Мир приключений, 1977 (№22)

Дмитрий Биленкин. СИЛА ВООБРАЖЕНИЯ

Обсуждали не так давно новую книгу. Журналисты, писатели, ученые (книга была о науке) говорили о ней разное, но с восхищением. Академик, ученый с мировым именем, даже сказал, что прочел ее в один — нет не присест — пристой!

И книга того стоила. Ее автор и раньше талантливо писал о науке, но тут он превзошел сам себя. Под конец предоставили ему слово. Что обычно в таких случаях делает автор? Кланяется и благодарит…

Этот сказал иное:

— Недавно случилось мне быть в лаборатории, где компьютеры последнего поколения обучают музыкальному сочинительству. При мне эти электронные ящики на основе народных мелодий импровизировали свои, машинные, вариации. Я сидел и слушал. Что ж, музыка как музыка; далеко не Чайковский, хотя порой звучали мелодии не хуже тех, которые для эстрады сочиняют иные заурядкомпозиторы. Словом, кроме самого факта машинного творчества, ничего особенного. И вдруг меня проняло так, что неделю потом я ходил под впечатлением… Машина — машина! — неожиданно взяла да и сымпровизировала мелодию Дунаевского к известной песне из фильма «Волга-Волга»! И вот тут я понял, что нам всем пора ускоряться…

Тут было над чем поразмыслить.

Среди готических храмов есть такие, которые строились десятилетиями, а то и веками. Поколения мастеров сменяли друг друга на лесах, и все они работали одинаковыми приемами, использовали одни и те же строительные материалы, А приходя домой, эти люди зажигали по вечерам коптящие, как и тысячелетия назад, масляные лампы. Новости меж городами распространялись с той же скоростью, что и в Древнем Египте. Редкие новинки средневековья — мыло, часы — входили в быт едва не столетиями. И так во всем.

Нам трудно себе представить этот мир застывших вещей и стойкого уклада, где сын наследовал ремесло отца и деда, плоская Земля пребывала центром Вселенной, над всеми бдил бог, а выходное, дней молодости, платье бабушки, случалось, перекочевывало в сундучок внучки. Эта жизнь не была спокойной и безмятежной; пожарами по ней прокатывались войны, сильный забивал слабого, а злая чума выкашивала тех и других, едва не половиня население целых стран. Но ритмичная повторяемость событий напоминала бег волн, то высоких, то низких, но, в сущности, однообразных. Качественные изменения жизни зрели незаметно, и тысячелетиями святой истиной казались слова: «Что было, то и будет; что делалось, то и будет делаться, — и нет ничего нового под солнцем».

Наше время, постоянством которого стала быстрая изменчивость, смотрится на фоне истории кратким мигом.

Снова нам трудно себе представить, каким шоком отозвался в душах промышленно-технический перелом недавнего прошлого. Когда с ужасающей скоростью — аж до тридцати километров в час! — побежали первые паровозы, то из уст современника вырвался вопль: «Каждый, кто сядет на это чудовище, проникнется его скоростью и погибнет. А женщины, когда услышат его гудок, станут преждевременно рожать, и все мы вымрем, как вымерли мамонты».

Сегодня мы спокойно пересаживаемся с обычного (а давно ли он появился?) реактивного самолета на сверхзвуковой и не то чтобы очень переживаем… Так и должно быть, что особенного?

Скорость прогресса, однако, не только одаряет нас благами, но и преподносит новенькие, с иголочки, проблемы. Последние двести-триста лет объем научной продукции довольно устойчиво возрастал в среднем на пять-семь процентов ежегодно. Примерно так же росла и численность ученых. Ничего особенного как будто. Но семипроцентный ежегодный рост означает укрупнение научной продукции за тридцать лет более чем в семь раз. За шестьдесят лет он увеличивается шестидесятикратно, а за сто двадцать умножается в 2500 раз!

Это округленная, в максимуме взятая арифметика. Но скорость научного прогресса она выражает точно.

Во второй половине восемнадцатого века Вольтер писал, что всех просвещенных людей Европы можно было бы собрать в одном зале. Просвещенных — это, очевидно, философов, естествоиспытателей, литераторов, возможно, и просто хорошо образованных людей, ибо, заметим, в том же восемнадцатом веке иные сподвижники Петра I, вершители государственных судеб, были людьми безграмотными в самом прямом смысле этого слова. Даже если Вольтер неточен в подсчете, он недалек от истины: для всеевропейского сбора ученых того времени, скорей всего, хватило бы просторной комнаты. Понятно, что удвоение каждые десять-пятнадцать или двадцать лет столь малой группы исследователей проходило незамеченным. Но рост науки, как видим, напоминает собой взлет космической ракеты: сначала она еле движется, а потом — ищи ее в небе!

Вот как все это выглядит в абсолютных цифрах. Девять десятых ученых, когда-либо работавших на Земле, — наши современники…

Еще несколько цифр. В 1913 году всех научных работников России было менее двенадцати тысяч человек. Сейчас их более миллиона, а если к ним прибавить членов семей и, главное, тех инженеров, техников, рабочих, которые трудятся на науку, то выйдет, что сейчас в ее сферу вовлечено около десяти миллионов человек. Расходы на науку в 1975 году по СССР, кстати, составили почти десятую долю всех бюджетных трат. Все это, что и говорить, окупается трижды! Зная, однако, формулу роста науки, нетрудно вычислить, что при сохранении прежних темпов к 2000 году в сферу науки так или иначе будет вовлечено от 60 до 100 миллионов людей. При общем населении страны примерно в 300 миллионов человек.

Соотношение немыслимое, невозможное, абсурдное! Как быть?

Немного пофантазируем. Допустим, мы решили: хватит науке ускоряться, не надо больше лавин всяких новых капронов-нейлонов, обойдемся теми лабораториями, которые уже есть! Что выйдет?

Только один пример. Многовековые ужасы чумы, оспы для нас далекое прошлое (оспу медики сейчас прикончили даже в Азии; последний на планете очаг заболевания остался лишь в Эфиопии, да и то есть надежда на скорую его ликвидацию). Свежей память о страхе девятнадцатого века — чахотке. В сорок с лишним лет от нее умер Чехов. Сегодня он остался бы жив. С открытием пенициллина, сульфапрепаратов, как никогда прежде, дрогнули, поддались многие инфекционные болезни. Но не исчезли. Хуже того, микроорганизмы выказали стремительную приспособляемость к лекарствам. Иные болезни уподобились туго сжатой пружине; чтобы их удержать, тем более оттеснить, нужны всё новые, более сильные препараты. Стоит лишь ослабить нажим… Природа слепа, но не пассивна; на какие она способна контрудары, недавно мы все убедились на опыте экологии. И чем шире фронт нашего продвижения, тем вероятней опасность, тем больше надо сил и резервов, чтобы отразить внезапный прорыв. А ведь мы еще хотим наступать на болезни, не так ли?

Казалось бы, допустим широкий маневр средствами. Сохраняя объем исследований неизменным, усилим одни лаборатории, ослабим другие. Однако прогресс той же медицины уже немыслим без развития биологии, химии, физики, техники, психологии. А их прогресс, в свою очередь, невозможен без развития всех других отраслей знаний.

Даже в этом частном случае выбора просто нет. Наука должна развиваться. Вся! И быстро, если мы хотим себе лучшего будущего.

А развиваться, как прежде, вширь она скоро не сможет. Нельзя же ей, в конце концов, отдать все средства, все деньги, всех людей!

Наука оказалась у порога качественных перемен. И техника тоже, поскольку и здесь легко рассчитать, как скоро при прежних темпах все взрослое население страны должно стать за чертежные доски.

Нечто подобное уже случалось в других областях. Упрощенно все выглядело так. Когда людей было мало, а земли много, то крестьяне просто-напросто распахивали новые территории. Этот путь развития хозяйства вширь называется экстенсивным. Наконец осваивать стало, в общем, нечего. Сельское хозяйство где раньше, где позже вынуждено было прибегнуть к интенсификации производства: с тех же гектаров благодаря удобрениям, технике, новым сортам, агроприемам, лучшей организации стали получать больше продукции.

К тому же порогу, о чем ясно сказал XXV съезд КПСС, подошла у нас промышленность. Если прежде она существенно могла развиваться за счет новых рабочих рук, то теперь трудовые ресурсы, в общем, исчерпаны. Прежде всего интенсификация, только интенсификация! Надо резко повысить производительность труда на «заводском гектаре» за счет новейшей техники, технологии, организации. Дать все это должна наука.

Но и самой науке, как видим, приходит пора интенсифицироваться. За счет чего?

В первую очередь механизации, надо думать. Как обычные машины невиданно расширили возможности сельского и заводского труда, так «интеллектуальные машины» в перспективе должны умножить силу умственной работы. Наука еще расширяется, как встарь, и компьютеры уже всюду берут на себя математические расчеты. Машины все успешней управляют сложными технологическими операциями, все лучше переводят научные тексты, уже реферируют статьи, доказывают и выводят теоремы. Компьютер все более становится напарником человека в работе. И заметьте, не только в рутинной. Реферирование да и перевод — это уже творческий, хотя, так сказать, и низшего порядка, труд. Вывод теорем уж тем более!

Сотворчество человека и машины в будущем. Человек станет высвобождать себя для высших видов творческой деятельности, передоверяя машине все остальное. Постепенно, шаг за шагом, но неуклонно. Волнующая перспектива, и лучшего как будто желать нельзя.

Припоминается, как лет пятнадцать назад многим рисовалась такая идиллическая картина далекого будущего: сплошные заводы-автоматы, человек-управитель лишь нажимает на кнопки. Что ж, «далекое будущее» кое-где стало явью. Вот уральский новотрубный завод. Производством управляет ЭВМ, перед которой поставлена задача сделать сколь можно больше труб отличного качества. Как — это уже ее дело. Человек не вмешивается. Он лишь сидит за пультом. Один в огромном цехе. На всякий случай. Чтобы чуть что — нажать кнопку.

Воплощенная мечта, легкий труд, идиллия!

Более часа такой работы человек не выдерживает. Очень уж тяжело «ничего не делать», сидеть настороже…

Вот какие зигзаги порой делает вроде бы гладкая и очевидная дорога! Еще парадокс. В народном хозяйстве сейчас все шире внедряются АСУ — автоматические системы управления. И случается иной раз такое: появилась ЭВМ, есть АСУ, все по последнему слову «интеллектуальной техники», а производительность труда… упала. Умственно, психологически люди оказались не подготовленными к взаимодействию с компьютеризованной системой. Ведь обычная ЭВМ, извините, дура: что в нее заложишь, то и получишь. Но мощная; дело ей задашь или глупость, все перемелет охотно и возведет в квадрат. Прийти к ней с навыками работы на счетах все равно что с телеги пересесть за штурвал самолета.

Теперь приглядимся, как велико поле творчества в науке. Девять десятых нового в ней, оказывается, создают десять процентов научных работников. Действительность несколько отличается от ходячих представлений, будто занятие наукой — синоним творчества!

Перейдем на другой этаж умственной деятельности. В механизме научно-технического прогресса есть совершенно незаменимое звено — изобретение. Новое, небывалое прежде решение, без которого новой техники никак не создашь.

Изобретение — не открытие; есть люди, у которых десятки авторских свидетельств, патентов. Как правило, это не ученые, даже не всегда люди с высшим образованием. Специфика изобретательства такова, что им могут заниматься и ученые, и инженеры, и рабочие, — практика это подтверждает вполне. Меж тем внедренное изобретение в среднем дает от трехсот до ста тысяч рублей прибыли. Выгоднейшее дело!

Посмотрим, каков же у нас резерв изобретательства. Ученых, инженеров, инициативных рабочих в стране миллионов десять, надо полагать, наберется. Это, скорей всего, в минимуме. Пусть каждый из них сделает хотя бы одно изобретение раз в десять лет. Итого будет миллион изобретений ежегодно. Умножим это число на минимальную среднюю сумму дохода от изобретательства. Получаем сто миллиардов рублей прибыли. Больше четверти ежегодного национального дохода!

Фантастика и утопия, потому что реально нет ничего лаже отдаленно похожего. Может быть, изобретений делается столько, сколько надо? Отнюдь. На любом мало-мальски крупном заводе есть темник «узких мест» производства, которые необходимо, с помощью рационализации и изобретательства, расширить. Пункты в этих темниках часто не меняются годами.

На нехватку изобретений остро реагирует мировой рынок. На Западе — подчас весьма уродливо. Промышленный шпионаж за новинками существует очень давно, но сейчас он переживает бум. Возникла масса специализированных организаций, которые по всем правилам современной разведки, с использованием вертолетов, электронных средств подслушивания и обычного подкупа, охотятся за любыми техническими и технологическими новинками. Вот какой остроты достигла конкурентная борьба за дефицитные изобретения!

Отчего же нехватка, что мешает использовать вроде бы колоссальный потенциальный резерв изобретательства? Проблему организации дела оставим в стороне, не она нас сейчас интересует. Важнее тот ответ, который можно услышать: «О каком резерве идет речь? Изобретательство — особый вид творчества. Рассуждать так, как рассуждаете вы, столь же нелепо, как ожидать от десяти миллионов людей по миллиону хороших повестей ежегодно».

Довод серьезный. Но заметили, какая за ним открывается перспектива? Никогда, даже в самом отдаленном будущем, все инженеры и рабочие не смогут заняться в своей профессии подлинным, трижды необходимым обществу творчеством. Нет призвания, нет способностей — и точка! То же самое рассуждение можно перенести на науку, на все профессии настоящего и сколь угодно далекого будущего. Довольно безотрадная получается перспектива…

Несколько веков назад развитие капиталистических отношений поставило проблему всеобщей грамотности. Вспыхнули яростные споры: возможно ли всех нормальных здоровых детей обучить грамоте? Посильно им это?

Сейчас, когда спор давным-давно решен жизнью, он кажется наивным. Теперь развитие уже социалистического общества диктует введение всеобщего среднего образования. Тут даже особых споров не возникло — можно ли, посильно ли оно для всех мальчиков и девочек? Но попробовал бы кто-нибудь огорошить этой новостью педагогов, скажем, восемнадцатого века. Да их, чего доброго, инфаркт хватил бы!

И вот не успел еще совершиться переход ко всеобщему среднему образованию, как на горизонте всплывает вопрос: можно, надо ли учить всех творчеству? Задачи будущего накладываются на задачи настоящего — таков ритм века!

Между прочим, у нас один писатель приходится на несколько десятков тысяч человек; в Норвегии, Исландии — на несколько сотен, хотя, конечно, никакой особой генетической предрасположенности норвежцев или исландцев к литературному творчеству не существует. Это к вопросу о творческих призваниях.

Впрочем, дело не в этом, точнее, не только в этом. В семнадцатом веке выдающийся французский философ и математик Декарт писал: «И право, мне кажется удивительным нрав большинства людей, — они весьма старательно изучают свойства растений, движение звезд, превращение металлов и предметы подобных наук, но почти никто не помышляет о хорошем уме…» Минуло три с лишним столетия — да каких! — и один крупный советский физик заметил недавно, что ум человека, судя по всему, ничуть не усовершенствовался за века и тысячелетия. Мы куда больше знаем, это верно; потому что, как выразился еще Ньютон, стоим на плечах гигантов. В остальном мы, похоже, берем не качеством, а количеством. Будь дело иначе, уровень мысли древних показался бы нам банальным. Этого нет. Любой крупный современный ученый, раскрывая сочинения древнегреческих философов, находит в них такой полет мысли, такую мощь и силу, что впору позавидовать.

Однако не все и тут неизменно под солнцем. Слово «эвристика» впервые появилось семнадцать веков назад в трудах греческого математика Паппа Александрийского и обозначило собой поиск правил, закономерностей, способов творческого мышления. Редкий, обычно любительский поиск в этом направлении давал с тех пор почти нулевой результат. Лишь в последнее время пристальный рентген науки стал проникать в тайники творчества. И кое-что открылось.

Полвека назад опросили американских изобретателей: «Считаете ли вы, что изобретательские способности прирожденные или изобретательству можно учиться?» В семидесяти случаях из ста ответ был таков: «Научиться изобретать нельзя». Наука была вынуждена согласиться. А что она могла предложить?

Сегодня в СССР работает более тридцати школ, в которых учат изобретательскому творчеству инженеров, научных сотрудников, рабочих; бывает, для опыта берут школьников, — у них, насколько позволяют знания и опыт, получается тоже успешно. Занятия ведутся по программе, учебным пособиям, основанным на отечественной методике — АРИЗе (алгоритм решения изобретательских задач). Этот алгоритм не один год опробовался на различных предприятиях, в научных центрах и дал убедительный результат резкого повышения к. п. д. изобретательского труда. Выяснилось и то, что изобретательские проблемы, которые дотоле не поддавались многолетней осаде, с помощью АРИЗа берутся иногда за считанные дни. Для тех, кто видел метод в действии, не кажутся преувеличенными слова исследователей: «Изобретательскому творчеству можно учить, как учат математике; одаренность у людей разная, но в принципе каждый нормальный человек может при желании овладеть изобретательством и использовать АРИЗ на производстве так, как инженер использует математику».

А вот данные по США: в пятидесяти университетах введен «курс творческого мышления»; ежегодно выходит около ста книг на эту тему и защищается более десятка диссертаций. И, что уж совсем неожиданно, с той же целью открыты сотни курсов фантастики…

При чем тут фантастика?

Чтобы учить творчеству, надо знать его слагаемые, что от чего зависит, где расположено «магнето» и как его запускать. Нужны знания — это бесспорно и давно известно. Нужно владеть логикой — тоже бесспорно. Но слово «эрудит» отнюдь не синоним слову «творческая личность». И «логик» тоже. Знания можно уподобить топливу; логику — системе подачи топлива. А что еще должно быть в «моторе»?

В свое время Альберт Эйнштейн высказал такую парадоксальную мысль: «Воображение важнее знания, ибо знание ограничено. Воображение же охватывает все на свете, стимулирует прогресс и является источником его эволюции».

С последним утверждением согласиться трудно: не воображение, а потребности служат источником прогресса. И насчет того, что важнее, тоже вопрос спорный. Но творческий ум всегда высоко оценивал воображение. Известный химик восемнадцатого века Пристли считал, что по-настоящему великие открытия могут делать лишь те ученые, которые «открывают свободный путь своему воображению». Кстати, он едва ли не первый высказал мысль, что доля воображения в технике и механике выше, чем в художественном творчестве… С этим вряд ли бы согласился известный испанский поэт Лорка: «Для меня воображение, — писал он, — это синоним способности к открытию».

«Вообразить, — это значит — вдруг увидеть. Увидеть хорошо, ловко, правдиво…» — солидаризуется с ним певец Федор Шаляпин. Но прав и Пристли. Так, по мнению Резерфорда, «опыт без фантазии или воображения или воображение без проверки опытом может дать немногое».

А вот каково мнение обо всем этом современной науки. «… Сегодня человечество не удовлетворяет уже стихийное творчество. Отсюда и родилась общественная необходимость научного управления творческим процессом». Меж тем «без развитого воображения нет не только открытия, но и широкого взгляда на вещи, нет активного восприятия действительности, нет гармонично развитой личности, воспитание которой социалистическое общество ставит своей конечной целью». Поэтому упражнения для развития воображения и творчества так же необходимы человеку, как и физическая подготовка».

Это пишут советские исследователи Ц. Короленко и Г. Фролова в недавно вышедшей книге с характерным названием «Чудо воображения». А в таком авторитетнейшем издании, как Большая советская энциклопедия, мы читаем: «Развиваясь вместе с усложнением процесса труда и общественных отношений, воображение становится одним из основных элементов сознания и деятельности человека…»

Воображение становится одним из основных элементов сознания и деятельности человека. Становится! Это многое объясняет. И то, почему до сих пор мало кто прислушивался к тем оценкам, которые давали воображению крупнейшие писатели, ученые, художники. И то, почему в обыденной жизни к воображению, фантазии часто относятся прохладно. Знания — это ясно, они нужны, без них — никуда, а воображение… Какие-то фантазии, грезы — зачем?

Слова энциклопедии объясняют и то, почему паука и следом практика вдруг так заинтересовались «фантазиями». И до чего дело дошло! На очередной национальной конференции по проблемам творчества выступает директор — распорядитель Комиссии гражданских служб США. Комиссия эта у нас малоизвестна; между тем это, по существу, федеральный отдел кадров, ответственный за подбор и расстановку миллионов чиновников. С обширной исследовательской лабораторией, кстати сказать. И вот с высокой научной трибуны «главный кадровик» Америки основным свойством творческой личности объявляет воображение…

Небезынтересно, как практика уже использует воображение. Двадцать с небольшим лет назад, впервые в истории, возник метод активизации творческой, прежде всего научно-технической, деятельности — «мозговой штурм». Суть метода проста. Имеется задача, проблема, которая обычным усилиям не поддается. Тогда собирают специалистов, чтобы они выдвигали любые — хоть «в плане бреда»! — идеи. Критиковать идеи нельзя, их можно только подхватывать, развивать, выдвигать свои (анализ, критика, отбор — потом). Вот в принципе и все…

Метод оправдал себя и стал широко применяться. А что, собственно, было сделано? С воображения сняли узду…

Скоро, однако, выявились недостатки метода. Неуправляемое воображение подобно ненацеленному тарану: может сокрушить преграду, а может скользнуть мимо.

Воображение штука сложная. Один небольшой пример. Гоголевский Манилов — вот уж кто не страдал скудостью воображения! Но, как говорится, упаси нас от такого «творчества»… В чем тут дело, для современной науки не секрет. Есть воображение активное, а есть пассивное. Первое в основном нацелено на внешний мир и служит достижению цели. Второе обращено внутрь и от житейских задач оторвано. Бывает достаточно одной серьезной жизненной неудачи, чтобы человек попал к нему в плен и замкнулся в иллюзорном мире.

Двойственность воображения естественна, поскольку все в мире может служить и добру и злу; лекарством нетрудно отравиться, а из ядов делают отличные лекарства. То же самое и в психической жизни: усвоение тех же знаний — благо, но как легко здесь переутомить человека и швырнуть его в болезнь! И воображение даже в теории нельзя разделить на «хорошее» и «плохое». Не только потому, что его активная и пассивная форма переплетены в сознании, как уток и основа в ткани. Уж где, казалось бы, концентрат пассивных фантазий, так это в сновидениях! Начисто вроде бы бесполезная вещь… Проверили. Давали человеку выспаться, но лишали его сновидений. Оказалось, что это верный способ загнать человека в невроз. Кстати, многим писателям, ученым, художникам замечательные идеи и образы приходили как раз в сновидениях.

Раз уж мы коснулись патологии, то вот небольшая сцена. Сидят люди и с отрешенным видом порой изрекают: «Свинцовое окно!», «Квадратный шар!», «Горячий лед!»

Палата умалишенных? Отнюдь! Идет вполне серьезное занятие по методу синектики, которая явилась усовершенствованием «мозгового штурма». Если раньше эпизодически собирали тех или иных специалистов, то теперь создают уже постоянные и тренированные группы — таково основное отличие синектики. Тренируют людей прежде всего на воображение. Чтобы развить фантазию, надо, допустим, в виде упражнения быстро придумать десять несовместимых сочетаний. Кстати, это не так просто, как кажется. Тот же «горячий лед», например, не годится: получен такой в лаборатории. Вообще фантазирование нелегкое дело, хотя многие убеждены в обратном.

Синектика доказала большую, чем «мозговой штурм», эффективность (американские фирмы платят за обучение своих специалистов синектике многие десятки тысяч долларов). Но проблему управляемости воображения толком не решила и она.

Сложней подход к этой проблеме в АРИЗе.

Гением изобретательства называют Эдисона. Но о его методе хорошо сказал другой крупный изобретатель — Николай Тесла: «Если бы Эдисону понадобилось найти иголку в стоге сена, он не стал бы тратить времени на то, чтобы определить наиболее вероятное место ее нахождения. Он немедленно с лихорадочным прилежанием пчелы начал бы осматривать соломинку за соломинкой, пока не нашел бы предмета своих поисков».

Бессистемный поиск, он же метод «тыка», он же метод «проб и ошибок»; надо быть гением и жить очень долго, чтобы на его основе добиться таких успехов, как Эдисон. Меж тем, когда под рукой нет спасительного круга научной теории, так действует всякий, кто незнаком с достижениями современной эвристики. Мысленно он топчется вокруг и около изобретательской задачи, не имея понятия, куда же идти. Это напоминает игру в жмурки.

АРИЗ дает в руки компас и карту.

Скажем, так. В годы войны возникла неотложная задача. Существуют ваграночные печи, которые обладают одним неприятным свойством: время от времени из трубы выбивается пламя. Город затемнен, а здесь — шутка ли! — такой демаскирующий фактор. Процесс же на время налета остановить нельзя. Не удается и трубу надежно прикрыть колпаком — падает тяга.

Эту задачу, несмотря на обещанные вознаграждения, в годы войны нигде разрешить не удалось, хотя, как мы сейчас увидим, для победы над ней вполне достаточно школьных знаний.

Учебник по АРИЗу не столь уж мал по объему, мы его пересказывать не будем — упростим до предела. Первый «шаг», первое требование методики — надо представить, вообразить идеальный конечный результат. Будто нам дали волшебную палочку: взмахни ею — и получишь искомое.

Смысл этого требования вот в чем. Изобретение — всегда переход к новому качеству. Топтаться поэтому нельзя, нужен скачок, прорыв, выход мысли на новую орбиту. А притяжение, инерция существуют не только в физике. Двери первых вагонов московского метро были снабжены ручками. Зачем, двери-то автоматические! Ну как же, все двери имеют ручки… Это мелочь, курьез, бывает и посерьезней. Телескоп появился только в начале семнадцатого века. А оптика позволяла решить эту задачу столетия на два раньше. И потребность была огромная — не в телескопе, так в подзорной трубе, — военная, морская, жизненно важная. Но изобретение, которое так сильно ускорило науку, запоздало. И ясно почему. Качество линз было неважным. Соединить одну мутноватую линзу с другой — что выйдет? Недостатки сложатся…

Новое часто противоречит «здравому смыслу». В сороковых годах Максутов изобрел новый вид телескопа. И с удивлением обнаружил, что его можно было придумать и сделать еще во времена Ньютона! Мешал в принципе тот же «психологический барьер». Изобретения, как показал их тщательный анализ, систематически запаздывают если не на века, то на годы и десятилетия.

АРИЗ сразу требует от мысли скачка. Никаких «невозможно», «этого не может быть», — воображению все доступно!

Хорошо, наш идеальный результат… Ага! Пламя не выбивается из трубы.

Мало, однако, сделать скачок, надо его сделать в правильном направлении. В АРИЗе предусмотрена корректировка фантазии. Ее механику излагать не будем, просто проверим себя: «А если пламя выбивается, но невидимо с воздуха, будет ли это идеальным результатом?»

Наш здравый смысл немедленно заявляет протест: да как же это ночью возможно невидимое пламя?!

Меж тем задача уже решена. Кто не убоялся «сумасшедшинки», тот сразу прикинет: а вот пламя газовой горелки на кухне в солнечном луче незаметно… Все дело в контрасте источника света и фона. Значит, что надо сделать? В нужный момент окрасить пламя печи в синий цвет. С помощью добавки медного купороса, к примеру. Тогда его не будет видно с воздуха.

Теперь, надо полагать, станет понятней результат исследований, которые показали, что при прочих равных условиях (способности, знания, опыт) тем людям легче и быстрей даются изобретения, которые систематически читают фантастику. Это «литература воображения», в ней все построено на парадоксе, на «сумасшедшинке». Вот что сказано о ее роли в книге «Алгоритм изобретения», где излагаются теоретические и методологические основы изобретательского творчества: «НФЛ помогает преодолевать психологические барьеры на путях к «безумным идеям», без которых не может развиваться наука… Нельзя, конечно, сказать, что НФЛ стала незаменимым инструментом научно-технического творчества. Но она, безусловно, является одним из важных инструментов».

Поэтому не приходится удивляться тому, что в США открываются курсы изучения фантастики. Что в состав синектики входит прием «научно-фантастического изобретательства». Что в СССР при обучении изобретательскому творчеству слушателям настоятельно рекомендуют читать фантастику.

Воображение — это, в сущности, способ гибкого и свободного моделирования ситуаций, поступков, явлений, воспоминаний, образов. Своеобразная игра с элементами мира. Можно предположить, что в ходе эволюции воображение развивалось как средство познания настоящего и предугадывания будущего. Ведь чем полнее и шире такое моделирование возможных событий, тем меньше элемент внезапности, быстрей и лучше реакция на новую ситуацию, тем выше шанс на успех. Не в том ли, кстати, секрет значимости «бесполезных сновидений», что это особый полигон подсознательного моделирования?

Ситуация ныне меняется как никогда быстро. Поэтому роль воображения куда шире утилитарной подгонки его к требованиям научно-технического прогресса. Английский исследователь К. Вильсон пишет: «Воображение — это способность схватывать реальность факторов, которые в настоящее время не воздействуют на наши органы чувств. Это сила проникать вне настоящей реальности, как радар способен проникать сквозь облака. Человек медленно развивает психическую силу, аналогичную радару, чтобы освободить себя от избранной им самим узости восприятия».

Без «мысленного радара» нам обойтись уже нельзя. Тревожным сигналом стало внезапное, наукой не предсказанное ухудшение экологической обстановки. Дальше так дело идти не может. Нельзя мчаться, видя лишь на расстояние вытянутой руки. Даже по знакомой дороге нельзя, а уж по неведомой тем более. Не случайно именно в шестидесятых годах, когда перед всеми грозно возник силуэт экологического кризиса, стала бурно развиваться прогностика, футурология.

Опыт прогностического, научного дальновидения пока мал, опыт художественного, фантастического — огромен. И хотя это разные вещи, к фантастике стоит приглядеться с этих позиций, быть может, нам удастся уловить какие-нибудь закономерности.

На пороге пятидесятых годов вышел сборник научно-фантастических рассказов с характерным названием: «На грани возможного». Его автор честно предупреждал, что фантазирует лишь о том, что вот-вот сбудется в лаборатории ученых.

С тех пор сбылось много такого, что автору и не снилось (в рамках тогдашней оптики, например, казался невозможным лазер). А то, что мнилось фантасту осуществимым и близким, за редким исключением так и не сбылось. Как не сбылись и те предвидения Жюля Верна, которые он выводил из частных, вроде бы близких к выходу в жизнь разработок своего времени. Похоже, дело не в таланте. Фантастика перестает работать, как только от нее требуют «близкого прицела».

И можно понять почему: упершись взглядом в листву, нельзя разглядеть леса. Тот же радар был создан для дальновидения, отнюдь не для обзора заоконного пейзажа. Очевидно, мощное воображение мало что даст и для «ближней прогностики»; здесь важнее логика.

Сконцентрированная в фантастике сила воображения целит за горизонт видимого и потому очевидного. Думаете, она не засекла грядущую тень экологической угрозы? «Настанет день, когда деревья будут из металла, луга — из войлока, а морские побережья — из металлических опилок!.. Это «прогресс».

Сказано Жюлем Верном лет сто назад, когда дурным бредом показались бы пластмассовые (иные губит смог) пальмы лос-анджелесского бульвара и усеянные консервными банками берега рек, озер и морей. А малоизвестный французский фантаст Робида в конце девятнадцатого века написал роман о наших днях, абзацы которого о состоянии природы кажутся выдержкой из сегодняшней газеты. В целом роман, конечно, наивный, но горожане в нем, между прочим, не только страдают от промышленного загрязнения, но и обыденно смотрят телевизор…

Радар художественного воображения засекает крупные, скрытые далеко за горизонтом явления. Но изображения, которые он дает, надо, если хотите, дешифрировать, как дешифрируют снимки с Марса.

Лазер, по свидетельству справочников, появился в 1960 году. Это верно, но с поправкой. В 1897 году лазер возник на страницах романа Уэллса «Борьба миров» под именем «теплового луча». В 1925 году его скрытую мощь снова продемонстрировал инженер Гарин.

Все чистая игра воображения. Настолько, что поколения научных комментаторов повести А. Толстого, отдавая должное писательской выдумке, на всякий случай предупреждали читателя, что никакого такого луча быть не может.

Примечательно вот что. В романе Уэллса лазер (простите, «тепловой луч»!) — изделие сверхвысокой инопланетной техники. И даже когда генератор луча попадает к людям, они его устройства понять не могут. В повести А. Толстого гиперболоид — изделие уже чисто земное и даже не очень сложное.

Этим этапом работы фантазии соответствовали такие этапы действительности. 1897 год: наука и близко не подошла к идее лазера. 1925 год: А. Эйнштейн, о чем Толстой не знал, уже заложил основу теории лазерного излучения. Сам лазер появился в 1960 году, но, как заметил один из его создателей, он вполне мог быть создан еще в конце 20–х годов…

Тут уместно вспомнить мнение известного советского физика Д. Блохинцева: «Несколько слов о роли писателей-фантастов. Насколько я могу судить, большая часть их предсказаний попросту ошибочна. Однако они создают модели, которые могут иметь и на самом деле имеют влияние на людей, занятых в науке и технике. Я уверен, например, в таком влиянии «Аэлиты» и «Гиперболоида инженера Гарина» А. Н. Толстого, увлекших многих идеями космических полетов и лазера».

Надо ли к этому добавлять, что увлечь может только подлинно художественная, талантливая фантастика?

В одной зарубежной работе недавно была даже сделана попытка вывести формулу, связующую чтение фантастики в молодости со скоростью научно-технического прогресса, которую это поколение впоследствии задаст. Ничего удивительного в такой попытке нет. Было бы наивно думать, что совпадение тех стран, которые идут в авангарде НТР, с теми, где широко читают и пишут фантастику, случайно. Фантастика не просто развивает воображение и побуждает к прогностическому мышлению. К. Циолковский давно вывел формулу: «Исполнению предшествует мысль, точному расчету — фантазия».

Надо лишь реализовать заложенную в ней энергию.

Это оказалось делом более сложным, чем использование возможностей, скрытых в знаменитой формуле Эйнштейна е = тс2. Атомной энергией мы уже давно пользуемся, а к овладению энергией творчества лишь приступаем. Сейчас там обнаружен свой, способный возбудить цепную реакцию «уран» — воображение. Им, понятно, дело не исчерпывается; обнаружатся новые возможности, о существовании которых мы пока, быть может, не подозреваем. Но и Волга начинается с ручейка; его можно и отвести в болото, и перегородить плотиной, и расчистить.

Сейчас мы вышли — нас вывела жизнь — на берег такого ручейка. Где-то о нем еще и не слышали, а где-то уже поставили на нем турбинку. Долгие годы действует при Новосибирском Академическом городке клуб юных техников. Отборочная олимпиада — конкурс фантазеров. Двери клуба открываются перед теми, кто способен придумать фантастический проект, сочинить фантастический рассказ, написать фантастическую картину. Можешь фантазировать — тебе открыт путь в технику.

Но техника только средство. И ничего более. Нет творческой и гармоничной личности без развитого воображения — так говорит сегодня наука. Становление такой личности — вот цель научного социализма.

Надо ускоряться!

Об Эдисоне рассказывают — возможно, быль, может быть, анекдот. Пришел к нему вдохновенный молодой человек и сказал, что он задумал изобрести универсальный растворитель. Такой, чтобы, значит, растворял все. «Отлично! — сказал Эдисон. — А в чем вы будете хранить свой растворитель?»

Долгое время этот довод казался неотразимым. Он уподобился тому «крайнему пределу», которым на древних картах обозначили запрет дальнейшего мореплавания. Несколько лет назад «Пионерская правда», по инициативе разработчиков АРИЗа, предложила своим читателям найти способ хранения универсального растворителя. Пришло множество ответов. Некоторые школьники предложили сразу два надежных способа хранения вещества, которое растворяет все…

Дело идет!