Мир вокруг нас

От Севера до Юга

Посмотрите на карту нашей Родины: как велика она, как необъятны ее просторы! Если пересечь ее в скором поезде с запада на восток, это займет не менее двенадцати суток! Одиннадцать тысяч километров отделяют западную границу Советского Союза от самой крайней восточной ее точки.

Если же совершить путешествие с севера на юг нашей страны, вдоль одного из пересекающих ее меридианов, перед нами пройдут по порядку почти все природные зоны — от ледяных просторов Арктики до знойных пустынь Средней Азии и субтропиков Кавказа.

Попробуем же совершить такое воображаемое «путешествие по меридиану». В этом разделе нашей книги вы найдете рассказы о различных природных зонах нашей страны, о том, как живут и трудятся в самых разнообразных географических и природных условиях наши советские люди, покоряя и переделывая природу, заставляя ее работать на благо человека.

В Арктике

Арктику обычно считают ледяной пустыней. Однако это неверно, особенно по отношению к арктическим морям, их побережью и островам.

В весенние и летние месяцы жизнь здесь бьет ключом. Каждый раз, когда летом входишь на корабле в полярные льды, поражаешься богатству царящей тут жизни. Тысячи разнообразных птиц — чайки, кайры, чистики, люрики, глупыши, поморники, гагары, бакланы и кулики — кормятся на разводьях и в полыньях. Стаями, парами и в одиночку носятся они над морем и кромкой льдов, наполняя воздух гомоном. Сотни тысяч уток гнездятся на берегах заливов. Тысячные стаи гусей откармливаются в приморских тундрах. Всюду шныряют юркие, вертлявые кулики. В тяжелом полете проносятся вдоль берега гаги. Неподвижно, как часовые, сидят на возвышенностях тундры белые полярные совы, подстерегая зазевавшихся леммингов^[1]. Круглые сутки распевает свою бесхитростную, но жизнерадостную песенку маленькая пуночка.

Оживленно и в море. Из воды то и дело высовываются круглые головы тюленей. Стада моржей крепко спят под лучами незаходящего летнего солнца. Порой можно наблюдать бредущего по льдам белого медведя. В открытом море нередко видны «фонтаны», выбрасываемые китами.

Разве можно, повидав все это, говорить о безжизненности Арктики?

Правда, животный мир Арктики насчитывает небольшое количество видов, но зато каждый вид птиц и животных представлен в огромном количестве.

С наступлением зимы льды сковывают моря Арктики. Пелена полярной ночи накрывает страну. Крепнут морозы. Бушуют метели. Все живое, словно подсолнечник, тянется за солнцем. Еще до наступления морозов уносятся на юг птицы. Вслед за отодвигающейся кромкой льдов уходит к югу гренландский тюлень, из некоторых районов откочевывает морской заяц. Из Чукотского моря через Берингов пролив уходит морж. Тысячными стадами держится поближе к разбитой кромке льдов белуха.

Жизнь прячется и замирает. Во многих районах полярных морей из морского зверя остается только нерпа. Но и ее теперь не увидишь, она живет подо льдом, пользуясь для дыхания отдушинами, или, как говорят на севере, лунками, продухами. На суше остаются зимой лемминг и песец. Лемминг строит ходы под снегом и разыскивает там себе пищу — стебельки и корешки полярных растений. За не видимым под снегом леммингом охотится не видимый во тьме полярной ночи белый песец. Белые медведи бродят среди льдов в поисках скрытых под снегом нерпичьих лунок или подкарауливают нерп возле разводьев.

Из птиц на побережье океана и на некоторых арктических островах на зиму остается один ворон. В лютые морозы, с намерзшими ледяными бакенбардами, носится он над тундрой, оставляя за собой след кристаллизованного пара, и оглашает зловещим карканьем застывшие пространства.

Луна, показавшаяся из-за горизонта, была желтой, как хорошо созревший лимон. Море стало совсем черным. Широкая дорога, отливающая желтым шелком, легла на морскую гладь. Все окрасилось только в два цвета. Льдины, застрявшие на отмели, с одной стороны искрятся ярко-желтым цветом, а с другой кажутся черными.

Море сегодня необычно.

Еще вчера вода, близкая к замерзанию, казалась густой и тяжелой, как ртуть. Море в таком состоянии немеет: не услышишь ни всплеска, ни шороха. Сегодня, как и накануне, в морозном воздухе царит полный покой, а море кипит, точно при очень свежем ветре. Гребешки волн бороздят водное пространство. Фонтаны брызг то и дело взлетают в воздух.

Особенно оживлен пролив между островами. Всплески, сопенье, глубокие вздохи, какие-то странные звуки, напоминающие приглушенное хрюканье, беспрерывно доносятся на берег.

Это кормятся белухи. Тысячи белух. Они превращают море в кипящий котел и не дают ему возможности одеться льдом. Их здесь — как сельдей в бочке. Только большинство этих «сельдей» достигает в длину четырех — пяти метров, и даже самые маленькие из них никак не уместятся в самой большой сельдяной бочке.

Огромные, сильные звери пенят морскую поверхность. Они ежеминутно то погружаются, то всплывают. Белые блестящие спины взрослых животных, попав в желтые лучи луны, кажутся огромными топазами.

Косяки мелкой рыбки — сайки — с полудня идут по обеим сторонам нашего острова, а преследующие их стада белух вновь и вновь появляются то в проливе, то с морской стороны.

Иногда к юго-восточному мыску, где стоит наш домик, одновременно подходят с обеих сторон два стада. Тогда путь сайке преграждается, и она застревает в бухточке, как раз против нашего домика. Что в этот момент здесь делается! Могучие звери устремляются вслед за рыбой, в тесноте сталкиваются друг с другом, сопят, бьют по воде огромными хвостами. И все это происходит совсем рядом, в двадцати — двадцати пяти метрах от нашего домика. Невольно радуешься, что звери не могут выйти на берег, иначе они снесли бы наше жилище, как ураганная океанская волна.

Наши собаки возбуждены и никак не могут успокоиться. Они бегают вдоль берега и лают на море, вдруг ставшее таким странным: живым, дышащим, сопящим и бурлящим.

Время приближается к полуночи. Луна поднялась высоко над горизонтом. Свет ее стал серебристым, как обычно. Море освещается лучше, зрелище стало еще более захватывающим. С северо-запада идут все новые и новые стада белух.

…Уже несколько суток мы живем в этой фантастической обстановке. Она настолько необычна, зверей такое множество, что мы чувствуем себя точно во сне. Охотничья горячка захватила нас, хотя тяжелая работа по вытаскиванию и разделке огромных туш очень утомляет. От усталости мы еле волочим ноги, ходим, пошатываясь, и моментами как бы засыпаем на ходу; но все же неохотно покидаем берег и не задерживаемся в домике. Мы знаем, что такое зрелище, даже в Арктике, можно видеть далеко не каждый год.

«Весь день горели яркие звезды…» Так однажды вечером начал я очередную запись в дневнике. Начал… и остановился. Перечитал фразу. Она звучала так же необычно, как если бы кто-нибудь сказал: «всю ночь светило яркое солнце». Но это было на самом деле так, и через полгода я мог бы, не отступая от истины, написать: «Солнце светило всю ночь». Так Арктика перевертывает привычные понятия.

Мои мысли прервал стремительно влетевший с улицы радист Вася Ходов:

— Скорей на улицу! Все горит!

— Что горит? Где?

— Небо горит… все небо! Сияние! Да скорей же, а то кончится!

Я быстро оделся.

…Небо пылало. Бесконечная прозрачная вуаль покрывала весь небосвод. Какая-то невидимая сила колебала ее. Вся она горела нежным лиловым светом. Кое-где показывались яркие вспышки и тут же бледнели. Сквозь вуаль ярко светились звезды.

Вдруг вуаль исчезла. В нескольких местах еще раз вспыхнул лиловый свет. Какую-то долю секунды казалось, что сияние погасло.

Но вот длинные лучи, местами собранные в яркие пучки, затрепетали над нами бледно-зеленым светом. Вот они сорвались с места и со всех сторон метнулись к зениту. На мгновение замерли в вышине, образовали огромный сплошной венец, затрепетали и потухли.

— Ух! — выдохнул Вася.

Никто из нас не заметил, когда и как на юге появился огромный, широкий занавес. Крупные, четкие складки украшали его. Волны то красного, то зеленого света, чередуясь, проносились по нему с одного края до другого. Невозможно было разобраться, где они возникают, откуда бегут и где умирают. Отдельные полотнища занавеса ярко вспыхивали и тут же бледнели. Казалось, что занавес плавно колеблется.

На западе опять появились длинные лучи. Потом малиновые облака закрыли полнеба. Еще раз лучи устремились к зениту…

Картина менялась каждое мгновение. Время бежало незаметно. Уже час мы любовались северным сиянием.

Вася с поднятой головой сидел на полузанесенной снегом шлюпке. Он словно застыл. Юноша впервые видел такую картину и, захваченный ее красотой, не мог оторвать зачарованного взгляда от полыхающего неба.

А Арктика, будто чувствуя, что сегодня приобрела нового ценителя ее красот, все шире открывала свое лицо, озаренное полярным сиянием.

Совсем как в сказке

Ехали мы ночью на санях по березняку. Иногда березы расступались, и тогда под полозьями саней мелькали разноцветные мхи и кочки, поросшие пестрыми цветами и спелыми ягодами. И вдруг видим: над березами вдалеке торчат шляпки грибов. Хорошие грибы: подберезовики, подосиновики… Остановились мы, сорвали грибы и принялись искать еще. И что же: раздвинешь две — три березки — и найдешь хороший грибок!

Но больше они сами показываются, над березами свои шляпки поднимают.

Набрали мы грибов полную корзину. Смотрим на часы: время позднее — за полночь зашло, пора спать ложиться. А солнце вовсю светит и не думает заходить. Как же спать-то? Куры засмеют… Ну, к счастью, кур нигде поблизости нет, не увидят.

Положили мы свои спальные мешки на березы, забрались в них с головой, чтобы солнце не светило и комары не кусались, и крепко заснули…

Вы, наверно, думаете, что я сказку рассказала?

Разве грибы над березами растут? Разве солнце светит по ночам? Разве на санях по траве ездят?

Если сесть в поезд в Москве и поехать на север, то сначала за окном будут мелькать дремучие леса. Как ни глянешь в окно — все лес да лес: сосны, березы, елки… Надоест смотреть. И вдруг подойдешь к окну, а за окном равнина зеленая расстилается, и ни одного деревца не видно. Это началась тундра. Она находится далеко на севере.

В тундре очень длинная суровая зима и совсем коротенькое лето. Но лето в тундре особенное: солнце светит и днем и ночью, и темноты совсем не бывает. Поэтому-то и приходится ложиться спать при ярком свете солнца. А если будешь темноты дожидаться, то придется не спать больше двух месяцев!

Деревья в тундре не растут — им слишком холодно, а береза, про которую я рассказала, — мелкий кустарник. Листики у нее, как копеечки, а иногда еще и мельче, а стволики стелются по земле. Полярная береза не дерево, а кустик. Она растет очень медленно. Березовой веточке в палец толщиной может быть столько же лет, сколько толстому дереву в лесу.

А грибы летом в тундре вырастают настоящие, большие, вот они и поднимаются выше березок.

В тундре круглый год ездят на оленях, запряженных в легкие саночки — нарты. Дорог там нет, но зато много кочек и болот. На колесах по ним не проехать, а маленькие нарты идут легко.

Вот видите, сколько интересного в тундре!..

По тундре

Наша научная экспедиция занималась изучением оленьих пастбищ в тундре.

Добраться до тундры не так-то просто. Семь дней плыли мы на пароходе вниз по Иртышу и Оби от Омска до Салехарда.

От Салехарда наша экспедиция отправилась на катере вниз по Оби, затем вверх по ее притоку — реке Щучьей, и дальше — на лошадях по тундре.

За долиной реки Щучьей начались просторы, похожие на степь, с пологими холмами и озерами. Над головой — ясное небо, большое, как тундра. И ни дыма, ни человека кругом!

По ложбинам с ручьями и маленькими речками — тундровые луга. По склонам холмов — кустарники. Они совсем маленькие, до колен. Когда подходишь, из них почти всегда вылетают белые куропатки.

За кустарниковой тундрой идет болото — иногда осоковое, иногда моховое, с такой мелкой и редкой осочкой, что даже маленькому куличку негде спрятаться. Мхи разноцветные: на серо-зеленом мягком, пушистом одеяле раскиданы розовые, желтые и светло-зеленые подушки.

Я иду в ичигах — кожаных чулках. На болотах иногда чувствуется под пяткой что-то твердое, как камень. Это вечная мерзлота. Под мхом она оттаивает меньше.

Всюду на болотах виднеются белые пятна пушицы — невысокого растения с серебристыми пушистыми головками.

Иногда набегает волна тяжелого, удушливого запаха багульника. По сухим склонам холмов идти легко: ноги не вязнут. Трава совсем реденькая — не спрячешь ступни. Вокруг — кустики дриады, голубики, брусники, толокнянки, ивы.

Я сорвал кустик ползучего растения высотой сантиметров десяти.

— Какая это трава? — обратился ко мне наш топограф Евгений Николаевич.

— Это не трава, а ива. Вся растительность здесь карликовая.

Иногда попадалась пятнистая тундра. Это та же мохово-травянистая тундра, но только с темно-серыми плешинами. На них, возникших от вечной мерзлоты, — ни одного кустика травы.

Мы идем день, другой, идем много дней. Кругом холмы, болота, озера и всегда светлый горизонт. Ночей нет.

Болота и болота… Когда вытаскиваешь ногу, слышишь чмоканье. Идешь, а сзади хлоп, хлоп… словно вылетают пробки из бутылок. Остановишься перевести дух — тихо. Сделаешь шаг — сзади опять: хлоп! Сделаешь другой — хлоп!.. Так весь день.

В эти ранние июльские дни тундра обряжается травой и цветами. Под жарким солнцем тундровые просторы зеленеют на глазах. Трава растет так быстро, что изменение ее роста можно отмечать через каждые два — три часа.

Причиной необычайно быстрого развития растений является беспрерывный свет. В теплые летние дни солнечные лучи, как хлысты, все время подстегивают растение: «Расти, скорее расти!»

Я остановился и начал копать лопатой яму: нужно узнать, какая здесь почва. Ниже восьмидесяти сантиметров лопата зазвенела — там начиналась вечная мерзлота. Прорубив почву еще глубже, я поднял на лопате мерзлую землю.

Евгений Николаевич снял с лопаты маленький комочек льда и понюхал его.

— Пахнет? — спросил я, усмехаясь.

— Да, тысячелетиями пахнет, — серьезно ответил мой спутник. — Вода в этом кусочке льда, вероятно, замерзла в ту эпоху, когда на Земле еще не было человека…

Так мы и шли по тундре: впереди — наш проводник, ненец Степан, или я, далеко сзади лошади тянули груженые нарты. Нарты скрипели, прыгая по кочкам, кренясь направо и налево; порой они мягко скользили по болотам, раздвигая полозьями осоку.

Мы шли без дорог — их не было — по холмам, по кустарникам, огибали озера; переходили ручьи, мелкие речки, пересекали огромные болота.

Всюду весело и светло. Куда ни посмотришь — ясные озера. Все они разные: маленькие, большие, зеленые, белые, голубые. Почти с каждого озера при нашем приближении поднимается стайка уток; где-то кричит гагара.

Смотрим в озера, как в большие зеркала, и видим небо. Над головой тоже оно, бездонное. Озер так много, что тундра кажется зеркальной.

По голубому небу плывут белые лебеди; в озерах, когда солнце у горизонта прячется за тучи, сверкают пестрые радуги.

Наш пес Рамзай, весь белый, как комок снега, носится по зеленым кустарникам. Если на озере сидят утки, он бросается за ними. Птицы сначала отплывают от него, но белая голова собаки, движущаяся по воде, занимает их, они подплывают к ней. Почувствовав опасность, утки внезапно взлетают, чтобы снова сесть неподалеку. Голова движется за ними, и птицы удирают снова.

При такой погоне пес обессиливает и спешит на берег. Я подхожу к Рамзаю — он с недоумением смотрит на меня, потом на уток.

— Дурак ты, дурак! — говорю я ему и прикладываю ружье к плечу.

Раздаются два выстрела.

Рамзай снова бросается в воду за убитыми утками, приносит добычу и машет хвостом.

Когда солнце поднимается высоко и начинает припекать, мы останавливаемся около какого-нибудь озера на отдых. Развьюченные лошади сначала катаются по траве, потом щиплют ее. Комары сразу облепляют их потные бока. Утолив голод, лошади опять валятся на землю, давя комаров, или ходят по кустам и трутся боками о ветки. Животные с каждым днем худеют.

Мы расставляем палатки, натягиваем марлевые пологи от комаров. Кто-нибудь отправляется в ивовые кусты за сушняком. Если его нет, выдергиваем полярную березку. Она, даже зеленая, горит неплохо. Разжигаем костер, и к небу поднимается голубой столб дыма. Чтобы его было больше, бросаем в огонь сырую траву. Затем садимся под дым и занимаемся разными делами: кто пишет, кто ощипывает уток, а кто, раскинув руки, лежит на спине и смотрит сквозь дым в небо.

К костру подходит старый мерин, становится под дым и, наклоняя голову, закрывает глаза. Он долго стоит так, помахивая хвостом. Наш белый пес, набегавшись вдоволь за куропатками, ложится между кочками и спасает от комаров свой розовый нос, уткнув его в холодный мох.

Самые храбрые из нас идут на озеро купаться.

Пока варится обед, я обхожу ближайшие озера. В воде у берега неподвижно стоят полупудовые щуки. Длинные тени от них черными полосами лежат на дне.

За спиной у меня всегда ружье и спиннинг. Иногда я раскладываю спиннинг — он становится длинным, прикрепляю катушку с шелковой леской и точным взмахом забрасываю на середину озера блесну. Затем кручу катушку — леска наматывается, блесна, играя как рыбка, бежит по воде, и щука стремительно бросается на нее.

С рыбой в обеих руках я прихожу «домой». Меня встречают громкими одобрительными криками. Мой улов — важное подспорье в нашем питании.

После обеда мы спим несколько часов, потом грузим нарты и двигаемся дальше.

Я оглядываюсь назад. На месте нашей стоянки голубеет струйка дыма от потухающего костра. Еще немного — и дым растает.

Солнце клонится к земле. Впереди, за Полярным Уралом, снова встает пестрая радуга.

В тайге

Нынешней осенью Яша Гаранин, так же как и в прошлом году, ушел с колхозной бригадой в тайгу, на беличий промысел. Охотники забрались довольно далеко в глубь тайги, на новые места, где еще летом была построена просторная изба — промысловый стан. Белок тут было много, и колхозники каждый вечер возвращались на стан с богатой добычей.

Однажды бригадир сказал Яше:

— Придется тебе сходить в деревню. Надо отнести в правление десятидневную сводку.

И хотя до деревни было несколько десятков километров, Яша спокойно ответил:

— Ладно.

Утром он поднялся раньше всех, когда было еще совсем темно. Позавтракав, Яша стал собираться в дорогу. Он положил в рюкзак сухари, соль, котелок, спички. Подпоясавшись патронташем, засунул сзади за ремень легкий топорик, вскинул на плечо ружье и, став на лыжи, двинулся в путь.

День занимался ясный, морозный. Солнце еще не взошло, но заря уже охватила восточную половину неба и тайга сверкала красноватыми блестками, словно кто-то рассыпал вокруг мерцающие искры.

Проторенную охотниками тропу завалило снегом, но Яша хорошо знал дорогу и уверенно шел вперед. Там же, где у него возникало сомнение, он находил на деревьях сделанные еще летом затески и по ним, как по вехам, двигался дальше.

К вечеру Яша взобрался на перевал и тут остановился. Он снял беличью шапку-ушанку и, щурясь от ослепительно яркого снега, осмотрелся вокруг.

У ног его мягкой медвежьей шкурой лежала тайга. Похоже было, что какой-то великан бросил шкуру как попало и она то горбилась складками, то расстилалась ровными, убегающими вдаль полосами. И кругом, насколько хватал глаз, была все тайга и тайга, теряющаяся у горизонта в бело-синей дымке пространства.

Вдали от перевала белело большое поле. Это была «гарь» — след давнишнего лесного пожара. На гари находилась колхозная пасека, и там круглый год жил старый пчеловод Лукич. У него Яша и решил переночевать.

Пригладив ладонью заиндевелые волосы и надев шапку, Яша, усиленно тормозя палкой, скатился в падь^[3]. Тут, в густом ельнике, почти из-под самых лыж с шумом взлетела стайка рябчиков, уже расположившихся было в снежных ямках на ночлег.

«Вот и мясо к ужину», — подумал Яша и, спокойно прицелясь с колена, выстрелил. Птица мягко плюхнулась в сугроб, а с елки посыпалась снежная пыль.

Рябчики перелетели дальше. Яша стал их преследовать. Обойдя островок густого подлеска, он заметил впереди, среди веток, хохлатого рябчика-самца. Яша стал поднимать ружье.

Но в тот момент, когда ложе дробовика коснулось плеча, охотник вдруг увидел перед собой свежий след соболя. Это было так неожиданно, что мальчик не сразу поверил своему охотничьему счастью.

В местах, где жил Яша, соболя почти не встречалось. Многолетнее упорное истребление этого драгоценного зверька привело чуть ли не к полному его уничтожению. Уцелел он лишь в самых глухих, трудно доступных уголках тайги. Но и там теперь охота на него была запрещена.

Впрочем, лучшие охотники из колхоза каждую осень уходили соболевать. Только соболя они не били, а ловили. И всякий раз, когда промысловики возвращались из тайги с железными клетками, в которых тревожно метались проворные зверьки, председатель колхоза посылал в город телеграмму-молнию. На другой день возле деревни опускался серебристый самолет. Он забирал клетки с соболями и улетал в далекий звероводческий совхоз. Там зверьков выпускали в большие металлические клетки — вольеры, и соболи жили и размножались, как на воле.

Каждую осень Яша с завистью глядел вслед уходящим в тайгу соболятникам. Они были такими уважаемыми в колхозе людьми! Ведь не было еще случая, чтобы старые охотники пришли из тайги с пустыми руками… А он… сможет ли он поймать хоть одного зверька?

И теперь, когда выпал такой счастливый случаи, Яша не мог его упустить. Этого соболя он должен был выследить и поймать!

Яша с волнением наклонился над снегом, легонько ткнул пальцем в след. Пухлый, еще не затвердевший снег легко раздался в стороны; это говорило о том, что соболь прошел здесь не больше часа назад.

Повернув лыжи к пасеке, охотник быстро заскользил под уклон. Почти рядом опять взлетели рябчики, но Яша не обратил на них внимания. Теперь ему было не до рябчиков…

И вот кончался восьмой день безуспешных поисков. Солнце, склонясь к горизонту, скрылось за вершинами деревьев. На мглистом небе обозначился бледный, будто припудренный инеем, кружок луны. С севера потянул обжигающий тридцатиградусным морозом ветер.

Яша устало прислонился плечом к лиственнице, поднял воротник полушубка. Похлопав меховыми рукавицами, он подумал, что время, пожалуй, шагать на ночлег. Сегодня он забрался в такую непроходимую глухомань, откуда до пасеки не меньше трех часов пути.

Яша поправил на плече ружье, сжал в кулаки закоченевшие пальцы и, став на лыжи, тронулся в сторону пасеки.

Чтобы сократить путь, он свернул с русла безымянной речушки и углубился в дремучий хвойный лес. Здесь могучие, в несколько обхватов, кедры, пихты и ели закрывали небо. На каждом шагу громоздились многоярусные завалы бурелома. Ветер сюда почти не проникал, и в полутемной чаще стояла глубокая морозная тишина.

Яша скатился на лыжах с пригорка и оказался у толстой, старой лиственницы. Когда-то стоявшую здесь стройную, высокую елку сломало бурей, и дерево, падая, вершиной своей уперлось в лиственницу. С тех пор прошло много лет, мелкие ветки на елке давно сгнили, но ствол ее все еще был крепок и напоминал лестницу, полого приставленную к дереву-великану.

Охотник стал обходить возникшее на его пути препятствие и внезапно остановился. На снегу, покрывавшем ствол елки, отчетливо выделялись следы соболя. Их было много — и полузасыпанных снегом и совершенно свежих. Тут пролегала торная соболиная тропа!

Все еще не веря своим глазам, Яша пошел вдоль тропы. Вот кончилось дерево, и тропа вильнула в сторону, в густой подлесок. Дальше следы разделялись, но все они вели в одном направлении — в глубину леса. Там где-нибудь находилось дупло, ежедневно посещаемое зверьком.

Не прошло и получаса, как Яша уже стоял перед кряжистой сухой елью, возле которой кончалась соболиная тропа. Отблески вечерней зари до половины освещали корявый, покрытый мохом ствол дерева, в котором высоко над землей виднелось продолбленное дятлом отверстие.

Яша осторожно обошел вокруг ели. И когда он опять дошел до своих следов, то еле сдержал себя, чтобы не рассмеяться от радости. Свежего выходного следа нигде не оказалось: соболь сидел в своем временном пристанище — дупле.

Теперь Яша знал, что надо делать. Быстро сняв с плеч котомку, он вытряхнул на снег сети и растянул их вокруг ели. Потом осторожно, стараясь не звякнуть, прицепил к сети несколько маленьких бубенчиков.

Когда все было сделано, Яша привел в порядок складную проволочную клетку и, отойдя в сторону, спрятался за толстым трухлявым пнем, примял вокруг себя снег и затих.

Тем временем в тайге совсем стемнело. Погасла скупая зимняя заря, померкло небо. Луна, затерянная в морозном тумане, стала похожа на тусклый обломок льдины.

Дремучий лес окутала тишина. Редко-редко слышался где-то в темноте еле уловимый шорох — это с веток падали комья снега. А может быть, голодный зверь бродил среди мертвого бурелома, выслеживая добычу…

Порой тишину раскалывал громкий, будто выстрел, треск лопнувшего от мороза дерева. Тогда эхо много раз перекатывалось по тайге, постепенно замирая у далеких сопок.

Яша чувствовал, что холод начинает проникать в рукава полушубка, в валенки, как, остывая, становится коробом влажная от пота рубашка. Длинные уши меховой шапки покрылись пушистым инеем, и всякий раз, когда Яша поворачивал голову, щеки его касались изморози, и по телу пробегала зябкая дрожь. А ведь ночь еще только начиналась, и сколько времени придется просидеть тут, трудно было сказать. Зверек, напуганный шумом шагов, может и совсем не выйти в эту ночь из дупла.

…Время тянулось нестерпимо медленно. Порой Яше казалось, что он не вынесет лютой стужи и закоченеет, прижавшись к трухлявому пню. Сколько раз хотелось подняться со снега, хоть немного размять занемевшие ноги, похлопать рукавицами! Но стоило пошевелиться, как снег начинал скрипеть, и Яша снова замирал на месте.

Сколько часов прошло в ожиданий, Яша не знал. Луна давно скатилась за сопки, и в тайге стало еще темнее. Казалось, что ночи не будет конца…

Вдруг резко звякнули и заливисто заголосили бубенчики. Яша вскочил и, едва держась на ногах, бросился вперед.

Ловкий, гибкий зверек метался в сетях. С каждым своим движением он все более запутывался в сети и напоминал большой, катающийся по снегу клубок.

В два прыжка Яша очутился возле соболя, накрыл его клеткой и, задвинув под снегом дверцу, накрепко прикрутил ее проволокой.

Когда соболь был надежно заперт, Яша отряхнулся от снега, подобрал валявшиеся рядом рукавицы. И лишь взглянув на злую мордочку зверька, полностью осмыслил то, что произошло так внезапно.

— Поймал, поймал! — не помня себя от радости, закричал он, прыгая на одной ноге и хлопая рукавицами.

А на востоке тем временем светлело небо, и над тайгой занимался серенький зимний рассвет.

Зеленая стража

Любовь к лесу родилась у меня еще в детстве. Когда я был гимназистом четвертого класса, наша семья проводила лето в знаменитых Брянских лесах. Раньше они назывались Дебрянскими, от слова «дебри» — непроходимые лесные чащи.

Я никогда не забуду тот летний вечер, когда я впервые ехал на телеге с маленького полустанка в глубину этих лесов. Все казалось мне удивительным и таинственным: и вершины сосен, терявшиеся во мраке, и туман над болотами, и блеск звезд в вышине между ветвей, и бесшумный полет темных птиц. Тогда еще я не знал, что это летали совы.

Мне все казалось, что в лесной тьме, вот здесь, в нескольких шагах от дороги, прячутся в овраге разбойники, а между стволов тускло блестят озера с покосившимися сторожками на берегах. Мне казалось, что со дна этих озер долетает едва слышный колокольный гул, пока я не догадался, что это шумят сосны.

Днем лесной край предстал передо мной во всей своей мощи и нетронутой красоте.

Любимым занятием у нас, мальчишек, было лазание на вековые сосны. Мы забирались на самые вершины. Оттуда, казалось, можно было дотянуться рукой до облаков. Там сильно, до одури, пахло нагретой смолой и во все стороны простирался неведомый лес.

Можно было часами сидеть на вершине сосны и смотреть на этот хвойный океан, слушать шум, похожий на ропот прибоя, и гадать о том, что скрывается там, в этих безбрежных дебрях.

В Брянском лесу я впервые встретился со старым лесничим и узнал от него много вещей, показавшихся мне невероятными.

Я узнал, например, что лучшие семена сосны лесоводы добывают из беличьих «складов», потому что белка собирает только самые здоровые и свежие шишки.

Я узнал, что брянская сосна растет на песчаной земле, смешанной с фосфоритами, и потому нет в мире лучшей сосны по прочности и красоте древесины.

И, наконец, я узнал главное: что лес, и один только лес, спасает землю от высыхания, от засухи, суховеев, неурожая и порчи климата.

С тех пор я понял великое значение леса для жизни человека, для жизни земли. Я узнал простой закон, проверенный веками; он говорит, что каждый гектар уничтоженного леса вызывает неизбежную гибель гектара плодородной земли.

Уничтожение лесов ведет к высыханию земли. Лес задерживает влагу. Снега тают в лесах гораздо медленнее, чем в безлесных местах. Талая вода спокойно просачивается в глубину почвы. Потом лес медленно и равномерно отдает эту влагу окрестным полям и рекам. А в безлесных, голых полях талые и дождевые воды стремительно скатываются в реки, вызывают наводнения и безвозвратно уносят огромные слои плодородной земли. На полях остается тощая, бесплодная глина, а реки быстро мелеют и заносятся илом и песком.

Особенно опасно сводить леса по склонам холмов и гор. Тотчас от дождевых потоков начинается рост оврагов. Овраги уничтожили уже огромные пространства полей.

В горах дождевые воды низвергаются в долины, заносят их жидкой глиной, обломками скал, и, бывает, под этими пластами грязи гибнут целые поселения.

Лес питает родники и реки своей чистой водой. Большинство рек берет начало из лесных болот и озер. В местах, где лес уничтожен, грунтовая вода уходит очень глубоко, и тотчас начинается обмеление рек.

Но лес — не только хранитель вод. Он спасает землю от летучих песков и суховеев.

На юго-восток от нашей богатой Русской равнины лежат Закаспийские пустыни — бесплодные и никчемные области земли. Пустыня страшна тем, что она непрерывно движется. Ветер подымает на воздух целые материки мелкого песка. Солнце меркнет в багровой пыльной мгле, и начинается грозное и зловещее наступление песков на плодородные земли.

Кроме песка, ветры из пустыни — у нас их зовут суховеями — несут с собой раскаленный, иссушающий воздух.

Сохнут хлеба, перегорает в пепел листва деревьев, трескается от жары земля.

Человек может и должен остановить наступление пустыни. И в этом ему может помочь только лес, только могучие зеленые стены деревьев, выдвинутых, как боевые форпосты, навстречу суховеям.

Леса оздоровляют землю. Они не только исполинские лаборатории, дающие кислород. Они поглощают из воздуха пыль и ядовитые газы. Достаточно сказать, что в воздухе городов в несколько тысяч раз больше микробов, чем в воздухе лесов.

Нет, пожалуй, ничего целебнее и прекраснее, чем воздух сосновых боров, смолистый, мягкий, настоенный на запахе хвои, травы и цветов. Поэтому в нашей стране так берегут леса вокруг больших городов и справедливо называют их «легкими города».

Наш народ всегда любил, знал и ценил лес. Недаром столько сказок и песен сложено о наших дремучих лесах.

Мы — великая лесная страна. Наша лесная наука — самая передовая в мире. Мы дали миру таких ученых, как Докучаев, Тимирязев, Вильямс. Они были не только исследователями, но и хранителями лесов.

В лесах — наше будущее, судьба наших урожаев, наших полноводных рек, нашего здоровья.

Поэтому лес надо беречь, как мы бережем жизнь человека, как мы бережем нашу культуру и все достижения нашей необыкновенной эпохи.

Усманский бор

«Степь да степь кругом…» — и, кажется, нет конца этим просторам.

Подул ветерок, заволновались хлеба, побежали по ним сизые волны. Словно к берегу, подкатились они к пригорку. А на пригорке — деревня. В низине пруд, окруженный старыми ветлами. На самой вершине бугра — ветряная мельница, а за бугром, за околицей, куда только ни кинешь взор, — снова поля и поля. На сотни километров тянутся на юг распаханные человеком черноземные степи.

И вдруг среди этих просторов, среди золотистого моря хлебов, зеленым островом встает перед вами Усманский бор.

Минуту назад в открытой степи вас жгло и палило солнце. Слепило глаза, в горле пересыхало от зноя. А здесь прохладная тень, шелест листвы, острые запахи влажных мхов и сыроватой грибной прели.

Лесная тропа идет по тенистому коридору. Кругом стволы коренастых дубов и кленов. Их вершины сплетаются над головой в сквозной зеленый полог. Там, в вышине, пробегает ветер и будто стряхивает на землю пригоршни солнечных золотых монеток. Сплошным потоком сыплются они вниз на дорогу, сверкают и катятся в траву, в мягкий зеленый мох. Шелест листвы и разноголосый птичий гомон наполняют воздух. Тропа поднимается кверху, на косогор. Почва становится суше. Под ногами уже не влажный грунт, а серый сыпучий песок.

Солнце все сильнее и сильнее пробивается сквозь ветви деревьев. В воздухе пахнет смолой. Вы входите в светлый сосновый бор. Сосны здесь очень старые, многим значительно больше сотни лет. Их толстые прямые стволы уходят куда-то ввысь, будто хотят дотянуться верхушками до далеких прозрачных облаков.

В летние дни облака медленно проплывают над бором и к вечеру собираются на горизонте в розоватые снежные горы. Это — верный признак долгих погожих дней.

Взобравшись на холм, тропинка вновь спускается вниз, перебегает через болотце. Под ногами хлюпает пропитанный водой мох. Болотце поросло березняком и чахлыми сосенками.

Мы перебираемся через болото, идем сначала по кочкам, увитым стеблями клюквы, потом попадаем на твердое место — «закраек» болота. Здесь на земле под сосенками зеленеют кустики брусники, черники…

Однако, где же мы с вами находимся? Клюква, брусника, черника — все это жители Севера… А ведь мы в южном степном районе. Мы только что проходили по тенистой дубраве, какой не встретишь нигде на Севере. И вдруг теперь попали в моховое болото. Но этим-то и интересен Усманский бор. В нем бок о бок уживаются и растения южной степной полосы и представители северной растительности.

Ученые установили, что когда-то, тысячи лет назад, всю эту местность — «Тамбовскую низину» — покрывал надвинувшийся с севера ледник. Он размельчил твердые породы и превратил их в глину и песок.

Потом холодный ледниковый период сменился более теплым. Мощные пласты льда начали постепенно таять, отступать к северу, оставляя на своем пути толстый слой ледниковой глины.

На освободившейся из-подо льда земле стала появляться растительность, сперва очень скудная — тундровая. Прошли века — и тундру сменила тайга. При дальнейшем потеплении тайгу, в свою очередь, заменил смешанный хвойно-лиственный лес. Затем лес оттеснила степь, и он уцелел только в низинах, по долинам рек. Так, от обширных таежных, а потом смешанных лесов в этой местности сохранились только сравнительно небольшие островки леса и среди них самый значительный по своей величине — Усманский бор.

В этом бору, под кровом столетних деревьев, во влажном сумраке уцелели до наших дней типичные представители тундры и тайги: олений мох, клюква и другие.

За тысячелетия они постепенно приспособились к изменившимся условиям существования и продолжают спокойно жить бок о бок с жаркой открытой степью, являясь как бы живыми свидетелями бесконечно далеких минувших эпох.

Нигде на севере, среди безбрежных лесных просторов, вы не встретите такого удивительного разнообразия растительности, как здесь, на этом сравнительно небольшом участке земли — всего около шестидесяти тысяч гектаров.

Весною, как только растает снег в дубравах и осиновых перелесках, вся земля покрывается голубыми подснежниками. А осенью среди побуревшей травы и желтой листвы тут и там виднеются упавшие на землю дикие яблоки.

Ими охотно лакомятся четвероногие обитатели бора — чуткие, осторожные олени. Усманский бор, и в особенности его заповедник, дает надежный приют этим редким животным.

Кроме оленей, в бору водятся и другие лесные звери: зайцы, куницы, лисицы, белки… Нередко сюда забредают и волки, с которыми заповедник ведет непрерывную борьбу.

С весны и до поздней осени в зеленой чаще леса слышатся разноголосые птичьи песни. Усманский бор очень богат певчими птицами. А по окраинам болот среди зарослей брусники и черники нередко удается спугнуть и выводок тетеревей.

Но наиболее интересными и ценными обитателями этих мест являются жители глухих лесных речушек — речные бобры.

Когда-то, сотни лет назад, бобры во множестве водились по лесным рекам и их притокам в Европейской части нашей страны. Но охотники-промышленники непрерывно преследовали этих зверей из-за их прекрасного, теплого и очень красивого меха. И вот постепенно, год за годом, бобры были почти совершенно истреблены.

В конце XIX века эти замечательные животные были вновь завезены на территорию нынешней Воронежской области. В начале XX века бобры появились по речкам Усманке, Ивнице и другим.

Постепенно бобры вновь заселили в этих местах заболоченные лесные речушки.

В 1922 году небольшая часть Усманского бора (около двух тысяч гектаров), где по речкам жило больше всего бобров, была объявлена заповедником.

В дальнейшем заповедную часть значительно увеличили, и теперь Воронежский государственный заповедник занимает всю северную половину Усманского бора. Площадь его — тридцать один гектар.

В степи

Вы в степи когда-нибудь бывали — среди вольных просторов, что раскинулись на юге нашей Родины? Нет?

Перенесемся туда. Посмотрим на степь ранним майским утром, когда солнце только что взошло и небо на востоке еще розовое, а воздух особенно свеж и прозрачен. Какая ширь, раздолье! Ни холмов, ни леса. Куда ни глянь — до самого края неба простирается гладкая равнина. И кажется: нет ей конца, нет предела! Иди в любую сторону… да что иди! Скачи верхом, мчись в автомобиле, на самолете — и все будут приподниматься перед тобой края высокого неба, открывая все новые и новые просторы.

Густой травой покрыта степь. А в траве — цветы. Сколько их! И какие разнообразные: и алые гвоздики, и лиловые метелки шалфея, и золотые подмаренники, и много, много других…

На каждом лепестке, на каждом стебле и листике — бесчисленные бисеринки росы. Все это сверкает, играет, переливается в лучах утреннего солнца. Каждая травинка, каждый цветок отдают свой аромат в легкий душистый воздух.

Любуйся — не налюбуешься! Дыши — не надышишься!

А вот сочная трава, но цветов в ней почему-то не видно. Да ведь это не просто трава, а пшеница! Ровная, высокая, густая… Она уже колосья выкидывает. Какой чудесный урожай соберут колхозники с этого поля! Земля здесь черная, потому и называют ее черноземом. Самая плодородная почва.

Легкий ветерок колышет колосья пшеницы, освежает лицо.

Хорошо в степи!

Хорошо, да не всегда. Проходит день за днем. Что-то долго нет дождя и солнце слишком печет. Тускнеют краски на ковре трав, вянут цветы. Жарко. Душно. Когда же дождик напоит травы и хлеба?

Иногда появляются круглые, будто ватные, облака. Постоят они над степью, словно о чем-то совещаясь, и медленно разойдутся, так и не уронив на раскаленную землю ни капли дождя. И снова лучи жаркого солнца жгут, выпивают последнюю влагу из земли и растений.

Так неслышно подкралась засуха — жестокий враг. И вдруг налетает ветер: яростный, горячий. Мчится он из жарких песчаных пустынь, что за Каспийским морем. Проходит несколько дней — и не узнать веселой степи. Нет уже цветов, нет яркой травы — пожелтела, выгорела, будто огонь ее спалил.

Пожелтел и хлеб, но не созрел, а высох.

Стоят пшеничные колосья тонкие, легкие, пустые… Погиб урожай. Сколько труда пропало напрасно!

Вот что натворили засуха и ее союзник — злой ветер-суховей. Сотни лет хозяйничали они в степи. Много горя причинили людям.

Случалось, приносил суховей черные тучи пыли. Это была земля с полей. Иногда вместе с землей ветер вырывал и уносил молодые всходы пшеницы, ржи, проса. А всходы на других полях заваливал землей.

По нескольку дней бушевала черная буря. Люди прятались в домах, плотно закрывали окна и двери, задыхались, кашляли.

А следом за зноем, за суховеем, за черными бурями неумолимо шел по опаленным полям голод.

Не счесть бед, которые причиняли нашей Родине засуха и суховей.

Не давал в степи покоя и еще один недруг — овраги.

Суховей прилетал с гулом, с посвистом, как разбойник; овраг же казался смирным и тихонько лежал под ногами.

Ну что за беда — овраг! Лощина! Кому она мешает? Но это сейчас, в сухую погоду, овраг такой мирный и спокойный; а поглядели бы вы, что творится весной, когда тает снег, или летом во время ливня!

Отовсюду к оврагу бегут ручьи, а по дну мчится бурный и мутный поток. Воды размывают стенки оврага, они обваливаются — и овраг растет, растет… Он становится все длиннее, все шире. Во все стороны тянутся ответвления — маленькие овражки, будто щупальцы огромного спрута.

Все больше вбирает в себя овраг ручейков, бегущих с соседних полей. И вода, которая так нужна растениям, уходит без всякой пользы. Мало этого: бурлящие потоки уносят с поверхности полей самые плодородные частички почвы. Так овраг превращает нашего друга — воду — в нашего врага.

Но это еще не все его злые дела. Куда мчится поток по оврагу? Чаще всего к реке. И вот размытую землю, песок, глину выносит поток прямо в реку. На дне реки все это оседает. Река мелеет, а иногда даже меняет русло — уходит в сторону. Так вода перегораживает путь воде. А виноват в этом все тот же овраг.

А сколько бед причиняет он, когда растет! То перережет дорогу — и тогда приходится строить мост или отводить дорогу в сторону. То врежется в широкое колхозное поле, так что и трактору не пройти.

Как же укротить овраг? Как усмирить буйство суховея? Как победить засуху? Как отбиться от всех этих врагов, которые причиняют такие неисчислимые беды, постоянно губят урожай и всегда угрожают самым плодородным землям нашей Родины? Сильные это враги! С ними в одиночку не справишься.

Но нашелся у нас такой богатырь, который поднялся на борьбу с засухой, с суховеями. У нашего богатыря миллионы сильных рук. Имя ему — народ.

Высоко в горах

Почти вдоль всей южной границы Советского Союза проходят горы. Как грозные часовые, охраняют они нашу страну. На несколько километров вверх поднимаются одетые в снега горные вершины. Но нигде нет таких глубоких ущелий, длинных ледников и шумных рек, как на Памире.

На Памире находятся самые высокие в нашей стране горные вершины — пик Ленина и пик Сталина, превышающие семь тысяч метров.

Снежные вершины на заре сияют розовыми и голубыми отблесками, а в тесных ущельях лежат синие тени. По долинам медленно, незаметно для глаз, ползут гигантские ледники.

…Совсем узенькая и едва приметная тропинка вьется среди голых скал. Посмотришь вверх — горные громады уходят высоко в темно-синее небо своими белыми, снежными вершинами.

Посмотришь вниз… нет, вниз лучше не смотреть: там бездонные пропасти, голые скалы, грохот и вой потока.

Западный Памир — страна глубочайших горных ущелий, бешеных рек и самых высоких горных вершин.

Даже не верится, что только вчера мы ехали на машине среди благоухающих садов, среди обширных полей и виноградников. Сквозь зелень мелькали белые домики селений, яркие одежды людей, работавших в полях. Веселые загорелые ребятишки громкими криками приветствовали нас.

И тихий шепот воды в арыках, и пение птиц, и зеленоватый свет солнечных лучей, которые с трудом пробивали густую зелень, — все это осталось там, внизу, в широких, плодородных долинах.

А здесь? Голые камни и снег в расселинах и углублениях, тяжелые ледники в ущельях, реки, грохочущие, как артиллерийская канонада. Эти же самые реки в своем нижнем течении служат людям. Их вода бежит послушно по тысячам арыков и поит сухие земли.

Здесь, высоко в горах, реки с ревом и воем ударяют в каменистые берега. Они отрывают от берегов целые скалы и швыряют их на дно. Огромные каменные глыбы подпрыгивают, как мячики, среди клокочущей воды.

Перед нами мостик. Осторожно! Это шаткое сооружение из нескольких связанных веревками бревен висит высоко над рекой. Нужно проходить по нему поодиночке. При каждом шаге мостик покачивается, под ним — клокочущая, ревущая река. Наконец мостик позади. Но где же тропинка? Неужели этот узкий, в две ладони шириной, выступ, выбитый в камнях, и есть наша дорога?

Да, другого пути не видно…

Медленно, медленно, прижимаясь к холодной скале, мы продвигаемся вперед и вверх. Поток шумит все глуше и глуше. Каменная дорожка сменяется оврингом — так называют выступающий над пропастью узкий деревянный настил. Устраивают его так: в скале на некотором расстоянии одно от другого просверливают отверстия; в них вставляют заостренные концы бревен; на бревна сверху кладут жерди, ветки и камни.

Смелых строителей оврингов подвешивают обычно на прочных канатах.

Пройден один овринг, за ним — еще один. Все тело устало от длительного напряжения, но путь не становится легче. Наоборот, наша узенькая тропка окончилась совсем. Она уперлась в выступ темно-серой скалы, покрытой пятнами бурых, невзрачных лишайников.

Дальше нужно взбираться по деревянной лестнице, укрепленной в скале.

Лестница оканчивается на небольшой площадке, где можно посидеть, снять рюкзак с натруженных плеч, лечь на живот и заглянуть вниз, туда, откуда мы только что поднялись…

А ведь спускаться здесь еще труднее! Такая мысль мелькнет у каждого.

Хорошо быстроногим козам-киикам! Как легко они перепрыгивают со скалы на скалу и, уж конечно, не думают о том, какой глубины под ними пропасть!

Идем дальше. Теперь тропа ведет нас вниз и оканчивается у берега бурной реки. А где же мост? Его не видно. Неужели эту ревущую реку с ледяной водой нужно переходить вброд? Да, другого выхода нет.

Небольшой отдых — и снова вперед, в утомительный и опасный путь.

В течение долгих веков только таким способом и можно было путешествовать по Западному Памиру и проходить в разбросанные в горах редкие селения горных таджиков.

Весной 1940 года двадцать две тысячи колхозников-таджиков вышли на строительство новой дороги.

Строители взрывали скалы, укладывали через пропасти прочные мосты. Все дальше в сердце гор уходила широкая лента шоссе — первой настоящей дороги на Западном Памире, по которой можно было ехать на колесах.

Большой Памирский тракт соединил столицу Таджикской республики — Сталинабад — со столицей Горно-Бадахшанской области — Хорогом. Автотракт продолжается из Хорога на восток, а затем на север, за пределы Памира, до железнодорожной станции города Ош. Эта часть дороги, длиной более семисот километров, тоже выстроена в годы пятилеток. Она заменила единственную караванную тропу, которая связывала Памир с Большой землей.

Все выше и выше поднимается шоссе, на крутых склонах извивается змеей, и вдруг горы расступаются и мы выезжаем на обширную равнину.

Голая, каменистая почва, поросшая редкими кустиками серой полыни, терескена, круглыми, похожими на подушки акантолимонами, пронзительный ветер… Это Восточный Памир, и он совсем не похож на Западный.

На Восточном Памире — плоскогорья, которые нередко находятся на высоте более четырех тысяч метров. А над ними поднимаются горные хребты. По плоскогорьям медленно текут в низких берегах извилистые реки.

Много удивительных особенностей у Восточного Памира.

Памир — один из самых южных уголков Советского Союза. Он расположен южнее Крыма и Черноморского побережья Кавказа, но зимние морозы на Памире превышают сорок градусов. Летом на солнце так жарко, что можно быстро загореть и даже обгореть, а в тени в это же время нужно надевать что-нибудь теплое.

А попробуйте-ка, находясь, скажем, на берегу самого крупного озера Памира — Кара-Куль, — приготовить плов или хотя бы сварить обыкновенную рисовую кашу!

«А почему же нет?» — спросите вы, если, конечно, у вас имеются необходимые продукты, вода и дрова.

Хорошо. Развяжем походный мешок, достанем рис, вымоем его и положим в котелок с водой и посолить не забудем.

Где взять дрова? А вот видите небольшой кустарничек — терескен — с маленькими седыми листиками. У него мелкие и тонкие прутики-веточки, но зато очень толстый корень. Для костра нужно собирать терескен вместе с корнями. Не ленитесь — выкапывайте его из земли!

Ну, вот и дрова готовы, и костер горит, и котелок висит над огнем. Теперь я пойду поброжу по берегу озера, а вы посмотрите за обедом…

По темно-синей воде озера бегут мелкие волны, похожие на серебряные блестки. Блестки бегут, догоняют друг друга, исчезают и снова бегут.

Желтовато-серые пески и белые солончаки окружают озеро. Вдалеке видны горы, черные и серые, похожие на тяжелые верблюжьи горбы. Как тихо! Только внезапными порывами налетает ветер, подхватывает песок и крутит и несет высокие столбы из песка и пыли — смерчи.

Озеро Кара-Куль — высокогорное озеро. Оно лежит на высоте почти четырех тысяч метров. Горы, окружающие озеро, безлесны. Нет на них ни кустарников, ни даже травы.

Над горами — темно-синее с лиловатым оттенком небо. Солнечные лучи отражаются от скал, от поверхности озера и просто от земли. Свет струится отовсюду. Нужно защищать глаза темными очками.

Почему же под ногами шуршат песок и камни?

Почему на такой большой высоте нет снега на земле? Ведь на Кавказе, значительно ниже, вы уже утопаете в снежных сугробах…

Восточный Памир со всех сторон защищен высокими горными хребтами. Тяжелые влажные тучи не могут перевалить через хребты и теряют свою влагу на их наружных склонах. Там скапливается снег. Оттуда сползают ледники, начинаются реки.

Только редкие облачка перебираются через стоящие на их пути каменные заслоны и роняют скудные капли на сухую, каменистую землю.

А воздух так сух, что и эти ничтожные осадки не впитываются, а испаряются. Восточный Памир получает меньше осадков, чем пустыня…

Но я все рассказываю, а вы, кажется, наслаждаетесь рисовой кашей?.. Нет? Почему же? Неужели она до сих пор еще не сварилась?

Я вижу, котелок по-прежнему висит над огнем, крышка подпрыгивает, из-под нее вырываются клубы пара: обед кипит вовсю. Но под крышкой не каша, а суп. Что же случилось с рисом? Он и не думает развариваться.

А случилось вот что. Вы, наверно, знаете, что вода кипит при температуре сто градусов. Но мы находимся на высоте около четырех тысяч метров. Если здесь опустить в кипящую воду термометр, то он покажет не сто, а только восемьдесят пять градусов. В горах уменьшается давление воздуха, поэтому на большой высоте трудно дышать и люди быстро устают. Чем выше, тем меньше давление и ниже температура, при которой закипает вода.

На берегу Кара-Куля можно варить рис несколько часов, и все-таки он сварится плохо… Есть, правда, выход: рис можно сварить не в воде, а в сале, так как сало закипает при более высокой температуре. Так обычно и делают скотоводы-киргизы, живущие на Восточном Памире.

Восточный Памир — самая высокогорная населенная область на земле. В совхозах и колхозах, расположенных по берегам рек и озер, разводят овец, коз и яков.

Издали яка можно принять за корову. Но, приблизившись, видишь, что у этой «коровы» слишком короткие и толстые ноги, горбом приподнятые лопатки и длинная, почти до земли, шерсть. Хвост в верхней части похож на коровий, а в нижней на нем такие же длинные волосы, как на лошадином. Совсем удивителен у яка голос: такое сильное, крупное животное, а хрюкает, как свинья!

Як, или по-местному кутас, в хозяйстве памирских киргизов также необходим, как верблюд для жителя пустыни или олень на севере.

Як хорошо переносит жизнь на больших высотах. Он легко перевозит тяжелые грузы там, где лошади очень быстро устают. Из жирного и вкусного молока яков делают сметану, масло и кислое молоко — айран; из их теплой шерсти приготовляют одежду и валяют кошмы; мясо яков служит пищей, а из кожи шьют обувь.

Яки не боятся ветров и жестоких морозов, неразборчивы в пище. Они с аппетитом поедают невзрачную и жесткую растительность, зимой нередко выкапывая ее из-под снега.

На яках можно вспахать землю там, куда не пройдут тракторы.

Во многих горных долинах Памира сеют ячмень, сажают овощи и даже разводят сады. В новых поселках цветут розы, и их нежный аромат смешивается с горьковатым запахом полыни.

Климат на Памире суров, почвы его скудны, осадков почти нет. Все грядки, сады и поля нужно поливать, для того чтобы собрать с них урожай.

Много рек и певучих ручьев стекает со склонов гор, но, чтобы провести их воду на поля, нередко приходится взрывать скалы и выдалбливать в камнях арыки длиной в несколько километров.

Каждое новое вспаханное поле, новое стадо, выращенное заботливыми руками пастухов, каждый вновь проведенный арык — это большая победа человека над суровой высокогорной пустыней.

Встреча с пустыней

Позади осталось последнее селение, станция железной дороги, линия телеграфных проводов. Впереди — пески…

Мы въезжаем в пустыню Туркмении — Кара-Кумы, великую среднеазиатскую пустыню.

Не встретим мы на своем пути ни поселков, ни веселой, шумной реки, ни даже маленького говорливого ручейка.

Пески раскинулись на сотни километров.

В первый раз я буду в настоящей пустыне. Какая она?

Правда ли, что это безжизненное пространство, на просторах которого отваживается разгуливать только ветер?

Правда ли, что она вздымает гигантские песчаные смерчи, летящие со страшной быстротой и уничтожающие все на своем пути, что «черные», или «злые», пески, как переводят на русский язык название «Кара-Кумы», кишат змеями, фалангами, скорпионами, что от нестерпимого зноя в колодцах иссякает вода, а у путников трескаются губы и болят глаза?

Еще зимой в пустыню выехала большая научно-исследовательская экспедиция. Как географ в ней буду работать и я.

Скорей же, скорее бегите, наши машины, вперед!

Все ближе и ближе к нам желтовато-серое море песков. Еще немного — и пески уже мягко шуршат под колесами…

Оказывается, поверхность пустыни неровная. Нам приходится все время то взбираться на высокие бугры, то спускаться в глубокие котловины.

Впереди вьется чуть заметный след автомобиля, прошедшего здесь несколько дней назад. Этот тоненький следок и есть дорога. Нужно во все глаза следить за ним, иначе мы собьемся с пути и придется потратить много времени и сил, чтобы выбраться на правильную дорогу.

Я смотрю по сторонам и не могу оторвать глаз от пустыни. Что за чудо? Она же зеленая, совсем зеленая! Какая яркая трава, какие пестрые цветы!.. Больше всего здесь песчаной осоки. Ее узенькие листики качаются на ветру и чертят концами на песке запутанные узоры. Осока цветет желто-коричневыми невзрачными цветочками, на которых выделяются крупные, повисшие книзу тычинки.

Каждый кустик осоки растет отдельно, между ними лежит песок; но когда смотришь вдаль, кажется, что вся пустыня зеленая. Мелькают ярко-красные головки мелких маков, бледно-сиреневых ирисов, бело-розовых тюльпанов. Изредка встречаются плотно прижатые к песку темно-зеленые сочные листья, напоминающие лопухи. Это дикий ревень. Его листья достигают иногда полуметра, стебли мясистые и красные.

Какое голубое небо весной над пустыней! И сколько невидимых жаворонков поет в нем свои веселые песни!

А вон один спустился и сидит у дороги. Какой у него славный хохолок на головке! Недаром его зовут «хохлатым жаворонком».

Он без боязни смотрит на людей, следя за машиной своими блестящими, черными глазками и наклоняя головку то на один, то на другой бок.

Часто тишину нарушает резкий, пронзительный свист. Так умеют свистеть мальчики — для этого они всовывают в рот два пальца. Но мальчиков в песках нет. Кто же свистит?

Внимательно оглядываясь по сторонам, я вижу маленьких песочно-желтых сусликов, то и дело поднимающихся на задние лапки и становящихся «столбиком». Вот кто, оказывается, посвистывает в пустыне! Суслики очень любопытны и ни за что не пропустят случая посмотреть на такое интересное зрелище, как проезжающая мимо машина. Очень интересно и в то же время очень страшно: тарахтит, гремит и противно пахнет громадное чудовище на колесах. И суслик, постояв немножко «столбиком», пускается наутек, задрав кверху коротенький хвостик и презабавно подпрыгивая.

Чем глубже мы въезжали в пустыню, тем разнообразнее становилась растительность. Появились кустарники, саксаул — почти единственное дерево пустыни. На саксауле еще не было зелени, серые тонкие веточки клонились к земле.

Название «Кара-Кумы» никак не подходило к окружающим нас зеленым просторам, и я предложила переименовать их в Кок-Кумы, что значит «зеленые пески».

— Подождите, подождите! — говорят мне, смеясь, мои спутники. — Поживете — увидите, что останется от этой зелени через две — три недели. Теперь март, а дождей не увидите до поздней осени. Даже облака на небе становятся редкостью, а скоро и совсем исчезнут. Вы знаете, какой здесь иногда летом «дождь» бывает? Появится тучка, порядочная, серая, — кажется, что из нее вот-вот дождик брызнет. И он действительно идет, только до земли не доходит! Воздух такой сухой, что капли испаряются в нем, и редко-редко какой-нибудь из них удается упасть на песок…

Все это так, и мне хорошо известно, что пустыня получает в три раза меньше влаги, чем, например, средняя полоса Европейской части СССР, и что испариться в пустыне могло бы в десять раз больше влаги, чем выпадает, но все-таки не верится, что пески могут так измениться. Не верится, что вскоре исчезнут свежая зелень, прозрачный воздух, ласковое солнце и прохладный ветерок, что над пустыней встанет пыльная, серая мгла, сквозь которую нестерпимо будет жечь стоящее над головой солнце, что ветер станет напоминать дыхание раскаленной печи, а вместо зеленой травки тысячами колючек ощетинятся пески.

Но что это? Кажется, мы уже въезжаем из весны в лето. Более редкой стала трава, исчезли деревца саксаула, кустарники и наконец песчаная осока. Мы выехали на совершенно обнаженные, серовато-желтые бугристые пески. Проехав по таким пескам около километра, мы попали в большую плоскодонную котловину, в центре которой оказался колодец.

Около него толпилось несколько сот черных, блестящих овец. Их пригнали сюда на водопой из песков, где они пасутся. Пастухи разделяли овец на группы по двадцать — тридцать штук и поочередно подгоняли к желобу. Напившись, овцы отходили в сторону и освобождали место для других, терпеливо дожидавшихся своей очереди.

Колодец, к которому мы подъехали, совсем не походил ни на обычный колодец с воротком, ни на длинноногий украинский журавль. Он был совсем круглый, со стенками, выложенными кирпичом. Вода в колодце была на глубине более двадцати метров.

Колодец почти не поднимался над поверхностью земли. Над ним возвышались два наклонных деревянных бруса, концами укрепленных в песке. Между брусьями находился блок.

Воду из колодца поднимал высокий одногорбый верблюд, на спине у которого сидела девочка-туркменка.

К седлу верблюда был привязан конец толстой веревки. На другом ее конце, перекинутом через блок и спускавшемся в колодец, висело большое, сшитое из кож ведро, вместимостью около трех обычных ведер.

Девочка подгоняла верблюда, и он послушно приближался к колодцу; ведро при этом опускалось и наполнялось водой. Тогда девочка поворачивала верблюда, и он не спеша удалялся от колодца, натягивая канат и поднимая полное ведро. Как только ведро оказывалось на уровне бассейна, стоявшая возле колодца женщина громким возгласом останавливала верблюда и выливала воду из ведра в бассейн. Вода стекала в тот самый желоб, из которого пили овцы.

Между тем наша машина подошла к колодцу, и мы стали наливать воду в стоявшие на ней два деревянных бочонка. В каждый из них входило по семь ведер. Бочонки имели необычную форму: они были высокие, узкие, сдавленные с боков, с двумя круглыми отверстиями в верхнем донышке, через которые наливали воду.

Такую необыкновенную форму придают бочонкам для того, чтобы удобнее было навьючивать их на верблюдов.

После того как бочонки были наполнены, мы продолжали путь. Скоро колодец скрылся из глаз, снова появилась скудная растительность, начались бесконечные подъемы и спуски.

Только к вечеру мы добрались до лагеря.

После радостной встречи, шумных восклицаний и обмена первыми новостями мы установили свою палатку, развели костер и принялись варить ужин.

Ночь наступила очень быстро. Только что, кажется, светило солнце и было жарко, а спустя совсем немного времени пришлось надевать ватную куртку.

Холодная ночь скоро загнала нас в палатки.

Забравшись в спальный мешок, приподнимаю край палатки; смотрю на темное небо.

Луны не видно. Но сколько звезд! Яркие и большие, и маленькие, чуть заметные, теснятся они на небе. Низко над горизонтом стоит Полярная звезда.

Тихо ночью в пустыне. Ни звука не слышно вокруг. Спят птицы, не шелестит на деревьях и кустах листва.

Нет здесь ни мух, ни назойливых комаров, не квакают лягушки и не лают собаки.

И вдруг тишину прорезает визгливый громкий хохот, похожий на плач, или плач, похожий на хохот. Точно плачет навзрыд заплутавшийся в песках ребенок. Нельзя не вздрогнуть, услышав его впервые.

«Чакалка кричит», — говорят рабочие. «Чакалкой» они называют шакала, небольшого зверька, похожего и на собаку и на лисицу. Он нахален и в то же время очень труслив; питается падалью и не брезгает объедками.

Шакал никогда не нападает на человека, но может подойти близко к лагерю и даже стащить то, что плохо лежит.

Хохот шакалов то замирает вдали, то приближается к лагерю. Я слышу, как просыпаются в соседних палатках рабочие.

Слышно, как хлопает брезент, шуршит под ногами песок. Человек выходит из палатки, и грохот выстрела проносится в ночи.

Напуганные выстрелом, шакалы разбегаются.

Наступает тишина.

В субтропическом лесу

В южной части Кавказского заповедника есть интереснейший уголок. Это — тисо-самшитовая роща. Находится она возле приморского города Хоста.

Знакомясь с заповедником, я решил побывать и там. Проводить меня пошел научный сотрудник — Петр Алексеевич. Он уже пятнадцать лет работает здесь и знает наизусть каждый уголок, каждое деревце.

Прямо от входа начиналась густая, почти непроходимая чаща девственного горного леса.

Мы вошли в него и направились в глубь чащи по каменистой тропе. Она вилась среди скал, густо заросших невысокими деревьями. Их ветви были сплошь покрыты мелкими твердыми вечнозелеными листочками.

— Это и есть самшит, — сказал мне Петр Алексеевич, — по прозвищу «железное дерево». Самшит очень тяжел: если бросить обрубок в воду, он тонет. Древесина самшита чрезвычайно крепка и в изделиях часто заменяет металл. Употребляют ее вместо металла в деталях машин, там, где требуется бесшумная работа. Из самшита делают челноки для ткацких станков, различные блоки, шестерни и валики. Кроме того, из самшитового дерева вытачивают бильярдные шары, шашки, шахматы и самые разнообразные художественные изделия.

Слушая Петра Алексеевича, я оглядывался по сторонам, стараясь найти более крупное дерево самшита. Но кругом все деревца были очень небольшие: не выше четырех — пяти метров и толщиной не более десяти сантиметров в диаметре.

— Это что же — сравнительно молодая поросль? — спросил я.

— Да как вам сказать! — улыбнулся Петр Алексеевич. — Смотря с чем сравнивать. Таким деревцам около сотни лет, а многим и побольше будет.

— Что вы говорите! Сколько же лет может прожить самшит и каких размеров он в конце концов достигает?

— А я вам сейчас покажу, — ответил Петр Алексеевич.

Мы шли все дальше и дальше в глубь леса и чем больше углублялись в него, тем он становился гуще и фантастичнее по своим очертаниям. Стволы и ветви деревьев сплошь оплетены гибкими стеблями плюща и лиан. А с ветвей самшита свешивались зеленые «бороды» мхов, образуя целые гирлянды. На земле зеленели заросли папоротников.

— Взгляните: настоящие джунгли — наши субтропики, — сказал Петр Алексеевич. — Тепло и влажно здесь и летом и зимой. Да и немудрено: с одной стороны Черное море, а с другой — горы, которые загораживают побережье от холодных ветров. У нас средняя температура выше четырнадцати градусов тепла… — Петр Алексеевич огляделся и добавил: — Тут у нас не только самшит растет. Вот вам падуб! — И он тронул рукой кустарник с растопыренными колючими листьями. — А вот лавровишня. Уж это-то деревце вы, наверно, знаете.

Мы медленно продвигались в глубь этого чудесного субтропического леса с его непроходимыми зарослями.

— А вот взгляните, — сказал Петр Алексеевич, срывая какое-то травянистое растение с широкими зелеными листьями.

Он перевернул лист тыльной стороной, и я увидел, что в центре к нему прикреплена на крохотном стебельке красная ягода. Я ничего не мог понять: почему ягода растет не как обычно — на конце ветки или стебля, а посередине листа?

— Вот видите, какое интересное растение, — улыбнулся, видя мое недоумение, Петр Алексеевич. — Это иглица — представитель древнего растительного мира. Широкие листовидные пластинки — ее боковые побеги. На них, как и на обычных побегах, весной бывают маленькие зеленоватые цветочки, а вот теперь, осенью, они превратились в ягоды.

Петр Алексеевич огляделся кругом и добавил:

— Вообще все растения, которые вы здесь видите — и самшит, и тис, и падуб, и лавровишня, — представители давным-давно минувших эпох. Вообразите себе, что мы, как в сказке, перенеслись на много-много веков назад и бродим по чудесному доисторическому лесу…

Действительно, все кругом было словно в сказке. Мы стояли на едва заметной тропинке, которая взбиралась на крутой горный склон. Кругом росли причудливо искривленные деревца, сплошь увитые гибкими лианами. А зеленые «бороды» мхов, свисающие с ветвей, походили на какие-то водоросли.

Я взглянул вниз. Там вся эта путаница ветвей, зеленых мхов и лиан казалась еще более фантастичной.

Синеватая дымка тумана окутывала ущелье, и мне вдруг с необыкновенной ясностью представилось, что я вовсе не в лесу, а на дне океана.

Подняв кверху глаза, я увидел прямо над головой какие-то крючковатые серо-зеленые побеги, которые можно было принять за лапы и щупальцы невиданных морских чудовищ. Я смотрел будто из глубины, со дна моря. А где-то далеко-далеко вверху, в узком просвете между скал, синело, искрилось небо.

— Петр Алексеевич! — воскликнул я. — Да ведь это настоящее морское дно! Вот где бы надо снимать картину «Садко»!

— Да, да. На морское дно очень похоже, — ответил мой спутник. — Многие говорят.

С каждым шагом в этом необычайном лесу передо мною открывалось что-нибудь новое. Вот Петр Алексеевич привел меня к сравнительно большому дереву самшита, вышиною метров десять — пятнадцать. Ствол его внизу был довольно толст — наверно, около сорока сантиметров в поперечнике.

— Этому дереву не менее полтысячи лет, — сказал мой спутник. — Преклонный возраст. Видите, оно уже начинает постепенно дряхлеть и гибнуть.

Полюбовавшись этим «почтенным старцем», мы пошли знакомиться с другими ценнейшими представителями заповедной рощи — с тисами.

Тис, или, как его иначе называют, «красное дерево», по внешнему виду немного напоминает сосну. Ветви его покрыты длинными зелеными иголками. Растет он, так же как и самшит, чрезвычайно медленно: за три — четыре тысячи лет достигает тридцати метров в вышину и до двух с половиной метров в поперечнике ствола. Тис прозвали еще «негнóй» — за его исключительную стойкость против гниения. Упавшее дерево может пролежать на земле сотни лет и останется целым и крепким.

Петр Алексеевич рассказал, что в зарубежных странах до наших дней сохранились древние здания, балки которых сделаны из тиса. Они служат уже по пятьсот — шестьсот и более лет.

В далеком прошлом леса тиса и самшита росли во многих местах Европы. Но потом, с изменением климата, они стали быстро исчезать. Гибели этих ценнейших пород во многом «помог» и сам человек. Тисовые и самшитовые леса беспощадно вырубались на различные поделки. Из тиса делались сваи для подземных сооружений. Он же шел на обшивку подводных частей судов. Кроме того, тис из-за своей большой упругости употреблялся в древности на изготовление луков. А в более поздние времена древесина тиса, имеющая очень красивый красноватый оттенок, широко использовалась для изготовления дорогой мебели. Но этим еще не исчерпываются ценные качества тиса. Древесина его прекрасно резонирует и может быть с успехом использована для изготовления роялей.

У нас в стране тис в очень небольшом количестве сохранился только на Черноморском побережье Кавказа, в Кахетии и в Крыму.

Глядя на ближайшие к нам деревца, я заметил, что корни их почти не углубляются в почву. Да и углубляться-то было некуда: деревца росли прямо на голых скалах, только слегка прикрытых мохом. Я обратил на это внимание Петра Алексеевича.

— Да, все наши растения очень нетребовательны к почве — растут прямо на камнях. Им бы только как-нибудь ухватиться за них корнями — вот и все. Но зато скудость почвы здесь с избытком вознаграждается теплым и влажным климатом. Влаги в воздухе наших субтропиков очень много.

Наконец мы поднялись на самый верх скалы, к развалинам древней крепости. Отсюда открывался чудесный вид на ущелье внизу и на соседние горы.

На обратном пути я спросил Петра Алексеевича, какие животные водятся на этом заповедном участке гор.

— Участок-то у нас невелик, всего триста гектаров, — ответил мой спутник. — Поэтому зверю держаться у нас постоянно негде. А так, заходом, всякий зверь бывает: и кабан и медведь. Однажды очень занятный случай вышел — и как раз неподалеку от развалин крепости, где мы только что были. Пошли мы поздней осенью осматривать свой лесной участок. Проходим мимо одной пещеры в скале и видим, что вход в нее будто нарочно завален сучьями, мохом, землей. Что за странность? Подошли, поглядели, но как-то особого внимания не обратили и пошли дальше. А на обратном пути глядим — а уж вход в пещеру свободен: мох, сучья, земля — все в разные стороны раскидано, а на земле, на мху свежие отпечатки медвежьих лап. Это сам Михаил Иванович Топтыгин забрел в пещеру, да и завалил изнутри выход, чтобы не дуло; наверно, берлогу себе на зиму устраивал. Только мы ему помешали.

Петр Алексеевич помолчал и добавил:

— Иной раз и куницы сюда забегают. Только тоже случайно. Ведь наш заповедник не рассчитан на разведение животных. Наша главная задача — охрана и разведение тиса.

— Вернее, охрана, — поправил я. — Разводить-то вы его еще не умеете?

— Нет, умеем, — возразил Петр Алексеевич. — И это совершенно необходимо, потому что в природе тис крайне медленно возобновляется. У его семян очень длительный период покоя: они могут пролежать в земле, не прорастая, до двух с половиной лет. Кроме того, всхожесть семян чрезвычайно низкая: в естественных условиях всего семь — восемь процентов.

— Чем же это объяснить? — спросил я.

— Во-первых, семена тиса — любимая еда различных грызунов, так что многие семена погибают еще в земле. А те, которые дают росток, в дальнейшем страдают от избыточного затенения. Годичный росток тиса бывает величиной всего со спичку. Сами понимаете, что при таком возобновлении не дождешься, когда он вырастет. Вот мы в заповеднике и решили попробовать разводить тис черенками. Весной срезаем веточку в семь — восемь сантиметров и сажаем во влажный песок с торфом. Самое главное при такой посадке — поддерживать достаточную влажность. И вот, при благоприятных условиях, в течение пяти — шести месяцев черенок укореняется в почве. К годичному возрасту у него уже имеется мощная корневая система, стволик деревенеет и развиваются зачатки кроны. Этот метод посадки дает возможность ускорить рост посадочного материала в восемь — десять раз.

— А хорошо прививаются черенки? — поинтересовался я.

— Очень хорошо. При таком методе отход — не более десяти процентов. Мы уже перевезли наши саженцы в главный массив заповедника и в целый ряд лесосовхозов. Даже в Москве они побывали: ездили показать себя на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке: вот, мол, какие мы выросли богатыри! — весело добавил Петр Алексеевич.

На крымской Яйле

День и ночь то ласково шепчут, то грозно шумят и бьются о скалы синие морские волны… То взбегают они на пологий берег, то далеко уходят обратно в море, увлекая за собой песок и круглые серые камешки.

По морской глади тысячами бликов разбегаются солнечные лучи, а солнечная «дорога» уводит к самому горизонту. Близко к морю подходят парки, сады, рощи.

Рано наступает весна на южном берегу Крыма. И тогда в пышный белый и розовый наряд одеваются деревья миндаля, абрикосов, черешен, персиков, яблонь. Всюду цветы, хотя листьев на деревьях еще нет. Даже колючий, непролазно густой кустарник — терновник — надевает белое кружевное платьице, под которым он скрывает свои жесткие, как из проволоки, шипы.

На белой акации повисают душистые грозди. Лиловые кисти глициний спускаются с серых заборов. С дерева на дерево перебрасывает свои ветви цепкий зеленый плющ. Мелкие вьющиеся розы одевают стены домов. Темно-зеленые кипарисы поднимают стройные вершины к синему небу.

Высокой стеной стоят над южным берегом Крыма горные гряды и защищают его от холодных северных ветров, от сырых туманов, от зимних метелей и вьюг.

На узкой полоске земли между горами и морем почти нет ровных участков. Идешь к морю — значит, спускаешься вниз. Двигаешься в сторону гор — значит, поднимаешься кверху. А как разнообразны растения этой полоски!

В парках вблизи моря стоят высокие платаны с листьями, похожими на кленовые, и с круглыми шариками-плодами. Блестят, отражая солнечные лучи, глянцевитые листья магнолий, и в пышной листве раскрываются навстречу солнцу огромные белые цветы с сильным и каким-то густым запахом. Пальмы шелестят широкими веерами листьев.

Немного поодаль от моря, на каменистых пепельно-серых склонах растут оливковые деревья. Среди их серебристо-седой зелени проглядывают зеленые блестящие ягоды — маслины; осенью они станут черно-фиолетовыми. Из маслин получают масло, которое называют оливковым или прованским, в честь их родины Прованса, во Франции.

В оливковых рощах сухо и жарко. Целыми днями трещат цикады среди выгоревшей желтой травы.

Под тенью ореховых деревьев — зеленоватый полумрак, остро и резко пахнут разогретые солнцем листья, а среди них висят жесткие темно-зеленые молодые орехи.

Сказочно богата растительность южного берега Крыма. А какая же влага поит всю эту зелень? Ведь в Крыму выпадает мало дождей. Проезжая по южному берегу, мы не встретим ни рек, ни даже ручьев. Зато мы увидим много фонтанов, от которых часто отводят воду на поля и в сады. А к фонтанам вода притекает откуда-то сверху, издалека.

Пойдемте в горы. Сколько интересного мы увидим по дороге!

Все выше и выше уводит узкая каменистая тропка, и вот мы в дубовом лесу, насквозь пронизанном солнечными лучами. Рядом с невысокими молодыми и кудрявыми дубками, как богатыри, поднимаются коренастые, старые дубы, а в подлеске сплелись в густую поросль нежные кустики бересклета, боярышник, кизил.

Дубовые леса скоро кончаются, и мы входим в полосу сосновых. Ноги начинают скользить по опавшей хвое. В сосновых лесах еще солнечнее, чем в дубовых. А как пахнет смолой! Она, как прозрачный янтарь, капельками висит на стволах деревьев. Прямые и высокие сосны любят простор, и лучи солнца свободно проникают сквозь голубовато-зеленую хвою.

По опушкам и на полянах теснятся молодые сосенки. Вот где будет много рыжиков в ясную крымскую осень! Поднимешь веточку сосны, опущенную до земли, а под ней — целое семейство ярко-оранжевых и прохладных рыжиков.

Все склоны Крымских гор поросли густыми и разнообразными лесами. Мы побывали в дубовом и сосновом; заглянем теперь в буковый.

Как прямые серые колонны, поднимаются вверх ровные, гладкие стволы. Только подняв голову, увидишь листву… Но в лесу сыро, темно и мрачно. Широколистые кроны плотно сомкнулись, и только слабые желтовато-зеленые отсветы лучей падают на землю, которая покрыта толстым слоем полупрелой листвы. Кое-где из-под нее торчат изогнутые темно-серые корни, похожие на больших змей.

В буковых лесах почти нет под ногами травы, не растут кустарники. Трудно в таком лесу вырасти молодому деревцу. Только когда, прожив лет двести, старые деревья начинают умирать, в лесу появляются полянки — просветы, на которых быстро разрастается молодая поросль.

На южных склонах горного массива Чатырдаг находится заповедник. В густых лесах заповедника живут олени и косули. Их можно встретить то на тропинках, ведущих к водопою, то среди обрывистых скал.

На вершинах самых высоких сосен вьют свои гнезда громадные грифы, а в быстрых и прозрачных речках весело плещется, играет и борется с течением форель.

Много певчих птиц скрывают свои гнезда в тенистых кустарниках; особенно громки и радостны их утренние песни.

В сумеречные часы часто можно услышать в лесу громкое кряхтенье: это вышел на охоту неуклюжий лакомка — барсук. В поисках жуков и личинок он старательно разгребает старую листву. Барсуки очень любят всевозможные плоды и ягоды; иногда они устраивают настоящие набеги на виноградники.

Но пойдемте дальше. Выйдем из леса, напоенного запахами цветов, на плотную щебенчатую дорогу. Делая широкие петли, она поднимается все выше и выше.

Растительность по сторонам дороги уже не так густа, деревья — ниже и тоньше. Еще двести — триста метров подъема — и вместо деревьев только корявые кусты, с искривленными и высохшими вершинами.

Близка граница леса. Смотрите-ка! Можжевельник выбрасывает ветви не вверх, а в стороны, словно хочет на земле найти местечко потеплее. И сосны нагибают головы и гнутся к земле, а у тех, что хотели поспорить с леденящим дыханием зимнего ветра, вершины засохли и пожелтели… Холодно здесь зимой!

Вот и конец подъема. Мы на Яйле. Так называются широкие, ровные вершины Крымских гор.

С обрывистого края Яйлы хорошо видны внизу леса, белые домики, сады и бесконечно огромная морская даль, сиреневой дымкой сливающаяся с небом.

После долгого и утомительного подъема нужно устроить привал. Лето на Яйле жаркое, знойное. Дует сухой и горячий ветер. Хочется в тень, но деревьев нет. Хочется пить, но на вершине Яйлы нет ни рек, ни ручейков.

Среди побуревшей от солнца травы белеют невысокие каменные валы, окружающие глубокие ямы-воронки. Только редкие кустики граба или вяза темнеют на их склонах. Немного дальше поверхность Яйлы как бы вспахана гигантской бороной: ряды ложбин отделяются друг от друга каменными острыми гребнями. Нелегко идти по таким участкам. Среди запутанной сети острых мелких пиков, ребер, зубцов трудно найти место, куда можно поставить ногу…

Крымская Яйла сложена известняками. Это горная порода, которая сравнительно легко растворяется водой. Конечно, ей нужны не год и не два, чтобы вырезать в плотных известняках такие причудливые узоры, просверлить глубокие воронки и колодцы. Эту работу вода совершает в течение десятков и сотен тысяч лет.

Известняки Яйлы пронизаны многочисленными трещинами. По трещинам вода проникает в глубь пород, разрушает и растворяет их.

Влага, которая выпадает на поверхность Яйлы, просачивается в глубину, и поэтому так сухо и безводно на Яйле.

Опускаясь по трещинам и пустотам все глубже и глубже, вода проходит через всю толщу известняка, а затем, встречая другие водоупорные породы, начинает двигаться над ними и в виде многочисленных ключей и родников выбивается наружу.

Так безводная и сухая Яйла поит города, сады и виноградники многих районов Крыма.

Знаете ли вы географию?

Если вы внимательно слушаете объяснения учителя на уроках географии, вам, вероятно, нетрудно будет ответить на следующие вопросы. Только подумайте хорошенько, прежде чем ответите.

1. Сколько полюсов насчитывают географы на земном шаре?

2. Кто побывал ближе всех к центру Земли?

3. В каком месте земного шара дует только южный ветер?

На этих картинках изображены очертания озер, расположенных на территории нашей Родины. Назовите их.

Укажите на карте места, где можно встретить дико растущими изображенные здесь растения.

Среди них легко заметить и типичных обитателей жарких стран (лотос, лианы) и скромные кустики настоящих полярников (морошка, полярная ива). Где же они растут?

1. Кедр.

2. Лотос.

3. Дикий виноград.

4. Жень-шень.

5. Морошка.

6. Степной ковыль.

7. Лианы.

8. Эдельвейс.

9. Саксаул.

10. Полярная ива.

Перед вами девять разнообразных животных. Не укажете ли вы названия этих животных и где, в какой стране, они водятся?

1. На территории Советского Союза находится самое большое и самое глубокое озеро в мире. Назовите его.

2. В какое озеро Советского Союза впадают 336 рек, а вытекает только одна?

3. Какие реки на юге Советского Союза не имеют устья и никуда не впадают? Назовите их, отыщите их на карте.

На этом рисунке изображены крупнейшие горные вершины Советского Союза. Укажите, в каких горных системах они находятся.

1. Гора Народная.

2. Гора Белуха.

3. Ключевская сопка.

4. Гора Эльбрус.

5. Пик Победы.

6. Пик Сталина.

На этих картинках изображены очертания островов, расположенных на территории нашей страны. Назовите их.

На этих картинках изображены очертания полуостровов, расположенных на территории нашей Родины. Назовите их.

А вот несколько шуточных загадок. Для того чтобы ответить на них, нужны не только прочные знания по географии, но и хорошая смекалка, потому что это загадки-шутки.

1. Какой полуостров в СССР сам говорит о своей величине?

2. Какие ворота нельзя закрывать и открывать?

3. Какой нос всегда мерзнет?

4. Какие шары совсем не круглые?

5. Какой город в СССР носит «сладкое» название?

6. Название какой реки у тебя во рту?

7. Какой город в СССР носит название хищной птицы?

8. Какая река на юге СССР носит название большого зверя?