, возле которых стояли катеp и весельная лодка. Нащупал цепь, привязанную к кольцу. Сунул в него ствол винтовки. Нажал. Кольцо не поддавалось. Олег стал расшатывать его, искоса посматривая на берег. Мазут разгорался. Черные контуры цистерны выделялись на зыбком розовом фоне. На белой стене электростанции дрожали багровые отсветы. С минуты на минуту там появятся люди.

Олег навалился всем телом на винтовку. Кольцо сидело в дереве, как впаянное. Олег пощупал цепь. После короткого раздумья он сунул ствол в одно из звеньев. Несколько сильных круговых движений, и оно разошлось. Олег забросил цепь на нос моторки, повернул ее к себе кормой. Вскочив в лодку, он сильно оттолкнулся прикладом винтовки от причальных мостков.

Блики пламени уже добирались до берега, дрожали на столбах и крыше навеса причала, играли на прикрывавшем нос лодки капоте из плексигласа. Олег завел мотор. Выхлопы его привлекли внимание прятавшегося под навесом сторожа причала. Тот что-то крикнул. Олег невнятно ответил, выигрывая дорогие секунды.

Лодка рванулась от берега. Сторож выстрелил в воздух. Олег ощупью нашел румпель руля и навалился на него всем телом. Пуля щелкнула по плексигласу и с воем рикошетировала в темноту.

Еще выстрел. Мимо. Еще.

Олег сидел лицом к берегу. Он видел, как из-за цистерны временами прорывалось ярко-красное пламя. Оно приплясывало, разбрызгивая золотые всплески, освещая снизу тяжелую корону дыма. Около цистерны появились люди. С винтовками. Винтовки — не лопаты, пламя ими не задушить. Да и поздно гасить, когда огненная струя опоясала цистерну.

Стрельба отдалялась от крепости, затихала. С новой силой вспыхнула она у перешейка полуострова. Дорого дал бы Олег, чтобы узнать, удалось ли повстанцам освободить заключенных. Неужели Педро не воспользуется такой возможностью, не убежит из тюрьмы? Или сеньор да Эксплосиво! Этому-то терять нечего. Неужели так сильна дворянская спесь, что человек готов погибнуть, но не воспользоваться помощью черных?

Форт-Торраго отходил все дальше. Внезапно на месте, где горела цистерна, взметнулось яркое пламя, раскрылось гигантским багровым цветком. Несколько позднее до моторки донесся глухой рокот взрыва. Крохотные фигурки на берегу разбегались от огня. Пылающая река устремилась по пологому спуску к морю, осветила стоящие наверху дома с черными окнами, вспыхнувший в черноте шпиль церкви.

Все дальше отходил Форт-Торраго, дальше. Маяк-мигалка уменьшался. Дольше всего виднелось в ночи яркое багровое пятнышко. Мазут горит медленно…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Всю ночь Олег не выпускал из рук румпеля. Спать не хотелось. Слишком сильно сказалось пережитое возбуждение. Ориентируясь на группу незнакомых крупных звезд, он держал курс от Форт-Торраго. Моторка шла хорошо, оставляя за собой тяжелые лоснящиеся валы с белеющими на них полосами пены.

Лишь с первыми проблесками зари Олег выключил мотор. Надо было выяснить, с чем он вышел в океан.

Горючего в баке осталось немного. Придется поберечь его на случай ветра, волны. На кормовой банке лежал забытый костылек с намотанной на нем прочной лесой и привязанной к ней блесной. Рядом поблескивал остро отточенным крюком багор. Под плексигласовым капотом стоял бидон. Олег приподнял крышку, заглянул в него. Литра три воды! Может быть, немного больше. Возле бидона лежал сложенный тент и дюралевые стойки. Олег открыл дверцы носового ящика. В нижнем отделении хранился нехитрый инструмент, ветошь, масленка и карбидный фонарь. В верхнем — остатки еды: кусок подсохшего пирога, завернутое в бумагу жареное мясо, банка сгущенки и бутылка из-под вина. Видно было, что рыболовы вчера спешили: забрали добычу и оставили лодку неубранной.

За минувшие дни Олег так истосковался по хлебу, что тут же съел пирог. Несколько раз он останавливал себя; сперва хотел разделить пирог на два раза, потом оставить хоть кусочек на вечер, а потом махнул рукой на благоразумие и, успокаивая себя тем, что к вечеру пирог окончательно засохнет, доел все, даже крошки подобрал.

Лишь теперь Олег осмотрел лодку. Суденышко ему понравилось. Сильный мотор, стройные обводы и защищенный капотом от всплесков встречной волны острый нос говорили о хорошей скорости и устойчивости «Алларда» — так называлась моторная лодка.

Солнце едва поднялось над горизонтом, но уже припекало. Олег развернул тент, вставил стойки в гнезда по обоим бортам и натянул на них брезент.

Пришло время позаботиться о пище. Олег проверил, надежно ли привязана блесна, и спустил ее в море. Сидя на корме, он подергивал лесу, всматриваясь в прозрачную зыбкую глубину. Ничего живого заметить в ней не удавалось. Изредка замаячат там похожие на юрких рыбок темные полоски — тени, падающие от ряби на поверхности моря, — и растают. Олег напряженно смотрит в воду…

Тропическое солнце жгло нещадно, обжигало даже сквозь тент. От металлических бортов, крашеных банок и покрывающих днище дощатых рыбин несло жаром. Из-под плексигласового капота полыхало, как из духовой печи. И негде было укрыться от зноя, духоты. Облитые морской водой рыбины и банки сохли на глазах. Нестерпимо хотелось пить. Дразнил стоящий на носу бидон — протяни руку и пей. Но остаться в таком пекле без воды — мучительная смерть. Интересно, сколько прожил Мбамба и его старейшины после того, как их приковали к скале? Долго ли пытало их солнце-палач?

Время шло. Ничего похожего на поклевку. Олег опускал блесну на разную глубину. Пробовал не подергивать ее, а водить. Не мог же океан быть безжизненным! В знакомых северных морях за это… время не раз скользнули бы поверху стайки мелкой сельди или мойвы. Над ними гомонили бы горластые чайки, кружили серые глупыши и франтоватые — в черных фраках с белыми манишками — кайры. А тут за все время лишь раз показалась вдалеке какая-то птица. Да и та летела высоко, деловито, не опускаясь к воде. Возможно, виновником неудачи был и сам рыболов. Олег был опытным промысловиком, умел спускать трал, поднимать, разделывать улов. Но ловить удочкой!.. Как-то, еще будучи школьником, он просидел полдня на Великой и поймал двух ершишек и окунька с палец. Кошке на смех! Но в Великой рыба была. Все же главная вина в море. Чужое оно, непонятое. Не может быть, чтобы в глубинах его не было ничего живого. А вот не дается оно пришельцу с другого края земли.

Жара и особенно жажда донимали все больше. Горячая рубашка налипала на потное тело, жгла. Нагретый воздух из-под плексигласового капота теснил к корме. Олег машинально подергивал опущенную за борт блесну. О чем бы ни думал он, мысли упорно возвращались к стоящему на носу бидону с водой. Припасть бы к нему, напиться, а там будь что будет. Сколько человек может прожить без воды? Припомнилось недавно прочитанное… В африканской пустыне четверо французов остались на поврежденном «виллисе». С трудом проковыляли они восемь километров, и тут двое из них умерли… Восемь километров! За два дня! А в штате Аризона летчик с разбившегося самолета прошел за восемь дней по пятидесятиградусной жаре двести сорок километров. Без воды! Он потерял четверть своего веса, но не погиб благодаря несгибаемой воле к жизни.

Воля к жизни! Бомбар переплыл на лодке Атлантический океан без пищи и воды. Но у него была рыба. Много рыбы! Он выжимал из нее сок и пил. А тут…

Олег бросил бесполезную блесну, смочил морской водой рубашку, шляпу и, обессиленный, лег на горячее днище. В окружающей его знойной пустоте он ощущал лишь сильные толчки в висках, а вместе с каждым толчком настойчиво стучало в голову, по всему телу: «Пить! Пить! Пить!» Солнце катилось вниз быстро. Вместе с вечерней прохладой пришло и облегчение, но пить хотелось по-прежнему, нестерпимо. Олег выпил четверть кружки воды. Насильно съел жареное мясо. Зачерпнул в бидоне еще полкружки. После некоторого колебания добавил в нее немного морской воды. Получилось солоновато, но пить можно. Добавляют же в пресную воду щепотку соли, чтобы умерить жажду. А пить все хотелось. Подумав, Олег отошел от соблазнительного бидона в дальний конец моторки.

Несмотря на проведенную накануне беспокойную ночь, спать не хотелось. Олег устроился на корме. Стоя на коленях, он навалился грудью па борт, не спуская глаз с темного моря: не покажутся ли вдалеке топовые огни парохода? Иногда он зажигал карбидный фонарь. Тонкий белый луч врезался в темноту, мигал, звал на помощь…

Так и заснул Олег, навалившись грудью на жесткую скамью. Приснились ему черепахи. Их было много, очень много. И все печеные, сочные. Они плыли по пресной воде. Олег от радости забыл о черепахах. Он припал губами к ручью, жадно пил прохладную воду, пил без конца и не мог напиться.

А утром снова однообразное море со всех сторон. Ровное, утомительно блестящее, оно сверкало и переливалось, будто злорадно подмигивало попавшему в беду одинокому человеку — голодному, с пересохшим ртом. Со всех сторон — куда ни взглянешь! — серая линия горизонта. И нигде ничего живого. Будто попряталось все от поднимающегося жестокого солнца, от злобной усмешки моря…

Долго сидел Олег под тентом, избегая смотреть на море. Понимая, что в его положении оставаться в бездействии опасно, он снова взялся за блесну. Юркая золотистая рыбка поблескивала под водой в косых лучах солнца, манила товарок, но так и возвращалась к корме моторки одна — никто около нее не появлялся. А Олег, давно уже потеряв надежду на удачу, все же упорно забрасывал блесну и подтаскивал. Занятие, конечно, бесполезное, но оно несколько отвлекало от жажды.

Солнце повисло в зените. Разморенный зноем, Олег оставил лесу за бортом и принялся перебирать носовые ящики. Он разворошил в них все. Ничего съедобного найти не удалось. Пришлось открыть сгущенку. После сладкого мучительно захотелось пить. Как ни сдерживал себя Олег, жажда оказалась сильнее сознания. К утру в бидоне оставалось немногим больше литра воды, теплой, с неприятным привкусом.

Сидя на корме, Олег вертел в руках пустую бутылку и найденный в ящике резиновый шланг, ломая голову, как бы выпарить пресную воду из морской. Отгадка казалась очень близка. Стоило налить в бутылку немного морской воды, подержать ее на солнце, и вскоре на стекле оседали крохотные капельки. Слизнуть бы их!..

Случайно Олег взглянул на море и забыл о бутылке, даже о жажде. Над водой скользнул острый, скошенный назад плавник. Акула! Хищница звучно шлепнула хвостом по воде и пошла кругами, постепенно приближаясь к лодке.

Это была влага. Влага, которую можно пить. Много влаги!

Олег сорвался с кормы и нырнул под плексигласовый капот за винтовкой. Попутно взгляд его задержался на бидоне. Трясущимися руками налил Олег из него полкружки воды и не смог остановиться: долил ее доверху. С наслаждением втягивая теплую воду, он присматривал за акулой. Остановилась. Снова пошла вокруг лодки. Не уйдет хищница! Олег подхватил винтовку, багор и вернулся на корму. Не спуская глаз с акулы, он дослал патрон в казенник и плотно прижал стебель затвора.

Акула, шумно разрезая воду, промчалась рядом с моторкой, оставляя за собой волнистый след. Олег напряженно следил за ней. Неужели уйдет? Нет. Возвращается.

Олег никогда не стрелял из боевой винтовки. Давно, еще школьником, довелось ему сделать несколько выстрелов из малокалиберки. Но сейчас придется стрелять не в консервную банку. Промаха делать нельзя. А хищница носилась вокруг лодки, постепенно сужая круги. Чем бы привлечь ее внимание, чтобы подплыла поближе?

Олег вытащил из носового ящика пропитанную жиром бумагу, в которую было завернуто жареное мясо, смял ее в комок и бросил в воду, а сам опустился на колено и уперся локтями о банку.

Хищница заметила приманку. Медленно подплывала она к покачивающейся на воде бумаге. Остановилась метрах в пяти — шести от кормы.

«Не спеши, — сдерживал себя Олег. — Бить надо только наверняка. Насмерть. Потом поддеть ее багром…»

Еле приметное движение плавниками, и акула уже в четырех метрах от него, в трех… Крупные, похожие на бычьи глаза хищницы уставились на комок бумаги.

Олег задержал дыхание, плавно нажал спусковой крючок.

Небо дрогнуло и разлетелось вдребезги. Крохотные сияющие осколки мелькали с бешеной скоростью и тонули во мраке. «Что с небом?..» Это было последнее, что подумал Олег.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Резкая боль в сгибе локтя. Олег дернул руку, но ее держали крепко. Он открыл глаза. Над ним склонилось острое лицо с крючковатым носом и падающим на глаза клоком волос. Губы человека шевельнулись. Откуда-то издалека, словно приглушенный расстоянием, прозвучал гортанный голос:

— Как дела?

Спрашивали по-португальски. Захотелось закричать, взвыть от обиды. Мучения в лесу, в поле и на лодке… Все полетело к чертям. Надо молчать. Притвориться глухим, немым, сумасшедшим, кем угодно и молчать, молчать… А вопросы по-прежнему доносились как бы издалека. Спрашивали по-английски, по-французски, по-немецки.

Олег молчал.

Стоящий у койки моряк в белом кителе выпрямился и обратился к женщине, убиравшей шприц и ампулы:

— Драга Владка!..

Дальше слова посыпались частые, незнакомые, совсем не похожие на португальские.

Олег всмотрелся в спорящих.

— Вы югославы? — спросил он и не узнал своего голоса, вялого, надтреснутого.

— Да, да! — Моряк оживился. — Я Драгомир Миланович. Штурман «Сплита». А кто ты?

— Русский. — Олег запнулся и удержал готовое сорваться название «Воскресенск», свое имя. Помогла выработавшаяся за время скитаний осторожность. — Рыбак.

Драгомир явно удивился, даже слегка приподнял плечи. Русский! Рыбак! Снятый с португальской моторки в открытом море между Мозамбиком и Мадагаскаром! Все это было совершенно невероятно или, во всяком случае, труднообъяснимо. Он хотел что-то спросить, но женщина в белом халате мягко остановила его рукой.

Олегу стало стыдно за свою недоверчивость, за то, что в этих людях он заподозрил возможных сообщников Баттисто и тюремщиков из Форт-Торраго. Спрашивали-то они по-португальски потому, что сняли его с «Алларда». Олег поймал руку Драгомира и хрипло произнес.

— Я с «Воскресенска». Траулер… — Он увидел удивленное лицо Драгомира и настойчиво повторил название: — «Воскресенск». Из Калининграда.

По лицу Драгомира было видно, что он ничего не понимает. «Воскресенск»! Из Калининграда! Как попал он к берегам Восточной Африки? Желая успокоить больного, Драгомир неопределенно повторил:

— Калининград! Да, да! Знаю. Есть такой порт.

Разговор ослабил Олега. Он выпустил руку Драгомира и сразу обмяк, закрыл глаза. Когда он снова открыл их, в каюте никого не было. В иллюминатор падал предвечерний сумрак. Снова потянуло ко сну.

Утром Драгомир, сидя у койки, рассказал, как вахтенный «Сплита» заметил неуправляемую моторку с поднятым тентом. Как могла прогулочная лодка оказаться так далеко от берега? «Сплит» подошел к ней и снял лежащего без сознания, с окровавленным лицом Олега. Рядом с ним валялась винтовка с вырванным затвором. Причину разрыва установить было нетрудно: ствол винтовки оказался слегка искривлен.

Слушая Драгомира, Олег вспомнил, как он силился вырвать кольцо из причальных мостков. Там он и согнул ствол винтовки.

В свою очередь и Олег рассказал о своих скитаниях по чужим морям.

Драгомир слушал его внимательно и лишь изредка вставлял:

— Фашисты!

Крутой перелом в состоянии Олега произошел на следующий день. Виновником этого оказался все тот же Драгомир. Он ворвался в каюту возбужденный, шумный, потрясая какой-то бумажкой.

— Добрые вести! Добрые вести! Радист нашел «Воскресенск»!

— «Воскресенск»? — Олег не мог поверить услышанному.

Но Драгомир не походил на шутника. Да и кто станет так шутить?

— Да, да! — горячо подтвердил Драгомир. — Радист наш запросил «Партизан». «Партизан» — ваш «Краснодар». А уж как «Краснодар» нашел в эфире «Воскресенск», я не знаю. Вот радиограмма. Тебе! С «Воскресенска»! — Драгомир торжественно прочитал: — «Рады воскрешению из мертвых. Ждем здоровым, сильным. Впервые после ремонта вышли в море. План идет хорошо. По поручению экипажа БРТ-128: капитан Самокишин, первый помощник Селиверстов, комсорг Сваха, председатель судового комитета Рыжов». Хорошо!

— «Воскресенск» цел! — с наслаждением вслушиваясь в свои слова, повторил Олег. — Цел!

Он снова и снова мысленно повторял содержание радиограммы. Быстро таяли остатки страха перед встречей с товарищами. Поругают, без этого не обойтись. Пускай даже накажут. Стоит ли думать об этом? Зато он увидит душистый луг за Мирожским монастырем, Сороковой Бор, усеянный земляникой, черникой, увидит солнце, не тропическое — злое, лишающее человека разума, а северное — доброе и ласковое солнце, появление которого приносит радость, оживляет поля и леса, поднимает привядшую траву… Новая мысль заставила Олега встревоженно приподняться.

— Драгомир!

— Да, друже…

— Где моя шляпа?

Дрожащий голос Олега, испуганное лицо сдержали готовую сорваться шутку. Драгомир подавил улыбку и ответил возможно серьезнее:

— Целы твои вещички…

— Дай мне шляпу. — Олег волновался, не мог лежать спокойно. Даже слабость исчезла. — Очень прошу! Сейчас же. Это важно.

Драгомир смотрел на него сочувственно. Что с ним? Нервы разыгрались? Зачем понадобилась мальчику замызганная, грязная шляпа? Да еще так спешно!

— Мне нужна… — горячился Олег. — Очень нужна моя шляпа.

Драгомир успокоил его как мог и вышел из каюты. К странностям больного надо относиться снисходительно.

Каждая минуна ожидания превращалась для Олега в бесконечность. Он ворочался, мял ставшую неудобной подушку, вслушивался в чьи-то шаги по коридору.

Вошел Драгомир. Протянул шляпу Олегу:

— Цела! — Он улыбнулся. — И все пятна на месте.

Олег дрожащими руками взял свою видавшую виды шляпу, отвернул кожаную подкладку. Сложенный листок — пожелтевший от пота, почти черный на сгибах — был на месте. Олег развернул его и показал внимательно следившему за ним Драгомиру записанные столбиком имена и адреса.

— Эти люди сидели со мной в одной камере. Я должен сообщить о них родным.

— Не только родным, — сказал сразу посерьезневший Драгомир. — Пусть много людей узнают о них. Можно сфотографировать это?

— Не потеряй. — Олег протянул ему листок.

Драгомир вышел. Олег остался один. В долгую бессонную ночь он больше не думал о том, что ожидает его на родине. В памяти его ярко, зримо, до мельчайших подробностей проходили минувшие недели. Теперь, когда все это осталось позади, Олег уже представлял себе встречу с товарищами на «Воскресенске», их лица. А до нее было еще так далеко!..